Грязнокровки (джен)

День был летний, но не жаркий. В этой части Англии вообще не было жарких дней летом, даже солнечные не жаловали своим посещением, не то что особенно теплые. Ветер рвал облака на клочья, будто был писателем, которому очень не понравилось написанное им на листе. Том Реддл сидел над обрывом, свесив с него ноги. Ему было десять лет, он побаивался высоты, но было что-то будоражащее в этом взгляде в глаза своему страху сквозь ноги. А еще у подножья утеса плескался прибой, гипнотизирующий своей размеренностью. Море по вечерам нежило уставших сирот, которым хотелось искупаться. Раньше вечера оно не успевало прогреться.

— Том, Том, немедленно возвращайся, — крикнула Эми, не подходя к обрыву, — миссис Коул тебя искала. Если не найдет на огороде — обязательно разозлится.

Том тяжело вздохнул, возвращая ноги на землю. Его действительно ждала работа, как, впрочем, и других сирот, которые росли с ним в одном приюте. Лето обитателей приюта Вула проходило на ферме основного попечителя — мистера Вула.

Ферма та была чудовищных размеров, и на ней была куча работы, которую выполняли воспитанники приюта. Рвали крапиву для кур, мотыжили картофельник, пололи морковку, пасли коз, доили коров и прочая-прочая-прочая.

— Томас, — миссис Вул была полноватой женщиной с тремя крупными родинками на левой щеке, с седоватыми волосами, забранными в круглую то ли шишку, то ли комок, Том не особенно разбирался, и с особенным пристрастием к фиолетовому, такому непрактичному для фермы цвету, но так хорошо смотревшемуся разом и на юбке, и на блузке, унизанной рюшами; по ее мнению, сам Том относился к людям, любившим эти оттенки — от пурпурного до лилового, — с неприязнью, — ты что творишь, дрянной мальчишка?

— Пропалываю морковь, мэм, — возражать миссис Вул менее смиренным тоном было опасно. Розги миссис Коул были многочисленны, и за дерзости в адрес «господ благодетелей» она драла нещадно.

— Ты выдрал полтора рядка моркови, мальчишка, ты что, не видишь?

— Простите, мэм, я не заметил, — ухо запылало от отвешенной затрещины. Том опустил глаза, скрывая всколыхнувшуюся обиду и гнев. Стоило проявить только искорку непокорности, чтобы удостоиться вечера в дровяном сарае в компании миссис Коул и ее игрушек.

В целом сироты были весьма сплоченным народом. Нельзя было по одиночке — если твоей глупости хватает на вражду с другими детьми, тебе не удастся безнаказанно сбежать днем и искупаться или достоверно изобразить слабость в желудке и пробежаться по лесу, поискать ежа, и ночью тебе никто не даст подушку, чтобы ты запихнул под одеяло и покинул общую спальню в поисках приключений.

— Может, хоть это заставит тебя разуть глаза. Выдерешь еще хоть одну лишнюю морковку, будешь ночевать на сеновале без одеяла.

Ночи в такой близости к морю были промозглые и ветреные, сеновал был привлекателен лишь для закоренелых романтиков-дураков. Любой обитатель приюта, которого наказывали подобным образом, не соврал бы, сказав, что ночевать среди колющихся сухих трав не очень комфортно, да и тепла они особенно не сохраняют. А уж если тебе перед этим расписали спину под пасхальное яйцо — так и вовсе никакого счастья.

Читатель сейчас, наверное, возмутился — уж больно Том равнодушен к происходящему. Но Том жил исключительно сегодняшним днем и мечтой об изменении грядущего. А сейчас нужно было дополоть морковь — это огородное порождение дьявола — и приживить выдерганные морковки — главное, чтобы ни миссис Коул, ни миссис Вул не пришли раньше, чем он засунет хвостики в землю и очень-очень попросит их снова прижиться.

Помогало. Другие дети этого не умели. Что это давало Тому? Ощущение собственной исключительности. Но не особенно спасало от порок, ночевок на холоде и лишения еды. Зато держалась вера в то, что когда-нибудь это изменит его жизнь, а он потом сможет изменить жизнь своим друзьям — всем, пожалуй, кроме ябеды Билли Стаббса, которому и так неплохо жилось. Естественно, он же любимчик начальницы приюта и ябедничал ей на всех, кто решил хоть капельку отдохнуть от изматывающей возни на огороде или в хлеву.

Приходилось сбегать по ночам, чтобы хоть как-то изучить окрестности. И поиски увенчались успехом — позавчера Том нашел у подножия утеса пещеру с подземным озером. Побродил по берегу, а по коже шел мороз, поплескал ноги в воде, и к ним выплыл человек. Мертвый человек. Немного жуткий, но Том его не испугался. Чего бояться — ведь мертвец его не бил, не порол и не пытался сожрать. В центре озера был прекрасный островок, на котором можно было даже зарыть клад и поиграть в пиратов.

И вот сегодня ночью — если их не запрут на сеновале — Том покажет пещеру лучшим друзьям, Эми и Деннису. И озеро, и островок. С кем еще там играть, как не с ними?

Ночной Хогвартс был тихим местом. Ни один ученик не смел покинуть территорию гостиной. По крайней мере, тот, кто не был хозяином чудо-значка с буквой «С» на фоне герба факультета.

Два таких счастливчика сейчас под ручку шли по подземельям, на некоторых поворотах останавливаясь на несколько секунд.

— Элизабет, куда ты меня тащишь? — после одной из таких остановок озадачился вопросом молодой человек, в данной паре исполнявший роль взятого на буксир крейсера. — Разве мы не собирались устроить пикник на Астрономической Башне?

— Планы не поменялись, Томми, — Элизабет, кажется, немного смутилась, — просто я подумала, что таскать еду со стола на ужине — довольно открыто и может выдать наше свидание. А я хочу, чтобы это пока побыло тайной, тем более ты же любишь тайные закоулки Хогвартса.

Том сдался, шагая за ней. Похоже, что все планы летят к чертям, покормить Салазара он не успеет даже под утро, но Элизабет хотя бы не обидится. С этими девушками всегда целая куча проблем. Как хорошо быть старостой и как хорошо, что Элизабет староста. Не будет проблем с Принглом, если старый вездесущий завхоз выползет из своей норы.

— Лиззи, может, лучше на все-таки на Башню? Здесь в подземелье совершенно не романтично, не находишь?

— Не ворчи, Том, просто подожди немножко, тем более мы пришли, — Элизабет остановилась.

— Нет, ну картина, конечно, интересная, но все же звездное небо, как мне кажется, красивей, — разглядывая гигантский натюрморт, где яблоко было с три его головы, Том пытался отдать картине должное.

— Том, ты что, не понимаешь? — Элизабет пошебуршила пальцами по зеленому боку груши. Та засмеялась, заизвивалась и стала ручкой: — Добро пожаловать на кухню Хогвартса.

Кухня. Это место походило на ад — настолько тут было суетливо. Всюду мелькали маленькие ушастые существа с ножами и скалками, но пахло не грешниками, жарящимися на сковородках, а котлетами, отбивными и супами.

— Кто это, — Том удивленно глядел на маленьких ушастых существ, — гоблины?

— Нет, что ты, — Элизабет махнула рукой, — это домовики. Эй, вы, — обратилась она к маленьким поварятам, — еды мне и поживей, — и отвесила подзатыльник ближайшему ушастому.

— Слушаемся, мисс, — пострадавший даже не пискнул словечка против, в то время как сам Том в ступоре наблюдал, как маггла чистейших кровей, переходящая на английский непечатный слог, как только ее ушей касается слово «грязнокровка», подталкивает и отвешивает подзатыльники маленьким магическим существам.

— Ты за что их бьешь вообще? — прошипел он, а Элизабет подняла на него светлые и удивленные глаза.

— Это ж домовики, безмозглые духи помещений, они не понимают иначе. И вообще, они от наших мест силы магией пользуются, так что — ничего, я же несильно.

