Голос проклятого (джен)

— Поешь, Джессика.

Голос тети твердит одно и то же уже в пятый раз, и Джесси заставляет себя взглянуть на обилие яств перед собой. Она не ела уже три дня, она должна хотеть есть, но всевозможные кушанья вызывают лишь противное ноющее чувство где-то между сердцем и желудком. Чтобы успокоить Маарет, Джесси берет со стола стакан сока и делает пару глотков. Зря. Кислая жидкость становится поперек горла и к тянущей боли добавляется тошнота.

— Оставь девочку, Маарет, — отрывается Пандора от газеты. — Мы пока не увидели содержимое ее желудка только потому, что это самого содержимого нет, но сердечная боль ведь не лечится едой, тебе ли не знать.

Тетя собирается что-то сказать, но в итоге только всплескивает руками, отходя от Джесси к Пьеру. Тот ест за десятерых, и уговаривать не надо. Бледный от постоянного затворничества, сейчас он выглядит таким же загоревшим, как и в день их первой встречи: здесь, на границе с Мехико к нему быстро возвращается цвет и жизнь. Джесси вспоминает, что Маарет даже договорилась насчет школы, но мысль эта настолько мимолетна, что выветривается из головы, стоит моргнуть.

— «Она пришла и сказала, что все беды от мужчин. Что мы должны истребить две трети мужского населения, если хотим получить развитую страну со стабильной экономикой», — зачитывает Маэл очередную за эти дни статью. — Друзья мои, Царица добралась до стран третьего мира.

Вокруг начинается оживленное обсуждение, одна лишь Джесси молчит. Ей плевать на страны третьего мира и их мужчин. Если Акаша возомнила себя экспертом в делах мирового благосостояния — пускай. Лишь бы Лестат был в безопасности.

О, он в безопасности. Сведения о прекрасных Царице и Царе появляются то тут, то там с завидной регулярностью. Они успевают посетить дюжину стран за день, всюду предложив реформы. Днем.

Хайман объясняет это тем, что Лестат взошел на брачное ложе и вкусил крови своей супруги в достаточной мере, чтобы сравняться с Древними. Добавляет он также и то, что вполне возможно, в своих силах и умениях Лестат превосходит теперь каждого из них.

Этого он жаждал, судя по дневнику. К этому шел с момента первой встречи со своей госпожой. Он никогда не боялся ее, а напускная забота о Джесси — лишь фальшь, призванная одурачить ее глупое сердце.

Джесси не обидно, больше нет. Когда только он исчез, оставив за собой пустую сцену, она расплакалась, да. От обиды и горечи, но теперь, по прошествии трех дней все чувства в ней улеглись, привычно оставив только одно: беспокойство за жизнь Лестата. Пока, впрочем, повода для волнений не возникает.

— Северный ковен сообщил о нападении, — приносит очередную весть Мариус. — Затем связь оборвалась и до сих пор о тех вампирах ни слуху, ни духу.

На этот раз комментариями известие не сопровождается, вопрос оказывается слишком щепетильным. Акаша вырезает вампиров по всему миру, оставляя за собой лишь пожарища. Целые ковены исчезают в считанные минуты, а те, кого Царица намеренно оставляет в живых, несут только одну весть: примкните или умрите. Примкнувших много, вот только, если слухи правдивы, всех вампиров мужского пола Акаша истребляет, несмотря на присягу.

С Царицей только один Царь, ему одному дозволено греться в лучах ее славы.

Новости поступают одна за другой: Царица и ее супруг останавливают войну в Секторе Газа. В Индию приказом Царицы доставляют лекарства. Царица раскрывает местонахождение Атлантиды. Не зная оборотной стороны — агнец божий.

— Грехи замаливает, не иначе, — ворчит Джесси, привычно влезая в Инстаграм. С момента исчезновения Лестат страницу не обновлял, но массы комментариев буквально взрывают соцсети. Все в полнейшем восторге от новой роли своего кумира, желают ему и его супруге долгих — знали бы они, насколько — лет жизни, прикидывают, как скоро ждать пополнения в царской семье и выйдет ли сингл теперь, когда Лестат отошел от дел своей группы, и прочее, прочее, прочее. От нечего делать Джесси читает все: это лучше, чем просто сидеть и пялиться в окно.

Конечно, все вокруг уверены, что последняя песня, о «той самой» — о царственной супруге, а Джесси и сама не знает, где искать правду. Да и, если честно, теперь в правде все равно смысла нет. Что бы ни происходило в мыслях Лестата до этого, как бы ни воспевал он ценность ее хрупкого человеческого тела — все утратило смысл в момент, когда он ушел.

Джесси снова и снова проматывает бесчисленные фото, сделанные фанатами на концерте. Это похоже на наваждение: если прежде ее вела его тайна и желание проникнуть в суть настоящего Лестата, то теперь она думает лишь о том, как бы поскорее забыть.

