Под керосиновым дождем (гет)

Они возвращаются, когда вечер уже полновластно вступает в свои права. Только вдвоём. Она и Каз.

Нина категорически отказывается менять место проживания на ночь глядя, угрожая, что в противном случае поселится в Клепке, конкретно на чердаке Каза, раз уж он сам разрешил ей выбирать. И поэтому Джаспер уходит в Гнездо, чтобы выбрать самых толковых птенцов и поставить их в охрану. Дома вопреки утренним словам он сегодня не появится. У него на эту ночь большие планы.

Когда они с Казом серьезно кивают друг другу на прощание, словно понимают что-то без слов, Инеж с тревогой смотрит вслед его длинногой долговязой фигуре. Джаспер бывает так молчалив и спокоен, лишь когда на кону стоит что-то немыслимо опасное. С таким лицом гимнасты выходят выполнять по-настоящему смертельный номер, и даже улыбаясь публике, они полностью погружены в себя.

Что за склад с фьерданским оружием, что Уайлен готов сам идти на дело и лично закладывать взрывчатку? Он ведь умеет рассчитывать заряд так, чтобы его мог заложить любой и не пострадать. Значит, это что-то нетривиальное, и Каз это знает. И Каз уверен, что Джаспер справится.

Это единственное, что немного утешает трепещущую в сердце тревогу и ощущение, что она уже не часть их вороньего братства. Обычно именно она знала обо всех планах Каза, куда больше, чем даже Джаспер. Теперь же она лишь наблюдает со стороны за процессами, которые спокойно и уверенно протекают без неё и в ней не нуждаются.

Пусть Матти и обожает её, пусть и Нина рада её видеть, но к тем же Птенцам Инеж не имеет практически никакого отношения, даже не понимает тонкостей. Их воспитанием занимались Каз и Нина, обучали Уайлен и Джас. Здесь она совсем чужая.

И все ещё, несмотря ни на что, до невозможности своя.

Вороны странным образом сроднились за эти года. Фьерда накрепко спаяла их друг с другом, слила воедино извилистые ручейки их одиноких жалких жизней.

Инеж чувствует искреннюю гордость за тех Воронов, какими они стали. Как бы Каз ни отрицал это, но не всё в этом мире он делает ради выгоды. По крайней мере, денежной. Ему никогда не нравились порядки при Пере Хаскеле, и он потихоньку незаметно внедряет свои, куда более гуманные и человечные, тщательно замаскированные цинизмом и железной дисциплиной. Каз добивается своего без громких красивых слов, а лишь четко просчитывая баланс между выгодой и перспективой.

Она идет чуть поодаль и не сводит сияющих глаз с его мрачной замкнутой фигуры. Каз опирается по привычке на трость, но походка его куда легче, чем прежде. Малена вряд ли до конца залечила старую травму, но хотя бы смогла убрать боль. И это хорошо.

В конце концов, он оборачивается:

— Что?

Инеж вопросительно приподнимает брови.

— Ты так смотришь…

— Как?

— Как будто опасаешься за мое душевное здоровье, — хмыкает Каз. — Зеник не понимает, что скоро про беспечные прогулки по улицам придется забыть. На месяц точно.

— Я просто на тебя смотрю, — Инеж улыбается краешком рта. — Мне это нравится. Почему перемещение по городу станет опасным, Каз?

Вместо ответа Каз задумчиво оглядывает крыши, кидает быстрый взгляд по сторонам и неожиданно сворачивает в узкий проулок и манит её за собой.

— Идёшь?

— А у меня есть выбор? — шутливо интересуется она.

Каз поворачивает к ней голову и серьезно смотрит на неё:

— У тебя он есть всегда, — веско произносит он. — Мы пойдём в неприятное место. Или не пойдём, если не захочешь.

— Неприятные места — уже моя прямая профессия, — усмехается Инеж. — Пошли. И ответь на вопрос!

— Помнишь, что я когда-то пообещал тебе?

