Мародёры: Три Тишины (гет)

22 сентября 1976 года

Хогвартс дышал тише. Не как замок, в котором заснули ученики, — как живое существо, пытающееся не привлекать внимания.

По коридорам больше не бегали. Первокурсники теперь ходили вдоль стен, словно боялись потревожить воздух. Завывания привидений стихли. Даже Полтергейст Пивз, казалось, подбирал выражения — или делал вид, что способен.

Прошла неделя.

Мэгги Синклер не вернулась.

Римус шёл по галерее между библиотекой и классом трансфигурации. Шаги — мягкие, равномерные. В руке — книга, так и неоткрытая. Он уже несколько раз пытался начать главу, но не мог сосредоточиться. Слова соскальзывали.

По углам — охотничьи взгляды. Старосты смотрели друг на друга слишком внимательно. Авроры приходили и уходили. Допросы. Проверки. Заклинания слежения, одобренные преподавателями.

И — ничего.

Никаких следов трансгрессии. Никаких артефактов. Ни единого воспоминания, которое можно было бы извлечь из воздуха.

Словно её вырезали из пространства — тихо, без следа. Без сопротивления.

В Большом зале теперь говорили шепотом. Даже Слизерин притих. Особенно — Слизерин.

Хогвартс продолжал работать: шли занятия, преподаватели проверяли рукописи и диктовали темы, совы приносили газеты. Но всё — словно под заклинанием тишины. Стеклянный купол молчания.

Римус остановился у окна. Внизу — клён, листья совсем пожелтели. Под ним сидела группа пятикурсников, никто не разговаривал. Кто-то просто смотрел в небо.

Они всё чувствуют, — подумал он.

Просто сказать нечего.

Он заметил Джеймса на лестнице в сторону астрономической башни — тот сидел, опершись спиной о каменную колонну, с книгой на коленях. Не читал. Просто держал.

— Ты правда собирался готовиться к звёздным таблицам? — спросил Римус, поднимаясь на ступень выше.

Джеймс едва заметно улыбнулся.

— Нет. Я здесь сижу, чтобы не слышать, как Сириус третий вечер подряд доказывает, что Министерство в сговоре с отделом магических порталов.

— …он, кстати, почти убедил Петтигрю.

— Страшнее только то, что Петтигрю теперь цитирует статьи из «Чистоты намерений», — тихо ответил Римус и сел рядом.

Они помолчали. Снизу доносился слабый звук голосов — кто-то прошёл по коридору, но не поднялся.

— Она ведь и правда просто исчезла, да? — спросил Джеймс наконец. — Без ауры, без следа, без вспышки. Как будто кто-то просто… выключил её.

Римус кивнул.

— Я не понимаю. Даже если это… они — зачем? Почему так? И почему сейчас?

— Потому что могут, — сказал Джеймс. — Потому что страх работает лучше всего. И потому что мы, чёрт побери, всё ещё дети. Удобная мишень.

Он сжал кулак. Потом разжал.

— А мы? — спросил Римус. — Мы что-то можем?

Джеймс посмотрел на него прямо. И не ответил сразу. Только через несколько секунд:

— Мы можем не дать друг другу исчезнуть. Это уже что-то.

Они помолчали. Было тихо, как бывает только в сентябре — когда осень ещё не решила, стоит ли обрушить неусмиримую стихию, или еще подождать.

— Как Лили? — вдруг спросил Джеймс. Голос у него был ровный, но в нём слышалось больше, чем просто любопытство.

Римус покачал головой.

— Я не рискнул спросить. Она... вся в себе сейчас.

Джеймс кивнул, глядя в стену.

— Она ведь знает, что, если что… может прийти к тебе. И ко мне.

Римус чуть улыбнулся.

— Знает, Поттер. Конечно, знает.

Он сказал это спокойно. Без сомнений. Как аксиому.

— Хорошо, — тихо сказал Джеймс.

Они посидели ещё немного. Потом встали, не сговариваясь, и вместе пошли вниз — туда, где тень от тревоги легла на весь замок.