Перестать листать новости — это самое очевидное решение, и Джесси не просто закрывает страницу, она полностью удаляет программу из телефона, чтобы не соблазняться. До тех пор, пока Акаша не решит нанести визит их семейству, найти которое на пару с Лестатом она сможет безо всякого труда, можно просто забыть об их существовании. Вообще.

Прибегнуть к помощи Маарет — попросить стереть все воспоминания — это первый порыв, который Джесси тотчас отметает. Она не хочет забывать. Не те месяцы и годы постепенного сближения, игры на расстоянии. Пусть они приносят боль, отдать их Джесси не может. Она остается один на один со своей раной, надеясь, что рано или поздно боль станет хотя бы чуточку меньшей.

* * *

Габриэль и Мариус спорят. Снова. Вот уже почти полгода это является единственным занятием, которое они могут себе позволить, и пока Пандора вышивает трехтысячный цветок, Маэл высушивает сотую порцию трав, а Хайман и Маарет занимаются досугом Пьера, эти двое просто изнывают от скуки. Луи и Арман нечастые гости в особняке, они всё странствуют по свету, собирая остатки выживших. Их Акаша не трогает. Она не трогает никого из их семьи, хоть они для нее наверняка, как кость в горле. Но, видимо, Лестата и его желания она ценит больше, а он вполне мог попросить оставить в покое его семью. Что-то подсказывает Джесси, Царица вовсе не против в чем-то ему уступить.

Полгода от Лестата ни весточки. Жив, царствует — это они узнают из новостей. Джесси пытается убедить себя, что ей все равно, только долгими ночами ей продолжают сниться его поцелуи. Их полет, гладкость и холод его кожи. Она просыпается с его именем на губах, и до конца дня ходит сама не своя, отрешенная и растерянная. Она нарочно не слушает его песен, но когда-никогда доносится его голос из динамиков домашнего радио. Тогда особенно грустно.

Дэвид зовет обратно на работу, но Джесси отвергает все предложения, пусть оклад увеличивается из раза в раз. Она не хочет ничего этого. Не хочет вести учет выжившим вампирам, не хочет разыскивать пропавших и уж тем более не хочет снова братья за те дела, где фигурирует знакомое имя: Лестат де Лионкур. Она занимается с Пьером английским, и это большее, на что ее хватает. Пусть кто-то назовет это слабостью, Джесси уверена, что наоборот она как никогда сильна. Ведь снова погрузиться в жизнь Лестата — это ли не настоящая слабость? Она держится.

Мир кажется статичным и устоявшимся. Беды прочих вампиров обходят их семейство стороной, мир людей воспевает щедрой Царице оды — кому какое дело, что творится под покровом ночи и скольким везет куда меньше, чем Детям Тысячелетия?

Древние и правда умудряются жить совершенно нормальной, даже несколько скучной жизнью, вот только через полгода тишины Царица вспоминает и о них.

Когда горничная вносит конверт, семейство как раз садится ужинать. Точнее, ужинают, конечно, только Джесси и Пьер, остальные долго и обстоятельно гоняют горох по тарелке, но вся семья в сборе, и письмо — как гром среди ясного неба. Луи и Арман, само собой, используют для связи смартфоны — нет никого в их окружении, кто был бы столь старомодным. Или?

Джесси не успевает вспомнить всех бессмертных, с которыми ей только доводилось иметь дело, как Хайман распечатывает конверт, и лицо его за один короткий миг словно бы стареет.

— Нас приглашают, — поясняет он, откладывая посыпанное золотой крошкой письмо на поднос. — Наш внук желает дать еще один концерт, последний, для тех, кому его супруга позволила сохранить жизнь. Они зовут это арией примирения, и исполнят нам ее завтра, в Египте, на закате.

Он умолкает, а наступившая тишина такая густая, что дышать становится трудно. Мелкими глотками Джесси пьет воду, стараясь разобраться в том, что происходит и какие опасности могут таиться за этим приглашением.

Она дала себе зарок не искать общения с Лестатом, но этим вечером, оставив бессмертных родственников обсуждать предстоящее действо, она вновь устанавливает программу, пароль к которой и хотела бы, да не забыла. Дата их первой с Лестатом встречи.

Она не знает, появляется ли он в сети, ведь обновлений за полгода от него так и нет, но все равно пишет. Наугад, совершенно не надеясь на ответ.

«Что ты задумал?»

Ответа нет, чего и следовало ожидать. Да и что — она действительно надеялась, что он станет посвящать ее в свои тайны?

Джесси сгрызает костяшки пальцев до крови, но так и не дожидается ответа. Ни вечером, ни утром от Лестата ни весточки. Да за полгода она наверняка стала для него просто одной из многих, даже если до того он «любил ее смертную оболочку». Если любил.