— Нет, — недоумевающе отзывается Инеж, пригибая голову, когда они проходят под каким-то слишком низко нависающим балкончиком.

— Значит, вспомнишь, когда я начну его исполнять, — заключает Каз и вновь замолкает.

Инеж больше не допытывается — все равно бесполезно. Они петляют по узким переулкам Бочки, которые Каз знает как свои пять пальцев. Инеж лучше ориентируется в путях, пролегающих через чужие чердаки.

Красноватое свечение впереди заставляет её насторожиться, а затем Каз отстраняется, открывая ей обзор на слишком хорошо знакомую ей улицу, до боли, до омерзения знакомую. Сердце ёкает, и Инеж отчаянно оглядывается на Каза, в надежде уловить на его лице хоть какую-то подсказку, почему он привел её именно сюда.

На мгновение мелькает паническая мысль, что он пришел отказаться от неё, вернуть её, как невыгодную инвестицию, не оправдавшую вложений. Инеж усилием воли заставляет эти мысли исчезнуть из её головы, на мгновение прикрывает глаза, но это не помогает: вывеска борделя Танте Хелен будто бы выжжена на обратных сторонах её век.

— Я предупреждал, что место неприятное, — негромко говорит Каз. — Не бойся, она больше не опасна. По крайней мере, для тебя.

— Зачем мы здесь? — голос неприятно охрипший, и Инеж пытается незаметно прочистить горло. — Каз?..

— Однажды я пообещал, что мы вместе очистим Каттердам от рабства, — ровно произносит Каз, смотря куда-то мимо неё, и по лицу его скачут красные отблески уличной иллюминации. — Я сделаю это. Я буду рад, если ты присоединишься ко мне.

— Я… — Инеж даже не знает, что сказать.

— Хелен недавно закупила новых девушек, она уже не так популярна как раньше, но не утонула, старая мурена, — продолжает Каз. — Надо выяснить, у кого она их купила. У неё очень тесные связи с работорговцами в Каттердаме, и она знает все выходы на них. Думаю, что и информацию сливает она же. Ты спрашивала, почему в Каттердаме станет опасно? Потому что я начинаю войну! Я вычищу из этого города всех, кто сотрудничает с работорговцами, и теперь у меня для этого есть все средства! Я не оставлю в покое никого. И начну я с одной нашей старой знакомой...

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Инеж сглатывает.

— Ничего. Сам сделаю, — Каз ловит её взгляд. — Но я бы хотел бы, чтобы ты после того, как я утихомирю Хелен, поговорила с теми девушками. Тех, кому меньше шестнадцати, оттуда надо убрать, насчет остальных решишь сама.

Инеж смотрит на него широко раскрытыми глазами, и Каз прикусывает край губы, отводя взгляд, а затем и вовсе отворачиваясь. Инеж знает, что так у него выражается смущение, и вначале испуганно замершее сердце начинается биться все быстрее от восторга.

— Если не хочешь…

— Хочу! — перебивает она. — И я хочу навестить Хелен вместе с тобой! Нам найдется, о чем потолковать!

— Думаю, она будет в восторге, — Каз ухмыляется недобро, с предвкушением.

На лице его явственно читается облегчение, словно он до последнего боялся, что Инеж не согласится.

— Когда?

Каз косится на часы.

— Не сейчас. Я хочу показать тебе ещё кое-что. Это место приятнее.

* * *

Вечернее солнце золотит купола, лучи его рассыпаются по белому известняку стен. Инеж завороженно рассматривает небольшую белую церковь и не может отвести глаз: строгие плавные формы притягивают взгляд. Эта церковь необычна уже тем, что буквально втиснута между домов. Перед ней нет ни площади, ни какого-то пространства, её приоткрытые двери ведут прямиком на полупустую улицу.

На ней нет практически никаких украшений, лишь снежная белизна да полоса изразцов с изображениями рыб — главного символа Керчии.

— Церковь имени святой Магдалены, — тихо говорит Каз. — Она покровительствует морякам и дарует прощение сбившимся с пути.

