Под керосиновым дождем (гет)

Иоганн Ритвельд был хорошим хозяином. Практичным, не особенно скупым, а главное, его абсолютно не интересовали всякие житейские мелочи вроде того, кто именно арендует его ферму. И пусть Реддик Хейли, управляющий и одновременно тот самый арендатор, никогда этого Ритвельда не видел, он ему искренне нравился.

В тот знаменательный день он как раз решил объехать владения на такой же дряхлой, как и он сам, лошадке, проверить поля, а на обратном пути пригубить пару кружечек чего-нибудь покрепче. Из таких незатейливых планов и состояла нынче его жизнь.

За плечами у Реддика было несколько весьма успешных афер, парочка смертельных приговоров, отсеченная левая рука и шесть десятков лихо пронесшихся мимо лет.

На склоне жизни его отчего-то потянуло к земле. Возможно, от того, что его уже поседевшая голова и плутоватое лицо все еще притягивали задумчивые взгляды городских стражей. В этих же краях никого это не волновало.

Лошадка неторопливо трусила по пыльной дороге. Реддик подремывал, ловя лицом теплые солнечные лучи. В ранний час от земли ещё веяло холодом, и он зябко кутался в старую потрепанную куртку.

Резкий звук вспорол утренние привычные шумы, наполнив округу странным, протяжным, пугающим гулом. И становился все сильнее и сильнее.

Реддик вскинул голову, приложил ладонь козырьком ко лбу, непонимающе огляделся по сторонам, а потом, повинуясь какому-то наитию, поднял взгляд выше… Одним движением он соскочил с лошади и откатился в заросли юрды, прикрывая голову и уши оставшейся рукой.

Гул перерос в жуткий рев. Громадный монстр на мгновение закрыл собой все небо странными четко очерченными крыльями и пронесся над головой Реддика, вжав того в землю воздушной волной.

А мгновением позже землю сотряс жуткий удар.

А еще очень многими мгновениями позже, когда дрожащий Реддик рискнул приподнять голову, он уже не увидел никакого чудовища. Только вдалеке возвышался столб черного и даже с такого расстояния очень вонючего дыма.

Чертова лошадь куда-то пропала, и Реддик ее не винил, он бы и сам бежал без оглядки, если бы мог, однако дрожащие ноги позволяли делать только очень мелкие и боязливые шажки.

Внутри него шла ожесточенная борьба инстинкта самосохранения и природного любопытства, пока он решал, в какую сторону ему направиться: к источнику дыма или как можно дальше от него. Однако Реддик так и не успел определиться с решением, как судьба определила за него.

Торчащую из зарослей юрды человеческую руку Реддик заметил, только наступив. И боязливо убедившись, что рука все же крепится к человеческому же плечу, рискнул раздвинуть заросли.

Первое, что он увидел, светлые вихры, выбившиеся из-под странного кожаного шлема. Человек лежал лицом вниз, безвольно раскинув руки. Его одежда была порвана и покрыта грязью и копотью.

Реддик поморщился от странного резкого запаха, какого не чувствовал с тех времен, когда работал в портах. Он тут же вспомнил его: так мерзко и одновременно с этим странно притягательно пах керосин, которым заправляли светильники и плиты.

Реддик пошевелил лежавшего за плечо, подумал мгновение и не без усилия перевернул его и похлопал по щекам в надежде привести в чувство.

Запекшиеся почерневшие губы шевельнулись и растянулись в слабой едва различимой улыбке, рука поднялась и судорожно схватила Реддика за рукав куртки:

— Слышишь, я сделал это! Сделал!.. Я... полетел!..

* * *

Когда Инеж возвращается, над Каттердамом льется керосиновый дождь.

Каз видит ее корабль в гавани однажды утром и неожиданно задыхается от этого всепроникающего мерзкого запаха керосина.

Кажется, что вот-вот кто-то поднесет спичку, и они с Инеж вспыхнут, сгорая заживо, плавясь и обугливаясь в нестерпимо жгучем пламени.

Иногда Каз думает, что эта участь лучше, чем утонуть. Иногда Инеж жалеет, что ей не хватило смелости утонуть однажды.

Они все ещё живы, но легкие горят, отравленные склизкими керосиновыми парами. Грудь разрывается от невозможности сделать вдох, от нежелания снова вдыхать свежий безвкусный воздух. Сердце колотится бешено, рвано. Бесполезно…

Каз сжимает руку в кулак так, что натягивается кожа перчатки, и отводит взгляд от корабля. Инеж не сводит с него глаз, он чувствует это, даже зная, что, вглядись он с самым сильным биноклем, никого не увидит.

Они боятся новых встреч.

Его броня, кажется, с каждым днем становится лишь крепче. Одна паника накладывается на другую, и его сотрясает в диком резонансе, когда пот валит градом, в глазах темнеет, а каждый вдох становится пыткой.

Каз знает, что скоро Инеж уйдет вновь. У него осталось слишком мало времени, чтобы дать ей повод остаться. Но едва лишь он, движимый страхом потерять ее, делает резкий шаг навстречу, как вода тотчас смыкается над его головой.

Может, им обоим было бы лучше, если бы он сдался, отступился и от Инеж, и от собственных призраков. Пусть она уплывет далеко-далеко, чтобы уже никогда не вернуться.

— У тебя портится характер, знаешь? — констатирует Нина, когда они идут по одной из тех грязных, болезненно оживленных улиц, которые, кажется, и составляют саму суть Каттердама.

Каз бросает на нее короткий взгляд.

— А еще осталось куда? — с иронией парирует он.

— Нет предела совершенству, — прыскает Нина и тут же становится серьезной. — Раньше ты не ломал руки за одно случайное соприкосновение рукавами. Хотя должна признать, твоя пафосная трость многофункциональна!

Каз невольно оглядывается назад, где в толпе все еще подвывает невзрачный паренек-земенец, неприятно напомнивший о Джаспере. Может, поэтому и отделался так легко.

— Трещина в худшем случае, замах был слабым, — наконец хмыкает он. — И это было не случайное прикосновение. Как думаешь, такой человек, как я, сможет не заметить чужой руки в собственном кармане?

— Парнишка попытался обворовать самого легендарного трюкача и вора Грязные Руки? — поднимает брови Нина и тоже оглядывается с куда большим интересом. — Смертельный номер на арене нашего цирка!

— Пожалуй, — ровно отзывается Каз. Судьба паренька будет незавидной.

— Проверь карманы, — со смешком советует она. — Вдруг на твоем пути попался самородок воровского дела?

— Я не ношу деньги в карманах, — хмыкает Каз, но под ее пристальным веселым взглядом все же нарочито показательно опускает руку в совершенно пустой карман… чтобы ощутить, как его пальцы смыкаются на маленьком клочке бумаги.

4 миллиона крюге за голову твоей сулийской шлюхи. Паруса уже подняты.

Каз сминает записку в кулаке, точно уже сжимает пальцы на чьем-то горле, на лице его не шевелится ни один мускул. Однако что-то, видно, проскакивает в глазах, потому что с лица Нины немедленно сползает улыбка:

— Все в порядке?

— Идем, — отзывается он вместо ответа. — Нам нужно в Клепку, — и проходит мимо нее, не оглядываясь. — Поспеши.

Он готов к тому, что она начнет спорить или спросит что-то еще, и готов это великодушно проигнорировать, но Нина не издает ни звука и послушно идет следом. Она видела его разным, но Нина наблюдательна и всегда может заметить в людях новые черты.

У Каза взгляд человека, который будет убивать очень и очень медленно.

* * *

В Клепке жарко, сумрачно и тесно. Доски под ногами скрипят долго и протяжно. Наверх Каз не идет, останавливается у подножия лестницы и долго всматривается в темноту лестничных пролетов.

По перилам больше никто не съедет. И наверху нет никого, он чувствует. Когда они с Инеж стали бояться оказываться в одном и том же месте?

Где-то позади Нина смеется и болтает о чем-то с Аникой. Смех и без того нарочитый теперь звучит совсем уж болезненно и глухо. После смерти Матиаса Нина не любит тут бывать, но Казу она нужна здесь и сейчас.

— Она приходила, — Джаспер подходит ближе, но остается на расстоянии вытянутой руки, и Каз ему искренне за то благодарен. — Инеж. Ушла через твое окно.

— Ты нашел его? — это известие Каз игнорирует. Он и так знает, что Инеж приходила, не могла не прийти. Он специально ушел из Клепки сегодня, чтобы ей было спокойнее. И оставил незапертой дверь.

— Да, нашел, — Джаспер хмурится, но про Инеж больше не упоминает. — Точнее, Уайлен его нашел, а я убедил зайти на огонек. Без угроз, Каз, честно! Ты же меня знаешь!

— А я убедил зайти на огонек удивительно своеобразную сердцебитку, — Каз кривит губы в ухмылке и, опираясь на трость, проходит к двери в подвал. — Что ж, пойдем. Хочу посмотреть на очередного горе-изобретателя. Этого, по крайней мере, не успели упрятать в Ледяной дворец.

Каз редко удивлялся, правда. А лишался дара речи и того реже.

В тот день он стоял на пороге своего кабинета, молча созерцал этого холеного, слишком чистого и благополучного человека, чей костюм стоил больше, чем вся Клепка с парой прилежащих к ней кварталов, и про себя смутно удивлялся, каким образом тот все ещё был жив.

— Мистер Бреккер, верно? — неожиданный гость улыбнулся. Белозубо, бесстрашно, как дурак, но дурак могущественный и опасный. — Позвольте представиться, я…

— Я знаю, кто вы, — прервал его Каз и с удовольствием убедился, что его скрипучий каркающий голос все так же способен пугать и затыкать непривычного к нему собеседника. — Но мне действительно интересно, что член городского совета делает в таком месте рядом с таким человеком, как я?

— А вы знаете, где ваше место, мистер Бреккер?

— Там, где не место вам, сэр, — Каз прошел к креслу и сел, не без облегчения вытянув ноющую ногу. — Поэтому спрошу еще раз без обиняков, зачем вы здесь?

— Никогда не думали показаться целителю, мистер Бреккер? — представитель совета кивнул в его сторону, указывая на ногу.

Каз устремил на него холодный немигающий взгляд.

— Никогда не думали, что гулять по столь ублюдочному району, может быть опасно для жизни, мистер Кридс?

— Полагаю, не в ваших интересах допускать это, мистер Бреккер, — невозмутимо отозвался Кридс. — Нам известно, что с некоторых пор вы почти полностью контролируете все, что происходит по ночам на улицах Каттердама.

Если бы все, он бы точно знал, зачем к нему пожаловал этот… хлыщ, с досадой думал Каз. Без своего Призрака он стал намного уязвимее. Никто не мог собирать секреты так же хорошо, как Инеж. Она всегда каким-то образом знала, что ему нужно и что понадобится в следующий момент.

Теперь она бороздила моря, ловя работорговцев, и Каз мог лишь гадать, где она сейчас, думает ли о нем, вспоминает ли вообще его имя.

— В таком случае я все ещё не уверен, что именно мне стоит контролировать: вашу безопасность или же вашу опасность для меня.

— Я пришёл предложить вам то, что заставит вас пересмотреть приоритеты в сторону нашей общей безопасности, — проговорил мистер Кридс, а затем сказал нечто, отчего Каз действительно потерял дар речи. — Что вы думаете о месте в городском совете?

Если кто-то когда-то поставил Кридсу задачу выбить почву из-под ног того фермерского мальчишки, навсегда потерявшегося в каналах Каттердама, то он справился на отлично. Ублюдку Грязные Руки тоже было нечего на это сказать. Деловой человек Каз Бреккер смог выдавить из себя лишь:

— Забавная шутка, мистер Кридс!

— Я слышал, что вы чрезвычайно умны для своих лет, мистер Бреккер. В семнадцать вы взяли под контроль одну из самых опасных городских банд. Сейчас вам немногим более двадцати, а вы создали едва ли не империю на улицах Каттердама и весьма успешно охраняете её от нашей стороны закона.

— Сколько комплиментов, — Каз приподнял брови. — И зачем же я понадобился городскому совету?

— Не задумывались, что с вами будет дальше, мистер Бреккер? — мистер Кридс склонил голову на бок, на мгновение сам став похожим на ворона. — Вы талантливы и амбициозны. Вы общаетесь с торговыми компаниями, играете на бирже, закупаете недвижимость, и не только в Каттердаме. Могу поспорить, однажды вам станет тесно в этом маленьком криминальном мирке, и вы захотите большего: власти, денег, свободы… Возможно, вы даже захотите стать респектабельным человеком, жениться, завести детей, пристроить кого-то из банды на приличные места. Я предлагаю вам такую возможность уже сейчас.

— И что же вы хотите за эту чудесную возможность? — голос Каза сочился бы ядом, даже если бы он того не желал.

— Всего лишь взаимопонимания в некоторых вещах, мистер Бреккер, — тонко улыбнулся мистер Кридс. — И сотрудничества, выгодного обеим сторонам. Вам доступно многое из того, что недоступно нам, а мы в свою очередь тоже найдем, что вам предложить.

— Думаете, меня устроит роль цепного пса?

— Думаю, вы достаточно умны, чтобы понимать, как расширятся ваши возможности. Городу нужен тот, кто знает его темную сторону и защитит от удара в спину. Каттердаму не нужен цепной пес, ему нужна тень!

Каз покачивался на задних ножках кресла, вертел в руках карту, то исчезавшую, то вновь появлявшуюся между его пальцев, и неотрывно смотрел в окно, словно искал там что-то взглядом. Мистер Кридс терпеливо ждал.

— Знаете, — Каз наконец перевел на него тяжелый задумчивый взгляд. — Когда я соберусь жениться, тогда я, пожалуй, и сообщу вам свое решение!

За окном тоскливо и протяжно каркнул ворон. Он тоже смеялся…

* * *

Когда они спускаются в подвал, и Каз наконец получает возможность рассмотреть своего гостя, сидящего на небольшом уютном диванчике, он понимает, что приводить в чувство придется еще и Зеник. Она вряд ли справится.

Высокий, светлоголовый фьерданец слишком похож на покойного Хельвара, хотя, разумеется, не до такой степени, чтобы их спутать. Однако даже у Каза на мгновение перехватывает дыхание, а затем он слышит сдавленный судорожный всхлип Нины и цепко подхватывает ее под локоть, прежде чем она осядет на пол.

— Твои истерики, Зеник, будут сейчас совершенно не нужны, — шипит он ей на ухо. — Соберись!

— К-к-кто это? — Нина хватает воздух ртом и, забывшись, еще крепче вцепляется в локоть Каза.

— Элиас Райт, механик, изобретатель, с которым у нас намечен деловой разговор, — отрывисто произносит Каз, чувствуя, как к горлу подступает комок тошноты. — Соберись, Зеник! Он даже понятия не имеет, кто такие дрюскели. И оставь уже в покое мою руку!

— Нина, Нина, иди сюда, — Джаспер предупредительно возникает рядом и забирает ее подальше от Каза, давая тому прийти в себя. — Все в порядке, все хорошо...

Джаспер в последнее время вообще стал слишком внимателен к Казу. Последние полгода вернее, с тех пор, как Инеж ушла в очередное плавание. Накануне ее отъезда Казу впервые в жизни стало плохо настолько, что он потерял сознание прямо на лестнице. Хорошо, что это видели только Инеж и Джаспер. И безумно, до одурения, до тошноты плохо, что произошло это от прикосновения самой Инеж.

Иногда Казу кажется, что тот свет, который манил его три года назад, иссяк, захлебнулся в этой жадной пожирающей все живое тьме. Ему не становится лучше, определенно не становится.

Элиас Райт открывает глаза, свинцово-серые в этом желтом неярком свете, и с любопытством оглядывается. Он старше Каза лет на десять, но у него взгляд наивного юнца, который с глупой и пустой радостью смотрит на этот мир, все еще надеясь разглядеть в нем что-то хорошее. Что ж, Каз его разочарует.

— Мистер Райт, — он подходит ближе и садится на стул напротив, закидывая ногу на ногу. — Рад наконец-то с вами познакомиться. Это ведь вы почти полностью уничтожили посадки юрды на нескольких фермах?

Тот моргает, словно пытается понять, о чем Каз вообще говорит. Оно и не удивительно. Изобретатели вообще редко мыслят привычными простым людям категориями. Категориями Каза они, впрочем, тоже не мыслят.

— Вы…

— Меня зовут Каз Бреккер, — любезно сообщает Каз. — Мне принадлежат многие тамошние земли. И да, я тот самый человек, с которым вы так хотели встретиться.

— Здравствуйте, — надо признать, собирается Райт быстро, и взгляд уже не растерянный, а цепкий и упрямый. — Я сожалею о причиненном ущербе, но поверьте, это все было ради науки!..

Каз прерывает его жестом.

— Ради науки совершались еще и не такие глупости. Куда более опасные в том числе. По какой причине вы приехали в Каттердам и искали меня?

— Мне посоветовал это человек, который нашел меня на поле, когда я выпал из кабины, — Элиас Райт смущенно опускает голову. — Его зовут Реддик Хейли, он сказал, что его арендатор не будет сердиться, если я постараюсь уладить все с вами. Он сказал ещё, что вы можете помочь мне.

— Вот как? И чем же?

— Мистер Хейли сказал, что вы могущественный человек в этом городе, и если я сумею вас заинтересовать, то вы вложитесь в мой проект. Я приехал в Каттердам, но не знал, где вас найти, а потом меня нашел мистер Фахи…

— Что ж, причины своего визита вы мне изложили. Теперь можете попробовать заинтересовать, — говорит Каз. — Хотя нет, подождите. Нина, подойди!

Зеник, все еще поддерживаемая Джаспером подходит, подозрительно бурча что-то вроде “Ты еще не властелин мира, Бреккер!”, опускается рядом с Райтом и почти ласково берет его за руку.

— А…

— Вы знакомы со способностями сердцебитов, мистер Райт? — осведомляется Каз. — Неужели нет? Что ж, в таком случае не волнуйтесь, это всего лишь маленький гарант, что вы нам не солжете, даже если у вас возникнет такой искус. А вот теперь я вас внимательно слушаю…

История Элиаса Райта его не слишком впечатляет. Очередной слишком талантливый для своей родины паренек, сбежавший в другую страну, где, по его мнению, свободы было больше. Что удивительно, что Элиасу Райту действительно везет по жизни. За все это время его не грабили, не пытались убить или захватить в рабство. Он ездит по стране с чемоданом, полным чертежей и расчетов, и мечтает осуществить нечто великое, переворачивающее мир с ног на голову.

Воздушные дирижабли, которые популярны в Равке, слишком медленные и неповоротливые. А Элиас Райт мечтает владеть небом так же бесстрашно и безраздельно, как владеет собственным телом, он хочет парить в нем как птица, сам управляя своим полетом и не доверяя его ветру.

Пока получается только падать, но ведь однажды получится и полететь, когда его летательный аппарат будет собран не из трех наполовину гнилых досок и отреза грубой парусины, а из материалов куда более подходящих для полета.

— Пока я не вижу, что в этой во всех отношениях неординарной затее могло бы заинтересовать меня, — спокойно произносит Каз.

— Разве вам никогда не хотелось владеть всем небом, иметь возможность подняться к самым облакам? — спрашивает Райт.

— Я не романтик, мистер Райт, — хмыкает Каз. — Мне достаточно власти на земле. Меня интересует чисто материальная выгода. Или в крайнем случае, практическая.

Мистер Райт хмурится, Каз бросает быстрый взгляд на Нину, и она слегка кивает. Наживка закинута.

— В этом есть материальная выгода! — ...и проглочена. — Мой летательный аппарат будет быстрее дирижаблей, на нем можно будет перевозить то, что требует немедленного перемещения, и его невозможно будет догнать никому! Такое может заинтересовать вас, мистер Бреккер? Смотрите! — Райт вырывает руку у Нины, хватается за тубус с чертежами, расстилает их перед Казом, с жаром показывает какие-то узлы, называет какие-то термины.

Джаспер, молчаливой тенью стоящий за его спиной, кивает Казу. Уайлен просмотрел все их еще ночью. Не зря они с Фахи приютили Райта в своем доме. Чертежи верны, и Уайлен уверен, что из этого может получиться что-то путное.

Так что Каз уже знает, кто будет этот процесс контролировать. На этот раз он оставит и изобретателя, и его творение себе.

К счастью, гришей мало интересуют технические порывы обычных людей, а фьерданцы не слишком внимательны к происшествиям в керчийских деревушках. У них есть фора где-то в полгода, и Каз твердо намерен ей воспользоваться.

— Каз, ну покажи еще раз! Как ты это делаешь? — восхищенный Уайлен был похож на щенка, на маленького восторженного щеночка, которому любой может оторвать голову.

И видят боги, Казу иногда этого очень хотелось. Но не сегодня. Сегодня в Клепке царила атмосфера удивительного благодушия. Поэтому Каз щелкнул пальцами, и карты будто живые закружились в его руках.

Последняя сделка оказалась на редкость удачной, поэтому его вороны в кои-то веки расслабились. В Клепке почти никого не осталось, кроме Джаспера, Уайлена и зашедшей на огонек и вафли Нины. Да и сам Каз невольно поддался общему настроению и, устроившись в кресле перед камином, задумчиво перебирал колоду. И в какой-то момент обнаружил, что окружен зрителями.

— Красиво, — протянула Нина, использующая плечо сидящего на полу Джаспера как подставку для чашки с чаем. — Бреккер, когда у тебя день рождения? Подарю тебе цилиндр и кролика!

— Ты же помнишь, что у меня еще остались рычаги воздействия на тебя? — сдержанно отозвался Каз. — Твоя патологическая страсть к мертвым фьерданцам играет мне на руку.

Как он и ожидал, Нина поперхнулась воздухом и резко умолкла, будто из нее выбили весь дух. Джаспер зашипел точно кот, когда горячий чай плеснул ему на ухо. Каз усмехнулся и отвернулся к огню. Инеж, его единственного голоса совести, здесь не было, а укоряющие взгляды Уайлена на Каза не действовали.

Он рассеянно выдернул из колоды пару карт: валет и десятка. Он хмыкнул и щелчком пальцев отправил их обратно в колоду. Действительно, если он не ошибается в расчетах, сегодня ему исполнился двадцать один год. Он бы и не вспомнил: чертова Зеник.

— Мне пора, — Нина решительно поднялась на ноги, не глядя на Каза. — Если понадоблюсь, знаете, где меня искать. Но сегодня и завтра даже не пытайтесь.

И она ушла, хлопнув дверью и как всегда оставив за собой шлейф из смеси ароматов травяных настоев, молока и выпечки. Этих её дурацких вафель.

— Это была плохая шутка, — угрюмо заметил Уайлен.

— А кто сказал, что это шутка? — хмыкнул Каз. — Ван солнышко, или ты забыл, с кем имеешь дело?

Купчик обиженно умолк, Джаспер сочувственно похлопал его по плечу и шепнул что-то подозрительно похожее на «Не связывайся!» и «Это же Каз…».

Никто не мог сказать, почему Нина после смерти Маттиаса осталась в Каттердаме. Даже Каз. Он подозревал, что здесь замешана противоречивость женской натуры. Пусть в Равке все еще было неспокойно, Каз мог назвать еще с десяток мест, куда более безопасных, чем Каттердам. Однако Нина осталась именно здесь и все трудности встречала с высоко поднятой головой. Хотя в принципе Каз краем глаза следил, чтобы их на ее долю выпадало как можно меньше.

Как ни странно, Нина первой из них приблизилась к пониманию, что такое нормальная жизнь. Хотя в понимании Каза путь, который избрала Нина, был чем угодно — ужасом, кошмаром, бардаком и беспорядком, но никак не нормальной жизнью.

Он бы предпочел, чтобы его застрелили. Наверное…

Какое-то шестое чувство заставило его броситься на пол, повалив за собой Уайлена, как стекло брызнуло осколками, и пуля влетела точно в то место, где мгновением раньше была его голова.

— Вот дьявол! — выдохнул Джаспер. Каз точной подсечкой свалил на пол и его.

Следующая пуля раскрошила кирпич на трубе, нарушив целостность кладки.

— Сможешь определить, откуда выстрелы? — Каз, не поднимая головы, оттолкнул Уалена за кресло. — Так и знал, что помимо горячей воды придется запасать еще и бронированные стекла!

— Где-то на той крыше. Сейчас сниму! — Джаспер, перекатившись в непростреливаемый из окна угол, щурился в темноту сквозь прорезь прицела. — Нет, Каз, ну ты видел! Хотел бы я знать, что это за наглецы!

— Хотел бы и я это знать, — прошипел Каз, осторожно поднимаясь на ноги спиной вдоль оконного косяка и скашивая взгляд на улицу. — Черт, да у нас сегодня вечер гостей!

Несколько теней перебежали улицу и исчезли под козырьком. Послышался короткий женский вскрик, и Каз почувствовал, как разум застилает чистая незамутненная ярость. Кто-то. Посмел. Тронуть. Его. Воронов.

— Там Нина! — Уайлен что-то спешно нашаривал в карманах. Джаспер швырнул ему по полу один из своих револьверов, и тот поймал его почти машинально. Жизнь рядом с Фахи явно шла юному купцу на пользу.

— Я пойду за ней, — Каз было оглянулся в сторону трости, но сам себя одернул. — Держите этаж! Джаспер, сними всех, кого сможешь! Уайлен! Фотобомбы с тобой?

— Там три штуки, — Уайлен метнул ему все по одной, и Каз, опустившись на корточки, с осторожностью разложил их по карманам.

Раздался выстрел.

— Ага-а! — Джаспер торжествующе и показушно смахнул с дула несуществующий дымок. — В следующий раз выбирай крышу повыше! Ну теперь-то повеселимся!

— Джас, не отвлекайся! Уайлен, ты прикрываешь! — отрывисто приказал Каз и, избегая вставать в полный рост, перебежал к двери. — Надо перебить этих сукиных детей!

Лестничная площадка была чиста, и Каз, подав Уайлену условный знак, начал спускаться вниз.

Внизу его встретила тишина. Слишком нарочитая, слишком тихая, явно свидетельствующая, что он здесь не один. Первого бросившегося на него Каз вырубил ударом в висок. Второй решил, что напасть сзади будет хорошей идеей. Каз тоже так считал, и без малейших сомнений загнал ему нож в горло.

Щелчок взведенного курка прозвучал выстрелом. Каз мигом обернулся, выставив перед собой труп вместо щита.

— Я бы на твоем месте остановился, мистер Бреккер, — говоривший выглядел необычно даже по меркам Бочки: узкоглазый земенец, с выбритой головой и одной только оставленной прядью на самом темени говорил с тяжелым неприятным акцентом. — Мой хозяин велел передать тебе, чтобы ты перестал вмешиваться в его дела, иначе закончишь, как твой Призрак, — он небрежно кивнул куда-то за себя.

Внутри у Каза словно что-то оборвалось и надломилось. Инеж… Без неё этот мир не стоил и ломаного гроша.

Земенец успел выстрелить несколько раз, прежде чем Каз сшиб его с ног и, навалившись сверху, начал методичными ударами превращать его лицо в кровавое месиво. Земенец попытался сдернуть Каза и заорал, когда его ладонь пробило лезвие и накрепко пригвоздило к полу.

— Что ты сделал с ней, ублюдок? — Каз нанес ему последний удар, вскочил и, припадая на одну ногу, бросился в прихожую и тут же едва не споткнулся о неподвижное тело. Белое платье, забрызганное кровавыми пятнами. Нина… Хотя бы ее он нашел.

— Каз, — прохрипела она, когда он упал рядом с ней на колени. — Каз, я…

— Инеж! Ты видела её?

Нина помотала головой. По ее лицу катились крупные испуганные слезы.

— Я… я не видела… Она же в море, Каз!

— Да, верно, — он кивнул и тряхнул головой, возвращая трезвость мыслям. — Тебя ранили? Куда?

Он и сам уже видел. Пятно на боку пропитывалось кровью с неприятной быстротой.

— Зеник! — он потряс её. — Нина! Ты сможешь встать? Давай! Вот так! — он приподнял её и огляделся. Вариантов не было, кроме как затащить её наверх под защиту Джаспера. А затем каким-то чудом найти корпориала.

— Каз, — она бормотала, отчаянно цепляясь за его руку. — Каз, Маттиас… Пожалуйста, не оставляй его! Пожалуйста! Я не могу… Не хочу умирать! Не хочу…

— Ты не умрешь, — Каз, сцепив зубы, приподнял ее и потащил к лестнице. — Ну же, помоги мне! Я не затащу тебя туда один. Ты слишком… слишком тяжелая!

А ведь Инеж когда-то показалась ему пушинкой, но даже её он еле донес до корабля со своей ногой. Нина действительно была намного тяжелее.

— Ну и ублюдок же ты, Каз Бреккер, — сквозь зубы простонала Нина. — Я… приводила фигуру в порядок год! Я очень даже… стройная… для рожавшей… женщины!

— Я слышал, что по сравнению с родами, ножевое ранение — просто ничто, — поделился Каз, затаскивая ее на лестничный пролет. — Ты теперь можешь сравнить!

— Просто заткнись!

Ответить Каз не успел. Следующие несколько пуль раскрошили старые перила и изрешетили деревянные стены. Каз прижал Нину к шершавым доскам пола, прикрывая собой. Она слабела на глазах, и ему это совсем не нравилось. Вода плескалась где-то на задворках сознания, но Каз усилием воли гнал ее прочь.

Наверху, отчаянно ругаясь, отстреливался Джаспер. Где-то снаружи прогремел взрыв, очень хотелось верить, что авторства Уайлена.

Каз знал, что вскоре на звуки стрельбы сбегутся все отбросы, околачивающиеся в окрестности ближайших десяти кварталов. Главное, продержаться до той поры.

Осторожные шаги приближались. Каз насчитал троих. Они шли медленно, ждали, что он начнет стрелять, но они могли бы не беспокоиться. Револьверы в отличие от ножей Каз при себе не носил.

Нападающие осмелели и задвигались быстрее, явно в нетерпении добраться до них поскорее. Каз этого ждал.

— Закрой глаза, Зеник, — шепнул он. — И не забудь загадать желание!

— Да пошел ты!

Ползти бесшумно было сложно, да и нога горела огнем. Каз ждал, пока не покажется первая голова, а затем легким, почти бережным движением отпустил из ладони бомбу, одновременно с силой ударив в показавшееся над ступеньками лицо подошвами ботинок. Мерзкое хлюпанье и дикий, почти обиженный вой показали, что встроенные лезвия сработали как надо.

Перед закрытыми глазами вспыхнуло белым, и Каз с трудом на ощупь отполз от обрыва, которым теперь заканчивалась лестница. Старые доски подозрительно потрескивали, словно раздумывали, обвалиться им или нет. Каз очень надеялся, что они продержатся ещё немного.

Нина лежала все так же неподвижно, запрокинув голову, и лицо ее казалось совсем белым в восприятии воспаленных глаз. Каз замысловато выругался.

— Нет уж, Зеник, ты не спихнешь на меня отродье Хельвара! Черта с два! — бормотал он, затягивая ее за собой вверх по ступенькам. — Сама возись с ним!

Наверху послышался шум, но не успел Каз напрячься для удара, как рядом с ним плюхнулся Уайлен:

— Куда ты вылез, придурок? — беззлобно ругнулся Каз. — Не тряси своей башкой, прострелят! — он пригнул Уайлена за воротник к полу. — Помоги мне занести ее наверх!

Уайлен круглыми глазами уставился на окровавленное платье, и Каз закатил глаза. Но купец быстро опомнился и подхватил Нину на руки, сунув Казу револьвер. Каз не без зависти смотрел, как этот субтильный мальчишка без труда взбирается по лестнице, не оступаясь и не хромая.

Но долго завидовать ему было некогда. На улице нарастал шум, за выломанной дверью заметались людские фигуры. Уайлен скрылся за следующим пролетом. Каз напряженно ждал, не спуская палец со спускового крючка.

Массивная фигура заслонила собой дверной проём. Каз попытался задержать сбившееся дыхание, в висках стучало, но руки не дрожали. И сквозь шум в ушах он различил знакомый бас:

— Босс! Босс — это вы?

— Да, Бойл, это я, — отозвался Каз и опустил револьвер. — Где Аника? Позови её, а сам быстро приведи сюда корпориала с улицы Зеленого плюща. Чтобы через десять минут оба были тут. Ты понял меня, Бойл? — он угрожающе понизил голос.

Тот закивал и с удивительной для такой туши быстротой испарился. Каз тяжело опустился на ступеньки и с тоской вспомнил о трости, брошенной где-то там недосягаемо высоко.

Аника, деловитая и нахмуренная, проскользнула мимо развороченных дверей и неуютно поежилась под хмурым взглядом Каза. Вороны чувствовали, что изрядно облажались, и только от Каза зависело, как скоро он об этом забудет.

— Распорядись, чтобы осмотрели тела! Я хочу знать, кто осмелился напасть на нас, — негромко распорядился он. — И да, потрудитесь вызвать плотника, чтобы починить эту чертову лестницу!

Аника кивнула, отошла к дверям, выцепила из толпы одного парнишку, шепнула что-то ему на ухо и толкнула в шею, придавая ускорения. А затем вернулась в прихожую и нагнулась над первым телом.