— Несильно… — Том глядел на почти уже бывшую девушку и размышлял, как можно, не сменяя привычного имиджа воспитанного молодого человека, объяснить этой идиотке, как его трясет от происходящего. Насколько сильно пахнет от подобных выкрутасов приютскими надсмотрщиками и горячо обожаемой лично им миссис Коул. Уж кому, как не ему, знать, что такое трудовые повинности и регулярные зуботычины от «воспитателей».

Подумал, но понял, что говорить с Элизабет бессмысленно. Миртл была из богатой семьи, пусть и магловской. Перед глазами встала пощечина, влепленная горничной, которая опрокинула на Лиззи поднос с кофе. Том самолично наблюдал эту сцену прошлым летом, но тогда она его не взволновала. Возможно, сыграла роль влюбленность и «наличие чувства вины». Даже сам Том замечал за собой, что имеет склонность равнодушно относиться к применению насилия — «если есть за что». А разве миссис Коул двигали иные мотивы? Нет, и сам Том считал ее отвратительным воспитателем. Так почему же до сегодняшнего дня — до того, как он увидел оплеуху маленькому домовику и ухо, столь часто получавшее аналогичный тумак, не запылало, — почему он над этим не думал? Был влюбленным идиотом, которому очень не хотелось возвращаться в приют? Вот уж действительно, от любви все зло.

Желание идти на свидание как-то рассеялось. Впервые за полгода этих тайных встреч Тому не хотелось глядеть на Миртл. Впервые за все время обучения милая умная Элизабет вызывала не восхищение, а отвращение.

— Я сегодня устал, Лиззи, — Том вытащил руку из ее пальцев, — пожалуй, я пойду посплю.

— Ну а как же пикник на башне? — в голосе Элизабет зазвучали слезы. Вот только сейчас они Тома не взволновали.

— Как-нибудь в другой раз, — отозвался Том, добавив про себя: «И не со мной».

Развернулся, шагнул к двери, но обернулся:

— А кто показал тебе дорогу сюда?

— Хагрид, из Гриффиндора, помнишь?

— Да, конечно, — и Том спешно выскочил из кухни. У него было подозрение, что Элизабет не удержится от еще одной демонстрации презрения к маленьким волшебным созданиям, и он не хотел это видеть. Так же не хотел и чувствовать себя виноватым, и давить в себе желание схватить девицу за шиворот мантии, чтобы потрясти и вправить мозги на место.

Хотя, немного подумав, Том решил, что крем для лица с зельем прыщавости будет не очень достойным наказанием для подобной низости, но сейчас его душу он успокоит. Тем более — скоро день Святого Валентина.

Вопросы рабства в волшебном мире тактично огибались за тридцать три мили, да еще и через болота. Том долгое время перерывал Хогвартскую библиотеку, силясь найти хотя бы слово о домовиках и о том, почему с ними обращаются как с рабами, но находил лишь чушь про места силы и заимствование магии.

Это был бред, Том сам понимал это, не мог даже особо объяснить чем-нибудь кроме того, что он ни разу не видел, как домовики использовали магию для себя. Только готовили, стирали, убирались, но ничего для себя, даже раны, нанесенные «хозяевами» или по их приказу, лечили немагическим способом. Так зачем заимствовать то, чем не пользуешься в своих интересах? Неужели жизнь домовиков так тесно связана с магией? Неужели если лишить их семей, то они попросту перемрут, как сказано в этих книгах? Разве могла магия создать волшебникам таких слуг, и за какие, собственно, заслуги?

Том даже пытался расспрашивать самих домовиков, но они пожимали плечами и говорили, что истории начала службы они не помнят, но правила подчинения волшебникам передают из поколения в поколение. И Том решил пойти ва-банк. Точнее — пойти в Гринготтс.

— Здравствуйте, мистер Кровняк, — гоблин приподнял взгляд от толстой книги, страницы которой ровными рядами заполняли цифры. Том не особенно всматривался, просто взглядом скользнул.

— Здравствуйте, — прохладно отозвался гоблин, — вы хотите открыть вклад?

— Нет, я к вам не по вопросу денег, сэр, — Том несколько стушевался.

— А по какому же? — сухо произнес Кровняк, вновь возвращая взгляд изучаемой учетной книге.

— Скажите, а между гоблинами и домовиками есть что-то общее? — Кровняк посмотрел на Тома.

— А вас в школе этому не учат?

— На истории магии только и твердят о восстаниях гоблинов и о непомерных жертвах волшебниках, о домовиках, и о том как они попали в рабство ни слова, а вы так похожи, что мне кажется глупым отрицать ваше родство. Я ведь прав?

— Хотите узнать историю гоблинов? — Кровняк ухмыльнулся. — Что ж, это будет даже забавно. Я пришлю вам сову, молодой человек, как вас зовут?

— Том, Том Реддл.

Сову он действительно прислал. А с ней толстую книжку «Эпоха Рагнука Кровавого» в серой прошитой кожей обложке. Том прочитал книгу за неделю. Хотя буковки были мелкие, картинок — полторы штуки на каждые четыреста страниц. Он читал везде — на каждом уроке, и волосы шевелились от отвращения. Да, он был пятнадцатилетним пацаном, но от описания гоблинских мятежей и многотысячных контрибуций порой перетряхивало.

Историю про домовиков он нашел не сразу. И зачитал ее до дыр.

Домовики и гоблины действительно были очень близкородственными народами и раньше жили на одних землях. Тогда домовики были просто эльфами. В одном из сражений погиб эльфийский король, и эльфы решили не искать добра от добра и пошли просить принять над ними власть у короля Рагнука. В качестве доказательства своей верности ему принесли четыре реликвии: меч, чашу, медальон и корону. Каждая олицетворяла власть над определенной кастой эльфов: воинами, крестьянами, ремесленниками и учеными. И каждый представитель эльфийского народа принес Непреложный Обет — беспрекословно подчиняться тому, кто владеет символом власти над его кастой.

И гоблины, и эльфы пошли сражаться за собственную независимость рука об руку.

Многие полегли в тех боях и войнах. Однажды пал и Рагнук, несший реликвии власти. И тело его обобрал человек-мародер, победивший короля. Согласно их воинским законам, оружие и броня побежденного переходили к победителю. Победитель не был дураком — он сразу понял, что попало к нему в руки, и в тот же день эльфы стали рабами людской воли. Реликвии были разделены, и волшебники, боясь лишиться рабов, защитили их от похищения и спрятали. На каждом из предметов власти было выжжено клеймо мага-хозяина реликвии. И с домовиков взяли клятву, что они будут служить — всем, кто носит символ с клеймом.

Нередко Том искушался бросить чтение. Но когда он видел рисунки нанесенных на реликвии животных — ему становилось дурно от собственной слабости и хотелось сорвать с лацкана мантии значок, ставший внезапно отвратительным: лев под рукоятью меча, барсук на боку чаши, змея, извивающаяся на медальоне, ворон на ободе диадемы.

И каждый раз, читая эту жуть, Том поднимал взгляд на однокурсников, на Хагрида, что вытрясал запасы кухни, чтобы накормить своего ручного акромантула, который искусал уже семь эльфов, на Миртл, которую волновало качество воды в ванной и мыла при стирке — потому что «мои прыщи — это аллергия», и с каждой секундой все больше ненавидел волшебников. И себя, потому что был одним из них.

Он должен был что-то сделать. Хоть как-то помочь бедным эльфам. Но как?

.

— Я тебе все клыки выдергаю, рептилия, отвечай, ты в этом участвовал?

Салазар глядел на потомка и, видимо, жалел, что на него убивающая сила взгляда не действует.

— Тебе не понять, ты грязнокровка.

— А ты пафосная хвостатая дрянь, о «Величайший из Хогвартской четверки». И пароль себе пафосный придумал, и статую в своем подвальчике-склепе сам себе сделал.

