Тео. Теодор. Мистер Нотт (джен)

— Сегодня канун настоящего праздника! Того дня, который мы, лучшие люди этой земли, должны праздновать каждый год! В последние десятилетия, стараниями покойного мужеложца и магглолюба, что лицемерно уничтожал магические традиции нашего общества…

Все студенты Хогвартса ровными шеренгами были выстроены в четыре «коробочки» по пятнадцать человек в ряду и по десять рядов в каждой. Директор Снейп отсутствовал уже несколько дней кряду, и в его отсутствие профессор Кэрроу разошёлся не на шутку. Филч, много лет ворчавший о возвращении телесных наказаний, наверняка был бы в восторге от мер Кэрроу. Тот, сорвавшись словно с цепи, наказывал зачарованными розгами мальчиков всех возрастов за любую провинность. Он словно бы ненавидел каждого юного волшебника, и Теодору тоже досталось — за злоупотребление возможностями старосты.

Кэрроу поймал их с Джинни возле дверей ванной старост. Романтический вечер был разрушен — и вместо того девушка мазала его окровавленную спину мазью и колдовала, сдерживая слёзы, заживляющие чары.

Доставалось многим, за считанные дни с памятной ссоры, в которой Нотт не на шутку разъярил Пожирателя смерти, через телесные наказания прошли десятки студентов. Каждая мелочь, которую замечал ублюдок, могла стать поводом. Палочка в руке в коридоре. Случайное насвистывание мелодии маггловской песни. Обсуждение английской премьер-лиги младшекурсниками-полукровками. Кэрроу носил розги с собой и не считал зазорным прилюдно унижать студентов.

К субботе это уже не было унижением, а символом скрытого сопротивления — чем больше спина юноши походила на кровавую кашу, тем более мужественным борцом с режимом Кэрроу его считали.

Сестра Амикуса не отставала от брата, и откуда-то нашла силы перлюстрировать любую корреспонденцию в замке. Только «Пророк» два раза в неделю достигал своих читателей без каких-либо проблем. Выхода в Хогсмид тридцатого октября не было, Кэрроу лишил их этого, зато на границе земель замка Тео видел чёрные балахоны дементоров.

И вот, Хэллоуин, Амикус Кэрроу декларировал новую идеологию радикального крыла приспешников Тёмного лорда, как его слова понимал Теодор и многие сокурсники. Идеологию отказа от общебританской культуры, обличавшейся культурой магглов, и «возврат» к направленной на таинства и верования кельтов, скоттов и пиктов культуре языческих верований.

— …празднование так называемого Хэллоуина — потакание грязным играм магглов, низшей формы человечества, не способной на главное, на магию! — продолжал распалённо выступать Кэрроу. Тео поёжился. Магические факела с настоящим огнём освещали площадку внутреннего дворика, где они выстроились, а Пожиратель вещал с высоты куртин, нависая над грудой размокшей под прошедшими дождями книжной кучи. — Наш праздник — Самайн! Никакого Хэллоуина! Наш праздник — Йоль! Никакого Рождества!

Тео вспомнился отрывок из книги Альберта Слагхорна, приходящегося дальним родственником его нынешнему декану, рассуждавшему о том, какой прогресс совершило магическое общество Британии за почти сорок лет, которые на посту был министр Спэвин. Правление королей-из-Ганновера позволило закрывшемуся в себе магическому сообществу Великобритании прекратить рефлексию от Реформации, отделения Тринадцати колоний и последствий Ирландской магической войны и сосредоточиться на экспансии. Во многом эта экспансия была культурной, маги развивались как сообщество, появились кварталы во множестве городов Острова, первые настоящие квиддичные стадионы, стали выходить газеты и печататься, а не переписываться зачарованными перьями, книги.

Тогда в жизнь магов вошло множество маггловских вещей. Хогвартс-экспресс, который попросту был зачарованным поездом магглов. Артефакторный водопровод и водоотвод. Даже общественное устройство, приёмные Министерства в графствах и землях, департаменты в структуре управления — всё это было заимствовано, подсмотрено, скопировано у магглов. И праздники магглов, в которые смешаться с празднующими и выпускать, отводить душу, реализовываться было проще, так же нашли отклик в сердцах магов. И тех, что жили в крупных городах, разросшихся от Промышленной революции столетием раньше, и тех, что согнали со своей земли арендаторов во время Огораживания.