— Начни с него, — Каз показал на труп земенца.

Аника без слов послушно переместилась к нему и деловито зашуршала чужой одеждой, ощупывая тело, закатывая рукава в поисках татуировок. В какой-то момент она озадаченно замерла, вглядываясь во что-то. Каз не торопил.

— Босс! — негромко окликнула она его. — Я, конечно, всего не знаю… Может, вы поймете, что мы могли не поделить с работорговцами?

* * *

Когда Джаспер выводит Райта, а Аника забирает бледную как смерть Нину, Каз наконец может выдохнуть. Он берет трость и медленно бредет к лестнице, чувствуя себя глубоким стариком. Ему и правда не стоило приводить сюда Зеник: после того, как её чуть не убили на этих ступенях, она стала бояться Клепки. Боится и сейчас, хотя теперь Каз никогда не оставляет это место без защиты своих людей. В тот раз они слишком перенадеялись на репутацию и конкретно облажались.

Чертовы работорговцы. Но он рад, что они напали на него, а не на корабль Инеж. Так гораздо лучше. Они дали ему повод не просто приструнить их, а уничтожить. Полностью. Извести под корень. Никому не стоит трогать воронов Каза Бреккера, даже тех из них, кто никогда толком ими не был…

Ему не хочется видеть открытое окно и совершенно пустую комнату. Ему не хочется видеть корабль в гавани. Ему не хочется вспоминать о том, что им с Инеж все равно скоро придется встретиться.

Записка в кармане больно жжет бедро, не давая забыть о том, что как бы Каз ни оберегал Инеж от связи с ним, пауки, собирающие секреты, есть не у него одного. Вернее, у Каза теперь их нет.

Каждая чёртова ступенька, новая, пахнущая свежим строганым деревом, отдается в ноге жалостной ноющей болью. Каз уже не идет, ковыляет, пользуясь тем, что его никто не видит. С каждым годом сил и упрямства тянуться сорным ростком к редким лучам солнечного света сомнительного качества становится все меньше.

Каждый год он загадывает, доживет ли до тридцати? Если доживет, попросит Джаспера пристрелить его, просто чтобы посмотреть, как тот отреагирует. Впрочем, возможно, Фахи пристрелят раньше.

Он ожидает увидеть открытое окно, оказаться в выстуженной проветренной комнате, упасть на кровать, глубоко вдыхая воздух в надежде уловить тонкий аромат сулийских притираний, а затем провалиться в неглубокий, мучительный изматывающий сон, полный едва уловимых видений, смутных желаний и острой тоски. Такие снятся ему уже несколько лет.

Каз обреченно выдыхает, на мгновение прикрывает глаза и, злясь на самого себя, с силой толкает дверь.

Комната встречает его теплом. Окно плотно закрыто. Каз хочет проклясть Джаспера за милосердную ложь, но цепляется взглядом за незаметные, многочисленные изменения и осекается на полуслове.

Бумаги на столе разложены так, как он научил ее однажды. Кровать заправлена и накрыта новым шерстяным ярким покрывалом. В приоткрытой дверце шкафа виднеется край серого пальто — заказ у портного, который ему было недосуг забрать. Впрочем, действительно собирателю секретов едва ли составит труда найти адрес мастерской, чек от которой лежит у Каза на столе.

На подоконнике зажжена ароматическая палочка, которыми сулийцы выкуривают из дома болезни. После того, как Инеж навестила родителей, она обзавелась целой кучей новых надоедливых привычек. Каз старательно скрывал, что они ему нравятся, но однажды все же проговорился, что ему приятен этот аромат, избавляет его от головной боли. Инеж запомнила.

Из-под стола одуряюще пахнет чем-то фруктовым. Каз каждый раз искренне удивляется, как Инеж сумела протащить мимо его отбросов здоровенную корзину с какими-то заморскими фруктами, каждый из которых весит, как чья-то голова. Каз к фруктам относится равнодушно, но сама Инеж их любит, а он великодушно соглашается их хранить.

На краю стола стоит тарелка, накрытая тканевой салфеткой, и приколота крохотным кинжалом записка всего лишь с одним словом «Поешь!».

Каз криво усмехается. Став капитаном собственного судна, Инеж осмелела, стала непреклонней, жестче, перестала бояться нарушить то хрупкое равновесие, которое сложилось за годы их сотрудничества. Пожалуй, Каз боится признаться даже самому себе, что это ему тоже нравится, и каждое ее такое незаметное появление в его жизни отдается в сердце болезненными уколами.

Но главная ценность, которую оставила ему Инеж, лежит в изголовье его кровати: ее шаль из тонкого шелка, обволакивающая пальцы точно теплая вода, обдающая его тонким ароматом сулийских благовоний.

Каз тяжело садится на кровать, отставляет в сторону трость и прижимает ткань к лицу, пытаясь утонуть в этом аромате и в нем же забыться.

Сейчас ему легко представить, что Инеж могла бы жить в этой же комнате, спать в этой же кровати, ходить по тем же дорогам, что и он. Он закрывает глаза и представляет её, сидящую рядом, расчесывающую тяжелые блестящие волны волос. Она бы провела гребнем и по его волосам…

Каз бы отдал все, чтобы и в реальности чувствовать все так же, как в собственных фантазиях, не отшатываясь с омерзением и страхом, не заставляя Инеж отступать с раскаянием в глазах.

Он хотел бы целовать её так, чтобы она больше никогда не боялась мужских прикосновений, чтобы она целиком и безраздельно принадлежала ему, чтобы однажды забыть, кем он стал, чтобы хоть на мгновение в нем ожил тот Каз Ритвельд, которому был дорог этот мир.

Все, что остается Казу Бреккеру, это проваливаться в мир собственных грез в редкие минуты слабости.

Месяц назад ему исполнилось всего лишь двадцать один, но все, что у него есть — это воспоминания.

Доски причала дрожат под его ногами, а мерный стук трости далеко и гулко разносится над водой.

Каз не скрывается. Он идет открыто и спокойно, слишком спокойно, не признаваясь даже себе самому, что изо всех сил старается оттянуть момент встречи.

В этот час в доках ещё оживленно: матросы задиристо перекрикиваются под ругань своих капитанов, и огни освещают со всех сторон его темную, закутанную в неизменное пальто фигуру.

Казу неуютно здесь. Это не его мир. Слишком много сырости, слишком много людей, слишком много воды…

Он точно знает, куда он идет — к изящному быстроходному двухпалубному судну. Небольшому, но уже заслужившему громкое имя.

«Кара Теше» — рожденный из бури, освободитель, надежда рабов… Каз помнит, что когда-то этот корабль звался по-другому. «Черное крыло» — его последнее напоминание Инеж о том, откуда она.

Ему не жаль смененного имени, у Инеж могло быть немало причин для этого, но чужие инородные слова горчат на языке и заставляют с омерзением сплевывать в темную, пестрящую отблесками городских огней воду.

Трап опущен, словно его ждут. Но едва лишь Каз делает шаг к борту, как перед его носом шлагбаумом опускается лезвие здоровенного палаша, и высокий смуглый сулиец заслоняет собой проход.

— Мы не пускаем сюда кого попало, — он нагло ухмыляется, глядя на Каза сверху вниз. — Должны быть веские причины, чтобы попасть на борт «Кара Теше»!

— Вот как, — Каз слегка постукивает по доскам кончиком трости и выжидательно оглядывается по сторонам. Он бы мог попробовать скинуть этого верзилу в воду, но с тем же успехом может оказаться разрубленным пополам. Не совсем то, с чего хотелось бы начинать дипломатические отношения.

— Ну так что? — сулиец уже откровенно насмехается над ним. — Не поведаешь, зачем пришел сюда? А, парень?

— Увидеть вашего капитана, — ровно отзывается Каз.

— А капитан захочет тебя видеть? — издевку в голосе сложно не заметить, но однозначного ответа на этот вопрос у Каза нет.

Он не предупреждал Инеж о своем визите, да и порыву отправиться сюда поддался почти импульсивно. Почти.

— А ты спроси, — Каз говорит это почти без эмоций, но сулиец отчего-то напрягается еще больше.

— Шел бы ты отсюда, парень, — почти дружелюбно говорит он. — Пока еще можешь… ходить.

Не то чтобы Каз этого хотел, но желание силой пробиться на этот чертов корабль нарастает неукротимым штормом, однако он лишь складывает руки на трости и кивает, признавая поражение.

— Ладно.

И делает шаг назад, отступая.

— Менах! — по палубе, гулко стуча босыми пятками, к ним бежит девчонка. — Танта кудэ ибрахам! Талахаси мэна тахар даялэ! Пусти его! Он — тот человек, насчет которого распорядилась талахаси! — она останавливается и упирается ладонями в колени, пытаясь отдышаться.

— Так это тот самый? — сулиец усмехается и неохотно освобождает проход. — Он не слишком-то похож на ублюдка с ловкими руками! Осторожнее! — он нехотя выставляет руку, когда Каз спотыкается и чуть не падает. — Скорее на того, кто способен запутаться в собственных ногах! Шагай аккуратнее!

Каз слегка растерянно улыбается, с благодарностью кивает сулийцу и оборачивается к девчонке.

— Я отведу тебя к талахаси! — говорит она и манит его за собой. — Не обижайтесь, мистер Бреккер. Менах у нас грубоват на язык, но в бою ему нет равных.

— Ублюдок с ловкими руками? — с усмешкой переспрашивает Каз, когда сулиец остается в нескольких шагах позади.

— Сложности перевода. Менах не слишком хорош в керчийском, — девчонка улыбается краешком губ. Необычайно бледных. Она вся видится неестественно бледной. Белые кудрявые волосы кажутся в темноте смутной неясной дымкой, белые же брови и ресницы даже не разглядеть на почти восковом лице.

— Кто такая талахаси? — спрашивает Каз.

— Капитан Гафа. Мы называем её «талахаси» — освободительница, — девчонка поднимает руку. — Знаете, что значат эти татуировки?

Каз морщится.

— Тебя перепродавали несколько раз, сначала Танте Хелен, затем в бордель попроще, затем выкупили, как особо редкий товар. Верно?

— Мне было одиннадцать, — девчонка вздергивает подбородок. — Я была эксклюзивным товаром, не для каждого…

— Догадываюсь, — равнодушно отзывается Каз. — Полагаю, ты с судна «Золотая лилия»? Капитан Гафа освободила тебя и теперь ты готова отдать за нее жизнь. Тебе пятнадцать, верно?

— А вы неплохо осведомлены, мистер Бреккер, — девчонка щурится, как дикая кошка. — Кстати, почему вас называют Грязные Руки?

— Спроси у капитана Гафа, — пожимает плечами Каз, неторопливо двигаясь в такт ее шагов. Девчонка до сих двигается пугливыми перебежками, словно ждет неожиданного удара.

— Спрашивала, — девочка пожимает плечами. — Она ничего о вас не говорит. Никогда. Только то, что вы — друг нам.

— Я бы тебя не выкупил, — спустя несколько минут молчания, пока они спускаются в трюм, произносит Каз. — Ты — бесполезное вложение средств, я бы не стал освобождать тебя… Поэтому меня так называют.

Девчонка растерянно моргает.

— Тебе стоит быть бесконечно преданной капитану Гафа, твоей талахаси, — Каз наклоняется ближе и совсем тихо шелестит ей на ухо. — Потому что если ты когда-нибудь её предашь, я найду тебя. И тогда вся твоя предыдущая жизнь покажется тебе безобидной сказкой…

Каз выпрямляется и перекидывает трость из руки в руку.

— А теперь отведи меня к капитану Гафа, — велит он.

Девочка протягивает руку, указывая на дверь каюты в конце коридора, и испуганно, по стеночке огибает Каза, стараясь оказаться от него как можно дальше.

— Стой! — окликает её Каз и, когда она оборачивается, бросает ей большой кошель из темно-фиолетовой кожи. — Верни его Менаху.

Девчонка ловит на удивление ловко, одним четким движением, и растерянно переводит взгляд с Каза на кошелек в собственных руках.

— И поэтому тоже, — подмигивает ей Каз. — Грязные Руки.

Девчонка бесшумно исчезает, растворяясь в корабельной полутьме.

Каз остается один.

Он сглатывает, пытаясь избавиться от внезапно возникшего комка в горле. Он уже пришел сюда. Он уже здесь, рядом, всего лишь в десятке шагов от неё. Они кажутся непреодолимым расстоянием.

Что его ждет за этой дверью? Каз подходит ближе, касается перчатками ручки, глубоко вдыхает, кляня себя за нерешительность. А затем остервенело стаскивает перчатки с рук и заталкивает их в карман. Он справится, он сможет.

Он не позволит тому, что случилось полгода назад, сломать его. Его не сломала Бочка, и это не сумеет. Нельзя прятаться вечно.

Он должен хотя бы знать, противен ли он Инеж. И если да, то… тогда он наконец смирится.

Каз толкает дверь и ошеломленный застывает на пороге.

Блестящие ручейки воды стекают по золотистым плечам, наперегонки бегут по смуглой спине, испещренной тонкой сеткой шрамов. Черная гладь волос переливается в неровном блеске зажженных свечей. Инеж прекрасна…

Каз замирает при мелодичном звуке её голоса:

— Малена, ты?..

А в следующий миг над его головой вонзается нож, всколыхнув смертельным дыханием волосы.

— Каз?

— Инеж…

Каза едва ли может смутить даже самая разнузданная оргия, однако сейчас он не знает, куда деть глаза. Инеж совершенно обнажена перед ним. Смотрит на него без всякого страха или смущения, и только еще один нож в её руке говорит о том, что она всегда настороже.

— Располагайся, — Инеж спокойно кивает в сторону небольшой кушетки. — Только закрой за собой дверь. Пальто тоже можешь снять. Здесь жарко.

Каз так и делает. Здесь действительно жарко. Настолько, что у него горит лицо и потеют ладони. Он внезапно понимает, что никогда не знал Инеж до конца.

И никогда не видел полностью обнаженной.

У нее гибкое тело. Он всегда знал это, но никогда не думал, что без одежды это смотрится настолько… иначе. Волнующе, необыкновенно, изумительно.

Когда Инеж нагибается за выпавшей мочалкой, ему кажется, что он больше никогда не сможет вдохнуть. Сердце колотится как бешеное. И совсем не как при приступе. Он знает, что такое желание, и даже испытывал его когда-то, но никогда доселе не чувствовал его так явственно, так полно.

Инеж ведет себя так, словно его здесь и нет, и продолжает прерванное мытье: проводит мочалкой по плечам, по длинным изящным рукам, по небольшой красивой груди. Темные соски контрастно выделяются на золотистой коже и блестят в мыльной пене. И от этой картины перехватывает дыхание.

Каз гадает, как она может быть так спокойна. Неужели она не осознает, какое впечатление производит на него? Или наоборот, одного его она и не боится, потому что знает, что Каз не опасен в этом смысле, что он бесполезен, как мужчина…

— Подай мне ковшик, — Инеж оборачивается, и Каз несколько секунд вглядывается в её темные глубокие глаза, пытаясь найти в них для себя ответ, прежде чем подхватывает небольшой металлический ковшик с деревянной ручкой и подает ей.

Инеж благодарит кивком и забирает его так аккуратно, чтобы не коснуться Каза даже случайно. И это неожиданно задевает.

— Помочь? — это вырывается само собой, но Каз делает вид, что так и было задумано.

— Полей мне на голову, — Инеж с легкой улыбкой возвращает ему ковш. — Одной рукой неудобно промывать волосы.

Он тоненькой струйкой льет воду ей на макушку, и Инеж выгибается, подняв руки к голове и подставляя лицо под воду.

Каз представляет, что мог бы наклониться бы сейчас, обхватить её затылок одной рукой, пропуская пальцы сквозь густые пряди волос, прижать к себе и целовать эти мокрые алые губы до полнейшего умопомрачения. Он бы мог прижимать её блестящее от воды тело к себе, пока его белая рубашка не промокла бы насквозь и не начала липнуть к телу. Возможно, тогда бы они сняли её вдвоём…

Если бы он был нормальным. К сожалению, об этом приятно лишь мечтать.

Каз не двигается, пока в ковшике не заканчивается вода, тогда он отходит за новым. Инеж перебрасывает все волосы на одно плечо и наклоняет голову, сосредоточенно разбирая мокрые пряди проворными пальцами. Это выглядит так… по-домашнему, что Каз останавливается на полпути, завороженный увиденным.

Пожалуй, это самое нормальное из всего, что они делали. Самое мирное, по крайней мере. Никто из них не ранен, не умирает и не находится в смертельной опасности. Пока…

— Ты не боишься меня?

Инеж поднимает взгляд, и Каз кивает, имея в виду её наготу:

— Будучи такой…

— Я тоже борюсь со своими страхами, — Инеж забирает у него ковш, и на сей раз ее ладонь едва-едва, самым краем касается его, почти обжигая. — Иногда это даже приятно. Ты должен перестать бояться, Каз.

Он не отвечает, а после и вовсе отворачивается, бездумно глядя в пламя свечей.

— Я говорю не про твои перчатки. Но если продолжишь бояться собственных страхов, то никогда не сможешь обмануть их.

— Очередная сулийская мудрость? — едко спрашивает Каз, слыша, как она переступает бортик жестяной ванной.

— Просто наблюдение, — Инеж обходит его по кругу, с ее волос срываются маленькие капли воды, бьющие по его рукам словно невидимый хлыст. — Я нравлюсь тебе такой, Каз?

— И что я должен ответить? — раздраженно отзывается он, стараясь смотреть поверх её головы.

— Можно правду, для разнообразия, — Инеж хмыкает и скрывается за небольшой ширмой. — Мне приятно нравиться тебе, если тебя это утешит. Раньше я бы сбежала в слезах.

— Я не ожидал застать тебя в таком виде, — Каз неопределенно обводит пространство рукой. — Полагаю, приличный человек должен был бы извиниться.

— Возможно, — полностью одетая Инеж показывается из-за ширмы, подходит к накрепко прикрученному к стене столу и принимается методично и бережно раскладывать ножи по многочисленным карманам. — Ты не самый приличный человек, Каз, так что я не обижусь, если ты этого не сделаешь. Зачем ты пришел?

Момент молчаливого единения окончен, теперь их связывает только общее прошлое и насущное настоящее. И Каз не уверен, можно ли в их случае вообще говорить о такой субстанции, как будущее.

— Месяц назад банда работорговцев попыталась разгромить Клёпку, — отрывисто говорит он. — Нину пытались убить. Они приняли её за тебя.

Инеж ахает и прижимает ладонь ко рту. Каз старается не обращать внимания на боль в и ужас в её глазах и продолжает.

— Сегодня мне передали вот это, — он протягивает ей записку.

Лицо Инеж каменеет, когда она пробегает глазами текст, а затем вопросительно смотрит на него.

— Земенский мальчишка, — поясняет Каз. — И на Клепку напали тоже земенцы. За три года мы стали им как кость в горле. На тебя объявили охоту, Инеж.

— А ты…

— И на меня тоже, но пока меня не тронут, потому что считают, что ты действуешь по моей воле.

— Каз…

— Тебе нельзя в море! — перебивает он. — Там я не смогу защитить тебя, Инеж! Ты должна переждать в Каттердаме. Это чужая территория для них, здесь они слабы. Но там в море… они тебя уничтожат!

— Предлагаешь отсиживаться здесь? И сколько? Месяц? Год? Десять лет? — Инеж задумчиво комкает в кулаке записку. — За это время они только пуще распоясаются.

— Разве кто-нибудь поверит, что Каз Бреккер отпустил своего Призрака на волю? — Каз тянется к ней, будто хочет коснуться щеки, но вовремя одергивает себя. — На этом и сыграем.

— Вот уж точно не поверю, что у тебя не разработано два десятка планов на этот случай, — Инеж искоса смотрит на него, и где-то там, в глубине глаз, прячется легкий намек на лукавую улыбку.

— Парочка точно есть, — его самодовольная улыбка не касается рта, но для них вполне достаточно.

Взаимопонимание восстановлено.

— Каз, а что с Ниной? — встревоженно вскидывается Инеж. — И что с маленьким Маттиасом?

— Понятия не имею, — честно отвечает Каз. — Зеник утром была жива, а про мелкого Хельвара мне достаточно знать то, что он в принципе существует. Этой информации мне с избытком!

— Не говори глупостей! — машет на него рукой Инеж. — Я хочу навестить их. Пойдем завтра?

— Я-то тебе там зачем? — стонет Каз. — Ради всех твоих сулийских святых, я там совершенно не нужен!

— Кто-то же должен донести все подарки, которые я привезла, — иронично отзывается Инеж.

— А эта сулийская орясина тебе на что? — едко парирует Каз. — Как его там, Менах?

— Уже познакомились? — Инеж подхватывает плащ и направляется к двери. — Сейчас вернусь, мне надо на палубу, отдать несколько распоряжений. Подождешь здесь или выйдем вместе?

— Второе, если дашь мне пару секунд, чтоб накинуть пальто. Кстати, спасибо. Я думал, что портной уже отчаялся меня дождаться.

— Послал бы мальчишку, — Инеж держит руку на ручке двери.

— Предпочитаю обслуживанием себя заниматься самостоятельно, иначе весь город будет знать, в каком магазине меня можно спокойно застрелить, — Каз надевает шляпу и одним движением подхватывает с кушетки трость. — Пойдем?

— Разумно… Знаешь, — задумчиво произносит Инеж, пока они взбираются по лестнице, — я всегда гадала, кто же гладит тебе рубашки?

— Предпочту сохранить эту сторону своей жизни в тайне даже от тебя, — с достоинством хмыкает Каз.

Инеж издает смешок и тут же становится серьезной — они выходят на палубу. И после жаркой душной каюты Казу кажется, что ветер здесь пробирает до костей.

— Талахэ карга малгы! — гортанно окликает Инеж пробегающего мимо юнгу, тоже сулийца. И эти командные нотки в её голосе Казу непривычны. — Тамэ Малена иннар!

— Что ты ему сказала?

— Чтобы он позвал ко мне помощника и штурмана, — Инеж одаривает его мимолетной улыбкой. — Это недолго, Каз.

— Я подожду, — бурчит он, поплотнее кутаясь в пальто.

— Тамэ, Менах! Ка мен туэтэ! — окликает Инеж темную фигуру сулийца. — Менах! Оглох он, что ли?

Каз приглядывается к неподвижному сулийцу с нарастающим беспокойством. Что-то не так. Человеческая фигура кажется какой-то скособоченной. Настороженная Инеж окликает его еще раз и делает осторожный шаг, но Каз хватает её за руку. Ладонь в ладонь, без перчаток.

— Стой!

Вторая её рука на автомате взлетает к ножнам точным собранным движением. Каз поднимает голову к крыше портового склада, единственному месту, которое находится выше палубы корабля. Он бы отправил Джаспера именно туда…

Он успевает заметить далекую пороховую вспышку и дернуть Инеж на себя, крутанувшись с ней на месте, прежде чем мир взрывается ослепительной болью.

В глазах темнеет, и Каз больше уже ничего не чувствует.

Примечания:

Иллюстрация к 5 главе: https://ibb.co/YPmBdqF

---

Инеж едва сдерживала нетерпение. Она не показывала этого, но Каз замечал всё. Он видел, как не терпится ей сорваться в путь, и сам не мог понять, почему это рождает у него такую злость и почти невыносимую обиду.

Это был её последний вечер перед очередным отплытием.

Помнится, Нина пригласила её провести этот вечер исключительно в женской компании, но когда все шло так, как задумала Нина? Она даже похоронить себя в вечной тоске по своему фьерданцу не смогла. Тяга к жизни, хотя бы и новой, была слишком сильна в них обоих, что в ней, что в покойном Хельваре.

Сейчас Каз позволял себе признать, что молчаливый фьерданец ему действительно нравился, и он искренне сожалел о нем. Он был бы хорошим вороном.

Каз был намерен провести весь вечер за бумагами в собственном кабинете. Торопить события он не хотел. Однако ждал. Ждал, что Инеж, наконец распрощавшись с Ниной, заглянет к нему, как всегда залезет в окно, не издав ни единого шороха.

Каз раздраженно отмахнулся от заглянувшего Уайлена, буквально выставил из своего кабинета рвущуюся отчитаться Анику, злобно одернул заигравшегося в подкидного дурака Джаспера. И спустя всего лишь неполный час вся Бочка перешептывалась, что босс серьезно не в духе.

Шли часы, а Инеж все не появлялась.

Кабинет казался опостылевшим и тесным, воздух — спертым и пропитанным туманной керосиновой сыростью Каттердама с его новомодными дурацкими фонарями.

За окном царила молочная белизна, и Каз не мог различить даже соседней крыши, от этого ему казалось, словно пространство вокруг него сжимается, стискивая в костлявых объятиях подступающей к горлу паники.

Он плохо себя чувствовал и злился от этого ещё сильнее, недоумевал, почему Инеж так и не поняла, как он ждет её, как нуждается в ней. О том, что он сам отослал её, сказал ей уходить и не отвлекаться на него, Каз не вспоминал.

Он ненавидел такую погоду, когда казалось, что его душит и ломает сам воздух. Так же было в тот день, когда он впервые сломал ногу. И сегодня чувствовал себя почти так же, как тогда. Беспомощно и жалко.

В боли тебя никто не пожалеет, это Каз выучил твердо. Быть может, вытянут, спасут, если ты нужен. И то, только если ты сам готов цепляться за эту жизнь. Боль дисциплинирует, не дает забыться, а ждать жалости — путь к верной гибели.

Поэтому Каз вдвойне ненавидел себя за то, что все ещё подспудно ждет, и Инеж — за то, ждет именно её.

Вполне возможно, что завтра они распрощаются навсегда. Что если однажды Инеж не вернется? Он был ей хорошим хозяином, возможно, она даже считала его другом, но нужен ли он был ей такой?

Несовершенный, разломанный на части, неспособный дать ей даже утешительного прикосновения. Вряд ли.

В дверь забарабанили так безбашенно, словно сами искали повод нарваться. И Каз не собирался этот повод упускать. Он злобным рывком распахнул дверь и озадаченно уставился на покачивающихся и хихикающих Джаспера и Уайлена.

— Что с вами?

— Пойдем! — воодушевленно возвестил Джаспер и попытался Каза приобнять. Тот раздраженно стряхнул его руку. — Навестим, ик, Нину и Инеж! Они там, нав-в-верно, скучают! Этот ром из шуханских погребов так-к-кой… такой… а Нина взяла всего одну бутылку! — Джаспер покачнулся и чуть не выронил из кобуры револьвер.

Из этого Каз сделал неутешительный вывод, что ром был слишком ядреным.

— Уж лучше б ты играл, — мрачно процедил он. Фахи хотелось врезать, но здесь, неподалеку от лестницы это грозило кончиться не лучшим образом. А в услугах Джаспера Каз все еще нуждался. — Пошли вон отсюда, оба!

— Я трезв, Каз, честно! — Уайлена качало как под сильным ветром, но говорил он на удивление членораздельно. — Мы просто хотели навестить… ой! — Каз ткнул его тростью под колени, и Уайлен сел прямо на пол, перестав наконец изображать бизань мачту в шторм.

— Я вижу, — Каз покачал головой, уже почти не удивляясь. — Этот вечер не мог стать ещё хуже, верно? К черту вас обоих! — он снял с вешалки пальто и решительно накинул на плечи. Ему до смерти надоел этот кабинет.

— Ой, Каз! — Уайлен смотрел на него расфокусированным взглядом. — А почему ты весь голубой?

— Потому что зеленый, — мрачно отозвался Каз и захлопнул за собой дверь. — Глаза бы мои вас не видели! — он брезгливо переступил через Уайлена и направился к выходу.

Идея в одиночку уходить в ночь в Бочке просто не могла закончиться хорошо, но Казу было плевать. Он просто хотел освободиться от этого чувства постоянно подступающей к горлу тошноты, чтобы воздух перестал его душить.

Он долго бродил по улицам, вдыхая ночную вонь Каттердама. Легче не становилось, но он хотя бы двигался. Постукивая тростью, он медленно шел от одного фонаря к другому, сворачивал в проулки, пробирался в хорошо изученные дыры в давно знакомых тупиках и шел куда-то, сам не понимая куда. Потеряться Каз не боялся, не боялся и ночных улиц, даже смутно чувствовал желание нарваться на конфликт, чтобы иметь повод выпустить накопившуюся злость наружу.

Но он так никого и не встретил.

Ноги сами вынесли его на относительно приличную улицу. Впрочем, к чему ему было себя обманывать, он шел именно сюда, сам не зная, что надеется найти. В трех фонарях от того перекрестка, на который он вышел, находился дом Нины. А если было перейти улицу, перемахнуть через какой-то неубедительный заборчик, обогнуть яму и подняться на заброшенное прогнившее крыльцо, то оттуда открывался превосходный вид на окна её кухни.

Бутылка того славного рома, слава всем сулийским святым, стояла не откупоренная на шкафу. Нина что-то перебирала на столе, закиданном какими-то тряпками. А Инеж… Инеж качала на руках маленького Маттиаса, ходя кругами по комнате, и что-то то ли бормотала, то ли тихонько напевала себе под нос. Каз отшатнулся от этого зрелища, потрясенный до глубины души.

Он никогда не видел на её лице такой смеси умиротворения и робкой, боязливой, запредельной нежности.

Она резко повзрослела за последние пару лет, — от той испуганной девочки из борделя, боящейся взмахнуть ножом, давно ничего не осталось — но только теперь Каз осознал, насколько она изменилась. И чего может захотеть…

Паника захлестнула его столь мощной волной, что Каз схватился за стену, чтобы не упасть, и судорожно втянул воздух. Запах облитой керосином мертвечины обступил его со всех сторон, Джорди издевательски усмехнулся, с раздутого лица его капала вода.

Он никогда не справится с этой броней, не докажет Инеж, что достоин быть с ней, что может преодолеть себя. Это конец. Она уйдет. В море или к тому, кто способен дать ей все... это. Она не останется с ним, таким растоптанным, не способным взять себя в руки.

— А ты слабак, братец, — голос Джорди доносился словно сквозь вату. — Это мне стоило остаться в живых. Не тебе.

Каз зажмурился и сполз по стене, тяжело дыша.

— Может ты и прав, — тихо выдохнул он в пространство. — Может, ты и прав…

* * *

Инеж крепко обняла Нину, на мгновение прижалась лбом к ее плечу, словно в поисках утешения, а затем быстро отстранилась.

— Спасибо тебе за вечер!

— Не за что, — Нина улыбнулась. После рождения Маттиаса она снова начала улыбаться, но уже совсем иначе: горько и просветленно, с каким-то особенным теплом, словно теперь знала какую-то очень важную тайну.

Инеж нравилось приходить к ней. Рядом с Ниной было так спокойно и легко, что порой одолевающая тоска уходила, растворялась в душе без следа.

— Теперь я уплыву с легким сердцем, — сказала она.

— Главное, вернуться не забудь! — Нина смотрела на нее пристально, будто видела что-то, невидимое всем остальным. — Мы будем ждать тебя! Всегда. Я буду ждать, и Матти, и Джаспер, и… Каз.

— Вороны не забывают своей стаи, — серьезно кивнула Инеж. — Я вернусь, Нина. Но я должна отправиться в путь.

И должна наконец поверить, что она не просто ценная инвестиция, — этого Инеж не сказала, как не говорила никому до этого. Однако отчасти именно из-за этих мыслей она так отчаянно рвалась в путь, так хотела покинуть Каттердам.

Чтобы ещё раз напомнить себе, что она свободна. Чтобы ещё раз убедиться, что он её ждёт.

Солёный морской ветер и холодные брызги отрезвляли, напоминали о реальности этого мира, о том, что Инеж отныне сама по себе и вольна делать выбор. Она не могла отказаться от этого. Не сейчас. Не тогда, когда от её решений зависели жизни стольких людей.

Прежде чем вернуться в Каттердам, она искупит все жизни, которые отняла. Быть может, в этом замысел богов? Может, потому они послали к ней Каза в тот день, заставили его разглядеть в ней что-то особенное...

Дверь за её спиной закрылась, Инеж подняла голову, вдохнула тяжелый пропитанный городскими ароматами воздух и огляделась по сторонам, прикидывая, каким путем ей возвращаться в Клепку.

А стоило ли возвращаться?.. Каз сегодня был необычайно холоден и раздражен и отмахнулся от неё, словно они вновь вернулись к началу отношений. Бизнесмена и его ценной инвестиции.

Инеж помотала головой. Она все равно заглянет к нему. Кто знает, когда они увидятся в следующий раз. Даже если Каз уже спит, она просто посмотрит на него еще раз и попрощается. Во сне он нравился ей особенно. Словно позволяя себе засыпать в её присутствии, он показывал, насколько доверяет ей.

Инеж легкими шагами пересекла улицу и свернула в неприметный тупик. Там был удивительно удобный уступ, позволяющий без усилий, как по лесенке, забраться на крышу. И вдруг замерла, почувствовав чье-то присутствие и внимательный недобрый взгляд. Слишком по-знакомому недобрый...