— Стыд и позор, что мой род скатился в таких, как ты, ты позоришь славный дар волшебства, — яростно прошипел змей, — ни капли родовых навыков не имеешь, а гонору столько, что готов даже лишить волшебников заслуженного войнами блага.

— Это. Называется. Рабство, — отчеканил Том, — и хочешь ты или нет, но ты сейчас, между прочим, в том же положении, о мой подохший предок, кровь которого обязывает служить всем его потомкам.

— Позор рода моего, — Салазар хлестнул гигантским хвостом по одной из колонн, — позорно служить потомку, что позорит меня.

— Проваливай в свой склеп, — буркнул Том, недовольно левитируя обломки мрамора обратно к колонне и трансфигурируя их в цельный массив материала, — ты уже заговариваешься. В последней тираде три раза было слово «позор».

Выгуливать василиска по коридорам Хогвартса — отвратительная идея. Но даже приказы потомка Салазар игнорировал. Уже четверо окаменели, попавшись ему на пути. Каждый раз Том с содроганием ожидал, что его поймают или что расколдованные окаменевшие вспомнят и что его сразу же исключат, и здравствуйте, розги мадам Коул, и простите, эльфы, что не смог помочь. А кто был виноват, что василиск просыпался, как только в школе появлялся его потомок? В этом плане исключение Тома обязательно помогло бы решить проблему — Салазар бы снова впал в спячку.

— Проход закрылся, — возвращая голову в коридор, заявил Салазар.

— Дьявол, — Том едва не заорал. Проход закрывался только в одном случае — если в заброшенный туалет на третьем этаже приходили. Том так и не разобрался, сколько опознающих заклинаний стояло вдоль коридора. Похоже, они были буквально везде — по всему Хогвартсу. Если исхитриться и выявить в них схему — можно даже сделать что-то, следящее за всеми присутствующими в школе разом. Но было дико лень, некогда и незачем.

— Откройся, — прошипел он, и раковина отъехала в сторону. — Только не выходи, если ты еще не ушел, только не выхо…

— Сейчас же убирайся прочь!!! — дверь одной из кабинок распахнулась, Том и Салазар повернулись на девчоночий крик, и бездыханное тело рухнуло на пол туалета.

— Элизабет, — Том охнул, бросаясь к ней.

— Что будешь делать? — кажется, или Салазар чувствовал себя виноватым.

— Что-что, вертеться, — рыкнул Том, — но теперь ты видишь, насколько дерьмовой была идея гулять по замку?

Сейчас он просто пытался пришпорить леденящий ужас, что им завладел, и панику, что его найдут и исключат. Из всех тварей аналогично убивающему взгляду василиска действовала лишь одна — акромантул, а точнее его яд. Более слабые его дозировки могли вызвать паралич. Выбор был не особенно честный, но, в отличие от Хагрида, Тома в приюте не ждали родители. А волноваться за других — нет, это было бы глупо.

— Она все равно грязнокровка, — Салазар поражал не столько безразличием, сколько тем как с первого же взгляда определял статус крови лишь на взгляд. Том еще не успел поздороваться в первый раз, как ему в лоб было сказано: «Какой позор, святая Моргана, род Слизерина осквернен грязной магловской кровью». По запаху он, что ли, разбирал?

За что терпел его Том, спросит читатель? Бывают такие не очень приятные личности, которые по несчастливому совпадению попадают нам в родственники. И их приходится любить и уважать, потому что других родственников просто нет. Даже с учетом того, что все потомки Слизерина обращались в змей.

И, наверное, читатель возмутится тем, что Том хладнокровно встал и отправил патронуса-летучую мышь с посланием к директору о том, что найдена погибшая ученица. И закрыв проход, бодреньким шагом отправился в гостиную Гриффиндора, подставлять другого студента.

Каждый сам за себя. А Том Реддл приюта боялся больше, чем смерти. Да и акромантула из школы Хагриду давно было пора убрать.

.

Глядя со стороны, Том не мог не признать — идеология была выстроена верно. Гоблины многого не знали. Например, предположение о том, что домовикам приказали не рассказывать условий попаданий в рабство потомству, принадлежало исключительно Тому.

Кто-то придумал про места силы, кто-то даже написал книгу — мол, домовые эльфы — духи домов и при изгнании из них теряют часть своей души. И именно это говорили мамы-эльфихи детям-эльфятам. А дети слушали и верили. И волшебники верили. Кажется, даже сами позабыли о ложности этих фактов. Слово действительно было могучим оружием, которое вершило историю.

Том глядел на приютских взрослых, на нянюшек, которым было плевать на порки миссис Коул, которые сами не гнушались пихнуть сироту кулаком под ребро, и люди казались ему ужасными.

Раньше он гордился тем, что он волшебник — особенный, не такой, как «магглы».

Он глядел на волшебников, которые каких только поводов не находили, чтобы поиздеваться даже над себе подобными, а уж тем более — над эльфами, загнанными в рабство. И то, что никто об этом не думал, не стыдился быть сопричастным, делало волшебников такими же мерзкими натуре Тома, какими были люди. Он не хотел быть мерзким.

— Спасибо, мистер Кровняк, — на стол перед гоблином опустился тяжелый томик.

Счетовод ухмыльнулся, хотя этому действию больше подходил глагол «ощерился».

— Понравилось?

— Ну так, — Том повел плечом встречая взгляд Кровняка, — это правда про реликвии?

— Это наша история, мальчик, — Кровняк провел узловатыми пальцами по обложке тома, — ты человек, ты можешь не верить. Ведь вашу историю писали тоже люди.

— А если я хочу помочь? Вы мне поможете?

— Мистер Реддл, — скучным тоном произнес Кровняк, — я, конечно, видел добровольцев, кто жаждали изменить ось вращения планеты и правила жизни волшебников. Но обычно их идеализм пропадает через пару лет. Растите, мистер Реддл, и тоже забудете о своих интересах. До свидания.

Кровняк опустил взгляд к книге, а Том лишь бессильно сжал кулаки. Он что-нибудь придумает, что-нибудь придумает. Он докажет гоблинам, что они в нем ошибаются. Что он не такой, как прочие волшебники. Что он — особенный.

.

Когда ты сирота, тебя слишком часто волнует вопрос того, почему ты стал таковым. Том не был исключением. Пожалуй, этот вопрос его волновал даже больше, чем вопрос, как он может помочь домовикам. В последнем он точно пока что не преуспел абсолютно никак.

У Тома была шаль матери. Его погибшей в родах матери. И когда на шестом курсе они начали на Древних Рунах составлять комбинацию для поискового заклятья — Том почувствовал себя очень близко к семье. Куда ближе, чем мог. Да — семья мамы, скорее всего, магглы, ведь маги бы не дали себе просто умереть в родах. Но к черту сомнения, если есть возможность найти хоть какую-то родню. А там, может, что и об отце выяснится. Поэтому к Рождеству Том закрыл полугодие на отлично — мало ли, может, дедушке будет приятно, что у него внук-отличник. И на каникулы выходил отличный, радостный, с натертым значком старосты школы. Пусть символика мерзкая, но статус-то — повод для гордости.

Итак, Сочельник. Прекрасный повод разделить индейку с кем-нибудь родным. Душа пела и плясала, отплясывала каблуками на полированных столах Большого Зала подобие чечетки.

Том вскочил с первыми же лучами солнца, пробившегося сквозь снегопад, расстелил на столе карту Британии, достал маятник, обмотал его тремя нитками из маминой шали и, раскрутив и зачитав заклинание, уронил на карту.

В Ночном Рыцаре работали скупердяи. Никаких скидок школьникам, даже школьникам-сиротам, которые живут на кнаты от попечителей, не предусматривались. Пятнадцать сиклей. Том купил бы за эти деньги журнал по трансфигурации и зачитался бы новыми разработками.

