Герой легенды (джен)

Они будут поклоняться Гебу и Нут, заново изобретенным ради политической пользы. Они вложат в наши уста слова, которых мы не произносили. Изобразят нас противоположными тому, какие мы есть.

Бернар Вербер «Ящик Пандоры»

Сеня кувырком летел сквозь туман, пронзая его слой за слоем, рефлекторно раскинув руки на манер крыльев и растопырив пальцы, словно пытаясь ухватиться за воздух. «Хорошо, хоть на голодный желудок», — с удовлетворением думал он. Хоть в чем-то, да повезло.

Крохотная человеческая фигурка в сумеречной бесконечности. Таким Сеня выглядел бы со стороны, если б было кому глядеть, если б кто-то попробовал обозреть это затянутое туманом и подсвеченное каким-то холодным тусклым светом пространство. Но смотреть было некому. Сеня был единственным живым существом посреди мглистого безмолвия.

Наконец, очередной слой тумана остался позади… и так же позади остались серые сумерки, ранее сменившие непроглядную черноту логова Масдулаги. За туманом Сеню ждал дневной свет. Свет солнца, отражавшийся от ярко-зеленого луга — целого моря свежей, буйно разросшейся травы.

Сеня не успел удивиться. А тем более — задаться вопросом: и откуда взяться траве, если минуту назад была зима. Луг стремительно приближался. Точнее, это Сеня приближался к нему, падая камнем. И… наверное, управлявший туманом Смотритель волшебного замка Бовенгронд пытался свести до минимума высоту, с которой Сене пришлось грохнуться. Но что-то не рассчитал — и посадка вышла довольно жесткой.

Сломать Сеня, правда, ничего не сломал. Но от удара об землю из него буквально дух вышибло. А милосердный организм для облегчения боли велел сознанию немедленно отключиться.

Сколько Сеня так пролежал на импровизированной подстилке из свежей зелени — сам он, понятное дело, не знал. А очнулся, услышав поблизости голос. Человеческий. И отнюдь не утруждавший себя шепотом.

— Говорил же — жив он! Живехонек! Видишь, шевелится? Ох, и здоровый... громила просто!

«Такого шмонать себе дороже, — понял Сеня глубинный смысл последнего уточнения, — вот был бы я беспомощным трупом…»

Открыв глаза и чуть приподняв голову, он увидел перед собой и вокруг целые джунгли травы. Стебли, торчащие из земли, словно пики и знамена несметного воинства; покачивающиеся на легком ветерке листья. Не иначе, местная зелень была взрослому человеку чуть ли не по колено. Куда там низенькой газонной травке, вошедшей в моду на Сениной родине! К тому же снизу все кажется больше и выше.

А посреди травы Сеня, чуть повернув голову, заметил пару ступней, обутых… в сандалии? Нет, скорее, в пресловутые лапти, полюбившиеся иллюстраторами русских сказок. Только что с подошвами из какой-то толстой грубой кожи.

— Ты бы встал, добрый человек, — снова раздался сверху голос, очевидно принадлежавший обладателю лаптей на кожаной подошве, — ни к чему лежать… спать тут. Ладно, мы с Зифром люди честные… мирные. На чужое добро и жизнь не покушаемся. Все, как Свидетели учат…

Сене показалось… или простое вроде слово «свидетели» человек в лаптях произнес как-то по-особому?

— …а так мало ли какого лихого люда здесь шастает. Ладно, разбойники — те хотя бы монеты… хотя бы обдерут как липку, но в живых оставят. А если прислужники Тьмы? Такие и в жертву принесут… зажарят и сожрут на сборищах своих. Да и про зверье всякое забывать не надо.

Ошеломленный далеко не мягким приземлением, да еще резкой сменой обстановки, и потому не вполне понимающий, о чем говорит человек в лаптях, Сеня, тем не менее, предпочел последовать его совету. Приподнялся, опираясь на руки. Медленно встал, одновременно скользнув взглядом по штанам из грубой ткани, вроде мешковины, в которые был одет увещевавший его абориген; по такой же рубахе, да по лицу, бородатому и простодушному, в обрамлении копны нестриженых волос, накрытых то ли шляпой бесформенной, то ли просто подошедшей по размеру тряпкой.

Лицу невысокого мужичка, не утруждавшего себя бритьем и походом в парикмахерскую. Одетого бедно, но хотя бы не в шкуры, успевшие стать для Сени привычными. А главное: говорил мужичок почти нормально, почти по-современному. Не упоминая себя или собеседника в третьем лице.

В то же время, при всех замеченных отличиях, было в нем (точнее, в его внешности) что-то, смутно напоминавшее хелема. Чувствовалось что-то вроде… дальнего родства что ли? Так, по крайней мере, показалось Сене, среди хелема прожившему не один месяц.

«Блин, Смотритель, куда ты меня запихнул? — с досадой подумал он, — где я?..»

— Где я? — последний вопрос Сеня даже произнес вслух.

— На лугу, — отвечал мужичок, на миг перевоплотившийся в Капитана Очевидность, и зачем-то развел руками, — у дороги… недалеко. Мы с Зифром тут проезжали… сын мой.

С этими словами он мотнул головой куда-то в сторону. Оглянувшись, Сеня приметил в нескольких шагах от себя деревянную телегу, груженную репой и кабачками да запряженную парой быков… нет, вероятней, все-таки волов. На пятачке, свободном от груза сидел, свесив ноги, тощий мальчонка в одной длинной рубашке — чуть ли не до пят.

— В город едем, — продолжал мужичок, — урожай вон везем… торговать. Вот ехали мы, ехали — а тут видим вдруг: человек на лугу валяется. Чего, интересно? Вдруг что случилось. Ну, мы не могли проехать мимо. Так уж Свидетели учат. Как Шайнма сошел с небес на помощь нашим предкам, так и мы должны помочь человеку в беде.

«Или помочь себе — поживиться за его счет, если беда оказалась слишком велика, — про себя дополнил Сеня со смесью скепсиса и сарказма, — несовместима с жизнью иль хотя бы с боеспособностью».

Не очень-то ему верилось в бескорыстность порыва этой деревенщины. Даром, что ссылался тот на какое-то имя — явно священное в этих местах… и что-то Сене внезапно напомнившее.

— Кто сошел? Шай…ба? — переспросил он.

— Шайнма, — поправил мужичок с укоризной в голосе, а радушное выражение на пару мгновений сменилось растерянностью и даже легкой обидой.

Последняя, впрочем, не задержалась. Ушла быстро, как маленькое облачко, мимоходом заслонившее солнце.

— Ты, я смотрю, совсем дикий… не из местных, да? — проговорил мужичок с почти прежней приветливостью, — откуда ты?

— Не из местных, — тупо повторил Сеня, теряясь с ответом, — я это… с гор… заснеженных.

По крайней мере, не соврал.

— С полуночи, да? — так понял его ответ мужичок.

Сеня кивнул, сообразив, что в этих краях части света принято обозначать аналогично времени суток, как у некоторых народов его родного мира, а полночь соответствует северу.

— Тогда понятно, — крестьянин расплылся в улыбке, — знаем, слышали! Странник один к нам захаживал… рассказывал о полуночных землях. Где холодно всегда, и живут великаны… вроде тебя.

На это Сеня кивнул молча, а затем, вздохнув и спохватившись, распахнул меховую жилетку. Оказавшаяся весьма кстати — неплохо подкрепляя импровизированную легенду о «великане-северянине» — она, тем не менее, не слишком подходила для ношения в летнюю пору. Тяжелой казалась, а тело под ней намокало потом.

Кто ж знал-то, что дыра в обиталище Масдулаги обернется «дверью в лето»?

Еще немного помешкав, Сеня и ветровку расстегнул, подпуская к груди прохладный ветерок. А жилетку вообще снял и теперь, свернув, держал под мышкой.

— А мы… это, — снова развел руками мужичок, — в город. Можем и тебя подвезти… Зифр подвинется. Шайнма помог нашим предкам, и мы поможем… как Свидетели учат.

«А еще здесь шныряют нехорошие звери и лихие люди, — от себя, правда, мысленно, добавил Сеня, вспоминая его давешние предостережения, — так что вам гораздо безопаснее будет путешествовать в компании вроде бы мирно настроенного здоровяка».

Но предложение мужичка все-таки принял.

Что ему делать в городе, Сеня не представлял, как не понимал, куда его занесло. А главное: для чего Смотритель Замка-Над-Миром беспардонно соврал, вместо родного мира сунув его сюда. Где вроде изобрели уже колесо, земледелие да тканую одежду, но все равно были весьма далеки от современной Сене реальности.

Однако Сеня догадывался, что новое задание Смотрителя так или иначе снова будет иметь отношение к местным обитателям. А где он будет ближе всего к его выполнению, как не там, где обитателей этих много? В городе, крупном поселении. Но уж точно не на безлюдном лугу.

— Меня, кстати, Гобом зовут, — представился мужичок, когда они оба направились к телеге.

За свою жизнь Сене довелось кататься на теплоходе, летать на самолете, ездить на поезде и за рулем автомобиля. Ну и ходить на своих двоих, разумеется. Однако если бы ему пришло в голову составить личный хит-парад или рейтинг способов передвижения, то поездка на запряженной волами повозке в компании с грузом даров огорода оказалась бы в самом его низу. Что по удобству — что по скорости.

Волы переступали ногами, таща за собой телегу, подчеркнуто неторопливо, даже с неохотой. Под стать всему этому миру, где торопиться было еще по большому счету некуда и незачем. Природу ведь не обгонишь: урожай не созреет, а скот не наберет весу раньше срока оттого, что ты будешь суетиться, не давая себе ни минуты покоя и ни на секунду не освобождая рук.

Плюс к тому, в случае с волами, не стоит забывать, что они были всего лишь животными. А значит, во-первых, силы их были не беспредельны. Тогда как телега с грузом и тремя пассажирами — наверняка весьма тяжела. Во-вторых, имелись у этих рогатых трудяг потребности как у любого живого существа. Потребность в еде в том числе. А луг, заросший высокой и сочной травой, воспринимался ими, как человеком — банкетный стол. Да и просто пучки запыленной травы по обочинам или даже посреди проселочной дороги не всегда оставляли волов равнодушными. Нет-нет, да хотя бы один из них останавливался пожевать (второй тогда тоже к нему присоединялся), и сидевшему на облучке Гобу приходилось придавать обоим скотам ускорение с помощью плетки и резких грубых возгласов. Волы нехотя прекращали трапезу, отрывая морды от травы, и так же без тени энтузиазма возобновляли путь.

Возможно, Сеня пешком мог быстрее добраться, если б знал, в какую сторону идти. Но — что было, то было: принявши предложение Гоба, только безнадежному простаку способное показаться проявлением доброты и бескорыстия, он терял час за часом, трясясь на краешке телеги из нестроганых досок. Не самое удобное сиденье, не так ли? Да и места маловато, даром, что сидевший рядом мальчонка Зифр вроде как потеснился, а репу с кабачками они с отцом смогли подвинуть, освободив кусочек телеги и для Сени тоже.

А самое «приятное» дополнение к такой вот неторопливой поездке летом за городом — мухи и комары. Кружившие над медленно катящейся телегой и налетавшие на ее пассажиров с настойчивостью и яростью бомбардировщиков люфтваффе.

От нечего делать… ну, пока гнус не докучал слишком сильно, Сеня посматривал по сторонам, любуясь окружающим пейзажем. А в голове его при этом деле начали зарождаться смутные догадки.

Началось все с реки. Когда за лугом открылась широкая, голубая от отражавшегося в ней неба, полоса воды, а дорога резко повернула, протянувшись теперь вдоль берега. По всей видимости, строить столь протяженные мосты, чтобы пересечь такую реку, здесь еще не умели. Если вообще научились возводить мосты.

Так вот, выглядела река… узнаваемо. Да, она заметно обмелела, отчего берега сделались более пологими. Да, однозначно изменилась форма русла, а леса отступили, по крайней мере, от этого берега, оттесненные лугами и колосящимися полями. Еле заметно темнели где-то вдалеке. И все же, глядя на водную гладь, за которой едва угадывался противоположный берег, Сеня не мог не вспомнить свое первое утро в мире хелема. Лесистый берег широченной, едва не показавшейся ему морем, реки, куда его вынесло из тумана за рулем «тойоты» на полном ходу.

Маячившие впереди горы только усилили эффект узнавания — оставшись непоколебимыми и неизменными, что совсем нетрудно для них, чье время исчисляется миллионами лет. А главное: за те месяцы, что Сеня провел среди хелема, они успели до того примелькаться, что ошибки быть не могло. Сеня мог поспорить на что угодно: это были те самые горы, среди которых когда-то затерялась пещера, давшая приют племени хелема; те горы, где отвратительные кровожадные Масдулаги нашли дорогу в поднебесный мир. Да так бы и дальше кружили над ним, держа свою бескрылую, двуногую, даром, что разумную, добычу в страхе и отравляя ей жизнь. Не дали бы возможности изобрести колесо и построить город, не найди Сеня и Смотритель Бовенгронда в свое время на них управу.

В свое время! Но сколько же лет… или, вернее, веков; нет, даже тысячелетий миновало с тех пор? Лично для Сени пролетев от силы за минуту.

«Это не другой мир, — пришел к заключению Сеня, поглядывая то на горы, то на реку, — а тот же самый… только в будущем. В очень-очень далеком будущем. Вопрос, зачем Смотрителю меня сюда забрасывать. Неужели только чтоб я на последствия полюбовался… мол, эксперимент удался: смотри, чего достигли хелема, избавленные от посягательств Масдулаги. Взгляните на мои великие деянья, ага! Вернее, в данном случае, на свои».

Но такой мотив, при всей его соблазнительности, казался Сене сомнительным. Начать с того, что если бы Смотритель просто хотел похвалиться сработавшим их общим планом, да поделиться гордостью за результат со своим невольным союзником, то отправил бы Сеню еще дальше в грядущее. К заводам, автомобилям и компьютерам, каковые потомкам хелема предстояло изобрести. А не в средневековье этого мира — если не раньше.

Кроме того, сделавшийся весьма практичным за время жизни среди первобытных людей, Сеня не мог не подумать, что на перемещение во времени или между мирами требуется энергия. И немаленькая. А даже если запас энергии у Бовенгронда тоже стремится к бесконечности, тратить ее на простую похвальбу не есть разумный поступок. Уж лучше, думал Сеня, ту же энергию пустить на его возвращение домой. Как, собственно, и договаривались.

Тогда что?..

— А кто такой Шайнма? — окликнул Сеня Гоба. Истощивший, похоже, свой запас словоохотливости, тот не первый час молча сидел на облучке, склонив голову, держась за поводья и вперив взгляд в бурые воловьи спины.

— А?.. — отозвался мужичок, словно Сенин вопрос застал его врасплох, и напомнил нерадивого школяра, бездельничающего на уроке, но дождавшегося расплаты — внимания строгой учительницы, — ох… ну да. Забыл, что ты не местный. Шайнма — это великий герой древности. Посланник Хаода, бога Света. Свидетели говорят, он дал нашим предкам огонь… и изгнал ужасных Маждулов, самой Тьмой порожденных.

«Маждулы — это так здесь называются Масдулаги! — вмиг сообразил Сеня, — вернее, не здесь, а теперь. По прошествии черти скольких лет! Конечно, странно было бы, если б язык за то время ни капельки не изменился. Если уж «Слово о полку Игореве»… например, читать трудно, даром, что для его автора тоже родной язык — русский. Строго говоря».

Радовало, что туман, порожденный Бовенгрондом, наделил его умением понимать и этот, изменившийся язык.

Сказав «аз», следовало говорить и «буки». То есть…

«А Шайнма — соответственно, Сейно-Мава, точняк! — продолжил Сеня свои мысленные рассуждения, — сиречь ваш покорный слуга собственною скромной персоной!»

Теперь становилось понятнее, почему именно этот этап в истории здешней цивилизации Смотритель Бовенгронда выбрал для возвращения «легендарного героя». Пока еще о его подвиге здесь хранили священную память. Хоть и успели исказить историю Сениного здесь предыдущего пребывания, преувеличить, мимоходом приписав своему спасителю божественное происхождение. К временам же компов и автомобилей легенду о Шайнме наверняка успели бы объявить первобытным суеверием, а то и вовсе забыть.

Однако цель возвращения «героя» оставалась для Сени покрытой туманом. Примерно таким же густым, как и тот, что принес его в этот мир. Потому что, брякни Сеня хотя бы в присутствии тех же Гоба и Зифра, что не простого смертного они подвозят, но ожившую легенду, те в лучшем случае рассмеются и не поверят. В худшем обидятся или даже рассердятся, сочтя такое признание насмешкой над святыней. И велят столь бестактно поведшему себя пассажиру покинуть борт. Ну, или напугаются и посчитают колдуном, захоти Сеня в доказательство своих слов выпустить пару молний при помощи вмонтированного Смотрителем имплантата.

А коль так, оставалось Сене до поры скрывать свое инкогнито, аки Гарун аль Рашид. И надеяться, что попав в город да осмотревшись, удастся и сам этот изменившийся за тысячи лет мир узнать получше, и сообразить, что делать дальше.

До, собственно, города удалось добраться уже ближе к вечеру. Солнце, во всяком случае, давно успело миновать зенит, и теперь готовилось скрыться за ближайшими деревьями и вершинами гор. Прежде же повозка Гоба пристроилась к целой веренице других возов — обменять излишки урожая на звонкую монету нашлось много желающих. И все они были столь же чужды спешке и суете.

Затем еще эта растянувшаяся вдоль дороги колонна миновала предместья. Деревни из бревенчатых избушек или даже землянок с крышами соломенными или из дранки. А вокруг — поля, огороды и пастбища.

То есть, остаток пути пришлось преодолевать в составе целого стихийного каравана — и стада тягловых животных соответственно. А как обычно бывает при большом скоплении живности, к прочим неудобствам поездки добавилась густая, повисшая в воздухе, вонь. От нее хотелось зажимать нос, даже жмурить глаза… но только Сене. Тогда как Гобу и Зифру сей запах был, похоже, привычен.

Так что когда до частокола, опоясывавшего успевший стать долгожданным город, осталось несколько метров, Сеня, которому до чертиков надоело ерзать на занозистых досках телеги да вдыхать аромат множества парнокопытных, с облегчением соскочил на землю. И лавируя меж возов, ринулся к ближайшим воротам (к счастью, открытым), в направлении которых и тянулась полоса дороги.

У ворот ожидаемо дежурила пара стражников в кожаных куртках с металлическими бляшками и кожаных же шапках; примерно таких же, как у Гоба домотканых штанах да кожаных сапогах. Руки стражников сжимали длинные копья — крепко, решительно. Однако чинить препятствия пешему гостю города они не стали. Лишь скользнули ленивыми взглядами, признав Сеню не то безопасным, не то бесперспективным для сбора мзды. И снова устремили взоры в направлении дороги. Точнее, цепи груженых возов, получить с которых можно было неизмеримо больше, чем с одинокого путника. Не говоря уж о том, что под грудой овощей или зерна можно было незаметно провести по ту сторону частокола что-нибудь запретное.

Ну а Сеня без хлопот и задержек миновал частокол и теперь брел по улице, осматриваясь и тихо удивляясь.

Город оказался и впрямь велик — взглядом не окинуть точно. Миллионы человек здесь, понятно, жили едва ли. Но вот тысячи, а то и десятки тысяч — весьма вероятно.

Сам облик города вызвал у Сени праздный и не слишком уместный вопрос: эпоха, в которую он попал ближе к средневековью или к античности?

На средневековый город… по крайней мере, как его принято изображать в фильмах, это место совсем не походило. Дома не теснились один к другому, не налезали друг на дружку и не нависали над узенькими улочками. Но, за исключением кое-как сработанных лачуг-хибарок (не шибко многочисленных), стояли в окружении своих палисадов — добротные сооружения из бревен и камня да с просторными дворами, хозяйственными постройками. И крышами из той же дранки, а уж никак не стереотипной черепицы.

Не имелось здесь и такого атрибута шаблонных средневековых городов, как булыжные мостовые. Улицы здешние либо не были вымощены вовсе (и тогда стоило смотреть себе под ноги, дабы не споткнуться или не наступить в лужу), либо вымощены досками. В последнем случае то были целые проспекты, вмещающие толпы народу, и где могли свободно проехать и всадники, и повозки вроде той, что принадлежала Гобу.

Очевидно, город еще не был населен настолько густо, чтобы вынудить тесниться и жителей его, и здания. И, соответственно, не успел превратиться в гигантскую помойку, рай для крыс и рассадник чумы.

Не успел… но в то же время на город из более древних времен он походил еще меньше. Правда, виноват в том скорее был Сеня, как и большинство его современников. При словосочетании «древняя цивилизация» припоминавших уроженцев теплых краев — прежде всего, Средиземноморья. Греков, римлян и египтян, финикийцев с Карфагеном; евреев, увековечивших себя, любимых в «Ветхом завете». Или соседствовавших с главным морем Европы, заходивших к нему «на огонек» (и где им действительно давали прикурить) вавилонян и персов. Тропики-субтропики, пустыни и пальмы.

Что до народов, живших к северу от средиземноморских стран — кельтов, германцев, славян и прочих — то на них с легкой руки тех же древнеримских задавак историки навесили презрительный ярлык «варвары». Да вдобавок превратили само это слово в синоним дикаря и троглодита.

Причем, лично на Сенин взгляд — напрасно. Нет, правда, если подумать, что это за дикари, умевшие и землю обрабатывать, и даже металлы. Что указывает на наличие специалистов и в той, и в другой области. А «варварское» оружие? Одни мечи чего стоят. Рядом с ними римские гладии, например — что дедовская берданка в сравнении с автоматом Калашникова. Оружие столь дешевое, сколь и неполноценное.

Плюс выдающиеся вожди вроде Аларика или Атиллы, собиравшие под свои знамена армии достаточно многочисленные, вооруженные и, что немаловажно, обученные, чтобы втоптать в грязь те же хваленые римские легионы. Причем речь идет именно об армиях, а не о беспорядочных толпах ревущих отморозков с железками. Толпу легко завести… но так же легко напугать и разогнать. Причем даже меньшему по численности, но профессиональному вооруженному подразделению. Те, кто хоть раз наблюдал массовые беспорядки и разгоны митингов, соврать не дадут.

Да что там оружие, армия! Даже такой элементарный атрибут цивилизации, как штаны, был изобретен именно северными народами. Пока уроженцы теплых краев (от египтян до римлян) независимо от пола щеголяли в одежках, похожих на платья. Возможно, в жару им было так удобнее, но вот в землях, где бывает зима, снег и мороз за тридцать градусов, польза от этих тог и туник тоже скорее была бы со знаком минус. Слишком легко в подобном прикиде отморозить себе что-нибудь жизненно важное, пополнив ряды сладкоголосых теноров.

И кто после этого варвар? Дикарь? Троглодит?

Да, кое в чем так называемые варвары уступали своим якобы цивилизованным соседям. Они не имели письменности (хотя не факт — для чего-то же так называемые руны использовались); в силу практичности и суровых природных условий не были сильны в архитектуре и других изящных искусствах. Но с другой стороны, не практиковали содомию и скотоложство. Какое там! Даже прилюдно заподозрить человека в чем-то подобном значило смертельно его оскорбить. Нанести обиду, столь тяжелую, что смыть ее можно только кровью оскорбившего.

Еще варвары не считали рабство нормой жизни, а рабов — орудиями труда сродни топору или плугу, только говорящими. В невольники у них если и попадали, то пленники или свои же провинившиеся сородичи. Причем не пожизненно, а на несколько лет.

И наконец, не было у варваров привычки обожествлять своих правителей. Превозносить их тем выше, чем более деспотичным и сумасбродным оказывался очередной сиделец на троне, в полном соответствии с бессмертными строчками Некрасова о «людях холопского звания». Но здесь одновременно крылась и слабость будущих хозяев Европы. В отличие от южных соседей они не вели летописей, куда последние стремились занести каждый чих своих владык и полководцев. И вот результат: именно из этих летописей (сиречь со слов придворных краснобаев, давно рухнувших в прах империй и царств) надменные потомки тысячи лет спустя изучают историю древности. Историю, в которой все-де вертелось вокруг горстки средиземноморских государств, оказавшихся достаточно предусмотрительными, чтобы оставить память о себе. Если не добрую — так хотя бы приукрашенную.

Но мир, в котором оказался Сеня, пошел, что называется, другим путем. В силу географии и при прямом участии того, кто вошел в местные легенды под именем Шайнма, цивилизация здесь зародилась не в тропиках-субтропиках, но в умеренном поясе. То есть примерно в тех же широтах, какие служили прародиной кельтам, славянам и большинству германских племен. А значит, ждать от такой цивилизации следовало примерно того же, что и от земных якобы варваров.

Хотя… тоже не факт. Зря, что ли закон Мерфи гласит: «История никогда не повторяется в мельчайших деталях. Это историки из лени повторяют то, что коллеги говорили до них».

…Из-за палисадов домов доносились лай собак, квохтанье кур, мычание и блеяние скота. Переселившись под защиту городского частокола, местные жители не отказались жить, что называется, с земли. Наверняка у каждого владельца городской усадьбы за городом имелся земельный надел — под пастбище, огород или выращивание злаков, подобно тому, как многие современные Сене горожане держали дачи.

Один раз за время прогулки по городу Сеня столкнулся с целым стадом свиней, которое гнала вдоль улицы девчонка чуть выше метра ростом, но с выражением подчеркнутой, далеко не детской, серьезности. Авторитет свой среди хрюкающих подопечных ввиду малого роста и весовой категории «ветром сдует» она поддерживала длинным гибким прутом, а один раз в присутствии Сени — даже пинком под зад наиболее строптивой из хавроний.

Сеня еле-еле смог разминуться с этой процессией, спиной прижимаясь к ближайшему палисаду и осторожно переступая. «Добрым словом и живительным пенделем можно добиться большего, чем одним добрым словом», — мысленно перефразировал он Аль Капоне, уже провожая взглядом свиней и их малолетнего конвоира.

Застраивался город, не иначе, концентрическими окружностями. И даже если сами окружности выходили далеко не правильной формы, сути это не меняло. Ближе к центру, в кольце «спальных районов» с усадьбами, располагались кварталы торговцев и мастеровых. Дома здесь были повыше, стояли теснее, но все же не прислонялись один к другому аки пассажиры в переполненном автобусе. Некоторые даже позволяли себе такую роскошь, как задний двор. Правда, площадью куда меньшей, чем дворы усадеб.

Сами дома выглядели непривычно, диковато и даже чудаковато.

Начать с того, что абсолютно нормальным, по крайней мере, в этой части города считалось выстраивать жилища из разных материалов — лишь бы хватило. Например, первый этаж мог быть сложен из грубых нетесаных камней, второй из бревен, а третий вообще из досок. Или к полностью каменному дому могла примыкать деревянная пристройка.

Окошки домов сплошь были маленькие. Едва голова поместится, а плечи взрослого мужчины — едва ли. И ни в одном из них Сеня не увидел стекла, слюды или, на худой конец бычьего пузыря. Не увидел… и посочувствовал. Представив, каково жильцам в морозы или теплой, летней, комариной ночью.

Впрочем, приглядевшись, Сеня понял, что мазохизмом горожане вроде не страдали: редкое окошко не было оборудовано ставнями, открытыми в дневное время и закрываемыми по ночам или в те же морозы.

Дома в торговых и ремесленных кварталах располагались входными дверями к улице. Любимых киношниками вывесок у входа — с условными обозначениями рода деятельности хозяина дома — Сеня не заметил. Но в вывесках не было и нужды. Ведь рядом с парадной дверью у стены чуть ли не каждого из здешних домов располагался прилавок, за которым восседал в окружении товара (будь то хлебные караваи или оружие) сам хозяин. Ну, или его доверенное лицо. Сидел, громкими окриками привлекая внимание прохожих и расхваливая свой товар.

Прохожих, кстати, в этой части города было заметно больше. Целые толпы текли по улицам на манер полноводных рек. И Сеня теперь не столько бродил, сколько лавировал в этом живом лабиринте из людей.

Наверняка где-то здесь и находилась лавка, в которую Гоб и Зифр повезли плоды своих огородных трудов. Или, как вариант, для таких целей в городе отводилось специальное место. Рыночная площадь, где приезжая деревенщина могла торговать самостоятельно, не делясь трудовым грошом с посредниками.

Если окраины оглашались в основном криками домашней живности, то в торговых и ремесленных кварталах стоял совсем другой звуковой фон. Крики торговцев. Стук или звон молотков. Перебранки прохожих, скрип тележных колес… а также громогласный обмен любезностями между прохожими и хозяином очередной телеги, которую он пытался протиснуть сквозь толпу.

Соответственно, если на окраинах попахивало навозом или прелым сеном, то букет запахов в этой части города был куда разнообразней. Запах дыма и гари из кузниц, аромат древесины — вероятно, из плотницких мастерских; запах свежего хлеба, жарящегося мяса, овощей и фруктов.

Ароматы еды в солидарности с пустым и недовольно буркнувшим желудком напомнили Сене о насущном. А поскольку на халяву рассчитывать не приходилось, следовало перво-наперво поправить финансовое положение — поднять его с нулевой отметки.

Над вопросом, где раздобыть местные деньги, Сеня раздумывал недолго. Имевшиеся у него изделия из меха — жилетку и пояс, в летнюю пору превратившиеся в мертвый груз — надеялся сбыть какому-нибудь меховщику. Для чего, продираясь сквозь толпу и петляя по улицам, одновременно вертел головой, высматривая лавочку соответствующего назначения.

И… потерял бдительность. Хотя бы на мгновение позабыв, что находится в чужом городе, где даже не представляет толком, каких неприятностей следует ждать. Особенно если ты одинокий чужак, ни влияния, ни возможностей отомстить не имеющий.

Хотя мог бы, по крайней мере, сообразить, что не от хорошей жизни здесь и окошки делались маленькими, и располагали их, даже на первом этаже — на высоте почти человеческого роста.