Инеж с легкостью могла бы уйти по крышам, но отчего-то медлила и ждала, сама не веря своим ощущениям, и оглядывалась, скользя взглядом по скоплениям теней, ища того, кого здесь точно не стоило ожидать. Двигаясь словно во сне, она шагнула к дверному проему, где, казалось бы, совершенно точно никого не было.

— Я думал, ты будешь искать дольше, — Каз шагнул из тени навстречу и смотрел на неё совершенно непроницаемо. — Ты делаешь успехи.

— Ты же любишь прятать вещи на виду.

Её сковало замешательство. Что Каз здесь делал? Он никогда не делал ничего без причины. Он хочет провернуть какое-то дело напоследок, где нужна её ловкость?

— Что… что-то случилось? — неловко ляпнула Инеж и сама себя обругала. Можно подумать, Каз ей расскажет, даже если и так.

— Решил, что увидеть тебя перед отъездом — не такая уж плохая мысль, — Каз был невозмутим. — Пройдемся?

И он протянул ей руку. Без перчатки.

— Ты… — Инеж смотрела на него, не решаясь протянуть руку в ответ. — Ты уверен, Каз? — он выглядел откровенно плохо, бледный, весь в испарине, с плотно сомкнутыми губами.

Каз молча кивнул, а затем просто шагнул к ней и положил её руку на сгиб своего локтя.

— С твоего позволения предложу маршрут по земле, — произнес он, словно ничего не произошло. — Пойдем? Тут недолго, если знать путь.

Инеж изумленно округлила глаза, но послушно позволила увлечь себя в ближайший проулок. Идти с Казом под руку ей было в новинку. И Инеж должна была признать, что это не самый удобный способ перемещаться. Ей долго не удавалось приспособиться под его походку так, чтобы не мешать ему и не запинаться самой. И куда девалась ее хваленая ловкость? Наверное, для этого нужно было родиться светской леди, как Элис Ван Эк.

Инеж представила, как поет, не затыкаясь ни на секунду, над ухом у Каза, и едва сдержала смешок. Каз, однако, услышал и, обернувшись, смерил её хмурым неодобрительным взглядом. На лице его промелькнула тень обиды, но пропала так быстро, что Инеж не успела понять, не почудилось ли ей это.

Каз шел достаточно медленно, чтобы ей было удобно, но тем не менее весьма энергично.

— Когда тебе надо быть на корабле? — хрипло спросил он.

— К полудню, — легко откликнулась Инеж.

Она наконец приспособилась к его шагам, и ей даже начало это нравиться: ощущение его теплого тела рядом, твердая рука, за которую она держалась, как за единственную опору в этом тумане. Она даже рискнула представить, как она могла бы наклонить голову и положить на его плечо, но не стала. Вряд ли бы Казу это понравилось.

— Тогда, надеюсь, я не слишком утомлю отважного капитана этой небольшой прогулкой, — голос Каза заметно потеплел.

— А это прогулка? — с интересом спросила она.

— Совмещенная с деловым разговором. Здесь нас подслушать сложнее, — пояснил Каз. — Я хочу, чтобы ты была осторожнее. Я слышал, ты почти полностью сменила команду?

— Да… — Инеж помрачнела. Старая команда устраивала еë во всех отношениях. Шпекту она доверяла, хоть он поначалу и считал её сумасбродной девчонкой, но он был предан Казу и уберег её от множества ошибок.

Однако после последнего ранения Шпект так и не оправился. И Инеж отпустила его и часть его команды, взамен набрав новую из освобожденных ею рабов.

— Помни, ты всегда можешь прикрыться моим именем! — Каз обернулся к ней, его темные, почти невидимые глаза горели отчаянным огнем. — Слышишь, Инеж? Я наладил связи почти во всех крупных портах Истинноморя! Если ты будешь нуждаться в помощи или защите, ты всегда можешь использовать моё имя! Я даю тебе власть распоряжаться чем угодно от моего лица. И что бы ни случилось, я возьму ответственность за это на себя, пойду на любые переговоры! — он протянул ей небольшое кольцо-печатку.

Она блестела в свете уличного фонаря. Ворон горделиво раскинул крылья по металлу.

Инеж бережно приняла его, и прежде чем убрать, в каком-то порыве поднесла его к губам. Холод обжег кожу, и Инеж вздрогнула.

Что-то теплое коснулось ее щеки, Инеж подняла взгляд. Каз смотрел на нее и, протянув дрожащую руку, скользил ладонью по линии её подбородка. Его прикосновения, слабые, неуверенные, будили в ней целую бурю чувств, первым из которых была лишь недавно уснувшая острая тоска и нежелание когда-либо покидать Каттердам. И его…

Каз сейчас сделал ее фактически равной себе. Своей королевой. Бездумно отдал ей ключ к его власти точно так же, как когда-то впервые дал ей нож и повернулся спиной.

— Я не подведу тебя! — пообещала она со всей страстью, скопившейся в душе.

— Ты нужна мне, Инеж, — с тоской прошептал он. — Правда… Я пытаюсь! Пытаюсь избавиться от этой брони!

Его рука дрожала все сильнее, и Инеж бережно подхватила ее и убрала от своего лица.

— Я знаю, Каз.

— Что толку с того, что ты знаешь? — с внезапной злобой выдохнул он. — Если ты все равно уходишь…

Бледный, с горящим лихорадочным взглядом, полным невысказанной муки, он стоял перед ней, судорожно сжимая кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Инеж видела, что его трясет озноб, и не понимала, как ему помочь.

— Я хочу, чтобы ты знала, что я не отступлюсь! Я преодолею это! Я смогу! — он словно уговаривал сам себя.

— Я знаю это, Каз, — Инеж протянула к нему руку, но коснуться не решилась, хотя от желания сделать это сводило кончики пальцев. — Я никогда не сомневалась в тебе…

Он шагнул к ней резко, решительно. И прежде чем Инеж сумела осознать, что он хочет сделать, притянул ее к себе, приподнял подбородок и поцеловал. По-настоящему.

Первой реакцией её было отшатнуться с омерзением: от ощущения чужого дыхания на губах, от неловкого грубоватого прикосновения. Инеж открыла глаза и, видя перед собой его лицо, так близко, что она могла разглядеть морщинки у глаз, старые давно зажившие белые нити царапин, отдельные не сбритые волоски на щеках, усилием воли вырвалась из удушающих объятий Танте Хелен. Каз был другим, он не был одним из тех мужчин, что когда-то пользовались её телом. Это был он, тот, кто спас её; тот, кто верил в неё, убивал за неё и хотел быть с ней, несмотря ни на что. И она не могла ему отказать. И не хотела.

Ощущение чужих губ на своих было настолько ошеломляющим, что Каз даже не понял, как это у него получилось. А затем его накрыло ликованием: он смог! Он может прижимать к себе Инеж, может целовать её, может быть в восторге от неё!

Каз Ритвельд плыл, захлебываясь бьющими в лицо волнами, но он уже видел вдалеке берег. Он почти поверил, что спасение близко, как вдруг одна особенно сильная волна швырнула его, как котенка, чуть не вырвав из его рук Джорди. Он крепче вцепился в него, стараясь не вспоминать, за что держится, стараясь даже не смотреть. Он пережил этот шквал, переживет и следующий.

А затем удар следующей волны по затылку ткнул его носом вниз в гладкую раздувшуюся кожу трупа, расползающуюся на части от его прикосновения. Каз судорожно втянул воздух, пропахший смертью, напополам с водой и отчаянно закашлялся, захлебываясь.

Каз Бреккер резко распахнул глаза и отшатнулся от испуганной Инеж, судорожно пытаясь сделать вдох. Джорди тянулся к нему своим страшным неузнаваемым лицом, вода заливала горящие легкие, а запах разложения заполнил собой все.

Каз упал на колени, пытаясь откашлять несуществующую воду, пока сильнейший приступ тошноты не заставил извергнуть его все содержимое желудка на ближайшую стену.

— Н-не подходи ко мне! — с трудом выговорил он между спазмами, когда Инеж попыталась помочь ему подняться. — Уходи!

— Каз, тебе плохо! Я доведу тебя до Клепки.

— Я с-сам дойду! Уходи, Инеж! Прошу...

Ему было невыносимо ее присутствие сейчас. Он был сломлен, раздавлен, растоптан окончательно и навсегда. Стоило закрыть глаза, Джорди победно ухмылялся бесформенным ртом, и к горлу подкатывал новый спазм.

Инеж сделала шаг назад, другой, третий, и исчезла во тьме. Каз покорно сгорбился, подчиняясь приступу.

Лишь спустя огромное количество времени он нашел в себе силы подняться на ноги, подобрать с земли трость, и, спотыкаясь, побрести к Клепке. Благо до нее оставался лишь короткий проулок.

Инеж не ушла окончательно, он чувствовал это. Она пряталась где-то в темноте, незаметно следуя за ним, все еще оберегая его спину. Каз ненавидел ее сейчас за это, хоть и понимал, что сам поступил бы так же.

Он с трудом поднялся по ступеням крыльца, даже не представляя, что будет, если он встретит кого-нибудь еще в таком состоянии. Но ему удалось дохромать до лестницы, ни с кем не столкнувшись. Горло горело, все тело ломило, а ступеньки расплывались перед глазами, но Каз упрямо взбирался вверх, желая лишь захлопнуть за собой дверь спальни и отгородиться от всего мира хотя бы на эту ночь. И запереть окно.

— Каз? — Джаспер спускался ему навстречу с совершенно трезвым взглядом. — Эй? Что случилось?

Если его сейчас коснется ещё и Джаспер, Каз просто умрет. Он попятился, стараясь избежать возможного соприкосновения. Мгновение, и трость соскользнула с края ступеньки, больная нога подломилась, и Каз закачался над пропастью, смутно желая просто малодушно соскользнуть в неё.

От стены отделилась призрачная тень, и тонкие руки поймали его и поддержали, помогая восстановить равновесие. Измученный Каз в последний раз взглянул в широко раскрытые глаза своего личного Призрака, стараясь запомнить их навсегда, и провалился в зовущую его, шепчущую темноту. Наверное, это был их конец.

Инеж отплыла с первыми лучами рассвета.

* * *

Чьи-то голоса и резкий запах чего-то беспредельно вонючего выдергивают его из беспамятства. В груди растекается сильная тянущая боль.

Он должен очнуться ради чего-то или ради кого-то...Каз не может вспомнить, но тянется к единственному голосу, который что-то для него значит. Что-то очень важное, что-то, без чего он не сможет жить...

Он открывает глаза.

Примечания:

Коллаж к 6 главе: https://ibb.co/6r7SLn7

---

Холод пробирает до костей. Каз бессмысленно смотрит в деревянный потолок, пытаясь вспомнить, кто же он и как оказался здесь.

Вспоминается с трудом, но все же память возвращается вместе с нарастающей болью в груди, отдающейся в плече. Каждый вдох приходится делать с хрустальной осторожностью. Слабость накатывает волнами, и мысль о том, чтобы встать на ноги, ввергает в ужас. Но он должен, знает, что должен.

— Я же говорила, что он скоро очнется, — доносится голос откуда-то у него из-за головы. Каз не видит, кто говорит, но голос кажется смутно знакомым.

Он пытается повернуть голову, но чья-то рука бесцеремонно удерживает его за подбородок. А в следующий миг над ним нависает облако белых кудрей.

— Лежи спокойно, Грязные Руки, я с тобой ещё не закончила!

Он без эмоций рассматривает лицо давешней девчонки: все такое же бледное, пугающе неподвижное, словно обмороженное. Однако руками она водит над его телом весьма энергично, вертит его головой, поднимает и разминает его ладони, отчего по предплечьям пробегают слабые потоки тепла.

— Ну что, Грязные Руки, невыгодная я инвестиция? — усмехается она.

— Я... подумаю над этим, — собственный голос почти не подчиняется, получается лишь какой-то невнятный шепот.

Впрочем, ему сейчас даже дышать больно, не то что говорить.

— Малена? Что скажешь? — голос Инеж наполнен тревогой.

Каз её не видит, он даже голову повернуть не может, только на слух определить примерное направление.

— Жить будет, об этом не волнуйтесь, талахаси! — девчонка на Каза не смотрит, а он наблюдает лишь, как шевелится её гортань при произносимых словах. — Но красавцем ему ещё долго не быть! Несколько дней как минимум! Эй, Грязные Руки, слышишь, не вздумай сейчас шевелиться! Тебе знатно поломало ребра!

Каз морщится, но не возражает. Надо же, как судьба любит повторяться: снова они с Инеж на корабле, и один из них ранен. Но хоть не в открытом море.

— Ты гриш, — наконец выдавливает он. — Корпориал?

— Из Равки, — девчонка кивает. — Меня похитили в детстве, когда я только узнала свою силу. Так что не надейся, что у меня получится излечить тебя в мгновение ока. Я еле-еле извлекла твои ребра из твоих же легких, так что если не хочешь, чтобы все вернулось обратно, то не шевелись!

Кажется, ему действительно пора нанять еще парочку более толковых целителей-гришей. В конце концов, деньги и средства позволяют. Ага, а ещё десяток сердцебитов, пару шквальных, инфернов… Да и просто переманить к себе всю Равку, чего уж проще!.. Каз хмыкает и закрывает глаза, на сей раз проваливаясь всего лишь в спокойный сон.

Малена убирает руку от его лба и кивает Инеж.

— Пусть он ещё поспит, талахаси. Меньше навредит себе. Раны скоро затянутся, но лучше бы он их до той поры не тревожил, — она проводит рукой по все еще синей от обширных гематом груди, почти не касаясь, но Каз все равно морщится во сне.

— Хорошо, Малена, — Инеж подходит ближе. — Можешь быть свободна. Отдохни, я побуду с ним.

Девочка коротко кивает и выскальзывает из каюты. Инеж провожает её задумчивым взглядом. Малена боится Каза, этого стоило ожидать.

Она садится рядом, протягивает руку и невесомым касанием проводит по его волосам. Каз не шевелится, только дышит тяжело, хрипло, с перебоями, но главное, дышит.

Она видела его разным: теряющим сознание, избитым до полусмерти, униженным и властным, милосердным и безжалостным, но никогда доселе — умирающим.

Каз может продумать все до мелочей, соперничая с провидением и обыгрывая его раз за разом, но Гезен все равно берет своё, напоминая всем о том, что Каз всего лишь человек, не способный предусмотреть всё. И напоминания эти безжалостны, неожиданны, глупы и оставляют в душе рваную дыру. Так было с Маттиасом, так сегодня случилось с Казом.

Им всегда стоит помнить об этом.

* * *

Инеж придавило к палубе его телом, она отчаянно заскребла ногами по доскам, выворачиваясь из-под Каза, и рывком перекатилась под прикрытие борта. Каз остался лежать неподвижно, но Инеж видела, как приподнимается его грудь. Он был жив. Пока что...

И спустя всего лишь пару мгновений в воздухе разлился оглушительный пронзительный вой сигнальных сирен. Над несколькими кораблями взвились столбы черного дыма.

У Инеж было всего несколько секунд на принятие решения: совершить предательство или остаться честным капитаном. Что ж, не в первый раз Каз толкал ее на сделку с собственной совестью.

Она рванулась к корме, стараясь слиться с тенями, и на мгновение раскрыла ладонь над грудой мешков с зерном. Одной капли было достаточно. Главное, не уронить сам пузырек. Все корабли будут внимательно осматривать, и не дай святые им найти осколки.

Сигнальная сирена всколыхнет весь порт. Если запустить её, то в мгновение ока доки заполнятся организованными цепочками людей. Это знак, в первую очередь того, что на каком-то корабле начался пожар. А для Каттердама нет более страшной вещи.

На корме вспыхнуло и тут же заплясало по мешкам ярко-рыжее пламя, быстро распространяясь все дальше.

Инеж тенью метнулась обратно и, уже не скрываясь, с криком бросилась к мачте с их собственной сиреной. И только дернув рычаг, обернулась к разгорающемуся огню и содрогнулась: для моряка нет большего ужаса, чем пожар на корабле, а для капитана нет большего предательства, чем поджечь собственный.

На палубу уже неслись её люди, и она не должна была дать повода заподозрить её ни в чем. Поэтому Инеж заставила себя собраться и бросилась им навстречу, на ходу отдавая краткие, точные приказы, мешая сулийское наречие с керчийским.

Тарквин и Джесси уже бежали на корму, на ходу сдергивая с себя куртки и стараясь забить ими пока ещё слабый огонь. Ортега, главный помощник, орал на юнг, заставляя их шевелиться быстрей в разворачивании канатов и организации цепочки с ведрами. Шаган и еще трое матросов доставали и опускали за борт насосы. На палубе собралась вся команда, что сегодня ночевала на корабле.

Инеж искала взглядом Малену, но никак не могла её найти. В груди сжималось недоброе предчувствие. Каз предупреждал её о предателе. Но неужели…

Нет, Инеж не верила.

Она должна найти её во что бы то ни стало. Каз всё ещё лежал у трапа изломанной черной тенью, и Инеж это не нравилось. Ох как не нравилось. К счастью, все произошло слишком далеко от кормы, только поэтому на него до сих пор никто не наступил.

Где-то далеко в общем гомоне отдаленным эхом прозвучал девичий визг. Инеж метнулась туда-сюда, чуть не попав под кому-то под ноги, и взлетела наверх по снастям, зависла там, внимательно вглядываясь вниз.

Кроме их корабля дымилось ещё несколько, но горел, кажется, лишь один. Люди продолжали метаться, но более или менее упорядоченно. К их судну уже выстраивалась цепочка, по которой передавали воду, обливая борта, причал и соседние корабли.

Инеж оглянулась на крышу склада и различила там несколько едва заметных вспышек. Оставалось надеяться, что кто бы там ни был, сейчас он был достаточно занят.

Какое-то копошение на нижней палубе привлекло её внимание. Инеж прищурилась: в мельтешении теней на мгновение промелькнуло что-то белое. К чёрту Каза и его планы! Она чувствовала, что что-то не так, что что-то накренилось и грозило обрушиться хрупким карточным домиком.

Она покрепче ухватилась за веревку и оттолкнулась ногами, стремительно соскальзывая вниз. Этим ей и нравились корабли. Жизнь на них была наполнена тем же ежедневным мирным риском, что и в цирке, разве что более насущным. Здесь Инеж была в своей стихии, легко забираясь даже туда, куда и редкий юнга осмеливался залезть. А еще ей нравилось летать.

Их было трое. Инеж упала на них хищной птицей, мгновенно вырубив одного из них ударом ног. Сила инерции всегда хорошо работала на нее.

Двое оставшихся земенцев, высокие и темные настолько, что невозможно было различить их черт, бросили отчаянно дергающийся мешок на палубу и, выхватив ножи, бросились на неё. У них определенно было преимущество за счет длинных рук, но Инеж не собиралась его давать. Санкт-Пётр и Санкт-Алина сами скользнули в ладони.

Одним движением она проскользнула между нападающими, подрезав каждому голень, мгновенно развернулась и ударила ещё несколько раз, ранив каждого глубоко, но не смертельно.

Один земенец попытался обхватить её сзади, Инеж ударила его локтем и вывернулась из захвата, схватилась за одну из веревок и взлетела вверх. Ударила его ногами в лицо и что было сил толкнула за борт. Земенец какое-то время ещё пытался удержаться, но рухнул вниз.

Второй, не теряя времени на схватку, бросился к мешку, и когда Инеж приземлилась, он уже держал нож у горла заплаканной Малены.

— Хозяин сказал привести её живой, но какая теперь разница, — осклабился он. — Он бы все равно прислал тебе её голову в подарок, т-талахаси! А после он придет и отрежет твою!

— Если сделаешь это, живым не уйдешь, — Инеж остановилась. — Я даю тебе шанс. Отпусти ее!

— Ты оскорбила хозяина, — земенец словно не слышал её. — Ограбила его, осквернила нашу святыню! Ты умрешь, Инеж Гафа! Ты и все, кто тебе дорог! Вся Керчия покорится нам!

— А вот это вряд ли, — Инеж резко выбросила руку.

Нож вылетел спугнутой птицей и вонзился в глаз земенца. Малена вскрикнула и схватилась за кровоточащую царапину на шее. Но в остальном она казалась целой.

— Идём, — Инеж крепко ухватила её за плечо. — Мне нужна твоя помощь.

— Талахаси! Это не я! — Малена размазывала по лицу слезы. — Я бы никогда не предала вас!

— Мне все равно, — холодно отозвалась Инеж. — Кто-то послал весть, что мы пришвартовались в Каттердаме, но сейчас это не важно. Эта весть дошла бы и так. Моему другу нужна твоя помощь, пошли!

Спотыкающаяся всхлипывающая девочка почему-то не вызывала у нее жалости. Инеж боялась признаться себе, что если бы от Малены не зависела сейчас жизнь Каза, она бы даже не вспомнила о ней. И сейчас волокла её за собой, лишь мельком убедившись, что царапина не опасна.

Сердце стучало как бешеное, а душу сковал страх. Они могут не успеть. Не успеть...

Инеж впервые не верила Казу. Если бы все было по плану, он бы уже поднялся!

Они с Маленой бежали вдоль борта. И Инеж из последних сил надеялась, что она всего лишь испортила что-то в очередном безукоризненном плане. Они обнаружат пустую палубу, а потом Каз будет хрипло ругаться и холодно молчать. Только не лежать, безвольно запрокинув бледное лицо с темной полоской крови, вытекающей из полуоткрытого рта.

Инеж бросилась к нему, упала рядом на колени, прислушалась, пытаясь уловить хоть малейшее дыхание. И ничего не услышала.

— Он жив, — Малена, как всегда при виде раненого, мгновенно преобразилась и ненавязчиво оттеснила Инеж в сторону. — Я чувствую. Помоги мне осмотреть его. Нужно снять его пальто!

Инеж с готовностью извлекла нож, но Малена покачала головой.

— Ты его не прорежешь, придется снимать. Только на спину не переворачивай!

Она слегка пошевелила Каза, Инеж помогла ей стащить с него пальто. Расплющенная пуля с негромким звоном откатилась в сторону. Инеж вздрогнула, но не обернулась, и с молчаливого кивка Малены принялась быстро и аккуратно разрезать прилипающую к телу рубашку.

— Открытых ран нет, у него обширные внутренние повреждения, — Малена оглянулась по сторонам. — Мы его не перенесем, он уже умирает! Я займусь им прямо здесь, талахаси! Позаботьтесь о корабле! Прошу, защитите нас!

— Тогда спаси его! — Инеж легко вскочила на ноги. — Спаси во имя всех святых, в которых веришь!

Малена коротко кивнула и опустила сцепленные руки на тело Каза.

Инеж не позволила себе обернуться и лишь повелительно крикнула, подзывая к себе Шагана и Тамиля, они единственные были не заняты с насосами. Инеж приказала им оставаться рядом с Маленой и бросилась к своей команде, подхватывая один из канатов, больно ударивший по ладоням.

Ещё один бой. С последствиями собственных решений, с последствиями собственных обманов. Пламя проще разжечь, чем погасить.

И это не первое, которое она разожгла за эти годы.

* * *

Пожар совместными усилиями почти ликвидировали. Оплавленная корма и ещё горячее пепелище заставляли содрогаться в неверящем ужасе. Уставшие люди стекались на корабль, многие сочувственно хлопали по плечам моряков ее команды.

Инеж отошла за груду ящиков, опустилась на колено, приложила ладонь к палубе.

— Прости меня, если сможешь, — шепнула она. — Я чертовски плохой капитан...

— Талахаси! Талахаси! — послышались возгласы, и Инеж подняла голову.

Ортега стоял перед ней навытяжку — последняя его дань военному прошлому. Пусть он давно оставил службу, но привычки и принципы отличали его от многих других. Инеж уважала его прямоту и верность долгу, он же относился к ней, как к настоящему капитану. Он был первым, кто поверил в нее, кто не оспаривал ее решений, лишь изредка давая разумные советы. Что бы он сказал, если бы знал, что она только что сделала?

— Капитан, вы нужны там! — тихо произнес он, опустил голову и быстро отошел к остальным.

Сердце неприятно защемило. Так её звали только в одном случае...

Инеж приблизилась. При ее появлении люди расступались, пропуская. Инеж плотно сжала губы и скорбно опустила голову.

Тело Менаха уже перенесли на палубу.

— Его застрелили издалека, капитан, — Ортега вышел вперед и встал перед ней. — Мы — мирное судно! Это вероломное нападение! Разве в Керчии так принято встречать своих моряков?

— Мы все знаем своего врага! — Инеж глубоко вдохнула и выпрямилась, она должна доиграть эту роль до конца. — Земенские работорговцы! Только они готовы преследовать своих обидчиков до конца! Сегодня они пришли за нами в город, свободный от рабства! Они готовы убивать на чужой земле, они готовы поджигать корабли! Это объявленная война!

Даже на вкус эти слова казались фальшивыми, особенно для самой Инеж. Но, как говорил Каз, филя любит яркую обертку. Так пусть же смотрит на неё.

— Это серьезные обвинения, капитан Гафа, — раздался спокойный голос за её спиной. — Вы готовы ответить за них?

Инеж медленно повернулась. Тот, кого Каз ждал, все же пришел.

— Целиком и полностью, мистер Кридс. Я готова ответить за каждое свое слово, — с нажимом произнесла она. — Сегодня был убит мой человек на территории вашей страны, в вашем городе! Мы — мирные моряки. Мы требуем справедливости закона!

— Вы позволите осмотреть ваш корабль? — мистер Кридс смотрел непроницаемо, но уголки его губ едва заметно улыбались. С одобрением.

— Конечно! — Инеж посторонилась. — Нам нечего скрывать!

Для неё слишком непривычно было играть на другой, правильной, стороне закона. Что ж, она как всегда была лицемерна и состояла из лживых слов и пустых ритуалов.

Что сделал закон, чтобы помочь Инеж, когда она была фактически рабыней в этом свободном государстве? Связал псевдодобровольным контрактом и отдал в руки Танте Хелен. Только Каз вытащил её из этого ада, только он смог сделать что-то для неё.

И если Малена не справится, Инеж сожжет этот прогнивший город дотла. Да сжалятся над ними святые!

Примечания:

Читатели, думаю, уже догадались, что Каз не смог пройти мимо равкианской моды.))

---

Когда Каз просыпается в следующий раз, боли уже практически нет. По крайней мере, до тех пор, пока он не пытается приподняться и сесть на постели. И тотчас осознает, что обнажен до пояса. Впрочем, на это можно не обращать внимания, если учесть количество намотанных на него бинтов.

Полутемная каюта, освещенная одиноким светильником, пуста, он здесь один. Первый порыв его — проверить, не заперта ли дверь, но Каз останавливает себя. Это глупо. Он не будет спешить, пока не поймет, насколько сильно ранен и сколько у него сил.

Каз осторожно спускает ноги с койки и оглядывается в поисках трости. Она стоит рядом, прислоненная к стене. Рядом с ней на крюке висит измазанное в копоти и древесной пыли пальто. Другой одежды здесь нет.

Впрочем, Каз не требователен. Ему вполне достаточно того, что есть. Только бы выбраться отсюда, найти Инеж и убедиться, что Джаспер исправно выполнил свою часть работы. И Уайлен, и Родер… Его новый паук не столь искусен, сколь Инеж, но тоже весьма неплох. С подготовкой сегодняшней ночи он справился, а вот справился ли со своим основным заданием, Казу ещё предстоит выяснить.

Каз морщится от неловкого движения и шипит от досады. Такого не должно было случиться! Зря что ли он заставил Джаспера выпустить в него две обоймы, прежде чем одобрительно кивнуть побледневшей и держащейся за сердце Зеник.

Потом, правда, пришлось отпаивать обоих самым крепким виски, но эту честь Каз торжественно перепоручил Уайлену, а сам лишь с удовольствием отметил для себя, что контрабандная связь с Равкой крепка как никогда.

Ради дальнейшего развития торговых отношений впоследствии он даже лично проводил покачивающуюся Нину до дома и, любезно раскланявшись с её мрачным соседом и его очень милой женой — по удивительному совпадению чрезвычайно похожими на сданных ему Женей Сафиной равкианских кураторов от госпожи Назяленской — крайне благожелательно посоветовал оставить Зеник вниманием как минимум на ближайшую неделю — примерно столько времени занимала у Нины связь с Равкой для очередного заказа. И очаровательно улыбнувшись госпоже Яссенс, невзначай потрепал по макушке маленького Ганса Яссенса, как раз, по слухам, ровесника и ближайшего приятеля Маттиаса. Взаимопонимание было достигнуто немедленно и ко всеобщему удовлетворению.

Как справедливо подозревал Каз, из специальной ткани производства равкианских фабрикаторов можно было пошить не только кефты.

Однако что-то определенно пошло не так, если Каз чувствует себя так, словно его переехало фьерданским танком, причем несколько раз, и за рычагами был пьяный Джаспер.

В дверь стучат, Каз осторожно перехватывает трость поудобнее и, откашлявшись, хрипло каркает:

— Войдите!

Первой входит та беловолосая девчонка, корпориал, имени Каз которой никак не может запомнить, а за ней, согнувшись в три погибели под низкой притолокой, пробирается Фахи с целой кучей какого-то тряпья на плече.

— Каз! — восклицает он. — Ты оказался прав как всегда! Ты не поверишь, там был не просто стре… — он осекается, когда Каз кидает на него свой самый страшный взгляд, какой только может изобразить, и выразительно показывает глазами на девчонку.

Вот уж кому точно ни к чему знать подробности.

Девчонка подходит к нему почти вплотную и, прикрыв глаза, кладет руки ему на голые плечи. Ладони у нее теплые и сухие, однако Каз все равно с силой прикусывает губу, стараясь удержать дыхание ровным.

Джаспер обеспокоенно делает шаг к ним, но Каз останавливает его жестом.

— Бинты нужно держать еще пару дней, — наконец говорит она и зачем-то быстро приседает на корточки возле его ног. — Но опасности больше нет.

Каз вздрагивает, когда она сжимает руку на его колене.

— Что ты делаешь?

— Слушаю твой организм, — девчонка легко вскакивает на ноги и демонстрирует ему пустые ладони. — Я не умею делать это без прикосновения, так что уж потерпи! Тебя будто между бортами кораблей зажало, пришлось все сращивать заново!

— Это был фабрикатор, Каз! — выпаливает Джаспер. — В тебя стрелял фабрикатор! Он усиливал пули! Железную обшивку пробивали как масло!

Каз смеривает его неласковым взглядом и бросает лишь короткое:

— Будь добр, подай мне рубашку.

Джаспер протягивает ему нечто бесформенное, в чем Каз даже не сразу опознает матросскую рубаху, которая велика ему как минимум раза в два.

— Инеж подбирала, — ухмыляется Джаспер. — Сказала, за ней должок! Ну, и знаешь, у неё в команде одни здоровяки.

Каз хмыкает и натягивает рубаху через голову. В груди немедленно начинает тянуще ныть, а левую руку дергает так, что он не может сдержать болезненное шипение.

— Спокойнее, спокойнее, — останавливает его девчонка. — Просто держи руки прямо и не дергайся. Я тебе сейчас помогу, пока ты не пустил весь мой труд насмарку, — прикосновение её ладони оттягивает боль.

Вдвоём дело идет быстрее. И штаны из грубой мешковины Каз надевает уже самостоятельно, с трудом, едва попадая в рукава, натягивает плотную брезентовую куртку. Джаспер подает ему моряцкий берет, точную копию того, что красуется на его взлохмаченных кудрях.

При беглом взгляде на Фахи и на топорщащиеся во все стороны складки собственной кое-как заправленной рубахи Каз может ответственно заключить, что моряки из них даже на вид паршивые. Впрочем, это последнее, что его сейчас волнует.

Его уже несколько часов как не должно было быть на этом корабле. Инеж рискует каждую секунду, пока он находится здесь.

— Где вы меня прятали? — интересуется он. — Корабль должны были обыскать.

— Как по плану, перетащили в шлюпку и отогнали под причал, — отзывается Джаспер и поправляет берет перед зеркалом, посылая себе воздушный поцелуй. — Рой был строго по расписанию.

— Почему не отвели шлюпку к западному побережью? — Каз с тоской оглядывается на трость и, держась за стенку, осторожно поднимается на ноги. На ходу придется опираться на Джаспера. Сам он столько не пройдет.

— А за это нам нужно благодарить эту милую девушку, — Фахи игриво подмигивает девчонке, и та, к удивлению Каза, мгновенно заливается краской. — Малена, верно? Так вот Малена доходчиво растолковала нам, что либо мы с Роем возвращаем тебя на корабль, либо можем хоронить на побережье твой хладный труп. Так что пришлось импровизировать!

— Понятно, — Каз на пробу делает шаг и с радостью отмечает, что это не так больно, как он ожидал. — Порт открыли?

— Уже пару часов как, — Джаспер кивает. — Время к полудню.

Это плохо, но не смертельно. Каз рассчитывал вернуться в Клепку раньше. Впрочем, это не так существенно. Главное, к двум часам ему уже быть полностью собранным, привычным для всех Казом Бреккером, который спокойно спал этой ночью и не имеет никакого отношения к ночному переполоху.

Каз делает ещё пару шагов, и успокоенный направляется к двери, пока внезапно не останавливается, осознавая, что с ним что-то не так. Что-то непривычное, странное, мешающее идти, как обычно.