Именно в тот период, как считал Слагхорн, маги потеряли свою уникальную идентичность, став не магами британских островов, а британскими магами, что было абсолютно разным в понимании. Некоторые семейства тогда же пытались стать значимыми среди магглов — Монтегю вновь вернули себе баронетство, что принадлежало их магглорождённому предку когда-то, Малфои не просто торговали, а построили настоящую золотую гору на торговле с колониями, Милфорды всерьёз влияли на лордов Парламента, а Блэки манипулировали всеми, не ставя их ни в кнат, чтобы двигаться к Олимпу славы и величия.

Осмысливая те десятилетия, Теодор для себя представлял, что это было настоящее золотое время для магического сообщества. Оно получило дозу бодрящего зелья, перешло из коматозного состояния медленно текшей жизни после принятия Статута, отбросившего магов на многие десятилетия и лишившего их возможности влиять на магглов впрямую, научилось существовать в новых условиях и расширилось. Расширилось за счёт магглов, как ни странно. Это были выводы уже из книги «Экономика магической Западной Европы», читанной им в переводе мадам Пинс. Магглы за девятнадцатый век расплодились в несколько раз, магически одарённые дети стали доживать до одиннадцати чаще, и эта аудитория смогла во всех странах мира и конкретно в Британии создать такой рынок, который смог своим спросом вынудить развиваться предложению.

Каминная сеть, кстати, тоже появилась именно тогда.

Ультраконсерваторы, к которым оловодобытчики Кэрроу в прошлом никогда не относились, считали все проходившие изменения вредными, но никогда до середины нынешнего столетия они не получали ни харизматичного лидера, ни сколь-нибудь весомой поддержки. Теперь же в Британии был Барьер, окружавший её, Тёмный лорд-лич, а ультраконсерваторы и радикалы были единственными на политическом поле, подавляя все альтернативные мнения огнём и мечом.

Начал накрапывать лёгкий, противный осенний дождик. Тео поёжился. Колпак он одевать не стал, но плащ накинул. Блейз рядом делал вид, что спит на ходу, его колпак как раз сполз чуть ли не на нос, но Тео знал наверняка, что Забини, искренне ненавидевший кровавый режим Тёмного лорда, предпочитал своей слизеринской натурой слушать каждый звук слов, что говорил Кэрроу.

— …в знак того, что с магглолюбским прошлым покончено, сегодня мы сожжём всё то, что отравляло наши души и растлевало их грязными пороками! Адское пламя — вот, что мы говорим так называемой «культуре» магглов, их книгам и грязным словам!

Потрясая кулаком с зажатой палочкой, он воздел её к небу и совершил какое-то движение. Магические факела, что освещали площадку, по этой команде погасли. Нотт скривился. Он уже видел это разрушительное огненное проклятье в действии. Его когда-то, будто бы в другой жизни, использовал Альбус Дамблдор против артефакта Тёмного лорда. Ничего хорошего от Кэрроу Тео не ждал.

— Пестис Инсендиум! — взревел Кэрроу, картинно замахиваясь палочкой, а затем наставляя её на груду маггловских книг. Теодор вздрогнул, увидев огненного дракона, пылающего магическим раскалённым докрасна металлом, что вырвался и атаковал груду книг, сваленную на земле.

Пепел тут же полетел во все стороны. Студенты в первых рядах попятились назад, кто-то завизжал, а магическое пламя, яростное и голодное, испепеляло то, что ещё мгновения назад хранило память сотен историй и тысяч рассуждений. Стивенсон и Киплинг, Брюс и Гоббс, Бэкон и Дойль сгорали в гиене огненной.

Какофония треска и грохота оглушала и подавляла, завораживала и зачаровывала своим страшным танцем юных волшебников. Где-то вдали, на периферии мыслей, безумно хохотал Кэрроу, продолжавший своей магией накачивать чудовищное пламя.

Теодору вдруг показалось шевеление там, среди книг, и это было не наваждение — с ужасом он и сотни людей вокруг увидели, как между сгорающих книг к ним, в безопасность, от всепоглощающего жара пытается добраться маленькая и беззащитная кошка. Теодор подался вперёд и взмахнул палочкой, поднимая и подкидывая книги за ней, чтобы выиграть секунду времени. Это была миссис Норрис, и не он один узнал её.

— Сука! — воскликнул Блейз, который уже не делал вид, что спал. — Спасайте её! Ну! Вингардиум Левиоса!