Вылезая из Ночного Рыцаря перед темной покосившейся хибарой, Том внутренне собрался с силами. Он, конечно же, не рассчитывал найти принца-лорда-индийского пашу в качестве деда. Ну почти. Какими бы ни были родственники, они родственники. Он поможет. Привьет растения, разобьет волшебный сад. Что угодно.

Рука несмело выбила дробь на досках двери.

— Ты-ы-ы, — мужчина, выглянувший из-за двери, взмахнул было палочкой, но рефлексы отличника-Тома Реддла оказались скорей, — Экспеллиармус.

— Маг? — обезоруженный уставился на свою пустую руку.

— Я Том Реддл, я учусь в Хогвартсе, и согласно моему заклинанию, здесь жила моя мать, — скороговоркой выпалил Том, пытаясь улыбнуться как можно обаятельней.

— Мать? — родственничек, с каждой секундой приближавшейся к группе, в которой уже находился Салазар, кажется, озадачился. — Уж не сестрицын ли ты ублюдок?

М-да, вот тебе и дядюшка, и радушный прием. Ничего, сироты не гордые, сироты подобных встреч годами ждут.

— Я принес печенье и чай, может быть, разделите со мной? — терпеливо и очень вежливо поинтересовался Том, сглотнув ублюдка. Слизерин — факультет хитрых. Обижайся слизеринцы на оскорбления и бросай при этом невыполненные задачи — называться факультетом хитрецов и проныр им бы явно не светило.

— Ну, извиняй, племянничек, — уничтожая запасы печенья, Морфин, он же брат Меропы Мракс, не испытывал никакого дискомфорта от того, что в его словах, обращенных к родственнику, через слово попадались «ублюдок», «выродок» и «грязнокровка», — уж больно ты на того маггла похож, за которым сестрица моя увивалась.

— Маггла? — есть все-таки толк от дядюшки, может, удастся найти отца. Том навострил уши и пододвинул к Морфину поближе тарелку.

— Ну, на Реддла. В деревне живет. Жена и сын у него. Сын тебя помладше на год, наверное.

Морфин наелся и уснул. Том помялся, помялся, затем плюнул и поплелся в деревню.

.

Ахтунг, финал жесткий. Вас может передернуть. Вы предупреждены.

Дом Реддлов — самый большой и красивый — Том нашел без особого труда. Сторож у калитки икнул и перекрестился, когда у него спросили, можно ли пройти к хозяину. Пропустил, даже палочку Империусом не пришлось марать. Все-таки внешнее сходство с хозяином очевидно сыграло роль.

А вот экономка заставила Тома ждать в прихожей почти с час, и только когда Том в третий раз пересчитал полосочки на обивке дивана и розы на обоях, проводила его в гостиную. Когда Том вошел в светлую, с пушистой елкой в углу, посверкивающей огнями и хвастающейся подарками, гостиную, ему даже стало неловко за свой несколько оборванский вид. Спасала длинная почти новая мантия, закрывавшая короткость рукавов, заплатанность локтей рубашки и небольшую вытертость на коленях.

— Как тебя зовут? — прервал молчание мистер Реддл. Глядя на него, Том понял, почему сторож крестился — действительно, то, как сохранился его отец, сейчас выглядевший от силы на пару лет старше его самого, было сродни связи с дьяволом. Кажется, в одном из свойств Амортенции стояло замедление старения у принимающего.

— Я — Том, сэр, — миссис Реддл — красивая, но лишенная благословения Амортенции женщина тряхнула светлыми кудрями, презрительно кривясь.

— Ну-ну, Сесилия, сейчас все-таки Рождество, — произнес Реддл-старший, разглядывая сына.

— И что нам его, усыновить? — ядовито поинтересовалась миссис Реддл.

— Пойди разбуди Джейка, дорогая, а с юношей я разберусь сам.

Внимательный взгляд отцовских глаз и молчание, царившее в комнате, нервировали.

— Волшебник, как и мать? — наконец произнес Реддл-старший.

— Лучший на курсе, — не без гордости кивнул Реддл-младший.

— Я не любил твою мать, — ровно и словно уведомляя, предупредил отец, — и ушел от нее, как только она прекратила меня привораживать.

— Но неужели она не сказала вам обо мне, сэр?

— О, сказала, только теперь ты скажи мне, ты считаешь — правильно привораживать мужчину? И удерживать его силком?

— Она отдала вам молодость, свою жизнь, этим платят за привороты, — теперь Том понимал, почему мама умерла. Скорей всего — после оплаты приворота она осталась в возрасте, в котором пережить роды было очень сложно.

— Вот оно что… — Реддл прикоснулся к лицу, — ну я об этом не знал, да и не просил подобной роскоши.

— Я вам не нужен, да? — все эти танцы вокруг дерева Тому надоели.

— Какой догадливый мальчик.

— Но почему?

— Потому что твоя мать была уродливой шлюхой…

Лимит выслушанных грубостей был на сегодня исчерпан. Авада Кедавра сорвалась с волшебной палочки быстрее, чем Реддл-старший успел испугаться ее появления.

У двери завизжала Сесилия.

Вторая и третья Авады прижались зелеными поцелуями к губам жены отца Тома и ее сына.

Том поглядел на тела, оставшиеся в комнате. В голове царило странное оцепенение. С одной стороны, он только что убил отца. А с другой стороны — отец не очень стеснялся делать больно своими словами. Вот тебе и Рождество среди родственников. Из всех достоинств положения — трупы его уже не обидят и мать не оскорбят. Стукнула, падая на пол, вентиляционная решетка. Голова большой змеи высунулась и уставилась на Тома немигающим взглядом.

— Мама?

Чувствовать себя преданным дважды за день и ненужным родственникам — трижды за тот же период времени — вот удел Тома Реддла.

Мать ушла к отцу. Она даже в посмертии уползла в болота родной деревни, лишь бы быть поближе к нему.

— Я не могла быть матерью, тем более в приюте, — виновато шипела она, — ты бы вырос такой, как Марволо — говорящий только на языке змей.

— Хочется спросить, как ты могла, да не буду.

— Прости меня, Том, — шептала мать, глядя на него черными глазами и устроив голову у него на коленях, — зато теперь мы с тобой не расстанемся, клянусь.

— Почему он назвал тебя шлюхой? — озадачился Том. — Про внешние данные — я не думаю, что сестра Морфина была красавицей, но так-то почему?

— Это тяжелый разговор, милый, — пробормотала змея, — касающийся целомудрия, которого я твоему отцу не подарила.

— Ты не находишь странным, что я только что убил своего отца и как-то не особенно совесть почесываю? Расскажи.

— Мой отец, он считал, что выдать меня замуж невозможно, что единственный способ мне родить чистокровного волшебника — это родить от Морфина.

Том подавился воздухом:

— Вы же родные, разве нет?

Мать промолчала.

— И что потом?

— Отец не особенно долго претворял планы в жизнь.

Рвотные позывы толпились и намекали, что их слишком много:

— У меня есть брат? Или сестра?

— Можно сказать «был брат», — прошептала Меропа, — семь минут после родов был.

— А потом?

— А потом Морфин прибил нашего сына, обратившегося в змею после смерти, к воротам.

Подведя итоги первого дня каникул, Том остался недоволен. После сообщенного матерью дядя никак не тянул на роль того, кто мог принять его в гостях, отец — ввиду своей внезапной смертности — тоже.

Можно было бы, конечно, воспользоваться приглашением Розье или Мальсибера, но без приглашения заявляться не годилось, а на то, чтобы сообщить о своей «свободности», уйдет минимум пара дней. А значит, придется возвращаться в приют.

Нет, миссис Коул Том не боялся. Но мистер Вул не очень-то был щедр на руку. Даже больше того — он был чертовым скупердяем, когда дело касалось спонсирования.

Хорошо бы взять номер в Котле, но оставалось полтора галлеона, а ему надо было еще обновить мантии. И лишь в феврале будет дотация от Хогвартских попечителей.