Он переступает с ноги на ногу и делает осторожный шаг, пытаясь понять, что не так. Осознание поражает как удар грома: он больше не хромает. Припадает по привычке на больную ногу, но больше не ощущает дискомфорта, опираясь на неё. Это несоответствие и мешает идти.

Каз замирает, исподлобья разглядывая ничего не замечающую Малену. Что ж ответ у этой загадки действительно простой… Внутри густым клубком закручивается едва сдерживаемое бешенство. Как она посмела?

Девчонка пищит, точно полузадушенный котенок, когда он одним рывком прижимает её к стене, держа за горло.

— Зачем ты это сделала? — хрипит он. — Кто тебя просил? Зачем?.. Зачем ты это сделала?!!

Каз едва чувствует, как Джаспер за плечи отрывает его от Малены и оттаскивает в сторону.

— Каз! Каз, успокойся! Каз, да чтоб тебя!

— Пусти меня! — ревет он, пытаясь оттолкнуть Джаспера.

Тот запинается ногой о край койки и заваливается на спину, увлекая Каза за собой. Они вместе падают на пол. Малена съёживается у стены, закрываясь руками. Она даже не делает попытки убежать, лишь тоненько на одной ноте подвывает. Жалкое зрелище. Инеж бы на её месте попыталась его убить…

— Что здесь происходит? — Инеж появляется на пороге, рывком распахнув дверь.

Её голос пробивается сквозь шум в ушах и отрезвляет, как ведро холодной воды, с размаху выплеснутое на голову. Каз разжимает кулаки и садится на полу, с раздражением стряхивает с себя руки Джаспера и трясет головой, пытаясь привести мысли в порядок.

Внутри все дрожит от ощущения потери, как будто у него вновь отобрали какую-то часть его самого, словно из души вырвали кусок и выбросили в море. Он снова не он.

— Уже ничего, — мирно произносит Джаспер. — Если не считать того, что мне заехали по печени и у меня теперь синяк на полспины.

Инеж присаживается на корточки перед Маленой и на Каза не смотрит. Осматривает её и гладит по голове. Девчонка ревет и цепляется за Инеж, словно та ей мать, прячась за ней.

Каз поднимается на ноги, не обращая внимание на боль в потревоженных ребрах, снимает с крюка пальто и сворачивает его кулем, сует тот в сумку, а затем задумчиво взвешивает на руке трость.

— В качестве компенсации ударишь меня ей по ноге, когда выйдем из порта, — он кидает ее Джасперу. — Спрячь под курткой. У меня не будет времени достоверно изображать хромоту. Пошли!

— Это ненадолго, — тонкий голос Малены заставляет его остановиться на пороге. — Я не излечила тебя полностью. Если ударишь по ней, можешь повредить ногу окончательно! Как и ребра! И вообще... Откуда мне было знать, которая из твоих ран тебе столь дорога?

Каз оборачивается к ним, сталкивается взглядом с Инеж. Он не любит видеть разочарование на её лице, поэтому медленно кивает.

— Я ценю то, что ты сделала, — произносит он. — Научись защищаться, пока тебя не убили.

И уходит размеренным медленным шагом, еще успевая краем глаза увидеть, как Джаспер, наклонившись, хлопает Малену по плечу:

— Ну, в переводе с языка Каза, можно сказать, что он перед тобой сердечно извинился!

* * *

С утра порт выглядит мирно. Шумный, грязный, суетливый — такой, каким и должен быть. Каттердам быстро залечивает свои раны.

Однако внимательный наблюдатель тут же заметит фатальные изменения. Каз кивает Джасперу на борта кораблей, где на каждом стоят по двое часовых, а где-то и по четверо. Матросы сидят на мешках, курят, переругиваются, засыпая доки отборной матерщиной, но не выпускают из рук винтовок.

В кои-то веки гордо шествующий патруль городской стражи встречают одобрительным гулом. А на немногих проходящих мимо земенцев бросают настолько недобрые взгляды, что неуютно становится даже Казу.

Они с Джаспером не выделяются. Два забулдыги, идущих в город, один Гезен знает зачем. Стражники в такой час из караулки даже носа не покажут. В этом плане им повезло.

— Если меня побьют сегодня, у меня определенно возникнут к тебе вопросы, Каз, — бормочет Джаспер себе под нос и плотнее стягивает на плечах куртку.

— Сегодня бить земенцев не будут, разве что к вечеру, — тихо отвечает ему Каз, обводя пространство быстрым взглядом. — Но я бы на твоем месте избегал портовых баров. Смотри!

Он кивком указывает на стоящий в отдалении земенский бриг, окруженный конвоем городской стражи. На носу вывешен алый флаг — знак того, что корабль арестован. Сзади его должна будет запереть специальная баржа, но пока только стражники важно расхаживают по палубе, печатая шаг.

— Родер сказал, что сделал так, что им никак не вывернуться, — шепотом произносит Джаспер. — Там осколки повсюду... ну и все такое.

— Надеюсь, что нет, — отзывается Каз. — Нет ничего хуже, чем слишком нарочитые улики. Впрочем, — он кидает пренебрежительный взгляд на стражников, — для этих ничего не будет слишком нарочитым. Пошли!

Основная цель достигнута. Ни один корабль сегодня не выпустят из порта без дополнительной проверки. И не впустят ни одно судно, не проверив и не подсчитав всех людей на борту. Не то чтобы Каз кого-то опасался, но частные разборки с целой армией подошедших работорговцев — это не то, что ему сейчас нужно.

Просто так работорговцев никто не потревожит, они ведь всего лишь торговцы, помогающие бедствующим людям найти посильную работу по контракту. Для Керчии этого достаточно. Громкие слова о свободе звучат здесь только под крышей собора. Если Каз тронет их без веских доказательств, то за них вступится городской совет, не желающий терять весомую прибыль. Да и едва ли какое-то доказательство окажется звонче пачки ассигнаций. Но что мешает Казу сделать так, чтобы городской совет сам нанял его — устранить нависшую над городом опасность.

Для портового Каттердама нет большего преступления, чем поджог корабля. А уж месть всем кораблям, капитаны которых когда-то дали отпор работорговцам — это уже и вовсе неслыханно. Но очень в духе земенских пиратов.

Иногда филю нужно просто хорошенько напугать.

Они беспрепятственно доходят до самого выхода из доков, когда какой-то молодой офицер заступает Джасперу дорогу.

— Ваши документы, сэр! С какого вы корабля?

— Я?.. — Джаспер улыбается, растерянно и нервно. — Я… Я с Кара Теше! Ну слышали, тот, на котором пожар ночью случился. Вот, я оттуда! Нас капитан послала с поручением и...

— Ваши документы, будьте добры, — выражение лица офицера не изменяется ни на йоту.

— Кажется… кажется, я их на корабле оставил, — Джаспер хлопает себя по карманам. — Простите, господин офицер! Я такой рассеянный! Ночью спать не пришлось, сами понимаете…

— В таком случае будьте добры пройти со мной, — офицер кивает в сторону слишком хорошо знакомого Джасперу фургона из крепкого дерева, вдобавок ещё и обшитого железными листами.

В таких перевозят арестованных. Внутри Джаспер, слава Гезену, еще ни разу не бывал, зато этой ночью славно полежал на нем и под ним, пока земенский стрелок пытался проделать в нем отменную крупную дыру.

— А может быть, вернемся к кораблю? — Джаспер всплескивает руками, дергает плечом, то ли не зная куда девать свои длинные руки, то ли поправляя заткнутую вдоль позвоночника трость. — Капитан подтвердит! Она меня знает!

— Сегодня мы задерживаем всех, у кого нет документов, — офицер непреклонен и явно чувствует себя здесь не на своем месте. Такому бы нести службу где-нибудь в стенах ратуши. Никак его сослали сюда за какую-то провинность и он надеется выслужиться сегодня, чтобы его вернули обратно. Впрочем, излишне самовольничать он тоже не готов, слишком боится задержаться здесь надолго.

Каз незаметно пинает Джаспера и тут же громко окликает его, отвлекая внимание офицера на себя.

— Менах! Дурья ты башка! Последние мозги пропил! — развязно восклицает он. — Простите, господин офицер! У меня его документы! Вот! — он протягивает старый засаленный, заполненный убористым почерком Инеж лист.

— Ох чёрт, я ж и забыл совсем! — облегчение проступает на лице Джаспера более чем искренне.

— А кто вы в таком случае? — офицер, внимательно изучив корабельный лист, нехотя возвращает его Джасперу.

Каз незаметно чиркает ногтем по своему листку, намеренно прорывая бумагу.

— Меня зовут Мален, господин офицер, — он подобострастно протягивает лист, невзначай отворачивая лицо. — Я тоже с Кара Теше.

Офицер брезгливо возвращает документ, даже не вчитываясь.

— Что в сумке?

— О, всего лишь пара безделушек для одной красавицы, — Каз с готовностью раскрывает перед ним застежки сумки. — Давненько не был на земле, знаете. Боюсь, не задобрю — не приласкает! Женщины!..

Сумка, к слову, забита отборным хламом — беспорядочной мешаниной из пестрых платков, сменной одежды и парочки завернутых в коричневую плотную бумагу и перевязанных простой бечевкой свертков, на одном из которых гордо красуется кривой полуразвязавшийся бантик. Дальше офицер не вглядывается и только машет рукой:

— Проходите!

Два раза их с Джаспером просить не приходится. Что-то ворча под нос и едва слышно ругаясь, они вразвалочку отходят как можно дальше, пока не сворачивают за угол и прислоняются там спинами к каменной выбеленной временем стене. Джаспер шумно выдыхает, не скрывая облегчения, а Каз хмуро оглядывается по сторонам и в конце концов, указывает на едва заметную щель между домами, узкую настолько, что протиснуться в нее можно лишь боком.

— Нам туда!

— О нет! — бормочет Джаспер, с неохотой отрываясь от только что завоеванной опоры, но Каз его уже не слушает. Времени слишком мало. Они должны поспешить.

---

Примечания:

Небольшой бонус для интересующихся — музыкальная нарезка по сериалу, вдохновленная его героями. https://www.youtube.com/watch?v=DBndTjO6FKs

Кхм, любовь к русскому року и специфический юмор автора прилагаются.))

(четырьмя месяцами ранее)

— Что за ублюдки! — сплюнул Шаган и передал подзорную трубу Инеж. — На сей раз их очень много, капитан!

Инеж вгляделась вдаль, машинально отметила несколько десятков изможденных фигур, двигающихся неровными спотыкающимися движениями, которых как скотину перегоняли из одного фургона в другой. Однако куда больше её заинтересовали их погонщики: высокие земенцы, одетые даже слишком уж хорошо и очень качественно вооруженные. За плечами у них болтались винтовки последних фьерданских образцов, если судить по характерной форме приклада. Кобуры на поясах тоже внушали уважение, к тому же у каждого земенца при себе было как минимум несколько дымовых шашек, а то и фотобомб.

— Я бы сказала, чертовски хорошо вооруженные ублюдки, — пробормотала она себе под нос. — И организованные. Вот уж не думала, что мы встретим такую редкость.

Обычно работорговцы были неплохо сработавшимся, но разношерстным сбродом, не особо вооруженным и надеющимся на скорость кораблей и меткость своих пушек. Инеж использовала разные методы: то пробиралась на их корабли, выводя из строя порох и все, что получалось испортить, а затем настигала в открытом море; то в местах, где работорговля не поощрялась, к примеру на территории Равки, с командой организовывала побег пленников, пользуясь тем, что работорговцы предпочитали действовать скрытно и избегали открытого столкновения. Или же и вовсе поднимала флаг военного морского флота то Равки, то Керчии и брала суда на абордаж, останавливая их именем закона.

Инеж любила работать в Равке. Там ей содействовали на высших уровнях, почти не ограничивая в действиях, и благодушно закрывали глаза на превышение допустимых мер, особенно когда среди освобожденных рабов обнаруживались гриши. А также Инеж могла со спокойной душой отдавать бывших пленников на попечение начальников портов, и не переживать об их дальнейшей судьбе. Благодаря специальным структурам, организованным Женей Сафиной, бывшие рабы отныне могли найти родных, получить на время еду и кров и вернуться к нормальной жизни.

В других местах было сложнее. Там приходилось быть осторожными вдвойне. Слава о легендарном “Кара Теше” неслась далеко, и иногда мешала больше, чем помогала.

Здесь, в Новом Земе, Инеж оказалась почти случайно. Она так спешно отплыла из Каттердама, стараясь забыть и его, и Каза, и тот последний вечер… Она забывалась в свежем морском ветре на самых верхушках качающихся вместе с волнами мачт, омывалась водой, когда случайная волна перехлестывала борт, и тогда соленые капли на ее лице было не отличить от слёз. Здесь, в море, она успокаивалась: тяжелый монотонный труд и однообразный пейзаж быстро залечивали неожиданно глубоко раненную душу.

В порт они зашли пополнить запасы пресной воды и решить, куда двигаться дальше. Инеж предполагала через несколько дней отплыть в Равку. Там, по слухам, подняла голову очередная банда работорговцев, куда более сплоченная, чем раньше. Они похвалялись, что разберутся с Кара Теше и его капитаном быстрее, чем скажут слово “Огонь”, так что Инеж всерьёз намеревалась изрядно охладить их пыл.

Однако короткая вылазка, почти прогулка, в соседний городок, славившийся своими оружейными лавками, закончилась в итоге тем, что они втроем — Инеж, Шаган и Ортега — лежали на скале и наблюдали за переправкой огромной партии рабов, передавая друг другу подзорную трубу.

— Там дети, — скривился Ортега, кивая на совсем маленькие фигурки, обессиленно падающие на землю. — Сволочи…

Инеж тяжело вздохнула: она знала, что Ортега потерял младшую сестру, когда ему было девять. Пятилетнюю девочку похитили работорговцы, и следы ее затерялись где-то в шуханских степях. Ортега так и не смог ничего узнать о ней, и ненавидел работорговцев всей душой. Тех, кто занимался перевозкой детей, он не щадил.

— Капитан? — в голосе Шагана звучала откровенная мольба, так непохожая на здравый цинизм Шпекта, к которому Инеж со временем привыкла и даже полюбила за здравомыслие. Сейчас ей сильно не хватало старого ворчливого мошенника, который боялся и уважал одного только Каза, так что Инеж в свое время пришлось сильно постараться, чтобы доказать, что она тоже чего-то стоит.

Если для Шпекта это всегда было всего лишь очередным незаконным, хоть и благим, делом, которое требовало такой же тщательной подготовки, как, к примеру, ограбление сейфа, то бывшие рабы были склонны поступать совсем иначе — куда более эмоционально и порывисто, как в начале пути рвалась и сама Инеж. Сейчас она научилась трезво смотреть на мир, иногда до дрожи и искренней неприязни напоминая самой себе Каза. Жаль только, что также скрупулёзно просчитывать все до мелочей, она так и не научилась.

— Мы не будем их освобождать, — выдохнув, решительно произнесла она, не обращая внимания на ошарашенное лицо Шагана. — По крайней мере, пока. Нам просто некуда будет их девать. Это не Равка, мы здесь чужие. И если эти ребята, — она кивнула на рослых земенцев, — решат покрошить нас в капусту, у нас не хватит сил дать им отпор. На суше уж точно!

— Вы уже что-то задумали, капитан? — проницательно спросил Ортега.

— Возвращайтесь в порт, и постарайтесь выяснить там что-нибудь о переправе крупной партии рабов, — велела Инеж и отползла назад, проверяя, как ходят в ножнах кинжалы. — Я подберусь ближе и прослежу за ними, к вечеру вернусь с новостями. Если они везут их в порт, то встретим их в открытом море, если вглубь страны, то… — она взглянула на лицо Ортеги и в последнюю секунду смягчила формулировку, — …придумаем что-нибудь ещё.

— Есть, капитан! — Ортега почтительно кивнул.

Команда давно привыкла, что на разведку капитан всегда отправляется одна. На корабле Инеж первое время казалась бесшумной тенью, не раз пугая матросов своим неожиданным появлением с верхушки мачты или пробежкой по качающемуся в ночной тьме борту. Сама Инеж даже не всегда успевала понять, что не так, повадки призрака делали всё за неё.

Где-то вдалеке прогремел выстрел, и один из рабов повалился на землю с простреленной головой. Когда Шаган и Ортега обернулись к тому месту, где только что была Инеж, там уже никого не было. Только качался одиноко стебелек травы, потревоженный резким порывом ветра.

* * *

Ему странно не чувствовать привычной боли. Это отвлекает, нервирует, заставляет постоянно искать ту точку опоры, тот подвох, при котором все станет по-прежнему. Левая рука болезненно ноет, точно поменялась с ногой местами, и Каз болезненно шипит, застегивая негнущимися пальцами скользкие непослушные пуговицы рубашки.

Молчаливо наблюдающий Джаспер, что стоит рядом, прислонившись к шкафу, настроения не улучшает.

— Помочь? — слишком ровным тоном спрашивает он, когда Каз чертыхается в пятый раз.

Каз смеривает его мрачным взглядом и поправляет воротник перед зеркалом. Он и так слишком ослабел, раз позволяет кому-то видеть его в таком виде. С другой стороны, только длинноногий Фахи и мог подсадить Каза в секретное окно Клепки, иногда использующееся Инеж в качестве черного хода. К тому же, сменная одежда Джаспера хранится тут же, в кабинете. Хранилась, вернее.

— Жилетку поправь, — наконец отвечает Каз, скептически окидывая напарника придирчивым взглядом. — И сними уже, во имя Гезена, этот дурацкий берет!

— Да ты что, мы с ним уже практически сроднились! — шутливо возмущается Джаспер, в притворном ужасе хватаясь за голову, но Каз уже отворачивается.

— Чем дурить, лучше расскажи мне про того фабрикатора на крыше, — бросает он.

— Да что тут говорить: фьерданская дальнобойная винтовка и фабрикатор — убойное сочетание, — отзывается Джаспер и не без досады хмыкает. — Как жаль, что как минимум одна из них пошла на металлолом!

— Лучше бы они оба пошли в известковую яму, — Каз придирчиво проводит рукой по волосам. — Плохо то, что, вернувшись, ты уже не нашел тела. В эту ночь не по плану пошло слишком многое.

— Как и всегда, — Джаспер пожимает плечами. — Что?

— Как он выглядел?

— Кто?

— Фабрикатор.

* * *

В порту было неспокойно. Джаспер стоял, прислонившись к сырым доскам перил, крутил на пальце револьвер и чутко прислушивался к звукам. Глухой плеск воды и смутные шорохи с кораблей звучали привычно, но в общем шуме как будто чего-то не хватало или, наоборот, было слишком много.

Или он просто был взвинчен до предела. Каз ясно поставил задачу — убрать стрелка с крыши склада. Они четко рассчитали время, и теперь Джаспер считал секунды, то и дело поднося к глазам запястье с часами, чей циферблат едва заметно подсвечивался зеленым. Микроскопические частички фосфора, как объяснял Уайлен, когда застегивал их на запястье Джаспера. Его эта задумка приводила в восторг.

Джаспер же разрывался от смутных чувств: подарок был ему дорог, но нервировал несказанно. Он все время убирал часы циферблатом внутрь под рукав. Почему-то казалось, что вот-вот кто-то различит этот незаметный отблеск и не откажет себе в удовольствии прострелить ему руку. Хотя подобный трюк мог провернуть разве что сам Джаспер, и то с очень удачной позиции.

Кто-то неожиданно похлопал его по плечу, и Джаспер среагировал мгновенно, действуя практически на автомате.

Новый паук Каза, Родер, был слишком, на вкус самого Джаспера, самонадеян и любил лихачить там, где Инеж всегда была предельно сосредоточена. Однако даже скрученный, с приставленным к виску револьвером он, к чести его, остался относительно спокоен, только дышал прерывисто и испуганно.

— Запомни, к своим подкрадываться так же опасно, как и к чужакам, — почти нежно прошептал Джаспер, отпуская паренька и рывком ставя его на ноги. — Сделал?

Родер уверенно кивнул, убирая дрожащие руки за спину.

— Я оставил следы на их корабле. Достоверные. Стрелок уже ушел, когда я закончил.

Джаспер медленно перевел дух и нервно прокрутил на пальце револьвер: пожалуй, он бы побился об заклад, кто из них двоих испугался больше.

— Что ж, теперь мой выход! Пожелай мне удачи, паук! — он приложил два пальца к виску и широко улыбнулся. — Все, иди к первому кораблю!

Родер коротко кивнул и растворился в плещущей и сырой темноте. Он быстро преодолевал расстояния, так что с задачей раскидать по строго определенным Казом кораблям слабые зажигательные шашки должен был управиться к сроку.

Джаспер выдохнул и застегнул кобуру. Перебежал к деревянному складскому забору, подтянулся на руках и перемахнул внутрь. Пригибаясь, хоть в этом и не было нужды — с крыши его все равно было не видно — он пересек узкий участок двора и, наклонившись к приоткрытой двери, с удовлетворением подобрал едва заметно светящийся волосок. Все-таки Уайлен был прав: фосфор — очень полезная вещь.

Тот, кто проходит с тяжелым грузом, вроде фьерданской дальнобойной винтовки, тот может быть бесшумным, как тень, но обязательно заденет хоть краем одежды стену или косяк. Этот стрелок не был исключением.

Джаспер ухмыльнулся и осторожно дюйм за дюймом потянул дверь на себя. Он, конечно, накануне самолично промазывал маслом петли, но едва ли им нужно, чтобы все полетело к черту из-за случайного скрипа. Чуть слышно стукнуло, и дверь наконец встала на место. Аккуратными, почти ласкающими движениями Джаспер пропихнул ключ в замочную скважину и так мягко, будто бы ключ был хрустальным, провернул его, надежно запирая единственный выход со склада.

Остальные они с Роем накрепко заделали еще несколько дней назад, оставив только видимость заброшенности. Иногда нужно дать человеку почувствовать себя умным и ловким. На этом попадаются многие неопытные игроки и шулеры, когда успешно разыгрывают любимый трюк среди таких же прожженных коллег, а потом неожиданно оказываются по уши в долгах.

Сегодня Джаспер был в настроении выбить этот долг тут же, не отходя от игрального стола. Каз, конечно, иногда вел себя не слишком вежливо, а с момента возвращения Инеж в Каттердам и вовсе как с цепи сорвался, но Джаспер все равно не одобрял его убийства. Он завернул за угол, нашарил на стене тонкую леску, дернул, и сверху с легким шуршанием заскользила веревка с завязанными мелкими, но частыми узлами.

— Инеж, ты меня определенно переоцениваешь, — кисло пробормотал Джаспер себе под нос, взглянул в последний раз на часы, решительно повернул ремешок, убирая циферблат, поплевал на ладони, подпрыгнул, ухватился за веревку и медленно, но уверенно полез вверх.

У него было в запасе достаточно времени. Дальнобойность винтовки устанавливать не так быстро, ему ли не знать. Да и Каз не выйдет на палубу раньше назначенного часа.

Джаспер не совсем понимал, почему Каз уверен, что убивать его начнут только на корабле, но расчетам его как всегда доверял.

— Меня будут убивать на её глазах, — сказал Каз, когда они согласовывали план. — Или её — на моих. Что ж, на людских стереотипах тоже можно играть! — он кинул на Инеж непонятный взгляд, Инеж же на него и вовсе не смотрела.

Джаспер заметил, что они стараются держаться как можно дальше друг от друга, в разных концах комнаты. Это было странно. Впрочем, возможно, разгадка крылась в той сцене, что разыгралась на его глазах на лестнице полгода назад, но Джаспер никогда об этом не спрашивал ни Каза, ни Инеж.

Сейчас, болтаясь на тонкой веревке, между далеким небом и более близкой, но весьма твердой землей, Джаспер лениво размышлял, каков шанс, что Инеж вернется насовсем?.. В любом случае, план Каза также включал в себя неоглашенную часть, чтобы задержать Инеж в Каттердаме на как можно более долгий срок. Не то чтобы сложные взаимоотношения между этими двоими его сильно интересовали, но думать о них было всяко приятнее, чем о том, что веревка все сильнее скользит в вспотевших ладонях, а высоты, на которую он уже поднялся, вполне хватит, чтобы расшибиться насмерть.

Наконец он достиг края крыши, с замирающим сердцем перехватился руками за бортик, и, осторожно подтянувшись, приподнял голову, внимательно вглядываясь в темноту. Как и предсказывал Каз, с этой стороны крыши никого не было.

Инеж бы легко перемахнула через борт, приземлившись на ноги, Джаспер предпочел перевалиться через него животом и осторожно сползти на деревянные доски, переводя дух. Не выпрямляясь, он тихо пересек открытое место и привалился спиной к сигнальной вышке. Осторожно выглянул из-за нее и затаил дыхание при виде высокой фигуры, присевшей на одно колено.

Стрелок ничего не заметил, и Джаспер немного успокоился. Теперь нужно было ждать до первого выстрела.

Часы обещали скорую развязку.

Внезапно стрелок выхватил револьвер, прокрутил его почти так же искусно, как и Джаспер, и тот с удивлением успел заметить лишь пороховую вспышку, но выстрела так и не услышал.

Стрелок, тем не менее, остался доволен результатом, сунул револьвер обратно в кобуру и вернулся к винтовке. Джаспер приглядывался, не понимая, что же в его движениях кажется таким знакомым. Руки стрелка скользили по металлу, словно общались с ним, словно понимали его, словно…

Додумать Джаспер не успел, выстрел прозвучал как гром, ровно на две минуты раньше, чем он предполагал. Он успел лишь почувствовать своим особым чутьем, как гулко и тревожно гудит ружье, выпустившее этот кусок металла с силой, превосходящей его возможности. Винтовка была предназначена лишь для одного выстрела. Раскуроченная изнутри, она больше не могла принести пользы.

Что-то было не так. Серьезно не так.

Джаспер терпеть не мог стрелять врагам в спину, однако сейчас чувствовал, что, возможно, это единственно правильное решение, спасительное. Жаль только, что запоздалое…

Револьвер вдруг с силой дернулся из его руки и накалился, обжигая пальцы, и последнее, что успел сделать Джаспер — выстрелить, практически не целясь. А затем доски вздыбились, на глазах меняя форму, и он покатился к скату почти плоской крыши, чувствуя, как впиваются в тело стремительно выскакивающие из дерева гвозди.

Ему определенно не повезло нарваться на сильного прочника-фабрикатора, который с одинаковой легкостью обращался как с деревом, так и с металлом. Однако у Джаспера еще оставался козырь в рукаве, а меткость никогда ещё его не подводила. Бомбочка, столь тщательно сконструированная Уайленом, описала красивую параболу и упала прямиком в открытый люк выхода на крышу.

Фабрикатор отшатнулся от ослепительной вспышки и закрылся рукавом. Джаспер прикрыл глаза ещё раньше, а потому куда быстрее сориентировался во вновь наступившей темноте, метнувшись за ближайшее перекрытие. Внизу внутри с глухим и натужным треском падали и ломались лестничные перекрытия, отрезая фабрикатору последний путь к отступлению.

— А вот теперь можно и поговорить по-мужски! — ухмыльнулся Джаспер и развел руками, будто в приглашении. В следующий момент револьверы будто сами собой оказались в его руках.

Фабрикатор был высок и широк в плечах — чертовски хорошая мишень. Он вскинул руку, и металл начал скрежетать, меняя форму. Джаспер не стал дожидаться развязки — просто выстрелил несколько раз крест-накрест: голова, правое плечо, левое, и обе ноги, слишком быстро, чтобы противник успел осознать хотя бы один выстрел.

Фабрикатор был хорош: он почти ушел, только одна пуля попала плечо. Джаспер видел, как тот схватился за него, уже оказавшись в укрытии. Джаспер чувствовал эту застрявшую пулю, хотя позвать её к себе все ещё не мог.

— Может, расскажешь, на кого работаешь? — начал Джаспер, осторожно приближаясь. — Или, например, кого именно тебя послали убить!

В ответ послышалась отборная ругань на языке, которого Джаспер не знал. Только несколько особенно неприличных выражений, некогда вырвавшихся из уст Нины. Равкианский иногда бывал очень красочен.

— Тебе не уйти отсюда, стрелок! — предупредил Джаспер. — Ты же не думал, что Каза Бреккера можно убить безнаказанно? Однако у тебя ещё есть шанс, я — не любитель убивать даже таких, как ты.

Равкианец замолк, и Джаспер продолжил медленно обходить его по кругу, не спуская его с мушки. Он почти мог разглядеть бледное пятно чужого незнакомого лица.

Внезапно целая стая гвоздей вырвалась из досок и устремилась к нему со всех сторон. Джаспер всем фабрикаторским штучкам предпочел попросту нырнуть вниз, и тут равкианец выстрелил. Джасперу показалось как будто что-то защекотало ему щеку, и он, не успев осознать, что делает, как будто бы с силой оттолкнул это что-то в сторону. В следующий же миг пуля пробила железный брус в двух пальцах от его головы.

В тот же момент равкианец швырнул в Джаспера уже бесполезную винтовку и, рванувшись, подскочил к краю крыши, оглянулся на мгновение и прыгнул вниз.

— Чертов ублюдок! — Джаспер кинулся за ним и успел увидеть скользнувшую по земле вполне живую тень, выстрелил в нее наугад, и уже не задумываясь о высоте, он просто нащупал веревку, одним прыжком перемахнул через бортик и заскользил вниз, с непривычки обдирая ладони в кровь, осознавая, что теперь он и сам стал чудесной мишенью.

Но равкианец отчего-то медлил, то ли от ранения, то ли искал выход. Джаспер вовсе не возражал, если бы тот помедлил еще немного, хотя бы до тех пор, пока он не нащупает ногами твердую, такую родную землю.

С громким свистом пуля перебила веревку, и Джаспер едва успел сгруппироваться, чудом ничего не сломав при излишне жестком приземлении. Равкианец определенно не собирался оставлять свидетелей.

Джаспер заставил себя рывком подняться, и выглядывая из-за кучи с хламом, за которую упал, пытался на слух определить убежище противника. Фабрикатор маскировался хорошо, но пулю из руки так и не извлек, и теперь Джаспер чувствовал её присутствие и точно знал, что равкианец где-то рядом.

Рукав слегка сбился, и Джаспер краем глаза заметил зеленоватое свечение часов. Время поджимало, через несколько минут он уже должен был быть в лодке с Роем, чтобы вывезти Каза. А они с равкианцем прятались друг от друга в темноте, тягостно выжидая момент.

Гениальная идея — спровоцировать земенцев, заставить их напасть и одновременно с этим от их лица инсценировать нападение на порт так, чтобы все улики указывали лишь на них. Сделать земенских пиратов и работорговцев личными врагами всей Керчии — что ж, это было масштабно, мощно и вполне в духе Каза. И он, Джаспер, не должен подвести его. Не в этот раз.

Часы… Джаспер задумчиво посмотрел на них, решительно сунул револьвер обратно в кобуру и принялся неловко, помогая себе зубами, стаскивать их с руки.

Он застегнул ремешок на манер петельки, предусмотрительно положив их циферблатом на землю. Нашарил обломок доски и осторожно продел его через ремешок. Затем оглянулся и, старательно прижимая часы к себе, поднялся на ноги. Он приметил очень удачную позицию.

Стража порта использовала складской двор, как стоянку для арестантского фургончика. Такие делали из очень крепкого дерева и вставляли железную окантовку вокруг зарешеченного окошка. Однако самое прекрасное, что в них было, прочный непробиваемый щит на крыше, с парой бойниц, чтобы стражники могли отстреливаться от бандитов. Честно говоря, Джаспер не мог вспомнить ни одного случая, чтобы стражникам это хоть как-то помогло, но ему этот фургончик сослужил бы хорошую службу.

Осторожно переступая, он перебежал за него, встав за колесом, чтобы в просвете не было видно ног. Сунув часы — рановато он их снял — за пазуху, Джаспер поставил ботинок на подножку, ухватился за перекладину и одним рывком подтянулся, проскальзывая на дощатую площадку. Фургон чуть слышно скрипнул, и это вполне Джаспера устраивало, он даже поерзал, чтобы шума стало побольше. И противник точно не потерял его.

Умоститься здесь можно было лишь лежа, обзор из двух бойниц был сильно ограничен, так что Джаспер начал смутно догадываться, почему стражники никогда не ввязывались в настоящие передряги с эдакой казенной обузой за плечами. Кто бы ни конструировал это чудо оборонной мысли, но добился ровно противоположного.

Светящиеся стрелки были практически незаметны, но если повернуть их под правильным углом, то можно было найти такое положение, когда свет становился виден из другого конца комнаты. Джаспер иногда сигналил Уайлену в темноте условленные между ними кодовые фразы: “Мне скучно”, “Опасность”, “Я жду тебя…”. Пусть читать обычные тексты Уайлен и не мог, эти сигналы он читал всегда безошибочно.

Джаспер вынул часы из-за пазухи, вновь продел в обломок и осторожно поднес к окошку одной из бойниц, одновременно с этим осторожно просунул дуло револьвера в другую. Чуть покачал часами — они висели слегка наискось, так что казалось, что у человека просто спал с запястья рукав. Свет — непростительная оплошность для того, кто прячется во тьме...