Так как в приглашении значится и ее имя тоже, Джесси ничего не остаётся, как подобрать простой неброский наряд и сложить какое-то подобие прически. Ее зовут для знакомства с повелительницей всего живого и мертвого — хочешь не хочешь, а нужно соответствовать.

Дети Тысячелетия взволнованы. Только простофиля не заметит в происходящем подвох, они же видят еще и возможность.

— Все Древние в одном месте… — задумчиво тянет Маэл, перебирая травы не столь из надобности, сколько по привычке. — Если найдем способ нейтрализовать Лестата, сможем все разом напасть на Акашу. Она сильнее, но нас больше. Конечно, не все выживут, но если моя смерть поможет избавиться от этой напасти, я готов уплатить такую цену.

— Все мы готовы, — вяло отзывается Пандора. — Наш век был слишком долог. Можно и отдохнуть, если это принесет пользу прочим нашим собратьям.

Они настроены воинственно, хоть и несколько пессимистично, так что Маарет спешит вмешаться и заявляет, что если кто и заплатит жизнью, то только она, как родоначальница всего их вида. Хайман же спешит добавить, что при удачном раскладе умирать не придется вовсе никому. На том обсуждения завершаются.

Пользуясь свободной минуткой, Джесси идет навестить Пьера. Его с собой не берут, и он явно очень переживает из-за этого.

— Везет вам, — шмыгает он носом, из последних сил делая вид, что увлечен домашним заданием, но текст открыт на одной странице уже более получаса, и ясно, что учение занимает сейчас последнее место в мыслях мальчика.

— Мы идем на очень опасное мероприятие, — напоминает Джесси, целуя ребенка в макушку. — Ты уверен, что нам везет?

Пьер кивает и лишь сильнее утыкается носом в книгу. Он ведь мужчина, старается сдерживать эмоции до последнего.

— Вы увидите мсье Лестата, — поясняет он и добавляет сдавленно: — Я скучаю по нему.

Джесси хочется сказать, что она тоже очень скучает по Лестату, несмотря на то, что очень старалась о нем забыть, но сил хватает лишь на то, чтобы крепче обнять мальчика.

Лестат заменил ему и мать, и отца. Габриэль рассказала, что женщина действительно была очень больна. Лестат мог выгнать ее, но вместо того до последнего поддерживал ее жизнь, а после смерти не оставил осиротевшего мальца. Лестату никогда не было чуждо добро, этого отрицать нельзя. То, что Пьер скучает по доброму хозяину, бывшему скорее отцом для него, ожидаемо и закономерно.

— Уверена, он тоже скучает, — говорит Джесси, и ловит себя на мысли, что и сама верит в это. Лестат действительно скучает. Не может не скучает по Пьеру, Габриэль, Луи… Они всегда так много значили для него, что поверить, будто он полностью отрешился от всего в пользу власти и признания — Джесси не может и не хочет. Она верит, твердо верит в то, что Лестат тоскует по близким, и может быть этот концерт вовсе не ловушка, а повод увидеть их всех еще хоть раз.

Дальнейшие сборы проходят в большем воодушевлении. Джесси даже позволяет себе — впервые за полгода — напеть одну из песен Лестата. Как ни старалась, она не смогла забыть ни строчки.

Облачным даром владеют не все, а конкретно ее переправу Дети Тысячелетия берут на себя. Джесси крепко держится за Хаймана, пытаясь сравнить этот полет с тем, который полгода назад ей подарил Лестат. Ощущения совершенно другие. Перелет дольше, мир меняется куда стремительнее, но былого восторга нет. Не замирает сердце в приятном томлении, а душа не кричит, как вокруг прекрасно. Без Лестата не прекрасно.

Джесси в который раз напоминает себе, что зато Лестат жив и в безопасности — разве не этого она желала для него? Она ведь просто хотела, чтобы он перестал быть один. Теперь он не один. Может, настало время отпустить? Воспользоваться предоставленным шансом и попрощаться уже навсегда?

Она не хочет загадывать, тем более сейчас, когда дядя так близко и может прочесть ее мысли. За полгода она совсем не продвинулась в тренировках — иногда мысль все еще выскальзывает из-за глухого забора. Потому думать надо о чем-то максимально отстраненном.

Хайман, если и ощущает ее метания, виду не подает. Он держит ее бережно и мягко, словно его кожа не тверда, как мрамор. Только прикосновения дяди кажутся Джесси теплыми, человеческими. Он все понимает, но никогда не лезет с наставлениями — это и поддерживает тепло между ними.

Когда вода под ногами сменяется пустыней, дядя первым высматривает вдалеке старинный храм, и выдыхает лишь тихое: «смотри».

И Джесси смотрит. На белые каменные колонны, блестящие позолотой, на изумрудную воду, подступающую к самому саду, на алые розы, горящие среди зелени яркими пятнами. И на фигуру, застывшую на балконе. Фигуру, которую никогда и ни за что она не спутала бы ни с какой другой.