В библиотеке пахло пыльной бумагой, чернилами и лёгкой, осенней пылью. Римус сидел у окна, между высоким стеллажом с книгами по Защите и старым часами, которые тикали чуть громче, чем хотелось бы.

Это было единственное место, где становилось хоть немного тише внутри. Где можно было не слушать чужой страх, не видеть взгляды в спину, не чувствовать, как пустота, оставшаяся после Мэгги, тянет вниз — не из жалости, а из неизвестности.

Он листал справочник по магическим щитам. Не вчитываясь. Просто чтобы держать руки занятыми.

— Ты снова как в воду опущенный.

Римус вздрогнул. Голос прозвучал неожиданно — и слишком близко.

Доркас стояла у его стола, опершись ладонью о край. В глазах у неё не было ни насмешки, ни жалости. Только усталость и напряжение.

— Сейчас все такие, — тихо ответил он. — Ты же знаешь.

— Знаю, — сказала она. — И знаю, что сейчас как раз то время, когда нельзя отводить взгляд.

Она медленно присела напротив.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотреть страху в лицо, — сказала она. — Не ждать, пока кто-то снова исчезнет. Не надеяться, что это обойдёт стороной. А быть готовым.

Римус замолчал. Книгу он не перелистывал уже минуту.

— И что ты делаешь для этого?

Доркас посмотрела на него внимательно.

— Учусь.

Она сказала это просто. Без акцентов. Но в этом слове что-то звенело. Словно за ним стояло больше, чем просто домашнее задание или теория.

Римус почувствовал, как внутри начинает медленно тянуться напряжённая струна — не страха, нет. Ответственности.

— Что именно ты учишь? — спросил он после долгой паузы.

Доркас не ответила сразу. Лишь отодвинула одну из книг — не из библиотеки, с потёртым тиснением и странно гладкими страницами. Названия не было. Только старый, почти стёртый символ на корешке.

— То, чего нет в школьной программе. И что не одобрили бы те, кто следит за порядком.

Он не сразу понял. Потом — понял. И дыхание сбилось чуть сильнее, чем хотелось бы.

— Ты говоришь… о запрещённых?

— Я говорю о тех вещах, которые ты не читаешь на занятиях, — тихо, ровно ответила она. — Которые записаны в старых дневниках и не хранятся в отделе Запретной магии — потому что их не возвращают. Я не собираюсь ими размахивать. Но если кто-то придёт за мной — я не дамся живьём.

Римус молчал. Во рту пересохло.

Он знал: есть магия, которая не просто разрушает — она меняет того, кто её применяет. Делает тебе больно изнутри, даже если снаружи ты держишься.

— Ты ведь понимаешь, что за это... — начал он.

— Да. — Она не дала ему договорить. — Понимаю. Но страх — хуже. Он дольше сидит в костях.

Он долго смотрел в книгу перед собой. Невинные схемы барьеров теперь казались наивными.

— Тогда… — он сглотнул. — Научи меня.

Теперь она и правда удивилась.

— Ты?

— Я не хочу. Но… если вдруг...

Если снова кто-то исчезнет. Если снова я ничего не смогу —

Я бы предпочёл знать. Хоть немного. Хоть… стоять между.

Доркас кивнула медленно.

— Это не игра. И не просто заклинания. Это выбор, Римус. И обратной дороги может не быть.

— Я всё равно хочу.

Пауза.

— После ужина. Северная аудитория. Если откажешься — я пойму. Но назад дороги не будет.

Он молча кивнул.

Она встала, ушла так же бесшумно, как пришла.

А он ещё долго сидел, сжимая страницы справочника, как якорь. Только теперь знал: книга его не спасёт.

Весь день прошёл будто в тумане. Он отвечал на вопросы преподавателей, поднимал руку, даже пытался шутить с Питером — но всё было как вполсилы. Будто мысли текли сквозь туман, и только один звук внутри звучал ясно: вечером.