Спохватился Сеня слишком поздно. Примерно когда почувствовал, как чьи-то тонкие и гибкие пальцы проникли под его уже расстегнутую по случаю теплой погоды ветровку; как проползли к внутреннему карману и ухватили… нет, не кошелек, которого, собственно, не было. Но рукоять ножа — одного из немногих, оставшихся при Сене предметов из родного мира.

Среагировал Сеня мгновенно. Почти. Р-раз — и пальцы его руки ухватили… воздух, который какие-то доли секунды назад занимала конечность дерзкого воришки. Увы, тот оказался проворней.

Резко развернувшись, Сеня успел заметить паренька небольшого роста и неприметной внешности, кинувшегося прочь сквозь окружающую толпу. И еле удержался от искушения метнуть ему в спину молнию, порожденную имплантатом с Бовенгронда.

Но вовремя сообразил, что лишь дикарей пещерных подобные спецэффекты способны впечатлить до священного трепета. Тогда как вокруг теперь уже цивилизация. Просим любить и жаловать. А всякая цивилизация помимо прочего устанавливает жесткие нормы для людей, с нею хоть как-то пересекающихся. И беспощадна к тем, кто не вписывается в эти нормы.

Метание же молний руками, если ты не небожитель какой, а всего лишь человек из костей и мяса — это, знаете ли, очень далеко от любых норм. Очень. Настолько, что не вписывается ни в какие ворота. И едва ли такого метателя с ходу признают сошедшим на землю небожителем. А вот колдуном или даже демоном — вполне. И тогда не спасет даже чудо-имплантат. Смотритель Бовенгронда объяснил в свое время более чем доходчиво: даже на человека, молниями размахивающего, найдется управа. Да и сам Сеня в том убедился, не по своей воле провалившись в логово Масдулаги. И сгинул бы, не приди к нему на помощь Смотритель со своим волшебным туманом.

Потому Сеня предпочел нарываться раньше времени. Но просто бросился за воришкой в погоню, расталкивая на ходу толпящихся вокруг горожан.

Вот только… увы! Хорошие шансы догнать этого недомерка у него были бы на открытой местности — как у более высокого и длинноногого. Но не в толпе. Здесь воришка, более привычный к таким забегам, лавировал с проворностью крысы. И вскоре скрылся среди прохожих, словно его и не было.

Для Сени, конечно, это было бы так себе утешение, но попав в чужие руки, нож его удостоился своего рода чести. Стяжав право на собственную историю — пусть короткую и, возможно, не слишком интересную. Но история эта, как потом оказалось, сыграла немалую роль в судьбе хозяина ножа.

Начало ей положил скупщик краденого, которому обычно и сбывал свои трофеи воришка-недомерок, стащивший нож. Не изменил он своему обыкновению и на сей раз. А скупщик сразу обратил внимание на новый товар. Не мог не обратить уже потому, что человеку невнимательному и нелюбопытному просто нечего делать на этом месте, дабы не подвергать лишнему риску здоровье и кошелек.

Итак, во-первых, материал, из которого был сделан нож, оказался незнаком скупщику. И при этом наощупь казался и тверже, и прочнее привычных меди, бронзы, не говоря уже про серебро и золото. Ну а во-вторых, вещица, изготовленная из того незнакомого и необычно крепкого металла, не могла быть не чем иным, кроме как оружием — судя по виду, по наличию острия и режущей кромки.

Иными словами выходило, что некто разгуливал с оружием, по прочности превосходящим изделия местных мастеров. Новым, незнакомым для города оружием. А это уже выходило за рамки обычной частной сделки купли-продажи — не важно, законной или нет.

Дело было в том, что вся эта подпольная братия воров и якшающихся с ними торгашей могла существовать под боком у городских властей в относительном спокойствии и безопасности… только потому, что власти смогли даже для этой своры крыс в человеческом обличье найти полезное для себя применение. Шныряя по улицам, переулкам и углам, незаметные для глаз большинства обычных горожан, воры, даже сами того не желая, могли между делом узнать о происходящем в городе и окрестностях немало интересного. Не зреет ли где ненароком бунт, например. Не позволяет ли себе некто излишне вольнодумных речей. Не прослыл ли в народе кто-нибудь из казенных людей нечистым на руку хапугой и мздоимцем. А как вариант — не появился ли по эту сторону частокола какой-нибудь подозрительный чужак. Что, к примеру, берется страстно проповедовать, и проповеди его придутся не по нраву жрецам-Свидетелям. Или просто слоняется без дела, косясь по сторонам и что-то высматривая. Да, вдобавок, держит при себе оружие, какое даже не пытались изготовить в этих краях самые искусные из мастеров.

Вот как на этот раз.

Надо сказать, что на щедрость скупщика это никак не повлияло. За Сенин нож воришка получил примерно такое же количество монет, что и обычно за один трофей сопоставимых размеров и массы. Зато скупщик почти сразу же устроил ему настоящий допрос, заставив описать прежнего владельца ножа.

Что вор-недомерок и сделал. Он тоже не был лишен внимательности, плюс обладал цепким взглядом, а еще — хорошей памятью. Тем более, наружность хозяин ножа имел столь необычную для этих мест, что трудно было ее не запомнить. А воришка запомнил и с готовностью выложил. Особенно отметив высокий рост чужака и необычную одежду. В частности синие штаны.

А скупщик с ножом и этими сведениями в придачу поспешил доложиться на самый верх. Не непосредственно, конечно. Нет, простому «купи-продай», греющему руки на темных делишках, в палаты здешнего правителя было соваться, что со свиным рылом в калашный ряд. Для общения с властями в подпольном братстве имелись специальные люди. К одному из таких людей и побежал скупщик, дабы сообщить важные для всего государства вести. Чтоб уже тот расшевелил обитателей палат. Последние в этом мире еще не успели осознать непреходящую ценность волокиты и зашевелились очень быстро.

Хотя была ли в принципе уместна волокита в подобных ситуациях — когда некто заявляется в город пусть не с мечом, но с ножом, причем необычным?

Так или иначе…

— …Огненосный! — обратился по официальному титулу к правителю города один из его приближенных уже поздним вечером того же дня, после заката.

Правитель (чье имя, данное при рождении, было, кстати, Герт) находился в тот момент в оружейной комнате. Где, перетаптываясь босыми ступнями по ковру из звериных шкур, освежал навыки владения огромным бронзовым топором.

Взмах, удар, рассекающий воздух, и шаг в сторону. Снова взмах, блокирующий выпад — а затем правитель чуть пригибался, избегая удара воображаемого противника.

Потревожившего его за этим занятием советника Рэя, кстати, правитель уважал — было за что. За грамотность; за то, что всегда говорит по делу, не льстит и не суетится. А главное: именно к Рэю стекались ручейки сведений, имеющих отношение к безопасности города и лично его, Герта, Огненосного. И если советник Рэй был встревожен, то повод к тому имелся более чем существенный. Вплоть до появления отвратительных Маждулов в небе над городом.

Но, несмотря на это, оторвался Огненосный от занятия своего с неохотой. Тренировки с оружием позволяли правителю прийти в себя. Особенно после визитов Первого Свидетеля. Высокого, подчеркнуто-опрятного старика, род свой ведущего от самого Хуба Премудрого.

Седобородый, с глазами одновременно добродушными и проницательными, Первый Свидетель бодрился, под тяжестью прожитых лет не сгибаясь… почти, хотя с посохом ходил уже не первый год. Но не висел на нем как сопля на носу, а просто слегка опирался, спину стараясь держать прямо. И таким же прямым и непреклонным был в поступках, несмотря на кажущееся мягкосердечие.

Голос Первого Свидетеля Герт про себя сравнил с хорошим пивом. Так же охотно, как пиво в глотку, этот голос вливался в уши. И был столь же чреват не самыми приятными последствиями — мягко говоря.

Явился Первый Свидетель, разумеется, не для того, чтобы справиться о здоровье правителя да передать ему благословение Хаода, как будто благословение это было у него за пазухой. То есть, конечно, и дежурный вопрос о здоровье Герта, и посулы милостей от высших сил имели место. Но подлинная цель визита была совсем иной. Причем далеко не бескорыстной.

С собой Первый Свидетель приволок целый букет свитков с указами — якобы от имени самого Огненосного. Даром, что правитель не приложил к их составлению не то что руки, но даже кончика мизинца. Все свитки аккуратно заполнили письменами сами грамотеи-Свидетели. От Герта даже читать их не требовалось… да он, собственно, и не умел. Все, что осталось на его долю — это заверить указы своей печатью в форме языков пламени.

Добро, хоть (не то из вежливости, не то во избежание лишних вопросов) Первый Свидетель соблаговолил пояснить, на что именно подписывается Огненосный.

Так, первым из указов правителю было предложено не только раскрыть сердце вере, но и казну — ее служителям. Причем не первый раз. Свидетели задумали расширить и надстроить главный городской храм, и без того возвышавшийся над городом и готовый сравняться по высоте с палатами самого правителя, даром, что стоящими на холме. Еще Первый Свидетель задумал открыть в городе школу, чтобы каждый желающий мог обучиться грамоте, одновременно постигая священные тексты, пропуская их не только через уши, но и сквозь голову и сердце.

Надо сказать, что именно затея со школой показалась правителю наиболее глупой и вредной из всех начинаний служителей веры. Ну, зачем, мысленно вопрошал он, простому плотнику или, скажем, землепашцу уметь читать, а тем паче — писать? Известно же, что всякому трудяге требуется одно: прилежно и умело выполнять свою работу, дабы и семью кормить досыта, а заодно и его, Огненосного, со свитой и дружиной. Да и Свидетелей, кстати, тоже. А грамота только от дел отвлекает.

Кроме того, поддержка звонкой монетой требовалась служителям веры, чтобы нести свет ее даже в самые дальние уголки подвластных этому городу земель. Земель, покоренных, кстати, в том числе предками Герта — не ждавшими милостей с небес, но рассчитывавшими, все больше, на остроту своих мечей, копий и стрел. Да на твердость руки. И теперь, когда еще покорять кого-то стало вроде бы ни к чему, Свидетели вознамерились нести свое слово к тем, дальним, рубежам, строя часовни в самых глухих деревушках да проповедуя их жителям.

А дабы обезопасить смиренных слуг Хаода в тех дальних краях да на пути к ним, Первый Свидетель задумал сформировать, ни много ни мало отдельное войско, лично ему подчиняющееся. С красивым как выросшие посреди помойки цветы названием: Витязи Солнца. Право на создание такого воинства давал следующий из поднесенных Огненосному указ.

Про себя Герт подозревал, что охрана странствующих проповедников в данном случае — лишь предлог. Но, скорее всего, витязи, так называемые, нужны были для того, например, чтобы легче было пресекать неугодные Свидетелям речи и настроения. Потому как тот же Рэй время от времени докладывал: нет-нет, а кто-то из горожан при всем честном народе принимался честить служителей Хаода, потомков соратников Шайнмы, то за корыстолюбие, то за чванство. Провозглашая, что нравы и души самих Свидетелей далеко не столь же чисты, как они пытаются показать, рядясь в свои плащи цвета свежевыпавшего снега. А ведь Шайнма жил со своими сподвижниками в пещере, говорили они, питался впроголодь.

Находились даже смельчаки, заявлявшие, что Шайнмы-де не существовало на самом деле, что это лишь красивая легенда. Но и даже такие жуткие предположения находили отклики в сердцах хотя бы некоторых из горожан.

Еще правитель опасался, что собственное войско станет для Первого Свидетеля лишней возможностью давить на него, Огненосного. Впрочем, хотя бы эти опасения Герт достаточно легко смог от себя отогнать.

Во-первых, снявши голову по волосам не плачут — нынешний городской властелин и без того был всецело на стороне Свидетелей, поддерживая своей печатью любые их планы и намерения. Даже слова против не говорил. По крайней мере, в эту встречу. А если бы сказал, если б воспротивился воле старика с добродушным лицом и твердокаменной волей… что ж, дядюшка Герта, занимавший до него трон, так и сделал. За то, собственно, его и отравили. Нынешний правитель был в этом уверен так же твердо, как в том, что ночью темно. Отравили, а прежде смешали с грязью до не отмываемого состояния — в уличных проповедях и просто слухи распуская. Что отпал он от священной длани Хаода, склонившись перед Тьмой, и предался всем мыслимым порокам, на какие способен смертный.

Во-вторых, создание священного воинства тоже требовало участия государственной казны — по крайней мере, первое время. Чтобы вооружить, обучить новоиспеченных витязей. И очень сомнительным Герту казалось, чтобы те стали тыкать мечами и копьями в руку, которая их кормит.

И было еще, «в-третьих». Задавшись вопросом, откуда эти Витязи Солнца возьмутся, кто встанет под их знамена, Огненосный сам же легко на него ответил. Сброд всякий, готовый за миску похлебки и кусок хлеба хоть убивать, хоть рисковать жизнью. Воры — из наименее преуспевающих, попрошайки, поденщики. А бойцы из них, Герт себя утешал, те еще. Против опытных вояк из дружины правителя — как облезлая дворняга против охотничьего волкодава.

А последним указом Первый Свидетель, не иначе, решил проявить заботу о столь щедрой к нему казне — так, как он эту заботу понимал. Указ предусматривал увеличение налогов с торговцев, ремесленников, а также пошлины с крестьян, привозящих излишки урожая на городской рынок. Вернее, не увеличение, а… установление. Именно такая формулировка использовалась в указе. К примеру: «с сегодняшнего дня налог на кожевенников устанавливается в размере» таком-то. Эти слова полагалось выкрикивать глашатаям на площадях и перекрестках. Налог не «увеличился», налог «устанавливался». А насколько менялся, особенно в какую сторону — касаться этого щекотливого вопроса прилюдно не полагалось.

И устанавливается налог, как говорится в указе, «властью и высшей волей правителя города, Огненосного Герта». То есть понятно, кого возблагодарят горожане за такую непрошеную перемену, внесенную в их жизнь.

В заключении Первый Свидетель пообещал, что в случае бунта, в случае недовольства народа выросшими налогами он и вся эта братия в белых плащах будет всецело на стороне Огненосного. Проповедуя на каждом перекрестке, что уж если сам Шайнма не пожалел сил и самой жизни, придя на помощь людям, то и люди не вправе жалеть всего лишь презренный металл на благие дела.

А если к началу бунта удастся набрать более-менее значительное число Витязей Солнца, разливался соловьем Первый Свидетель, то помощь правителю будет выражаться не только в проповедях. Подсластил, что называется, хотя бы одну из какашек, которые Огненосному предстояло проглотить. В очередной раз.

Потому и любил Герт вечерние упражнения с оружием. Тратя телесные силы, он восстанавливал душевный покой. И снова, хоть ненадолго, мог почувствовать себя не игрушкой, не орудием в чужих руках, а мужчиной. Воином. Воплощением силы, которая только и значит что-то в этом суровом мире. Тем, кто одним взмахом меча, топора или копья способен решить, чью угодно судьбу — и кто не позволит никому решать за себя.

Да, предшественники Герта такими и были — сами решающими все и за себя, и за других. Они основали это поселение, разросшееся до города, и железной рукой принудили его к повиновению. Века, нет, тысячелетия поднимали они свой народ против диких соседей, рвавшихся в эти земли, почитаемые легендарным миром для праведников, богатым и безопасным, защищенным даже от отвратительных Маждулов.

Это они, прежние правители города, покоряли окрестности, мало-помалу расширяя подвластные земли, принося на них порядок и безопасность. Они откликались на зов о помощи вчерашних врагов, прозябавших в дикости. Они вели рати в походы, чтобы стрелами сбросить гнусные отродья Тьмы с оскверненных ими небес и уже на земле добить топорами, мечами и палицами. И спасенные, запуганные дикари с благодарностью склонялись перед властью города и его правителей.

Наверное, единственного города в мире. Других, во всяком случае, предшественникам Герта не встречалось даже в самых дальних походах.

А потом, с какого-то не очень давнего времени походы сделались слишком дальними. Уж очень широко город раздвинул границы своих владений — чтобы достичь дальнего рубежа войску понадобится не один месяц. Не один месяц пылить по земле, месить ногами грязь, плутать по лесам. На эти месяцы в городе станет меньше рабочих рук, ведь не дружиной же единой силен город. Большинство участников похода составляли ополченцы из тех же трудяг, завербовавшиеся ради славы и заработка… или загнанные в ряды славного воинства, если правитель объявлял рекрутский набор.

Слишком долго… и слишком дорого. Ведь эту кучу народа в течение всего времени похода нужно кормить, ополченцам платить жалованье, не говоря уж про вооружение.

И потому мало-помалу, без прилюдных заявлений на сей счет, правители города пришли к малоутешительному выводу: расширять границы дальше ни к чему. Некого покорять, незачем тратиться, спеша на выручку очередной Маждуловой сыти — не стоит эта овчинка выделки. И воевать не с кем. Тягаться на равных с городом, находящимся под покровительством Хаода и Шайнмы, в этом мире некому.

Гораздо полезнее торговать и обустраиваться. Прокладывая дороги, распахивая поля, строя дома. Ну и обращать подданных в истинную веру, разумеется. А что правитель? Правитель, чьи предки были воинами? А он… так… просто рука с печатью, опускающаяся на свитки указов, составленных грамотными, умными людьми. Куда как более умными, чем он сам.

Выпад, несложный с виду маневр и снова удар. На миг Герт представил, как опускает топор на голову Первому Свидетелю, как бронзовое лезвие раскраивает этому старикашке череп, мимоходом пронзая мозг — такой мудрый, полный великих знаний… и такой уязвимый. Как все тело Первого Свидетеля от макушки до паха разваливается надвое как полено при колке дров. И падает в лужу собственной крови, заливающей безупречную белизну плаща.

Увы, о таком Огненосному оставалось только мечтать. Подними он руку на любого из тех, чьи предки стояли плечом к плечу с самим Шайнмой — и остальным Свидетелям не придется даже долго увещевать народ, чтобы отвернулся от такого правителя. Да что там народ! Даже собственная дружина готова будет поднять его на копья. Потому что небо и солнце (как и их владыка Хаод) выше любых палат и правителей.

Но даже сам Хаод не мог запретить Герту мечтать. Никто не мог… кроме важных известий, от которых, порой, зависит сама судьба города. А других, неважных, от советника Рэя ждать не приходилось.

— Что такое? — суровым голосом, но до предела подавляя, не давая проскользнуть ноткам недовольства, осведомился правитель, опуская топор. Недовольство, как и любые чувства Герт считал признаком слабости. Любые — кроме ярости боя.

И следующий вопрос, вдогонку:

— Спокойно ли в нашем городе?

— В городе… да. Спокойно, Огненосный, — отвечал советник, немного растерявшийся от столь конкретной формулировки, — но есть две тревожных новости.

— Рассказывай, — велел Герт, внутренне колеблясь. Правила общения с придворными и подданными вообще, требовали от него продолжить разговор в тронном зале, где он мог бы взирать на собеседников сверху вниз. Но сердце правителя осталось неудовлетворенным. Оно жаждало продолжения тренировок с оружием. И Огненосный надеялся, что вопросы, с которыми пожаловал Рэй, удастся разрешить быстро. После чего он сможет снова вернуться к схваткам с воображаемым врагом.

— Ну, во-первых, в предместье новое столкновение между городскими земледельцами и жителями одной из местных деревушек. Чья-то корова нанесла кому-то потраву. За это хозяину коровы по башке настучали, да и сам он в долгу не остался. А у деревенских, как известно, правило… неписаное. Что если одного обижают, остальные встают на его защиту. Зато у земледельца из городских родственников много. Набежали туда… у некоторых даже оружие боевое завалялось — в ополчении наверняка служили.

— Наверняка, — согласился правитель, — до кровопролития не дошло?

— Таких сведений нет, Огненосный, — начал Рэй, но Герт его перебил.

— В любом случае, — изрек он тоном, не допускающим даже тени возражений, — надо послать туда ребят из дружины… с десяток, больше ни к чему. Чтоб надавали деревенщинам по шее и угомонили. Пусть знают, что для нас на первом месте благополучие города. А если кому не нравится, тот может переселиться в город…

«И платить полный налог», — мысленно добавил правитель про себя, все еще находясь под впечатлением от встречи с Первым Свидетелем.

— …и попробовать здесь занять достойное место, — закончил он вслух.

— Будет сделано, Огненосный, — отчеканил Рэй, подкрепляя слова ударом кулака в грудь, — но это, к сожалению не все. Вот. Смотри.

После чего достал из мешочка на поясе и протянул Герту нож, украденный у Сени.

— Оружие? — словно сам у себя спросил правитель, беря нож и рассматривая его, держа на своей широкой ладони, — хм… да, похоже. Но для боя вряд ли сгодится. Клинок тонковат… Хорвуг, да он почти как лист пергамента!

Запоздало сообразив, что нечаянно помянул бога Тьмы, он опасливо покосился в сторону окна, за которым как раз сгущались сумерки.

— Не думаю… что им хотя бы хлеб можно резать, — заключил Герт чуть дрогнувшим голосом.

— Прости, Огненосный, но все не так просто, — позволил себе возразить Рэй, вернее, это ему, скорей, дозволялось возражать самому правителю, — сможешь ли ты сломать или хотя бы согнуть его руками?

Пожав плечами и хмыкнув, Герт схватился за нож обеими руками так, чтобы не касаться режущей кромки, и попробовал сделать то, что предложил советник. Сначала правитель действовал в пол силы, не будучи высокого мнения об этом странном ноже и его прочности. Затем со всей силы надавил — ею отнюдь не обиженный. Но все было тщетно.

— Я показывал его нашему оружейнику, Огненосный, — сообщил Рэй, словно оправдываясь под разочарованным и недовольным взглядом Герта, когда правитель оставил тщетные попытки совладать с ножом и поднял свое вспотевшее и покрасневшее от натуги лицо, — он говорит, что металл ему незнаком. Но по прочности превосходит те металлы, которые используем для изготовления оружия мы. Еще он сказал, что если б была возможность изготовлять из этого металла оружие, оно бы дольше служило. И разило лучше.

— Но такой возможности нет? — Герт нахмурился, — по его словам? Так?

— Именно так, Огненосный, — со вздохом подтвердил советник, — он не проверял, но заявляет, что если металл крепче, то и плавить его должно быть трудней. И, соответственно, придавать нужную форму.

— Однако смотри! Вот, кто-то расплавил и придал, — правитель поднял ладонь с лежащим на ней странным ножом чуть ли не к самому лицу Рэя, — видишь? И откуда этот нож взялся?

— Один из местных воришек стянул его у какого-то чужеземца, Огненосный, — было ему ответом, — пытался продать, но…

— Меня не волнуют планы и надежды какой-то бесхвостой крысы! — рявкнул, перебивая советника, Герт, — чужак пришел в наш город, и у чужака при себе оружие, превосходящее то, которым располагаем мы! Ты понимаешь, что это значит?

— Да, Огненосный, — подтвердил тот с готовностью.

Что и говорить: правитель и его наиболее уважаемый советник понимали друг друга без слов. Наличие чужака с оружием из неизвестного металла значило, что где-то есть много таких чужаков, для которых этот металл так же привычен, как для жителей города медь. А значит, они вооружены лучше, что уже само по себе делает их опасными.

И вот один из этих, лучше вооруженных, пожаловал в город. С какой, интересно, целью? Привыкнув верить в право сильного; в то, что сильный непременно жрет слабого, Герт даже мысли не допускал, что цель эта могла быть доброй, что грозила городу хоть чем-то хорошим.

— Этот вор сможет описать чужака? — осведомился он.

— Да, Огненосный. Уже, — отвечал советник Рэй, предварительно сверившись с принесенным на встречу с правителем свитком, — описание есть.

— Так разыщите его. Переройте город… прежде всего постоялые дворы, — распорядился Герт, — ночь надвигается, так что этот чужак должен как раз искать ночлега. Разыщите и доставьте сюда.

А, уже провожая взглядом советника, отчеканившего «Будет сделано, Огненосный!» и повернувшегося к нему спиной, чтобы покинуть оружейную комнату, правитель подумал, что случившееся ему в некотором смысле на руку. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Да что там «в некотором»! Почти наверняка наличие лучше вооруженного государства по соседству означало скорую войну — не больше и не меньше.

Трудной обещала стать эта война, здесь Герт иллюзий не питал — с таким-то противником! Зато какой прекрасный появился повод снова взять бразды правления в свои руки по-настоящему. А не просто украшать палаты, сидя на троне, с чем справилось бы даже огородное пугало. И метить своей печатью указы, к содержанию которых Огненосный не имел ни малейшего отношения.

Война! Это ведь, помимо прочего, лучший предлог оградить казну от тянущихся к ней чьих-то потных загребущих ручонок. Пусть даже рук самого Первого Свидетеля. А заодно заткнуть рты всем недовольным и норовящим потянуть одеяло на себя.

Кто там считает себя главнее правителя только потому, что понимает смысл значков-закорючек на пергаменте и приходится пра-пра-пра… Хорвуг знает, сколько раз праправнуком легендарных соратников Шайнмы? А кто посягает на казенные монеты ради собственных амбиций? Или, как вариант, не желает делиться монетами с казной? Кто, задумав создать свое отдельное воинство, тем самым может уменьшить количество возможных рекрутов для Огненосного? Кому, наконец, понадобились великие потрясения или столь же великие траты?

Так вот, ребятки, все это подождет. Враг надвигается, война — это не шутки! Тем более что враг этот лучше вооружен, а значит, само существование города поставлено на кон.

Но сила не только в оружии, но и в единстве. Только тогда у города будет шанс устоять — если сплотится народ … вокруг своего правителя.

Между тем Сеня не слишком огорчился утрате ножа. И уж тем более не подозревал, какая каша вокруг него заваривается.

То есть, конечно, в том, что нож был украден… нет, скорее, нагло выхвачен чуть ли не из-под Сениного носа, приятного было мало. Гаденькое такое осталось ощущение. Как после обидного розыгрыша, измены любимой девушки или подрезавшего тебя на дороге (как вариант, обдавшего на полном ходу грязью из-под колес) ублюдка-водилы. Когда сразу вспоминаешь, что был лучшего мнения о человечестве. И о себе, увы, тоже. Считал себя крутым парнем, везунчиком, которому все-де по плечу и никакие неприятности не прилипают, которого друзья уважают, девушки без ума. А тут вон как получается. Будто спускаешься с небес на землю, причем незапланированно.

Но в то же время реального урона… по крайней мере, серьезного ни бабы неверные, ни ржущие над тобой, простофилей, дружки, ни даже хамло за рулем нанести не способно. Не нанесла его и давешняя акция городского воришки. Пользы большой от ножа не было. Ибо главным оружием Сени был имплантат из Бовенгронда, а продавать нож он не планировал. Да и не очень-то надеялся, что кто-то купит странную для этого мира вещицу.

Если какую ценность и представлял нож, то разве что моральную. Как напоминание о родном мире — куда более удобном для жизни. А вот хотя бы в качестве столового прибора годился он не очень, из-за больших размеров. Неудобно-с. Не говоря уж о том, что для начала следовало найти место для столования.

Вот на этой проблеме Сеня и решил сосредоточиться, быстро отбросив вызванное кражей ножа раздражение.

Побродив по торговым кварталам еще около часа, он нашел нужную лавку, где сумел обменять меховые придатки своей одежды на горсть местных монет: медяков непривычной квадратной формы и столь же непривычной современному землянину толщины — примерно в полпальца.

При этом Сеня был почти на сто процентов уверен, что продешевил, не ориентируясь в здешних ценах, не торгуясь и вообще продавая товар, летом не пользующийся спросом. С тем же успехом он мог торговать мороженым посреди зимы.

Но что делать. Тем более, Сеня не планировал заниматься в этом мире сколачиванием состояния и вообще задерживаться сколько-нибудь долго. А на недолгое пребывание, как вскоре выяснилось, полученной от меховщика суммы хватало с лихвой. Во всяком случае, на отысканном еще после получасовой прогулки по городу постоялом дворе ночлег с ужином стоил всего одну из монет-квадратиков.

О самом постоялом дворе стоит сказать отдельно. Представлял он собой действительно двор (обширный, огороженный привычным в этих местах частоколом), а во дворе — небольшая постройка, где обитал хозяин, и три бревенчатых, невысоких, но вытянутых по горизонтали дома, похожих на бараки, составленные буквой «П».

Первый дом оказался хлевом. Здесь коротали время лошади и волы, привезшие в город гостей-коммерсантов, вроде Гоба и Зифра или просто путешественников. А также другая скотина, в том числе сама предназначенная на продажу.

Второе из барачных сооружений служило складом для товара — в смысле, неодушевленного. Туда на сохранение от капризов погоды и нечестных людей перетаскивались из телег мешки зерна, груды овощей, мясные туши или связки рыбы. Запах на складе стоял соответствующий. Целый удушающий коктейль.

Сами повозки постояльцы оставляли прямо посреди двора — хаотично, правилами парковки не заморачиваясь, что превращало это место в настоящий лабиринт. Причем лабиринт, запруженный другими желающими пройти через него: кто-то приезжал и разгружался, кто-то уезжал, у кого-то просто нашлись срочные дела на свежем воздухе. Так что территория двора постоялого напоминала проходной двор.

Что, до, собственно, постояльцев-людей, то им для ночлега и трапезы отводился только один из трех домов-бараков. Причем, когда Сеня, миновав кое-как лабиринт из повозок, добрался до входа и едва переступил порог, от увиденного ему вспомнились выражения «когнитивный диссонанс» и «разрыв шаблона». Уж очень далека оказалась обстановка этого места от представлений его родного мира о том, какая должна быть гостиница.

Начать с того, что помещение в бараке имелось одно — размером примерно со школьный спортзал. Посреди зала располагался большой очаг, а вокруг него, кто на дощатых топчанах, а кто просто на полу, рассаживались постояльцы. Те из них, кому удалось пробиться к огню.