Сильный удар с страшным лязгом вынес бойницу и выбил у Джаспера из руки обломок доски вместе с часами. Плечо дернуло резкой болью. Однако он успел засечь далекую пороховую вспышку и темный сгусток за ней и тотчас несколько раз выстрелил в ту сторону. Послышался хрипящий булькающий звук, и что-то упало на землю с тихим шлепком.

Джаспер выждал еще минуту, бдительно вслушиваясь, но кроме воя сигнальных сирен так ничего и не услышал. Он спрыгнул на землю, перевел дух, все ещё чутко прислушиваясь к звукам вокруг, и осторожно приблизился к поверженному врагу.

Равкианец лежал лицом вверх, бессмысленно глядя в небо широко распахнутыми глазами. Светловолосый, белолицый, сейчас он казался почти мальчишкой в несоразмерно большом для него плаще.

Джаспер поморщился. Как бы там ни было, убивать он действительно не любил. Он бы предпочел взять равкианца в плен, а уже после выбить у него парочку зубов. В воспитательных целях, так сказать.

Пусть часов у него уже не было, но Джаспер все равно остро ощущал, как поджимает время, поэтому он лишь нагнулся к мертвецу, привычно осматривая шею и запястья в поисках опознавательных татуировок, затем выпрямился, брезгливо посмотрел в мертвое лицо и махнул рукой.

— Инеж бы сказала “покойся с миром” и прочитала молитву за упокой твоей души, но я мало верю в эту чепуху, так что просто в следующей жизни будь лучшим стрелком!

И с этими словами он поспешил в темноту, к лодке, где его уже должен был ждать Рой.

В клубе Воронов сегодня оживленно. Хороший день, прибыльный. К прибытию посыльного Каз даже успевает провести парочку хороших игр, пуще прежнего раззадорив игроков, и сделать несколько выговоров работникам.

Записка буквально воняет этим непередаваемым духом высшего общества, и Каз аккуратно берет её двумя пальцами из рук посыльного в аккуратной бархатной курточке.

Мальчишка заученно кланяется ему, сохраняя идеальную осанку, и косит глазами, явно в ожидании чаевых. Каз щелкает пальцами, и монетка сама собой возникает в его пальцах. Мальчишка таращит глаза, как будто узрел невиданное чудо. И как такие вообще ухитряются выживать в Каттердаме?

Каз кидает ему монетку и кивает, отпуская. А затем подзывает из угла Родера и что-то шепчет ему на ухо, указывая в спину посыльного.

— Что такое? — тихо спрашивает Джаспер.

Впрочем, он мог бы не стараться, в клубе так шумно, что их не услышать и с пяти шагов.

— Сказал Родеру его проводить, чтобы никто не подрезал, — рассеянно отзывается Каз, раскрывая записку. — Он нам ещё пригодится. Работает при доме Кридса и частенько захаживает в доме Ван Бюррена, а они у нас важные шишки.

— Ты что-то задумал, — констатирует Джаспер и, болезненно скривившись, потирает бок. — Так, мне нужно выпить!

Каз ловко цепляет его тростью за локоть.

— Всё, что тебе нужно, это держать рот на замке, глаза нараспашку, а руку — на пистолетах. Пошли! Я отведу тебя в то место, где бокал спиртного стоит дороже половины всех борделей Западного обруча!

— Воу! — присвистывает Джаспер. — Каз, мы повышаем планку?

— Примерно до самой высокой точки, какая только найдётся в Каттердаме, — ухмыляется Каз и тянет Фахи к выходу. — Выше, чем ты только можешь себе представить!

Он взмахом руки подзывает к ним один из ожидающих экипажей. Соскучившийся в ожидании возница так лихо взнуздывает вороную кобылу, что повозка дергается с места камнем, выпущенным меткой мальчишеской рукой по чужому окну.

Каз легким толчком направляет Джаспера к дверце экипажа, и кидает вознице кошелек с парой монет.

— Ресторан “Альмствен”! — распоряжается он, прежде чем тоже забраться в экипаж. — Финансовый район.

— Чувствую, нас ждут особые переговоры, — хмыкает Джаспер и с удовольствием разваливается на сидении. — К кому мы едем?

— К тем, кто любит показывать свою власть, — едко улыбается Каз и осторожно откидывается на спинку, стараясь не делать резких движений. — Жаль, что она так быстро выскальзывает из их рук… То нападение на порт, то неприятности с поставками из Равки... Представляешь, Джаспер, земенские работорговцы объявили Керчии настоящую войну? Собрали пиратский флот и теперь намерены останавливать все суда, идущие в Керчию. Ну, по меньшей мере, в Каттердам.

— Чёрт! — у Джаспера отваливается челюсть. — Это же настоящая война! Каттердам же живет кораблями!

— Ну, настоящей войной это не назвать, — с удовольствием заключает Каз. — Пока.

Встревоженным или хотя бы раздосадованным он не выглядит вовсе. Джаспер закрывает рот, прищуривается, испытующе глядя на него, а затем неверяще начинает мотать головой.

— Каз, ты… Нет… Не-е-ет, ты не мог! Серьёзно?

— Я могу очень многое, — ухмыляется Каз и тут же переключается на обычный деловой тон. — На самом деле, я всего лишь подкинул им пару подсказок. Инкогнито, разумеется. Остальное они сделали сами. Наша Инеж постаралась на славу, они совсем озверели!

— Что она сделала?

— Кое-что очень… — Каз делает интригующую паузу, — отсекающе-оскорбительное. Будем деликатны. Ей не повезло встретить одного из своих прошлых клиентов, — последнее слово он цедит с безудержной скрытой ненавистью и с гордостью добавляет. — Или, точнее, ему не повезло встретить её.

— И это всё? — Джаспер присвистывает. — Неприятно, конечно, но несколько мелковато, чтобы из-за этого объявлять целую войну!

— Ну, я просто забыл упомянуть пару мелочей вроде сожженного основного рабовладельческого рынка и расторгнутых торговых связей в Равке и объявление их вне закона, — лениво отмахивается Каз. — Последнее — это уже личный привет от меня.

— Не понимаю, — Джаспер вновь трясет головой и беспокойно перебрасывает из руки в руку свой цилиндр. — Ты вредишь им и помогаешь одновременно?

— Зачем упускать такой ресурс, — Каз пожимает плечами и задумчиво поворачивается к окну. — Знаешь, Керчии очень невыгодно открытое противостояние с земенскими пиратами. Половина из них на хорошем счету у правительства Нового Зема, а многие находятся и вовсе в тесном сотрудничестве… Войны, может, и не выйдет, а вот экономика пострадает несказанно! Очень невыгодное предприятие.

— И что? Это же тупик?

— Когда закон и дипломатия встают в тупик, они предлагают работу, — Каз криво усмехается. — Таким, как я. А когда такие, как я, не соглашаются, а ситуация ухудшается с каждым часом, они начинают умолять, чтобы кто-нибудь пришел и спас их высокопоставленные задницы.

Джаспер резко бледнеет:

— Только не говори, что…

— Именно, Джаспер, мы с тобой едем выслушивать очень изысканные мольбы, — Каз с удовольствием наблюдает за растерянным стрелком. — Так что, приготовься, выпивка будет на высшем уровне. Впрочем, вкус тебе вряд ли понравится! Слишком уж утонченно.

— Но зачем все это, Каз? Во что ты втягиваешь меня, всех нас? Это уже даже не вторжение во Фьерду!

— Если все получится, то с деньгами у нас проблем не будет до конца жизни, — Каз закручивает трость в руке. — А если все пойдет так, как я задумал, то, возможно, и с законом.

Джаспер молчит, только провожает взглядом помпезные здания Финансового района и будто бы вовсе уже не контролирует руки. Цилиндр дрожит, вибрирует и поминутно меняет цвет.

Каз мягко касается тростью его колена:

— Джас, успокойся! Я не отдам Каттердам на растерзание работорговцам. Ни за что! Мы победим и их, и городской совет! Мы обставим их всех!

— Правда? — Джаспер искоса смотрит на него. — У тебя чертовски отчаянные планы, Каз Бреккер!

Экипаж со слабым рывком останавливается, и возница требовательно стучит по крыше.

— Я же Монстр, надо соответствовать, — пожимает плечами Каз. — Приехали. Пошли!

Он распахивает дверь, и экипаж наполняется сдержанным благообразным шумом и цветочными запахами Финансового района.

— Ни траура! — выдыхает Джаспер и напоследок нервно пробегает пальцами по рукояти револьвера.

— Ни похорон, — эхом откликается Каз и первым выходит на вымощенную отполированной ровной брусчаткой улицу одного из самых пафосных районов Каттердама.

* * *

Инеж решительно стучит в входную дверь, одной рукой бережно придерживая за плечо удивленную, оживленную и чуточку испуганную Малену.

Горничная встречает их суховатым кивком и брезгливым взглядом, которым она окидывает потрепанную одежду Малены, которая ей не по размеру, и не до конца отчищенные мазки копоти на плаще самой Инеж, и с плохо скрытым презрением морщит нос, с большой неохотой пропуская их в красивую полутемную прихожую. Горничная возмущенно открывает рот при виде оставленных Маленой черных отпечатков обуви на чистом отполированном полу, но тут же осекается, споткнувшись о внимательный острый взгляд Инеж. Она изгибает бровь и с насмешкой смотрит на эту сухопарую, суетливую женщину в чепчике, будто знает обо всех растратах и осторожном подворовывании из хозяйских средств.

— Доложите господину Ван Эку о гостях, будьте так добры, — почти любезно говорит Инеж. — Скажите, что это капитан Гафа и её помощница.

Горничная настороженно кивает и ускользает за высокие двери.

Инеж вздыхает и расслабляет плечи, гладит Малену по голове и подводит к одной из длинных лавок, обшитых какой-то зеленой плотной материей.

— Не бойся, мы у друзей. Присядь, пока ждем.

— Ага… — неопределенно отзывается Малена и плюхается на указанное место, вытягивая перед собой ноги в плотных брезентовых штанинах.

Инеж садится рядом и философски вздыхает вновь: Малена в полном праве теперь несколько сомневаться в друзьях Инеж, учитывая, что последний встреченный друг капитана чуть не придушил её и украл корабельные документы.

Инеж давно уже такому не удивляется и даже почти на Каза не сердится. Почти. В конце концов, она-то давно привыкла к нему такому, а Малене только предстоит.

И когда ещё им с Казом удастся поговорить один на один?

Может быть, не стоило его так провоцировать? Каз явно не ожидал увидеть её такой, он как будто... был смущен и даже отчасти напуган. Сейчас это кажется довольно забавным.

В тот момент ей тоже было дико страшно: хотелось выгнать его из каюты, закричать, прикрыться и ощетиниться десятком кинжалов, чтобы никто не подходил к ней, не смел смотреть на неё, не смел касаться... Каз не коснулся, не тронул и не обидел, даже словами, и в какой-то момент она обнаружила, что ей нравится... нравиться ему, что его горящий взгляд не пугает, а напротив, доставляет странное щекочущее удовольствие. Это чувство, настолько новое и яркое, пересилило страх и доказало ей, что ещё не все потеряно.

Инеж ещё попробует побороться с собственными страхами. Если она сама сумеет отбросить своё отвращение и примет Каза, шагнет к нему навстречу, то, возможно, ему будет легче принять её? Инеж согласна попробовать снова, хотя душа все ещё плачет от скрытой, тайной, закопанной так глубоко, как только можно, горькой обиды.

Если тело Каза отторгнет её ещё раз, то Инеж больше не выдержит, просто не сможет. Он не виноват, конечно же. Но и она тоже, она ведь тоже не виновата! Сможет ли она пережить ещё одно такое унижение?

Малена рядом запрокидывает голову, с интересом разглядывая лепнину на потолке. Инеж смотрит на нее с нежностью. Какая же она всё ещё девочка… Её словно не сломало ни рабство, ни бордель, ни жестокость предыдущего хозяина, она осталась все такой же светлой и отчасти наивной. Она не стала хладнокровным убийцей, не стала призраком...

Почему же тогда сломалась сама Инеж? Почему, чтобы обрести душу, ей пришлось потерять совесть?

Инеж спас Каз, Малену освободила Инеж. Наверное, есть в этом какой-то великий замысел всевышних. В конце концов, Инеж заберет с собой Малену, восстановит корабль и уйдет вновь бороздить Истинноморе. Навестит родителей в кои-то веки. Обретя их вновь, она вопреки логике и чувствам тут же сбежала от них в море. Она так и не смогла рассказать маме ни про свое прошлое, ни про Каза, даже поплакать у нее на плече не смогла.

Каз выручил её тогда, врать у него всегда получалось складно. Инеж же и двух слов связать не могла, только пряталась у него за спиной и молилась всем богам, каких знала, чтобы родители никогда не узнали, через что ей пришлось пройти. Чтобы видели ее прошлую, веселую и живую, а не настоящую — сломанную, оскверненную и падшую.

— Инеж! — в прихожую вбегает радостный Уайлен. — Ты здесь!

Инеж поднимается с лавки и спешит ему навстречу. И сердечно обнимает его в ответ, когда он заключает её в размашистые чуть неуклюжие объятия.

— Мы давно не виделись, — улыбается она.

— Это точно! — восклицает Уайлен. — Ты надолго к нам?

— Стараниями работорговцев на несколько месяцев точно, пока не починят корабль, — Инеж отстраняется и оглядывается. — Кстати, Уайлен, позволь представить тебе мою помощницу! Это Малена! Она со мной. У тебя найдется местечко, чтобы приютить нас обеих?

Малена боязливо приближается, но на Уайлена смотрит с восхищением. Инеж в чем-то может понять её: Уайлен сильно похорошел за эти годы, возмужал, вытянулся ещё больше, почти сравнявшись ростом с Джаспером, и отрастил кудри потрясающе красивого оттенка рыжины чуть ли не до плеч.

— Очень рад знакомству с такой очаровательной юной леди, — серьезно кивает Уайлен. — Меня зовут Уайлен Ван Эк.

— А я просто Малена, — откликается та. — Фамилии я не помню. Будем знакомы! — она по моряцкой привычке запросто протягивает Уайлену руку.

А вот теперь Инеж, пожалуй, готова его стукнуть, причем очень больно, потому что Уайлен, явно еще не отошедший от общения с матерью и Элис Ван Эк, аккуратно подхватывает руку девочки и запечатлевает на тыльной стороне ее ладони вежливый, абсолютно бесстрастный поцелуй. Он, конечно же, не видит в этом ничего кроме этикета.

Малена застывает с открытым ртом. Инеж, впрочем, тоже, и впервые отчаянно жалеет, что не умеет ляпать ничего такого же бестактного и разрушающего атмосферу, как Каз.

— Будем знакомы, — легко говорит Уайлен и делает жест в сторону гостиной. — Что хотите больше? Попить чаю или сразу нормально поесть? Сейчас приготовят комнаты. Твою, Инеж, никто и не трогал, так что там все, как ты привыкла.

— Малене надо поесть, а я пока не голодная, — Инеж улыбается, манит Малену за собой и делает шаг к дверям. — Спасибо за гостеприимство, Уайлен!

— Нашла за что благодарить! — он смеется, встряхивая кудрями. — Этот дом — ваш дом! Для тебя всегда двери открыты. И окна тоже!

Нет, все же Инеж безмерно скучала по своим воронам.

Это новое открытие для неё и она слегка наклоняет голову, пытаясь осмыслить это осознание. Несмотря на все совместно пережитое, она всегда чувствовала себя немного поодаль от всех остальных, чужой, самой по себе. И почти сумела убедить себя за это время, что ей никто не нужен, что она свободна.

Вся эта хрупкая стена рухнула с первого ночного отчаянного объятия Джаспера, который прижал ее к себе, выдохнув на ухо: “Мы вернули Каза на корабль! Иди к нему!”, жалкие оставшиеся обломки низверг только что Уайлен своей солнечной улыбкой, а завтра — Инеж знала это — последние руины этой ледяной стены попрут и растопят ножки маленького Маттиаса.

Она никогда не будет свободна от собственных чувств к людям. Это тупиковый путь. Им уже идет Каз. Ей не стоит брать с него пример.

Уайлен приводит их сразу на кухню, где им с Инеж споро делают чай, а для Малены дородная кухарка, охнув и всплеснув руками, наскоро разогревает жаркое с какими-то ароматными приправами.

Инеж с удовольствием откидывается на спинку стула. Она сидит в излюбленной позе, поджав под себя одну ногу и наслаждается ощущением спокойствия и тепла, которое всегда царит в этом доме.

Уайлен тоже прихлебывает чай и непринужденно качает ногой, и вид у него удивленный и довольный одновременно.

Малена явно стесняется и Уайлена, и самой Инеж, и даже кухарки и едва ли не через силу заставляет себя опускать вилку в тарелку. Впрочем, Инеж уверена, что скоро она освоится и станет прежней веселой озорной птичкой Маленой.

— Расскажешь, что новенького приключилось, чего я ещё не знаю? — спрашивает Инеж.

Уайлен хмыкает и чешет затылок в раздумьях:

— Ну, про нападение на Клепку, наверное, тебе уже Джас рассказал… Это уже не новенькое. А так… Джаспер недавно пытался выучиться играть на фортепиано и ему почти удалось выжить из дома всех, включая меня, — Уайлен тонко чувствует, что сейчас Инеж ни к чему знать что-то глубокое, важное, она тянется к этим теплым, иногда немного дурацким мелочам, позволяющих вновь ощутить себя частью их общей жизни. — Мы попытались сплавить его в клуб, но Каз пригрозил, что тогда Джасперу придется расплачиваться за каждого убегающего клиента из собственного кармана.

Инеж усмехается.

— Я веду дела, как всегда. Каз поручил кое-что интересное, если получится — покажу! — Уайлен обжигается чаем, ойкает и быстро ставит чашку на стол, поспешно стряхивая капли с рукава.

Малена давится тихим хихиканием, а Инеж впервые обращает внимание на то, что Уайлен одет, как на выход, и явно собирался куда-то уходить, если бы не их визит.

— Мы тебя не отвлекли? — спрашивает она.

— Да нет, не особо, — Уайлен машет рукой. — Я никуда не спешу, мне просто надо будет съездить и осмотреть одно место. Позвал бы тебя, то есть вас, — поправляется он, кинув взгляд на Малену, — с собой скрасить дорогу, но вы, наверное, устали!

— Почему же, — задумчиво протягивает Инеж. — я бы прокатилась! Ночь у нас выдалась беспокойная, но я точно сейчас не усну.

Ей вовсе не хочется сейчас оставаться одной, а с Уайленом ей спокойно. Она больше не чувствует, что его нужно опекать с высоты своего паучьего авторитета, теперь Уайлен и сам в силах опекать очень и очень многих, начиная от матери, мачехи и единокровного брата и заканчивая беспокойным Джаспером.

— Я тоже! — радостно вскидывается Малена и, спохватившись, уже смущенно добавляет. — Если я не помешаю…

— Конечно же нет, — Уайлен улыбается ей и подмигивает Инеж. — Тогда пойду, предупрежу экипаж. А вы пока спокойно доедайте, это не так быстро! Да и спешки никакой нет.

Он встает и быстро выходит из кухни, отдаленным эхом успевая услышать восклицание Малены:

— Инеж, у тебя все друзья такие божественно красивые?

Непосредственный ребёнок…

Уайлен усмехается, качает головой, отворачивается и направляется к заднему двору. Может, Инеж и нужна была такая младшая сестрёнка, чтобы ожить?

* * *

— Ого! Где это мы? — Инеж первой выскальзывает из экипажа и восхищенно оглядывается по сторонам. — Какой простор!

Огромный луг, залитый солнцем и усыпанный цветами действительно производит волшебное впечатление. Его не портит даже огромный полукруглый ангар на другой стороне луга.

Малена восторженно ахает и выскакивает наружу, обгоняя собственный радостный писк. И тут же бросается к цветам, розовато-синим метелкам дурман-травы, ослепительно красным соцветиям ятлика, солнечно желтым одуванчикам.

Уайлен выходит последним, щурится от солнца и улыбается, наблюдая за ними обеими. То-то же, пусть вспомнят, что не только море может быть красивым.

Впрочем, он здесь совсем по-другому, куда более, прозаичному поводу.

— Это бывшее пастбище, даже несколько пастбищ, — говорит он Инеж. — Не так уж далеко от Каттердама. Это хорошо.

— Для пастбища оно выглядит слишком уж хорошо, — хмыкает Инеж и щурится, подставляя лицо солнцу.

— Здесь уже сезон никого не пасут, нам нужна ровная почва. Каз выкупил эти участки несколько месяцев назад, — пожимает плечами Уайлен. — Трава здесь, конечно, вымахала. Ох… — он дергает ногой, пытаясь освободиться от цепкого репейника. — Видела, мы проехали за ограду? Все, что за ней, это теперь территория Каза.

— Зачем ему это? — хмурится Инеж.

— Очередной его безумный план, но мне он нравится, — Уайлен улыбается и кивает на далекое здание. — Нам, кстати, нужно вон к тому амбару!

— Его безумные планы с некоторых пор лично мне нравиться перестали, — бормочет Инеж, пробираясь за Уайленом сквозь заросли высокой колючей травы. — Примерно с сегодняшней ночи…

Все-таки город Инеж милее, там всегда есть, за что ухватиться, и оно не жжется. Инеж шипит и на автомате сует пострадавший палец в рот.

— Нужно будет выровнять здесь все и насыпать грунт, — кричит ей Уайлен, не оборачиваясь. — Знала бы ты, как муторно было здесь все мерить!

Инеж хмыкает и оглядывается, где Малена. Она все ещё увлечена цветами, и Инеж не решается позвать её. Радости в этой жизни слишком редки, чтобы так бездарно упустить момент.

На мгновение ей становится жаль, что она уже не опустится на колени, беззаботно собирая букет. Нет, она останется на ногах, по-прежнему не теряя бдительности. Хотя... ей сложно объяснить это, но она знает, что, если бы рядом был Каз, Инеж бы радовалась цветам куда искреннее и непосредственнее и, возможно, тоже собрала бы букет. Даже если бы он раздраженно вздыхал и закатывал глаза. Да, это определенно создавало бы нужную атмосферу.

Но Каза здесь нет, поэтому Инеж спешит догнать Уайлена уже у самых дверей амбара, откуда доносится многоголосый шум пил и топоров.

— Так расскажешь мне, что за загадочный план? — спрашивает она, нагнав его.

— Чуть попозже, — Уайлен уже предельно сосредоточен. — Сейчас, посмотрю, что они там сделали! Разберемся с задачами, и поедем обратно.

И с этими словами он тянет дверь на себя. Инеж следует за ним, спустя мгновение с головой погружаясь в опилочно-древесное марево стройки.

Она сразу замечает, что крышу амбара перестроили недавно. Светлое дерево досок сияет, сразу выдавая свою свежесть и новизну. Крыша похожа на огромную арку. Как будто она оказалась в храме.

Стены сделаны из кирпича, достаточно старого и потертого. Вдоль них тянутся длинные леса, по которым, точно муравьи, снуют рабочие. Залитый бетоном пол художественно усыпан щепой и опилками.

А посреди всего строительно-опилочного безумия возвышается какая-то конструкция, тщательно закутанная в брезент, так что Инеж даже не может уловить хоть сколько-нибудь знакомые очертания.

Уайлен уже разговаривает с целой группой людей. Он стоит у стола, скинув пальто, в одной рубашке, тычет пальцем в какие-то чертежи, что-то уточняет, хмурится, мотает головой на какой-то вопрос, снова показывает на чертежи. Высокий фьерданец рядом с ним сначала недоуменно хмурится, а затем резко перебивает, начиная с жаром доказывать что-то свое. Уайлен не сдается.

Инеж, до которой долетают редкие обрывки, не понимает ровным счетом ни слова, хотя говорят вроде бы на керчийском. Вот “ширина входа” она еще может понять, но причем здесь “размах крыльев”, разве все это связано с птицами?

Что-то щекочет её руку. Букет Малены, который она держит у груди, встав рядом с Инеж, и изумленно оглядывается вокруг.

Когда Уайлен с фьерданцем начинают вдвоем чертить что-то непонятное на огромной грифельной доске, поминутно перебивая друг друга, Инеж понимает, что это надолго.

— Пойдем подойдем, — говорит она Малене и кивает на загадочную конструкцию. — Хочу рассмотреть эту штуку поближе.

Девочка с энтузиазмом кивает.

— Только держись подальше от лесов, — предупреждает Инеж. — И ничего не трогай. Кто знает, что у них здесь и откуда рухнет! Не люблю стройки...

Уайлен кидает на них обеспокоенный взгляд, но, видя, что Малена и Инеж держатся далеко от опасных мест, вновь погружается в жаркое обсуждение. Упрямый фьерданец никак не может понять, что не все в этом мире держится на теоретических расчетах. Им кровь из носу нужно, чтобы эта штука полетела не позднее конца лета.

— Женщинам здесь не место, — вполголоса замечает один из главных плотников, и его хриплый прокуренный голос неприятно бьёт по ушам. — Одни проблемы от них!

— Говорят, что женщины навлекают беду на корабли, — вполголоса замечает на это Уайлен и тон его ощутимо холодеет. — Однако капитан Гафа приносит беду в море только своим врагам и спасение — для друзей. Так что я бы посоветовал вам оставить это мнение при себе, господин Майер! Вдруг вам тоже доведется однажды оказаться на морских просторах?

Майер что-то возмущенно ворчит себе под нос, но Уайлен уже не слушает, вновь погружаясь в технические глубины прерванной дискуссии. Райт пока не понимает, как решить проблему баланса. Уайлен смутно чувствует, что решение есть... Им нужен фабрикатор, очень умелый фабрикатор.

“Альмствен” — вотчина купеческих переговоров, торговых соглашений, заключения выгодных браков и других честных и не очень сделок. Он располагается под самой крышей торгового дома “Кридс и Барри”, и кажется, сквозь огромные стекла его блистающих окон виден весь Каттердам, будто поднесенный к ногам сидящих здесь. Это, верно, должно тешить самолюбие, но на самом деле просто красиво. Он редко видит этот город с высоты, но должен признать, что в этом есть что-то величественное, завораживающее.

Каз мельком думает, понравилось ли бы здесь Инеж, и тут же сам себя одергивает. Он здесь не за такими глупостями, к тому же они — не те люди, которым было бы комфортно в таких местах.

Залитый солнечным светом “Альмствен” сверкает. Каждая деталь в нем дышит сдержанной роскошью и напоминанием каждому входящему, где его истинное место. Всё, начиная от напомаженных прилизанных официантов до посуды из тончайшего фарфора, призвано охранять это место от чужаков, чей социальный статус и светская вышколенность недостаточно высоки для здешних запросов.

Джаспер смотрится здесь неуместно ярким суетливым пятном, ему неуютно тут. Каз, впрочем, тоже восторга не испытывает, но старается не выдать этого ни единым лишним жестом. Нарочитое вальяжное спокойствие снаружи, возможно, тоже выглядит фальшивым, но Каз умело пользуется давним своим приемом — мастерски срисовывает манеры и повадки других посетителей этого славного места и выставляет себе задачу слиться с толпой. Это всего лишь ещё одно дело, где надо остаться незаметным.

Чертовски опасное дело. Казу не привыкать играть с огнём, но Кридс действительно опасен. Это вам не самоуверенный Ян Ван Эк.

Лукас Кридс, прибравший к рукам половину рынка акций, прекрасно знает, кто они такие, банды Каттердама. Знает их чаяния, надежды, мечты, своеобразную гордость и не менее своеобразные мотивы — по крайней мере, он сам уверен в этом. Сейчас он испытывает Каза, изучает, как под микроскопом, помещает его в невыгодные некомфортные условия, ожидая какой-то одной ему понятной удовлетворительной реакции.

Он сидит напротив, низенький, полный, в круглых очках, и подслеповато щурится, изучая меню. Черные с проседью волосы завиваются на концах, аккуратно подстриженные усы топорщатся аккуратными щеточками. Такой мирный и на вид безобидный, неброско одетый человек, он тоже смотрится здесь чужеродно, в этой роскошной зале.

Сейчас Каз поддается на эту игру, ведется на чужие правила, пытается замаскировать собственную так явно видимую неуместность, показать, что он может быть частью этого мира, и Кридс одобрительно кивает, словно удовлетворенный тягой уличного мальчишки в это высшее общество.

Остальные двое купцов высшей лиги разглядывают их с Джаспером с такой брезгливой настороженностью, как будто вместо них на выбеленной накрахмаленной скатерти скачут две блохи, которых кто-то выпустил из коробка, чтобы позабавить публику. Каз язвительно улыбается им и кидает на Джаспера предупреждающий взгляд. Здешняя выпивка Фахи и впрямь не по вкусу, и он вертится на стуле, беспокойно оглядывается по сторонам, не чая покинуть это место. Зато хотя бы не хватается за револьвер, старательно прикрытый пиджаком.

Впрочем, Каз тоже неспроста выбрал место у колонны, отгороженное от окна кадкой с зеленым раскидистым кустом. Пусть это место и находится выше всех остальных, но проверять, позаботился ли владелец о пуленепробиваемых стеклах или же предпочел сэкономить, Казу не хочется. Тем более, что пальто здесь принято отдавать в гардероб. И оружие, к слову, тоже.

Впрочем, когда их, Отбросов, интересовали общие правила?

— Говорят, в Равке тоже нет управы на работорговцев? — начинает господин Реймеккер, и его сухие губы поджимаются еще сильнее, когда Каз поворачивается к нему. — Господин Бреккер, я слышал у вас хорошие торговые связи в Равке? Что вы думаете об этом?

— Корабли, которые идут оттуда, на днях не смогли пробиться сквозь заслон, — поднимает голову Карл Наас. — Это не может не вызывать тревоги!

— Я слышал, что Равка отказывается задействовать военный флот, так как пираты орудуют в нейтральных водах, — негромко отзывается Каз. — Они не хотят конфликта с Новым Земом. Он ясно дал понять, что вывод военных кораблей посчитает за провокацию и начало войны.

— Какая глупость! — несдержанно фыркает Джаспер, и Каз пинает его под столом только что вылеченной ногой. — О… кхм, прошу прощения!

— Я склонен с вами согласиться, юноша, — степенно роняет господин Реймеккер. — Новый Зем не может не понимать, насколько эта неразумная блокада ударит по экономике! В первую сторону, по его собственной. Акции на ту же юрду рухнут там уже через несколько дней!

— Это в том случае, если кто-то подобной коллизией целенаправленно не обрушивает рынок, — тонко улыбается Кридс, опуская наконец меню. — Господин Бреккер, как вы относитесь к морепродуктам? Осмелюсь посоветовать вам этого угря. Поверьте, он изумителен, несмотря на некоторую склизкость!

— С удовольствием последую вашему совету, — Каз остается невозмутимым. — Всегда полезно пробовать что-то новое.

— В любом случае, любое мошенничество на биржах Нового Зема не останется незамеченным, — скрипуче изрекает Карл Наас. — Рано или поздно, все выплывет наружу! Тайное всегда становится явным!

— Несомненно, — Каз не сдерживает ухмылки. — Иногда это кончается сумасшедшим домом, а иногда и Хеллгейтом…

Столь явный намек на Ван Эка достопочтенных господ не радует. Зато их лица становятся будто так щедро сдобрены уксусом, что, верно, по вкусу вполне могут сравняться с тем самым кислым скользким угрем.

Кридс смотрит на Каза с мягким упреком, как смотрят на несдержанного расшалившегося ребенка и качает головой.

— Замысел Гезена неисповедим! — мирно произносит он. — Кто знает, куда нас приведет судьба в итоге!

— Ну почему же, — Каз смотрит на него почти весело. — Итог нам всем хорошо известен. Как бы ни был извилист жизненный путь, закончится он в барже Жнеца, и никак иначе. Так стоит ли так стремиться ввысь, чтобы в итоге упасть все туда же?

— А вы, однако, фаталист, мистер Бреккер, — Кридс склоняет голову набок. — Тем не менее, вы не похожи на того, кто смиренно будет ожидать своего места в этой барже. Вы амбициозны и, я верю, вас ещё ждут великие свершения!

Кридс ведет переговоры совсем иначе: старается завоевать доверие, излучает добродушие и широту взглядов и не жалеет меда в речах.

Впрочем, Каз не может не признать, что впервые лесть ему приятна. Приятно, что кто-то пусть из своих корыстных целей, но оценил то, что Каз уже выстроил за всю свою не такую уж долгую жизнь и продолжает строить и сейчас.

Возможно, работать с Кридсом окажется менее накладно, чем с Ван Эком. Тем более, что Каз уже не семнадцатилетний мальчик, с достойным зависти упрямством выпутывающийся из расставленных ловушек. Теперь он сам ставит условия, и его ловушки куда искуснее.

— Буду рад оправдать ваши надежды, господин Кридс, — улыбается он. — Однако и вы, господа, не похожи на тех, кто тратит свое время попусту. Я знаю, вы — все занятые люди, и я полагаю, что и это приглашение я получил не просто так.

— Сразу видно, что перед нами человек дела! — Кридс улыбается благодушно, но взгляд у него острый и пронизывающий. — Действительно, господин Бреккер, этот разговор имеет под собой некие вполне определенные цели. Скажите, что вам известно о ситуации с земенскими работорговцами?