Лестат — истинный Царь этих мест. Обнаженный торс блестит от масла, на груди золотые украшения — в своих дневниках он звал это «ускхом», — черное схенти на бедрах, украшенное драгоценными камнями, массивные золотые браслеты. Он словно ожившая статуя. Грациозная, величественная. Свет заходящего солнца придает его коже удивительного сияния. Джесси впервые видит Лестата при свете угасающего дня, и просто задыхается от восторга, забывая недавний зарок не думать о нём и по возможности даже не смотреть в его сторону.

Хайман опускается ниже. Мариус, Габриэль, Луи и Арман прибудут позже, когда солнце окончательно опустится за горизонт, так что Джесси лишь в окружении Детей Тысячелетия. Все они прибыли сюда с одной целью: увидеть Царицу. И лишь Джесси хватает Лестата, его одного, но он, разумеется, даже не удостаивает ее взглядом.

— Мне звать тебя «мой повелитель» и расшаркиваться в комплиментах? — дерзко интересуется Хайман, выходя вперед единым гласом всех Древних.

Лестат смотрит на него без интереса, затем просто пожимает плечами и переводит взгляд на воду. Там неспешно садится солнце, и можно даже вообразить, что его раскаленные диск касается вод с тихим шипением. Джесси оборачивается в том направлении, обрадованная тем, что может воспользоваться поводом и не смотреть в пронзительные золотистые глаза.

— Где твоя Царица? — задает очередной вопрос Хайман, и Лестат кивает на храм за свой спиной.

— Она примет вас в свой час, а пока моя госпожа и супруга отдыхает, — ленивым тоном сообщает он, облокачиваясь на перила. — Можете проходить в дом, он полон слуг, готовых исполнить любое ваше желание. Вы гости, — он сощуривает глаза, нежась в тепле уходящего дня. Речь становится вялой, текучей. — Вам не причинят зла.

— Пойдем, — подталкивает Джесси тетя. — Подождем в доме.

Джесси и правда начинает идти. Она почти уверена, что способна на это, но вот Лестат поворачивает в ее сторону голову, и его невысказанное «останься» вынуждает ее замереть на месте. Тетя хочет что-то сказать, но Пандора уводит ее прежде. Балкон пустеет.

Встреча, которой Джесси ждала и которой боялась целых полгода, оказывается вовсе не такой, как она думала. Они не выясняют отношения. Вообще. Просто стоят и смотрят на закат. Джесси помнит, как Лестат мечтал об этом, и вот он здесь, могучий настолько, что древнейших и сильнейший враг вампира склоняется к его ногам. Должно быть, он поглотил очень и очень много крови своей госпожи и супруги, раз солнце перестало ранить его.

Джесси хочет спросить об этом, но понимает, что не сможет выдавить и звука. Слезы душат от ощущения, что впервые Лестат далек как никогда, но она чудом сдерживается. Не хватает еще выглядеть слабачкой в его глазах.

Наконец солнце садится окончательно, и некоторые время они стоят теперь уже в свете луны, пока на западе не показываются прочие бессмертные. Среди них и мать Лестата. Среди них все, кого он когда-либо любил, но встречать их он не собирается. Стоит мелькнуть их теням на горизонте, Лестат входит в храм, и Джесси неотрывно следует за ним, хотя не уверена, что стоит.

Его походка еще более плавная и звериная, чем прежде, а звон драгоценностей мягкий, скорее похожий на шорох. Он — тот Лестат, каким всегда хотел быть, вне всякого сомнения. Быть может, время порадоваться за него?

— Располагайся.

Он бросает это мимоходом, не обернувшись, и скрывается за боковой дверью. Джесси остается в просторном зале, обставленном богатой мебелью и утонченными статуями. Ее родные здесь же, вкушают нектар прямо из вен прислуги. Девушки и юноши прекрасны и покорны. Все они зачарованы, но едва ли для кого-то это имеет значение. За последние полгода Джесси даже привыкла к этому, а потому просто опускается в свободное кресло и рассматривает иероглифы, коими испещрены все стены. За исключением колонок и электрогитары в углу, все в помещении кажется сошедшим со страниц энциклопедии. Кое-что Джесси знакомо: часть иероглифов она уже встречала в библиотеках Таламаски — в них рассказывается о правлении Акаши и Энкиля, о величии их рода и кровавых последствиях, породивших расу бессмертных.

Увлекшись изучением рисунков, Джесси лишь мимоходом отмечает приход прочих вампиров. Они, в отличии от Детей Тысячелетия, просто рассеиваются по помещению, отвергнув угощения. Все ждут, и ожидание тем нестерпимее, что по плану Древних сегодня они попытаются убить Царицу. Пусть какими бы миролюбивыми ни были порывы Лестата, его приглашение — прекрасная возможность, другой такой может не предоставиться еще множество веков.