Иногда Тома тошнило от бюрократии и всегда от безденежья — так, например, без лицензии зельедельческой ассоциации зелья на продажу брали дешевле, чем была их себестоимость по компонентам. А заявки на лицензии принимались только от совершеннолетних волшебников. Заработать в волшебном мире было трудно — кому нужны те же бармены при существовании Эванеско? И кому нужны официанты, когда даже в такой забегаловке, как Дырявый Котел, потел забесплатно потрепанный эльф с парой-тройкой седых волос на голове.

Кондуктор в Ночном Рыцаре недовольно зыркнул на гигантскую кобру, которая заползла в автобус.

— Не кусается?

— Если не подходить, — пожал плечами Том, расплатился и ушел в дальний конец автобуса, взяв чашку какао и грея ее в озябших ладонях.

— Как ты себя чувствуешь, милый? — заботливо и еле слышно прошипела мать, свиваясь в кресле и опуская тяжелую голову на локоть Тома.

— Грустно, — пожал плечами Том, — ненавижу Рождество. И никогда его не любил.

— Ты можешь вернуться в Хогвартс…

— Поздно сегодня, — Том кивнул на вечернее небо в окне, — да и потом, я не отмечался в списке. Хогвартс сейчас затянут защитными чарами от проникновения. Туда пешком среди ночи не попадешь.

— И куда ты?

— Сегодня переночую в приюте, — даже озвучивать этот вариант энтузиазма не было.

— Приют Вула, — рявкнул кондуктор. Время — весьма мерзкая субстанция. Неприятные вещи отсрочивать не помогает, а приятные ускоряет настолько, что их даже не успеваешь зацепить пальцем.

Выйдя из автобуса, Том поглядел на здание приюта. На темное, мрачное здание, даже кованые ворота которого навевали мысли о тюрьме. Том с большим удовольствием заночевал бы на улице, но в кармане были волшебная палочка и разменянные сикли. А у местных забулдыг — нюх на деньги, уж это-то Том знал. Не хотелось влезать в конфликты. Особенно при недавно сотворенной Аваде — министерские крысы обязательно проверят проверят палочку при выбросе. Спихнуть на Морфина применение непростительного и так было непросто.

— Какой идиот приперся на ночь глядя? — загрохотала за дверью миссис Коул. — Если вы грабитель, учтите, что у меня есть двустволка и разрешение защищать детей.

— Том Реддл, мадам, — произнес Том обреченно.

— Том? — дверь приоткрылась, давая миссис Коул обозреть стоящего на улице одним глазом. — А еще позже ты прийти не мог?

— У нас произошла поломка на путях поезда, и я очень поздно приехал из школы, мэм.

— Ладно, — зазвенела цепочка, и обитель стен, щелей, тонких одеял и вечных сквозняков в любое время суток открыла двери. Запоздало Том вспомнил про мать. Вряд ли гигантские зеленые кобры были среди обычных впечатлений миссис Коул.

Однако начальница приюта молча заперлась на все замки и проворчала:

— Одеяло и подушку возьми в кладовке, — и ушла в свою комнату.

— Она что, тебя не видит? — озадаченно глянул на мать Том.

— Я все-таки порождение смерти, милый, и назвать меня живой может только совсем сумасшедший, — качнула головой кобра.

— А от отца ты пряталась…

— Он с нашим миром через Амортенцию соприкасался. Меня он видел однозначно.

— Или он сквиб, — заключил Том, проходя между постелями Денниса и Оливера и забираясь под одеяло.

Теодор Нотт был единственным волшебником, который удостаивался доверия Тома Реддла. И о нем можно было рассказывать чуть дольше, чем о прочих обитателях Хогвартса.

В отличие от свиты лизоблюдов, которые всегда были рядом с Томом, пока он говорил то, что они хотели слышать, и был лучшим во всех начинаниях, принося Слизерину своим блестящим умом уже которую победу за кубок школы, Тео было плевать, что баллы, полученные Томом за ответы на уроках, исчислялись уже несколькими тысячами за пять неполных лет обучения.

Когда Том, пользуясь несуществующим преимуществом значка и тем, что Устав Хогвартса читали только преподаватели, выжил из спальни двоих соседей, Тео ухмыльнулся и помог им вынести вещи и обустроиться в других комнатах.

Когда Тео слышал, как Том тренируется в змеином языке, он лишь делал замечания, когда речь становилась человеческой.

Находя в комнате книги из Запретной Секции, Тео не бежал к Слизнорту с доносом или к Тому с шантажом, ведь со старосты можно было бы что-то поиметь. Нет — Тео садился, конспектировал книгу, причем даже обзавелся Кровавым Пером для того, чтобы некоторая информация не могла исчезнуть, как это водилось в манерах некоторых темных заклинаний.

Тео не влезал в дневник Тома, не рылся в его вещах, а застав Тома с «Преодолением оков разума», не заявил о запрещенности ментального искусства, а встал напротив и сказал: «Показывай». И Легилименс за Легилименсом они нарушали личное пространство друг друга. Том видел грязь из жизни Тео, и Круциатусы, что шли в ход наказаний в древнем семействе Ноттов, и умирающую бабку, дух которой еще ходил за Тео. А тот видел воспоминания о василиске и Миртл. Не сказал ни слова.

И лишь Тео заинтересовался книгой по гоблинской истории, озадачив Тома парой вопросов, на тему того, с чего бы кому-то дарить ему книгу, помогать и прочее. Но где была та помощь? Том не являлся к гоблинам за требованием наследства и выдачи секретов. А история — Кровняк, похоже, так развлекался — впечатляя юного, неокрепшего школьника. И потребовал вернуть прочитанную книгу, потому что иметь перед гоблином долги — даже столь мелочные — довольно опасно.

Поэтому, притаскивая мать, которая категорически не тянула на сову, жабу или кошку, разрешенных как питомцев, Том знал, что ему не придется прятать ее от соседа по комнате.

Тео не был консерватором, и без него Том не умел бы и десятой доли того, что умел сейчас. Не научился бы даже достоверно искажать воспоминания и подавлять волю волшебника. Неблагодарным и глупым Том Реддл не был. И друга он ценил. Поэтому ответ на его «Что делаешь?», когда Том принялся снимать решетку с вентиляции, был дан.

— Я тут любимца завел…

— У него меньше восьми ног хоть? — деловито спросил Тео, приподнимая глаза от проверяемого эссе. Видимо, акромантул Хагрида его впечатлил. Как и весь оставшийся Хогвартс, разумеется.

— У нее ног вообще нет.

Тео приподнял голову и встретил взгляд ядовито-зеленой кобры.

— Большая, что за вид? — констатировал он, делая пометку на полях эссе.

— Не знаю, в лесу прибилась.

— Зимой? — Тео хмыкнул, но расспрашивать не стал.

— Может, она из зоопарка сбежала.

— Из чего? — Том запоздало вспомнил, что Тео — чистокровный маг.

— Магглы показывают своим детям животных в клетках.

— И ты называешь магов варварами из-за эльфов? — хмыкнул Тео, ставя запятую.

— Иногда я хочу тебя убить.

— Тогда всплывет же весь компромат на тебя…

Лучшие друзья — это тяжело. Иногда просто невыносимо.

— Как ее зовут хоть? — хмыкнул Тео, откладывая наконец пергамент и подходя к Меропе, любуясь на узоры на чешуе. Можно подумать, Том называл когда-нибудь змей. Называть по имени — сознаться в принадлежности семье и произошедшему с ней.

Сил едва хватило, чтобы исказить воспоминания Морфина. Том знал лишь одну змею по имени — из старого затрепанного журнала с рассказами, что передавался в приюте из рук в руки с куда большим благоговением, нежели Библия. Ведь Бог приют Вула не очень жаловал. Так почему сиротам не отвечать Господу взаимностью?

— Нагайна. Ее зовут Нагайна.

— Хочешь, я его укушу? — поинтересовалась мать. — Он умрет, от яда перерожденной души противоядия нет.