На огне стоял здоровенный медный котел, из которого дородный слуга (а каким ему еще быть, имея доступ к еде?) разливал содержимое в предварительно им же розданные деревянные миски. Так гости и трапезничали — держа миски на коленях или на весу, черпая из них деревянной же ложкой похлебку. Не ахти, какое изысканное блюдо: на взгляд Сени в него не доложили соли, а овощей и крупы было заметно меньше, чем воды. Но голодный желудок и такой еде был рад. Хотя рыбу и мясо в пещере хелема Сеня вспоминал теперь не без ностальгии.

Поев, постояльцы обыкновенно отправлялись в царство Морфея. Для чего сперва отходили от очага и… укладывались вповалку просто на полу, прямо в том же зале. Подложив под себя соломенный тюфяк и укрывшись одеялом из сваленной в темном углу кучи. Точнее, то было даже не одеяло, но просто большой кусок ткани, на ощупь довольно грубой.

Что до таких атрибутов, как отдельные номера, барные стойки, услаждающий гостей менестрель (а то и танцпол); в общем, всего того, без чего по версии кинематографистов и разработчиков видеоигр не обходятся подобные заведения даже в самом глухом средневековье, то было это, похоже, счастливым будущим данного мира. Причем весьма отдаленным.

Правда, будь Сеня на месте владельца постоялого двора, предусмотрел бы отдельные комнаты хотя бы для того, чтобы оградить гостей от возможных посягательств на их имущество со стороны соседей. С другой стороны, не похоже было, чтоб такая возможность пугала кого-то из местных. По всей видимости, воровать у ближнего своего (в прямом смысле, хоть и временно) им не позволяли некие моральные принципы.

А может, хозяину этого места было глубоко плевать на то, как уживутся между собой его постояльцы. Пипл, что называется, хавал даже такую, скудную и небезопасную, обстановку места для ночлега; послушно нес его хозяину денежки. Так зачем стараться, что-то для этого пипла улучшать?

Да и кстати: удобства располагались во дворе. Точнее, весь двор от частокола до стен построек служил заменой вышеназванных удобств. Приспичило по зову природы — просим на свежий воздух, в компанию разбросанных по двору возов. Под доносящееся из хлева многоголосое, блеяние, мычание и дружеское ржание.

Возможно, человеку, избалованному благами цивилизации, было бы сложно уснуть в далекой от стандартов комфорта обстановке постоялого двора. На жестком холодном полу, среди множества храпящих соседей, в несвежем воздухе, пропахшем потом, едой и, пардон, чьими-то кишечными газами — куда ж без них!

Но крестьяне, составлявшие большинство постояльцев, избалованы точно не были. Почти наверняка в их родных хижинах условия были не намного лучше. Если лучше вообще.

Что до Сени, то ему после месяцев жизни в пещере хелема тем более было не привыкать. Уснул он, утоливши голод, достаточно быстро.

Вот только сон, посетивший, оказался странным. И это еще мягко сказано.

Снилась Сене… все та же примитивная и аскетичная обстановки постоялого двора. С постояльцами, тут и там валявшимися в потемках по соседству, а хаотичностью, как и непритязательными условиями размещения, напоминавшими толпу отдыхающих на пляже. С догоравшим очагом, вокруг которого еще сгрудились несколько человек — не то любителей поздних ужинов, не то просто страдающих бессонницей.

Вот только выглядела вся эта картина смазанной, нечеткой и даже искаженной. Что-то вроде отражения в мутном неровном зеркале. Еще подобным образом виделся мир сквозь неправильно подобранные очки.

Плюс не было слышно ни единого звука. Ни храпа, ни хотя бы тихих разговоров у очага. И во сне вроде никто из всего сборища постояльцев не разговаривал.

Приглядевшись, Сеня смог заметить, что и движения мир необычного сна был лишен. Сосед по месту ночевки, например, как будто не дышал — грудь его, во всяком случае, не вздымалась и не опадала. Что было весьма заметно, поскольку спал сосед на спине. В ничуть не менявшихся позах застыли и полуночники у очага. Ни один из них, ни головой ни разу не дернул, ни рукой не шевельнул.

— Не удивляйтесь, это просто… что-то вроде моментального снимка реального мира, сделанного напоследок вашим сознанием, — донесся до Сени знакомый голос. Веский, как у теледиктора.

Резко обернувшись, Сеня увидел рядом с собой бледную… нет, скорее, раскрашенную оттенками серого, призрачную фигуру. В которой без труда узнал Смотрителя Замка-Над-Миром. В отличие от остального мира фигура виделась четко даже несмотря на некоторую полупрозрачность.

— Вы сказали… «напоследок»? — насторожился Сеня, на что Смотритель небрежно махнул рукой.

— Простите, оговорился, — молвил он чуточку обескураженным тоном, — это не то, что вы могли подумать. Я имел в виду, что этот… «слепок реальности», назовем его так, мозг сделал в последний момент перед погружением в сон. И теперь использует его в качестве фона. Очевидно, потому, что принять абсолютную пустоту сознание не способно.

— Как калькулятор деление на ноль, — подобрал доступное для себя сравнение Сеня, и призрачный Смотритель кивнул.

— Вроде того, — были его слова, — если, конечно, говорить о математических устройствах, не обученных теории пределов.

— Короче, я сплю, — наполовину вопросительно, наполовину утвердительно проговорил Сеня, — и вы мне просто снитесь… только непонятно, почему в образе призрака.

— Ну, во-первых, не призрака, а ментальной проекции, — строго поправил его Смотритель, — направленной в ваше сознание. Что-то вроде голограммы, но видите ее только вы, причем во сне, а значит, не глазами, а мозгом. Во-вторых… да: вы спите. Но я… пусть в качестве проекции — реален. Наше общение происходит на самом деле, я тоже могу вас слышать и видеть — в реальности. Это понятно?

— Пожалуй, — согласился Сеня, про себя приняв тот факт, что от Бовенгронда и не такого можно ждать.

Все-таки по сравнению с технологией перемещения между мирами и во времени подобное средство связи вообще не казалось чем-то выдающимся.

— А врубиться не могу вот во что. Я, уважаемый, свою часть сделки выполнил. Масдулаги, они же Маждулы, загнал под землю? Загнал. Дал хелема развиться в цивилизацию? Дал. Вон, уже город построили, хоть с виду и неказистый. Так какого х-х… халдея вы не вернули меня в мой родной мир? Как обещали? А вместо этого оставили в том же мире, зато перенесли во времени черти насколько вперед.

— Более чем на пять тысяч лет, — с убийственной невозмутимостью изрек Смотритель, как будто именно это было самым важным вопросом.

— Ну, крутяк, — сказал Сеня не без сарказма, — в моем родном мире, кстати, примерно столько и прошло… со времени окончания последнего ледникового периода и до строительства египетских пирамид. Если память не изменяет. Исходя из того, что ледник в этом мире с лихвой заменили Масдулаги-Маждулы, развитие после избавления от них идет нормальными темпами. Фокуснику не налили, так что фокус удался. Но вот какой смысл моего-то здесь пребывания?

— А такой, — сухо молвил призрачный старик, — что ваша миссия… точнее, наша общая, осталась незавершенной.

— Чего-о-о?! То есть, как это?! — Сеня даже опешил от такого заявления, — я же говорил… да вы, наверное, и сами видели со своего Бовенронда. Город, повозки с колесами, металлы, земледелие. Товарно-денежные отношения опять же. Цивилизация! Так что еще мне тут ловить? Я думаю, дальше хелема… ну, их потомки сами разберутся.

— Боюсь, вы не так много успели увидеть, — возразил Смотритель, — так что делать выводы относительно того, насколько нормально идет развитие здешней цивилизации, несколько… рановато.

— Ну, если, по-вашему, дела идут не так, как должны, не лучше ли установить контакт с местными? — предложил Сеня, — вам, я имею в виду. Особенно с теми, кто облечен властью, влиянием.

— О, боюсь, что более влиятельной в этом мире персоны, чем вы, мне не найти, — вздохнул Смотритель, — хоть вы и пробыли здесь еще мало, но наверняка должны бы кое-что заметить. Важное.

— Заметил-заметил… мне здесь поклоняются, — сообразил Сеня и сам себе улыбнулся, ибо припомненный факт сей весьма льстил его самолюбию, — Шайнмой меня еще назвали. И считают кем-то вроде полномочного представителя местного доброго божества. С весьма, знаете ли, широкими полномочиями.

После чего помолчал несколько секунд и добавил — уже не столь гордо и радостно:

— Ну а толку-то? Поклоняются ведь не столько мне лично, сколько Шайнме этому, жившему пять тысяч лет назад. Он для местных теперь личность легендарная, а не реально существующая. Вроде короля Артура… нет, больше похоже на Геракла. Этакий крутой дядька, раздававший люлей нехорошим чудовищам и защищавший слабых людишек.

— Подождите. А разве вы изменились с тех пор? — парировал Смотритель эту отповедь вопросом явно риторическим, — ведь для вас-то лично прошло… всяко меньше пяти тысяч лет.

Последнее примечание он, похоже, считал проявлением тонкого юмора.

— Не в том дело, — отвечал Сеня с некоторым раздражением: чего, мол, непонятного, — легенды — это ведь как испорченный телефон. Передаются из уст в уста, и чем больше было этих уст… ну, чем древнее легенда, тем больше в ней преувеличений… искажений всяких. То есть, Шайнма, каким он остался в памяти нынешних потомков хелема, наверняка сильно отличается от меня нынешнего. Да даже если и не сильно… что мне? Выбегать на улицу, бить себя пяткой в грудь и вопить: «Вот он я, Шайнма, ваш заступник! Принесите мне дары богатые, девку покрасивее и кого-нибудь в жертву!».

— Примитивно несколько, — прокомментировал Смотритель, — но суть вы уловили верно.

— Да черта с два! — воскликнул Сеня, уже рассерженный неприступной, как Великая Китайская стена непонятливостью собеседника, — во-первых, мне не поверят. Во-вторых… ну, просто, не хотелось бы на рожон лезть. Мало ли, как к этому отнесутся — к попыткам выдать себя за посланца высших сил.

На это Смотритель сначала вздохнул — как бы показывая, что и его терпение подвергается суровым испытаниям. После чего изрек сухо и вроде даже с разочарованием:

— Правда, бывают моменты, когда приходится рисковать… лезть, как вы говорите на рожон, даже не имея желания. Просто приходится. И тут уже не отвертеться.

— К чему вы это? — не понял Сеня.

— Узнаете. Сами. И вероятно очень скоро, — отчеканил Смотритель, не утруждая себя объяснениями, — а мне, пожалуй, пора. Вот-вот я стану здесь лишним.

Сеня едва успел рот открыть, чтобы вышеназванные объяснения все-таки стребовать, когда призрачная фигура сначала исказилась до неузнаваемости, а затем погасла в темноте.

А еще миг спустя и застывшая картинка-фон с немудрящими интерьерами постоялого двора просто-таки разлетелась в клочья. Разорванная шумом: чужеродными звуками, вторгшимися в это сонное царство пусть относительной, но все же тишины.

Тяжелые шаги отдавались глухим стуком от досок пола. Грубые окрики сгоняли ночные грезы с постояльцев, заставляя их приподниматься со своих импровизированных спальных мест, в нерешительности протирая глаза и осматриваясь.

Очаг, доселе служивший здесь единственным источником света, успел окончательно догореть и погаснуть. Зато теперь темноту нарушали целых два световых пятна, висевших где-то высоко — оценить эту высоту объективно было нелегко, когда лежишь на полу. Но в то же время не составило труда определить происхождение этих пятен. Для Сени, по крайней мере.

«Факелы! Горящие факелы!» — сообразил он, приглядевшись.

Один из факелов нес шедший впереди хозяин постоялого двора, пожилой, тощий и сутулый. Сеня видел его один раз, когда расплачивался за ужин и ночлег. Огненное пятно от факела теперь высвечивало лицо хозяина — заспанное и недовольное. Не иначе, и его пробуждение тоже не было приятным и тоже случилось в не самый удобный момент.

Еще один факел нес в руке один из трех… стражников, зачем-то пожаловавших под крышу постоялого двора. Сеня узнал их по виденной еще у ворот униформе, напоминающей одежду металлиста, увлекшегося историческими реконструкциями.

Длинные тени дергались на багровом фоне пола и стен, чуть тронутых светом факелов, пока вся делегация двигалась через человеческое лежбище в зале для постояльцев.

— А ну все! Подъем! Живо! — драл глотку тот из стражников, что шел впереди, — сбр-род наехавший! Маждул вас сожр-ри! Чего разлегся, ублюдок! Оглох?

Голос его звучал грубо, отрывисто, не скрывая… нет, не ненависти (что возможна к равному), но презрительного пренебрежения к адресатам своих увещеваний. Того самого чувства, что обычно и испытывает сильный к слабому, высший к низшему, независимо от мира и века. Другое дело, что не везде таким облеченным хотя бы маленькой властью людям удается безнаказанно ее демонстрировать. А вот стражника в данном случае, похоже, не сдерживало ничего.

— Встали и строиться, живо! У стены! — продолжал бесноваться стражник и мимоходом дал пинка ближайшему подвернувшемуся постояльцу.

А Сеня лихорадочно соображал, пытаясь понять, чего понадобилось городским воякам в этой убогой ночлежке для приезжих. Возможно, в этом и была соль: чужаки, приезжающие в этот город, чем-то заинтересовали местные власти. Вот только все чужаки как таковые? Или кто-то конкретно?

Между тем постояльцев, одного за другим поднимавшихся с пола, подталкивали к стене, выстраивая в шеренгу. Судя по тому, что одновременно их еще и осматривали (пусть бегло), Сеня, до которого не дошла пока очередь, понял, что ближе к истине второй вариант — стражники искали конкретного человека. И хотя пупом земли, вокруг которого все вращается, себя отнюдь не считал, хоть не верил в собственную исключительность, однако и отмахиваться от подозрений тоже не привык. А подозрения Сенины были в данный момент таковы, что этим человеком мог оказаться лично он, Сеня. Во-первых, чужак для этого города, а во-вторых, наиболее, так сказать, приметный чужак. Выглядевший наиболее необычно с точки зрения обитателей этого мира.

А зачем такой чужак мог понадобиться местным заправилам? Сеня, разумеется, не знал точного ответа, и знать не мог. Но был уверен, что вряд ли это грозило ему чем-то хорошим. Хотя бы потому, что чужак нередко воспринимался всякими примитивными племенами и древними цивилизациями как враг. Капитан Кук не даст соврать.

Масла в огонь подлили и прощальные слова Смотрителя Бовенгронда. «Бывают моменты, когда приходится рисковать, не имея желания», — так, кажется, он сказал. И пообещал, что скоро Сеня поймет, что это значит.

Конечно, со стороны Смотрителя то мог быть банальный троллинг, подталкивавший Сеню снова ввязаться в игру этого, возомнившего себя небожителем, старикана. Но и предостережение — тоже. И коль Сеня сам для себя решил не рисковать понапрасну (даже вслух Смотрителю об этом заявил), то не следовало даже возможным предостережением пренебрегать. Особенно учитывая, что обстановка под крышей постоялого двора медленно, но верно накалялась.

Бросив беглый взгляд на очередного постояльца, вставшего у стены, стражники и к нему потеряли интерес. А это значило, что нужный им человек по-прежнему находился среди бедолаг, не успевших встать в нестройную шеренгу рядом с товарищами по несчастью. Таких, не успевших, оставалось все меньше. И каждый новый отбракованный постоялец повышал вероятность того, что ищут доблестные стражи не абы кого, но Сеню.

Вывод был ясен, и мешкать не стоило. Нужно было рвать когти из этого места. А по возможности не попасться при этом на глаза ищейкам в кожаных куртках.

Увы, для выполнения второго пункта времени уже не осталось.

— Эй, ты… и ты еще! — гаркнул горластый стражник, тыча копьем в направлении сперва Сениного соседа, а затем и самого Сени, — вам, голубкам, особое приглашение нужно? Живо зады подняли, и дружненько к стене. Ша-а-агом!

Молча и покорно оба постояльца поднялись с пола и двинулись в сторону стражников и шеренги других задержанных. Дошел, однако, из них двоих, лишь один. Тогда как Сеня, резко свернув, метнулся к выходу во двор.

Ничего предпринять стражники не успели. Вообще, единственной живой душой, оказавшейся на Сенином пути, был хозяин постоялого двора. Но тот, сопоставив весовые категории себя, любимого и беглеца, предпочел прыснуть прочь с дороги как мог быстро. И здоровьем даже ради выказывания лояльности правителю — не рисковать.

А Сеня, не встретив препятствий, добежал до дверного проема. И на бегу, на полном ходу выскочил… в темноту. В непроглядную темень ночного двора — иного даже ждать не стоило от города, не знавшего уличного освещения. А повозки, которыми двор был в беспорядке заставлен, превращали его в полосу препятствий весьма высокой сложности.

Уши уловили топот за спиной. Неторопливый — погоня не спешила; не иначе, стражники знали, что такое здешний темный двор, и какое неудобное это занятие: преодолевать скопище примитивных транспортных средств. По крайней мере, в потемках и в отсутствие при себе источника хотя бы тусклого света.

Еще топот погони не отличался интенсивностью. Это значило, что для преследования отчаянного постояльца стражники отрядили всего одного бойца. Не так страшно... было бы, не будь оный боец вооружен, тогда как Сеня решил до последнего не прибегать к своему главному оружию. Тому, что ему вшили в Замке-Над-Миром. Прослыть колдуном ему не хотелось. Ибо, эта горстка стражников может и испугается рукотворных молний. Но кто гарантирует, что за горсткой не явится целая армия и не задавит новоявленного метателя молний массой.

Потому в ситуации этой, для себя небезопасной, Сеня больше рассчитывал на выигранное время. Время, которое требовалось неторопливому стражнику, чтобы настичь беглеца. Пока городской вояка топал к выходу из барака для постояльцев, Сеня успел нащупать ближайшую из повозок и, так же наощупь обогнув ее, присесть, затаившись за одним из колес.

Наконец световое пятно показалось в дверном проеме, а следом за ним — и сам стражник с факелом в одной руке и копьем в другой. Сделав пару шагов за порог, он поводил факелом перед собой, пытаясь хоть немного отогнать темноту. И одновременно вглядывался во мрак, тщась заметить среди скопища телег хотя бы малейшее движение.

Вот только, увы и ах для него — факелу было далеко до современных Сене фонарей. Мало того, что свет от него был скудным, так вдобавок не отличался направленностью. Вместо луча, тянущегося от источника к цели, в распоряжении стражника было, скорее, мини-солнце, которое, как пелось в каком-то попсовом шлягере, «светит всем одинаково». То есть простирает свои лучи в разные стороны, не отдавая предпочтения ни одной. И потому стражник, который наверняка не знал о коэффициентах полезного и направленного действия, неэффективный расход световой энергии видел и без того. Что называется, воочию.

В общем, замешкался незадачливый преследователь. И подарил Сене еще несколько секунд — худо-бедно привыкнуть к темноте. Достаточно, чтобы беглец смог незаметно переползти за следующую телегу. А потом еще за одну. И так, ползком, медленно, но верно, двинуться через двор-лабиринт, держась направления, ведущего, если память не изменяет Сене, к воротам на улицу.

Между тем стражник пришел все-таки к пониманию, что просто стоя на месте и играясь с факелом, беглеца он не поймает. И сам шагнул в лабиринт телег, освещая себе путь. А поскольку наткнуться случайно на беглого постояльца он не надеялся (хватило ума!), стражник на ходу попытался еще взывать к Сениному разуму.

— Чего убежал-то? — вопрошал он в темноту голосом спокойным, даже дружелюбным, в отличие от своего горластого коллеги, — мы ж зла вашему брату не желаем… так-то. Проверяли просто. Человечка одного нам найти приказали. Ты бы вышел, а? Мы бы убедились быстренько, что ты не он, и спи себе дальше спокойно. Всяко ведь лучше, чем на холоде и в потемках торчать.

Не иначе, стражник-факелоносец пытался взять на себя роль «доброго полицейского» в противоположность «злому полицейскому» — своему громогласному и не чурающемуся бить лежачих, сослуживцу. Увы, если «злой» с ролью своей справлялся виртуозно (хоть сейчас подавай на «Оскар»!), в выбранном амплуа смотрясь естественнее навозных лепешек на пастбище, то «доброму» не хватало одной мелочи — убедительности.

«То есть, если я не тот, кто вам нужен, меня никто не тронет, — про себя интерпретировал слова стражника Сеня, продолжавший ползком пробираться к воротам, — но вот если все-таки тот… тогда мне вряд ли позавидует хоть кто-то живой? Не так ли?»

Тут, похоже, и до стражника дошло, где он допустил промашку. Потому что, словно отвечая на незаданные вслух вопросы беглеца, добавил к своему увещевающему спичу:

— Да и даже если ты тот, кого мы ищем… бояться нечего. Мы не убивать тебя пришли. И не пытать. Но просто доставить в палаты Огненосного. Выполняя его приказ… не более.

«Ну, это ж полностью меняет дело! — подумал Сеня с сарказмом, догадавшись, что Огненосный — это титул местного властителя, — надо полагать, в палатах этих меня за пиршественный стол посадят, до отвала накормят-напоят. А потом еще на перины с лебяжьим пухом почивать уложат… с красной девицей под боком. Причем еще в ранге не ниже наследной принцессы. Причуда такая у здешнего царька: первого попавшегося бродягу в гости приглашать».

И пополз дальше, на уговоры стражника не реагируя. А до того, в свою очередь, дошло, что от слов здесь толку мало. Только самого преследователя расслабляют, давая ложную надежду. Тогда как стоило бы сосредоточиться на погоне. Двигаться порасторопнее, используя огонь факела как преимущество.

И надо сказать, подход этот себя оправдал. Пока Сеня двигался ползком и наощупь, стражник шагал уверенно, заодно раскусив намерения беглеца — не схорониться в темноте, ожидая, что стражники уйдут, но пробраться к воротам. У ворот, конечно, бедолагу и без того ждал малоприятный сюрприз. Но прослыть в глазах сослуживцев невнимательным недотепой, у которого из-под носа удрал потенциальный арестант, стражнику с факелом как-то не хотелось.

Так, ускорив шаг, петляя между телегами, и, что важно, избрав более удобный маршрут до ворот, стражник все сокращал и сокращал расстояние до Сени. Пока, наконец, не встретился взглядом с беглым постояльцем, высунувшимся из-за ближайшей телеги.

Пламя факела отражалось двумя крохотными огоньками в Сениных глазах — в растерянных глазах загнанной добычи. Стражник же, напротив, казался не просто торжествующим охотником, но зловещей адской тварью из темноты и огня, готовой зайтись жутким торжествующим хохотом.

Впрочем, впечатление это длилось долю секунды.

— Вставай и выходи, прятки окончены, — молвил стражник, довольно осклабившись и вскидывая копье, — как я уже говорил…

Что именно говорил он, Сеню в тот момент интересовало даже меньше, чем события на приснопамятном шоу «Дом-2». Быстро скинув оцепенение, он отскочил назад за разделявшую их со стражником телегу. После чего сделал единственное, что успело прийти голову. Присев, Сеня обеими руками надавил на телегу с борта… опрокидывая ее на бок и толкая перед собой.

Немудрящая конструкция из сухого дерева весила сравнительно немного и поддалась легко. Накренившись на бок, телега едва не завалилась прямо на стражника. Точнее, завалиться-то она завалилась, вот только сам стражник тоже оказался не лыком шит. Реакция, отточенная тренировками и отнюдь не беззаботной службой, не подвела — в последнюю долю мгновения он успел отпрыгнуть назад, разминувшись с импровизированным Сениным снарядом на какие-то сантиметры.

Другое дело, что была эта реакция сугубо рефлекторной. В смысле, мозг помнил, что вокруг отнюдь не чистое поле с простором для маневров, но был не указ данному профессиональному рефлексу. Вдобавок, даже опытный боец не имел глаз на затылке. И потому не видел, что у него за спиной — в той стороне, куда он спешным прыжком спиною вперед отступил.

В результате, избежав столкновения с одной телегой, доблестный страж наскочил на другую. Эта, последняя, отнюдь не горела желанием служить точкой опоры какому-то человеку. Но, получив импульс от тела стражника, отъехала прочь. Ненамного отъехала, на пару шагов. Но и этого хватило, чтобы стражник, оставшийся без опоры, шлепнулся на землю, приземлившись аккурат на свою пятую точку.

Мало того! Падая, стражник разжал пальцы руки, державшей факел. Тот упал прямо на утоптанный песок двора и погас почти мгновенно.

— Мистер Бин отдыхает! — выкрикнул Сеня поверженному, и, что ценнее всего, временно ослепленному из-за потери источника света, стражнику. И пока тот привыкал к темноте, беглец, коего темнота напрягала теперь гораздо меньше, возобновил путь к воротам. Причем уже не ползком, но выпрямившись во весь рост.

По мере приближения к воротам Сеня почувствовал неладное. Виной тому был огонек, мелькнувший как раз в той стороне, где находилась цель его пути. И если это не был уличный фонарь (что крайне маловероятно), значит, ворота охранялись тоже. Так, на всякий случай.

«Стоило бы догадаться! — подумал Сеня с досадой, — уж если устраивать облаву, то заодно возможность бегства не грех было бы пресечь. Лишний пост у единственных ворот — и обитатели постоялого двора в ловушке, из которой возможны два выхода: в кандалах или вперед ногами».

Тем не менее, Сеня не собирался отступать обратно к бараку для постояльцев, сдаваясь на милость трем стражникам, один из которых к тому же зол как бешеный енот, а второй едва ли обрадовался немудрящему трюку с чуть не рухнувшей на него телегой. Также вряд ли имело смысл прятаться в хлеву или на складе, которые, к тому же, наверняка были заперты. Тогда как ворота, скорее всего, стояли-таки открытыми после того, как на территорию постоялого двора пустили трех стражников.

На что Сеня надеялся, так это на то, что боец, оставленный у ворот, окажется единственным, и, вдобавок, не самым боеспособным. Как и подобает сидельцу на скамье запасных. Мимо такого, тешил себя надеждой Сеня, не составит труда прошмыгнуть и затеряться в лабиринте ночных улиц.

Что ж, надеяться никому не вредно. Но в Сенином случае надежды не оправдались, в чем он убедился, добравшись до ворот. Выход на улицу стерегли целых два стражника. Коим даже отсутствие связи с коллегами, грубо разбудившими постояльцев, но упустившими одного из них, не помешало встретить беглеца во всеоружии. Копья наготове, а факел занимает руку не самого сильного из бойцов.

На миг Сеня растерялся. Но уже в следующее мгновение понял, как следует ему поступить. Время прибегнуть к последнему резерву, чего он изо всех сил старался избежать, все-таки пришло. Хорошего в том было мало, но пленение (ставшее почти гарантированным) и последующая смерть (тоже не сказать, что неизбежная) прельщали еще меньше.

«Эх, прав был Смотритель, — посетовал Сеня про себя, уже вскидывая руки с растопыренными пальцами, — бывают моменты… Нафаня, выручай!»

Когда молнии заплясали-заискрились на кончиках Сениных пальцев, стражники отпрянули и попятились… но совсем чуточку. Вместе с выставленными перед собой копьями они продолжали преграждать проход.

— Что еще за фокусы? — недовольно вопрошал один из стражников, опасливо косясь на Сенины пальцы… но и только.

— Прочь с дороги. Не то… щас, будут вам фокусы, — мстительно проговорил Сеня, нацеливая руки… нет, не на городских бойцов, а лишь на древки их копий.

Ослепительно сверкнув, молнии ударили в оружие стражников, заставив его мгновенно вспыхнуть, а самих вояк бросить копья на землю и отступить.

Сеня шагнул в открытый проем. Но радоваться, как оказалось, было рано.

— Ты! Колдун! — выкрикнул один из стражников, тот, который помоложе, — отродье Тьмы! Твои игрушки меня не напугают. Как насчет… без оружия? Только ты и я?

С этими словами он шагнул навстречу, заступая Сене дорогу.

Ростом стражник едва доставал беглецу до плеча, зато был заметно плечистее. И имел, наверное, неплохие шансы послать Сеню хотя бы в нокдаун, не вмешайся его старший напарник.

— Дурак! — прикрикнул он на задиристого сослуживца, — какой же это колдун? Не колдун это… а сам Шайнма, похоже, вернулся. Как там сказано: «И руки его метали огонь и молнии».

С этими словами стражник опустился на колени перед Сеней, не забывая в то же время оберегать факел. А спустя несколько секунд примеру его последовал и более молодой напарник-забияка.

Какой только реакции Сеня не ожидал от них в ответ на свое небольшое представление со световыми эффектами. Но такой — в последнюю очередь.

Как ни парадоксально это на первый взгляд прозвучит, но хотя Сеня почти удрал с постоялого двора, напоследок впечатлив стражников у ворот до такой степени, что они на колени перед ним бухнулись, в итоге-то вояки городские своего добились. Сене все равно пришлось отправиться с ними в палаты Огненосного. Только в качестве почетного гостя, а не презренного арестанта.

Но обо всем по порядку.

Как видно, в ночной темноте шоу с молниями смотрелось особенно эффектно. Тем более что роль свою сыграла и неожиданность. Менее всего парочка стражников, оставленных у ворот этого жалкого приюта для деревенщин, ждали, что один из обитателей сего приюта обернется персонажем древней легенды. Ну, или кем-то, на него похожим. Нечто подобное, наверное, ощущали персонажи фильма «Чужой», видя, как из груди обычного с виду человека вылезает голова жуткого монстра.

Так или иначе, довольный произведенным впечатлением, Сеня попытался, что называется, ковать железо пока горячо. От намерений удрать он не отказался, в легковерность трех других стражников, оставленных за спиной, не верил. И потому торопился, не дожидаясь, пока те его настигнут.

— Эй, вы! — воскликнул Сеня самым грозным голосом, на который был способен, — прочь с дороги во имя… во имя небес! Не то испепелю вас, несчастные!