Джесси старательнее возводит стену вокруг своих мыслей, хотя не уверена, что способна противостоять силе столь древней и чистой, как сила Царицы. Но она не может позволить себе стать причиной общего провала, а потому заставляет себя прекратить думать об общем деле. Легче всего отрешиться от гнетущих мыслей — вспомнить о том, что так яростно пыталась забыть. Джесси позволяет прошлому вернуться яркими образами. Она и Лестат. Ее кровь, его жажда, объятия и поцелуи, расставание и полгода одиночества. Джесси плевать, что ее мысли слишком громкие. Пусть слышат и видят, лишь бы скрыть главное. Она — влюбленная дурочка, пускай, но не соучастница преступления.

Время тянется мучительно медленно. «Завтра на закате» давно прошло, а хозяев дома всё нет. Здесь все самые близкие Лестату вампиры, но он не спешит их приветствовать. Царь выше привязанностей.

Габриэль нервно вышагивает по мраморным плитам, и звук ее каблуков разрезает полнейшую тишину. Сегодня она принарядилась для встречи с сыном: белоснежные волосы уложены венком и в них переливаются сапфировые цветы; такого же оттенка платье, полупрозрачное, воздушное, струится до самых пят, на запястьях поблескивают серебряные браслеты. Джесси приходится напомнить себе, что эта женщина получила вечную жизнь в сорок с лишним лет — нет, Габриэль едва ли выглядит и на тридцать.

Лестат всегда восхищался матерью, боготворил ее. Взглянет ли он хотя бы в ее сторону сегодня?

Совсем скоро она получит ответ на свой вопрос, ведь тихие шаги раздаются где-то за стеной. Босые ступни — Лестат и прежде частенько игнорировал обувь, теперь же все его облачение требует максимальной наготы.

Царь. Джесси сложно принять это, хотя на осознание его новой роли у нее ушло полгода. Он появляется в дверях, но не заходит, и взгляд его пустой, не направленный никуда конкретно. В руках скрипка.

Джесси готова поклясться: это та самая скрипка, скрипка девушки-гречанки, первой смертной, чья жизнь для Лестата показалась хоть сколь-нибудь ценна. Впрочем, он ведь отнял ее в итоге. Вампир — вот, кто он. И всегда был.

Появление Царицы же становится для Джесси полной неожиданностью. Акаша вплывает в зал неслышно, а ноги ее, кажется, даже не касаются земли. Вся в белом, что глазам больно смотреть, она выглядит чистой и невинной, лишь пронзительный взгляд, бесконечно древний и мудрый, обдает холодом и неприязнью. Этот взгляд словно бы говорит, что Акаша убила бы всех в этом зале. Словно напоминает, что только желание Лестата удерживает ее от этого.

Она медленно проходит вперед, изучающе глядя в лицо каждого из своих бессмертных порождений, и Древние замирают все как один, напряженные, осторожные. Ни звука, лишь одно только сердце стучит у Джесси в висках.

Акаша смотрит и на нее. Долго, пристально, сощурив подведенные хной глаза, и губы ее расползаются, обнажая острые клыки.

— Как много занятного в голове у этой девочки, — медленно произносит она, оглядываясь на Лестата. — Ты не говорил, любовь моя, что у тебя есть преданная поклонница.

Она скользит еще ближе, и Джесси отступает на шаг, не выдержав напора. Акаша плотоядно улыбается.

— Довольно интересные картины показывает мне твоя прелестная головка, дитя, — фальшиво воркует она. Голос тихий, но проникает, кажется, в самое сердце. — Ты и правда думала, что мой супруг захочет разделить с тобой вечность?

Джесси дрожит, понимая, что сейчас она — открытая книга. Чувствуя, что ничего хорошего из их разговора не выйдет. Ей кажется, будто смерть тянет к ней свои руки.

Лестат безучастен, конечно же. Стоило ли ждать от него другого?

— Оставь ее, Акаша, — приходит на помощь тетя, но одного взмаха царственной руки достаточно, чтобы Маарет схватилась за горло, и громкие хрипы огласили тишину.

— Дети мои… — Акаша проходит к Хайману и ласково проводит по его щеке ладонью. Маарет все еще держится за горло, но дышать ей, кажется, становится легче. — Вы все предали меня. Вы все замыслили убить меня. Неужели вам кажется, что вы способны на это?

— Они не способны, — ухмыляется Лестат и обменивается с супругой понимающими взглядами. — Прости им глупые порывы, любовь моя. Они просто не понимают, что ты можешь дать им. Что ты предлагаешь всему миру.

Акаша согласно кивает и переходит к Пандоре. Ее рука ласкает мраморную кожу вампирши, но Пандора не думает таять под этими прикосновениями. Взгляд ее жесткий и непримиримый.