— Не надо, — Том поморщился, не двигаясь с постели.

Дамблдор вновь не оставил его в Хогвартсе. И шестнадцатилетний Том Реддл отправился в приют. Потому что все его друзья разъехались кто куда.

И вот он лежит на тонком тюфяке в общей спальне для мальчиков в левом крыле фермы мистера Вула и стремится двигаться как можно меньше. Спина еле жива — Денис Бишоп, чертов стукач, рассказал, что Том и Эми целовались на заднем дворе. Эми повезло — ее всего лишь отволокли к врачу и миссис Коул три часа орала на нее, называя малолетней шлюхой и интересуясь, не хочет ли Эми повторить судьбу своей маменьки и подохнуть на пороге приюта, сбагрив на руки несчастным божьим слугам своего ублюдка. Эми вышла бледная, с дергающейся губой, и попросила Тома некоторое время к ней не приближаться.

Впрочем, Тому это не грозило — миссис Коул сломала об его спину все розги, которые только нашла, даже те, которые не успели вымокнуть. Потому что «истоки грехопадения исходят от мужчины, как и любой порыв плотской утехи».

Библия не совсем была согласна с миссис Коул. Хотя сейчас Тому было плевать и на Библию, и на директрису, и на Дамблдора, и на мистера Вула. Ему было не наплевать, что он не может исцелять раны без палочки, а попробуй он произнеси заклинание — и сработают повешенные над Мидлсборо чары Надзора.

А в этом районе свалить на кого-нибудь магию не удастся.

— Ма, дай хоть дневник, я почитаю, — попросил Том, боясь дернуть рукой.

Вообще — он должен был чувствовать себя счастливей остальных детей. Рядом с ним теперь мама. Ну и пусть что в облике змеи-переростка, и видят ее только волшебники. Она так же может ласково спеть на ночь колыбельную, обнять Тома своим хвостом, жаль, не может согреть — летние ночи, как уже упоминалось, на побережье Мидлсборо довольно прохладны.

Мать принесла тонкую черную тетрадку с выдержками обо всем, что Тому удалось найти по реликвиям домовиков. Он не знал, что будет с ними делать, но как оглашенный перерывал библиотеку, чтобы хоть немного понять, где искать реликвии. Он был уверен — в Хогвартсе точно скрывается один из артефактов.

Том долго наблюдал за повадками хогвартских эльфов, в них неожиданно обнаружилось сходство — все они в случае провинности морили себя голодом. Согласно описанию из книги Кровняка, так вели себя воины, которым наказания болью казались бессмысленными из-за высокого болевого порога. Судя по всему, вся колония эльфов, служивших в замке, принадлежала к касте воинов, подчинявшихся владельцу меча.

И другой вопрос беспокоил Тома: если домовики — это народ, почему так мала их популяция? Магов в Британии не то чтобы много, но тысяч двадцать наскребется. Домовики есть не у каждого волшебника.

Гоблины многочисленны, хоть и живут в подземельях. Но где домовики? Пусть в Хогвартсе служит почти девятьсот эльфов, но это не тянет на популяцию целой страны.

И где спрятали меч с выжженным под рукоятью львом?

У Тома было очень острое подозрение, что Дамблдор или Диппет в курсе, где меч. Интересно, может, стоит поговорить с ними насчет домовиков? Вдруг помогут?

Но вспомнив, каким ледянистым легилиментивным холодом тянуло от Дамблдора, Том передернулся. Нет, сначала он трижды подумает, иначе — может остаться и без мозгов, и без понимания мира. Волшебники не осознают того, что делают. Они все верят в места силы, в то, что эти места силы им почему-то принадлежат, и считают нормальным, что домовики почему-то платят им за жизнь рабским трудом.

Вообще, если начинать поиски — то с реликвии предка.

Салазар же сказал, что передавал медальон детям.

— Мам, а мам, а ты вот это не видела, — Том раскрыл дневник и сунул его под нос Нагайне.

Вряд ли Том Реддл сейчас находился в том месте, где его ожидали увидеть однокурсники, друзья и преподаватели. Он ходил по Лютному переулку, часто оглядываясь по сторонам и впитывая все, что видел и слышал.

Постоял напротив ведьмы, что торговала ногтями для оборотки — лучшего способа спрятаться от преследования, юный сэр. Зашел в «Белую виверну», занюхнул зеленый рыбный эль от Пауло Пабиты, прокашлялся — ведь пахло чистейшей камбалой, глотнул жукоядный виски, несмотря на протестующее шипение Нагайны.

Посмотрел на вывеску букмекерской конторы, спросил, не нужны ли им работники. Когда его спросили о вышедших в финал чемпионата мира — ответить не смог. Не взяли на работу.

Чуть не разбил стекла «Эльфу-Трубочисту», порываясь ввалиться и заавадить за содействие рабовладению владельца агентства. Мать цапнула за рукав и утащила Тома трезветь обратно в «Виверну». Ох, зря она это сделала. Это был, пожалуй, первый и единственный раз, когда Том Реддл надрался до лиловых сов, что летали весь вечер перед глазами. Все-таки пробовать волшебный алкоголь — пусть и по глотку — было плохой идеей.

Утро встретило Тома все теми же совушками-мушками, летавшими перед глазами, укоризненным выражением на плоской морде кобры-матери и кувшином с водой, потому что на алкоголь просто не осталось свободных сиклей.

— Доброе утро, — сочувственно заметил бармен «Виверны», когда Том выполз в зал.

— Сомнительно, — наверное, ситуация была весьма типичной — школьник, попробовавший алкоголь. Бывший школьник. Вчера ж был выпускной.

И он наконец, давясь горечью, покинул стены Хогвартса — первого места, где ощущал себя как дома, — и с чистой совестью вступил на территорию Лютного переулка. Школьников-то за это из школы просили к выходу.

А мать утверждала, что именно сюда отнесла медальон Слизерина — первую химеру из эльфийских реликвий, которая хотя бы показала хвост. Том не знал, что делать дальше. Он не знал даже, зачем делает это. Почему ему так небезразличны маленькие ушастые создания? Жалко? Но ведома ли ему жалость после того, как он убил отца и стал причиной смерти Элизабет? Да, ему было жаль эльфов, и он всей душой хотел помочь маленькому волшебному народцу.

И часть сознания твердо убеждала — отец и Миртл заслуживали умереть.

Он — презирал мать Тома, несмотря на отданную ему молодость и жизнь.

Она — была жестокой и поощряла рабство.

Голова гудела, и Том прижался щекой к стеклянной кружке, несшей прохладу. Он мог бы объяснить Элизабет, что так нельзя. Мог бы — она бы послушала. Уж в силе своего убеждение Том сомневался редко. Хотя эффект наверняка был бы кратковременным.

Старик Бэрк долго и внимательно смотрел на Тома. Косился в аттестат.

— Парень, ты же отличник, тебе бы в Министерство работать... — заметил он, аккуратно складывая лист бумаги.

— Не хочу просиживать штаны в канцелярии. Я люблю древние вещи, — сказав это, Том не солгал ни словом.

На работу его приняли. Еще один шаг не пойми куда был сделан.

— Мне, пожалуйста, заверните вот этот гобелен, — произнесла мадам Хэпзиба, а Том едва не рухнул на прилавок, спохватившись, что снова засмотрелся на миссис Смит. Если приглядываться и придираться — мадам Хэпзиба была полноватой и не очень привлекательной женщиной. Даже некрасивой. Но если вы приходили к этому наблюдению, значит, вы смотрели на простой портрет миссис Смит — трижды вдовы, разорившей не одного богача Англии своими капризами.

Да — она была обладательницей пышной фигуры, но стоило ей войти куда-либо, и ни одна стройная красотка уже не могла привлечь к себе взгляд. Да — на носу у мадам Хэпзибы была бородавка, но стоило ей начать говорить — и весь мир растворялся и затихал, слушая ее. Каждый ее жест привлекал взгляд, каждому слову хотелось внимать, и когда она подавала кому-то руку для поцелуя — ты нещадно мучился, что не ты касаешься мягких пальцев губами.

