Грязнокровки (джен)

— Мне, пожалуйста, заверните вот этот гобелен, — произнесла мадам Хэпзиба, а Том едва не рухнул на прилавок, спохватившись, что снова засмотрелся на миссис Смит. Если приглядываться и придираться — мадам Хэпзиба была полноватой и не очень привлекательной женщиной. Даже некрасивой. Но если вы приходили к этому наблюдению, значит, вы смотрели на простой портрет миссис Смит — трижды вдовы, разорившей не одного богача Англии своими капризами.

Да — она была обладательницей пышной фигуры, но стоило ей войти куда-либо, и ни одна стройная красотка уже не могла привлечь к себе взгляд. Да — на носу у мадам Хэпзибы была бородавка, но стоило ей начать говорить — и весь мир растворялся и затихал, слушая ее. Каждый ее жест привлекал взгляд, каждому слову хотелось внимать, и когда она подавала кому-то руку для поцелуя — ты нещадно мучился, что не ты касаешься мягких пальцев губами.

Том, в принципе избегавший женщин, поскольку ни в приюте, ни в Хогвартсе его романы хорошо не заканчивались, совершенно потерял голову. Мадам Хэпзибу явно забавлял влюбленный юноша, иначе зачем бы она с завидной регулярностью присылала мистеру Бэрку новости об обновлениях своей коллекции, и тот — посылал к ней Тома. Он носил ей розы, она угощала его пирожными, но он не смел говорить ей о своей любви, а мадам явно была не из тех, кто будет все делать за мужчину. Чего стоило убедить мать не таскаться за ним. А еще, если верить бухгалтерским книгам мистера Бэрка, — именно мадам Хэпзибе был продан медальон матери. И Тому было чрезвычайно важно понять, какая же судьба ждала безделушку.

Этот странный роман продолжался уже полгода, и вот сейчас Том собирался с мыслями. Он скажет ей, он скажет вслух...

— Зайдите ко мне в субботу, Том... — многообещающе промурлыкала миссис Смит, — а если мистер Бэрк не захочет вас отпускать — обмолвитесь, что я обещала показать вам доспехи гоблинской работы, которые хочу выставить на продажу.

— Ох, мэм, я даже не знаю...

— У меня найдется что вам показать, Том.

Ох как непристойно эти слова прозвучали для и без того влюбленного молодого мужчины.

Ох как долго шли эти два дня до субботы, а в субботу — Том измучил бедную цветочницу, выбирая самые красивые розы для мадам Хэпзибы.

Но что было делать, если при виде нее костенел язык? И все, что Том мог, — это мямлить про дурацкие доспехи, не в силах сказать ничего больше. А миссис Смит улыбалась, обмахивалась веером, пила кофе, а потом — потом Том увидел их. Чашу и медальон. Он видел, как трясутся руки старой Похлебы — может, она была из тех стариков, что еще помнили, какой смысл имели эти реликвии. Символы власти аж над двумя кастами домовиков сразу.

И Том будто забыл о глупой слабости к какой-то женщине. Важны были лишь эти две вещи. Он столько времени мечтал стать героем, мечтал стать особенным волшебником, тем самым, что освободит от рабства домовиков...

Но медальон, что он сжимал в своих пальцах, внезапно потянули из его рук. И он заметил, как странно смотрит на него миссис Смит. Слишком серьезно для женщины, еще пять минут назад вовсю практиковавшейся во флирте.

— Вы хорошо себя чувствуете, дорогой?

— О да, — тихо ответил Том. — Да, я чувствую себя превосходно...

— А мне показалось... Впрочем, это, надо полагать, игра света... — заметно нервничая, сказала Хэпзиба.

Том посидел еще полчаса, а потом, сославшись на внезапную мигрень и рассыпавшись в извинениях, поспешил покинуть миссис Смит. Он уже не понимал, зачем влюбился, он не понимал и того, что за краткое помутнение рассудка у него было, когда он взял в руки медальон Слизерина. Он совершенно точно помнил ощущение этой заполнившей разум тьмы, будто шептавшей, что он не достоин что-либо менять.