— Ты ведь умна, дочь моя, — напевно говорит Акаша, склонив голову на бок. — Тысячи лет я наблюдала за тобой. Ты мудрее, чем все земные женщины. Ответь: я ли хочу дурного? Я очищаю мир от гнили и грязи. Я исправляю ваши ошибки. Разврат, наркотики, насилие, голод — всего этого так много. Нужно всего лишь срезать гнилые плоды, и мир сможет вздохнуть полной грудью. Он начнет заново в чистоте и благоденствии. Грешники падут, их всего-то пара миллиардов — стоит ли жалеть кучку смертных? Стоит жалеть детей тьмы, которых вы наплодили в великом множестве? Ответь мне, Пандора, в чем моя вина перед этим миром?

Пандора молчит, но радужки ее глаз сверкают серебром. Акаша принимает это за ответ и отходит.

— Маэл, — обращается она теперь к друиду. — Ты видел, как цивилизации сменяли одна другую. Ты знаешь: цена будущему в войнах и крови. Но если уплатить ее нужно еще всего лишь раз? — что в этом плохого?

— Ты берешь на себя роль Бога, — отвечает Маэл, упрямо сжав губы. — Твоя кровожадность сохранилась в веках, Акаша. Твоя жестокость не знала границ. Твоя цель — мир во всем мире — лишь красивая оболочка твоей черной души.

Джесси не видит лица Акаши, но слышит ее смех — дьявольский, от которого кровь стынет в жилах. Обвинения Маэла она оставляет без ответа, не удостаивает вниманием и остальных вампиров. Лишь обведя их взглядом, делает взмах рукой в сторону Лестата. Это его вечер, так что Царица возвращает лавры своему супругу.

— Сыграй для них, любовь моя, — позволяет она. — Пускай твои пальцы сотворят чудо. Пусть поймут они все, за что я полюбила тебя.

Лестат довольно ухмыляется, возвращая себе внимание собравшихся. По всей видимости, за полгода ему этого не хватало. Смычок в руке вздрагивает, пробуждая скрипку, и далее существует только звук. Акаша слушает, прикрыв глаза, а Джесси может лишь наблюдать, как трепещут ресницы Лестата, как подрагивают его губы, как любовно касаются струн пальцы.

Он — до конца не понятый ею. Умелый актер или одухотворенный юноша, ненавидящий свое вечное одинокие существование? Джесси знала его разным, и до сих пор не может понять, какой он — фальшивка.

Мелодия трогательная и печальная, и бедное сердце, и без того пребывающее в смятении, сжимается от боли. Джесси крепче сжимает ладони, пытаясь унять поток мыслей, бурлящий и грозящий вот-вот утопить ее в своей бесконечности.

— Посмотрите-ка, — обрывает игру Акаша. Она более не прислушивается к игре своего супруга, она смотрит на Джесси: гневно, ревниво. — Убей ее, Лестат, — капризно тянет она. — Ход мыслей этой девчонки начинает мне надоедать.

Джесси не успевает испугаться, как взгляд Лестата, холодный и равнодушный, дает ей ощутимую пощечину.

— Пусть себе думает, что хочет, — бросает он лениво. — Важно лишь то, что ты знаешь: она для меня ничего не значит.

Акаша улыбается. Триумф на ее лице написан так явственно, что Джесси словно бы слышит ее смех. Акаша напоминает ей то, что Джесси ни на миг и не забывала: она для Лестата ничто. Просто игрушка.

— Тем не менее, убей ее. Этого хочет твоя королева, ты ведь исполнишь ее маленькую просьбу?

Джесси чувствует, как крепкие ледяные ладони хватают ее. Это Габриэль — вырывается вперед, прикрывая Джесси собой. Та Габриэль, которая относилась к ней с ощутимым пренебрежением большую часть времени. Рядом возникают Мариус и Луи. Все они готовы постоять за нее. Отдать свою жизнь, если потребуется.

— Вы хотите, чтобы мой супруг убил и вас? — смеется Акаша. — Любовь моя, вырви сердце каждому, кто посмеет оказывать сопротивление.

Вампиры обступают Джесси плотным кольцом. Они намерены защищать ее до последнего. Может ли она принять эту цену? Акаша знает, что они задумали убить ее, ни у кого не выйдет более застать ее врасплох, так что единственная их надежда уйти из этого места живыми — не лезть на рожон. Если будет добра, Царица отпустит их. Поэтому ни при каких обстоятельствах нельзя допустить кровопролития. Если цена всех жизней — одна смерть, Джесси готова ее уплатить.

— Позвольте ему, — просит она как может твердо и уверенно. — Я сама этого хочу.

Умереть от поцелуя Лестата, расплавиться свечой под его прикосновениями? Как тогда, в его пент-хаусе: отдаться дурману и просто уснуть. Это ли страшно?