А про себя пожалел, что не знал… точнее, не удосужился запомнить имя хотя бы одного из местных божеств. Даром, что Гоб вроде какое-то имя называл по дороге в город. Но влетев в одно Сенино ухо, имя это, казавшееся бесполезным, вылетело из другого. Как теперь выяснилось, напрасно.

— Прости, во имя Хаода, — невольно напомнил его старший из стражников, — но сам Огненосный приказал доставить ему человека… похожего на тебя, Шайнма. Высокого чужака, одетого не по-здешнему… и в синих штанах.

На последних словах стражник еще покосился на одежду Сени, посветив факелом, и задержал взгляд на джинсах.

— Мы не можем ослушаться приказа, — продолжал он, а голос его зазвучал жалостливо, как у попрошайки на вокзале, — не то Огненосный лично отрубит нам головы как бунтовщикам.

— Короче, нам так и так смерть грозит, — мрачно дополнил его напарник, — попробуем остановить тебя, и ты поразишь нас молнией. Пропустим — ослушаемся приказа и лишимся голов. Но если ты убьешь нас, Шайнма, мы погибнем как воины, до конца исполнившие свой долг. А не как гнусные изменники, чьи останки скормят собакам.

— Уж лучше погибнуть от твоих молний, Шайнма, — вторил старший стражник, — тогда наши тела обратятся в пепел. Как у воинов, павших с оружием в руках, и за это удостоенных чести освободить душу на погребальном костре. Тела станут пеплом, а души, ничем не удерживаемые, воспарят к небесам. К престолу Хаода.

«Осталось пеплом лишь стать, — с мрачной иронией Сеня мысленно перефразировал фразу из какой-то песенки своего родного мира, — ну и дела! Здесь, похоже, у местных вояк что-то вроде самурайского кодекса. Стремление к смерти, верность хозяину».

О том, насколько это логично — чинить препятствие небесному посланнику и за это рассчитывать на милость главного божества — говорить смысла явно не имело. Собачья преданность и хотя бы малейшая мыслительная активность сочетаются плохо. Не говоря уж о том, что к активности оной служилые люди вообще-то не склонны.

— Ну… мне бы вообще-то не хотелось никого убивать, — протянул Сеня, в нерешительности разведя руками. Зрелище стоявших перед ним на коленях безоружных людей само-то по себе действовало обескураживающе. А уж под винегретом из их мрачных разговоров…

И тут до Сени дошло, где он ошибся. Похоже, пресловутое Бусидо было ни при чем — соль в другом заключалась. Просто стражники почуяли слабину и надеялись воспользоваться ею ради спасения собственного служебного положения напополам с репутацией. Если перед ними действительно Шайнма, наверняка думали они, значит, он добрый и никого убивать не станет. И можно будет уломать его подчиниться приказу здешнего царька, заглянув к нему в гости. Ну, или, в крайнем случае, потянуть время и, дождавшись подмоги, окружить легковерного посланника Хаода. И заставить все-таки проследовать до палат Огненосного.

Если же новоявленный метатель молний окажется злым, то значило это, что никакой он не Шайнма, а злой колдун. А с таким тем более церемониться ни к чему. У парочки обезоруженных стражников при этом возникла бы уважительная причина дать стрекача. Зато сослуживцам их и вообще всем горожанам, способным держать оружие, надлежало охотиться на проклятого чародея до полного его уничтожения.

Слова старшего из парочки стражников подтвердили Сенину догадку.

— Так и не надо никого убивать, Шайнма, — молвил он со слабой улыбкой, — просто позволь нам проводить тебя в палаты Огненосного. Для него будет честью принять тебя у себя в гостях.

— Э-э-э, а этот Огненосный вообще в курсе? — попробовал уесть Сеня стражника, подыгрывая ему, — все-таки ночь, а тут я припрусь. Свалюсь как снег на голову. Он-то, небось, распорядился только темницу для меня приготовить, а сам спать завалился. Гостя же нужно лично встретить… хотя бы встретить. Разве нет?

— Ты прав, Шайнма! — воскликнул стражник в приливе энтузиазма, — нужно доложить Огненосному… нет, хотя бы советнику Рэю! Все изменилось… мы разыскивали простого смертного, а не посланца Хаода.

«Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака», — вспомнилось Сене при этих его словах.

— Ты! — распорядился стражник, обращаясь к младшему напарнику, — скорее в палаты!

Тот успел подняться с колен. А Сеня — подумать, что смог бы без всяких молний нокаутировать его старшего, не отличавшегося богатырским телосложением, коллегу. Но больше ни на что ни Сене, ни стражнику времени не хватило.

Чьи-то руки (впрочем, нетрудно было догадаться, чьи) крепко ухватили новоявленного Шайнму за плечи и локти.

— Вот ты где, птичка, — раздался из-за спины и почти под ухом у Сени голос того из стражников, который давеча пробовал играть «доброго полицейского», — недалеко улетела.

А стражник-горлодер, роль бравший на себя прямо противоположную, обогнул незадачливого беглеца и встал лицом к лицу с Сеней. Копье свое нацелив ему на грудь.

— Ха! Молодцы, — сказал он, на миг обернувшись к парочке сослуживцев, оставленных стеречь ворота, — не такие уж вы и олухи. Обязательно о том доложу.

А следующие слова этого стража адресовались уже Сене:

— И о тебе я тоже доложу, мразь чужеземная. Не знаю, откуда ты приперся, но зря беготню эту устроил. И чуть не зашиб беднягу Грига.

«Вот как зовут того балбеса, гонявшегося за мной по двору», — понял Сеня.

— Хорошо, у тебя кишка тонка с ним сладить, — продолжал стражник, — только и смог, что напугать его своими ужимками да без факела оставить. А то если б убил, я бы прямо здесь тебе кишки выпустил.

С этими словами он чуток надавил острием наконечника копья на Сенин живот. Всего на мгновение, но и этого хватило, чтобы Сеня ощутил внутри себя холод — предвестник смертельной опасности и чувство собственного против нее бессилия.

Отодвинув копье, стражник продолжил:

— Но рано радоваться. Я обо всем доложу, когда мы тебя приведем. О том, что было… и чего не было. Как ты на стражу руку поднял, как удрать пытался. И… какие гнусные святотатственные речи выкрикивал, как поносил Огненосного, а с ним Хаода и других добрых богов. Твоя смерть будет ужасной, а Свидетели проклянут твою душу.

«Ну почему ты такой злой?» — захотелось в тот момент спросить Сене с укоризной и едва ли уместной в его положении иронией.

— Внешность у тебя, вроде, подходящая, — подытожил стражник, оглядев незадачливого беглеца с головы до ног под светом факела одного из бойцов, дежуривших у ворот, — Огненосный будет доволен.

И как назло, сделать ничего Сеня не мог. Хватка у державших его стражников оказалась железной. Даже пошевелить руками не получилось бы. А тем более метать молнии.

Спасение же пришло, как нередко бывает, с неожиданной стороны. Как видно, дежурившие у ворот стражники, в самом деле, поверили, что беглый постоялец оказался легендарным Шайнмой. Будь это не так, они бы успокоились, видя, что беглец все-таки попался. И уж тем более не выказывали бы возмущений, не стали бы за него вступаться.

Тогда как в данном случае…

— Ты как разговариваешь с посланцем Хаода, Грой! — недовольно прикрикнул на сослуживца один из стерегшей ворота парочки. Тот, что постарше.

Стражник, названный Гроем, покосился на него со смесью недовольства, брезгливости и недоумения. Как будто не боевой товарищ к нему обратился, и вообще не человек. Но подала голос мышь… или даже таракан, застигнутый за прогулкой на обеденном столе.

— Э-э-э… что это сейчас было? — затем процедил Грой сквозь зубы, еще более подчеркивая свое отношение к претензии сослуживца.

— Этот человек — Шайнма, чтоб ты знал, — не унимался тот, — а не простой бродяга-чужеземец. Шайнма вернулся…

— Это он сам тебе сказал? — Грой хмыкнул, а затем, снова повернувшись к Сене, сплюнул ему под ноги, — ведь так, да, дылда? Сам себя за Шайнму выдал? А если я скажу, что это я Шайнма, ты поверишь?

На это Сеня смолчал. Понимая, что вопрос был задан не для ответа. Но просто дабы подчеркнуть хозяйскую непринужденность стражника. Власть этого человека над другими смертными — даром, что мелкую, сиюминутную. А отсюда и непосредственность некую, словоохотливость.

— Или… это то, что я подумал? А, Рин? — Грой снова обратился к пытавшемуся вразумить его коллеге, — опять пьешь на посту? Смотри, если подтвердится, лично от меня плетей огребешь.

— А это тоже — кто-то пил на посту? — взревел напарник Рина, тыча Грою под нос подобранный с земли небольшой предмет. В последнем, приглядевшись, можно было узнать покрытый копотью наконечник копья. Все, что осталось от оружия, сожженного молниями Сени.

Что ж. К чести Гроя, даже этому тупому солдафону хватало ума не отвергать старую истину о том, что против факта нет аргумента. Стражник насторожился и, взяв наконечник из рук сослуживца, осторожно поднес его к глазам, внимательно и молча разглядывая не меньше минуты.

— Или… что, по-твоему, стало с нашими копьями? — добавил, насупившись, напарник Рина.

— Хороший вопрос, — пробормотал Грой уже без прежней разухабистой самоуверенности, — это правда, ты сделал, чужак?

Последний вопрос адресовался Сене и тот в ответ кивнул. Вслух произносить ничего не стал, сообразив, что в таком вот молчании с толикой отстраненности было свое достоинство. По крайней мере, на взгляд со стороны. И особенно на фоне беснования Гроя.

— Допустим, — продолжил тот, смерив Сеню взглядом, — но как по мне, это ни о чем не говорит. Слышал я, колдунов порой Хорвуг, хозяин ихний, наделяет такой силой, что они мечи руками гнут. Доспехи ратников из дружины самого Огненосного кулаком прошибают. Копье тоже измочалить им тоже по плечу. Почему нет? Но неужели мы поверим какому-нибудь захудалому прислужнику Тьмы… его поганому языку, что он — вернувшийся Шайнма?

Однако должного эффекта эта речь не произвела. Напротив — не без удовлетворения Сеня почувствовал, что руки стоявших за его спиной и державших его стражников разжались.

— То есть, как это? Получается, чужак — колдун? — подал голос один из них, — тогда лучше с ним не связываться… ну, такими малыми силами.

— Трус, — бросил сквозь зубы, как сплюнул, Грой.

— Я тоже лучше буду трусом, но живым, — возразил другой стражник; в нем по голосу Сеня узнал Грига, от которого удирал через двор, презрев его потуги на роль «доброго полицейского», — если он копья в порошок стер, то и нас может… так же. Если то, что я не хочу заживо сгореть — трусость, что тогда смелость? Голым на ель забраться?

А Сеня меж тем размял освободившиеся руки и огляделся, останавливая взгляд то на одном, то на другом из обступивших его стражников.

— Хотите, докажу, что я не колдун? — затем произнес он подчеркнуто дружелюбным голосом и, не дожидаясь ответа, пошарил рукой за пазухой. Пока не нащупал еще один предмет, оставшийся от родного мира.

Зажигалку. В которой еще осталось немного топлива.

— Неужели думаете, что сила Хаода покорилась бы прислужнику Тьмы? — изрек Сеня важно, а затем выщелкнул из зажигалки небольшой язычок пламени. Прикрывая этот огонек левой ладонью, чтобы не задул ветер, Сеня выставил правую руку с зажигалкой перед собой, будто факел Олимпийского огня, ни больше, ни меньше. И медленно повернулся, давая возможность стражникам посмотреть на это маленькое, рукотворное, сияющее в ночной темноте чудо.

Сеня понимал, что играет на грани фола, что Грой, как и любой из его сослуживцев, мог припомнить, что и Маждулы-Маслудаги способны породить огонь, притом, что считаются созданиями Тьмы. Наконец, топливо в зажигалке могло закончиться в самый неподходящий момент, превратив мистическое (с точки зрения стражников) зрелище в конфуз.

Но топлива хватило — с подчеркнутой непринужденностью Сеня погасил огонек. А мифология здешняя еще не доросла до той стройности, внутренней непротиворечивости картины мира, с какой до наших дней дошли мифы и легенды Древней Греции, русские народные сказки или скандинавские саги. Пока что противоречия принятым концепциям не пытались объяснить, пусть даже притягивая за уши. Их просто игнорировали. Так что про Маждулов с их огненным дыханием банально… не вспомнили.

— И руки его рождали огонь, — прошептал Григ с восторгом, — или метали?..

Что до Гроя, то он… нет, на колени не бухнулся — видать, гордость этого стражника была слишком велика. Даже перед лицом посланника небес. Так что он просто снял шапку и прижал ее к груди, на Сеню глядя едва ли не с преданностью приведенного с мороза и накормленного пса. Глядел и молчал.

— Доложить надо, — жалобным голосом напомнил Рин, внося в торжественную атмосферу момента толику диссонанса, — в палаты…

Слыша слово «палаты» применительно к месту обитания здешнего владыки, Сеня чуть ли не вопреки рассудку и логике представлял себе нечто роскошное. Грандиозное и вычурное снаружи и богато обставленное внутри. Просто-таки гнездилище вышколенных лакеев; идеальное место, чтобы проводить балы, клеить красавиц с томными взорами да хрустеть… уж если не французской булкой, то хотя бы хлебобулочными изделиями местного производства.

Анахронизм на стереотипе и неуместностью в общих городских интерьерах погоняет! Но, видимо, переводчик с местного наречия, прописавшийся в Сенином мозгу после пребывания в тумане из Бовенгронда, подобрал не самый удачный эквивалент местного термина. С ними, переводчиками автоматическими, такое случается. А отсюда — неизбежный ассоциативный ряд, подкрепленный также иностранными словами со схожим написанием. Английским «palace», что переводится как «дворец». Итальянским «палаццо», обозначающим примерно то же самое. И, наконец, своей, доморощенной пословицей «от трудов праведных не наживешь палат каменных», говорившей о роскоши, простым честным работягам недоступной.

Потому, увидев резиденцию Огненосного в серых предрассветных сумерках, Сеня испытал толику разочарования. Хотя, казалось бы, весь этот город в своей брутальной, даже диковатой практичности вообще-то и не давал поводов очароваться. Или давал, но очень уж специфическим выходило очарование. Как специфично… ну, скажем, удовольствие от поглощения жирных и острых блюд.

И все же «палатам» следовало отдать должное. На общем фоне города они смотрелись столь же гармонично, как пьяница в кабаке, как очередная крыса или бездомная собака посреди помойки. Ну, или как лишняя роза в цветнике, если предыдущие сравнения кому-то показались не слишком лестными.

Конечно, дом, в котором обитал местный правитель, был велик и целиком выстроен из камня. Плюс казался еще больше, просто-таки возвышался над грешной землей с жилищами подданных, поскольку сам располагался на вершине холма.

Но и только! Никаких архитектурных излишеств на нем не имелось. Просто каменная коробка с совсем уж узенькими окошками-бойницами, лезть в которые нелегко, зато из них очень удобно стрелять. А на пологой крыше с не меньшим удобством можно было бы поместить пару-тройку катапульт или баллист, способных неплохо проредить ряды толкущихся у подножья холма врагов… ну или вздумавших побузить подданных. Править коими здесь, очевидно, привыкли больше кнутом, чем пряником.

А чтобы еще более затруднить штурм «палат» и особенно приближение к ним супостатов на расстояние, неудобное для обстрела с крыши, холм вышеназванный был обнесен частоколом.

В общем, резиденция городского правителя больше походила на форт, чем на дворец. И внутреннее убранство вкупе с самим Огненосным оказалось ей под стать.

Темные или скудно освещенные факелами помещения, через которые провели Сеню. Конечный пункт его пути — тронный зал, представлявший собой такую же полутемную комнату (холодную, вдобавок) и скудно обставленную. Со звериной шкурой вместо ковра на полу. И с небольшим каменным помостом, три ступеньки которого вели к тому, что более-менее могло бы сойти за трон — деревянному креслу, чья высокая спинка была единственным реверансом в сторону властительного высокомерия.

Сам хозяин палат и всея города внешностью своей напоминал Сене льва, захоти тот принять облик, близкий к человеческому. А отчасти — эстрадного мэтра, бывшего мужа почти не стареющей примадонны. При условии, конечно, если б мэтр сей жил именно в такой, не перегруженной благами цивилизации, обстановке. Хуже бы питался (что не лучшим бы образом сказалось на росте), не пользовался бы услугами стилиста. И одевался бы отнюдь не в бутике.

Рядом с троном и восседавшим на нем Огненосным — лохматым, бородатым и коренастым — стоял мужчина средних лет, чья внешность казалась Сене почти интеллигентной. По крайней мере, на контрасте с варварским имиджем самого правителя. Был этот, приближенный к августейшей особе, субъект изящного телосложения, носил костюм из темно-зеленой ткани, а лицо его (с высоким лбом, кстати) украшала небольшая черная бородка, ближе к носу переходившая в столь же компактные усы.

— Огненосный правитель города, — представил сидящего на кресле с высокой спинкой этот, стоявший с ним рядом человек, после чего выдержал паузу в пару секунд. Ждал, по всей вероятности, что Сеня то ли поклонится трону и его обладателю, то ли даже на колени падет.

В любом случае, новоявленный Шайнма не стал делать ни того, ни другого. Сочтя, что негоже посланнику высших сил кланяться каким-то там смертным властителям. Пусть знают — он выше всего этого.

Если Сенин отказ отдать правителю все подобающе почести и задел самого Огненосного или его клеврета, то виду ни тот ни другой не показали.

— Советник Огненосного Рэй, прозванный Зорким, — после паузы представился сам человек в зеленых одеяниях.

— Ты и в самом деле Шайнма, посланник Хаода? — затем осведомился сам правитель. Голос его был низкий и грубый, как рычание крупной псины.

Вместо лишних слов (ибо уже успел усвоить, что в этом мире верят, прежде всего, делам), Сеня подошел к одному из факелов, висящих на стене. Зажечь этот факел отчего-то забыли, и Сеня поспешил исправить эту несправедливость с помощью зажигалки. Сначала продемонстрировал всем присутствующим в зале, от правителя до приведших его стражников маленький огонек, возникший, словно прямо из ладони назвавшегося Шайнмой. А затем превратил маленький огонек в пламя побольше, коснувшись этой рукой факела.

Не без удовольствия (запрятанного, впрочем, в глубине души) Сеня заметил, что советник Рэй нервно кашлянул от такого зрелища. Сомневался, не иначе.

А вот стражников во главе с Гроем подобной демонстрацией было не удивить… уже. Так и остались стоять по стройке смирно и с каменными лицами. Или просто такое поведение предписывалось им уставом?

Между тем Сеня перешел ко второму этапу демонстрации. Растопырив пальцы правой руки, он нацелил ее на противоположную стену тронного зала и мысленно призвал чудо-имплантат. Мгновение — и из руки ярко светящейся змеей выскользнула молния и, пульсируя, протянулась через весь зал. Чтобы, в конце концов, удариться в камень стены и рассыпаться искрами, оставив после себя небольшую выбоину.

— Это не предел, — пояснил Сеня, — просто я не хотел портить имущество Огненосного.

— Вроде бы все сходится, — вполголоса проговорил правитель, подавшись в сторону советника Рэя и облокотившись на один из поручней трона.

— Можно проверить, Огненосный, — отвечал тот.

А затем окликнул бестолково шлявшегося по дому слугу, незаметной внешностью своей напоминавшего мышонка. Подобно этому зверьку, слуга надеялся незаметно прошмыгнуть прочь из зала, куда он как бы между делом забрел. Но советник правителя не зря носил прозвище Зоркий.

— Эй, ты! — велел он слуге, — сходи ко мне в покои и принеси свиток… «легенду о Шайнме».

«Еще один вероятный прокол автоматического переводчика, — подумал при этом Сеня, — даром, что волшебного. Покои, видите ли. Наверняка эти «покои» комнатушкой являются, где только и поместится, что стул, стол да спальное место».

Что до слуги, то он в ответ лишь развел руками да потупил взор. Какой, мол, свиток? Какая «легенда»?

— Так ты неграмотный что ли? — чисто риторически вопрошал Рэй со смесью раздражения и разочарования в голосе, — ну ладно. Сам схожу, Огненосный. Я быстро.

И он двинулся к выходу из тронного зала легким энергичным шагом. Чтобы вернуться обратно пару минут спустя, держа в руке свернутый в трубочку пергаментный свиток.

— Значит, так, — начал советник, снова встав у трона и развернув свиток, причем держа его так, чтобы на пергаментную поверхность падало как можно больше света от ближайших факелов, — «Были давным-давно времена, когда мир лежал во Тьме и холоде. И Хорвуг, бог Тьмы, властвовал над миром, держа в страхе каждую тварь живую».

Читал Рэй Зоркий не нараспев, как можно было ожидать, и точно не как пономарь — чувство, толк и расстановка в его речи все же присутствовали. Только вот голос звучал как команда на плацу. Преувеличенно строго.

— «Но пришел Хаод, бог Света», — продолжал советник, — «и повесил солнце в небе. И прогнало солнце Тьму, и загнало Хорвуга, бога Тьмы в подземные бездны, и напитало землю теплом живительным. От тепла этого расцвела земля, и люди вышли из темных нор, где прятались от мрака и холода».

«Вроде общие места в мировой мифологии, — зачем-то подумалось Сене, — а может, искаженные воспоминания о ледниковом периоде. Хотя стоп! Смотритель говорил, что ничего такого в этом мире не было».

— «Разгневался Хорвуг, бог Тьмы», — продолжал вещать Рэй, — «и сказал: закрою я солнце твое, Хаод, бог Света! И нашлю страх на творенья твои пуще прежнего».

— Ближе к делу, — ворчливо подал голос Огненосный.

— «И разверзлась земля», — несколько быстрее начал читать советник, — «и вышли из нее твари, видом ужасные, называемый Маждулами».

— Примерно так оно и было, — не удержался Сеня и запоздало заметил, что произнес эти слова вслух.

— «И заполонили Маждулы небо. И были у Маждулов крылья черные, от которых не стало видно солнца. И снова холод и страх на земле поселились. Но сжалился над людьми Хаод, бог Света, и послал им в помощь Шайнму, великана с вечно юным лицом».

При этих словах оба, правитель и советник, не сговариваясь, покосились на Сеню.

Что ж, по сравнению с хелема он действительно казался великаном — точнее, это хелема казались бы человеку Сениного родного мира доходягами и недомерками. Потомки их стали лучше питаться, благодаря чему несколько прибавили в росте. Но тоже не так, чтоб принципиально. Даже здоровяк Огненосный был Сени хоть немного, но пониже.

Что до «юной» внешности того, кого здесь прозвали Шайнмой, то тут нужно остановиться отдельно. Еще в родном своем мире Сеня заметил, что при наличии бороды человек выглядит старше на несколько лет. Сам он, правда, брился не для того, чтобы молодо выглядеть, а потому что его банально раздражал зуд от растущей щетины и потливость лица, которую эта щетина добавляла. Так что даже в свое давешнее (и завершившееся в другом мире) путешествие за рулем Сеня прихватил бритвенный станок и тюбик с пеной. А потом, оказавшись среди хелема, растягивал запасы пены, как мог долго, избавляясь от щетины, едва она нарастала слишком заметно.

Существовал слух (вроде бытового суеверия), что с бородой-де теплее в морозы. Сеня не знал, насколько это соответствовало действительности, зато был уверен, что для разного рода паразитов лишние волосы у человека — что ковровая дорожка, ведущая к пятизвездочному отелю с вывеской «Добро пожаловать!». Потому даже с наступлением холодов Сеня не отступал от этой своей привычки, снося равнодушно косые взгляды хелема, удивлявшихся очередной причуде небожителя. И только истощение запасов пены вкупе с недостатком воды вынудили его свести частоту бритья до минимума. Так что к моменту перемещения на пять тысяч лет тому вперед красовалась на Сенином лице щетина, какая бывает у алкоголиков после примерно недельного запоя.

Но это по современным Сене меркам. А на фоне густых бород что хелема, что их потомков — этого непременного атрибута зрелости — выглядела щетина не слишком солидно.

Убедившись, что никто вроде не врет, ни Сеня, ни легенда, правитель и советник вернулись к изучению свитка.

— «Руки Шайнмы рождали огонь и метали молнии», — читал Рэй Зоркий, а Сеня мысленно поймал стражника Рина, первым поклонившегося ему в эту эпоху, на неточности цитаты, — «и пришел Шайнма к людям народа избранного, и сказал: вот огонь мой, он согреет вас в холод и отгонит Тьму. А вот молнии мои, они помогут вам в битве с Маждулами. И поднялась рать человеческая, и Шайнма во главе ее».

— Простите, что перебиваю, — снова не удержался и подал голос Сеня, — но тут, в легенде, некоторые преувеличения. Жидковатая рать тогда получилась.

Огненосный пожал плечами, а советник его и вовсе остался бесстрастным. Тебе, мол, виднее. Раз ты сам при этом деле присутствовал.

— «И была битва великая», — еще большее преувеличение озвучил Рэй, — и были Маждулы, кто убит, а кто загнан обратно, в бездну темную, обитель Хорвуга».

— Похоже на правду, — подтвердил Сеня, имея в виду, однако, лишь исход битвы.

А вот продолжение этой «прохладной истории» ему не понравилось.

— «Но как бы ни был Шайнма могуч, но был он смертельно ранен в битве», — прочел советник, — «три соратника его присутствовали при этом: Хуб Премудрый, Кланг Храбрый и Гиз Могучий.

«Речь, видимо, о Хубаре идет, — сообразил Сеня, — и о Каланге. Те еще соратники, кстати. А кто же такой этот Гиз? Наверное, один из здоровяков, с которым логово Масдулаги закрывали. Уж не он ли меня в это логово спихнул?!»

Последний (и весьма щекотливый, даже неудобный кое-кому) момент легенда просто не сохранила. Оно и понятно: пишут легенды, как и историю вообще, те, кто остался жив. Ну, или остался в своем времени.

А взамен легенда сообщала следующее:

— «И велел Шайнма, кровью истекая, трем свидетелям его смерти сохранить историю эту и нести слово о Шайнме народу своему и другим народам, заблудшим во Тьме и дикости. И детям свидетелей, и детям их детей передался этот долг». Собственно, наши нынешние Свидетели — потомки тех троих.

«Типа касты жрецов», — подумал Сеня, а вслух почти выкрикнул:

— Вранье! Эти трое сами пытались убить меня. Но Хаод пришел мне на помощь и забрал к себе! На небо! А свидетели так называемые переврали историю. Так, чтобы сами себя оправдать! И их потомки продолжают пересказывать эту ложь!

Он не знал, какие мысли и чувства обуревали правителя, пока тот слушал полную праведного гнева речь новоявленного Шайнмы. А Огненосный, оставаясь внешне спокойным словно слон, внутренне торжествовал. Он-то рассчитывал на появление таинственного чужака, как на повод к войне — неплохому средству укрепления собственной власти. Но тот подарок, что принесли правителю высшие силы, превосходил даже самые смелые его мечты и ожидания.

Не много не мало, сам Шайнма, посланник Хаода, вернулся в этот мир. Причем имея на так называемых Свидетелей зуб. И было бы глупо не использовать данное обстоятельство в собственных целях.

— Что ж, — начал Огненосный таким тоном, будто приговор выносил, хотя в некотором смысле так и было, — обманули наш народ те трое, совершив святотатство. На самого небесного посланника покусились. И ответ за это преступление должны держать нынешние Свидетели — по закону крови. Огнем и Светом клянусь: я не оставлю его безнаказанным. Но и мне нужна твоя помощь, Шайнма, посланник Хаода.

Конечно, просьба о помощи из уст самого правителя удивила Сеню. Но больше своей внезапностью, чем неуместностью. Да и длилось это удивление совсем недолго. В конце концов, в Сенином родном мире тоже хватало примеров, когда первоначальное впечатление и даже устойчивый имидж оказывались обманчивыми. Среди глав государств — в том числе.

Присмотришься, скажем, к какому-нибудь вождю, народом избранному, от имени народа и о служении своему народу говорящему. И понимаешь, что держит этот вождь любимый им народ железной рукой. Да так крепко, что и не снилось самодержцам старых времен.

Или, напротив, к какому-нибудь монарху приглядишься — сидящему на троне, с короной на голове, с гвардейцами да во дворце роскошном. И поймешь, что его или ее величество не то что не властитель своей страны, но даже не сколь-либо весомая политическая фигура. А просто дань традиции. Что-то вроде музейного экспоната. Пусть даже это «главный экспонат» вроде лирической героини знаменитой песни «Ленинграда» — реальная его ценность, не говоря уж про способность влиять, стремится к нулю.

Вот и в случае с этим Огненосным не стоило обольщаться. Он мог сколько угодно изображать из себя сурового владыку, держащего в руках жизнь и смерть каждого из своих ничтожных подданных, и одновременно звероподобного полудикаря, способного без лишних раздумий лично снести голову любому, кто хотя бы бросит на него косой взгляд. А реальная власть все равно находилась совсем в других руках. Что и неудивительно, если подумать. Ведь правитель властвовал лишь над телами подданных. Тогда как жрецы-Свидетели повелевали их душами. И плох был бы Огненосный как правитель, если бы мирился с таким положением дел.

План, ключевая роль в котором отводилась новоявленному Шайнме, изложил не сам правитель, а советник Рэй. Сене надлежало в разгар дня прогуляться по городу. И перед каждой мало-мальски многочисленной толпой повторить свое маленькое представление, данное сперва пятерке стражников, а затем и Огненосному.

А когда толпа доходила до нужной кондиции (то есть, уверовала, что странный прохожий действительно послан самим Хаодом) наступал второй этап плана. Следовало сообщить людям, что Свидетели не первую тысячу лет обманывают их. Что никакие их предки были не соратники Шайнме, а вероломные предатели, едва не погубившие посланника Хаода. Но он, хвала небесам, не погиб. И теперь вернулся, чтобы свершить возмездие.

