Герой легенды (джен)

А тем временем… ну, то есть, немного позднее, когда ночь уже окончательно вступила в свои права, некто Кирб Хвастун понял, что нашел-таки смысл жизни.

Сказать по правде, нашел-то он этот самый смысл еще года три назад. Но вот осознать сей факт, прочувствовать его сумел лишь этой ночью.

Рожденный в маленькой бедной деревушке на пару десятков дворов и не имевшей даже названия (ибо кому до нее было дело?) Кирб с юных лет не чувствовал себя на своем месте. И даже то, что другой жизни он не знал, было слабым для него утешением.

Гнуть спину целыми днями на семейном огороде или общинном поле Кирбу было лень. А рыбачить не хватало терпения и, наверное, толики везенья… зато доставало наглости и хвастливости рассказывать односельчанам в деревенской корчме про свои якобы богатые уловы.

И чем мельче и малочисленней бывала рыба, угодившая в его сети, тем более крупной представала она в рассказах Кирба. Ну, просто монстры водяные! Слушателям оставалось только удивляться, как рыбацкие сети вообще удержали таких громадин, и как твари эти не сожрали самого рыбака.

Ну, то есть, молодые и легковерные действительно удивлялись. По неопытности принимая россказни Кирба за чистую монету. Зато мужики постарше лишь нос воротили, услышав хотя бы в третий раз, как незадачливый юнец-рыболов расхваливает свою мнимую добычу.

Именно за эту похвальбу Кирба и прозвали Хвастуном. В течение пары-тройки лет это прозвище стало общеупотребимым и в родной его деревушке, и даже в соседних селеньях. С ним же пришла сомнительная слава, в каковой Кирб почти сравнялся с местным дурачком, ходившим, как дитя, в одной рубашке без штанов, оправлявшимся везде, где приспичит — буквально на ходу, а, в конце концов, уснувшим в канаве и умершим от неожиданного ночного заморозка.

Случилось это несколько лет назад, дурачка почти успели забыть. А поскольку природа пустоты не терпит, односельчане не преминули заполнить эту малопочтенную вакансию Кирбом.

Причем все чаще имя, данное при рождении горе-рыбаку, опускали. А окликая или замечая его на улице, оставляли бедолаге одну только кличку. Например: «Смотри, Хвастун идет!». Или: «Эй, Хвастун, здравствуй!» Хватало и подначек на тему его рыбацких успехов. «Слышь, Хвастун! — обращались к нему с ехидной ухмылкой, — там, в реке рыбища размером с дом плещется. Беги, скорей, за сетью, а то такая тварь только тебе может попасться». Как вариант: «Ну, что ты поймал сегодня, Хвастун? Может, Водяного Змея из царства самого Хорвуга?»

К слову, монструозный Водяной Змей был не более чем персонажем местного рыбацкого фольклора, и в отличие от Маждулов в реальности не существовал. Но именно его происками принято было объяснять гибель какого-нибудь рыбака во время промысла. Если не возвращался кто-то с рыбной ловли, говорили, что Водяной Змей его-де сожрал.

И надо сказать, временами уставший от насмешек Кирб даже мечтал сам оказаться в пасти Змея. Хоть мучиться долго бы не пришлось. Ам — и конец обидам, насмешкам, вкупе со всем этим убогим существованием.

Обиднее всего было то, что забывали имя Кирба, обращаясь к нему по прозвищу, все чаще даже детишки, не достававшие рыбаку-неудачнику до пояса, и девушки. Особенно девушки. Будучи невысоким, нескладным и каким-то пучеглазым, Кирб все равно полагал себя неотразимым. А потому каждую насмешку со стороны прекрасного пола воспринимал как пощечину. Удар по самооценке. Тем более что завязыванию близких отношений амплуа всеобщего посмешища отнюдь не способствовало.

Последнее обстоятельство удручало не только Кирба, но и его родителей, а также сестер и братьев. Шутка ли: парню по годам впору свою семью заводить да вести собственное хозяйство. А он все ютится в переполненной родительской избенке. Не говоря уж о том, что добыча, которую Кирб на самом деле приносил в дом с рыбалки, была так себе подспорьем для неизбалованного сытой жизнью семейства.

В конце концов, рыбацкий промысел ему пришлось бросить. Зато куда более привлекательной Кирбу показалась стезя охотника. Уже за то, хотя бы, что позволяла почувствовать себя настоящим мужчиной, при оружии, чуть ли не воином. А не жалким трудягой, причем неумелым и за это презираемым даже всякими ничтожествами, что как черви в земле копаются.