Но ребята скорее мешали друг другу. Кошка отчаяно рвалась вперёд, прыгая с груды на груды книг, стремительно обрушающихся, превращающихся в золу, подкидываемых волшебниками в пламя, но и Кэрроу не был простецом. Он захохотал ещё громче, и кинув на него взгляд взмокший за мгновения Тео увидел совершенно безумного маньяка, для которого не существовало никакого различия между жизнью безвинной старой кошки, что жила в замке Хогвартс много-много лет, и жизнью противника на поле боя. Тео понял вдруг, что Амикус нарочно запер питомца ненавистного сквиба там, где хотел устроить пепелище, и его безумный взгляд говорил о том, что мужчина наслаждается огненной агонией животного.

«Он не заслуживает жизни», — решил для себя мальчик. Совесть подсказывала ему, что он и сам не пощадил попугайчика, но это была меньшая из жертв для ритуала — а Кэрроу наслаждался тем, что отнимал жизнь у безвинного существа.

Их план нужно было радикально пересмотреть.

Огненное кольцо сомкнулось, закрыв путь для миссис Норрис наружу. Всё произошло за какие-то считанные минуты, и огненный дракон, взвившись в воздух, обрушился вниз. Предсмертный крик не был слышен — но Тео отчётливо, до дрожи в коленях, представил себе последний миг миссис Норрис.

Огонь затих сам, когда всё на пяточке внутреннего дворика было сожжено. Не было дыма, ведь этот огонь сжигал всё без остатка. Лишь серая пыль всего того, что стало пищей для огненного демона, покрывала истерзанную землю.

Кэрроу отпустил студентов, великодушно и насмешливо глядя на них с полным превосходством. Он будто бы говорил им: «На её месте мог быть любой из вас. Из ваших маггловских родичей. Из числа предателей магии. Из числа сторонников ирландцев или «армии Поттера». Любой и каждый». Это вселяло страх. Это создавало ужас.

Мало кто обсуждал то, чему они все стали свидетелями. Тео не участвовал в обсуждениях. Он был уверен, что находились бы и те, кто счёл бы гибель кошки заслуженным.

Он лишь видел её вновь и вновь в кошмарах той ночью. Как очередную душу, что не смог спасти. И слова Снейпа звенели в его голове.

* * *

Под утро понедельника Теодору стали сниться совсем странные сны. Он едва запомнил их сюжеты, но, открыв глаза, не мог не подивиться фантасмагоричности того, что ему подкинуло сознание. Не выспавшийся, сонный, он сам не заметил, как прошёл даже дальше, чем стоило, за границы аппарационного купола в сторону Хогсмида.

Селение выглядело вымершим. Не горели в столь ранний час огоньки за окнами и фонари на улицах. Дымок, что обычно поднимался из труб, почти не виднелся — жители деревни ещё не проснулись. В минувшие выходные студентам вновь был закрыт выход за границы замка. Ученики Хогвартса были слишком подавлены, чтобы реагировать на это какими-то протестами, поэтому большинство просто смирилось. Нотт провёл их, пытаясь отвлечься — молчаливо гулял с Джинни, сжигал пикси и паутину в коридорах верхних этажей, летал во время квиддичной тренировки хаффлпаффцев вместе с их «уэльской бандой». С братом, Арчи и Гримом Фоули.

Тео бросил взгляд на часы и понял, что пропустил завтрак, отправившись к границам школы раньше положенного, и осмотрелся вокруг. «Три метлы» остались уже позади на главной улице, что шла от Хогвартса, в окнах было темно, и Тео направил стопы к второму трактиру в деревне, «Кабаньей голове». Байки про злачное место были любимым развлечением старшекурсников в прошлом. Флинт божился, что видел там русалку, Пьюси рассказывал Малфою с авторитетным видом, что трактирщик может предложить девку и сделать скидку аристократу, Маклаген дразнил Томаса за то, что тот слишком темнокожий, чтобы быть заметным в грязном зале.

Нотт был там в прежний раз, когда встречался с отцом весной девяносто четвертого. То была странная встреча, на которой он был отчего-то зол на сына, а в следующий раз они встретились уже после его смерти. Тео поёжился — то ли от воспоминаний, то ли от налетевшего ветра, холодного по-ноябрьски.

В «Кабаньей голове» жизнь теплилась. На фоне розово-серого рассветного неба клубился лёгкий дымок, а у самых дверей трактира на земле в луже собственной отрыжки лежал неопрятный волшебник неопределённого возраста в чёрной мантии. Брезгливо обойдя перебравшего мага, Тео открыл дверь. В лицо ему ударил одновременно вкусный запах еды и противный запах немытых тел, так и подмывавший тут же наколдовать головной пузырь.