— А куда идти-то? — спросил Сеня, когда Рэй закончил излагать свой замысел, — за толпой?

— Лучше всего с рынка начать, — отвечал советник, — там обычно больше всего народу собирается. Особенно ближе к полудню. А дальше можно другие площади посетить… перекрестки. Особенно поближе к центру города. Возможно, и в кабаки наведаться лишним не будет.

— Ты не волнуйся, — подал голос правитель, — я тебе в помощь пару бойцов из дружины отряжу. Они и заблудиться не дадут… и если кто напасть захочет — отгонят.

— Ну… я так-то и сам не беззащитен, — сказал Сеня, — но за эскорт — благодарю. И, кстати…

Он снова повернулся к Рэю.

— …а в храмы тоже заходить придется?

— Зачем? — на лице советника, обычно невозмутимом, мелькнуло удивление наивностью небесного посланца, — если хочешь избавиться от муравьев или ос, ты же не суешь руку в муравейник. И в осиное гнездо пальцем не тычешь.

— А чтоб прихожан на Свидетелей натравить? — с хулиганским блеском в глазах предложил Сеня.

— Их не так много, — отмахнулся Рэй, — даже в главном храме. То один зайдет монетку пожертвовать, то другой — о ритуале договориться. Так что там из людей только Свидетели в основном и присутствуют. Обряды совершают, жертвы приносят.

Сене после такого объяснения осталось лишь неловко замолчать. Приняв тот факт, что храмы этого мира могли вовсе и не походить на современные, знакомые ему, культовые сооружения. Эпоха язычества как-никак на дворе. До коллективных молитв и других подобных ритуалов потомкам хелема было еще расти и расти. А пока они считали, что даже самая худосочная животинка, сожженная на алтаре, для высших сил ценнее самой искренней молитвы.

— И вот еще что, — советник Рэй поспешил разбавить Сенину неловкость, — это, кажется, твое.

С этими словами он протянул собеседнику нож, украденный у того во время прогулок по городу. С радостным удивлением (успел ведь уж даже смириться с его утратой!) Сеня взял нож правой рукой. Осторожно так взял, медленно. Точно боялся спугнуть удачу.

— Не скажешь, из чего он сделан? — поинтересовался советник затем.

— Знаю лишь, что он выкован в Небесной Кузнице Хаода, — робко отвечал Сеня, про себя понимая, что объяснение так себе и явно высосано из пальца. Тем более что едва ли местная мифология предусматривает наличие у Хаода какой-то Небесной Кузницы.

Но что делать? Сеня с самого начала пребывания в этом мире зарекся толкать его обитателей по пути прогресса. Не знают они железа пока — и не надо. В свое время все равно узнают, как это сделали Сенины предки. Эволюция предпочтительней революции.

К счастью, что Рэй, что Огненосный, объяснение Шайнмы приняли. Не стали допытываться, развивая эту тему.

Прежде чем выйти в народ, Сене было позволено выспаться. Да, ночь почти прошла, скоро должны были запеть петухи, взойти солнце и зашевелиться местные работяги, которых тоже, как волков, ноги кормили, а не только руки. Но Сене на работу спешить не приходилось, а от солнца можно и ставнями закрыться.

Для ночлега ему выделили, вопреки ожиданиям, не клетушку-пенал, а комнату довольно просторную, но холодную как, похоже, и всякое помещение в этом каменном мешке. Так что спать пришлось мало того, что, не раздеваясь — к этому-то Сеня привык, да и паразитов, что наверняка водились и здесь, лишний раз искушать не хотелось. Вдобавок, поверх одеяла Сеня был вынужден укрыться звериной шкурой, не иначе как для таких целей предусмотренной.

Только так невольному гостю палат Огненосного удалось согреться и уснуть. Но вот проспать удалось недолго.

Виною тому оказался давешний безликий слуга, вроде как без толку шнырявший по палатам, и будто по ошибке заглянувший «на огонек» в тронный зал.

Говоря об этом слуге, начать следует с того, что в палатах он впервые объявился вскоре после воцарения нынешнего правителя. Меньше луны минуло с тех пор, как Герт стал Огненосным и занял жесткий деревянный трон, когда в коридорах и комнатах большого каменного дома на укрепленном холме появилось это неприметное существо — не приносящее ни заметной пользы, ни вреда… вроде бы. И было бы глупо считать это совпадением.

Те, кто приложил руку к восхождению на престол Герта, поспособствовали и трудоустройству того слуги, чье имя мало кто знал, а внешность трудно было запомнить. Причем надо сказать, что работал этот притворяющийся слугой человек на клан Свидетелей не за страх, а за совесть. Будучи одним из тех сирот, которых люди в белых плащах брали под опеку, он испытывал к ним теперь просто-таки собачью преданность.

До священных таинств этих питомцев своих Свидетели обычно не допускали, шансы кого-нибудь из них однажды тоже надеть белый плащ были мизерны до ничтожности. Клан отводили им роль дармовой рабочей силы, не слишком, впрочем, обременяя. За что, в свою очередь (а также из чувства благодарности), подопечные их даже не думали бунтовать.

Что до данного конкретного воспитанника, то его обязанности на фоне трудового бремени большинства выглядели даже синекурой. Пока другие прибирались в храмах или домах Свидетелей, готовили им пищу и стирали одежду, тот, кого заслали в палаты правителя, только и должен был, что подглядывать за самим Огненосным и его свитой, подслушивать разговоры да докладывать обо всем подозрительном лично Первому Свидетелю.

От обязанностей своих этот так называемый слуга не отлынивал, полагая их честью для себя. И о визите некоего человека, не иначе как в гнусной гордыне назвавшегося священным именем, разумеется, знал. Еще он присутствовал при разговоре этого самозванца с правителем. А то, что услышал слуга-соглядатай, ему ужасно не понравилось. Как не пришлось бы наверняка по нраву Первому Свидетелю — притворяющийся слугой это понимал, будучи неприметным, но не глупым.

Обычно он спешил с докладом поутру. Отлучившись из палат под предлогом визита к торговцам — договориться о поставке в резиденцию Огненосного провизии, дров или целебных снадобий. Но в этот раз случай был исключительный. «Слуга» понимал, что если даже успеет доложиться, патрону его останется слишком мало времени, чтобы что-то решить. А тем более предпринять.

Потому сей засланный Первым Свидетелем казачок решил действовать сам. Считая, что инициатива вовсе не наказуема даже для раба, если идет на пользу его хозяину. О том же, что Первый Свидетель предпочел бы решить внезапно возникшую проблему не столь прямолинейно и грубо, слуга-шпион не подумал.

Спустя час после беседы в тронном зале, когда ее участники разошлись, вернувшись к прерванному сну, он отправился к комнате, выделенной самозваному Шайнме. Перепутать так называемый слуга не мог. Во-первых, он лично провожал этого святотатца в отведенные ему покои. А во-вторых, за годы пребывания в этой каменной громадине, он научился прекрасно ориентироваться в ее помещениях и переплетениях коридоров.

Толкнув тяжелую дубовую дверь, «слуга» шепотом ругнулся коротко: мерзкий самозванец оказался вовсе не доверчивым лопухом — заперся изнутри на засов. Так что от первоначального замысла, тихо и незаметно прирезать его во сне, пришлось отказаться. Но надежда на благополучный исход оставалась. При условии, что соглядатай Первого Свидетеля будет действовать аккуратно вначале и быстро, внезапно, в конце.

Стоя у двери почти вплотную, так называемый слуга постучал по ней костяшками пальцев — мягко, но торопливо. Затем прислушался, приложив к двери ухо, и не уловив изнутри никакого отклика, повторил стук. На этот раз чуть громче. Настойчивей. И одновременно озираясь по сторонам: каждое мгновение ожидая, что из-за поворота коридора покажется воин из дружины правителя или другой слуга — настоящий.

В этот раз реакции с другой стороны двери он дождался.

— Блин, ну кто еще там? — еле слышно донесся, приглушенный толстой дверью, недовольный сонный голос, — если хотите, чтоб я вам помог… дайте поспать. Хотя бы! Я же не прошу себе красну девицу и полцарства.

— Ш-шайнма, — вполголоса произнес неприметный слуга, ожидая, что в следующее мгновение Хаод испепелит его; покарает за то, что он назвал этим именем ничтожного чужака и колдуна вдобавок, — Огненосный зовет тебя… в тронный зал. Это срочно.

Чьи-то шаги простучали по каменному полу коридора неподалеку, и «слуга» уже приготовился брать ноги в руки. Но в этот раз, похоже, судьба и небо были на его стороне — шаги удалялись и скоро затихли: как оказалось, невидимый ходок шел совсем в другую сторону.

— Да пошел бы он, — снова донеслось из-за двери, — блин… нет, я понимаю, так нельзя. Ладно.

С этими словами и колоссальной неохотой Сеня выбрался из-под теплой шкуры в душноватый холод комнаты и направился к двери.

Приложивший ухо к двери «слуга» не без радости услышал легкие шаги с другой ее стороны. И уже шарил рукой за пазухой — в поисках кинжала.

Отодвинув засов, Сеня отворил дверь и уже приготовился переступить порог, как ему навстречу метнулся из темноты коридора маленький острый клинок.

Рука безликого «слуги» целила в глаз Сене — так, чтоб наверняка. Без шансов на выживание. Но в последнюю долю секунды Сеня успел отпрянуть, а еще чисто рефлекторно выставить перед собой руку. Так что острие кинжала лишь скользнуло по ветровке, прорвав ткань и оцарапав руку.

Рукав мгновенно потемнел от крови. А лазутчик Первого Свидетеля пожалел, что оружие его не было отравлено. Тогда святотатец, спевшийся с правителем, был бы обречен, получив даже несерьезную с виду рану.

Но чего не было, того не было. Тем более что яд тоже следовало где-то раздобыть, что требовало, как минимум, времени.

— Т-ты! — выпалил Сеня, пораженный внезапным нападением, — что еще за хрень? Ты чего?

Не ответив, «слуга» предпринял новую атаку, на этот раз метя в живот. Сеня попятился, уходя от удара и прижимая раненую руку. На беду — правую.

Левой рукой он, вспомнив про дверь, толкнул было ее от себя, чтобы следом запереть, но не успел. Притворявшийся слугой типчик оказался проворней и успел заскочить в комнату.

Вскинув здоровую руку, Сеня мысленно обратился к имплантату — спешно, в панике. Молнии засверкали между его пальцами… но даже нацелить их на слугу-убийцу Сеня не успел. Тот сделал новый выпад кинжалом, целя в вену его левой руки. Сеня едва отклонился в сторону, а секунду спустя молнии погасли, словно втянувшись обратно в ладонь.

— Твои колдовские штучки тебе не помогут, — процедил «слуга» злорадно. Даже несмотря на темноту комнаты, Сеня видел… нет, скорее, почувствовал его хищную усмешку.

А затем атаковал сам. Не размениваясь на «колдовские штучки» — просто пнул, метя чуть ниже живота противника и используя преимущество своего высокого роста.

Слуге-шпиону в свою очередь тоже стоило отдать должное. От удара Сениного он успел прикрыться, выставив колено. Но все равно удар вышел мощный — усиленный адреналином.

Незадачливый убийца взревел от боли. И, не удержав равновесия, опрокинулся на пол.

Сеня двинулся на него… и пару мгновений спустя сам оказался на полу, сбитый подсечкой «слуги». А тот уже привстал, выставив кинжал перед собой.

— Эй! Что это здесь? — в следующий миг донесся со стороны двери голос… женский. С факелом в руке на пороге комнаты показалась девушка заурядной крестьянской внешности. Излишне плотная, ширококостная по стандартам красоты Сениного родного мира. И с круглым простодушным лицом.

Тоже служанка, не иначе. Но вроде настоящая. С коварным убийцей, который только притворялся слугой, не связанная.

Что до самого псевдо-слуги, то, заметив эту нежданную гостью… и внезапную нежелательную свидетельницу, он мячиком подскочил на ноги и молча ринулся с кинжалом на девушку.

Этот рывок несостоявшегося душегуба позволил его столь же несостоявшейся жертве выиграть немного времени. Ровно столько, сколько его требовалось, чтобы вновь призвать на помощь имплантат «Нафаню», чтобы помощь эту в виде молний от него получить и, наконец, нацелить руку с пульсирующими на ладони электрическими змейками в спину «слуги».

Молнии прошили его за долю секунды до того, как соглядатай Первого Свидетеля ухватил служанку одной рукой за волосы, чтобы затем проколоть кинжалом ей горло.

Завоняло гарью… горелым мясом, горящими тряпками. Громко всхлипнув, служанка попятилась в коридор, словно несостоявшийся убийца продолжал внушать ей страх, даже превратившись в обгоревший труп. Хотя, скорее всего, догадался Сеня, испугалась она его. Любителя метать молнии в домашних условиях.

Мгновение спустя, впрочем, девушка снова заглянула в комнату — робко, растерянно.

— Так это ты? Шайнма? — столь же робко осведомилась она, — о котором слухи ходят?..

— Насчет слухов не знаю, но да, — отвечал Сеня, устало поднимаясь на ноги, — я Шайнма… а эта гнида попыталась меня убить.

С этими словами он подошел к трупу «слуги» и легонько толкнул его носком кроссовки.

— Не могла бы ты убрать его отсюда, — попросил Сеня, — ну или позвать кого-нибудь. А то воняет.

— Конечно, — проговорила девушка.

Тоже подойдя к трупу, она ухватилась за одну из его ног; потянула, попытавшись выволочь из комнаты. Что сделать было не очень-то удобно, когда одна рука у тебя занята факелом, а ноша отнюдь не обладает легкостью пушинки.

Поняв, что переоценила свои силы, служанка бросила: «Сейчас позову кого-нибудь» и выскользнула за дверь. Но уже мгновение спустя снова заглянула в комнату.

— Но кто мог захотеть убить посланника Хаода? — недоуменно произнесла она.

— Уж поверь, — с толикой усталого раздражения молвил Сеня, — встречаются на земле и такие люди. Причем мне — уже не первый раз.

Хорошо, хоть рана оказалась несерьезной. А в палатах нашелся человек, способный и обработать ее, и перевязать. Причем, что ценно, не сопровождая полезные свои действия плясками с бубном, выкриками тарабарщины и пассами рук.

Благодаря этому лекарю Сениной жизни вроде ничего не угрожало… пока. Попытка неприметного типа, как оказалось, только притворявшегося слугой, доделать то, что не вышло пять тысячелетий назад у вероломных хелема, окончилась неудачей.

Но то была лишь ложка меда на дне емкости, заполненной такой субстанцией, рядом с которой даже деготь не так плох и вообще полезен. Беда же заключалась в том, что разбуженный этой мразью с кинжалом, после схватки, ранения и визита к лекарю Сеня только и смог, что поваляться на выделенной ему кровати еще пару часов. И убедиться по их истечении, что уснуть ему снова не удастся.

Потому «в народ» новоприбывший Шайнма вышел не выспавшимся, раздраженным и мрачным; с тяжелой как с похмелья головой. Не самое подходящее состояние, чтобы сеять разумное, доброе, вечное. Зато для того, чтоб судить неправедных (строго) и карать (сурово), утренний настрой Сени оказался в самый раз.

По крайней мере, завтраком его в палатах накормили. Причем еды не пожалели, словно ощущая вину за неоднократно нарушенный сон. Вот только усилия прислуги Огненосного пропали втуне — удовольствия от трапезы Сеня не ощущал. Причем не только из-за недостатка отдыха, но и по причине вполне закономерного опасения быть отравленным. Ибо мало ли, сколько тайных злоумышленников могло окопаться среди слуг. Бдительность обитателей палат, если таковая вообще имела место, направлена была, как оказалось, вовне, за пределы опоясавшего холм частокола. Следить же друг за дружкой у соратников, приспешников, прислужников и приживал правителя было не принято. А тем более доносить на коллегу, соседа или просто подозрительную личность. Как при такой беспечности сам Огненосный сохранил и власть, и жизнь, оставалось только гадать. И искренне удивляться.

Впрочем, немного пошевелив мозгами уже на свежем воздухе, Сеня приблизился-таки худо-бедно к пониманию истинного положения дел. Не зря же правитель попросил у него помощи, едва убедившись, что перед ним не какой-то Вася Пупкин, а небесный посланник. Причем настроенный по отношению к жрецам-Свидетелям с явной неприязнью.

Очевидно, смекнул Сеня, отношения между Свидетелями и Огненосным строились по принципу, напоминавшему любимую грабителями формулу «кошелек или жизнь». В данном случае негласный договор правителя со жреческим кланом звучал как «власть или жизнь». То есть, уступив реальную власть Свидетелям, Огненосный мог не волноваться за свою жизнь.

Иными словами, ситуация была куда серьезней, чем показалось Сене на первый взгляд. Свидетели не просто досаждали правителю, играя роль какого-то противовеса, вроде народных трибунов в Риме или бояр на Руси, не давая ему править по желанию собственной левой пятки. Они, по сути, и правили городом от имени Огненосного, с чем последний не очень-то смирился. Но теперь судьба сжалилась над правителем-марионеткой, подсунув в лице Шайнмы неожиданный козырь в борьбе за власть. Он же способ лишить Свидетелей авторитета в народе — а ни на чем другом, как считал по наивности Огненосный, влияние их не держалось.

Увы, недавнее покушение на Сенину жизнь показало, что есть у клана жрецов и другие рычаги, позволявшие разворачивать государственную машину в нужном им направлении. Так что правителю, если он вздумал подложить Свидетелям нечто парнокопытное и хрюкающее, следовало для начала укрепить собственные тылы. Ибо договор, если кто-то его нарушает, рано или поздно становится недействительным для обеих сторон. И то, как скоро после разговора с Огненосным и его советником по Сенину душу пожаловал душегуб с кинжалом, говорит о том, что произошло это, скорее, рано. Донельзя шустро среагировали по другую сторону баррикад.

Впрочем, все перечисленные нюансы оставались головной болью, прежде всего правителя, а не Сени. От последнего требовалось сделать свою работу — прилюдно разоблачить вранье Свидетелей, на его стараниях паразитировавших. И надеяться, что уж тогда Смотритель Замка-Над-Миром пойдет навстречу своему эмиссару и вернет его домой.

Этим Сеня и занялся, придя в сопровождении двух воинов дружины Огненосного на рыночную площадь.

То был этакий лабиринт из дощатых лотков, заваленных мешками с зерном, овощами и фруктами, рыбой и кусками мяса; завешанных тканями и готовыми предметами одежды. Продавали здесь и живую скотину: коровы, козы и овцы стояли, привязанные к специально выделенным столбам, равнодушно поглядывали на толпящихся вокруг покупателей и время от времени подавали голос, словно напоминая о себе.

Кто-то торговался у лотка с одеждой. Причем сам торгаш, не желавший уступать ни грошика, имел вид оскорбленной невинности, будто королевские мантии продавал, а не простые домотканые штаны и рубашки.

Кто-то не покупал, а просто смеялся в голос… не иначе как над торговцем мясом, чей товар успела присмотреть для себя явно неплатежеспособная дворняга. И незаметно стянула с прилавка кусок, лежавший поближе к краю. Точнее, заметить-то ее торгаш заметил. Но только в последний момент, когда поздно было что-то предпринимать. Только и осталось, что шугнуть дворнягу палкой, а затем ею же замахнуться на ту компанию подростков, что восприняли произошедшее, как веселую комедию.

— А ну пшли вон! Бездельники! — сопроводил торговец свой жест такими словами. И юные весельчаки послушно удалились… впрочем, с подчеркнутой неспешностью да под собственный незатихающий смех.

А вот некий крестьянин продавал корову. Скептика-покупателя убеждая, что скотина эта не тощая, но стройная. И вовсе не старая, но просто порода у нее такая.

В общем, жизнь на рынке била ключом. И оставалось только постараться не утонуть в водах этого ключа. Сделать хотя бы это лично Сене казалось задачей не из легких. Уж очень мелкой величиной он себя ощущал на фоне толпы, заполонившей рыночную площадь — даже с парой телохранителей. Коих хотя бы не потерять среди людского сборища уже казалось чудом.

А ведь следовало еще привлечь к себе внимание всего этого человечьего моря. Но как это сделать, не имея под рукой мегафона, под ногами — трибуны, а поблизости — призов и подарков, на которые толпа бы обязательно клюнула?

Оставалось довольствоваться подручными средствами. В прямом смысле — то есть, руками, метающими молнии. Точнее, одной рукой; от второй, раненой, толку было мало.

Не хватало только повода пустить ее в ход. Да так, чтоб никто из торговцев, покупателей и просто прохожих-зевак не пострадал.

Остановившись сам и велев остановиться воинам из дружины, Сеня озирался по сторонам, пока людская река равнодушно обтекала всех троих — этакий скалистый остров. Наконец, Сеня приметил ворону, которой приспичило прогуляться по крыше одного из лотков. Вскинул руку; молния, даже при свете дня свернувшая ярко, прорезала воздух над головами заполонивших рынок людей.

Уже одно это заставило смолкнуть и остановиться хотя бы ближайших к Сене прохожих. Когда же подбитая молнией птица свалилась с крыши лотка и шлепнулась наземь кверху лапами, сначала замер, выпучив глаза, сидевший за этим лотком продавец. Затем и его покупатели, а также соседи по торговому ряду… их покупатели умолкли и застыли, глядя на свалившуюся, словно с небес ворону. А потом даже те, кому ни молния, ни подбитая ворона в поле зрения не попали, один за другим останавливались в нерешительности, потому что аналогичным образом поступали ближайшие к ним люди — стадный инстинкт рулил. Оставалось надеяться, что никто при этом не заорет «пожар!».

Не заорали. Напротив, словно волна тишины, экзистенциальная противоположность взрывной волны, поползла по рынку. Умолкали разговоры прохожих и покупателей, затихали призывные выкрики торгашей. Привычный для этого места шумовой фон неуклонно слабел.

— Колдун… колдовство! — затем прошелестел кто-то в толпе, и это слово, «колдовство» тоже не преминуло отправиться в прогулку по устам посетителей рынка.

А те из них, кто был к Сене ближе всех, повернули к нему лица с выражениями мрачной настороженности.

— Слушайте, люди! — выкрикнул тогда Сеня во весь голос, заглушая блуждавший по толпе ропот «колдун… колдовство», — не колдун я! Но Шайнма, посланник Хаода.

С этими словами он забрался на какой-то ящик, лежавший возле одного из лотков и, достав зажигалку, левой рукой с третьей попытки выщелкнул из нее огонек.

— Видите! — кричал он, поднимая над головой руку с зажигалкой и с досадой понимая, что видеть этот маленький огонек способны немногие. Особенно при свете дня.

К счастью, в экипировку воина дружины, как оказалось, входил небольшой факел, привязанный к поясу вместе с ножнами. И факел этот один из воинов, данный Сене в сопровождение, с готовностью подставил под огонек зажигалки.

Мгновение; единственное прикосновение руки того, кто назвался Шайнмой — и факел вспыхнул под восторженные вздохи стоявших рядом людей. Затем, погасив и спрятав зажигалку, Сеня взял факел из рук воина и, стоя на ящике, легонько размахивал им над головой.

— Видите! Видите! — кричал он, — только Хаод мог дать мне власть над своей стихией. Над огнем, способным сжечь любое отродье Тьмы как связку сухих дров!

— Шайнма… Шайнма… — зашелестело в толпе.

Кто-то бухнулся на колени. Кто-то отчаянно жестикулировал — очевидно, рисуя в воздухе священные знаки. И только торговец ближайшего к Сене лотка (на чей ящик тот, как видно, и забрался) сподобился более осмысленной реакции. Единственный из собравшихся, кто осмелился на вопрос:

— Зачем ты вернулся, Шайнма?

А вот тот факт, что посланник Хаода вообще остался жив (хотя Свидетели и пестуемая ими легенда утверждали обратное) торгаша с его практичным умом, похоже, не удивил. А может, торговец просто плохо помнил эту легенду. В любом случае, от Сени не укрылось такое невольное проявление инакомыслия. Это обнадеживало.

— Хаод послал меня, потому что избранный им народ живет во лжи, — начал Сеня, на ходу сочиняя собственную речь, — я пришел, чтобы открыть вам правду о себе. Правду, которую от вас скрывали на протяжении тысяч лет.

— Свидетели говорят, что Шайнма… настоящий погиб в бою с Маждулами, — недоверчиво проговорила полная женщина в толстом, заждавшемся стирки, платье.

Как Сеня ни храбрился, но пришлось ему набрать полную грудь воздуха, прежде чем произнести следующие слова:

— Свидетели врут. Обманывают вас вот уже пять тысяч лет!

Снова недовольный ропот прокатился по толпе. Да, нелегко было слышать такое о людях, Так долго считавшихся носителями истины и высшими авторитетами. А еще труднее было всем этим ушлым торговцам, почтенным отцам семейств, матронам… да пусть даже юнцам и пьяницам-неудачникам, тоже полагавшим за собой какие-то достоинства, признать, что всех их обвели вокруг пальца. Взрослых людей, не лишенных ума.

Не самое приятное открытие. И не самое безопасное для самооценки.

— Те, кому Свидетели приходятся потомками, — продолжал Сеня, повышая голос и стараясь перекричать ропот толпы, — не были свидетелями моей смерти. Но сами попытались убить меня! Подло нанеся удар в спину. Так не лучше ли теперь эту шайку называть не Свидетелями, а Предателями? Только вмешательство самого Хаода, бога Света сохранило мне жизнь. Но и спасенный… я вынужден был спать пять тысяч лет, прежде чем жизнь во мне… все мои силы восстановились окончательно. И вот теперь я пришел, чтобы открыть вам глаза, люди! И судить потомков предателей и лжецов!

Толпа раскололась. На одних было жалко смотреть — лица их не скрывали выражения растерянности и величайшего разочарования во всех привычных истинах, чуть ли не в самой прежней жизни. Другие бранились на разные голоса, ругая, кто Свидетелей, а кто самого Сеню-Шайнму.

Затем из рядов последних выступил коренастый, но уже лысеющий крестьянин средних лет, с взглядом, тяжелым как грозовые тучи.

— Слушай, Шайнма, — обратился он к Сене строгим голосом, каким, наверное, дома отчитывал расшалившегося сына, — ты говоришь, что Свидетели — лжецы и самозванцы. Но знаешь… они ведь помогли… помогают многим из нас. Вот мне, например. Мне хотелось солнечной теплой погоды… ну, чтобы огурцы росли лучше… ну и все остальное. Я отправился в ближайший храм Свидетелей и рассказал о своей просьбе. Мне сказали, что все будет, если я пожертвую немного денег… и чего-нибудь из живности… ну, что не жалко. Деньгу я пожертвовал, еще курицу в храм принес. Свидетели сожгли ее на своем алтаре, ритуалы все, какие полагаются, совершили. Так потом почти всю луну тепло и солнце стояло.

— Я понимаю, — машинально прикрылся Сеня этой дежурной фразой, на несколько мгновений смутившись перед напором крестьянина и его весомой в некотором смысле аргументацией.

Но быстро собрался с духом.

— Только это не Свидетели дали тебе тепло, — молвил он затем, — лишь Хаод властен над солнцем, он и велел ему светить для тебя… и для многих других. Но не потому, что ты что-то пожертвовал… кстати, при ритуале ты сам присутствовал? А то, может твою курицу не на алтаре сожгли, а зажарили на ужин.

У крестьянина, когда он услышал последнюю фразу, выражение лица сделалось — как у рыбы, вытащенной из воды. Выпученные глаза, рот судорожно ловит воздух. Пришлось Сене срочно подслащивать пилюлю.

— Просто ты добрый и честный человек, — сказал он, улыбаясь своему оппоненту, — трудолюбивый, верен жене, не пьешь… без веских на то причин. И редко кого обманываешь. Так ведь?

— Вообще стараюсь правду говорить, — отвечал крестьянин, упирая именно на эту свою добродетель, а по поводу трезвости да супружеской верности не слишком обольщаясь, — даже если она кому-то не по душе.

— И правильно, — ободряющим тоном сказал Сеня, — такие… именно такие люди более всего по сердцу Хаоду. Так хватит ли у тебя смелости признать эту, новую для тебя правду? И высказать ее любому, кто еще держится за древнюю ложь?

Коротко кивнув, крестьянин отступил и с вызовом оглядел окружавшую его толпу. Как будто уже здесь и сейчас готов был выискивать маловеров, усомнившихся в словах Шайнмы, да наставлять их на путь истинный.

Но остальные собравшиеся не решались возражать — ни этому крестьянину, ни, тем паче, самому Сене. И тому уже начало казаться, что дело в шляпе, что его миссия, по крайней мере, на рынке, выполнена… когда возникла проблема. Причем с неожиданной стороны.

— С меня хватит! — это рявкнул один из воинов, отряженных для сопровождения Шайнмы, — Хорвуг сожри, я не собираюсь больше слушать это! Огненосный может засунуть себе в зад свои приказы! И провернуть там пару раз для верности. Но как смеет этот сопляк-переросток говорить такое о наших учителях истины? О самых мудрых людях нашего народа… вытащивших нас из дикости?

С этими словами он выхватил из ножен меч. Бронзовый, сиречь сплавленный из двух мягких металлов — олова и меди. Но Сеня еще в схватке со слугой-предателем успел убедиться, что оружие даже из этих якобы мягких металлов может быть опасно.

— Я отрублю твой поганый язык! — выкрикнул воин, — вместе с дурной башкой!

Он замахнулся мечом, но напарник — тот, который пожертвовал Сене факел — тоже был начеку. И скрестил с внезапно взбунтовавшимся товарищем клинки, одновременно пытаясь оттеснить его от импровизированного помоста-ящика со стоявшим на нем Сеней.