— А как же Гезен?

— Здесь и исповедуют его веру, святая Магдалена — это просто название, чтоб отличать от других таких же, — Каз переходит на деловой тон. — Но считается, что этой церкви она отдает особое предпочтение и благоволит своим прихожанам.

— Ты же не веришь в святых, — хмыкает Инеж. Сложно представить Каза, вдруг проникнувшегося религиозными настроениями.

— Главное, что другие верят, — он подмигивает и вновь устремляет сосредоточенный взгляд на церковь.

— Из борделя и сразу в церковь, да ты и впрямь человек контрастов! — весело усмехается она и прислоняется к стене, ощущая плечом его плечо.

— Неважно, каким путем идет твое бренное тело, если в итоге этот путь приводит тебя к просветлению, — откликается Каз. — Так говорил священник в тех местах, где я вырос. Эти слова я часто вспоминал.

Инеж старается сдержать улыбку, но она все равно проскальзывает на краешки губ. Каз редко говорит о себе или своем прошлом. Пожалуй, больше всего он рассказал Пекке Роллинсу в свое время, а она, Инеж, тогда просто оказалась рядом.

— Он, к счастью, не уточнял, каким именно должно быть просветление, — Каз оборачивается к ней и задорно усмехается. — Я предпочитал толковать в зависимости от ситуации.

— И какие же ситуации приносят тебе чувство просветления? — Инеж подается к нему чуть ближе.

Её взгляд лукав и добр одновременно, солнечные лучи подсвечивают волосы темным золотом, и Казу на мгновение кажется, что он говорит с той самой святой, в которую он не верит, но которая отчего-то даровала прощение именно ему.

— Обычно когда срываю большой куш, — отвечает он честно. — Но бывают и другие...

Например, когда она улыбается так, как сейчас, когда её глаза наполнены огнем, когда она готова быть рядом с ним, несмотря на обретенную свободу и его собственную броню.

Звонит вечерний колокол, и он замечает, как из небольшой двери в стороне от главных деревянных, покрытых затейливой росписью дверей выходят двое: священник в полотняной светлой рясе и небезызвестный ему господин из торгового совета.

— Смотри! — он слегка толкает Инеж в плечо. — Видишь вон того человека? Знаешь его?

Инеж щурится, пытаясь рассмотреть залепленные солнцем фигуры, а затем уверенно кивает.

— Кридс… он из торгового совета, верно?

— Да, это единственное место, в котором он бывает регулярно. Я хотел показать тебе его.

— А я-то думала, церковь, — нарочито обиженным голосом отзывается Инеж.

— Это приятное приложение, — отмахивается Каз. — Мне нужна твоя помощь, Инеж! Мне нужен паук! Самый искусный и умелый, которого я знаю! Мне нужны все тайны этого человека! Все, которые только возможно вытащить! А я уверен, что их у него хватает.

— Пока он выглядит довольно мирно, — замечает Инеж. — Какой срок?

— Ты согласна?

Она коротко кивает и смотрит на Кридса уже иным профессиональным и цепким взглядом.

— Так быстро, как сможешь, — говорит Каз и неуютно поводит плечами. — Он знает о тебе, и обо мне, о всех нас… Я же не могу его разгадать.

— Он опасен?

— Да, — без раздумий откликается Каз и, подумав, добавляет. — Он не как Ван Эк, но я не понимаю, что он хочет.

— Узнаем, — Инеж осторожно касается своим рукавом его, оказывая поддержку и не допуская телесного контакта. Каз поворачивает голову и вдыхает запах её волос. Он готов стоять так вечно.

Кридс успевает спуститься по ступенькам и неспешно направиться вниз по улице. У него странная походка: так идут, когда хотят смешаться с толпой. А вот когда толпы нет, то походка становится неловкой, выделяется и привлекает внимание. Каз недоумевающе хмурится, но задуматься об это странности не успевает. Инеж дергает его за рукав.

— Что?

— Подойдем поближе? — просительно говорит она. — Она такая красивая, я хочу посмотреть!