Лук и стрелы Кирб выменял на сети и лодку у одного из односельчан. Немолодой и повредивший на охоте ногу, тот уже не мог мотаться по лесам и болотам в поисках дичи. Зато не прочь был разнообразить семейный рацион обитателями ближайшей реки.

Что до Кирба, то стрелком он тоже оказался посредственным — пьедестал прославленного лучника, местного аналога Робин Гуда или Вильгельма Телля, так и остался пустовать. Зато добычи выходило всяко больше, чем при рыбной ловле. На вес — уж точно. А главное: охота требовала гораздо больше времени. Больше времени, которое Кирб проводил в лесу… вдали от брюзжания домочадцев и однообразных насмешек односельчан.

И надо сказать, такое времяпровождение ему понравилось. Просто-таки приятным сюрпризом оказалась для Кирба эта неожиданная сторона охотничьего дела. Потому, хоть стрелы его и настигали зверей и птиц, но осчастливливать семью охотничьими трофеями Кирб не торопился. Все реже возвращался в деревню, предпочитая дневать и ночевать в лесу, питаясь тем, что сам и добыл.

Со временем для пущего удобства Кирб даже оборудовал себе постоянное место для ночевки, построив шалаш для укрытия от дождя и протоптав к нему едва заметную постороннему глазу тропинку в траве и лесных кустах — чтобы не потерять.

И… заметна была та тропинка на самом деле, иль нет, но однажды ближе к ночи, когда Кирб отдыхал у костра возле шалаша, к стоянке его вышли несколько человеческих фигур, закутанных в черные плащи. Словно из самой Тьмы они вынырнули, выйдя из вечернего леса, отчего выглядели особенно зловеще.

Подскочив, Кирб схватил лук и одну из стрел. И, натянув тетиву, переводил свое оружие с одной черной фигуры на другую — выбирая, кого поразить первым.

— Сядь и не глупи, — изрек один из незваных гостей, не смутившись при виде столь холодного приема, — у тебя всего один выстрел, а нас пятеро. И мы не хотим причинять тебе вреда… если сам не напросишься, конечно. Мы лишь хотим погреться у твоего костра…

— …и надеемся, что ты разделишь с нами трапезу, — вторил другой.

— А мы за то поделимся с тобой знаниями, — докончил первый, — мудростью, какую постигли сами.

Кирб понимал, что просьба о гостеприимстве и, тем более, предложение «разделить трапезу» было вежливым вымогательством, не более. А якобы мудростью поделиться с ним неоднократно пытались многие — и отец, и рыбаки поопытней, и сверстники, искушенные-де в отношениях с девушками, и залетный проповедник-Свидетель. Причем выходило у них либо унылое занудство, от которого хотелось уши заткнуть, либо (в случае со сверстниками) беззастенчивая похвальба, пуще, чем у самого Кирба по поводу его рыбацких успехов. А Свидетель еще и значки какие-то дурацкие, на свитке нарисованные, показывал, уверяя, что именно в них сокрыта эта самая пресловутая «мудрость». Хотя сам Кирб не дал бы соврать: звери и птицы на свежевыпавшем снегу оставляли отметины поинтересней. Уж полезнее точно.

Но делать было нечего. В одиночку сладить с пятью бродягами, не побоявшимися ночью разгуливать в лесу, Кирб свои шансы не переоценивал. Предпочел, как советовал один из пришельцев «не глупить». Тем более что знания, которыми люди в черных плащах поделились в беседе у костра, Кирбу неожиданно понравились.

Ночные гости говорили, что силы Тьмы имеют такие же права на существование в этом мире, как и силы Света. Ведь и день равноправен с ночью. И ни Свидетели с их увещеваниями, ни воинство Огненосного, ни даже сам Хаод ничего с этим поделать не могут. Зато людей, заключивших с ними союз, силы Тьмы не тронут. И даже сами Маждулы облетают таких людей, предпочитая искать другую добычу.

Еще, говорили люди в черных плащах, служители Тьмы не платят податей, не горбатятся на полях, но просто берут то, что им нужно. Еду, деньги, женщин. И не кланяются никому из смертных.

Но главное: за верную службу Хорвуг награждает своих сторонников. Делая их сильнее, здоровее и удачливей простых смертных. А кому, как не охотнику, понимать истинную цену удачи!