— Да что с тобой? — вопрошал воин, сохранивший верность правителю, — ты же видел… это действительно Шайнма! Только он мог такое совершить… повелевать огнем и молниями.

— Шайнма погиб много веков назад, — безапелляционным тоном фанатика отчеканил его напарник, — а это — тварь, вылепленная самим Хорвугом в темной бездне… и подброшенная сюда, чтобы раскачать наш город, как рыбацкий челн!

С этими словами он сделал новый выпад — целя именно в товарища, вставшего у него на пути. Тот прикрылся, отбив атаку. Но сам атаковать не спешил… если не считать выкрика «Одумайся!», прозвучавшего отчаянно, просящим тоном.

И это было хуже всего. По вооружению и боевым навыкам один воин не уступал другому. Но если тот, который встал на защиту Сени, пытался уговаривать другого (а чтобы убить — видно, даже не помышлял), то второй просто бил. Готовый изрубить любого, кто окажется у него на пути.

Следовало срочно вмешаться. «Нафаня-Нафаня, выручай», — мысленно обратился к имплантату Сеня, вскидывая левую здоровую руку. И уже почувствовал между пальцами нарастающее покалывание электрических искр, готовящихся разрастись в полноценную молнию, когда внезапным, особенно мощным рывком взбунтовавшийся воин вышиб меч из руки своего напарника. Затем, уже в следующее мгновение метнувшись к ящику, на котором стоял Сеня, он, ничуть, похоже, не боясь молний, ударил новоявленного Шайнму в ухо. Не мечом, просто кожаной перчаткой. Но с такой силой, что в голове Сениной зашумело, и он, не устояв на ногах (тем более на своей шаткой трибуне) рухнул на землю.

Оскалившись и с торжествующим блеском в глазах, воин занес над ним меч.

— Шайнма погиб… и ты тем более сдохнешь, тварь!

Сеня в ответ выставил руку, с уже вовсю пульсирующими на ней молниями.

— Лучше отойди, — прошипел он, — не то поджаришься со своим мечом. Медь — она хорошо электричество проводит.

— С удовольствием отрублю твою поганую культю, — процедил сквозь зубы воин-бунтарь, — а на остальное мне класть. Меня ждет царство Хаода… а тебя темная бездна.

А затем выкрикнул, обращаясь к толпе:

— Смотрите, как жалок тот, кто выдавал себя за посланника небес!

Его напарник, снова овладев мечом, спешил на выручку поверженному Шайнме. Но как-то неуместно медленно — по крайней мере, на субъективный Сенин взгляд. Время вообще-то медленно идет, когда ждешь нечто, жизненно тебе необходимое.

А взбунтовавшийся воин не ждал. Клинок его меча уже стремительно опускался, успев преодолеть больше половины пути до Сениной руки… когда из толпы прилетел небольшой, но увесистый камень. И ударил в грудь бунтаря, заставив того отвлечься на мгновение. Да вопреки собственной воле остановить руку с мечом.

За камнем последовали и другие «подарочки» — стадный инстинкт снова дал о себе знать. Яблоки и яйца, земляные комья и даже коровьи лепешки полетели в воина со всех сторон, вынуждая его сжаться, закрывая руками лицо. Что, кстати, было не очень-то легко делать, не выпуская меча из рук.

Наконец, подоспел напарник взбунтовавшегося воина. И уже не утруждая себя переговорами и прочими увещеваниями, пронзил его мечом.

Только когда окровавленный бунтовщик рухнул на землю рядом с уже приподнявшимся Сеней, град из яблок, яиц и камней прекратился. На миг толпа замерла как один человек — в нерешительности, не зная, что делать дальше.

Проснувшаяся храбрость, позволившая торгашам, крестьянам и прочему мирному люду напасть на воина из дружины правителя, вызывала у них теперь нездоровое наслаждение. А боевитость, она же агрессия, не израсходованная до конца, срочно требовала выхода.

И нашелся в толпе человек, этот самый выход подсказавший.

— Бей Свидетелей! — проорал он на весь рынок.

Остальные… большинство, по крайней мере, ответили грубыми одобрительными возгласами.

Оставшийся в живых воин помог Сене подняться. Тот окинул взглядом толпу, под разноголосые вопли импровизированного боевого клича покидавшую рынок. Окинул — и улыбнулся с удовлетворением.

Как говорят космонавты, полет нормальный… в основном нормальный. Не без накладок, конечно. Ну, так и шаттлы ведь тоже иногда взрываются.

За бунтом, массовыми беспорядками лучше всего наблюдать через экран телевизора. Или компьютера (а также смартфона иль планшета) с загруженными туда соответствующими фотками или видеозаписями, залитыми в Сеть какими-то смельчаками. Ну а если уж ни телевидение, ни гаджеты еще не изобрели, то сойдет и самая высокая точка в охваченном беспорядками городе. Например, крыша большого дома, стоящего на вершине холма. Укрепленного холма, что ценно.

Да, так лучше. Гораздо лучше, чем лезть в самую гущу этих драматичных, а порой и трагических событий. И сохранней будешь, и увидишь больше.

Хотя насколько вообще уместно слово «лучше» применительно к чужой, но беде?

В целом, Сенины «гастроли» по людным местам города прошли успешно. Да, не везде ему с готовностью поверили. Тем более, пару раз пришлось столкнуться и с самими Свидетелями — людьми в белых плащах, при виде которых Сене вспомнилась пара крылатых фраз Валерии Новодворской: «Вы все дураки и не лечитесь! Одна я умная в белом пальто стою красивая». Так вот, в полном соответствии с этими фразами Свидетели, встреченные новоиспеченным Шайнмой, только себя считали правыми. Всех же остальных полагали кем-то вроде дитятей непутевых, которых все время необходимо вразумлять и поучать.

Естественно, столкнувшись с неким прохожим, утверждавшим, что он не кто иной, как легендарный Шайнма, люди в белых плащах немедленно обвиняли его во лжи. И само собой, в ответ на демонстрацию этим Шайнмой самозваным умения метать молнии, Свидетели объявляли его колдуном и прислужником Тьмы. Ну и, наконец, не стоило удивляться, что когда сам тип, выдававший себя за Шайнму, объявлял Свидетелей лжецами, а их легендарных предков преступниками и предателями, обладатели белых плащей только укреплялись во мнении, что имеют дело с приспешником Хорвуга и врагом веры. И не думали, разумеется, соглашаться с его обвинениями.

Вдобавок, как назло, зажигалка после выступления на рынке окончательно сдохла — горючее кончилось. Однако, пошевелив мозгами, Сеня придумал замену ей, как способу вызвать свой коронный спецэффект. Ведь, в конце концов, что такое зажигалка. Техническое устройство, довольно примитивное. И, если подумать, так ли уж оно необходимо, когда в твоем распоряжении детище куда более высоких технологий. Породивших Замок-Над-Миром.

Проще говоря, Сеня не сразу, но наловчился вызывать с помощью имплантата «Нафани» молнию, слишком слабую, чтобы сверкать, но достаточно сильную, чтобы поджигать. Поджигать какой-нибудь предмет вроде старой деревяшки, в Сениной руке. И тогда со стороны создавалось впечатление, будто именно рукой он этот предмет и поджог.

Вкупе с верой горожан в «светлую» сущность огня этот новый способ использования имплантата помог Сене отбиться от обвинений в принадлежности к колдовской братии. Труднее оказалось с обвинениями в клевете и с отрицанием Свидетелями тех преступлений, что назвавшийся Шайнмой предъявлял их предкам.

Но и здесь Сеня нашел выход. Прибегнув к вопросам, наводящим и провокационным. Например: «Если я не колдун и не посланник Хаода, то кто тогда? Кому еще могла быть доступна такая сила?»

Когда не обремененные воображением горожане, не способные предложить никаких других вариантов, соглашались с тем, что перед ними наверняка, если и не Шайнма, то какой-то другой из посланцев Хаода, Сеня переходил к следующему доводу. «Если я Шайнма, и я жив-здоров, — вопрошал он, — то почему Свидетели утверждают, будто Шайнма погиб?»

Дальше следовал черед контрольного выстрела в этом словесном поединке: «А если Свидетели соврали в таком, принципиальном для веры, вопросе, то стоит ли им вообще верить?»

Или, если очередной Свидетель пытался выкрутиться, предполагая, что Шайнма погиб, а перед ними-де другой посланник Хаода, в ход шел другой вопрос-провокация: «Так кому вы больше верите? Посланнику Хаода или простому смертному?»

Такие, не блещущие изяществом упражнения в софистике приносили плоды. Ведь искусство сие жителям данного мира еще только предстояло изобрести — вслед за обработкой железа и идеями приобщения к государственному управлению широких масс. Пока же, не в силах ничего возразить новоиспеченному Шайнме, люди в белых плащах отваливали, как откатываются морские волны от неприступного утеса. Да спешно бежали к Первому Свидетелю докладывать, что под всеми ними того гляди загорится земля. То есть доделывали работу, которую запорол проявивший вредную инициативу лазутчик-слуга в палатах Огненосного.

Конечно, далеко не все горожане, коих Сеня успел убедить в лживости Свидетелей, сорвались и побежали карать их за преступления предков дубьем и камнями. Оно и понятно: не очень-то агрессивная публика проживала в городе или приезжала сюда торговать. Мирные землепашцы, ремесленники, лавочники. А убивать — дело не такое уж простое, в том числе морально.

Еще, увы и ах, не удалось Сене за время своей разоблачительной прогулки, избежать покушения. К счастью, окончившегося неудачей. Из-за угла ближайшего дома прилетела стрела. И, разминувшись с Сениным лицом на пару сантиметров, воткнулась в одного из стоявших неподалеку горожан.

Воткнулась уже на излете, однако рана все равно оказалась серьезной. Хорошо, единственный из оставшихся при Сене телохранителей помог — сумел и стрелу безопасно извлечь, и рану перевязать. Но прежде, на пару со своим подопечным кинулся за угол, откуда стреляли, в наивной надежде настичь злоумышленника. Ибо, что воин, что сам Сеня не сомневались: целью подлого лучника был вовсе не простой горожанин.

Только вот стрелка того уже и след простыл. И лишь одно имелось в том инциденте светлое пятно… ну, помимо того факта, что Сеня остался жив. Присутствовавшие при покушении тоже были уверены, что именно возвратившегося Шайнму какая-то сволочь замыслила убить. И были готовы отомстить. Пусть даже тем, кто мог быть к тому непричастен.

Так или иначе, к утру следующего дня город стоял на ушах. Последствия собственных деяний Сене были неплохо видны с крыши палат. Видны и слышны.

То тут, то там над скопищами зданий поднимались столбы дыма. Откуда-то доносились гневные вопли или крики ужаса; стук… едва ли молота в кузне или плотницкого топора. Что-то ломалось и разрушалось с грохотом и треском.

Нельзя сказать, что зрелище это доставляло Сене удовольствие. Последнее, если и присутствовало при его вылазках на крышу, то было извращенным, мазохистским. А гораздо больше Сеня испытывал тревогу и уколы совести. Не очень-то приятно было смотреть, как рушится то, что строилось годами и налаживалось веками. Даже сомнение возникло — а правильно ли он поступил.

Тем не менее, подобно анекдотическим мышам, что плакали, кололись, но все равно жевали кактус, Сеня зачастил на крышу палат наблюдать за охватившей город вакханалией. Делал он это, сам толком не зная, для чего. И объяснить до конца не мог. Единственная причина, приходившая ему в голову — скука, отсутствие других занятий. Их вообще-то не слишком много, когда сидишь в осаде. А ничем иным положение резиденции Огненосного посреди бунтующего города не было.

А вот советник Рэй, например, не скрывал своего довольства происходящим. Будучи уверен (и уверяя, в том числе Сеню), что все идет по плану.

Бунты и прежде случались, говорил он. По разным поводам, да столько за историю города их было, что летописцы со счета сбиваются. И ничего. Город пережил эти безобразия, не вымер и не обратился в руины. Рано или поздно, обещал советник, бунт выдохнется. До тех, кто громит, дойдет, что если они будут продолжать в том же духе, можно попросту умереть с голоду. Ибо ни урожай за них никто не соберет, ни скот не вырастит, не продаст товар, который может испортиться или сгореть, принеся убытки. И так далее. Вспомнят бунтовщики, что работать надо — да и разбредутся помаленьку.

А зато те, кого громят (в данном случае — Свидетели), натерпевшись страху, начнут мечтать о защите. И защита придет к ним… в лице дружины Огненосного, что обязательно вылезет наводить порядок в городе, когда бунт начнет сам собой иссякать.

Тогда ее, дружину, говорил советник Рэй, люди в белых плащах встретят как спасителей. Если кто-то из них, конечно, останется к тому времени жив. И послушно пойдут под твердую руку Огненосного, не помышляя более о том, чтоб влиять на него да вертеть правителем в своих интересах.

Что до города, то город отстроится, заявлял Рэй с уверенностью. Как бывало уже не раз. Взамен сгоревших домов вырастут новые, а там, глядишь, люд городской вовсе забудет об этом бунте, как забыл обо всех предыдущих. Погрузившись по уши в мирную рутину.

В некотором смысле оптимизм советника был оправдан. И бунтов он видел всяко больше, чем тот же Сеня. И в надежности укреплений палат сомнений не было — пока обычные городские постройки горели и рушились, те стояли в неприкосновенности. Лишь запах гари, проникавший в окна, не давал обитателям палат забыть, что не все гладко в королевстве потомков хелема.

Шпионы и предатели, некогда засланные в палаты Свидетелями, были быстро разоблачены и уничтожены. Точнее, эти несколько человек сами себя разоблачили один за другим, в отчаянии атаковав, кто Шайнму, кто Огненосного, кто его советника. Действовали они наспех, топорно, поэтому ни одно покушение успехом не увенчалось.

В общем, внешняя угроза палатам отсутствовала, внутренняя — была вовремя устранена. И, казалось бы, людям, укрывшимся в большом каменном доме на окруженном частоколом холме, оставалось одно: ждать, пока пламя бунта не погаснет. Благо, в палатах имелся солидный запас пищи. Да и недостатка в воде резиденция правителя не испытывала.

Казалось бы. Вот только прошел еще день, потом другой, третий — каждый лично для Сени наполненный праздностью да походами на крышу, за единственным доступным зрелищем. И даже у советника Рэя уверенности и оптимизма поубавилось. Ибо до него, как до самого осведомленного, начало доходить: события развиваются… мягко говоря, не совсем по плану.

Как в старой детской песенке: «Это мы не проходили, это нам не задавали».

— Что, опять нужна моя помощь? — с ноткой ленивого недовольства поинтересовался Сеня, краем глаза приметив поднявшегося на крышу советника.

После чего вернулся к прерванному занятию — считать столбы дыма, торчащие над городом. Стало ли их больше оттого, что ушедшие в отрыв горожане предали огню еще одно святилище или дом, принадлежащий кому-нибудь из Свидетелей. Или просто какая-нибудь постройка попала под горячую руку. А может, напротив, дыма стало меньше, если какие-нибудь из пожаров таки затушили. Как вариант, сгорело то, что могло сгореть, и пожар выдохся сам, оставшись без пропитания.

Занятие, понятное дело, так себе. Но, во-первых, другого и не было. Особенно в свете того, что Смотритель Бовенгронда отчего-то ни возвращать Сеню в родной мир не спешил, ни вообще выходить на связь. А во-вторых, оно хотя бы тренировало наблюдательность и, что немаловажно, включало работу с цифрами. Математика же, говорил сам Михайло Ломоносов, ум в порядок приводит.

— В общем-то, да, Шайнма, — отвечал Рэй, подойдя ближе.

А вот сесть рядом, по-свойски, он счел ниже своего достоинства. Так и остался стоять — над душой. Нависая над праздным Сеней, как Пизанская башня над тем славным городом с не вполне благозвучным названием.

— Видишь ли, — начал он, — ко мне со всего города поступают сведения… воры, не желающие, чтобы их накрыли; простые подданные, имеющие мелкие провинности или просто желающие для себя послаблений. Они передают мне, если видели или слышали что-то подозрительное, странное… или какое-нибудь проявление неблагонадежности.

— Стучат, короче, — буркнул Сеня, но советник оставил эту его реплику без внимания.

— Собственно, так мы и узнали о твоем… появлении в городе, Шайнма, — продолжал он невозмутимо, — тот воришка, что украл твой нож, неплохо запомнил тебя и смог описать. Но речь не об этом.

Соль в том, что, несмотря на бунт, доклады ко мне поступать продолжают. У тех же воров, знаешь ли, свой здесь интерес. Обчистить чей-нибудь дом, например. Ну, пока его хозяин носится по городу, восстанавливая справедливость во имя Хаода и его посланника. Или влиться в толпу погромщиков и стянуть у кого-нибудь из них кошель.

Так вот. Докладываются эти крысы бесхвостые в том числе о бунте. Как же, это ж главное событие последних дней! И из их сообщений выясняется, что не очень-то гладко все складывается с этой затеей — натравить горожан на Свидетелей.

— Поясните-ка, — попросил Сеня, мигом подобравшись и даже переведя взгляд с панорамы горящего города на советника Рэя.

— Большинство святилищ разгромлено, — отвечал тот, — а многих Свидетелей, кого повесили на воротах, кого до смерти забили. Но главный храм еще держится. И оставшиеся Свидетели, скорее всего, засели именно там.

— Думаете, это надолго? Ну, долго продержится этот храм?

— А вот тут, Шайнма, начинается самое интересное. Хотя едва ли приятное, — советник вздохнул, — мои осведомители сообщают, что горожане предприняли уже несколько попыток штурма. Но, во-первых, стены и двери главного храма прочны, а сам он — сооружение далеко не маленькое. Второе по размерам, после палат. Не очень-то удобно такой штурмовать. Особенно не имея боевых навыков и используя единственную тактику — набежать и задавить массой.

— Есть еще «во-вторых», — напомнил Сеня, и Рэй кивнул.

— Во-вторых, — продолжил он, — всякий раз, когда бунтовщики атаковали главный храм, что-то обязательно им мешало.

«Как танцору?» — вертелась на Сенином языке затасканная до смерти острота, но он удержался. Тем более что услышанное далее к веселью не располагало.

— Начинали ломиться в двери, — рассказывал советник, — и откуда ни возьмись, на горожан налетали целые полчища ос или шершней. Пытались поджечь храм — так прямо над ним посреди ясного неба возникала маленькая тучка и проливалась дождем, туша огонь. Пробовали лезть через окна, так стены раскалялись почище котла на огне. Дотронуться невозможно. Бросали в те же окна горящие факелы, головни… но сразу же налетал ветер и задувал их еще в полете.

— Ну, ни х-х…Хорвуга себе! — воскликнул Сеня, — так это ж колдовство, даже дураку ясно! Выходит, Свидетели колдовать умеют! А сами мне это в вину ставили.

— Ну а кто в людном месте громче всех кричит «Держи вора!» — усмехнулся Рэй в ответ на последнюю, прозвучавшую почти жалобно, фразу, — беда в том, что такая штука, как бунт, вообще-то быстро протухает. А в данном случае, из-за неудач со штурмом главного храма, желающих лезть на рожон становится все меньше. И все большему числу горожан приходит в голову, что пора-де разойтись по домам. Понимаешь? Так что может получиться так, что бунтовщики разойдутся, а Свидетели, удержавшись в главном храме, выйдут из этой заварушки победителями. И я даже не исключаю тогда, что все вернется на круги своя. Как будто не было ни Шайнмы с его разоблачением, ни бунта.

— План каков, о, мудрейший? — не удержался от ерничества Сеня.

— Даже если Свидетели владеют колдовством, — изрек Рэй, кашлянув, — с твоей силой, Шайнма, оно не сравнится…

— Да уж, мое кунг-фу круче ихнего.

— …поэтому, от имени Огненосного, прошу тебя выбить с ее помощью Свидетелей из их последнего оплота, — продолжал советник, — отправляться туда лучше в сумерках или даже ночью…

«А хочу ли я вообще туда лезть, его, похоже, не интересует», — с досадой подумал Сеня.

— ...так незаметнее. А значит, меньше шансов, что Свидетели опознают своего главного врага и направят именно на тебя всю свою колдовскую силу. И, кстати: идти одному не придется. Для прикрытия Огненосный отрядил пятерых воинов из дружины. Еще будут привлечены те пять стражников, которые тебя привели, во главе с младшим десятником Гроем.

Сам не ожидая, Сеня обрадовался при упоминании тех незадачливых городских вояк и их сурового начальника. Как ни крути, то были первые в городе люди, которым он открылся. Которые поверили ему, признав в обитателе занюханного постоялого двора возвратившегося Шайнму.

Первый успех, короче говоря. Вспоминать каковой всегда приятно.

— Разумеется, одеты воины будут как мирные горожане, — подытожил советник Рэй, — чтобы слиться с толпой бунтовщиков. По этой же причине при них не будет никакого оружия… кроме кинжалов, которые легко спрятать. Ну и подручных предметов, конечно. И… вот еще что. Охрана охраной, но ты, Шайнма, тоже не зевай. Ты ведь сам-то по себе бугай здоровый. Так, вдобавок, молнии метаешь. А мне донесли, что тот воин, Огненосного предавший и на сторону Свидетелей переметнувшийся, тебя чуть в капусту не порубил. Если б его напарник не вмешался и горожане на помощь не подоспели.

— Я… постараюсь, — только и смог на это сказать Сеня. Он не стал объяснять, что с фанатиком вообще-то нелегко сладить, а тем более с фанатиком, имеющим боевую подготовку. Особенно когда в твоем распоряжении всего одна здоровая рука.

К главному городскому храму Сеня в сопровождении пятерки воинов из дружины отправился на закате. Для чего сослуживцы этих воинов решились открыть ворота частокола. Предварительно, разумеется, убедившись, что поблизости не шныряет никто недружелюбный количеством не меньше десятка голов.

Хотя бы беглого взгляда на свою «группу поддержки» Сене хватило, чтобы понять: даже цивильная одежда не позволит этим пятерым сойти за своих в толпе горожан. Все, как один, плечистые, высокие по местным меркам, с боевыми шрамами на лицах и холодными взглядами профессиональных бойцов, не раз видевших смерть — они выделялись среди мирных обывателей как волки на выставке собак декоративных пород. Плюс их манера держаться: стояли они, будто кол проглотили. А вышагивали настолько широко и решительно, что с их дороги хотелось убраться поскорей от греха подальше.

Стражники во главе с Гроем присоединились к ним примерно в километре от палат. Возле некогда добротного каменного дома, ныне почерневшего от копоти, стоявшего с обвалившейся крышей и высаженной дверью.

— Эх, хорошая была харчевня, — с тоской проговорил стражник Рин, имея в виду этот дом, и, как видно, объясняя, почему именно его выбрали местом встречи, — любил я заглянуть туда… перехватить чего вкусненького во время дежурства.

— Ага! По кабакам ты во время дежурства шастать любил, — буркнул Грой, — там перехватывал.

Этим обмен любезностями ограничился, и весь сборный отряд двинулся к главному храму. Петляя по улицам, превратившимся в лабиринт и полосу препятствий из-за горящих обвалившихся домов, каких-то телег и груд разнообразного добра, от капустных кочанов до разбитой мебели, перегородивших путь. И сворачивая в переулки, если на пути показывалась слишком большая толпа бунтовщиков.

Последние по дороге до главного храма Сене и его эскорту встретились дважды. Причем оба раза горожане были пьяней вина, горланили какие-то похабные песенки и в нездоровом возбуждении потрясали горящими факелами и своим импровизированным оружием, вроде вил и палок. Было ясно с первого взгляда, что общаться по-людски и мирно разойтись с такой публикой не стоило и мечтать. Даже будучи самим Шайнмой, посланником Хаода, с чьего возвращения все и началось.

Стоило впрочем, отдать должное и Сениной осторожности, и бдительности его сопровождения. До храма отряд добрался без приключений, нежелательных встреч успешно избежав.

Собственно, главный храм города выглядел внушительно и впрямь походил больше на крепость, чем на культовое сооружение. Массивное каменное здание, формой похожее на половинку яйца, занимало около полгектара и высоту одних только стен имело — примерно как у трехэтажного дома. А над этими стенами высилась крыша, выглядевшая странно и непривычно. С нехарактерной для города вычурностью: многоярусная, формой напоминавшая не то елку, не то гигантские ступени. Скаты крыши тянулись вверх, но не сходились, а обрывались площадкой, из которой, отступив пару метров от края, поднимались скаты поменьше и так же упирались в площадку. Всего таких ярусов-ступеней имелось четыре.

Видимо, даже в этой цивилизации, практичной и грубой, нашлось место архитектурным изыскам. Точнее, кто-то решил, что изыски уместны — ну и воплотил их как мог. Получив местный аналог египетских пирамид, храма Кецалькоатля или Парфенона. И вероятно опередил свое время, еще чуждое пониманию ценности красоты.

Впрочем, если не считать многоярусной крыши да округлости стен, главный храм не сильно отличался от других городских построек. Суровый камень, маленькие окошки и, конечно, массивная двустворчатая дверь… нет, скорее, ворота высотой в полтора человеческих роста. К этим воротам как раз примеривались шесть горожан, вздумавших использовать в качестве тарана чью-то кровать.

Остальные осаждавшие — а их в окрестностях храма набралась целая толпа — держались от него на почтительном расстоянии, помня, чем закончились предыдущие попытки штурма. С импровизированным тараном к дверям-воротам отправились, не иначе, наиболее смелые и отчаянные из горожан… или наименее трезвые. Вот когда (и если) эти шестеро добьются успеха, тогда и их соратники по погромно-бунтарскому делу собирались присоединиться. Чтобы ворваться в храм всей орущей, яростной гурьбой.

Но и Свидетели не сидели, сложа руки. Даром, что оружия… в привычном понимании этого слова не имели. Разглядывая многоярусную крышу, Сеня заметил на ее верхушке несколько фигур в белых одеждах, переминавшихся с ноги на ногу и кружившихся в сонно-медлительном подобии хоровода. Цель их пребывания на крыше, как и бессмысленного, на первый взгляд поведения нетрудно было понять после рассказа советника Рэя. А еще больше понимания добавляла черная клякса-туча, стремительно набухавшая в сумеречном небе аккурат над храмом.

«Мое кунг-фу круче вашего, — подумал Сеня, косясь на белые фигуры, пока он и его группа прикрытия медленно продирались через толпу, — так что с вас и начнем».

Вскинув обе руки (правая уже успела зажить), Сеня нацелил ладони на вершину крыши храма и привычно уже мыслью обратился к имплантату.

Обратился… но ничего не произошло. «Нафаня» просто не откликнулся, как будто и не сидел в Сенином организме. Или ровно в этот момент вздумал отключиться.

В отчаянии Сеня повторил попытку, приблизившись к храму на несколько шагов и невольно выступив из толпы. Результат оказался тем же — «Нафаня» приказал долго жить. А то, что секунду спустя туча над храмом, наконец, пролилась дождем, отнюдь не было его заслугой.

Конечно, ничего особенного в этом дожде не было. Не кислотный он оказался и уж точно не огненный — просто потоки воды с небес. Но и под таким дождем стоять было не шибко приятно. Тем более, получился он сильным и не по-летнему холодным.

Бросили свой таран-кровать шестеро отчаянных горожан — успев ударить им в двери храма пару раз, причем безуспешно. И побежали в поисках укрытия, не желая мокнуть под дождем. Их примеру почти сразу последовали и остальные участники осады. Дождь, словно смыл с них решимость — бунтовщики разбегались кто куда. Кто-то прикрывал руками голову в инстинктивном жесте, кто-то вопил громко, недовольно и жалобно. И даже бойцы, приданные Сене в сопровождение, поддались общему настрою и спешно покидали площадь, на которой располагался храм.

Не спешили убегать от дождя только сами Свидетели, его вызвавшие. Всякий, кто поднял бы взгляд на крышу храма в момент, когда начался дождь, заметил бы прямо в туче дыру, открывавшую кусочек ясного вечернего пурпурного неба. Дыру прямо над головами колдунов в белых плащах.

Другое дело, что мало кому тогда пришло бы в голову глазеть на крышу — не до того сделалось. Мало кому… кроме Сени. Коему, собственно, ничего больше и не оставалось.

Он тоже был только рад избежать водяных струй, стремительно пропитывавших одежду и отнимавших у тела тепло. И вообще, оставшемуся без своего главного оружия, Сене разумнее всего было отступить. Вот только едва с неба сорвались первые капли, он понял, что не может сдвинуться с места. А потом — не пошевелить ни рукой, ни ногой. И, наконец, ноги сделались ватными, подкосились. И Сеня мешком повалился на размокающую, превращавшуюся в грязь, землю.

В таком, не очень-то подобающем небесному посланцу, положении ему только и оставалось, что на помощь звать. Ну, хотя бы тех же Гроя сотоварищи. Тем более что интуиция подсказывала Сене: обездвиживание его — отнюдь не случайность. Но дело рук тех же Свидетелей, причем направленное именно на него, гордо и самонадеянно назвавшегося Шайнмой.

Вот только даже рот открыть и пошевелить языком поверженный Шайнма оказался не в силах. Нужды, в этом, как вскоре оказалось, правда, не было. Краешком глаза Сеня заметил, что стражники и воины из дружины, невзирая на дождь возвращались. Сами заметили, что с их подопечным приключилась какая-то неприятность.

Вот только, увы, когда между Сеней и группой воинов осталось чуть больше десятка шагов, произошло то, что не ожидали ни они, ни Сеня. Часть толпы — примерно пара десятков мужиков да несколько женщин — отделилась от остальных и тоже кинулась обратно к храму. Точнее, к бойцам из Сениного сопровождения. Держа наготове дубины и увесистые палки.

Эти палки и дубины вернувшиеся горожане обрушили на головы и спины стражников и воинов из дружины. Напав из-за спины — так что вся боевая подготовка даже личных воинов Огненосного тем не помогла. Лишь один, отбросив непривычную ему в качестве оружия палку, успел достать кинжал да пырнуть им пару бунтовщиков.