К вечеру под ложечкой тянуло. Голова гудела. Казалось, даже воздух стал плотнее. Всё раздражало — скрип перьев, запах жареной свёклы в Большом зале, даже то, как Джеймс приподнял бровь, глядя на него с другого конца стола.

Он ничего не сказал. Никому.

Когда вышел в коридор, ноги стали ватными. Каждый шаг давался с трудом, словно он пересекал водоем. Он свернул к северному крылу, считал повороты — и думал.

Может, надо было сказать остальным. Хотя бы Джеймсу. Или Сириусу.

Может, оно того не стоит. Это же… не просто чары. Это грань.

Но сначала исчезали авроры. Потом — магглы. Теперь — студенты. Всё ближе. Без объяснений.

А ещё — те незнакомцы, что смотрят сквозь газету, и тени на вокзале, что не отбрасывают отражений, и... тот человек, который однажды сказал отцу, что “сын у него слишком светлый, чтобы долго остаться в живых”.

Если он не научится защищаться — то кто?

Он остановился у двери старой северной аудитории. Дерево почернело от времени, петли — почти беззвучные. Он знал, что за ними — совсем другой разговор. Не школьный. Не детский.

Я не герой, — подумал он. — Я просто… не хочу никого потерять.

И толкнул дверь.

Северная аудитория давно не использовалась. Запах в ней был старый, застойный, как в закрытой библиотеке. Полы скрипели, стены потемнели от влаги. Один единственный факел на стене давал тусклый свет — как будто сам понимал, что не должен быть слишком ярким.

Доркас уже ждала.

Она стояла у преподавательского стола, опираясь на ладонь. На ней была простая, тёмная мантия. Без украшений. Без герба. Волосы убраны назад, лицо — сосредоточенное.

— Ты пришёл, — сказала она, и в голосе не было удивления.

— Почти не дошёл, — честно ответил он.

— Хорошо, что дошёл.

Некоторое время они просто смотрели друг на друга. Потом Доркас кивнула.

— Прежде чем мы начнём, — сказала она, — ты должен понять, на что идёшь.

Мы не будем произносить слова вслух, пока не договоримся. Не будем колдовать в полную силу. Никогда — в гневе. Никогда — из страха.

Только — как знание. Только — как последняя черта.

Римус кивнул. Горло пересохло.

— И если ты почувствуешь, что не хочешь продолжать — говори сразу. Без гордости. Без объяснений.

— Хорошо, — сказал он. — Но и ты. Если я зайду слишком далеко — ты остановишь.

Доркас чуть усмехнулась.

— Именно поэтому я и выбрала тебя.

Он помолчал, потом тихо спросил:

— Ты… ты сама когда-нибудь применяла их?

Доркас на секунду отвела взгляд. Впервые за всё время.

— Мы будем учиться вместе, Люпин, — сказала она. — Ты не опоздал. Я — тоже ещё на краю.

Она подошла ближе. Теперь их разделял только стол. На его поверхности — два старых манускрипта, закрытые. И маленький кусок пергамента, на котором, как знал Римус, были написаны не просто слова. Ключи к боли.

— Мы начнём с самого сложного. С самого настоящего. С «того, чего не прощают».

Римус почувствовал, как ладони покрываются потом.

— Круциатус?

— Не вслух, — резко сказала она. — Никогда не произноси это слово здесь. Оно оставляет отпечаток.

Он кивнул.

— И что мы делаем?

— Сначала — не делаем. Сначала — чувствуем.

Она коснулась палочкой воздуха — и между ними появилась старая сфера памяти. Тусклая, слабо пульсирующая. Там — сцена. Чужая. Возможно, настоящая.

Римус нахмурился.

Он знал о таких сферах — редких, почти забытых. Их использовали до того, как Омут памяти стал безопаснее и точнее. Сферы не просто показывали воспоминания, они передавали ощущения.

— Откуда она у тебя? — тихо спросил он.

Доркас не сразу ответила.

— Осталась. — Она едва заметно пожала плечами. — Есть память, которая не принадлежит никому. Она просто ищет, через кого выжить.

Она подняла взгляд.