А вот теперь перед Казом встает основная проблема этого чудного обеда — не вывести разговор на Инеж, исключить её из этой игры любой ценой.

— В Керчии существует негласный договор между капитанами свободных кораблей, которые не связаны торговыми контрактами — приходить на помощь тем, кто подвергается нападению пиратов или работорговцев, что чаще всего одно и то же, — неторопливо произносит он. — Также морским законом не возбраняется оказывать содействие в борьбе за порядок военным кораблям. Господа, вам известно о так называемой битве у Черного Рога?

— Разумеется, — пожимает плечами Карл Наас. — Все газеты писали о ней пару месяцев назад. Насколько мне известно, это одна из победоносных равкианских стычек с пиратами.

— В ней поучаствовало немало керчийских судов, — добавляет Каз. — Капитаны которых неравнодушно относятся к проблеме рабства. Они пришли на помощь военному флоту Равки и одержали головокружительную победу.

Как минимум пять из них тогда направил он сам, не выбирая методов: молодых сопляков вдохновляя на подвиги, а опытных морских волков попросту нанимая через подставных лиц.

Чему Инеж в совершенстве научилась у Каза — это ввязываться в сумасшедшие авантюры за хорошую цену. Жаль только, у Инеж она заключалась отнюдь не в деньгах. Ещё несколько месяцев назад он знал, что она будет там, в самой гуще битвы. Она вступила в этот бой и Каз бездумно вступил вместе с ней, даже находясь за сотни миль от места основных событий.

* * *

Зеник ещё определенно не оправилась от недавней попытки её убить и постучавшегося к ней среди ночи Каза встретила нацеленным в его голову дулом пистолета. Каз сделал пометку в памяти: выбранить и отдать на обучение Джасперу её белобрысых птенцов-часовых, которых Каз обошел, почти не прилагая для этого усилий.

Нина отшатнулась от его темной мрачной фигуры на пороге, с досадой брякнула оружие на тумбочку и шепотом выдохнула какое-то проклятье на фьерданском.

— Каз, какого чёрта? Ночь на дворе!

Он раздраженно закатил глаза:

— Ты все равно не спишь, Зеник! У меня срочное дело.

Нина скрестила руки на груди и непреклонно вскинула подбородок.

— А когда я просила тебя срочно прекратить ту драку, в которых покалечили двух моих птенцов, что ты мне сказал?

— Что твои птенцы и дня не могут прожить без присмотра, — нетерпеливо отозвался Каз. — Я не буду закрывать глаза на стычки твоих фьерданских щенков с моими людьми! Достаточно того, что я приказал не трогать их впредь. Пусть учатся правилам этого города! Я не потерплю здесь неуправляемую диаспору из фьерданских молодчиков!

Зеник злобно сверкнула глазами, но не возразила, только фыркнула рассерженной кошкой и посторонилась, пропуская его внутрь.

Её Птенцы — их совместное детище. Каз взял их под свое покровительство еще в первый год, когда бледная, молчаливая, странно располневшая Нина вернулась в Каттердам в окружении полдесятка белокурых мальчишеских голов и писклявого тявканья их волчат. Юные дрюскели, недостаточно благонадежные, недостаточно фанатичные, недостаточно верные Фьерде. Завещание покойного Хельвара, чтоб его, как будто одного фьерданского отродья было мало.

Каз даже не спрашивал, зачем она их притащила, и не слушал патетических историй о долге и чести. Выделил им здание на отдаленной улице, принадлежащей Отбросам, и установил ряд жестких правил. Волчата могли зарабатывать на еду и кров, а самые талантливые и на лучшую жизнь, но и с проблемами должны были разбираться сами, благо наставница у них уже имелась.

Нину он издевательски однажды прозвал Наседкой, а её юных воспитанников — Птенцами. Так оно и повелось. Голодные большеротые мальчишки, пылко сверкавшие глазами и готовые ввязаться в драку по первому свисту, действительно очень напоминали вздорных крикливых птенцов. Каз запретил Отбросам трогать их и даже поощрял попытки птенцов влиться в сложную, опасную жизнь улиц, несмотря на все протесты Нины.

Теперь подросшие и изрядно увеличившиеся в количестве Птенцы стали отдельной группировкой в Каттердаме и потихоньку отвоевывали свою нишу. Кто-то перетаскивал сюда свои семьи, кто-то — несогласных с суровым режимом Фьерды и, конечно, плененных гришей. Нина устроила в Каттердаме целый перевалочный пункт для беженцев-гришей, тайно переправляя их в Равку. Каз не мешал ей и предоставлял надежные корабли в обмен на прекрасно отлаженный, работающий как часы, поток контрабанды в Равку и обратно.

Воистину женский педантично-трепетный подход Зеник превращал любой процесс в смазанный, точный и очень тихий механизм, работавший столь аккуратно и непрерывно, что вызывал уважение даже у самого Каза.

— Зачем ты пришел? — Нина прикрыла наружную дверь, а затем плотно затворила дверь в спальню. — И да, не приведи тебя святые повысить голос! Я только-только уложила Матти. Разбудишь — и кара будет страшна, уж поверь!

— Мне нужна твоя помощь, — Каз помимо воли не без опаски оглянулся на эту дверь: иногда Нина становилась очень убедительна. — Инеж нужна твоя помощь.

— Во что вы оба ввязались? — упоминание Инеж немедленно настроило Зеник на мирный лад, и она даже пододвинула к Казу кружку с молоком.

— В войну, — коротко отрубил он. — Мне нужна связь с Назяленской, Нина!

— Вот оно как, — протянула она и откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. — Ты же знаешь, что Зое Назяленской по факту плевать и на тебя и на меня. И я, к слову, очень рада, что оно так. Так что колись, Бреккер! Желательно озвучить что-нибудь чрезвычайно важное для моей родины, способное хоть как-то привлечь внимание верховных гришей!

— Инеж сожгла главный рынок работорговцев в Новом Земе, — хмыкнул Каз и, подумав, добавил. — И покалечила одного из членов правительственного совета, который по совместительству держит под собой и весь рабовладельческий бизнес.

— Воу, — Нина присвистнула, поморщилась и положила руку на бок. — А я-то думала, что самый страшный человек из нас — это ты.

— Я взял это на себя, — просто сказал Каз и посмотрел на нее прямо и открыто. — Пустил слух, что все это было моим поручение и моей волей. Перехват бизнеса и всё такое. Инеж преследуют, но не слишком усердно. Они не знают, насколько далеко простирается моя власть. Мне нужно убедиться, что в Равке её не тронут! Что касается Назяленской, мне нужно, чтобы в Равке поторопились с утверждением закона об усиленном противодействии работорговле!

— И ты думаешь, что одного твоего слова достаточно? — Нина схватилась за голову. — Назяленская и не обернется в мою сторону! Каз! Мне она доверяет меньше, чем мимо пролетающей мухе! Капитана Гафа в Равке уважают, Инеж там не тронут, я в этом уверена! Я держу связь с некоторыми давними приятелями в Равке, они собирают эскадру для отлова пиратских судов и берут всех добровольцев! Там Инеж точно ничего не грозит!

— И ты, конечно же, уже сообщила Инеж об этом! — воскликнул Каз.

— Ш-ш-ш, — Нина сердито округлила глаза и оглянулась на дверь в спальню. — Конечно, сообщила! Она писала мне, просила присмотреть для её команды занятие в Равке.

— Она должна была вернуться в Каттердам! — прошипел Каз. — Там она беззащитна и бесполезна! Почему ты не сообщила мне, Зеник?

— Теперь сообщила, — невозмутимо откликнулась Нина. — Инеж — уже взрослая девочка, Каз! Ты сам подарил ей свободу! Успокойся на этом, и дай ей пройти собственный путь. Она не вернется, пока сама того не захочет.

— А знаешь ли ты, Зеник, что равкианские пираты намерены поддержать земенских работорговцев? — рявкнул шепотом Каз. — Им кажется очень забавной идея потопить вашу маленькую эскадру и установить на море свое господство! Разумеется, это не сами пираты такие умные, просто их руками удобнее вести эти маленькие торговые войны! И наши дорогие фьерданские друзья с удовольствием спонсируют эти военные вылазки, чтобы ваша и без того разоренная Равка оказалась разбита ещё по одному фронту! Ну что, Нина, Назяленской будет интересна такая информация?

— Да ты находка для всей равкианской разведки! — хмыкнула Нина. — Я свяжусь со своими информаторами, постараюсь заинтересовать Женю Сафину для начала. Она-то тебя помнит, не сомневаюсь.

— Лучше придумай, как связаться с Инеж! — Каз машинально опрокинул в себя стакан молока и закашлялся от неожиданного вкуса.

— Пока она не прибудет в Равку, то никак, — Нина мрачно покачала головой. — А прибыв, уже не уйдет. Ты и сам знаешь!

— Что ж, — Каз внезапно успокоился. — Тогда у меня для тебя задание, Зеник. Подготовь необходимые бумаги на шесть керчийских кораблей, полностью оснащенных всеми боевыми орудиями — дипломатический пропуск в прибрежные воды Равки. И да, мне плевать, как ты это сделаешь. Мне важно, чтобы через неделю они были у меня на столе!

— А ты изменился, Каз, — вполголоса заметила Нина. — Я сделаю то, что ты просишь.

— Кстати, Нина, как тебя называют тебя твои маленькие дрюскели? — Каз подпер подбородок рукой и посмотрел на нее с каким-то непонятным чувством в глазах, почти похожим на сожаление.

— Не называй их так! Они не дрюскели! И никогда больше ими не станут!

— Наша волчица, приа зара, так они называют тебя, — Каз хмыкнул. — Земенцы не сильны в исковерканном керчийском... Будь волчицей, Зеник! Скоро нам всем это понадобится.

* * *

— Поражения у Черного Рога им было мало? Поразительная стойкость! — качает головой почтенный Карл Наас. — И они думают, что смогут противостоять нашему флоту?

— Это не так-то просто, друг мой, — скрипит господин Реймеккер. — Торговый совет не даст согласия на вывод флота. Эти работорговцы прекрасно осведомлены о здешних порядках.

— Немало заведений в этом городе симпатизирует работорговцам, заключает с ними договора и сливает всевозможную информацию, — Каз пожимает плечами. — Не думаю, что это тайна для кого-либо из присутствующих здесь.

Господин Кридс с удовольствием смакует угря, на которого Казу и смотреть-то тошно. Джаспер кривится, делая глоток особо элитного горького коньяка. Сам Каз даже не прикасается к приборам и держит оголенные руки крепко сцепленными на коленях.

Лукас Кридс не так уж прост, он никогда не попадал в поле зрения Каза. У него нет тайн, нет подозрительных семейных историй, и детей тоже нет. Каз был ещё несмышленым мальчишкой, когда Кридс уже управлял этим городом.

Зачем Каз ему нужен? Зачем делать столь щедрое предложение? Зачем показывать, что все ещё приберегаешь его для гордого юнца, который уже однажды с издевкой отверг его?

Его предложение интригует, не более. Конечно, это невероятно заманчиво — оказаться на равных с той же Назяленской, обрести чистоту перед законом и власть, позволяющую навести порядок и дать своим людям лучшую жизнь? Не на это ли и хочет поймать его Кридс? Общаться с Казом с позиции силы уже пробовал Ван Эк. И где он сейчас?

В Хеллгейте.

Однако Каз не обольщается. Следующим в Хеллгейт отправится он сам, если поверит хоть одному сказанному здесь слову.

— У нас связаны руки, — прямо роняет Кридс и неспешно утирает уголки рта белоснежной салфеткой. — Керчия не может официально вмешаться в конфликт между Равкой и работорговцами. Вместе с тем просто смириться с нынешним положением и отказаться от своих моряков — как вы понимаете, немыслимо для нас! Пусть мы обязались хранить нейтралитет во что бы то ни стало, однако не все из нас в таком положении, господин Бреккер.

— Что вы имеете в виду?

— Нам известно, что вы тоже заинтересованы в решении этого конфликта, — Кридс складывает пальцы домиком и смотрит поверх них. — И вы несомненно один из лучших и талантливых представителей своего класса.

Вот за что Каз всегда любил это высшее общество, так это за невообразимое богатство эвфемизмов. О, они не скажут “Вы самый беспринципный и безбашенный бандит из всех, кого мы знаем, господин Бреккер!”, они скажут “вы — один из лучших представителей своего класса”.

— Предлагаете мне работу?

— Мы предлагаем вам полномочия решить эту ситуацию частным порядком, — изрекает Карл Наас и степенно подкручивает длинный седой ус. — Нам известны ваши возможности, господин Бреккер, и Керчия готова их увеличить в разы. Вы же взамен наведете в городе порядок и уберете эту возмутительную блокаду от наших торговых маршрутов.

— Не слишком ли вы в меня безрассудно верите, господа? — со смешком осведомляется Каз.

— Если вас не испугала в свое время неприступная крепость Фьерды, то сомневаюсь, что вас в состоянии смутить горстка земенских пиратов, — спокойно парирует господин Реймеккер. — Да, господин Бреккер, как видите, мы осведомлены и о ваших подвигах.

— Вопрос лишь в том, сумеете ли вы их доказать, — бесстрастно хмыкает Каз. — Что ж, если вы столь уверены в моих способностях, господа, и столько знаете про меня, то знаете также, что я не работаю за громкие слова. Назовите цену! Сколько даст Керчия за свою торговую свободу?

— Полтора процента годового оборота — достаточная цена для вас, господин Бреккер? — Кридс улыбается довольно и удовлетворенно. — И свободный выход на биржу без уплаты обязательного взноса.

— Три процента, — пробует поднять ставки Каз.

— Помилуйте, господин Бреккер, столько не у каждого из членов торгового совета имеется, — добродушно отмахивается Кридс. — Впрочем, если наше сотрудничество выйдет плодотворным, то моё давнее предложение вам все ещё остается в силе. Кто знает, вдруг за это время вы обретете достаточно мотивации, чтобы принять его?

— Хорошо, — Каз кивает. — Надеюсь, вы также понимаете, что без заключенного контракта я не работаю? Не хотелось бы потом узнать, что все это лишь моя самодеятельность и деньги таким, как я, не полагаются вовсе. Помнится, однажды городской торговый совет почти подорвал мою веру в его честность.

— Ознакомьтесь, — Кридс с непроницаемым лицом подает ему шелестящий страницами контракт. — Мы нанимаем вас, господин Бреккер, по всем правилам. Если вы согласны со всеми пунктами, то подпишите. В двух экземплярах.

Каз быстро скользит взглядом по желтоватым страницам, внимательно вчитывается в равнодушные безликие строки. Ищет обман и не находит. Все честно. Торговый совет от имени Керчии нанимает его устранить беспорядки по следующему списку, взамен обязуясь оказывать ему всяческое содействие.

Кридс предупредительно подает ему ручку, и Каз ставит решительный росчерк рядом с убористыми факсимиле своих нанимателей.

Сделка заключена. И Каз нутром чувствует рядом торжествующий, старательно прячущийся обман.

— Один из них мне? — он кладет руку на один из контрактов.

— Вот этот, — Кридс с удивительной ловкостью вынимает выбранный Казом из-под его ладони. — А этот наш. Они помечены, видите. Такая практика.

Контракты на вид абсолютно одинаковы, но Каз не возражает, лишь пожимает плечами и откидывается на спинку стула, передавая свою копию Джасперу. Плечо тянет острой болью, но Каз не подает виду.

— Надеюсь, мы не разочаруем друг друга, — Кридс улыбается. — Не подведите нас, господин Бреккер!

— И вы не подведите меня, дорогие господа! — Каз берет трость и поднимается на ноги. — Благодарю за превосходный обед! А сейчас позвольте откланяться!

— Один вопрос, господин Бреккер, — останавливает его скрип Карла Нааса. — Скажите, вам знакомы капитаны этих керчийских кораблей? Если вы не преуспеете, Новый Зем потребует их выдачи, учтите это.

Каз замирает. Решили припугнуть его напоследок?

— Если Керчия на это решится, то она заслужит свою судьбу, — ровно бросает он. — И я бы не хотел её увидеть, баржа Жнеца будет более предпочтительной альтернативой! Прощайте, господа!

Экипаж привозит их к дому Уайлена. Джаспер зовет Каза зайти, но тот лишь качает головой и велит вознице отвезти его обратно в Клуб Воронов. Контракт он забирает с собой, чему Джаспер только рад. Каждый раз когда он касается бумаги, кажется, что руку как будто колет едва ощутимыми иголочками. Наверное, это от нервов.

Джаспер смотрит вслед отъезжающему экипажу, и в душе его не скребут кошки, а отчаянно хлопают крыльями испуганные вороны, впиваясь когтистыми лапами прямо в незащищенное сердце.

Он сам не поймет, боится он или просто тоскует. По отринутой спокойной жизни, по учебе в университете, отвергнутой во имя авантюр, пьянства и азарта, по тому, кем мог бы стать, будь он другим человеком.

Тоскует он и по отцу. Пусть тот и принял его образ жизни, он все же ждет, ждет какого-то чуда. Джаспер знает, что отец надеется, что сможет передать свою ферму хотя бы внукам. Надеется, что блудный сын однажды вернется домой, и одинокий покинутый дом оживёт.

Этого никогда не случится. Это знает и Джаспер, и сам отец. Он всё знает, догадывается, по крайней мере, но не может отказать себе в последней, скрытой, молчаливой надежде. И Джаспер малодушно не может лишить его ещё и её.

Он хотел отправиться в Новый Зем через пару месяцев, уже подобрал корабль, чтобы приехать аккурат ко дню рождения матери, посетить её могилу, поддержать отца и поговорить. Открыто и честно или с утешительным обманом, он не знает, на что хватит его решимости. Впрочем, это теперь и неважно, ведь на самом деле Джаспер уже не приедет. Каз не в первый раз переворачивает все с ног на голову безжалостным беспощадным вихрем.

Какие у них шансы выжить на этот раз?

Джаспер устало кивает горничной и проходит в крохотный дворик, вымощенный цветной кирпичной плиткой. Маленький пруд играет зеленоватыми переливами темной воды, разукрашивая солнечными зайчиками буйство цветущей зелени — Уайлен создал все это для матери, чтобы она могла рисовать в удовольствие так, как привыкла.

А теперь все они приползают сюда зализывать свои раны.

Госпожа Хендрикс тоже здесь. Не рисует, вышивает какой-то диковинный узор и что-то напевает себе под нос, сидя в кресле у самой воды. У неё глубокий красивый голос. Джаспер любит слушать, как они с Уайленом поют дуэтом, как их голоса сплетаются воедино, дополняя друг друга.

Он тихо проходит и садится рядом, прямо на зеленую траву под низеньким, но раскидистым лимонным деревом. Облокачивается на бордюрный камень и ложится щекой на локоть, закрывая глаза и вдыхая необычно свежий для их славного города воздух. Здесь он всегда успокаивается.

Мария Хендрикс улыбается при взгляде на него, но не прерывает песни. Она знает, что он будет слушать до самого конца и никогда не прервет её сам. Раньше она пела лишь для себя, чтобы не сойти с ума, теперь же она готова петь для каждого из них, лишь бы это дарило хоть каплю утешения тому, кто его ищет.

Джаспер ищет. Он всегда приходит сюда, когда сердце его неспокойно, а душа в смятении.

Друг Уайлена стал для неё практически вторым сыном за эти годы. С Уайленом они сближались тяжело, не в силах поверить, что вновь обрели друг друга, знакомясь заново, пытаясь осознать, что же с ними обоими сделали.

Джаспер же изначально относится к ней, как к чуду, с тем священным трепетом, с каким может отнестись сирота к чужой принявшей его семье. Мария рада, что у её сына такой друг, она не устает повторять это Джасперу, боясь, чтобы он не почувствовал себя лишним и чужим в их семье. Джаспер всегда улыбается ей, открыто и с благодарностью, но иногда его взгляд наполнен какой-то непонятной Марии виной и одновременно с тем скрытым вызовом. Она никогда не спрашивает, что же это за вина, что его тревожит. У неё на это права нет.

Ей остается лишь дивиться, насколько же крепка их дружба с её сыном. Кажется, для Уайлена нет человека важнее, чем Джаспер. Даже она не в счет. Уайлен относится к ней с трепетом, уважением, безмерной нежностью, но доверить душу не готов. Джаспер же знает о её сыне всё. Несдержанный, смешливый и безбашенный, рядом с ним он мгновенно преображается, становясь то собранным и серьёзным, то заливаясь счастливым смехом.

Только ему Уайлен не стесняется вручать книгу и готов часами слушать его негромкий неровный голос, скачущий от низких басов ужасных злодеев до писклявого фальцета прекрасных дам, когда книга особенно интересна. Помнится, той серией романов — юмористическим переложением равкианских святых писаний — они зачитывались около недели, и по вечерам из библиотеки доносилось ржание, схожее с конским, из чего можно было сделать вывод, что содержание данных книг было на редкость пошлым. Впрочем, высокую поэзию Джаспер может также увлеченно зачитывать целыми страницами наизусть. У него цепкий живой ум и блестящая память.

Мария никогда не решается спросить, почему он так и не пошел учиться в университет, однако всегда с удовольствием слушает его рассказы и поощряет любую тягу к искусству, радуясь каждый раз, когда может дать дельный совет. Однако что-то тревожит её, не дает покоя, словно она что-то упускает. В отношениях с сыном, прежде всего.

Когда однажды Джаспер уехал куда-то на пару месяцев и она предложила Уайлену почитать ему вместо него, сын вдруг резко опустил взгляд, сжался точно от удара и мягко, но настойчиво отказался, а затем избегал её несколько дней. Она до сих пор не понимает, что же тогда сделала не так? Во что вмешалась, что надломила в его и без того измученной душе?

Может быть, Джаспер знает? Он всегда догадывается, что на уме у Уайлена, даже когда тот молчит как рыба.

Она замолкает, и он тут же поднимает голову, скашивая на нее свои смешливые лукавые глаза. И только по его безвольно опустившимся плечам Мария понимает, насколько он устал и ищет поддержки.

— Прочтешь мне что-нибудь? — ласково просит она. — Давно не слышала хороших стихов!

Джаспер тут же оживляется и хмурит лоб, перебирая роящиеся в памяти строки. До знакомства с Уайленом он и не задумывался, как много остается у него в голове, как много он способен запомнить. Может, не зря ему никогда не везло в карты?

— Герои, герои, герои… — полушепотом начинает он и, запнувшись на секунду, продолжает. — О них говорит целый свет.

...Шагают по краю порою,

И полнится список побед.

Но есть и у них мне на радость

Изъян незаметный для глаз.

Их вера в себя — это слабость,

Хоть кажется силой подчас…

Не скрою, судьба позволяет,

И пешкам ходить в королях.

Но время идёт, и в финале

Все будут на нужных ролях.

Для каждого зверя найдётся

Однажды надёжный капкан.

И всё чем борьба обернётся -

Напрасная жертва богам.*

Когда он замолкает, веско уронив последнее слово, и опускает голову, наступает тишина. Лишь ветерок шевелит листья немногочисленных деревьев и что-то с громким плеском ныряет в пруду.

— Интересный выбор, — Мария откладывает вышивку в сторону и наклоняется к нему. — Тебя что-то тревожит сегодня, Джаспер?

— Ничего особенного, госпожа Хендрикс, — Джаспер улыбается в ответ с обезоруживающим очарованием. — Знаете, бывают такие дни, когда кажется, что земля вот-вот из-под ног уйдет, а ничего такого будто и не происходит. Это проходит, надо только подождать.

— Вы не поссорились с Уайленом? — на всякий случай спрашивает она, хотя в этом случае вряд ли бы Джаспер сидел сейчас подле неё, скорее мерил бы шагами гостиную или носился по городу, не в силах сдержать свою свободолюбивую натуру.

— Нет, — он качает головой. — Просто… один наш приятель любит играть со слишком крупными ставками. И это… вызывает опасения.

— Проигрался? — сочувственно спрашивает Мария.

— Пока нет, — отвечает Джаспер и задумчиво устремляет взгляд в голубое небо. — Но если проиграет, то этот долг мы вряд ли сможем выплатить.

— Может быть, он ещё передумает, — успокаивающе произносит она. — Ян часто увлекался, но он умел останавливаться даже в пылу азарта… Жаль, что в жизни останавливаться так и не научился.

— Не вспоминайте его, — откликается Джаспер. — Он этого не стоит.

Мария тяжело вздыхает и неосознанно потирает запястья.

— Ты прав, — наконец произносит она, улыбается и встряхивает кудряшками, такими же рыжими, как у Уайлена. — Поговорим о чем-нибудь приятном! Вот ты знаешь, к примеру, что существует такая примета: если юноша грустит, то скорее всего в этом повинна какая-нибудь красавица! Ты там часом не влюбился, а, Джаспер?

— Что?..

Джаспер выглядит настолько очаровательно огорошенным, что Мария не может удержаться от смеха и прикрывает рот рукой.

— Может быть, в твоей грусти тоже повинна какая-нибудь красавица? — лукаво повторяет она.

Джаспер несколько раз медленно моргает: Каз в его воображении выразительно закатывает глаза и в красавицу превращаться не спешит. Хотя нет, есть у них и такая, Казу под стать.

— Ага, целых две… красавицы, — фыркает он. — Одна в пальто, вторая с косой, и обе дурные, как целый шуханский гарем!

А что, Каз его все равно не услышит! Наверное… но проверять не хочется.

— Глупости это, все эти приметы, — добродушно добавляет он. — Ни одной красавице покорить меня не удалось и вряд ли удастся, будьте спокойны.

О причинах Джаспер скромно умалчивает.

— Жаль, — Мария вздыхает. — Я была бы спокойнее, если бы было наоборот. Может быть, я застану тот момент, когда каждый из вас поведет под венец свою суженую.

— Кто поведет? — тупо спрашивает Джаспер.

— Ты или Уайлен, — мечтательно отвечает она. — Кстати, Джаспер, ты не знаешь, Уайлен ни в кого не влюблен? Он немного странный в последнее время, такой увлеченный, восторженный... Я никогда его таким не видела и боюсь вмешаться во что-то, боюсь, что не пойму его. Он ведь почти не говорит о себе, и я его понимаю. Ян постарался на славу.

— Он вам так и не сказал… — Джаспер сжимает травинки в кулак и резко обрывает сам себя. — Неважно.

— Не сказал что?..

— Есть кое-кто, — Джаспер не отрывает взгляда от земли. — В кого он влюблен. Но… это слишком сложно, госпожа Хендрикс. Лучше в это не лезть.

— Надеюсь, однажды это все же закончится свадьбой, — Мария через силу улыбается и прикладывает руку к груди. Сердце неприятно покалывает, но к этим приступам она уже давно привыкла. Они быстро проходят.

— Надеюсь, что нет! — с искренним содроганием отзывается Джаспер и кривит рожу, показывая все свое отвращение к этому действу.

Мария смеется. С Джаспером она всегда чувствует себя свободнее, они часто подшучивают друг над другом. Уайлен всегда в эти моменты делает вид, что он здесь не причем, но эта уловка редко ему помогает, и он получает сполна от обоих.

— Да ты никак ревнуешь? — усмехается она.

— О да! — веско отвечает Джаспер и легко вскакивает на ноги, несколько раз прокручивается вокруг своей оси и напоследок пафосно всплескивает руками. — Посмотрите на меня, госпожа Хендрикс! Разве можно такого оболтуса оставить без присмотра? Нет, Уайлен не должен так со мной поступать!

— Действительно, — она смеется, довольная, что сумела рассмешить его. — Что ж, оболтусы, живите свободной вольной жизнью! Пусть она сама расставляет все по местам.

— Это точно, — кивает Джаспер. — Ладно, пойду-ка я посплю немного! Вы не против, если я вас покину?

Мария с улыбкой качает головой, и он уходит легкими, почти неслышными шагами. Аккуратно закрывает за собой внутреннюю дверь и сползает по ней на пол, до боли закусив край ладони.

Сегодня он прогулялся по краю, по острой грани ножа. И кажется, этот нож вот-вот вонзится ему под ребра.

Все становится сложнее с каждым прожитым днем, и будет ещё хуже. Он не вправе давить на Уайлена, он даже говорить с ним об этом лишний раз не рискует. Иногда правда такова, что её лучше не знать. Особенно человеку с больным сердцем.

Уайлен настолько неправилен в собственных глазах, что предпочитает не проверять границы любви даже у собственной матери. Он слишком боится потерять ещё и её, потому хранит её от всех волнений и всей правды, какую только может скрыть. Госпожа Хендрикс не знает ни про Каза, ни про настоящую работу Уайлена, ни про его недавнюю увлеченность летательным аппаратом, ни про них обоих. И всего фабрикаторского дара Джаспера не хватит, чтобы убедить его, что ложь только делает уязвимее то, что и так слишком хрупко. Сам же Джаспер не скажет ни слова, он слишком дорожит ими обоими.

Забавно, а разве не Уайлен однажды убеждал его рассказать всё отцу? Как забавна судьба и её перевертыши…

Только смеяться сил уже не хватает.

* * *

Он небрежно кладет контракт на подоконник и несколько минут сосредоточенно колдует, как выразилась бы Инеж. Сейфам Каз никогда не доверял, в конце концов, это его прямая профессия — лишать смысла само их существование.

Теперь эту папку найти сможет лишь тот, кто знает все секреты Клепки. А таких людей нет — даже Инеж не знает всего. В Клепке она умеет прятаться, но не прятать.

Когда Каз раз за разом отказывался переезжать отсюда, он точно знал, почему он это делает. Это его настоящий дом — место, которое работает на него и для него.

Здесь он знает каждую мелочь, каждую скрипящую половицу, каждый люк или неровность на перилах. И наверное, нет другого такого места, где он чувствовал бы себя так же свободно и спокойно.

Доносится глухой щелчок, и Каз отстраняется, довольно оглядывая результат. Теперь контракту не страшен даже пожар, а заодно крысы, птицы и некоторые другие умельцы наподобие самого Каза.

Каз закрывает за собой дверь и удовлетворенно кивает. Теперь он может возвращаться обратно к себе в кабинет.

По правде говоря, у Каза целых два кабинета: один официальный внизу, приватизированный в свое время у Пера Хаскеля. Старик, к слову, до сих пор разражается проклятиями, как только видит Каза, даже удивительно, как его до сих пор не хватил удар. Впрочем, пока он не мешает остальным Отбросам, они ничего против него и не имеют, даже позволяют выигрывать по маленькой и иногда даже бесплатно проставляют выпивку по старой памяти.

Вот в том кабинете как раз и стоит сейф. Удивительно удобная штука: сколько самонадеянных бедолаг уже сложило на ней головы, не перечесть. Полный возмущения Джаспер каждый раз громогласно ругается, перезаряжая и смазывая самострельную ловушку. Ковер перед сейфом Каз, в конце концов, убрал — чистить его от крови оказалось крайне утомительным занятием. Это не то, с чем легко обратиться в химчистку. Пару лет назад им вместе с Аникой пришлось экстренно очищать этот злосчастный ковер собственными руками — столько Каз в жизни не матерился. Зато и желающих пощипать его банду на предмет компромата изрядно поубавилось. Последние месяцы несправедливо позабытая ловушка совсем заскучала без дела.

Второй кабинет, свой родной, Каз в первый год совсем забросил. Внизу ему казалось и удобнее, и солиднее, пока он не осознал, что не выходит оттуда до глубокой ночи и при том ни секунды не остается в одиночестве. Все время кто-то заскакивает то со срочным делом, то с пустой ерундой, которая отвлекает и отнимает время хотя бы на то, чтобы осознать, что это была ерунда. А уж когда Каз обнаружил, что половина поступающих отчетов из букмекерских контор разлетается по всей Клепке и словил Джаспера на попытке запустить в окно бумажный самолетик, то терпение его лопнуло.

Клепку постигли кардинальные перемены. Нет, по сути она так и осталась их главным штабом и одновременно с тем общежитием для всех Отбросов, у кого не было иного жилья, но Каз отделил официально-приемную часть от жилой, и основательно отремонтировал обе.

Несколько месяцев в Клепке царил хаос и было не продохнуть от летящих во все стороны стружек, запаха краски и брызгов цемента, зато из кранов на всех этажах впервые полилась горячая вода, а тяжелые чугунные батареи в комнатах зимой начали нагревать не только себя самих.

Каз вернулся в свой прежний кабинет неохотно, скорее под давлением обстоятельств. Веских и очень вонючих: клей и краска не вдохновляли на трезвость ума и ясность преступной мысли.

Он не хотел туда возвращаться, весь год до этого он просто зашвыривал туда ненужные вещи и проходил в спальню, не задерживаясь. Вороны обиженно каркали за окном: их больше никто не кормил. Так что бывший кабинет встретил его огромной кучей хлама, пыли и отчетливым запахом плесени: где-то протекла крыша, а он даже и не заметил за все это время.

Тогда Каз долго стоял на пороге и рассеянно смотрел, во что превратилось место, в котором он проводил большинство если не лучших, то определенно неплохих моментов, наполненных делом и… жизнью. Здесь он жил, здесь начался его путь, его возвышение.