А венчало рассказ Кирбовых гостей предложение присоединиться к ним. Самому посвятить жизнь Тьме.

Предложение это охотник принял с восторгом. Не зная, что в случае отказа люди в черных плащах собирались перерезать ему горло. Ведь, чего доброго, чужак, видевший служителей Тьмы, разговаривавший с ними, мог запросто выдать их кому-нибудь из местных. А крестьяне здешние, хоть и казались мирными и недалекими, прислужников Хорвуга, ужасных Маждулов породившего, точно бы подняли на вилы. Без сомнений и лишних разговоров.

Охотничий промысел Кирб, присоединившись к пятерке служителей Тьмы, совсем не забросил. Еда лишней не бывает, особенно когда путешествуешь в компании еще пяти голодных ртов. Зато он внес в свою жизнь другую перемену: порвал окончательно с семьей и родной деревушкой. Что, собственно, было закономерно. Как сказал новичку тот из новых спутников, кто первым заговорил с ним у костра (и теперь числил себя кем-то вроде наставника), служителям Тьмы семейные узы и прочие привязанности только мешают. Ибо все, кто не присягнул на верность Хорвугу, были для людей в черных плащах либо врагами, либо добычей. А это очень трудно — воспринимать как добычу или врага того, кого считаешь другом, кого любишь. Трудность же суть слабость. Самое противное Тьме качество в человеке.

Кирб кивал с пониманием в ответ на эти слова. А про себя признавал, что невелика потеря. Тем паче друзей у него в деревне не было, и никого он вроде особо не любил.

Большую часть времени Кирб и его новые товарищи скитались по лесам, разбойничали на дорогах, по ночам подворовывали в подвернувшихся деревушках. Но то были серые будни. Которые время от времени прислужники Хорвуга позволяли себе разбавить чем-то вроде праздников. Ритуалами, проводимыми не в храмах, как у Свидетелей, а в любом… желательно укромном, месте.

На одном из таких ритуалов, кстати, Кирб и был посвящен в служение Тьме. Тогда на его руке сделали надрез, а вытекшую оттуда кровь смешали с какой-то черной жидкостью из глиняной склянки — новичку еще сказали, что это кровь Маждула, убитого воинами Огненосного. Получившуюся смесь подогрели на костре и заставили Кирба выпить. Вкус был отвратный, но новичок заставил себя допить эту дрянь до конца, пусть и маленькими глотками. Зато ни звуком, ни мимикой не выказывая своего отвращения, как перед этим не показывал, что ему больно. Ведь брезгливость и боль — проявления слабости, слабость противна Тьме, а Кирбу менее всего хотелось отвращать от себя ее покровительство.

Но основное место в ритуале занимало жертвоприношение. Для него, кстати, подстреленная Кирбом дичь за редким исключением не годилась. Как объяснил наставник, во время ритуала жертва должна быть жива, испытывать боль и страх, чтобы служители Тьмы впитали эти чувства, делаясь сильнее.

Как именно они это делали, Кирб узнал во время первого же такого действа. После того, как один из прислужников Хорвуга под ритуальные песни стоявших вокруг остальных, закалывал жертву, ее… нет, не сжигали. Но зажаривали на костре и с удовольствием поедали. Причем в роли такой поедаемой жертвы могло выступать не только животное, но и человек.

Поначалу Кирба это открытие даже шокировало. Но наставник объяснил ему, что человеческая жертва даже более предпочтительна по целым двум соображениям. Во-первых, человек, как существо разумное, боялся сильнее, чем какая-то тупая скотинка. А, во-вторых, поедая человеческую плоть, приверженец Тьмы еще больше отдалял себя от остальной людской массы, скованной бессмысленными узами, законами, ложными истинами.

Обычно будущих жертв захватывали в плен во время разбойных вылазок. Ну, или похищали из деревень — какого-нибудь гуляку припозднившегося или кого-то, кому не посчастливилось жить на отшибе.

Новые соратники Кирба не гнушались ни мужчинами, ни женщинами, ни детьми. А если в их лапы попадала симпатичная бабенка, прислужники Тьмы еще и вдоволь успевали поразвлечься с нею перед ритуалом — каждый по очереди.