— Мы посмотрим, что делает это заклинание. Снаружи и внутри.

Если после этого ты всё ещё захочешь учиться — продолжим.

Римус сглотнул. Сфера вспыхнула тусклым светом.

Он был готов.

Наверное.

Сфера светилась изнутри, в ней вспыхнул слабый, тусклый огонь. Она дрожала, будто опасаясь собственного света.

Изображение было нечётким сначала — серым, пульсирующим. А потом — ясным.

Каменная комната. Кто-то стоит спиной. Мужчина в чёрной мантии, капюшон откинут, но лица не видно. Перед ним — девушка. Совсем юная. Связана, стоит на коленях.

Он не говорит ничего.

Просто поднимает палочку.

И тогда…

Это не звук. Не свет. Это — резонанс. Как если бы кто-то ударил в самую тонкую кость внутри тебя. Волна боли, не твоя — чужая, но проникающая сквозь всё. Срывающая дыхание. Не телом — сердцем.

Римус отшатнулся, руки сжались в кулаки. Голова гудела. Хотелось отвернуться, выключить, закричать. Но он смотрел.

Девушка не кричала сразу. Только потом. Резко. Искажённо.

В её глазах — не страх. Не боль. Мольба. Чтобы это прекратилось. Чтобы её перестали рвать на части.

А потом — пустота.

Мужчина опускает палочку. Смотрит. Поворачивается и уходит, как будто выключил лампу.

Сфера дрогнула — и погасла.

Тишина после неё была громче крика.

Римус стоял, вцепившись в край стола. Веки дрожали. К горлу подкатила тошнота.

Доркас стояла чуть поодаль, но он заметил — она выпрямилась слишком резко. Плечи напряжены. Руки сжаты. Её лицо — всё ещё без эмоций, но губы побелели.

— Ты можешь уйти, — сказала она наконец. Голос чуть ниже обычного, чуть глуше. Как будто ей самой нужно было напомнить, как говорить.

Он кивнул. Не в знак согласия — чтобы продержаться. Он стоял. Смотрел на неё.

— Нет, — хрипло выдавил он. — Я остаюсь.

И это было не решение. Это был обет.

Она кивнула. И на одно короткое мгновение — не дольше удара сердца — в её взгляде мелькнуло облегчение.

Не радость. Не гордость.

Одиночество, которое впервые кто-то разделил.

Они долго молчали.

Сфера давно погасла, свет факела дрожал, отбрасывая бледные тени по углам. Аудитория снова стала просто старым, забытым помещением. Но воздух в ней всё ещё дрожал — не от магии, от пережитого.

Римус отступил на шаг и медленно выдохнул. Сердце билось медленно, тяжело.

Доркас подошла ближе. На лице её всё ещё лежала маска спокойствия, но теперь она выглядела не как броня — как уставшая кожа, натянутая поверх чего-то живого.

— Мы сделаем перерыв, — сказала она, глядя не на него, а в сторону потухшей сферы. — Неделю. Может, чуть больше. Нельзя смотреть в бездну слишком долго. Даже если ты не боишься — она всё равно смотрит в ответ.

Он кивнул.

— Согласен.

— Через неделю. Та же комната. Если передумаешь — не объясняй. Просто не приходи.

— Я приду.

Доркас молча забрала манускрипт, вернула его в сумку — аккуратно, как что-то хрупкое. Потом посмотрела на него — коротко, но внимательно.

— Ты крепче, чем кажешься, Люпин.

— Это и плохо, — ответил он. — Никому даже в голову не приходит, что я тоже могу дойти до края.

На её лице мелькнула тень улыбки. Совсем слабая. Но настоящая.

Они вышли из аудитории в тишине. Дверь за ними глухо захлопнулась.

Римус шёл по коридору, пока стены не стали снова знакомыми. Всё казалось тем же — и совсем другим. Он не чувствовал себя сильнее. Но чувствовал, что теперь знает, насколько слабость может быть выбором — и насколько важным становится то, ради чего ты её преодолеваешь.