Лестат смотрит на неё совсем не так, как в тот вечер. Тогда в его глазах было тепло, сейчас же он — пустой сосуд. Без эмоций, чувств. Без сердца. Он древнейший и сильнейший. И он готов ее убить.

Джесси сама делает первый шаг. Это легко — легче, чем она думала. Скрипка ложится в руки Луи, Лестат освобождается от всего, чтобы свершить начертанное. Джесси чувствует, что все так, как и должно быть. Ее жизнь, состоящая из вечных поисков, наконец находит свой финал. Здесь, в роскошном египетском храме, перед лицом всех Древних. Есть в этом даже какая-то поэзия.

— Я готова, — шепчет она, убирая волосы с шеи. Лестат блуждает по ней взглядом, чуть раскрыв губы. Его клыки уже готовы впиться в ее горло, отнять жизнь. В бессмертных глазах ни тени сомнения.

— Ради тебя, любовь моя, — говорит он, оглядываясь на Акашу, и, прихватив Джесси под спину, склоняет к ее плечу. Боль мгновенная, быстро сменяющаяся эйфорией. Джесси охает от возбуждения и радости. Если так чувствуют себя все, кого вампиры избирают своими жертвами, она понимает их. Понимает их блаженный вид, когда бессмертные высасывают их жизни вместе с душой. Понимает романтизацию вампиризма. Все, о чем она думает сейчас: лишь бы это длилось вечно. На задворках сознания мелькает мысль, что она умирает, но Джесси все равно. Сердце бьется все тише, ей остаются считанные мгновения.

Лестат отстраняется — последние капли выпивать нельзя. Мертвая кровь не убьет его, но ослабит. Да и к чему добивать — еще немного, и Джесси умрет сама.

Зачарованная его магнетизмом, она не испытывает страха, лишь сожаление, что всё уже кончилось.

— Я угодил тебе, любовь моя? — Лестат возвращается к супруге, и Акаша подставляет ему свое предплечье.

— Угодил, супруг мой, — кивает она. — Возьми же, перебей этот кошмарный человеческий вкус.

Трудно держать глаза открытыми, но Джесси смотрит. Как склоняется над рукой своей Царицы Лестат, как вонзаются его клыки в оливковую кожу.

Акаша блаженно жмурится, пока он высасывает ее жизненные силы. В глазах его не золото или серебро — только кровь.

— Довольно, любовь моя, — прерывает Лестата Акаша, но рука его лишь сильнее обхватывает предплечье. — Я сказала: перестань! Ты берешь больше, чем нужно.

Джесси не понимает. Разум слишком далек, сердце почти не бьется. Это ли ей только кажется, либо же Лестат впивается в руку своей супруги яростно и болезненно?

Акаша пробует вырваться, но тщетно: он ослабил ее, тягаться с ним она сейчас не в силах. И перед тем, как Джесси поглощает тьма, она успевает заметить, как Дети Тысячелетия бросаются вперед. Акаша кричит, а множество клыков одновременно пронзают ее прекрасное бессмертное тело.

* * *

«В ту минуту я очень боялся, что опоздал. Полгода я набирался сил, заставив самого себя поверить в бесконечную любовь к супруге. Мы делили ложе, делили кровь, и я поглощал бессмертие и мощь, чтобы сравниться с той, которая жаждала меня одного. Она знала, что я люблю я. Она чувствовала это, потому что жизнь научила меня играть. Научила жить и даже думать так, как нужно. Я сотни лет лгал самому себе, и очередная ложь не составила мне труда.

Царь над всем миром. Не ценящий человеческую жизнь и человеческую душу — я был им, каждый миг своей новой жизни. Я лгал себе и ей, пока не настал тот час, когда я смог сбросить оковы и снова стать тем собой, каким уже забыл, что когда-то был.

Я сжимал челюсти на руке своей Царицы и супруги, и я видел страх в ее глазах. Тогда я больше не врал. Я говорил с ней у нее в голове.

— Твой час настал, — сказал я ей, и она испугалась. Впервые на самом деле испугалась. И когда они набросились на нее со всех сторон — моя семья, мои друзья и союзники, — она уже не могла как следует сопротивляться. Ей хватило сил лишь, чтобы испепелить двоих. Их смерти я не желал, но они уходили с верой в счастливый исход, я даже чувствовал их радость. Маэл и Пандора — так звали тех, кто отдал жизнь за лучшее будущее. Арман едва не стал третьей жертвой, но он выпил уже слишком много ее крови, а она слишком ослабла — жалкая попытка не удалась.

Мы пили ее кровь. Мариус, Габриэль, Луи — все те, кого я так жаждал видеть рядом. Они снова были со мной, в моем последнем бою против той, чью мощь я познал так давно и чьего безумия я столь же долго боялся.

Я намеревался довести дело до конца. Забрать последнюю каплю ее крови и сгинуть вместе с ней. Все остальные отступили. Когда сердце Акаши встрепенулось особенно надрывно, они отпрянули. Они знали, что последует за ее гибелью. Что станет со мной. Я также это знал, но свою цену я готов был принять.