Это странно, она ведь может посмотреть и потом, без него. Наверняка это будет даже приятнее, никто не будет отпускать язвительные комментарии, от которых он, Каз, точно не сумеет удержаться. Каждый раз когда она восхищается чем-то святым или величественным, его будто что-то дергает за язык, чтобы охладить её чувства, отрезвить, или же… просто напомнить, что он рядом.

Кридс уже успевает скрыться за поворотом, поэтому Каз лишь коротко кивает и следует за ней. Его давно уже не привлекают архитектурные изыски, а церковные и подавно, но возможность наблюдать за восхищенной Инеж, зачарованно касающейся пальцами белого шершавого, пористого камня, отдается в сердце неожиданной нечаянной радостью.

Бело-синие изразцы повествуют о море, омывающем белые берега из известняка, которыми ещё издалека привлекает корабли Керчия. Каз рассматривает их со смешанными чувствами. Он ввязался в опасную игру, сам привел врага к их берегам, но он не позволит никому диктовать условия его стране. Он никому не отдаст Керчию. И Каттердам. И Инеж…

Колокол вдруг разражается радостным переливчатым звоном, двери распахиваются, и внезапно они с Инеж оказываются в окружении разряженной веселящейся толпы. Каз неосознанно делает шаг вперед, прикрывая Инеж собой, но после, поняв, с чем они столкнулись, раздраженно выдыхает и расслабляется.

Свадьба. Обыкновенная городская свадьба зажиточных мещан, наполненная запахом женских духов, свежей морской рыбы и церковных благовоний, летящими во все стороны лепестками, шуршанием женских юбок и звоном многочисленных бус из бисера и жемчуга. Всего, что так любит и чем славится Керчия.

Каз оглядывается и видит, как одна смешливая горожанка надевает на голову Инеж цветочный венец, наподобие своего, сплетенного из миртовых веточек и украшенного яркими цветками. Инеж выглядит забавно растерянной и вместе с тем до странного юной, почти девочкой.

Что-то касается его воротника, и все та же смеющаяся женщина накидывает ему на плечи широкую полотняную ленту, расшитую синими прямоугольными узорами. Дурацкий праздничный атрибут. Даже самый страшный взгляд Каза не действует на окружающих его веселящихся людей, а устраивать сцену ему кажется излишним, поэтому он ограничивается тем, что подхватывает Инеж под локоть и увлекает в сторону от толпы.

— Молодая госпожа! — какой-то старик хватает Инеж за руку, и Казу поневоле приходится остановиться. — Хотите погадать? — он протягивает ей ладонь, на которой лежат два стеклянных шарика — красный и ярко-голубой, искрящийся в последних солнечных лучах. — Закройте глаза и выберите один!

— Зачем? — Инеж оглядывается на Каза, и он нетерпеливо кивает. Чем быстрее они отделаются, тем лучше.

— От него будет зависеть ваша судьба, — серьёзно отвечает старик. — Голубой означает соединение любящих сердец, а красный — путь, предначертанный вашим разумом. Ну же, выбирайте! А вы, молодой человек, не подглядывайте!

— Во имя Гезена, возьми уже какой-нибудь, — бормочет Каз, отворачиваясь и чувствуя себя на редкость глупо.

Инеж на мгновение замирает, нерешительно водя рукой над чужой ладонью, а затем закрывает глаза и нашаривает кончиками пальцев прохладную скользкую поверхность и сжимает ладонь.

— Не смотрите сейчас, — предупреждает старик. — А вы, молодой человек, не желаете испытать судьбу?

— Нет, — мрачно огрызается Каз. — Мы спешим и уже опаздываем!

— О, тогда я погадаю за вас! — старик с неожиданной ловкостью и быстротой дотягивается до Каза и роняет что-то в карман его пальто. — Идите с миром!

— И вы… — Инеж утягивает Каза, прежде чем он расщедрится на ответную любезность.

Судя по его лицу, он скорее готов употребить глагол “покойтесь”.