Переборов тошноту от запаха, сконцентрировавшись на еде, Тео вошёл внутрь. Без четверти восемь часов показывали грязные часы над стойкой бармена — без десяти показывали часы юноши. Трактирщик, грузный маг в рубище с почти седой мужицкой бородой, чем-то походил на Хагрида, но трижды меньшего. Он окинул Теодора, облачённого в парадную мантию Визенгамота под плащом, насмешливым взглядом, едва тот приблизился к стойке.

— Доброе утро, сэр. Могу ли я позавтракать? — спросил он с лёгким волнением.

— Десять кнатов, — не поведя и бровью, ответил трактирщик, водя палочкой над сгруженной за стойкой — только подойдя он разглядел это — посудой. — Овсянка и чай.

Это было форменным грабежом, но Тео не имел особого выбора. Министерское кафе открывалось только в девять, как и заседание Визенгамота. Положив сикль мужчине, Тео уселся за ближайший стол и через несколько минут бородатый маг отлевитировал к ему небольшую тарелку с одурманивающе пахнущей кашей и столь же небольшую кружку с чаем. «Эрл Грей», — подумал Тео и улыбнулся. Этот сорт чая был его любимым.

Работая ложкой, он не заметил, как к стойке подошёл кто-то ещё.

— Аберфорт, ты сдурел? Комендантский час, а у тебя валяются идиоты под крыльцом.

— Подмор, — грубо ответил лощёному магу трактирщик, — проблемы этого идиота — это его проблемы. Он свои сикли мне уже отдал, мне плевать, высосут его дементоры или нассут на его харю егеря.

— Ты привлечёшь внимание прихвостней Сам-знаешь-кого!

— Давно ли они стали прихвостнями, а, аврор Подмор?

— С тех пор, как меня подставили под Империо и бросили в Азкабан.

Мужчина явно помрачнел. Тео не оборачивался больше на них и не косился, чтобы не вызывать подозрений и не привлекать внимания. Он вдумчиво жевал кашу с комочками и запивал чаем.

— Что ты хотел от меня? Выкладывай.

— По радио говорят, нашу несравненную Долорес ограбили, — он стал говорить тише, и Тео пришлось напрягать слух. — Флетчер куда-то пропал, но тебя же есть на него выход. Мы с Кингом думаем, что у неё украли именно то, что мы искали эти два месяца.

— Я не работаю с ворами и отребьем, — отрезал грубо трактирщик. — Эй, парень! Доел? Проваливай!

Теодору не оставалось ничего, чтобы под неприязненным взглядом трактирщика и опасливым — лощёного мага в синей мантии. Флетчер, Кинг… Тео чувствовал, что стал свидетелем какого-то непростого разговора. «Это что, Кинг — Кингсли? Орден Феникса?» — думал он.

Выйдя, Тео поднял взгляд. На крыше «Кабаньей головы» стоял флюгер, почти как в доме мсье де Бражелона. Там был галльский петух, а тут… птица, очень напоминавшая феникса.

* * *

Визенгамот, в прежние разы напоминавший тихое болото, в этот раз был скорее как растревоженный улей. По пути к своему месту Теодор несколько раз подтвердил разным лордам, что «профессор Кэрроу» самолично испепелил в отсутствие директора Снейпа все маггловские книги в замке.

— Это возмутительно, лорд Нотт! Вы должны были апеллировать к совету Попечителей! — ярился лорд Киртман, полукровка-валлиец, покровитель небольшой мастерской, где делали квиддичные мячи. Тео был абсолютно уверен, что Киртман был одним из людей Карамеди, хотя тощий и бородатый волшебник не производил впечатление умного человека.

— Невозможно, кузен, это просто невозможно! — вторила ему кузина Джонс.

— Нужно призвать Яксли к ответу, это ведь было имущество Школы, — рассудительно говорила леди Олливандер, дочь исчезнувшего мастера волшебных палочек, печальная и строгая.

Несмотря на яркую ярость и прежний план, Тео в Самайн ничего не сделал с Кэрроу. Более того, они сами в замке отсутствовали, чтобы с ними что-то делать, оба выходных дня их не было — и лишь вечером в воскресенье они заняли свои места, гадко улыбаясь своими одинаково мерзкими пухлыми губами студентам. Снейп при этом так и не появился и в воскресенье.