— Постой…

Мягкий голос Маарет проник в мое сознание перед той, последней каплей крови. Акаша не могла больше говорить, но сколько надежды я увидел в ее затухающем взгляде! Она ничего не боялась, зная, что никто не сумеет окончить ее дни. Но она допустила ошибку, сделав меня равным себе. Она дала мне в руки ключ к своей погибели — сколько раскаяния я теперь видел в ее глазах!

— Это не твоя ноша, — продолжила Маарет, подходя ближе. — С меня все началось. Я — их мать. И если уходить, то мне.

Она взяла Акашу за руку, а я не мог и шелохнуться — просто стоял и смотрел, как выпивает она ту, последнюю каплю. Как истлевает прекрасное бессмертное тело Царицы Проклятых, а кожа Маарет сереет и твердеет. Когда я опомнился, от моей царственной супруги остался лишь пепел, а тело Маарет превратилось в самый твердый, самый прочный камень.

— Она умерла? — спросила тогда Габриэль, и я услышал неподдельное беспокойство в ее голосе. Подумать только! — моя мать, которой не было дела ровным счетом ни до кого, сумела все же к кому-то привязаться!

— Она… — Хайман подошел к каменному изваянию, бывшему еще недавно его супругой, и опустил руку на ее грудь. — Сердце бьется. — В его голосе было столько радости и надежды, что я ни на миг не усомнился в его правоте. — Она просто спит.

Она и правда уснула, как уснула некогда и Акаша. Осталась дожидаться часа, когда сможет вернуться в этот мир, к своим близким.

Эта весть, вне всякого сомнения, порадовала всех нас, но мое счастье не было полным. Я оставлял несколько капель — их должно было хватить, чтобы жизнь еще на некоторое время сохранилась в теле. Теперь же я надеялся, что Джесс достаточно сильная. Я очень боялся опоздать.

Я поклялся, что никогда не сотворю более себе подобных, но склоняясь над ней и вспарывая вену на своем запястье, я ни на миг не сомневался. Если она еще жива, если моя кровь поможет — я буду самым счастливейшим на земле. С этой молитвой я напоил ее своим нектаром и остался ждать, поглаживая ее по медным волосам. Мне так хотелось знать, что я не опоздал. Мне было так страшно, что ее сердце больше никогда не забьется…

Дэвид Талбот захлопывает дневник и смотрит на Лестата. Тот стоит в дальнем конце его кабинета — сам пришёл, хотя после гибели Царицы прочие вампиры пропали с радаров. Мысли Дэвида слишком громкие. Он воодушевлен, поражен и возбужден — не каждый день встретишься лицом к лицу с тем, о ком так много слышал и кого так жаждал отыскать.

Рядом с Лестатом мальчонка — его сын, а за окном яркий день. Немыслимо. Дэвид снова слишком громко думает. Он задается вопросом, как такое возможно. Почему этот могущественный вампир перед ним так по-человечески нормален и спокоен. И еще, конечно же, его мучает вопрос, на который сам он ответа найти не может: «почему он решил отдать дневник мне»?

— Потому что я об этом его попросила, — заговаривает Джесси, и Дэвид, заметив ее, притаившуюся за дальним стеллажом, вздрагивает.

Конечно, она вовсе не такая, какой он привык ее видеть. И без того всегда бледная кожа теперь бела, как мел. Зеленые глаза сияют ярче изумрудов, а в рыжих волосах пылает пламя. Она прекрасна, как прекрасны все вампиры, и Дэвид снова думает об этом слишком громко.

Джесси смеется.

— Вот и все, старый друг, — говорит она, подходя к своей семье. Ее ладонь нежно гладит Пьера по голове, другая крепко переплетается с ладонью Лестата. — Поиск ответов привел нас всех в этот момент. Теперь мы больше не увидимся, у каждого из нас своя жизнь.

Дэвид сглатывает, все еще силясь понять.

— Сейчас… День… — только и может произнести он.

— Мой муж позаботился о моем рационе, — усмехается Джесси. Ей нравится дразнить Дэвида. Тогда он начинает казаться лет на десять младше.

— Я… Вы…

Он еще так много хочет спросить, но Джесси не собирается давать ему больше, чем нужно. Подойдя ближе, она коротко целует его в щеку, и у Дэвида хватает выдержки не отпрянуть от ее ледяных прикосновений.

— Прощай, Дэвид.

Они выходят из кабинета. Спускаются по пустынным коридорам библиотеки. Рука в руке, навстречу солнцу. Оно дарит надежду.

Когда-то, пусть даже через тысячу лет, Маарет пробудится, и новая Царица Проклятых подарит этому миру истинную гармонию и покой, а пока… Пока они будут ждать. Вместе.