Хотя бунтовщиков ли? Не факт, что только советнику Рэю могла прийти в голову эта гениальная идея — подослать в толпу горожан своих людей, предварительно переодев их и замаскировав так, чтоб не выделялись.

Схватка… точнее, избиение незадачливых вояк продолжалось, когда еще несколько человек подбежали к беспомощно валявшемуся Сене. И, подхватив его, поволокли к огромным дверям в главный храм.

Что было дальше, Сеня уже не видел. Вслед за параличом и немотой на него навалился сон. Глаза начали слипаться, тело — расслабилось. И, наконец, наступила темнота.

А тем временем… ну, то есть, немного позднее, когда ночь уже окончательно вступила в свои права, некто Кирб Хвастун понял, что нашел-таки смысл жизни.

Сказать по правде, нашел-то он этот самый смысл еще года три назад. Но вот осознать сей факт, прочувствовать его сумел лишь этой ночью.

Рожденный в маленькой бедной деревушке на пару десятков дворов и не имевшей даже названия (ибо кому до нее было дело?) Кирб с юных лет не чувствовал себя на своем месте. И даже то, что другой жизни он не знал, было слабым для него утешением.

Гнуть спину целыми днями на семейном огороде или общинном поле Кирбу было лень. А рыбачить не хватало терпения и, наверное, толики везенья… зато доставало наглости и хвастливости рассказывать односельчанам в деревенской корчме про свои якобы богатые уловы.

И чем мельче и малочисленней бывала рыба, угодившая в его сети, тем более крупной представала она в рассказах Кирба. Ну, просто монстры водяные! Слушателям оставалось только удивляться, как рыбацкие сети вообще удержали таких громадин, и как твари эти не сожрали самого рыбака.

Ну, то есть, молодые и легковерные действительно удивлялись. По неопытности принимая россказни Кирба за чистую монету. Зато мужики постарше лишь нос воротили, услышав хотя бы в третий раз, как незадачливый юнец-рыболов расхваливает свою мнимую добычу.

Именно за эту похвальбу Кирба и прозвали Хвастуном. В течение пары-тройки лет это прозвище стало общеупотребимым и в родной его деревушке, и даже в соседних селеньях. С ним же пришла сомнительная слава, в каковой Кирб почти сравнялся с местным дурачком, ходившим, как дитя, в одной рубашке без штанов, оправлявшимся везде, где приспичит — буквально на ходу, а, в конце концов, уснувшим в канаве и умершим от неожиданного ночного заморозка.

Случилось это несколько лет назад, дурачка почти успели забыть. А поскольку природа пустоты не терпит, односельчане не преминули заполнить эту малопочтенную вакансию Кирбом.

Причем все чаще имя, данное при рождении горе-рыбаку, опускали. А окликая или замечая его на улице, оставляли бедолаге одну только кличку. Например: «Смотри, Хвастун идет!». Или: «Эй, Хвастун, здравствуй!» Хватало и подначек на тему его рыбацких успехов. «Слышь, Хвастун! — обращались к нему с ехидной ухмылкой, — там, в реке рыбища размером с дом плещется. Беги, скорей, за сетью, а то такая тварь только тебе может попасться». Как вариант: «Ну, что ты поймал сегодня, Хвастун? Может, Водяного Змея из царства самого Хорвуга?»

К слову, монструозный Водяной Змей был не более чем персонажем местного рыбацкого фольклора, и в отличие от Маждулов в реальности не существовал. Но именно его происками принято было объяснять гибель какого-нибудь рыбака во время промысла. Если не возвращался кто-то с рыбной ловли, говорили, что Водяной Змей его-де сожрал.

И надо сказать, временами уставший от насмешек Кирб даже мечтал сам оказаться в пасти Змея. Хоть мучиться долго бы не пришлось. Ам — и конец обидам, насмешкам, вкупе со всем этим убогим существованием.

Обиднее всего было то, что забывали имя Кирба, обращаясь к нему по прозвищу, все чаще даже детишки, не достававшие рыбаку-неудачнику до пояса, и девушки. Особенно девушки. Будучи невысоким, нескладным и каким-то пучеглазым, Кирб все равно полагал себя неотразимым. А потому каждую насмешку со стороны прекрасного пола воспринимал как пощечину. Удар по самооценке. Тем более что завязыванию близких отношений амплуа всеобщего посмешища отнюдь не способствовало.

Последнее обстоятельство удручало не только Кирба, но и его родителей, а также сестер и братьев. Шутка ли: парню по годам впору свою семью заводить да вести собственное хозяйство. А он все ютится в переполненной родительской избенке. Не говоря уж о том, что добыча, которую Кирб на самом деле приносил в дом с рыбалки, была так себе подспорьем для неизбалованного сытой жизнью семейства.

В конце концов, рыбацкий промысел ему пришлось бросить. Зато куда более привлекательной Кирбу показалась стезя охотника. Уже за то, хотя бы, что позволяла почувствовать себя настоящим мужчиной, при оружии, чуть ли не воином. А не жалким трудягой, причем неумелым и за это презираемым даже всякими ничтожествами, что как черви в земле копаются.

Лук и стрелы Кирб выменял на сети и лодку у одного из односельчан. Немолодой и повредивший на охоте ногу, тот уже не мог мотаться по лесам и болотам в поисках дичи. Зато не прочь был разнообразить семейный рацион обитателями ближайшей реки.

Что до Кирба, то стрелком он тоже оказался посредственным — пьедестал прославленного лучника, местного аналога Робин Гуда или Вильгельма Телля, так и остался пустовать. Зато добычи выходило всяко больше, чем при рыбной ловле. На вес — уж точно. А главное: охота требовала гораздо больше времени. Больше времени, которое Кирб проводил в лесу… вдали от брюзжания домочадцев и однообразных насмешек односельчан.

И надо сказать, такое времяпровождение ему понравилось. Просто-таки приятным сюрпризом оказалась для Кирба эта неожиданная сторона охотничьего дела. Потому, хоть стрелы его и настигали зверей и птиц, но осчастливливать семью охотничьими трофеями Кирб не торопился. Все реже возвращался в деревню, предпочитая дневать и ночевать в лесу, питаясь тем, что сам и добыл.

Со временем для пущего удобства Кирб даже оборудовал себе постоянное место для ночевки, построив шалаш для укрытия от дождя и протоптав к нему едва заметную постороннему глазу тропинку в траве и лесных кустах — чтобы не потерять.

И… заметна была та тропинка на самом деле, иль нет, но однажды ближе к ночи, когда Кирб отдыхал у костра возле шалаша, к стоянке его вышли несколько человеческих фигур, закутанных в черные плащи. Словно из самой Тьмы они вынырнули, выйдя из вечернего леса, отчего выглядели особенно зловеще.

Подскочив, Кирб схватил лук и одну из стрел. И, натянув тетиву, переводил свое оружие с одной черной фигуры на другую — выбирая, кого поразить первым.

— Сядь и не глупи, — изрек один из незваных гостей, не смутившись при виде столь холодного приема, — у тебя всего один выстрел, а нас пятеро. И мы не хотим причинять тебе вреда… если сам не напросишься, конечно. Мы лишь хотим погреться у твоего костра…

— …и надеемся, что ты разделишь с нами трапезу, — вторил другой.

— А мы за то поделимся с тобой знаниями, — докончил первый, — мудростью, какую постигли сами.

Кирб понимал, что просьба о гостеприимстве и, тем более, предложение «разделить трапезу» было вежливым вымогательством, не более. А якобы мудростью поделиться с ним неоднократно пытались многие — и отец, и рыбаки поопытней, и сверстники, искушенные-де в отношениях с девушками, и залетный проповедник-Свидетель. Причем выходило у них либо унылое занудство, от которого хотелось уши заткнуть, либо (в случае со сверстниками) беззастенчивая похвальба, пуще, чем у самого Кирба по поводу его рыбацких успехов. А Свидетель еще и значки какие-то дурацкие, на свитке нарисованные, показывал, уверяя, что именно в них сокрыта эта самая пресловутая «мудрость». Хотя сам Кирб не дал бы соврать: звери и птицы на свежевыпавшем снегу оставляли отметины поинтересней. Уж полезнее точно.

Но делать было нечего. В одиночку сладить с пятью бродягами, не побоявшимися ночью разгуливать в лесу, Кирб свои шансы не переоценивал. Предпочел, как советовал один из пришельцев «не глупить». Тем более что знания, которыми люди в черных плащах поделились в беседе у костра, Кирбу неожиданно понравились.

Ночные гости говорили, что силы Тьмы имеют такие же права на существование в этом мире, как и силы Света. Ведь и день равноправен с ночью. И ни Свидетели с их увещеваниями, ни воинство Огненосного, ни даже сам Хаод ничего с этим поделать не могут. Зато людей, заключивших с ними союз, силы Тьмы не тронут. И даже сами Маждулы облетают таких людей, предпочитая искать другую добычу.

Еще, говорили люди в черных плащах, служители Тьмы не платят податей, не горбатятся на полях, но просто берут то, что им нужно. Еду, деньги, женщин. И не кланяются никому из смертных.

Но главное: за верную службу Хорвуг награждает своих сторонников. Делая их сильнее, здоровее и удачливей простых смертных. А кому, как не охотнику, понимать истинную цену удачи!

А венчало рассказ Кирбовых гостей предложение присоединиться к ним. Самому посвятить жизнь Тьме.

Предложение это охотник принял с восторгом. Не зная, что в случае отказа люди в черных плащах собирались перерезать ему горло. Ведь, чего доброго, чужак, видевший служителей Тьмы, разговаривавший с ними, мог запросто выдать их кому-нибудь из местных. А крестьяне здешние, хоть и казались мирными и недалекими, прислужников Хорвуга, ужасных Маждулов породившего, точно бы подняли на вилы. Без сомнений и лишних разговоров.

Охотничий промысел Кирб, присоединившись к пятерке служителей Тьмы, совсем не забросил. Еда лишней не бывает, особенно когда путешествуешь в компании еще пяти голодных ртов. Зато он внес в свою жизнь другую перемену: порвал окончательно с семьей и родной деревушкой. Что, собственно, было закономерно. Как сказал новичку тот из новых спутников, кто первым заговорил с ним у костра (и теперь числил себя кем-то вроде наставника), служителям Тьмы семейные узы и прочие привязанности только мешают. Ибо все, кто не присягнул на верность Хорвугу, были для людей в черных плащах либо врагами, либо добычей. А это очень трудно — воспринимать как добычу или врага того, кого считаешь другом, кого любишь. Трудность же суть слабость. Самое противное Тьме качество в человеке.

Кирб кивал с пониманием в ответ на эти слова. А про себя признавал, что невелика потеря. Тем паче друзей у него в деревне не было, и никого он вроде особо не любил.

Большую часть времени Кирб и его новые товарищи скитались по лесам, разбойничали на дорогах, по ночам подворовывали в подвернувшихся деревушках. Но то были серые будни. Которые время от времени прислужники Хорвуга позволяли себе разбавить чем-то вроде праздников. Ритуалами, проводимыми не в храмах, как у Свидетелей, а в любом… желательно укромном, месте.

На одном из таких ритуалов, кстати, Кирб и был посвящен в служение Тьме. Тогда на его руке сделали надрез, а вытекшую оттуда кровь смешали с какой-то черной жидкостью из глиняной склянки — новичку еще сказали, что это кровь Маждула, убитого воинами Огненосного. Получившуюся смесь подогрели на костре и заставили Кирба выпить. Вкус был отвратный, но новичок заставил себя допить эту дрянь до конца, пусть и маленькими глотками. Зато ни звуком, ни мимикой не выказывая своего отвращения, как перед этим не показывал, что ему больно. Ведь брезгливость и боль — проявления слабости, слабость противна Тьме, а Кирбу менее всего хотелось отвращать от себя ее покровительство.

Но основное место в ритуале занимало жертвоприношение. Для него, кстати, подстреленная Кирбом дичь за редким исключением не годилась. Как объяснил наставник, во время ритуала жертва должна быть жива, испытывать боль и страх, чтобы служители Тьмы впитали эти чувства, делаясь сильнее.

Как именно они это делали, Кирб узнал во время первого же такого действа. После того, как один из прислужников Хорвуга под ритуальные песни стоявших вокруг остальных, закалывал жертву, ее… нет, не сжигали. Но зажаривали на костре и с удовольствием поедали. Причем в роли такой поедаемой жертвы могло выступать не только животное, но и человек.

Поначалу Кирба это открытие даже шокировало. Но наставник объяснил ему, что человеческая жертва даже более предпочтительна по целым двум соображениям. Во-первых, человек, как существо разумное, боялся сильнее, чем какая-то тупая скотинка. А, во-вторых, поедая человеческую плоть, приверженец Тьмы еще больше отдалял себя от остальной людской массы, скованной бессмысленными узами, законами, ложными истинами.

Обычно будущих жертв захватывали в плен во время разбойных вылазок. Ну, или похищали из деревень — какого-нибудь гуляку припозднившегося или кого-то, кому не посчастливилось жить на отшибе.

Новые соратники Кирба не гнушались ни мужчинами, ни женщинами, ни детьми. А если в их лапы попадала симпатичная бабенка, прислужники Тьмы еще и вдоволь успевали поразвлечься с нею перед ритуалом — каждый по очереди.

Очередь Кирба, как новичка, была последней, и к тому времени пленница, истерзанная другими прислужниками Хорвуга, в привлекательности сильно теряла. Но Кирб этого не замечал; данной части действа он предавался с удовольствием, всякий раз представляя на месте будущей жертвы, какую-нибудь из дразнивших его девиц родной деревни. Вспоминая, каким звонким смехом они заливались, глумясь над его рыболовными неудачами.

— Ну что, паскуда? — шепотом приговаривал Кирб, пыхтя над очередной пленницей, — теперь-то тебе не так смешно, а?

Временами один или два из служителей Тьмы наведывались в какое-нибудь крупное селение, а то и даже в сам город — продать что-нибудь из добычи от охоты или разбойного промысла, что-то купить или украсть. Похищать людей или даже животных для жертвоприношений в таком скопище народу они, правда, не осмеливались. И тем более, во время таких визитов вынуждены были снимать свои форменные черные плащи. Превращаясь (внешне, конечно же, только внешне) в простых мирных подданных Огненосного.

На днях Кирб еще раз наведался в город, но с особой миссией, в которой сильно пригодились его навыки лучника. От охотника требовалось выстрелить в некоего парня, проповедовавшего перед толпой и клеймившего при этом Свидетелей, уличая их в многовековой лжи. О том, что такой проповедник появится со дня на день, заранее узнал один из Кирбовых соратников, выпив перед сном Зелье Озарения.

Самого Кирба такое задание немало удивило. Зачем, мол, убивать человека, выступавшего против Свидетелей, ведь они главные враги Тьмы и ее служителей. На что наставник ответил, что в этом-то и вся соль. Народ подумает, что именно Свидетели хотят убрать проповедника, правды о себе испугавшись. И пойдет громить и вешать Свидетелей. Сиречь главных врагов прислужников Хорвуга. Да и необязательно, еще говорил наставник, убивать этого разоблачителя. Чем больше людей он успеет настропалить против Свидетелей, тем лучше Тьме. Так что лучше просто… изобразить попытку убийства. Выстрелить, но не попасть. Причем непременно при всем честном народе.

Свою миссию Кирб выполнил с блеском. И, покидая город да возвращаясь к соратникам, с удовлетворением видел, как взбудоражен народ, как горят первые святилища и дома Свидетелей.

А потом настала ночь — решающая ночь в противостоянии Тьмы и Света в этом мире. Так сказал Кирбу и всем шестерым аван, колдун из древнего клана, почтивший их ритуал своим присутствием.

На взгляд Кирба выглядел аван как труп, разорванный дикими зверями, а потом по кусочкам собранный, грубо сшитый и вновь научившийся ходить. Но мнение свое новичок держал при себе, ибо не смех внушал ему колдун своей нелепой внешностью, но страх — почти безотчетный. Вдобавок, аван лучился силой, отчего даже ночь в его присутствии казалась темнее. А огонь костра метался перед колдуном, словно в панике, и, сгибаясь как под порывом ветра, будто пытался отодвинуться, оказавшись от него подальше.

Причем аван вовсе не собирался присутствовать при ритуальных действах простым наблюдателем. О, нет: он вознамерился принять в них участие. Так что сам ритуал обещал стать чем-то особенным.

В этих своих ожиданиях шестеро прислужников Хорвуга не ошиблись. Подходя по очереди, колдун велел каждому из них глотнуть из склянки зелье, усиливающее, как он сказал, связь с Тьмой и самим божеством подземных бездн.

Лично Кирб не понял, усилилась связь или нет, но что зелье принесло ему новые, прежде незнакомые, ощущения, дошло до него сразу. Ночь сделалась темнее, дойдя до почти полной черноты. Зато в этой черноте отчетливо и со всех сторон чуялись запахи боли и крови, смерти, гнили, разложения — в общем, всего того, что обычно и сопровождает жизнь. Кирб теперь знал, как будто лично при этом присутствовал: под ближайшим кустом умирала птичка, по неосторожности сломавшая крыло; в нескольких шагах от поляны сова настигла лесную мышь, а еще в сотне шагов незадачливый волк потревожил гадюку, за что и поплатился.

Вдобавок, совсем по-другому Кирб ощущал саму землю под ногами. Он чувствовал (а закрыв глаза, даже мог представить себе), где-то внизу, под толщей почвы и породы, огромные пространства темной пустоты. Где взаперти, в голоде и предвкушении томились полчища созданий Хорвуга. И где сам бог Тьмы бесновался, мечтая вырваться на свободу.

Ощущение это было столь заманчивым, что на несколько мгновений Кирб даже забыл, где находится сам. Опомнился он только, когда один из людей в черных плащах привел жертв. Двух невинных девушек — действительно невинных: аван заранее предупредил, что начинающие шлюхи ему не нужны и строго запретил Кирбу и компании развлекаться с ними.

Плача и зачем-то вцепившись одна в другую, девушки оглядывались испуганно. И страх, как чувствовал Кирб, буквально обволакивал их, клубясь как пар над горячим блюдом. А приправляла страх горечь от разбитых надежд. Еще вчера эти две соплюшки радовались своей юности и красоте; мечтали, веря, что впереди у них целая долгая жизнь. Жизнь, полная радостей. Но вот пришла роковая для девушек ночь, обещавшая оборвать их существование со всеми надеждами и мечтами, как прохожий — цветок у дороги.

Связанных и раздетых девушек уложили на пятачке травы, вокруг которого стояли кругом прислужники Тьмы и сам аван. Колдун подошел к девушкам и, насильно открыв им рты, влил обеим по глотку своего зелья. После чего достал кривой нож с лезвием, испещренным письменами, и пробормотал заклинание скороговоркой вполголоса. Письмена вспыхнули жутким багровым светом. Не похожим ни на свет солнца, ни на свет от костра… ни на что вообще, имевшее отношение к этому миру.

— Ты! — затем коротко выкрикнул аван, одновременно протягивая нож Кирбу и тыча им в сторону новичка, — остальным — повторять за мной.

Схватив дрожащими от волнения руками нож (шутка ли, впервые ему лично доверили провести жертвоприношение, и кто — сам аван!) Кирб склонился над жертвами и осторожно коснулся живота одной из них острием.

— С подбородка начинай! — каркающим голосом скомандовал колдун, — и не спеши! Медленней веди.

Кирб в ответ только кивнул, не возражая. И сам прекрасно понимая, почему спешить в таких делах не стоит.

Аван и пятерка прислужников Тьмы затянули заунывную песнь нестройным хором и раскачиваясь в такт. Какую-то тарабарщину, не имевшую, казалось бы, смысла. Но выпитое зелье и здесь возымело действие: вслушавшись в песню, Кирб смысл этот не различил, но скорее почувствовал. Всем телом и каждым мельчайшим волоском.

Сначала одна, потом другая девушка билась в путах от боли, и кровь ее, вытекая из творимого Кирбом разреза, лилась, орошая траву. Наконец Кирб едва успел отпрянуть, встав обратно в круг, когда все произошло.

Земля задрожала, затем, треснув, разверзлась прямо под девушками-жертвами огромной уродливой черной пастью. И вмиг поглотила их, точно сам Хорвуг пожрал этих двух несчастных, принесенных ему в дар верными слугами. Сами слуги, как и аван, пятились перед расширяющейся дырой.

А затем из темного зева земли одна за другой вырвались крылатые твари — Маждулы. Взметнулись над лесом, хлопая крыльями и оглашая окрестности невыносимыми для человеческих ушей воплями.

Голодные, верещащие в нетерпении — казалось, им не было числа. Кирб и другие приверженцы Тьмы зачарованно наблюдали, как Маждулы вырываются из-под земли. И было это зрелище для людей в черных плащах самым прекрасным из возможных.

С тех давних пор, когда Маждулы последний раз охотились в этих краях, многое изменилось. Двуногая сыть обзавелась более мощным оружием, и теперь людишки сами охотились на Маждулов в своих военных походах — избавляя от отродий Хорвуга все новые земли. Но на этот раз из подземных бездн вырвалась такая огромная стая, какой этот мир сроду не видел. И охотникам вновь, как тысячи лет назад, предстояло стать добычей.

К утру разорив все подвернувшиеся деревни, стая двинулась прямиком к городу. Туда, где, как подсказывало чутье Маждулов, было сосредоточено больше всего еды.

Среди поселений, угодивших в ту ночь на закуску Маждулам, была и родная деревня Кирба. Но тот об этом не знал. Да если б даже и знал, не стал бы ни огорчаться по этому поводу, ни даже, как ни странно, радоваться. Все, что он чувствовал после ночного жертвоприношения, открывшего Маждулам путь в этот мир — только новое для себя, прежде незнакомое, умиротворение. Тихое довольство человека, осознавшего смысл своей жизни. Уж теперь точно чувствовавшего, что находится на своем месте.

— Дурак! Сопляк! — возмущался Смотритель Бовенгронда, точнее, его ментальная проекция, явившаяся Сене, усыпленному колдовством Свидетелей.

Первый раз Сеня видел Смотрителя рассерженным, а тем более позволявшим себе хотя бы толику грубости в выражениях. Само изображение при этом дергалось, как на экране неисправного телевизора, словно устройство, передававшее проекцию, чувствовало настроение пользователя.

— Сопляк… я готовил спасение этого несчастного мира, — не унимался призрачный старикан, — бережно, с учетом всех факторов. А вы что натворили? Я скажу, что! Пять тысяч лет истории едва не спустили в выгребную яму! За несколько дней!

— Да в чем дело-то? — вопрошал Сеня, недоумевая, — вы же сами мне советовали… не скрывать, что я и есть Шайнма. Не прятать свои умения… хотя они уже не работают, увы. Если где-то и ошибся, так поправьте. Посоветуйте, подскажите. Чего слюной-то брызгать?

— В чем дело? — с язвительностью повторил Смотритель, — а вот в чем. Вы взяли сторону этого правителя… Огненосного. Пережитка варварских времен, умеющего только воевать да тиранствовать. Человека с пещерной логикой: у кого-де больше дубина, тот и прав. Аванонга помните? Так Огненосный недалеко от них ушел — против некоторых типов бессильны даже тысячи лет истории!

— Можно подумать, Свидетели лучше, — недовольно парировал Сеня, — это их предки так вероломно со мной обошлись. Ударили в спину и столкнули в логово Масдулаги… Маждулов. А потом сказку еще сочинили, свою роль приукрашивая. И этой сказкой вот уже не одну тысячу лет дурачат народ.

— Не дурачат, — отрезал Смотритель, — а сплачивают, заодно давая людям положительный пример. Люди слушают про героя Шайнму и сами в глубине души мечтают совершить что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее героический поступок. Спасти утопающего, заступиться за девушку, которую обижают хулиганы, отогнать злую собаку, пугающую ребенка. Думаете, потомки хелема были бы лучше, узнай они правду? Что их наставники лжецы, а разлюбезный Шайнма — никакой не герой, а недалекий лопух, выведенный из игры одним ударом простого смертного-дикаря? И даже не отродья Тьмы!

На это Сеня не нашел, что возразить. Смутился даже. Неприятно было признавать себя «недалеким лопухом».

Тогда как Смотритель продолжил:

— Так что они не столько себя, сколько вас, молодой человек, обелили и приукрасили. Это первое. Второе: вы ж вроде и сами не горели желанием задерживаться в том времени — и вообще в этом мире. В любой момент были готовы к эвакуации. Так не все ли равно, при каких обстоятельствах она произошла, коль на самом деле вы остались живы?

— Ну… неприятно, знаете ли, — только и мог сказать Сеня, — когда в спину бьют.

— Для вас небольшая неприятность, — важно изрек Смотритель, — а хелема и их потомкам немалое подспорье. Что визит ваш к ним — что внезапное отбытие. Благодаря той, как вы говорите, «сказке» им не только есть, на кого равняться, но и во что верить. Дабы само существование их народа имело смысл. А во что прикажете верить этим беднягам, взамен легенды о Шайнме и учения, что проповедуют Свидетели? У вас есть в запасе другое учение для них? Другая вера? Как понимаете, вопрос риторический. Сильно удивлюсь, если вы на него ответите утвердительно.

Несколько секунд помолчав — переводя дух, старик продолжил:

— Теперь третье. Даже в городе подавляющее большинство грамотных людей — это Свидетели. И они, что ценно, пытаются и простой люд обучать. Да, получается у них медленно, не слишком результативно, ну так и город этот не сразу строился. А что в свете сказанного делаете вы — понимаете? Выступая против Свидетелей, вы помогаете здешнему правителю уничтожать грамотных людей! И не только грамотных. Обратили внимание на внешний вид главного храма, особенно на крышу? Обратили?

— Типа того, — мрачно молвил Сеня.

— А поняли, в чем соль? Если нет, слушайте. Кое-кому из Свидетелей… да-да, именно из Свидетелей, а не из простых обывателей, вояк или свиты Огненосного пришла в голову революционная для этого мира идея! Оказывается, здания могут быть… красивыми. Но идея эта умрет, если умрет тот безвестный зодчий — заодно со всем кланом Свидетелей.

— Я понимаю, — Сеня вздохнул, а Смотритель только отмахнулся от этой реплики.

— Видимо, недостаточно понимаете, — были его слова, — в противном случае не полезли бы на штурм храма вместе с тупыми вояками и отмороженными горожанами. И, наконец, четвертое. Подведем, так сказать, итоги. Возможно, вы не любили никогда ни нотации, ни лекции, но без них в данном случае не обойтись. Так вот, цивилизации, чтобы развиваться, нужно, помимо прочего, расширять территорию своего влияния. При желании вы можете вспомнить примеры из собственного мира — когда развитое вроде бы общество останавливалось в развитии, деградировало и в итоге превращалось в легкую добычу только из-за того, что ограничило себя географическими рамками и оказалось в изоляции.

О, такие примеры Сеня, конечно, помнил. И государства доколумбовой Америки — майя, инков, ацтеков; и Японию при сегунате, и, отчасти, Индию с Китаем, которые завоевывали все, кому не лень. А потому не знал, чем крыть и эти рассуждения Смотрителя.

А сердитый старик-проекция продолжил:

— Экспансия военным путем… до сих пор поддерживавшая авторитет правителей-Огненосных, себя исчерпала. Границы, а значит, новые земли, все дальше, походы военные обходятся все дороже, управлять такой большой страной из одного города становится все труднее. Нужна децентрализация. Проще говоря, другие города, более-менее равноценные. Новые центры власти… и экспансии. К этому мало-помалу страну и подводят Свидетели, норовя насадить свою веру до самых границ. А там, чем энтропия не шутит, культ Хаода и Шайнмы может и дальше распространиться. Но главное: во время своих миссионерских визитов Свидетели как бы между делом рассказывают о жизни в городе. О товарно-денежных отношениях; об укреплениях и специальных военных отрядах, позволяющих не бояться злых чужаков. Рассказывают деревенщинам и чуть ли не дикарям. Из которых одни, конечно, отмахиваются; другие мечтают лишь сами в город переехать. Зато третьи желают у себя дома такие же порядки завести. Приобщиться, так сказать, к достижениям цивилизации и сородичей приобщить. Вот только… знаете, кому такое развитие событий не только не по душе, но и в перспективе смерти подобно?

— Местным заправилам, — отвечал Сеня, — вождям, старейшинам, шаманам… деревенским старостам.

— Этим — не факт, — возразил Смотритель, — если что, приспособятся. А вот для Огненосного дополнительные города со своими правителями, законами и денежными знаками — суть враги. Соперники, претендующие на его всевластие. Уж такой он человек: не видит дальше собственного трона, а в лучшем случае наконечника копья в своей властительной руке. Предпочитает править неграмотными дикарями, чем с кем-то договариваться и делить влияние. Зачем? Лишь бы дань ему исправно платили, а остальное не волнует.

А посему… ничего личного, но раз вы встали на сторону тех, кто готов потоптать ростки здешнего прогресса, я вынужден был деактивировать вживленный вам имплантат. Обезвредить вас, как готовую взорваться бомбу. Почему — я объяснил, дабы не было лишних вопросов.

Молвив последние слова, проекция Смотрителя померкла, а потом и сам Сеня вынырнул из колдовского сна. Точнее, был выдернут из него грубо и беспардонно — ковшом холодной воды на свою многострадальную голову.

Открыв глаза, растерянно помаргивая и дрожа от холода, Сеня обнаружил себя привязанным… к какому-то столбу; вероятней всего — деревянной подпорке. Точнее разглядеть не получалось: уж очень темно было в этом помещении, лишенном окон… по всей видимости, подвале. Лишь пара факелов чадила на стенах, немного разгоняя темноту. И позволяя видеть двух человек в белых плащах, стоявших рядом со связанным пленником.

Первый, высокий по здешним меркам угрюмый парень был тем самым гадом, что окатил Сеню водой. Догадаться было нетрудно, хватило лишь приметить деревянный ковш в его руке. А второй из Свидетелей был солидного вида стариком, напомнившим Сене Смотрителя Бовенгронда.