Тео добрался до своего места и рядом с ним грузно плюхнулся лорд Финеас, тут же начавший ворчать по поводу цензуры и того, кто будет кормить магов, «если так пойдёт дальше».

Вместо того, чтобы отвечать на недовольство и обвинения, Яксли вынес на обсуждение другой острый вопрос, положительное решение которого было нужно умеренному крылу Пожирателей.

Подумав об этом, Тео окончательно пришёл к выводу, что среди Пожирателей есть как минимум два крыла, умеренные и радикальные. Умеренными можно было назвать, вероятно, самого Яксли и его сателлитов, что смогли добиться почти бескровного перехода власти к сторонникам Тёмного лорда и приводили в рамках относительной законности ту политику, которую он, Тёмный лорд, всегда считался декларировавшим. Радикалами при этом можно было назвать Кэрроу. Возможно, у их крыла был и свой лидер (почему-то на ум Тео приходил образ безумной Беллатрикс, запечатленный в старой газете), но доподлинно о нём Тео не знал. Радикалы наверняка хотели большей крови, а умеренные сторонники одерживали перевес. В глазах Тёмного лорда, очевидно.

Яксли поставил вопрос ребром: он захотел перераспределить вакантные места в Визенгамоте между новыми достойными семействами и благодетелями. Забрать выморочные, лишить сбежавших и отдать их новым семьям — лояльным Яксли, разумеется, чтобы увеличить свой политический вес (и эго).

Это предложение тут же потонуло в спорах, а Теодор задумался о том, почему то же самое не сделал Альбус Дамблдор, будучи практически всесильным в начале восьмидесятых. Его мысли вновь скользнули на покойного директора. Пока зал гудел от слов Верховного чародея, он вспомнил о том, что говорил Кэрроу накануне. «Покойный мужеложец», так он назвал Дамблдора. Оскорбление было оскорблением, но факт был фактом — прежний директор не был женат и не имел детей. Даже своё наследство он завещал школе.

Откинувшись на неудобную спинку своего места, машинально кивая ворчанию соседа, Тео продолжал раздумывать на эту тему. Даже место с другой стороны от него было свободным. Нотт не интересовался, какое семейство получило когда-то место в Высоком Визенгамоте и благодаря чему, но Дамблдору было по силам посадить туда своего сына, если бы у него он был, или брата… ему вспомнилось, что в той истории с Гриндевальдом фигурировала сестра Дамблдора, погибшая от чьих-то рук согласно Скитер.

«Почему же директор не упрочнил своё наследие?» — задался Тео вопросом и вспомнил слова самого Дамблдора. «Его любимый человек… человек?.. выбрал вечное одиночество», — осмыслил Нотт. Книгу Скитер даже по мнению Флитвика, близкого коллеги Альбуса, надиктовал ей именно сам директор. И Скитер в этой истории не упустила шанса пройтись по грязным страницам событий начала века и участии в них Геллерта Гриндевальда.

«Гриндевальд заперт в Нуменгарде в Альпах», — вдруг понял Теодор. — «На веки вечные, до самой смерти». Изгнание, в которое отправили величайшего преступника магической Европы, никогда не было ему интересно, но… не мог же Дамблдор говорить о нём? О своём враге, сокрушённом на Джерси в ноябре сорок пятого?

Тео замер и ушёл в свои мысли. «…уже не помню черт его лица, его голоса и смеха — помню лишь улыбку и эдельвейсы», — так он сказал в тот день в Корнуолле, когда они проникли в хранилище одной из частиц души Тёмного лорда. Эдельвейсы были цветами с гор. Он не был экспертом в ботанике, ни маггловской, ни обычной, этим славились Лонгботтомы — Теодор же был Ноттом и наслаждался колдовством, а не травками. Но тем не менее. Горные цветы, горы… Альпы? Те же места, где был заточён Гриндевальд.

* * *

На обратном пути из Лондона, аппарировав вновь в центр Хогсмида, Теодор решил сделать небольшой крюк и зайти на кладбище селения, где были разбросаны семейные усыпальницы местных жителей, начиная с древних гэльских курганов, христианские кресты магглорождённых, захоронения погибших и умерших студентов и профессоров.

Он шёл мимо рядов могил, вглядываясь в надписи на них и неспешно приближаясь к большой белой усыпальнице директора Хогвартса, видной издалека. Имена и даты мелькали перед его глазами.