Том, в принципе избегавший женщин, поскольку ни в приюте, ни в Хогвартсе его романы хорошо не заканчивались, совершенно потерял голову. Мадам Хэпзибу явно забавлял влюбленный юноша, иначе зачем бы она с завидной регулярностью присылала мистеру Бэрку новости об обновлениях своей коллекции, и тот — посылал к ней Тома. Он носил ей розы, она угощала его пирожными, но он не смел говорить ей о своей любви, а мадам явно была не из тех, кто будет все делать за мужчину. Чего стоило убедить мать не таскаться за ним. А еще, если верить бухгалтерским книгам мистера Бэрка, — именно мадам Хэпзибе был продан медальон матери. И Тому было чрезвычайно важно понять, какая же судьба ждала безделушку.

Этот странный роман продолжался уже полгода, и вот сейчас Том собирался с мыслями. Он скажет ей, он скажет вслух...

— Зайдите ко мне в субботу, Том... — многообещающе промурлыкала миссис Смит, — а если мистер Бэрк не захочет вас отпускать — обмолвитесь, что я обещала показать вам доспехи гоблинской работы, которые хочу выставить на продажу.

— Ох, мэм, я даже не знаю...

— У меня найдется что вам показать, Том.

Ох как непристойно эти слова прозвучали для и без того влюбленного молодого мужчины.

Ох как долго шли эти два дня до субботы, а в субботу — Том измучил бедную цветочницу, выбирая самые красивые розы для мадам Хэпзибы.

Но что было делать, если при виде нее костенел язык? И все, что Том мог, — это мямлить про дурацкие доспехи, не в силах сказать ничего больше. А миссис Смит улыбалась, обмахивалась веером, пила кофе, а потом — потом Том увидел их. Чашу и медальон. Он видел, как трясутся руки старой Похлебы — может, она была из тех стариков, что еще помнили, какой смысл имели эти реликвии. Символы власти аж над двумя кастами домовиков сразу.

И Том будто забыл о глупой слабости к какой-то женщине. Важны были лишь эти две вещи. Он столько времени мечтал стать героем, мечтал стать особенным волшебником, тем самым, что освободит от рабства домовиков...

Но медальон, что он сжимал в своих пальцах, внезапно потянули из его рук. И он заметил, как странно смотрит на него миссис Смит. Слишком серьезно для женщины, еще пять минут назад вовсю практиковавшейся во флирте.

— Вы хорошо себя чувствуете, дорогой?

— О да, — тихо ответил Том. — Да, я чувствую себя превосходно...

— А мне показалось... Впрочем, это, надо полагать, игра света... — заметно нервничая, сказала Хэпзиба.

Том посидел еще полчаса, а потом, сославшись на внезапную мигрень и рассыпавшись в извинениях, поспешил покинуть миссис Смит. Он уже не понимал, зачем влюбился, он не понимал и того, что за краткое помутнение рассудка у него было, когда он взял в руки медальон Слизерина. Он совершенно точно помнил ощущение этой заполнившей разум тьмы, будто шептавшей, что он не достоин что-либо менять.

Том не ожидал, что поместье миссис Смит встретит его тишиной и открытой дверью.

— Похлеба ждала вас, — проскрипела домовиха, когда Том с волшебной палочкой наперевес крался по коридору от холла до гостиной. Похлеба появилась за спиной, сопровождая свое возникновение негромким хлопком, и Том развернулся на каблуках быстрее, чем успел подумать, и уже нарисовал кончиком волшебной палочки в воздухе восьмерку для Импедименты, как Похлеба щелкнула пальцами и исчезла, появляясь рядом. Импедимента разбила амфору, ни в чем не повинную.

— Аккуратней, юный господин, — прошамкала Похлеба, будто бы с усилием приподнимая тяжелые веки, — в этом доме много ценного.

Том отшатнулся от домовихи. Эльфы обладали великой магией, и страшно было представить, насколько сложно будет ему выкрасть медальон и чашу. Сложно, но возможно. Тем более Похлеба не знала о том, что перед тем, как взломать дверь, Том левитировал Нагайну в каминную трубу. Мать утверждала, что сможет проникнуть за магические защиты. Том ей доверял.

— Где твоя хозяйка? — спросил Том, не понимая, почему Похлеба ждет и не атакует грабителя. Слишком стара?

Домовиха помедлила и задвигала челюстями, будто что-то жевала. Она вообще не должна была разговаривать с грабителем, но почему-то разговаривала.

— Хозяйка... спит. Да, спит. Она выпила чай и спит.

— Давно?

— Два дня, — не мигая и глядя прямо в глаза Тому, ответила Похлеба.

Том пошатнулся. Два дня назад он был у мадам Хэпзибы.

— Мадам... мертва?

— Старая Похлеба не знает.

Она знала. Том видел это в темных глазах, со странным блеском глядящих на него.

— Ты лжешь! — устало произнес Том и опустил волшебную палочку. С ним никто не собирался драться. Сейчас — нет. Похлеба ждала чего-то другого.

Она закашлялась старческим тонким смехом.

Том сидел за столом и смотрел на чашку с чаем. Ему было страшно ее пить. С одной стороны, Похлеба могла уронить ему на голову любимый рояль мадам Хэпзибы, лишь щелкнув пальцами, но с другой — любой бы побоялся пить чай из рук отравителя.

— Похлеба что-то положила в чай хозяйки. Похлеба не уверена, что это был сахар, — сказала домовиха подрагивающим, сухим как песок голосом. И этому можно было бы поверить, если бы Том видел блеск в темных глазах. Похлеба не пребывала в маразме, хотя наверняка смогла бы обмануть других волшебников. Ведь на них она не будет смотреть так пристально и загадочно.

— Юный господин, наверное, задает себе вопрос, почему Похлеба не наказала его за вторжение в дом хозяйки?

— Задаю, — Том гипнотизировал взглядом чашку. У него сосало под ложечкой, и на самом деле хотелось есть, но жизнь была дороже.

— Похлебе нужна помощь, юный господин.

Том еще пристальней взглянул на домовиху. Та совершенно спокойно сидела в хозяйском кресле, переплетя пальцы перед носом. Она притворялась. Ей не нужно было говорить о себе в третьем лице, ведь ее личность была действительно полноценной. Но вот только волшебникам знать об этом не полагалось.

Похлеба щелкнула пальцами дважды. В ее руках появилось две шкатулки. Том знал, что в них лежит.

— Отнесите эти вещи гоблинам, юный господин. Они вам хорошо заплатят за них.

— Почему ты не можешь сделать этого сама?

— Раб не может продавать имущество хозяина, — тяжело произнесла Похлеба. — Вор — может, а раб — нет. Если Похлеба попытается отдать вещь гоблинам — волшебники узнают. На реликвиях древние чары. Но волшебник может продать. Вы — волшебник. Вы знаете ценность этих вещей. Похлеба видела ваши глаза.

— И ты отдаешь ценности мне? Доверяешь?

Похлеба хихикнула, и ее глаза заблестели еще сильней.

— Украдите вещь, господин. Не донесете до гоблинов — Похлеба вас найдет. Чего вы больше боитесь — яда или Азкабана?

— Я хочу, чтобы ты поняла, — тихо произнес Том, опуская ресницы, — я пришел не за цацками основателей, чтобы их подороже продать. Я пришел за реликвиями народа эльфов, загнанного в рабство.

— Выпей чай, — произнесла домовиха таким тоном, что стало вдруг ясно — отказ равносилен смерти. Том залпом опустошил чашку, пытаясь понять, чего же от него хочет эльфийка. И тут мир перед ним поплыл...