Они отходят достаточно далеко от празднества, чтобы наконец замедлить шаг. Каз раздраженно стягивает с шеи праздничную ленту. Инеж со скрытым сожалением вздыхает: как ни странно традиционные керчийские цвета Казу безмерно подходят, делают его лицо более молодым и светлым. Она невольно представляет его в традиционных керчийских одеждах: ей всегда нравилась эта простая светлая ткань ниспадающих до земли туник, где лишь подол расшит традиционными узорами из синих и золотых нитей.

Керчия — страна моря и соли, в душе своей простая и радушная она распахивает свои объятия любому, кто ищет лучшей доли. И пусть объятия эти иногда душат и ломают ребра, но именно здесь любой может стать кем захочет, не опираясь на свое происхождение. Изначально Керчия была всего лишь одиноким перевалочным портом на пустынном бесплодном острове, но она стала главным торговым посредником для всего их мира. Инеж не может не восхищаться этой страной, сколько бы боли не причинил ей отдельный её город.

— Что? — спрашивает она, замечая его пристальный задумчивый взгляд.

Вместо ответа он протягивает руку и вынимает из её волос одинокий цветок. Мягкие лепестки с тихим шелестом колышат её волосы, щекочут ухо.

— Никогда не видел тебя с цветами, — рассеянно отвечает Каз. — Странно…

— Глупо? Я знаю… — лепестки скользят по её губам, заставляя замолкнуть.

Эти теплые щекочущие прикосновения заставляют её кожу покрываться мурашками. Солнце почти зашло за горизонт, и только последние отблески ещё отражаются в куполах. Они почти одни в этих сумерках, и Каз выглядит забывшим своё недовольство, словно зачарованным.

Цветок скользит по её щекам, касается прикрытых век легкими неощутимыми поцелуями. Невесомые прикосновения щекочут её лоб, заставляя вздрагивать.

Она открывает глаза и смотрит на него, неотрывно, с немым отчаянием и немым восхищением. Каз выглядит печальным и одухотворенным одновременно.

Цветок вновь спускается к её губам и приникает к ним на мгновение, словно в настоящем поцелуе, мимолетном, неощутимом, обжигающем. Словно месть ей за то ночное озорство.

Когда он касается её шеи, Инеж судорожно втягивает воздух. Это непростое испытание, сладкое и страшное, будоражащее воображение и наполняющее душу надеждой.

— Так и какую судьбу ты выбрала? — его хриплый голос звучит непривычно мягко.

Инеж инстинктивно сжимает сомкнутую ладонь ещё плотнее. Ей страшно смотреть: каким бы ни был её слепой выбор, он уже заранее пугает её.

— А ты?

— А я и не выбирал, — он по-доброму усмехается. — Все решили за меня.

— Ну раз так, то пусть это останется моим секретом, — Инеж медленно приближается к нему, внимательно следя за его лицом, чтобы не напугать. — Посмотрим к чему это приведет… Может быть, однажды я расскажу тебе о нем, — последнюю фразу она практически шепчет ему на ухо, колыхая теплым дыханием его волосы, но все еще не касается его даже краем одежды. — Только будь хорошим преступником, Каз Бреккер…

Она, не глядя, роняет шарик в карман и обходит Каза, задевая его краем венка, который так и не сняла, и медленно направляется обратно к тому переулку, из которого они только что вышли.

Каз остается стоять на месте и смотрит ей вслед, удивленный и заинтригованный. Прежде Инеж не кокетничала с ним, но эта взаимная игра ему нравится. Тем более что она все ещё не требует соприкосновения кожей, но уже расцвечивает этот мир яркими красками из всех цветов, которыми увит венок Инеж.

Он опускает руку в собственный карман и сжимает пальцы на скользкой оболочке стеклянного шарика. Каз уверен, что он кроваво-красный, того же оттенка, что и кровь, которой у него на руках более чем с избытком.

На черной перчатке ярко-голубое стекло отливает зеленой морской бирюзой.