«Элеазар Фигг, 1801-1891».

«Рован Ханна, 1972-1990».

«Фелисити Дюррэй, 1965-1974».

«Миртл Уоррен, 1929-1943».

«Теодора Розмерта, 1900-1967».

«Саймон Талмейдж, 1810-1827».

Десятки и десятки могил. Одинокое и пустынное место, обычно скрытое в зелени деревьев, постепенно превращавших эти места в очередную часть Запретного леса, сейчас выглядело мистически и жутко — голые деревья, редкие вороны, лёгкая дымка тумана… Теодор подошёл к могиле Дамблдора. Он был здесь впервые. Тогда, в конце весны, он не ходил на кладбище, но теперь видел эту величавую, броскую могилу из белого мрамора, мёртвый каменный памятник мёртвому магу. «Великому светлому волшебнику», гласила надпись на камне. Под ней на камне лежали два белых цветка с острыми лепестками и жёлтым соцветием.

Тео присел на корточки перед памятником. В его нижней части был изображён моложавый мужчина с бородкой, над которым парил феникс.

— Ты что тут вынюхиваешь, мальчишка, — злобно… нет, скорее, раздражённо окликнул его голос со спины. Тео подпрыгну от неожиданности, палочка скользнула в его руку.

Человек в плаще и капюшоне с цветами в руках стоял в пяти футах от мраморного памятника.

— Я тебя где-то видел… — с чуть меньшей подозрительностью отметил визитёр. Он скинул капюшон, и Тео узнал его. Это оказался Элифас Дож, старый, как трухлявый пень, неоднократно виденный им в прошлом.

Мистер Дож был сокурсником директора, неудивительно, что он пришёл почтить его память.

— Мы встречались с вами пять лет назад на гран-при в честь юбилея лорда Лонгботтома, сэр, — проговорил Теодор. Старческое, испещренное морщинами лицо Дожа подёрнулось задумчивостью.

— Мистер Гамп? — наконец, проговорил он в догадке.

— Теодор Нотт к вашим услугам, сэр.

— Ах, Нотт. Простите, что не признал вас. Старость… неужели это вы принесли? Эдельвейсы. Ал даже растил их в наши школьные годы, — грустно улыбнулся Дож.

— Профессор говорил, что это любимые цветы его любимого, — неопределённо ответил Тео, чувствуя, что в этом может быть зацепка.

— О, да, — хмыкнул старик, подходя ближе. — Это всё дурное влияние Геллерта. Он ненавидел его половину жизни, а вторую половину любил беззаветно и безответно. Вот в чём трагедия Альбуса, а совершенно не в том, что увидела юная Рита.

Он возложил цветы. Они оба встали рядом, глядя на белый мрамор в сумерках.

— Эдельвейсы, — нарушил тишину Дож задумчивым голосом. — Я даже вспомнил историю, как он заколдовал свой сундук от декана Уизли и спрятал там квоффл нашей команды. Как она ни билась, только он сам смог открыть его, и как! Просто назвав этот цветок…

Тео ощутил мандраж. Вероятно, в этом и был секрет! Ему даже не пришлось звать Дерри и просить его узнать, эдельвейсы ли это — а он подумал о таком варианте!

Нотт театрально, стараясь не быть слишком наглым, достал часы и бросил на них взгляд, а затем, спешно попрощавшись, аппарировал вновь, к самым границам купола Хогвартса. Ужин уже начинался, но если его догадки были верны…

Войдя под своды древнего замка, Теодор скинул плащ и трансфигурировал его в свёрток, который уменьшил и убрал в нагрудный мешочек. Нужно было торопиться, чтобы его отсутствие на ужине не вызвало лишнего недовольства Кэрроу. Створки дверей были распахнуты, какие-то подростки о чём-то болтали в самых дверях, а большинство только ужинало. Гул и шум

Тео быстрым шагом добрался до изголовья стола Слизерина и уселся, кивком пожелав своим сокурсникам и сокурсницам приятного аппетита. Панси кинула на него неопределённый взгляд, а Блейз наклонился и спросил, не опоздал ли Тео в Визенгамот. Это звучало странно, ведь он уже утром покинул замок, и Тео небрежно отмахнулся от вопроса сокурсника, а потом кинул взгляд на стол преподавателей.

Только профессор Синистра и мадам Хуч сидели за ним, напряжённо оглядывая многочисленных студентов.