Из-за сходства этого пленник сразу приготовился к неприятностям. Хотя, казалось бы, куда уж неприятней, если стоишь привязанный к столбу в каком-то подвале. Хуже была только смерть — с пытками или без.

«Ох, чувствую, если переживу это приключение, — думал Сеня, — будет у меня предубеждение против старшего поколения, точняк. Как это по-научному называется? Геронто…фобия?..»

От праздных мыслей его отвлек старик, нарушивший молчание.

— Итак, — молвил он сухо, — вопрос у меня один. Кто ты такой?

— Ну… Шайнма вроде как, — нехотя отвечал Сеня, — посланник Хаода…

— Вранье! — отрезал старик, — никакого Шайнмы, являвшегося посланником Хаода, не было. Был проходимец, овладевший, судя по всему, колдовской силой и с ее помощью защищавший наших древних предков от Маждулов и враждебных племен. А потом зарвался и попытался захватить власть… чего у него, слава Хаоду, не вышло. Впрочем, не все ли равно? Тот колдун давно мертв. И потому повторю… и уточню свой вопрос. Кто ты на самом деле?

Последние слова он произнес с расстановкой, чеканя, как солдаты на параде — шаг.

— Ну ладно, — Сеня вздохнул, несколько огорошенный циничной откровенностью старика и решил отплатить откровенностью же, — не знаю, поверите ли вы в такую правду… как вообще воспримете. Но раз так хотите, чтоб я во всем сознался — пожалуйста. Примите и распишитесь. Начнем с того, что я вообще не из вашего мира. Нет, не с небес и уж точно не из-под земли, где эти ваши Маждулы гнездятся. Гораздо дальше. В том мире… хм, повозки ездят без лошадей и даже умеют летать. Там светильники светят ярче, чем здесь, но огня в них нет. А здания бывают такими огромными, что ваш главный храм и палаты Огненосного на их фоне даже заметить было бы трудно.

— Твоя речь похожа на детскую загадку, — перебил старик, — а местами на бред. Но, видимо, только такой и способна быть истина, когда речь идет о чем-то необычном. Если подумать… людям, способным метать молнии руками, под силу, наверное, и жилища освещать без огня, и повозки заставить ездить без тягла. Допустим, я соглашусь: такой мир возможен. Но тогда… что ты забыл у нас, человек из такого чудесного мира?

— Э-э-э, поправка небольшая, — сказал на это Сеня, — даже в нашем мире люди не умеют метать молнии. А такой способностью меня наделил старик… ну, вроде вас, только очень долго живущий. И страшно озабоченный происходящим здесь. Собственно, это он меня и затащил в этот мир. Чтобы я помог местным отбиться от Маждулов и тем самым дать возможность развиться. Построить город, научиться обрабатывать металлы и все такое прочее. Да-да, это меня вы знаете как Шайнма — искаженное от моего настоящего имени: Сеня, Семен. Это я тысячи лет назад уже бывал здесь. Когда ваши предки сидели-дрожали в пещере. И вот вернулся.

— Ты снова съехал на ту же ложь, — хмуро молвил старик и повернулся к парню с ковшиком, — надо бы плеснуть в него не холодной, а горячей водой… для начала.

— Нет-нет, стойте! — вскричал Сеня, и наверняка бы даже руками замахал, не будь они у него связаны, — почему не верите? Если кто-то смог переместить меня в такую даль — другой мир, если кому-то под силу научить меня молниями швыряться… если в это вы можете поверить, то почему не можете в то, что и во времени тот тип способен переносить… и переноситься?

В конце этого отчаянного монолога он еще выдохнул: «Уф!»

Старик и молодой Свидетель переглянулись, а затем первый сказал:

— Допустим… поверю и в это. Хотя, честно сказать, считал, что над рекой времени даже боги не властны. Но поверю. Однако не понимаю, какой смысл будоражить народ теперь — когда мы достигли всего, ради чего тебя сюда заслали.

— Я и сам не знал, — Сеня еще пожал было плечами рефлекторно при этих словах, но путы держали крепко, — плохо меня этот старикан инструктировал. Теперь до меня дошло. Но что толку? Ведь… кстати, можете не бояться: возможности метать молнии меня лишили.

— Так я и думал, — хмыкнул парень с ковшиком, — то-то смотрю, легко тебя взяли.

Внезапно чьи-то громкие шаги в темноте отвлекли внимание обоих Свидетелей. В дальнем углу темницы возникло световое пятно, окружавшее факел, и выдернуло из темноты лестницу, а на ней еще одного человека в белом плаще. Торопливо, почти бегом, человек с факелом сошел по ступенькам и приблизился, оказавшись невысокой женщиной средних лет, но еще бойкой.

— Первый Свидетель! — выпалила она на выдохе, — Маждулы… над городом! Да столько, что не могу сосчитать.

Старик (а именно к нему, по всей видимости, женщина обратилась как к Первому Свидетелю) на пару мгновений замер в растерянности. Сене даже подумалось, как бы сердце у бедняги не прихватило. Но быстро совладал с собой.

— Похоже, одно остается, — изрек он негромким, словно призванным скрыть волнение, голосом, — передай всем нашим, пусть спускаются сюда. В подвал. Даст Хаод, здесь Маждулы до нас не доберутся.

— Зато от города оставят горстку пепла, — в отличие от Первого Свидетеля, Сенин голос прозвучал громко, дерзко, с вызовом, — и от храма вашего тоже.

— Храм можно и отстроить, — сквозь зубы процедил Первый Свидетель, обернувшись к пленнику, — а прочий город вообще… головная боль не моя, а Огненосного, которому ты так верно служил. Хороший песик, хе-хе. Да и что мы можем сделать? Горстка безоружных слуг Хаода…

— Много чего, — парировал Сеня, — можете колдовать… сам видел, так что не отпирайтесь. Неужели в вашем арсенале нет никакого колдовства, способного помочь против Маждулов? Еще можете вдохновить горожан на битву. Сейчас они толпа, причем толпа испуганная. И наверняка готовая разбежаться кто куда. А надо напомнить, что они… и вы сейчас в одной лодке. Что это именно они город, а вовсе не Огненосный и его шайка. Ведь горожане далеко не беззащитны. У некоторых наверняка луки есть, крылья Маждулам пробить и заставить приземлиться. А уж на земле эти твари — не более чем животные, которых можно забить палками, зарубить топорами. Но главное, что вы могли бы сделать, это развязать меня. Я уже сражался с Маждулами… одного даже съел на завтрак. Честно-честно. Постараюсь и сейчас их пожечь… сколько смогу.

Выслушав его вроде внимательно и не перебивая, под конец Первый Свидетель хмыкнул.

— Для такого молодого парня у тебя слишком слабая память, — затем он изрек, поглаживая бороду, — забыл? Сам говорил недавно, что больше не можешь метать молнии.

— Говорил, — не стал отрицать Сеня, — не могу. Но, кажется, знаю, как эту возможность вернуть.

Воздух буквально звенел от адского верещания множества Маждулов, круживших над городом. Несколько из них накануне обдали пламенем драночную крышу палат Огненосного. Пожар тот едва удалось затушить, но и защитники палат в долгу не остались. Из узких оконец-бойниц в Маждулов ударил поток стрел, превращая в решето кожистые крылья, отчего летающие бестии, одна за другой валились к подножью холма. А их более удачливые сородичи предпочли впредь облетать опасное место. Ведь и без того в городе добычи хватает.

Момент сей, имевший решающее значение для Маждулов, Огненосного и других людей, засевших в палатах, не волновал почти совсем. Стоит ли отправлять дружину, чтоб она несла потери, думали они. Не лучше ли доверить Маждулам грязную работу — подавить бунт, заодно избавившись от занозы под названием «Свидетели». А город… что город? Отстраивался не единожды, пережив немало бунтов и пожаров. Значит и на этот раз — отстроится.

Так рассуждал советник Рэй и убедил в этом и других приближенных правителя, и самого Огненосного. Донес до них эту благоразумную мысль… в глубине души, впрочем, признавая, что «благоразумие» в данном случае — это такая красивая замена слову «трусость».

Конечно, неплохо было бы прибегнуть к помощи Шайнмы, чтоб изничтожил Маждулов, как он это сделал тысячи лет назад. Но чего не было, того не было. В палатах уже знали, что посланник Хаода, при всем своем могуществе угодил-таки к Свидетелям в плен, пав жертвой их колдовства.

Так или иначе, но ни один воин не вышел за пределы частокола, окружавшего холм, на котором высились палаты Огненосного. И когда массивные двери осажденного главного храма распахнулись, выпуская наружу Сеню в сопровождении нескольких Свидетелей, Маждулы вовсю нарезали круги над площадью и улицами, хлопая крыльями и отвратительно вопя.

Что до горожан, то они, не так давно полные решимости штурмовать храм и порвать Свидетелей на ремни, теперь выглядели поистине жалко. Кто-то бежал к своим домам, как к последним оплотам, забыв видно, что достаточно одного огненного выдоха единственного монстра, чтобы превратить их в гигантские костры. Кто-то просто бегал туда-сюда, как вспугнутый таракан, не имея цели. Кто-то плакал, звал на помощь, молился Хаоду. И время от времени то один, то другой Маждул, снижаясь, подхватывал подвернувшегося человека щупальцами и улетал в поисках укромного местечка, где он мог бы насладиться трапезой.

— Стойте! — воскликнул Сеня во весь голос, силясь перекричать какофонию из воплей Маждулов, плача и испуганных криков людей, — мы должны сражаться! Бежать некуда! Маждулы просто сожгут ваши дома, а вас переловят. Берите все, что хоть немного похоже на оружие! Все, чем можно резать, бить и колоть!

— Шайнма! — выкрикнули сразу несколько горожан, остановившись и обернувшись на его призыв, — ты спасешь нас, Шайнма? Шайнма, помоги!

— Помогу! — как мог громко отвечал Сеня, ежесекундно опасаясь, что сорвет голос, — и Свидетели вам помогут! Но главное: вы поможете себе сами, и сами себя спасете! Сражайтесь… главное, действовать вместе! Может быть, Свидетели вам лгали… а может, это я не Шайнма! Можете не верить ни мне, ни им. Но поверьте в город! В ваш общий дом! Защищайте его!

Он шел по площади, и люди вокруг, прежде метавшиеся бестолково, останавливались. Да принимались оглядываться в поисках чего-нибудь острого или тяжелого.

Затем один из Маждулов под аккомпанемент собственного инфернального вопля спикировал на площадь — прямо перед Сеней. Тот выставил перед собой обе руки, мысленно пытаясь нащупать «Нафаню».

«Чтоб в этом твоем Замке-Над-Миром рота бомжей поселилась, если ты прощелкаешь эту ситуацию и не включишь снова имплантат, — также мыслью обратился Сеня к Смотрителю, — именно так: бомжей… и наркоманов. Причем с очень нетрадиционными наклонностями…»

То ли пожелание это, даром, что не высказанное вслух, возымело действие, то ли Смотрителю просто хватило бдительности — но имплантат таки откликнулся. Две ярко сверкнувшие молнии вырвались из Сениных рук и, ударив в упор в Маждула, мгновенно превратили грозную тварь в высушенную от жара, обгоревшую мумию.

— Гип-гип ура! — радостно и торжествующе заорал Сеня, потрясая над головой обеими руками.

— Ура! Ура Шайнме! — с восторгом вторило ему несколько голосов горожан, преисполнившихся надежды.

А Сеня, не теряя времени, уже нацелился на другого монстра — из числа тех, что вились пока над площадью, не решаясь приземлиться. Вспышка, удар — и еще один Маждул замертво рухнул, приземлившись на один из близстоящих домов, проломив крышу.

За этой тварью последовали другие. Сеня пускал и пускал молнии, целя в небеса над городом. Промахнуться было трудно — небо буквально почернело от полчищ крылатых монстров.

Глядя на Сеню, воспрянули духом и горожане. Они объединялись в группы и вместе встречали атаку Маждулов. Те, кстати, по природе были редкостными индивидуалистами, к совместным действиям не очень оказались способны, и хоть налетели на город стаей, но охотиться-то предпочитали все же поодиночке. И поодиночке встречали отпор со стороны сразу нескольких человек с топорами, дубинами, вилами и горящими головнями, а то и просто с камнями. Расхрабрившиеся горожане до того избивали и измочаливали Маждулов, что взлететь и ходить твари после этого не могли точно. Так что если и оставались в живых, то наверняка завидовали мертвым.

Еще у некоторых горожан действительно имелись луки — у охотников, по всей видимости, или просто у любителей путешествовать по не слишком безопасным местам. В любом случае, луками этими их счастливые обладатели с успехом воспользовались. Без промаха попадая в широко раскинутые крылья какого-нибудь Маждула, снизившегося до расстояния выстрела.

Мало-помалу у импровизированных отрядов защитников города сложилось даже подобие тактики. В одну группу, противостоявшую одному Маждулу, входил лучник и от полдесятка до десятка бойцов обычных, вооружившихся для ближнего боя. Стоило какой-нибудь твари подлететь достаточно близко, как лучник своими стрелами вынуждал ее к жесткой… временами к очень жесткой посадке и лишал возможности взлететь. Следом на тварь наваливались остальные бойцы. Избивая и добивая Маждула до тех пор, пока он, почти беспомощный, не переставал шевелиться.

Да, некоторые из монстров, даже приземлившись, сломав крылья и лапы, смогли изловчиться, и достать набежавших людишек, кого огненным дыханием, кого ударом похожего на скорпионий хвоста. Но перевес был все же на стороне двуногих. На место группы, прореженной или распуганной этими последними вспышками сопротивления, приходили другие. Даже самые трусливые из горожан не упускали возможности отыграться на обездвиженных и потому почти не опасных Маждулах. Хотя бы просто закидывая их камнями.

Другие горожане бежали от дома к дому, от улицы к улице, передавая другим призыв самого легендарного Шайнмы. Все новые улицы и кварталы вовлекались в битву, превращая безвластный город, населенный перепуганным человеческим стадом, в единый организм. Причем организм, оказавшийся крепким, могучим, и вполне боеспособным.

Не оставались в стороне и Свидетели. Несколько человек в белых плащах встали кругом прямо на пятачке площади, где Сеня без устали отстреливал в воздухе Маждулов, отчего все новые обгорелые тела валились на город. Под прикрытием недавнего пленника Свидетели, встав в круг, принялись бормотать заклинание. И вскоре штормовой (но, к счастью, верховой) ветер пронесся над городом, не трогая его постройки. Зато Маждулов с неба смахнул разом целую кучу — как гигантской невидимой тряпкой или метлой.

Целую кучу… но тварей в воздухе все равно оставалось — не счесть. Даже таких серьезных потерь Маждулы, казалось, почти не заметили.

Затем другая группа Свидетелей, расположившись неподалеку, наслала на город грозовые тучи. Без дождя, и видимость Маждулам они не ухудшали из-за отсутствия у тех глаз. Зато стоило кому-то из крылатых уродов опуститься ниже той высоты, на которой располагались тучи — и Маждула поражала сверкавшая как по заказу молния. Хотя почему «как»?

— Я был неправ, — тихо, так, что слышал только он один, прокомментировал Сеня действие данного колдовства, ненадолго отвлекшись от отстрела Маждулов, — кое в чем ваше кунг-фу все же круче. Один раз навели тучу, и она отстреливает всех, кто в зону поражения попадает. Автоматом…

Еще, стоило одному из монстров коснуться конечностями земли, как земля эта под ним, заклинаемая кем-то из Свидетелей, раскалилась как сковородка, опаляя и лапы уродливые, и кожистые крылья. Вскрикнув натурально от боли, Маждул взмыл в воздух и, неуклюже махая поврежденными крыльями, унесся прочь. Как можно дальше от того места, где под ним в прямом смысле загорелась земля.

Грозовые тучи рассасывались, снова приходил черед порыва верхового ветра. Новые Маждулы сыпались с небес, а потом вновь, откуда ни возьмись, набухали тучи. Потом кому-то из Свидетелей пришло в голову силой колдовства поднять с земли несколько булыжников и метнуть их высоко, прямо навстречу подлетавшему монстру. Камни на лету ломали хрящи, на которых держались крылья, и Маждул грохнулся на землю с высоты пятиэтажного дома, да так и не встал. Даже не пошевелился больше.

Парочку приземлившихся Маждулов заловила сама земля, превратившаяся в зыбучий песок. А подоспевшая ватага горожан довершила расправу. Еще несколько Маждулов просто замерли в полете, а затем один за другим посыпались на землю, точно перезревшие плоды гигантского дерева. По-видимому, как догадался Сеня, их обездвижило то заклинание, что в свое время погрузило в сон его самого.

Время шло. Жители города стояли насмерть, Маждулы падали один за другим. И мало-помалу стая, выпущенная этой ночью прислужниками Тьмы начала редеть. Ведь какой бы многочисленной она ни была, а бесконечному числу Маждулов взяться было неоткуда.

Тем не менее… в город крылатые бестии нагрянули утром. Но лишь к вечеру горожане смогли с облегчением вздохнуть. Последний Маждул, не сумевший удержаться в воздухе своими ранеными крыльями (в них попало не меньше полдесятка стрел), рухнул на землю и теперь бестолково трепыхался, едва переставляя поломанные конечности по земле.

Добивала этого последыша целая толпа. Больше двух десятков усталых и разозленных человек. А потом один из них, вытерев пот со лба собственной шапкой, осмотрелся, полюбовавшись заваленной трупами Маждулов улицей, и пробормотал, ни к кому особо не обращаясь: «Да-а-а… уж в мясе ближайший год недостатка не будет!»

А потом толпа горожан под предводительством Первого Свидетеля отправилась к частоколу, окружавшему палаты Огненосного. Грозного владыки, бросившего свой город на расправу злейшим из врагов.

Нет, толпа не стала ломиться в ворота или пытаться поджечь частокол. Люди просто стояли — около часа, пока ворота не отворились, и пред народом не предстал сам правитель собственной персоной. В сопровождении нескольких воинов из дружины.

Но даже тогда лишь несколько горожан рванулись было к Огненосному — горя желанием разорвать никчемного владыку. Этим хватило единственного, причем неспешного, жеста со стороны Первого Свидетеля, чтобы успокоиться.

Бросив грозные взгляды на толпу, воины Огненосного положили руки на рукояти мечей. Но тем и ограничились, стоило правителю просто покачать головой.

Несколько мгновений они лишь молча обменивались взглядами — правитель и воины дружины с одной стороны и толпа во главе с Первым Свидетелем с другой. Обе стороны все понимали без слов. Недавний бунт, но особенно нападение Маждулов, решили судьбу Огненосного Герта пуще грома угроз и пафосных речей. И изменить это решение правитель не мог, даже если бы велел захлопнуть ворота перед носом толпы, да как ни в чем не бывало удалиться в палаты.

Что, собственно, Огненосный и сделал после игры в гляделки с Первым Свидетелем. А напоследок скользнул взглядом по толпе, в отчаянной надежде высмотреть Шайнму. Ожидая от посланника Хаода… сам не зная, чего. Хоть какой-то мизерной поддержки.

Только вот Шайнмы, он же Сеня, не было ни в толпе, ни даже в городе. Пребывал он уже далеко. Так далеко, что не найти и на карте.

Да и картографией, кстати говоря, этому миру еще только предстояло овладеть. Как и многим, многим другим.

Когда на то место, где находился Сеня, опустился туман, битва еще продолжалась. Но исход ее стал уже очевиден, ибо колоссальные потери, понесенные стаей Маждулов, не заметить было трудно. Достаточно сказать, что к тому времени ни один из крылатых монстров больше не кружил над площадью вокруг главного храма. А битва переместилась на улицы, в переулки и на окраины.

Битва… или, скорее, бойня.

И теперь, пошатываясь от усталости, но еще способный держаться на ногах, Сеня пробирался через туман, как через какой-то сказочный лабиринт. Сворачивая туда, где туманная стена была наименее густой. А когда сквозь туман начали проглядывать темные очертания… деревьев, даже прибавил шагу.

А потом, наконец, царство бесконечного тумана сменилось опушкой сумеречного леса, под серым небом, заждавшимся восхода солнца. И вот тогда Сеня в изнеможении рухнул в мокрую от росы траву. Битва с Маждулами вымотала его до предела, адреналин, поддерживавший Сеню в дороге через туман, иссяк. И Сеня погрузился… нет, скорее, провалился в глухой сон без сновидений, уже не думая ни о возможности попасть, беспомощным, на завтрак к кому-нибудь из лесной фауны, ни о том, как будет выбираться из леса к людям.

Лишь одна мысль напоследок шевельнулась в утомленном мозгу. Мысль-вопрос, мысль-надежда: хоть на этот раз отправил ли его Смотритель Бовенгронда в родной мир?

Когда Сеня проснулся… вроде целый и невредимый, вовсю светило солнце. А лес, освещенный его лучами, оказался совсем не густым. Уж точно не походил на дикую чащобу, в которой водятся медведи и волки, охочие до человеческого мясца. Осмотревшемуся Сене при взгляде на него в голову пришло подходящее определение для подобного места: «лесопарк».

Потому, когда, поднявшись и пройдя несколько десятков шагов, Сеня наткнулся на дорожку, выложенную брусчаткой, он не сильно удивился.

Дорожка вывела к такой же брусчатой дороге — вполне себе широкой, два ряда машин могли свободно разъехаться. А впереди, где-то в паре-тройке километров маячило скопление построек… город! Воодушевленный и отдохнувший, Сеня двинулся в его сторону энергичным шагом, как и подобает отдохнувшему человеку. Несмотря на отсутствие машин, на всякий случай, держась у обочины.

«Да какие машины, балда! — еще мысленно поправил он себя на ходу, — как они здесь проедут? И брусчатка неровная — колесам неудобно; да и раздолбают они ее на раз, два…»

А потом Сеню обогнал первый из увиденных им местных транспортных средств — автобус, и вопрос, как такому проехать по брусчатке, мигом отпал.

О том, что это был именно автобус, Сеня догадался по длинному салону с чередой бортовых окон во всю его длину. И только. Форма же местного образчика общественного транспорта была непривычной. Выглядел он не как ящик на колесах, но, скорее, как гигантская пуля. «Обтекаемый корпус», — вспомнил Сеня, как это называется.

И, кстати, колес под этим обтекаемым корпусом не было. Автобус просто скользил сантиметрах в двадцати над дорогой, будто по воздуху летел. Бесшумно так скользил.

«Что за чертовщина?» — мысленно вопрошал Сеня, протирая глаза. Автобус никуда не делся, и форму привычную принимать не спешил. Зато, когда он обогнал растерянного пешехода, Сеня заметил, что и трубы выхлопной у автобуса нет.

«Получается, что и выхлопа нет никакого, — сообразил Сеня, — в принципе. Потому что ничего не сгорает. Нечему. Не на бензине или газе эта машинка ездит, а…» На чем — он даже не представлял.

Когда Сеня добрался до городских окраин, вопросов только прибавилось. Здания выглядели еще более непривычно, чем тот же автобус: невысокие, в два-три этажа, с двух-, трех-, четырехскатными крышами. А также с башенками, фронтонами, арками и портиками. От смешения стилей рябило в глазах — и особенно после городов родного мира с целыми районами зданий, столь однообразных, сколь и примитивных. Похожих на огромные ящики с прорезанными окошками или на гигантские могильные плиты.

Здесь же… трудно было найти хотя бы два похожих сооружения. Но в то же время чувствовалось в них всех что-то общее. Стремление к максимально возможной нарядности, нежелание экономить на красоте.

Под большими окнами (где стрельчатыми, где округлыми) в ящиках росли цветы. А за окнами наверняка жили местные Кай и Герда. Чью жизнь едва ли успел омрачить осколок зеркала тролля.

Между зданиями зеленели кусты и трава, кое-где располагались скульптуры — то абстрактные, то вполне реалистичные, то матовые, то поблескивавшие на солнце. Некоторые вообще из прозрачного материала. Люди, животные, геометрические фигуры.

Внешний вид зданий, особенно в сочетании с брусчаткой, навевал ассоциации, если не со средневековьем, то хотя бы со стариной. Чувствовалась в местной архитектуре какая-то ностальгия — побочный эффект устремления к прекрасному.

С другой стороны и высоких технологий местный люд явно не чурался. Сеня успел проводить взглядом еще несколько машин, скользивших над брусчаткой по воздуху и не загрязнявших вышеназванный воздух выхлопными газами. Отчего дышалось в городе свежо, почти как в лесу.

Мимо со смехом и визгом пронеслась стайка детишек… нет, не на скейтбордах, но на досках, опять-таки не нуждающихся в колесах, чтобы двигаться. Двое из этих детей, направив свои доски вверх, взлетели на пару метров, а затем приземлились на крышу какого-то, медленно скользившего, фургона. И теперь жестами и задорными криками дразнили остальных — смотрите, мол, что мы сумели. А вам слабо?

Выглядели детишки обычно — такие вполне могли жить и на одной улице с Сеней. Да и одежда была самой обыкновенной: цветастые футболки, шорты, кепки. Вот только Сеня был уверен на все сто, что ни один ребенок родного с ним мира не имел летающей доски.

«Где я? — недоумевал он, меряя шагами этот нарядный город и озираясь, — куда ж ты на этот раз меня засунул, Смотритель Бовенгронда? Если опять к потомкам хелема, то извини. Меня эти игры запарили, так что я тупо на тебя забью. Просто поселюсь здесь, и баста! Тут ведь не так плохо… да что там: просто класс! Непривычно только. Не город, а сплошная открытка-приманка для туристов».

Но окончательно Сеню добила пустая арка на небольшой площади рядом с бронзовой скульптурой глобуса. Глянуть на глобус, дабы проверить очертания континентов, он не успел. Арка, казавшаяся просто очередной абстрактной скульптурой, осветилась внутри ослепительным светом, источая вокруг себя небольшие молнии. Сеня опасливо попятился, прикрывая лицо рукой.

Затем сияние в арке немного потускнело, заполняя ее теперь на манер световой двери… нет, скорее, занавеси. Затем по этой занавеси, как по воде, пробежала рябь, и из арки на площадь вышли двое. Молодая пара, темноволосый парень и рыжеволосая девушка; оба коротко стриженные и выглядящие не по-здешнему сурово. Даже что-то военное было в их облике.

Одеты пришельцы были в одинаковые комбинезоны, темные и облегающие, на штанинах которых, приглядевшись, можно было заметить карманы. А вот молний, пуговиц и иных застежек не было. На лбу, что парня, что девушки, красовалась татуировка: красная фигура, формой похожая на цветок лилии. А на ногах — высокие черные ботинки.

— Приветствую! — сказал парень Сене, когда сияние в арке за его спиной погасло. Руки не подал, но лишь вскинул раскрытую ладонь, сообщая о мирных намерениях.

Следом его жест и реплику повторила девушка.

— Приветствую, — Сеня не придумал ничего лучше, чем ответить таким же словом и жестом, — э-э-э, вы откуда?

— Фурр, система Ксилана, — сухо отчеканила девушка, — слышал о такой?

— Нет, честно говоря, — смущенно проговорил Сеня, догадываясь, правда, что речь идет о другой планете вокруг другой же звезды, — а… это далеко?

— Ну, все относительно, — на диво куда более мягким голосом произнес парень, — так говорил кто-то из мудрецов древности. Причем вроде из вашего мира, да?

Сеня машинально кивнул.

— Устали от всей этой машинерии на Фурре, — пояснила, словно оправдываясь, девушка, и голос ее звучал уже подружелюбней, — роботов, танков, междоусобиц… боев в космосе. Тамошние заправилы опять пояс астероидов не поделили, и давай друг друга лазерами жечь да плазмой поливать. Не, поначалу интересно, конечно. Приключения, есть место подвигу. Романтика. Опять же с Гилом я именно так и познакомилась — на полях сражений. Но потом достало все. И возможность сдохнуть в любой момент, и запах гари постоянный.

— И эти города, человечиной битком набитые, — вторил ей парень, — на двести этажей в высоту и на сотню в глубину. А здесь…

Он осмотрелся и вздохнул полной грудью.

— А здесь почти рай, — произнес Гил затем, — отдушина. Правильно сделали, что этот мир выбрали. Народу мало, один город, и тот небольшой. А вокруг — вдоволь дикой природы… нехило она восстановилась посла Исхода. Ну, как человечество по галактике расселилось.

— Гил в Исход верит, — как бы, между прочим, сообщила девушка, шутливо толкнув парня локтем в бок, — в то, что человечество зародилось именно здесь, а потом разлетелось, кто куда. А я не устаю его опровергать. На некоторых планетах, говорю, цивилизация не одну тысячу стандартных лет существует. Раньше зародилась, чем была построена сеть порталов. А на кораблях, даже с достаточным запасом топлива, люди бы от звезды к звезде годами таскались. Непрактично.

— Интересно, — не преминул возразить Гил, — стандартный год, говоришь? А откуда, по-твоему, этот так называемый стандарт взялся? Не подскажешь? Так я скажу: можешь считать это совпадением, но по длительности стандартный год равен времени обращения этой планеты вокруг звезды.

И оба вновь возобновили свой любимый, явно привычный спор, уже не обращая внимания на совершенно обалдевшего Сеню. Когда же парочка татуированных гостей с Фурра, система Ксилана, удалились, продолжая дискутировать, Сеня подошел к скульптуре глобуса и склонился над ней, проверяя назревшую догадку.

И… не ошибся. Форма береговой линии несколько отличалась, но это можно было списать на схематичность. Зато очертания материков были привычными, знакомыми. Евразия с Африкой, две Америки, Австралия.

Так что, похоже, Смотритель Бовенгронда сдержал-таки обещание. Вернул Сеню в его родной мир.

Только вот о том, чтобы отмотать назад те тысячи лет, что прошли для мира хелема… а заодно и для планеты Земля, уговора не было. Вот и получилось — то, чего и следовало ожидать.

9 августа — 2 сентября 2019 г.