В этом не было ни капли сентиментальности, но дышалось здесь отчего-то легче, хотя нотки плесени были определенно лишними. Окно было закрыто, подоконник покрыт многодневной пылью, но отчего-то там пахло чем-то пряным, травяным, горько-знакомым… Тем, что давным давно забрали себе чужие корабли и брызги волн Истинноморя.

Каз задумчиво провел пальцем по серой поверхности, рисуя нечто, похожее на волну, и попытался открыть окно. Отсыревший шпингалет напрочь заело в разбухшей раме, а прыгающий снаружи ворон злорадно каркнул. Это было неправильно. Окно должно было открываться, а он, Каз, не должен был бояться воспоминаний. По крайней мере, хороших.

Потом он обвел взглядом запущенное помещение, морщась всякий раз, когда натыкался на гору наваленных как попало вещей, горстки мусора на полу или вороха рассыпанных бумаг, и медленно палец за пальцем принялся стягивать с рук перчатки. Затем спустился вниз, под настороженным взглядом Аники неторопливо набрал ведро мыльной воды, взял несколько щёток, потрепанный долгими годами службы веник и прочие принадлежности для уборки и также молча прошествовал наверх. Никто не потревожил его по дороге, верно предчувствуя вспышку неминуемого гнева.

Что бы не подумали остальные Отбросы, они оставили свое мнение при себе. Может, они считали, что он намерен скрыть следы зверского убийства, а может представили какой-нибудь зловещий ритуал, который Грязные Руки должен был провести единолично.

Что ж, руки у него действительно стали грязными, едва ли не по локоть. Каз занимался уборкой почти всю ночь, остервенело оттирая особо заметные пятна грязи и несколько раз безуспешно пытаясь распахнуть окно, пока с одним особо отчаянным рывком рама наконец с жутчайшим скрипом не поддалась.

Потом до самого рассвета он сидел под открытым окном, ощущая макушкой край выступающего подоконника и холодный сырой ветер, задувающий в комнату, вдыхал свежий утренний воздух и рассеянно комкал в кулаке обрывок бледно-синей ленты, случайно найденный под столом. Она вплетала такие в кончик косы, чтобы не расплеталась. Он помнил: она несколько раз заплетала косу на его глазах, становясь при этом странно уязвимой, почти беззащитной, хоть это и была всего лишь видимость.

На следующий день Каз распорядился перенести часть вещей из нижнего кабинета наверх, и отныне всеми важными делами занимался там, и даже когда нижний кабинет избавился от ремонтного нашествия, он стал служить исключительно для деловых встреч. К слову, беспокоить по пустякам Каза стали существенно меньше: тащиться лишний раз через несколько этажей охотников не было.

Ленту он небрежно бросил в ящик прикроватной тумбочки. Под его подушку она перекочевала как-то сама собой, совершенно без его участия. Сознательного уж точно.

* * *

Раздевшись, он садится на кровати, вытягивая перед собой обе ноги, и впервые за долгое время внимательно рассматривает их. Ушла незаметная под одеждой кривизна и одному ему видимый вечный отек, который всегда появлялся после нагрузок, не позволяющий лодыжке сгибаться, а ноге работать, как положено.

Это стало частью него так давно, что он и не помнит, как жить без этого.

Кажется, как будто кто-то заставил его взять кредит, проценты от которого ему не выплатить до конца жизни. Он уже не позволил сделать этого однажды, когда ему довелось попасть в руки одной из самых влиятельных гришей Равки, чтобы спустя несколько лет какая-то безвестная девчонка-недоучка вмешалась в естественный ход вещей. Где только Инеж её взяла?

И зачем притащила с собой? Зачем заботится о ней, словно старшая сестра? Кто она ей, еще одна подруга-рабыня по несчастью? Слабая, жалкая, раздражающая…

Кажется, она ближе Инеж, чем все они вместе взятые, и это до безумия, до одури злит, заставляет в бешенстве сжимать в кулаке ни в чем неповинные простыни.

Каз откидывается на подушку и закрывает глаза. Под щекой скользит нежная ткань чужой шали, и знакомый аромат окутывает его с головой, искушая вновь провалиться в мир заманчивых и невозможных грез.

Там тяжело падают волны блестящих черных волос, блестит вода на обнаженной золотистой коже и слышится счастливый грудной смех. Там соприкасаются губы, объединяются души и сливаются воедино тела. Там нет страхов и нет грехов, нет воспоминаний. И мыслей, тяжелых и неотступных, тоже нет.

Голова его клонится набок, и Каз соскальзывает в беспокойный глубокий сон, уже не слыша и не чувствуя, как в комнату его проскальзывает бесшумная гибкая тень.

Инеж склоняется над ним, осторожно касается ладонью плеча, пытаясь разглядеть в темноте последствия его ранения. Во сне Каз не чувствует прикосновений, это единственная возможность дотронуться до него, не потревожив.

Во сне он беззащитен и опасен одновременно. Он хмурит лоб, и первые морщины уже пропечатались на ещё молодом, почти юном, лице. Полураскрытые губы подрагивают при каждом вдохе.

Она замирает, разглядывая его так внимательно, словно не видела вечность. Впрочем, это так и есть: впервые за долгое время она видит его так близко, так мирно. Это создает иллюзию, словно он действительно принадлежит ей, словно она имеет право находиться в этой комнате, пока он спит, и хранить его сон, словно она имеет право заснуть рядом.

В голове мелькают дурацкие озорные мысли. Инеж осторожно садится подле него и, опираясь ладонями по обе стороны подушки, наклоняется так низко, что может ощутить щекой тепло, исходящее от него. Тепло, которое выдыхают его губы.

Она однажды видела, как так сделала Малена: поцеловала спящего юнгу и что-то прошептала ему на ухо, отчего он заворочался пуще прежнего и улыбался как дурак. Потом Малена нарисовала ему усы угольком, а потом её выловил Менах и долго бранил на своем языке.

Интересно, стал бы Каз улыбаться? Вряд ли. Он улыбается так редко, что кажется будто и вовсе не умеет. Но у Инеж есть секрет, тайна, которую она беззастенчиво украла, доказывающая, что Каз умеет всё, в том числе и смеяться так заразительно, что хочется улыбнуться в ответ.

Инеж смотрит на него, жадно впитывая взглядом все мелочи, которые только может разглядеть в этой темноте с одиноким отблеском уличных фонарей. Хочется приблизиться ещё немного, хочется рискнуть, но она боится. Даже во сне она может причинить ему боль, пусть тот и хранит его от большинства дневных кошмаров. И все же ей безумно хочется сделать это, хотя бы попытаться.

Это касание легче перышка, но обжигает её как огнем. Каз беспокойно вздрагивает и распахивает глаза, еще затянутые мутной поволокой сна. Но кровать подле него уже пуста.

— Инеж… — этот вздох похож на стон. — Инеж...

Когда его дыхание вновь становится спокойным, Инеж рискует поднять голову над краем его постели. Каз уже не выглядит таким же умиротворенным: глаза под закрытыми веками двигаются туда-сюда, он мечется головой по подушке и неразборчиво шепчет её имя. По его виду Инеж не может с уверенностью заключить, что это именно кошмар. Пожалуй, сегодня она не хочет знать, что в действительности снится Казу Бреккеру.

Она осторожно скользит по его комнате, ориентируясь по памяти и частично на ощупь. Ставит на тумбочку баночку лечебной мази с запиской, поднимает с пола упавшую шляпу и вешает обратно. И уже почти выпрямившись, замечает соскользнувший на пол белый листок.

Под тусклым уличным светом черный типографский шрифт сливается в ровные неразборчивые полоски. Это газетная вырезка с каким-то рассказом. Такие небольшие новеллы вошли в моду не так давно: повальное увлечение ими в Равке докатилось и до Керчии. Неужели Казу неожиданно стали интересны не только новости и биржевые сводки?

Инеж прищуривается, пытаясь вчитаться в текст: это действительно небольшой рассказ, незамысловатый, с юмором повествующий господам туристам об опасностях и прелестях Каттердама. Один из тех, который пробегаешь глазами, цепляясь памятью за яркие детали и забывая основное содержание. Такие колонки авторы обычно подписывают какими-нибудь звучными псевдонимами или попросту двумя буквами инициалов.

Этот рассказ подписан тоже. Двумя прописными четко отпечатанными буквами: “К.Б.”

Инеж задумчиво оглядывается на Каза и осторожно кладет листок поверх стопки таких же. Что бы это ни было и зачем бы ни понадобилось Казу, лезть в его секреты она не будет.

Да и сил на это уже все равно нет. Усталость наконец настигает её так, что она готова уснуть прямо здесь, хотя бы и на полу. Но, разумеется, она этого не делает.

Она бесшумно выскальзывает в окно и по крышам уходит обратно в дом Уайлена. Так нужно, так правильно.

Каждый должен оставаться на своей территории.

---

Примечания:

*Рок-опера "Орфей", песня "Герои".

Колонна рабов двигалась медленно, и вопреки опасениям Инеж скорее вдоль побережья, нежели отдаляясь от него. Она таилась поблизости, выискивая возможность подойти ближе, чтобы подслушать разговоры.

Работать на природе Инеж не любила. Слишком много открытого пространства, слишком много отвлекающих факторов, слишком мало высоты. Город давал куда больше возможностей, чтобы спрятаться. Смотреть по сторонам привычно каждому, но лишь немногие посмотрят вверх.

К счастью, хотя бы собак при земенцах не было, у Инеж никогда не получалось с ними ладить. Одно дело кинуть им комок какой-то пакости, отбивающей нюх, безопасно свесившись с какого-нибудь карниза, и совсем другое — иметь с ними дело на земле. Бродячие собачьи стаи в Каттердаме отлавливали и уничтожали безжалостно. На улицах те зверели очень быстро, и первая из опасностей Каттердама, о которых ее и других девушек предупредила Танте Хелен — бродячее зверьё, которое обглодает их милые личики до голых костей, если они будут так глупы, чтобы сбежать. Конечно, отчасти это было запугивание, но Инеж как-то довелось увидеть останки человека, которому не повезло. Тошнило её потом долго. Помнится, Джаспер тогда сочувственно похлопывал её по спине и протягивал фляжку, предлагая выпить.

Сейчас Инеж жалела, что он не предложил ей в своё время выучить язык его родины. В Новом Земе господствовали сразу несколько языков: Джаспер говорил на керчийском, который давно стал самым универсальным языком для всех стран за счет простоты и удобства в торговых расчетах, а земенский если и знал, то особо не распространялся об этом.

Погонщики же перебрасывались фразами на дикой смеси земенского и керчийского. Самыми узнаваемыми в этих репликах были слова “рынок” и “завтра”. Для прячущейся в травяных зарослях Инеж это уже раскрывало картину, однако она хотела бы знать больше.

Пока она ждала возможного привала, тогда бы она могла незаметно подобраться поближе к рабам и понять, какие настроения царят среди них. Впрочем, и в этом не было нужды: она и так видела, что люди измождены и давно смирились, от них помощи ждать не придется. Разве что от нескольких.

Могучий высокий сулиец, чьи мускулы так и выпирали из-под драной рубахи, определенно задирался с одним из погонщиков, чёрным как смоль и злобно прикрикивающим что-то в ответ. Он бы мог легко пристрелить дерзкого раба, но медлил, не желая убивать хороший товар и пока лишь угрожающе щелкал в воздухе хлыстом.

Это уже радовало. Значит, люди имели ценность, ими дорожили — по крайней мере, сильными.

В колонне было около трех десятков рабов и десяток надсмотрщиков. Примерно пятую часть составляли дети: несколько девочек и пара мальчишек лет десяти, не больше. Они уже не плакали — сил не было. Они шли, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть. У одного из мальчишек была копна ярко-рыжих курчавых волос, он встряхнул головой, и Инеж вздрогнула, вспомнив Уайлена. Одна из девочек обернулась и, казалось, увидела Инеж в траве. По крайней мере, той показалось, что этот тоскливый обреченный взгляд темных сулийских глаз устремлен прямо на неё. Грубый окрик и хлопок хлыста заставил детей вжать голову в плечи и зашагать быстрее.

В этот момент Инеж поняла, что она не уйдет, куда бы ни направлялась колонна. Не сможет уйти, зная, что безучастностью обрекает этих детей на судьбу хуже смерти.

Одна из женщин споткнулась и рухнула на землю, увлекая за собой остальных, кто был с ней связан прочными веревками, и уже не поднялась. Колонна сбилась в кучу, заголосила на разные лады: кто-то испуганно, кто-то жалобно.

Несколько земенцев из начала колонны повернули коней и подъехали к месту происшествия. Один из них легко соскочил с седла и направился к упавшей, поигрывая здоровенным охотничьим ножом.

Инеж инстинктивно сжала рукоять Санкт-Петра, но земенец всего лишь обрезал узлы на путах женщины, вздернул её за волосы и потащил к обочине, не обращая внимания на крики и плач. Остальные погонщики оттеснили рабов на другую сторону дороги и гортанными криками и ударами хлыстов заставили вновь выстроиться в колонну.

Тот самый сулиец рванулся к обочине, дернув за собой весь ряд и практически без усилий потянув его за собой, и крикнул на ломаном керчийском:

— Остановись! Меня за неё! Возьми! Возьми!

Земенец крикнул что-то угрожающее, махнул револьвером, целясь в сулийца, и беспокойно оглянулся на товарищей. Тот был мощнее его раза в два и даже связанный представлял опасность.

Спустя столько времени, проведенного в погоне за работорговцами, Инеж с уверенностью могла предсказать, как развернутся события: сулийца никто не тронет, пока он сам не нападет — слишком ценный экземпляр, могучий, сильный, но не бешеный. Огреют несколько раз хлыстом, и то поостерегутся портить товарный вид. Если она правильно истолковала речь работорговцев: где-то поблизости располагается рабовладельческий рынок, куда и перегоняют с корабля партию свежего товара.

А вот безвольно обвисшей на руке земенца женщине было уже не помочь. Как торговка небрежно выкидывает вконец прогнивший помидор перед началом нового дня, так и работорговцы избавляются от негодного товара.

Инеж может убить одного работорговца, — если повезет, двух или трех — но этим она выдаст и себя, и свою команду. Когда она однажды дернулась спасти такую жертву, то Шпект без особых церемоний приложил её лбом о деревянный борт, а после долго ругался и втолковывал ей про систему приоритетов и неизбежные жертвы. Инеж не верила ему, пока однажды не увидела на чужом примере. Лука был нетерпелив и жалостлив: он угробил и себя, и ещё четверых из их команды.

Сейчас она могла только сжимать в ладони бесполезное оружие и смотреть, не отводя взгляда, принимая часть вины на свою совесть.

Двое окружили сулийца и начали теснить конями обратно в колонну. Земенец небрежно швырнул женщину на землю и поднял револьвер. Выстрел прогремел погребальным колоколом.

Сулиец взвыл, веревки на его плечах натянулись и затрещали. Его мощными ударами поспешили повалить на землю, но убивать мятежника не торопились. Кружили вокруг него, угрожая затоптать, но Инеж подозревала, что дальше угроз они не зайдут, максимум приложат прикладом по голове и водрузят на одну из лошадей.

Так и вышло: когда один из земенцев наставил на раба винтовку, второй резко хлопнул его по стволу ружья, пригибая его к земле, и выкрикнул что-то, из чего знакомо звучало лишь слово “Зарайя!”. Первый зло сплюнул, и отводя душу, несколько раз с размахом прошелся по спине сулийца хлыстом.

Инеж прищурилась. Сулиец ей понравился. Если бы она освобождала рабов прямо сейчас, то сделала бы ставку именно на него. Озлобленный, но не до фанатизма, неглупый и все ещё желающий жить. Такой сомневаться не станет, если предложить ему свободу, он поднимется в бой сразу. А если предложить единственный шанс спастись, то, хочется верить, он прибережет его до удобного случая.

Инеж могла немного, но кое-что все-таки могла. Она выдернула из прически свой кинжал-заколку и взвесила её на руке. У нее была всего одна попытка.

У сулийца на поясе болтался большой кожаный кисет, настолько поношенный и неприглядный, что на него так никто и не покусился. Пусть он станет его талисманом и шансом на свободу.

Всадники наконец отъехали, полубессознательного сулийца грубо вздернули за веревку, заставляя встать, повернули к колонне, на мгновение он оказался повернутым к обочине тем самым боком, где висел кисет. Инеж не медлила.

Кинжал спорхнул с её ладони смертоносной птицей, по траве прошла легкая рябь, и сулиец охнул, схватившись связанными руками за бедро. Лезвие, должно быть, пробило кожу, но Инеж метнула один из самых маленьких ножей. Этот не должен был причинить серьезного вреда.

Теперь все зависело от самого сулийца. Она видела, как сжались его ладони, как он пораженно вскинул голову, оглядываясь, как невзначай дернул связанными руками, заталкивая кинжал подальше за пояс брюк. Инеж надеялась, что он сумеет достойно распорядиться её подарком.

Или хотя бы не потерять его до её прихода.

Колонну привели в порядок, выровняли, и она медленно двинулась дальше. Спустя полчаса дорога опустела, и Инеж рискнула выбраться из своего укрытия.

Она прошлась по истоптанной дорожной пыли, задумчиво подобрала алый лоскуток, оброненный кем-то из рабов, повертела его между пальцев и бросила обратно. Подошла к телу застреленной рабыни, присела на одно колено и бережно провела ладонью по ее лицу, прикрывая полуоткрытые веки.

— Покойся с миром, — шепнула Инеж и отстранилась, поднимаясь обратно на ноги, оценила положение солнца и принялась быстро закручивать распустившиеся волосы в жесткий узел.

Идти ей предстоит долго. Одна надежда не сбить ноги сегодня, если Ортега и Шаган догадались оставить ей лошадь и никто другой не успел её увести.

Зарайя — маленький городок в нескольких милях отсюда, укрытый в уединенной бухте. Помнится, она ещё удивлялась, почему он значится на земенских картах вместе с ключевыми торговыми портами. Что ж, ответ нашелся сам собой.

Она двинулась обратно по той же дороге, и под её ногами стелилась почти незаметная в дорожной пыли цепочка алых лоскутков.

* * *

Встретить утро в собственной постели спустя столько времени корабельной качки кажется чем-то сродни чуду. Инеж долго лежит, глядя в потолок, наслаждаясь ощущением покоя, собственной неподвижностью и мягкостью свежих простыней. Ей определенно нравится дом Уайлена, нравится находиться на суше и не беспокоиться о целой куче проблем, морально будучи всегда готовой, что кто-то позовет её трагическим возгласом “Капитан!”.

Хотя, если признаться честно, дом Уайлена хорош, но её бы вполне устроил и один конкретный чердак...

— Капитан! — веселый голос Малены из-за двери мгновенно разбивает идиллию, и Инеж со стоном зажимает уши подушкой.

Да, на том самом чердаке её бы никто не посмел тревожить, слишком велик общий страх перед его истинным хозяином.

Впрочем, она тут же откидывает одеяло и одним кувырком поднимается на ноги. Капитан не должен показывать слабости, даже если его корабль основательно подпорчен. Малена тесно связана с остальной командой. Что увидит она, то почувствуют и все остальные. Если Инеж не хочет за этот срок ремонта потерять всю команду, то она должна оставаться капитаном даже сейчас.

— Да, Малена, — откликается она. — Что случилось?

— Велели передать, что завтрак готов! — судя по звукам, Малена прыгает перед дверью, причем босая и полная сил.

— Я скоро приду, — Инеж разминает спину и с тоской оглядывается на оставленную кровать. — Обуйся!

— Талахаси, как вы узнали? — Малена дует губы и прячет одну босую ногу за другой, неумело балансируя на носке.

Инеж хмыкает и открывает дверь пошире.

— У меня есть слух. Как ты? Устала после вчерашнего?

Малена молча пожимает плечами.

— Сегодня побудешь здесь? У меня дела в городе.

— Конечно, талахаси, — легко отзывается Малена. — Как скажете!

— Вот и славно, — заключает Инеж и откидывает назад мешающуюся растрепавшуюся за ночь косу. — Ладно, беги, обувайся! Я скоро спущусь!

Малена кивает и ускользает прочь, практически бесшумно. Даже не верится, что это она только что топотала точно целый табун лошадей.

Инеж усмехается и закрывает дверь. Они вчера славно съездили. Малена была в таком восторге от поездки, что не выпускала букет из рук весь вечер. К слову, на обратном пути она уже совершенно перестала стесняться Уайлена, и тот обрел сомнительное счастье быть обсыпанным цветочными лепестками, когда на обратном пути Малена в экипаже случайно встряхнула изрядно поникшим букетом.

Даже Инеж не смогла удержаться от смеха, а Уайлен лишь миролюбиво выловил из-за воротника какую-то яркую букашку, выпустил её в окно и после только укоризненно косился на них, бессовестно хихикающих.

Вероятно в отместку за это Уайлен отвлек их болтовней ни о чем, так ничего и не рассказав Инеж об очередном потрясающем плане Каза. Все, что ей удалось понять, что эта огромная штука в амбаре должна каким-то образом полететь без ветра и даже без горячего воздуха. И то, это им неохотно поведал хмурый плотник Майер, бдительным коршуном круживший вокруг них с Маленой, когда они рассматривали все эти странные конструкции.

Инеж заплетает косу и смотрит на себя в зеркало. Давно уже она не видела себя так отчетливо: на корабле хорошо если одно не потрескавшееся зеркальце найдешь. Кожа на щеках обветрилась, обозначились в углах глаз первые морщины, загорелый лоб ярко контрастирует с подбородком, который Инеж по давней привычке продолжает заматывать шалью или шарфом при любой работе. Время идет, и слетает с лица нежный налет юности, огрубевают и заостряются черты.

Инеж уже не красавица, по меркам Танте Хелен. Перезрелый перестарок, который уже не привлечет своей свежестью и невинностью, который готов перерезать глотку любому, кто задумается об этом.

Самой Инеж это доставляет какое-то изысканное мазохистское наслаждение: с небрежностью отдавать времени свою красоту, не ценя её, не держась за неё, отпуская её вместе с солёным морским ветром. Однажды он выщербит и высушит её лицо до глубоких старческих морщин. Инеж не против, лишь бы кости не тронул. Если тело слушается её, то значит, все в порядке.

И все же какой-то горький осадок остается где-то в глубине души. Её жизнь как будто проходит мимо. Ради каких-то высоких целей, ради залечивания старых ран и успокоения совести. Сама Инеж, казалось бы, получила все, что хотела: корабль, свободу, дело — всё, кроме душевного покоя. Неспокойная и неблагодарная часть души просит чего-то другого. Того, что сама Инеж никогда не сможет ей дать.

Коса лукавой черной змеей обвивает её плечи, Инеж раздраженно перекидывает её из стороны в сторону и берет с туалетного столика кинжал-заколку, подкидывает в ладони и сжимает на мгновение в кулаке перед тем, как заколоть волосы.

Менах все же сохранил её подарок. Он вернул себе свободу, пережил битву у Черного Рога, стал свободным моряком — все ради того, чтобы так глупо погибнуть в мирном керчийском порту. Баржа Жнеца забрала его в ту же ночь. Инеж так и не попрощалась.

Им, Отбросам, не привыкать к глупым смертям, но все же Инеж ведет им счет. Каждая такая смерть напоминает ей о воле провидения. Никто не всесилен, никто не защищен, и жизнь может оборваться в любой момент.

Девушка из зеркала улыбается ей горько, насмешливо и едко. Как будто знает жизнь куда лучше самой Инеж, как будто у неё больше нет иллюзий, и в этом отражении Инеж видит старуху, желчную, озлобленную, забывшую покой. Она отворачивается, спеша одеться, заправить постель и уйти. Подальше от собственного отражения, от мыслей, вселяющих смутный страх, и от самой себя.

Джаспера она встречает на лестнице, здоровается, улыбается ему, смеется над его шутками и, глядя в его темные серьёзные глаза, ловит себя на мысли, что как будто вновь смотрится в зеркало.

У них, молодых и юных, — глаза стариков. Пусть это и прикрыто показной беззаботностью.

— Какие планы на сегодня? — интересуется он, светски распахивая перед ней дверь.

— Пойду в гости, — Инеж похлопывает ладонью по огромной набитой сумке. — Не зря же я странствую по свету! А ты куда, в клуб?

Подарки для Джаспера, Уайлена и Марии Хендрикс она раздарила им еще вчера вечером. Новая кожаная жилетка с потайными карманами Джасперу очень идет. Инеж рада, что чувство размера и вкуса, натренированное на Казе, не подводит её и по отношению к другим. Она до последнего сомневалась в собственном выборе.

— Я сегодня наставляю кое-кого на путь истинный, — Джаспер подмигивает ей. — И уже опаздываю, так что увидимся чуть позже!

— Завтракать не будешь?

— Не люблю кашу, в отличие от кухарки, — Джаспер кривится в забавной гримасе. — Перекушу в городе! О, Уай! Слушай, я опять забыл, на сколько хватает заряда? Двух под каменную стену хватит?

Подошедший Уайлен показательно закатывает глаза. Получается не хуже, чем у Каза. Он дружелюбно кивает Инеж, протягивает руку и несколько раз постукивает согнутым пальцем по лбу Джаспера.

— Надо же, не звенит! А я-то думал… — удивленно протягивает он. — Два заряда, Джаспер, тебе нужны, только если ты хочешь, чтобы эта стена разлетелась над всем Каттердамом! Всё, вечером я иду с вами! Если я сам их не заложу, у вас хранилище рванет вместе со всем содержимым.

— Ещё одно дело? — интересуется Инеж. — Что на этот раз?

— Да так, один заказ подвернулся, — Джаспер хмыкает. — Крупная партия оружия будет идти через одного фьерданского купца, нам нужно деликатно избавить его от этой непосильной ноши.

— И кто заказчик?

— Ты не поверишь, — Джаспер прыскает. — Каз!

— Оу, — Инеж хмыкает, даже не особо удивленная. — Что ж, тогда если все разлетится над Каттердамом, то это будет плохой расклад.

— Разве что ты его отвлечешь, и он не заметит! — усмехается Джаспер.

— Что разлетится на Каттердамом? Доброе утро, Инеж! Мальчики.

Тихий ласковый голос Марии Хендрикс застает их троих врасплох. Она не любит завтракать, а потому так редко появляется по утрам, что увидеть её здесь довольно неожиданно. Хотя если подумать, вполне объяснимо, Мария свято чтит некоторые нюансы этикета и наверняка спустилась ради гостей. Инеж удивленно видит, как по лицу Уайлена пробегает тень ужаса, но он тут же берет себя в руки, поворачивается к матери, улыбается ей и целует в щеку.

— Да так, не обращай внимания. Это мы о фейерверках! Джаспер с ними не совместим, сама же видела?

Мария кивает и со смешком ерошит Джасперу волосы, тот шутливо подмигивает ей. Инеж ограничивается дружелюбным помахиванием рукой.

— Ладно, пойдем завтракать? — Уайлен пропускает мать в столовую и оглядывается на Инеж. — Малена придет? Я видел её с утра вроде бы.

— Прибежит, думаю, — усмехается Инеж. — Еду она любит больше, чем стесняться. Тогда до вечера, Джас?

— Да, — Джаспер смотрит на Уайлена с непонятным Инеж сожалением, а затем резко встряхивает головой. — Всем до вечера! Я ушел!

Он отвешивает им шутовской поклон, подхватывает свой плащ, поправляет на голове очередной изысканно-потрепанный цилиндр, и скрывается в прихожей. Хлопает входная дверь, и Джаспер уходит.

— Уай, ты только что... — недоуменно начинает Инеж. — Разве Мария не знает?..

— Давай не будем об этом сейчас, ладно? — обрывает её Уайлен и мрачнеет на глазах. — Потом...

Инеж миролюбиво кивает, хлопает его по плечу и проходит мимо в столовую.

Уайлен вздыхает и закусывает губы, с силой трет виски пальцами, однако топот по лестнице и вид запыхавшейся Малены все же заставляет его слегка улыбнуться и отвлечься от неприятных мыслей.

* * *

Инеж неожиданно для себя медлит перед тем, как постучаться в дверь. Переминается с ноги на ногу, вытирая их о дверной половичок, поправляет на плече сумку, по привычке проверяет, как ходят в ножнах ножи.

Дверь, словно устав ждать, пока она соберется с духом, распахивается сама собой. Нина радостно улыбается и с ликующим воплем бросается обнимать гостью.

— Наконец-то! Я все ждала, когда ты соберешься нас навестить! Как знала, пирог лимонный испекла!

— Птенцы напищали? — Инеж с облегчением обнимает её в ответ. — Как же я рада тебя видеть!

— Ворон один накаркал, хромой, — хмыкает Нина. — Заходи скорее! Матти соскучился!

— Я тоже соскучилась, — искренне выдыхает Инеж.

Она переступает порог, чуть ли не физически чувствуя, как сваливается с её плеч какой-то неподъемный камень сомнений и тревог.

— Матти, а кто у нас приехал! Тетя Инеж приехала! — восклицает Нина, а в следующий момент Инеж резко приседает на одно колено, чтобы поймать в объятия несущегося прямо на неё ребёнка.

— Тея Ине! — радостно басит маленький Маттиас, обхватывая её за шею своими ручонками.

Инеж поднимает его на руки и в первую секунду с трудом сохраняет равновесие с непривычки. Матти весит едва ли не вдвое больше с тех пор, как она последний раз брала его на руки.

— Да ты уже бегать выучился! — восхищается она. — Какой молодец!

— Подрос он тоже знатно, — весело замечает Нина. — Поди сядь, долго ты его уже не удержишь. Я и то последнее время дольше десяти минут не справляюсь.

Инеж, покачивая Маттиаса на руках под его радостный писк, спешит последовать совету, устраиваясь на диване.

— Возьмешь сумку? — спохватившись, кричит она. — Там подарки!

Нина легко одной рукой подхватывает сумку, охает, сгибается пополам и с натужным пыхтением затаскивает ту в комнату.

— Знаешь, насчет того, что ты его не удержишь, я погорячилась! — она плюхает сумку на тот же диван и падает рядом. — У тебя что там, кирпичи?

— Нет, — Инеж мотает головой и делает интригующую паузу. — Вафли!

Они весело смеются, пока Нина вдруг болезненно не шипит, прижимая ладонь к боку.

— Что такое? — с лица Инеж мгновенно слетает улыбка.

— Да так, пустяки, — Нина машет рукой. — Не обращай внимания, старые ранения сказываются. Ну, не очень они старые, правда. Ещё чувствуются. Я этой рукой стараюсь не поднимать ничего, а сейчас забылась что-то.

— Каз сказал, что тебя ранили... Боже, Нина, прости!

— У Каза язык без костей! — фыркает Нина. — Уже зажило всё, просто иногда тянет. Ну, ткнули меня ножом в бок, с кем не бывает. С тобой вон то же самое было, хуже даже. У меня корпориал залечил все давно. Твоя сумка здесь не причем! Вон я Матти каждый божий день раз по тридцать на руки поднимаю, и ничего! Жива пока!

— Вот поэтому и тянет, — мрачно бормочет Инеж, невольно касаясь давнего шрама на собственном боку. — Слушай, тебе хоть кто-нибудь помогает?

— Да, соседка, — беззаботно отмахивается Нина. — Она, как и я, из Равки. У них с мужем тоже ребенок, ровесник Маттиаса.

— Значит, он не скучает, — Инеж гладит Матти по светлым волосам, пока тот пытается открутить с её куртки блестящую пуговицу.

— Птенцы мне ещё помогают, — Нина решительно поднимается с дивана. — Сейчас принесу чай. Посиди пока с Матти, ладно?

И уже с кухни кричит:

— Они сегодня принесутся по хозяйству помочь, так что сама увидишь! Я своими руками сделала из них людей, а не варваров! Тебе с молоком или с сахаром?

— С молоком, — отзывается Инеж и мягко отбирает у Маттиаса свой талисман, который тот уже вознамерился засунуть в рот. — Нет, Матти, это не то, что тебе нужно. Если дашь мне дотянуться до сумки, то один из подарков получишь прямо сейчас. Ну-ну, не хулигань! Ай, Матти, ну не в глаз же!

Пока она старается переползти поближе к сумке с ребенком на коленях и не дать расшалившемуся Маттиасу выбить ей глаз, Нина уже успевает заварить чай, принести его на подносе в комнату и насладиться зрелищем в полной мере.

— Умилительнейшая картина! — как следует отсмеявшись, говорит Нина и, наклонившись, забирает ребенка обратно к себе. — Ну что, тетя Инеж, уже захотела обратно в море?

Инеж оценивающе качает головой:

— Почти! Начинаю думать, что лучше было бы приплыть лет так через десять!

На самом деле нет. Она рада, искренне рада быть здесь. Она скучала.

Маттиас моргает и радостно лопочет, тянет ручки к игрушкам, которые привезла ему Инеж. Глаза у него голубые, точь в точь как у отца. На мгновение Инеж кажется, будто Маттиас Хельвар смотрит на них откуда-то из-за грани. И улыбается.

Случайный ребенок, для Нины он стал даром небес и страшным потрясением одновременно, крахом всей шпионской карьеры и смыслом всей её жизни.