Очередь Кирба, как новичка, была последней, и к тому времени пленница, истерзанная другими прислужниками Хорвуга, в привлекательности сильно теряла. Но Кирб этого не замечал; данной части действа он предавался с удовольствием, всякий раз представляя на месте будущей жертвы, какую-нибудь из дразнивших его девиц родной деревни. Вспоминая, каким звонким смехом они заливались, глумясь над его рыболовными неудачами.

— Ну что, паскуда? — шепотом приговаривал Кирб, пыхтя над очередной пленницей, — теперь-то тебе не так смешно, а?

Временами один или два из служителей Тьмы наведывались в какое-нибудь крупное селение, а то и даже в сам город — продать что-нибудь из добычи от охоты или разбойного промысла, что-то купить или украсть. Похищать людей или даже животных для жертвоприношений в таком скопище народу они, правда, не осмеливались. И тем более, во время таких визитов вынуждены были снимать свои форменные черные плащи. Превращаясь (внешне, конечно же, только внешне) в простых мирных подданных Огненосного.

На днях Кирб еще раз наведался в город, но с особой миссией, в которой сильно пригодились его навыки лучника. От охотника требовалось выстрелить в некоего парня, проповедовавшего перед толпой и клеймившего при этом Свидетелей, уличая их в многовековой лжи. О том, что такой проповедник появится со дня на день, заранее узнал один из Кирбовых соратников, выпив перед сном Зелье Озарения.

Самого Кирба такое задание немало удивило. Зачем, мол, убивать человека, выступавшего против Свидетелей, ведь они главные враги Тьмы и ее служителей. На что наставник ответил, что в этом-то и вся соль. Народ подумает, что именно Свидетели хотят убрать проповедника, правды о себе испугавшись. И пойдет громить и вешать Свидетелей. Сиречь главных врагов прислужников Хорвуга. Да и необязательно, еще говорил наставник, убивать этого разоблачителя. Чем больше людей он успеет настропалить против Свидетелей, тем лучше Тьме. Так что лучше просто… изобразить попытку убийства. Выстрелить, но не попасть. Причем непременно при всем честном народе.

Свою миссию Кирб выполнил с блеском. И, покидая город да возвращаясь к соратникам, с удовлетворением видел, как взбудоражен народ, как горят первые святилища и дома Свидетелей.

А потом настала ночь — решающая ночь в противостоянии Тьмы и Света в этом мире. Так сказал Кирбу и всем шестерым аван, колдун из древнего клана, почтивший их ритуал своим присутствием.

На взгляд Кирба выглядел аван как труп, разорванный дикими зверями, а потом по кусочкам собранный, грубо сшитый и вновь научившийся ходить. Но мнение свое новичок держал при себе, ибо не смех внушал ему колдун своей нелепой внешностью, но страх — почти безотчетный. Вдобавок, аван лучился силой, отчего даже ночь в его присутствии казалась темнее. А огонь костра метался перед колдуном, словно в панике, и, сгибаясь как под порывом ветра, будто пытался отодвинуться, оказавшись от него подальше.

Причем аван вовсе не собирался присутствовать при ритуальных действах простым наблюдателем. О, нет: он вознамерился принять в них участие. Так что сам ритуал обещал стать чем-то особенным.

В этих своих ожиданиях шестеро прислужников Хорвуга не ошиблись. Подходя по очереди, колдун велел каждому из них глотнуть из склянки зелье, усиливающее, как он сказал, связь с Тьмой и самим божеством подземных бездн.

Лично Кирб не понял, усилилась связь или нет, но что зелье принесло ему новые, прежде незнакомые, ощущения, дошло до него сразу. Ночь сделалась темнее, дойдя до почти полной черноты. Зато в этой черноте отчетливо и со всех сторон чуялись запахи боли и крови, смерти, гнили, разложения — в общем, всего того, что обычно и сопровождает жизнь. Кирб теперь знал, как будто лично при этом присутствовал: под ближайшим кустом умирала птичка, по неосторожности сломавшая крыло; в нескольких шагах от поляны сова настигла лесную мышь, а еще в сотне шагов незадачливый волк потревожил гадюку, за что и поплатился.

Вдобавок, совсем по-другому Кирб ощущал саму землю под ногами. Он чувствовал (а закрыв глаза, даже мог представить себе), где-то внизу, под толщей почвы и породы, огромные пространства темной пустоты. Где взаперти, в голоде и предвкушении томились полчища созданий Хорвуга. И где сам бог Тьмы бесновался, мечтая вырваться на свободу.