— Чего ты хочешь, человек, — вдруг растеряв весь юмор, спросила Похлеба, — власти над нашим народом? Собравший все четыре реликвии может стать нашим правителем, но в таком случае ты мне не нужен.

Том не знал, что отвечать. Но незнакомый голос вдруг раздался в комнате.

— Я хочу вашей свободы. Всегда хотел.

И тут Том понял — шевелятся его губы, изгибается его язык и говорит, в общем-то, он. Сыворотка правды, Похлеба изначально подмешала ее в чай.

Похлеба замолчала. Долго смотрела на Тома, настолько долго, что даже истекли пара минут действия сыворотки правды и Том успел сильно озадачиться.

— Что ж, в таком случае — поторопись отдать знаки власти гоблинам. Вещь Слизерина несет на себе проклятие. Помедлишь — перестанешь быть человеком куда быстрей, чем перестаешь сейчас.

— О чем ты? — спросил Том.

— Спроси гоблинов. Старая Похлеба плохо знает эту историю. Спроси у гоблинов.

Том лежал на холодном алтарном камне в середине шестиконечной звезды, начерченной белой краской прямо посреди жертвенного места. Над грудью Тома старый гоблин занес нож.

Это был Стоунхендж, над Томом раскидывалась вся гладь звездного неба, над сердцем клубилась смерчем чернота, и разум Реддла был пуст, как голова Миртл. Было страшно. Но где-то там — за каменным кругом — стоял Тео, и в его руке была волшебная палочка, и если бы гоблины нарушили договоренность, к министру магии полетел бы патронус с сообщением о том, что гоблины получили два ключевых артефакта, обеспечивающих власть над домовиками, и убили волшебника. Не осмелятся же гоблины затевать новую войну?

Сказать, что Кровняка перекосило, когда в банк, опираясь на Нотта, ввалился Том и практически швырнул в гоблина медальоном Слизерина, — ничего не сказать. Чашу поставили на стол спокойно. Тому стало плохо за ту ночь, что он спал с медальоном на шее — ну а как еще его хранить, чтоб понадежней? Чаша за подушкой, медальон на шее — Том по-прежнему жил в Лютном, здесь воровство практиковалось повсеместно.

Тьма топила разум Тома, шипела, шептала, унижала, вновь и вновь напоминая ему о мерзких моментах его жизни, звенела голосом Миртл, свистела розгами и пронзала горячей болью. Прометавшийся до утра в жару Том отправил Нотту патронуса, мистеру Бэрку — сову с извинением и просьбой обойтись без него — и, сорвав с шеи медальон, попытался не слушать его. Куда там — видно, медальон обрел какую-то власть над ним, и Том дважды осознавал себя держащим безделушку в руке и не помнящим, как оказался в этом углу комнаты и как вообще решил взять медальон. Мать сочувственно вздыхала, Том прижимался к ее холодной чешуе и понимал, почему нищая Меропа Гонт избавилась от медальона, выручив за него всего восемь галлеонов. Она просто сходила с ума.

Том потребовал у Кровняка помощи. Если тот хотел, чтобы Том отдал гоблинам уже имеющиеся реликвии и помог добыть оставшиеся — они должны были помочь ему и не дать обезуметь от одного лишь соприкосновения с артефактами древних эльфов.

И вот, сейчас Том лежал на месте языческих жертвоприношений, над ним, завиваясь в вихрь, клубилась тьма, а над грудью дрожал ритуальный нож. Старые гоблины-друиды бормотали что-то на их гоббледуке, и по камням Стоунхенджа то и дело прокатывались вспышки света, озарявшие колдовство гоблинов. Том не знал, зачем нужен кинжал, — уж больно отличалась магия гоблинов от магии волшебников и домовиков. Может, он выступал проводником, а может, нужен был просто для того, чтобы навести на молодого волшебника жути. Том смотрел на небо, на вихрь темноты, клубящейся над его сердцем, и ждал, ждал, ждал... Чем дольше времени ждал, тем сильней коченели руки, и когда рассвет начал золотить линию горизонта, почти околевший от холода Том был уже готов слезть с алтаря и пойти домой, чтоб закутаться в одеяло и выпить огневиски, но именно в этот момент — когда первые солнечные лучи озарили Стоунхедж, — именно тогда голос гоблина-друида возвысился, и, рассекая черный вихрь, он обрушил острие ритуального ножа на грудь Тома.

Тело пронзила боль, а разум объяла чернота.

Все-таки осмелились.

— Напугались, юноша? — насмешливо заметил Кровняк, когда Том и Тео сидели и стучали зубами об чашки с какой-то терпкой травяной дрянью. Дрянь была горячей, и это было ее единственное достоинство в глазах продрогших за долгую ночь в пустоши бывших слизеринцев.

— Когда ваш шаман ударил меня ножом в грудь? — уточнил Том, потирая до сих пор болевшее место. — Ну как сказать. Да? Очень? Разумеется? Да пошли вы к черту?

— Ну добро вам, — Кровняк был неожиданно дружелюбно настроен, — гоблины — благодарный народ. Мы бы не навредили вам.

— Так объясните, что это было?

Ритуальные ножи не наносят ран. Это, пряча самодовольные ухмылки, поведали Тому друиды, что приводили его в себя. Это тело обмануло его, отдалось во власть страху, страх обманул тело и внушил ему боль... Несмотря на это, Том все еще ничего не понимал.

Гоблин тяжело вздохнул.

— Видите ли, мистер Реддл, ваши предки позаботились о том, чтобы для того, чтобы лишить их рабов, было недостаточно забрать у них реликвии. В каждой реликвии теперь живет чужая душа. Точнее, кусок души волшебника. И именно этот кусок души мешает выполнению закона владения знаком власти. Он окружил магическое ядро слоем, препятствующим правильной работе знаков власти.

— Я не особенно понимаю, о чем вы, — заметил Том, отставляя чашку и плотнее закутываясь в плед.

— В вашей магии очень много условностей. Так, например, это, — Кровняк с неожиданным отвращением взглянул на медальон Слизерина, — довольно мерзкая вещица, которая может выжимать из вашей души все самое гнилое и отвратительное. Особенно она опасна для вас, мистер Реддл, потому что создана вашим предком.

— Вы ушли от темы, — ровно произнес Нотт. Он был напряжен весь вечер — не сводил напряженного взгляда с охраны, которую к ним приставил Кровняк для сопровождения к жертвеннику, а когда Том закричал во время общения друидов с духами — едва не заавадил одного из гоблинов, используя его как заложника.

— Юноша, — строго качнул головой гоблин, — мы целую ночь исследовали реликвии и вашего... Нашего общего друга — мистера Реддла. Мы столько всего узнали, что это сложно взять и поведать. Я даже еще не понял, в каком порядке мне об этом вам рассказывать.

— Так в чем со мной дело? — уточнил Том.

— Вас преследует Смерть, юноша.

— Неверно...

Том взглянул на Нагайну. Мать лежала у его ног, неподвижно уставившись на гоблина.

— Мама?

— С-смерть преследует не тебя, с-сын, но весь наш род, Том. Мракс-сы — рожденные от мертвой кос-сти. Рожденные во мраке, что дал нам имя, рожденные от Кадмус-са и Дореи Певерелл, возвращенной из мира мертвых с помощью Воскрешающего камня. Мы наполовину мертвы и платим С-смерти мзду лишь за то, что она дает нам время ходить по земле живых.

— Мзду?

— Мы с-сеем с-смерть, — промолвила мать и вновь опустила голову на колени Тома. Заметив удивленные глаза Кровняка и Тео, Том спешно перевел смысл беседы со змеиного на человеческий. Кровняк будто бы и не удивился, хотя, скажем честно, — если бы он показывал удивление всякий раз, когда его испытывал, вряд ли бы он достиг высот в сфере экономических отношений с волшебниками.

— Эта легенда многое объясняет.

— Я все еще недопонял насчет мзды, — потирая лоб, буркнул Том.

— Все просто юноша. Вам приходилось убивать?