Ощущение это было столь заманчивым, что на несколько мгновений Кирб даже забыл, где находится сам. Опомнился он только, когда один из людей в черных плащах привел жертв. Двух невинных девушек — действительно невинных: аван заранее предупредил, что начинающие шлюхи ему не нужны и строго запретил Кирбу и компании развлекаться с ними.

Плача и зачем-то вцепившись одна в другую, девушки оглядывались испуганно. И страх, как чувствовал Кирб, буквально обволакивал их, клубясь как пар над горячим блюдом. А приправляла страх горечь от разбитых надежд. Еще вчера эти две соплюшки радовались своей юности и красоте; мечтали, веря, что впереди у них целая долгая жизнь. Жизнь, полная радостей. Но вот пришла роковая для девушек ночь, обещавшая оборвать их существование со всеми надеждами и мечтами, как прохожий — цветок у дороги.

Связанных и раздетых девушек уложили на пятачке травы, вокруг которого стояли кругом прислужники Тьмы и сам аван. Колдун подошел к девушкам и, насильно открыв им рты, влил обеим по глотку своего зелья. После чего достал кривой нож с лезвием, испещренным письменами, и пробормотал заклинание скороговоркой вполголоса. Письмена вспыхнули жутким багровым светом. Не похожим ни на свет солнца, ни на свет от костра… ни на что вообще, имевшее отношение к этому миру.

— Ты! — затем коротко выкрикнул аван, одновременно протягивая нож Кирбу и тыча им в сторону новичка, — остальным — повторять за мной.

Схватив дрожащими от волнения руками нож (шутка ли, впервые ему лично доверили провести жертвоприношение, и кто — сам аван!) Кирб склонился над жертвами и осторожно коснулся живота одной из них острием.

— С подбородка начинай! — каркающим голосом скомандовал колдун, — и не спеши! Медленней веди.

Кирб в ответ только кивнул, не возражая. И сам прекрасно понимая, почему спешить в таких делах не стоит.

Аван и пятерка прислужников Тьмы затянули заунывную песнь нестройным хором и раскачиваясь в такт. Какую-то тарабарщину, не имевшую, казалось бы, смысла. Но выпитое зелье и здесь возымело действие: вслушавшись в песню, Кирб смысл этот не различил, но скорее почувствовал. Всем телом и каждым мельчайшим волоском.

Сначала одна, потом другая девушка билась в путах от боли, и кровь ее, вытекая из творимого Кирбом разреза, лилась, орошая траву. Наконец Кирб едва успел отпрянуть, встав обратно в круг, когда все произошло.

Земля задрожала, затем, треснув, разверзлась прямо под девушками-жертвами огромной уродливой черной пастью. И вмиг поглотила их, точно сам Хорвуг пожрал этих двух несчастных, принесенных ему в дар верными слугами. Сами слуги, как и аван, пятились перед расширяющейся дырой.

А затем из темного зева земли одна за другой вырвались крылатые твари — Маждулы. Взметнулись над лесом, хлопая крыльями и оглашая окрестности невыносимыми для человеческих ушей воплями.

Голодные, верещащие в нетерпении — казалось, им не было числа. Кирб и другие приверженцы Тьмы зачарованно наблюдали, как Маждулы вырываются из-под земли. И было это зрелище для людей в черных плащах самым прекрасным из возможных.

С тех давних пор, когда Маждулы последний раз охотились в этих краях, многое изменилось. Двуногая сыть обзавелась более мощным оружием, и теперь людишки сами охотились на Маждулов в своих военных походах — избавляя от отродий Хорвуга все новые земли. Но на этот раз из подземных бездн вырвалась такая огромная стая, какой этот мир сроду не видел. И охотникам вновь, как тысячи лет назад, предстояло стать добычей.

К утру разорив все подвернувшиеся деревни, стая двинулась прямиком к городу. Туда, где, как подсказывало чутье Маждулов, было сосредоточено больше всего еды.

Среди поселений, угодивших в ту ночь на закуску Маждулам, была и родная деревня Кирба. Но тот об этом не знал. Да если б даже и знал, не стал бы ни огорчаться по этому поводу, ни даже, как ни странно, радоваться. Все, что он чувствовал после ночного жертвоприношения, открывшего Маждулам путь в этот мир — только новое для себя, прежде незнакомое, умиротворение. Тихое довольство человека, осознавшего смысл своей жизни. Уж теперь точно чувствовавшего, что находится на своем месте.