Инеж помнит, как вернувшаяся из Фьерды Нина захлебывалась рыданиями на её плече, не зная, что ей делать. Тогда от прежней Нины оставалась лишь тень, прозрачная, неулыбчивая, равнодушная ко всему, кроме своих маленьких птенцов, привезенных ею из Фьерды. И Инеж лишь молча обнимала её, не зная ни слов утешения, ни выхода.

Инеж помнит, как впервые глаза Нины загорелись осознанием, как она, отчаянно хлюпая носом, положила руку на живот и со внезапной, казалось, умершей вместе с Маттиасом, страстью в голосе выдохнула:

— Я от него не откажусь! Не откажусь!

Инеж даже гипотетически не хочет представлять себя в такой ситуации, не хочет даже думать об этом. Она не такая сильная, как Нина. Она бы не справилась.

Нина распустилась ярким золотым цветком, с каждым днем сияя все ярче. Тогда она быстро окрепла и неожиданно энергично вынырнула из той пучины горя, в которую погрузилась было с головой.

Маттиас соскальзывает с материнских колен, взбирается с помощью Инеж на диван и хватается за игрушки, первым безошибочно прижимая к себе пушистого белого волка. Нина вздрагивает, и Инеж спешит отвлечь её случайным дурацким вопросом.

Помнится, Нина очень боялась, что влияние юрды-парема в свое время нанесло её телу непоправимый ущерб, что из-за этого она не сможет выносить полноценного ребенка. Инеж с трудом убедила её посетить корпориала, которого по её просьбе нашел Каз. После этого дела пошли на лад, Нина все еще боялась, но главный страх отступил и позволил ей начать нормальную жизнь.

Они болтают несколько часов. Маттиас успевает наиграться вволю, поесть, поспать и проснуться, бодрым и полным сил. У Нины сил уже не так много, но она не подает виду.

— Ох, дьявол, — внезапно выдыхает она. — Сейчас же стемнеет, а я белье во дворе не сняла! Совсем голова пустая стала! Пойдем, сейчас вместе сходим? Я только корзину возьму. А то точно ноги приделают по темноте!

Инеж только пожимает плечами и раскрывает было рот, чтобы сказать, что она может сходить и одна, но её перебивают на полуслове.

— Гуять! — радостно пищит Маттиас, и Инеж замолкает, не договорив.

Нина никуда не отпустит Маттиаса, даже с ней, с Инеж. С ней особенно, по нынешним-то временам. Нина никому не доверяет, кроме, по всей видимости, своей равкианской соседки. И то лишь потому, что у той тоже сын.

Маттиас — не простой ребенок. Сын дрюскеля и дрюсье — своеобразный символ, своеобразная ересь. Во Фьерде ересь принято уничтожать. Можно утешать себя тем, что в Каттердаме запрещены фьерданские законы и преследование гришей, а можно трезво смотреть на вещи. Вывод все равно один — Нина не доверит сына никому из отбросов и никому из Птенцов. Однажды она уже ясно дала это понять, и повторения Инеж не хочет. Их отношениями она дорожит, ни к чему надламывать их ещё больше.

Во внутренний двор они спускаются все вместе. Инеж несет корзину, Нина ведет за ручку Маттиаса. Почти идиллия, думает Инеж, и напряженно оглядывается по сторонам, по привычке подсчитывая слабые места, откуда можно в этот двор проникнуть.

Таковых оказывается много, но Нина на удивление беспечна, она отпускает Маттиаса бегать вокруг, а сама принимается сдергивать с нескольких веревок колыхающиеся на слабом вечернем ветерке простыни и рубашонки Маттиаса. Может, это просто сама Инеж привыкла жить в постоянном ожидании опасности?

Так-то дворик здесь хороший: небольшой, чисто выметенный, даже есть собственный колодец и поленница. Нина в свое время тщательно подбирала место для жилья. Через пару улиц от ее дома располагается пристанище Птенцов, так что Инеж подозревает, что несколько из них все равно так или иначе болтаются рядом, и придут на помощь наставнице, стоит той только позвать. Может, поэтому Нина ничего и не боится?

Хотя Нина в принципе ничего не боится, даже без всяких юных фьерданцев.

Инеж мотает головой и хватается за первую попавшуюся вещь, отцепляя её с веревки. Ей так странно соприкасаться с этой обыкновенной повседневной жизнью, пытаться самой жить так, закрывая глаза на все опасности.

Она краем глаза наблюдает за бегающим вокруг них Маттиасом. Он подобрал какую-то палку и грозно размахивает ей, будто мечом. Инеж улыбается, оглядывается на сосредоточенную Нину и уже куда энергичнее начинает встряхивать вещи, скидывая их все в ту же корзину. И в какой-то момент недоуменно смотрит на оказавшуюся у нее в руках необъятную матросскую рубаху.

— Кажется, я её уже где-то видела… Откуда она у тебя, Нина?

— А, это мне Джаспер подкинул, — беззаботно машет рукой Нина. — И где взял только! В неё таких, как он, двоих завернуть можно. А что?

Инеж хмыкает, бросает рубаху в ту же корзину, оборачивается к Нине, но ответить ей не успевает.

Слышится глухой стук, её резко дергает в сторону, и мир вокруг стремительно переворачивается, заваливаясь вместе с горизонтом. Инеж дергается, не в силах тотчас вывернуться из захвата, и вдруг очень ясно чувствует, как её горла касается лезвие хорошо заточенного ножа.

Она лишь успевает краем глаза увидеть, как чьи-то темные руки подхватывают маленького Маттиаса и тянут его к себе.

Она дергается, из последних сил пытаясь вывернуться, оттолкнуть руку с ножом. Сердце бешено колотится в груди. Подвела… Она подвела Нину и Матти, Каза, всех Отбросов. Эта мысль придает злости, и Инеж отчаянно хватается за кисть, сжимающую нож, лишь в последний момент осознавая, что под подушечками её пальцев не голая кожа, а скрипучие скользкие складки перчаток.

— Убита, — шепчет на ухо донельзя знакомый голос, и чужое дыхание заставляет кожу покрыться мурашками, а затем Каз повышает голос, обращаясь уже к Нине. — Зеник, твои маленькие дрюскели — отвратительные дозорные, ты в курсе?

Инеж слышит звонкий смех Матти, Каз отпускает её, и она видит, как хохочущий Джаспер подбрасывает маленького Маттиаса на руках. Все они выглядят отвратительно довольными собой.

Только Нина стоит, сложив руки на груди, и смотрит убийственным взглядом на веселящихся воронов.

— На твоем месте, Инеж, я бы сейчас заехала ему коленом в пах, как раз дотянешься, — недобро произносит она. — А если этому карточному неудачнику Матти сейчас оторвет уши, то я даже не расстроюсь! Из-за вас половина стирки насмарку!

Каз приподнимает бровь.

— Мы прошли мимо твоей охраны, фактически убили твою подругу и похитили сына, и все, что тебя заботит — это рассыпанное бельё?

Нина демонстрирует ему раскрытую ладонь, но пальцы её неестественно напряжены и перекрещены:

— Меня заботит то, что я только что чуть не остановила тебе сердце, Бреккер! Не то чтобы это стало большой потерей для мира, но боюсь, буду скучать по твоим несравненным манерам! И благодари Гезена, Джаспер, что к твоим фокусам я уже привыкла! — Нина кидает в его сторону убийственный взгляд.

Инеж, прищурившись, рассматривает Каза. Его появление здесь как всегда неожиданно и необъяснимо. Он хмурится и, поймав её взгляд, неодобрительно качает головой.

Он начинал обучать её с самых азов, заставляя до изнеможения отрабатывать самые простые и подлые приемы. Выпады, пинки, укусы — в ход должно идти всё. На улицах нет ни правил, ни честных дуэлей.

Затем они с Джаспером тренировали её на неожиданные нападения. Каз заставлял отбиваться до последнего. Он возникал будто из-под земли, оказывался за её спиной, заставлял вырываться из жесткого захвата, бить на инстинктах. До тех пор пока она не перестала бояться причинить ему вред. Когда она впервые ударила его до крови, Каз сплюнул кровавую слюну и жутко улыбнулся. Улыбнулся ей. Впервые.

А затем заставил её впервые убить. Это Инеж вспоминать не хочет, но воспоминания о тех первых тренировках пробуждают какой-то небывалый азарт, а ещё она достаточно разозлена.

— Знаешь, Нина, пожалуй, твой совет весьма дельный, — цедит она и начинает обходить чертова Бреккера по кругу. — Как думаешь, Каз, может мне его послушать?..

— Учитывая твои недавние подвиги в этой области, Зеник ещё довольно милосердна, — едко отзывается Каз. — Впрочем, заметно, что собственный корабль на тебя плохо влияет. Ну, давай! Попробуй достать!

Инеж бьет быстро, но Каз мгновенно уходит в сторону, на излете доставая её тростью. Удар совсем слабый, но по предплечью растекается жгучая боль.

— Сломанная рука, — указывает он и небрежно откидывает трость в сторону.

Они кружат друг напротив друга, выжидая удобный момент. Каз двигается куда легче, чем прежде. Исчезло легкое припадание на ногу, по которому Инеж всегда догадывалась о его следующем действии. Ей сейчас это совсем не на руку, но она все равно чувствует всплеск радости за него.

Каз бьет резко, но вполсилы, давая ей уклониться, чтобы в следующий момент пнуть в лодыжку. Инеж успевает отскочить назад и, сделав сальто, оказывается у него за спиной. И не может отказать себе в удовольствии оставить на его пальто четкий отпечаток своего ботинка.

Каз мгновенно оборачивается. Его кулак проходит совсем рядом с её скулой, Инеж успевает отклониться, но недостаточно быстро. Он успевает схватить её за выпавшую из узла косу и, быстро шагнув навстречу, обхватывает локтем за шею.

— Что случилось, капитан Гафа? — он снова шепчет ей на ухо, прижимая её к себе, и шепот этот не язвительный, скорее интригующий. Если бы это был не Каз, она сказала бы, что он флиртует с ней. — С каких пор ты стала так плохо драться?

С тех самых, как поняла, что только в бою тебе плевать на свой страх, хочет ответить Инеж, но конечно не говорит, лишь фыркает. Её беспокоит другое: она неожиданно остро чувствует близость его тела, как он прижимает её к себе. Ощущает спиной его жар, горячее дыхание на шее, его пальцы в неизменных перчатках, касающиеся мочки уха. Ей хочется знать, чувствует ли он то же самое, чувствует ли эту близость, совсем не похожую на пыл драки?

— Представление окончено? — сухо осведомляется Каз.

Разумеется, нет!

Инеж зло сжимает челюсти и вдруг подается бедрами назад, прижимаясь к нему в совсем уж неприличном положении. Каз от неожиданности чуть ослабляет захват, инстинктивно отстраняясь, и она с силой пинает его в здоровую ногу, тут же нагибается и перекидывает его через себя.

Каз отлетает назад, она прыгает следом и, не давая ему подняться, приставляет к его горлу лезвие Санкт-Петра.

— Убит, — она улыбается насмешливо, но взгляд её тревожный и совсем не торжествующий.

— Убита, — Каз легонько постукивает ее по незащищенному животу кончиком собственного ножа. — Что ж, Призрак, не все так плохо, как я думал.

Он не улыбается, дышит тяжело, а глаза темнеют будто штормовое небо. Он поворачивает нож острием к себе, пользуясь прочностью перчаток, и теперь касается её лишь рукоятью, почти неосознанно вычерчивая на ее куртке странные едва ощутимые узоры. Инеж ничего не стоит представить, что это его пальцы скользят по ее телу, и от этой мысли бросает в жар.

Над их головой раздаются редкие громкие хлопки, и Нина язвительно произносит:

— Это было феерично, Бреккер! Надеюсь, ты позаботишься об остатках моей репутации, объяснив моим соседям, что поножовщина на их дворе — всего лишь милая шутка!

— Если тебе поднимут арендную плату, просто переселись в дом купца, — пожимает плечами Каз. — Думаю, он будет счастлив. Твои соседи были удостоены величайшей чести — наблюдать за тренировкой одного героического капитана и прославленного преступника!

— Ты напугал моего сына! — шипит Нина.

— Что-то непохоже, — скептически отзывается Каз, кидая взгляд в сторону Джаспера. Мелкий Хельвар на его руках радостно пищит и пытается хлопать в ладоши. — Кажется, ему передались гены твоего сурового фьерданца.

Нина фыркает, настолько возмущенно, что становится похожа на чихающую кошку, Каз едва заметно усмехается и принимает руку Инеж, поднимаясь с её помощью с земли. Он неторопливо отряхивает пальто, искоса наблюдая, как Нина отбирает у Джаспера сына и прижимает его к себе, а тот поверх её плеча тянется к перламутровой рукоятке револьвера Фахи.

Он сам не может сказать, раздражает его это зрелище или тревожит. В конце концов, это естественный ход вещей: люди взрослеют, обзаводятся любовниками, семьями, детьми, любимыми кошками и прочим балластом привязанностей. Он же не думал, что они все навсегда останутся семнадцатилетними юнцами?

Каз не так уж много знает о взаимоотношениях, но может с уверенностью заключить, что если смерть любовника пережить ещё возможно, то пережить собственного ребенка сможет не каждый, если его, конечно, зовут не Ян Ван Эк. И если он, Каз, не хочет, чтобы его воронов сломали одного за другим, то ему придется думать и об их привязанностях.

В Каттердаме у банд не принято уничтожать членов семьи своего врага. Можешь убить кого-то из банды, можешь разрезать его на кусочки, можешь сделать с ним все, что захочешь, если оказался сильнее, но не трогай его семьи, не трогай женщин и детей, иначе тебе однажды это обязательно припомнят. Причем твои же соратники. Таков неписаный закон улиц, и Каз, по заветам Пера Хаскеля, старается не нарушать его. По крайней мере, без веской нужды.

У пиратов закон другой. Все слабые уничтожаются в первую очередь, а сломить врага значит, приблизиться к победе.

Инеж стоит рядом, прямо, скрестив руки на груди и непокорно вскинув подбородок. Он чувствует на себе её взгляд, задумчивый, тревожный, укоризненный. Каз на неё подчеркнуто не смотрит, боясь, что она разглядит на его лице отголоски так некстати вспыхнувших чувств. Они слишком увлеклись, и тренировка превратилась из бытовой сцены во что-то иное, несвойственное ему и совершенно не предназначенное для чужих глаз.

Ладно, это была дурацкая шутка. Он признает. Вредное влияние Фахи, не иначе.

Он вообще никогда не шутил с ней, а сейчас неожиданно вспомнились те первые месяцы, когда он только выкупил её из борделя. Он знал, что внутри нее кроется та безжалостность, которая позволит ей выжить, которая позволит с лихвой ему отбить вложенные в нее средства, и он был готов вытаскивать её любыми едкими фразами и изматывающими тренировками. Смешно, но кажется, именно тогда Инеж и принадлежала ему всем своим существом, была его преданной тенью, самым верным последователем. Что ж, именно тогда он этого не ценил.

А сейчас он не знает, как вести себя с ней. С каждым днем она будто становится всё дальше, самостоятельнее и уверенней в себе. Теперь её внимание нужно привлекать, теперь она не обязана беспрекословно исполнять его приказы, теперь они стали почти равными. Это ново, это странно, это интригует, но совершенно не помогает.

— Джаспер, зови, — кивает он.

Тот понятливо усмехается и, засунув два пальца в рот, издает громкий переливчатый свист.

Минуту ничего не происходит, только Инеж недоумевающе хмурится, а Зеник устало вздыхает, не в первый раз наблюдая подобную сцену. Слышится дробный топот, и в калитку вбегают двое светловолосых мальчишек с железными ломами наперевес, с ближайшей крыши падает веревка и еще двое с воинственным кличем слетают по ней вниз и застывают в недоумении при виде столь мирной картины.

— Опять провал, ребята! — Джаспер показательно поправляет шляпу револьвером и прокручивает его затейливым финтом. — Вашу подопечную похитили и жестоко убили. Трижды за это время! Чем вы дежурите? Задницами?

Маленькие дрюскели смущенно переглядываются и покаянно опускают головы. Нина издает громкий нарочитый кашель, и мелкие фьерданцы вдруг бледнеют и начинают прятаться друг за друга.

— Эй, мелюзга, вы почему не в школе? — грозно обращается к ним Нина. — Какого черта, Джаспер? Я думала, ты тренируешь молодежь, а не детей! Им ещё пятнадцати нет! Они должны быть на занятиях, а не бегать по улицам! Я так сказала!

Невысокая, закутанная в шаль, с ребенком на руках и корзиной, полной белья, у самых ног, она, тем не менее, вселяет подсознательный страх и кажется грозным вестником скорой бури, заставляя вспомнить байки о сверхспособностях разъяренных сердцебитов.

— Это я велел, — негромко произносит Каз и подходит ближе. — Школа не поможет им выжить, пусть учатся приносить пользу. Сейчас каждый человек на счету.

— Ах вот как? — Нина оборачивается к нему, полыхая праведным гневом. — Я не позволю вырастить их уличными мальчишками! К твоему сведению, школа приносит пользу!

— Понятия не имею, я там не учился, — ровно отзывается Каз. — А теперь послушай меня, Зеник! Эти маленькие дрюскели обучались с семи лет, академических знаний им хватит на то, чтобы прочитать и написать всё, что надо! Но если ты продолжишь в том же духе, то эти желторотые птенцы будут читать друг другу похоронные эпитафии над баржей Жнеца! Они должны выполнять свои функции, для которых и воспитывались, если хотят быть нужными! Поняла?

И больше не слушая возражений Нины, он поворачивается к съежившимся мальчишкам.

— Знаете, кто я?

Они нерешительно кивают, и один из них, самый бойкий и растрепанный, решается подать голос:

— Господин Бреккер, босс Бочки.

— Совершенно верно, — Каз кивает и задумчиво прокручивает в пальцах трость. — Знаете ли вы, что в Каттердаме неважно, откуда ты родом? Из Фьерды, Шухана, Блуждающего острова или с края света — это абсолютно не имеет значения, если ты способен принести другим пользу, если умеешь делать деньги. Здесь можно найти лучшую жизнь, стать кем-то значимым, добиться признания — все, что душе угодно! Однако для этого необходимо только одно... — Трость с острым свистом вонзается в землю. — Выжить! Любой ценой, несмотря ни на что!

— Каз… — начинает Нина, но он не обращает на неё внимания.

— Ваши старшие братья и товарищи были первыми. Они были одни в чужой стране, на чужой территории, они не знали языка. Несколько из них погибли, а те, кто выжили, вернулись за вами! — Каз оглядывает мальчишек с высоты своего роста. — Они выжили, освоились здесь и стали частью этого города, потому что научились приносить пользу. Вы находитесь на моей территории и под моей защитой, поэтому имеете возможность есть каждый день, носиться по улицам и даже посещать эту самую школу, за которую так трясется ваша наставница. Однако все в этом мире имеет свою цену. Моя такова: мне не нужны бесполезные люди, либо мне выгодно иметь с вами дело, либо… — Каз делает паузу, — вы становитесь лишними. Лишние люди в Каттердаме не выживают.

Мальчишки неуверенно переглядываются.

— Это задание вам кажется забавой, очередной тренировкой, чем-то несерьёзным, — Каз постукивает пальцами по клюву ворона. — Между тем, ваша наставница — это всё, что отделяет вас от того ада и грязи, которой кишат улицы Каттердама. Она — ваша единственная надежда не окунуться туда с головой, не сгнить в канаве с перерезанным горлом, не попасть в бордель, ублажая мерзких стариков. Одна тонкая нить, одна чужая жизнь отделяет вас от этой судьбы! Без неё вы здесь никому не нужны, и больше никто за вас не вступится. Помните это! Вы меня поняли?

Белобрысые головы кивают почти синхронно.

— А сейчас извинитесь перед ней, — говорит Каз. — И перед своими братьями, которые в одночасье могут потерять всё из-за вашей безалаберности. И если хоть один из вас ещё раз ослушается Джаспера Фахи, вы будете иметь дело уже лично со мной. Все понятно?

Нина смотрит на него очень недовольно, но не спорит. Каз не в первый раз говорит с её птенцами в таком тоне. Эти новенькие мальчишки уже тихие, спокойные. Сейчас Каз просто говорит.

Когда в первый год она столкнулась с отпором не испуганных фьерданских мальчишек, а полноценных неуправляемых подростков-дрюскелей, не признающих мнение женщины, тем более беременной и беззащитной, и была готова опустить руки, то совершенно неожиданно к ней на помощь пришел всё тот же Каз.

При желании он мог быть очень убедительным, и в тот раз одними разговорами не обошлось. Когда один из юношей, Майло, попытался напасть, Каз избил его до полусмерти, сломав рабочую руку, а затем притащил к ней и веско повторил, что она, Нина, — единственная, кто в этом городе сможет и согласится его вылечить. Особенно бесплатно.

Майло сам по себе был проблемным, Нина поначалу думала, что с ним в конце концов все же придется расстаться, но отчего-то именно Майло первым чем-то приглянулся Джасперу: то ли меткими руками, то ли собственной упертостью. Именно Джаспер разглядел под этим озлобленным упрямством и задиристостью какой-то потенциал, и вскоре обнаружилось, что эта упертость помогает Майло раз за разом попадать в цель, какой бы сложной Джаспер её ни делал. Это помогло, и заносчивый фьерданский юнец неожиданно угомонился и до сих пор оставался одним из любимых учеников Джаспера. Благоприобретенные навыки тоже оказались не лишними, и сейчас Майло вполне легально работал в охране клуба Воронов.

В один прекрасный день Нина с удивлением обнаружила, что Джаспер действительно всерьез начал тренировать её Птенцов, обучая их стрельбе из всего, что в принципе способно стрелять. Через некоторое время к нему присоединился Уайлен. Его тоже частенько можно было увидеть в Гнезде, серьезно объясняющего, как заложить заряд и при этом не подорваться самому.

Стоило ли сомневаться, что Каз найдет свою выгоду во всем? И возможность увеличить свою банду до маленькой хорошо обученной армии он упускать определенно не собирался.

— Простите, Нина!

— Простите, наставница!

— Мы не подведем вас, Приа Зара!

— Я не сержусь, — отвечает она. — Все хорошо, хотя то, что вы пропускаете вечерние занятия, я не одобряю! Имейте в виду! Джаспер, ты закончил с ними? Тогда бегите домой!

— Мы ещё поговорим завтра, проверку вы не прошли, — строго отзывается Джаспер. — Но пока свободны!

Птенцы коротко кивают, разворачиваются по-военному четко и пускаются бегом. Хлопает калитка, и двор мигом становится просторнее.

Нина спускает Матти на землю, но продолжает крепко держать его за руку, и укоризненно оглядывается на Каза.

— Они ещё дети, ты к ним слишком суров.

— Они должны ценить то, что у них есть, — отвечает он и, наклонившись к ней, тихо добавляет. — Я тоже был ненужным ребенком на этих улицах, Нина! Если бы у меня в то время была ты, то, возможно, вся моя жизнь сложилась бы по-другому. Поэтому они не смеют подвести тебя! У них нет такого права. По глупости или беззаботности, меня не волнуют оправдания. Ты взяла на себя ответственность за этих птенцов, ты решила дать им здесь дом. И я не позволю им об этом забыть!

— Демжин, как есть, — она качает головой, польщенная и возмущенная одновременно. — А если по существу, Каз, зачем ты пришел сюда сегодня?

— Меня как раз позвали накануне, — Каз насмешливо косится на Инеж.

— Когда я предлагала тебе пойти со мной, я не предполагала, что ты расценишь это как приглашение приставить нож к моему горлу, — Инеж подходит ближе, отвечая ему такой же усмешкой. — Зачем ты пришел?

— Занести подарок для мелкого Хельвара, разумеется, зачем же ещё, — Каз щелкает пальцами и в руке у него появляется изящная деревянная фигурка волка на шнурке, он садится на корточки и протягивает его Матти. — Держи! Дядя Джаспер научит тебя свистеть, когда того требует ситуация. Верно, Джаспер?

— О Гезен, пощади мои уши! — трагически бормочет тот, но кивает.

— Зачем?.. — Инеж косится на Каза с подозрением.

— Для ножа он ещё мал, — охотно поясняет Каз. — А ребенка редко кто-то принимает всерьёз, — он поднимается на ноги. — Кстати, Зеник, собирайся! Ты переезжаешь!

— Что прости? — Нина открывает рот. — С какой это стати?

— Куда — выбирай сама: в Клепку или к купцу, но ближайшую неделю здесь тебя быть не должно! — невозмутимо продолжает Каз. — Я уже посмотрел сегодня на твою защиту, а толковый сердцебит мне ещё нужен. Причем сегодня же вечером.

Инеж хмыкает и, оценив лицо Нины, делает быстрый шаг назад. Джаспер присоединяется к ней, готовясь насладиться никогда не надоедающим зрелищем — перепалкой Бреккера и Зеник.

— Десять крюге на Нину, — шепчет он ей на ухо.

— Все равно же проиграешь, — фыркает Инеж, и они втихомолку ударяют по рукам.

— Мое мнение в расчет взять не хочешь? Я никуда не перееду, Каз! Мой дом здесь! Я не хочу, чтобы мой сын жил в Бочке! — Нина грозно сверкает глазами. — Птенцы смогут обеспечить нашу безопасность!

Каз смеривает её тяжелым взглядом:

— Отлично, Зеник! Значит, если мне пришлют твой отрезанный палец, то я просто могу выкинуть его в окно?

— Кто бы выкинул в окно твой острый язык, — морщится Нина. — Ты когда рот открываешь, у тебя там яд не капает, нет?

Инеж толкает Джаспера локтем, и тот, тяжело вздыхая, лезет в карман за монетой.

* * *

Все не ладится, рассыпается в руках. Уайлен едва успевает подхватить пробирку с ртутью, прежде она скатывается со стола, и тут же опрокидывает коробку со специальным порошком. Тот рассыпается по полу мастерской серой пепельной массой.

В воздухе остро и мерзко пахнет серой. Священнослужители говорят, что так пахнет в аду. Уайлен редко сталкивается с ними, но при случае готов заверить, что большего ада, чем может создать их бренная земля, им просто не придумать. Достаточно посетить алхимический район, или кожевенный.

Один из них ему как раз вскоре предстоит навестить. И чуточку кое-что там подорвать. Чтобы работать со взрывчаткой, нужные твердые спокойные руки, нужна отрешенность и уверенность. А именно её у него, Уайлена, как раз и не наблюдается. Он волнуется, злится и портит все, к чему прикоснется.

На столе лежит очередное письмо, которое заставляет его всякий раз кривиться от отвращения, но и выбросить его он не в силах. Это как корочка на ране: мерзко, отвратительно, больно, но ты не в силах остановиться и касаешься её опять и опять. Отец все никак не успокоится, он продолжает писать даже из Хеллгейта.

Уайлену давно стоило бы запретить давать ему письменные принадлежности, но он ограничивается требованием обязательной проверки и перлюстрации. Письма давно уже перестали сочиться ядом. Первое Джаспер попросту бросил в камин, едва пробежав глазами, а затем решительно затянул Уайлена в поцелуй, заставляя забыть о холодном омерзении, сжавшем сердце при виде конверта со знакомым почерком на обороте. Следующие девять писем постигла та же участь, только сжигал их уже сам Уайлен, даже не вскрывая.

Десятое Уайлен, собравшись с духом, украдкой вынес за пазухой, и мальчишка-школьник за монетку прочитал ему его вслух. Уайлен слушал его, прикрыв глаза и опершись спиной о решетчатую парковую ограду. Отец сидел в Хеллгейте уже два года. Он по-прежнему считал своего сына никчемным, но он… скучал. Не по Уайлену, разумеется. Скучал по делам, по торговле, по биржевым сделкам. Он анализировал новостные сводки, предсказывал рост цен, пространно размышлял о ситуации на рынке.

Самым мучительным оказалось осознание и признание его правоты. Отец утверждал, что акции на соль упадут, и вкладываться в них рискнет лишь ничего не понимающий в бирже идиот. Уайлен до сих пор не был уверен, не сливает ли кто-то из компании ему информацию обо всем происходящем. Сам он в соль не вкладывался, а вот Джаспер собирался попробовать и рискнуть.

Уайлен маялся целый вечер, но в конце концов, попросил этого не делать. Джаспер удивился такой упертости, но спорить не стал и забрал средства. А на следующее утро финансовая пирамида рухнула, унося с собой все вложенные сбережения вкладчиков. В тот день Уайлен почувствовал на языке горький привкус предательства. Джасперу про письмо отца он так и не сказал.

Не говорит и сейчас. Ни Джасперу, ни матери. Единственным, с кем он этим однажды поделился, стал как ни странно Каз. Выслушав сбивчивый рассказ Уайлена, он лишь без особого удивления хмыкнул:

— Значит, используй это, как полезный ресурс. Хоть какая-то польза лучше, чем пустое нытьё. Почувствуешь благодарность, можешь слегка улучшить ему условия. Впрочем, дело твоё.

Благодарности Уайлен так и не почувствовал, но совету последовал. Не сразу, не явно, но зимой отца перевели в камеру потеплее и позволили заказывать себе книги.

От самого себя становилось тошно: словно помогая отцу или следуя его советам, он предавал мать, Джаспера и самого себя. Уайлен и не подозревал, сколько демонов и сомнений таится в его душе. Три года назад ему было просто не до этого, главное было выжить. Он не думал и не вспоминал. Несколько лет спокойной жизни пробудили старые кошмары, и теперь Уайлен тонет в них, не в силах вынырнуть на поверхность.

Пару лет он пытался избегать обратной стороны закона и не особо хотел связываться с делами Каза, а последнее время вдруг стало все равно. Напротив, теперь он рад пойти на дело сам. Там получается очистить разум и не думать. Просто не думать.

Кто-то осторожно скребется и сидящий на полу Уайлен вскидывает голову.

— Кто там? Джас, ты?

В дверь опасливо просовывается белокурая кудрявая голова, и Малена смущенно переминается с ноги на ногу.

— Простите, если помешала. Я просто грохот услышала...

— Все нормально, я как раз собирал, — Уайлен кивает на нетронутый порошок. — Уронил случайно. Хочешь, заходи!

— А можно? — девочка радостно улыбается.

— Иначе бы не звал, — Уайлен пожимает плечами и, спохватившись, возвращает на лицо улыбку. — Правда, у меня тут творческий бардак…

— Я на корабле ещё и не такое видела, — доверительно делится Малена и осторожно по стеночке обходит посверкивающий порошок. — А что это?

— Металлические опилки, нужны для опытов, — Уайлен с любопытством рассматривает свою неожиданную собеседницу. — И да, зови меня Уайлен. Можно просто Уай.

Девочка встречает его взгляд смело, открыто. Ещё и брови приподнимает, мол, смотри, сколько влезет, я такая, какая есть. Это ему нравится, он хотел бы и сам иметь столько смелости и спокойствия.

Беловолосая, белобровая, с широким характерно земенским носом и раскосыми шуханскими глазами, смешная и непосредственная, она ухитряется искренне стесняться и дерзить одновременно. У неё тонкий звонкий голосок, тонкие руки и длинные ноги, похожие на птичьи лапки. Не зря Инеж называет её птичкой-Маленой.

Уайлен спохватывается, вспоминая о вежливости, и делает попытку подняться на ноги, но не успевает, потому что Малена без малейших сомнений усаживается на пол напротив него и обводит мастерскую восхищенным взглядом.

— Так ты правда с корабля? Тебе не скучно тут? — спрашивает он. — Прости, из меня, наверное, плохой хозяин. Я просто…

Просто забыл про неё. Привык к тому, что Инеж со своими делами разбирается сама, а редкими светскими гостями занимается мать.

— Мне не скучно, я люблю тишину, — легко отмахивается Малена. — Правда, и людей люблю тоже. Здесь хороший дом, — она поднимает лицо к потолку. — Тихий. Я редко бывала в тихих домах.

— Ты…

— Я с одиннадцати лет кочую, — Малена улыбается, обнажая белые зубы. — Или с десяти, как работорговцы угнали из Равки. Так что я видела много домов. Твой очень хороший!

В целом, Уайлен догадывается, что это были за дома и что с ней в них делали, поэтому развивать эту тему ему кажется бесчеловечным. Инеж ненавидит свое прошлое, и он вполне способен её понять.

— Здесь иногда бывает весело, устраиваем музыкальные вечера, — говорит он. — Моя мать красиво поет. Вы же уже познакомились?

— Конечно! — Малена кивает. — Госпожа Хендрикс очень милая…

— А что так неуверенно? — с улыбкой интересуется Уайлен.

— Ничего, простите! — Малена опускает голову и как будто вжимает её в плечи, словно он её сейчас ударит. — Я ничего такого не хотела сказать! Правда!

Уайлену знакомы и эти жесты, и этот тон. Примерно до шестнадцати лет он вел себя так же.

— Во-первых, давай обратно на ты, а во-вторых, я просто пошутил, — миролюбиво говорит он. — Я и сам прекрасно знаю, что моя мама иногда слишком упирает на этикет. Это просто реакция на чужих людей. Если вы познакомитесь поближе, то увидишь, она действительно замечательная!

Малена смотрит на него недоверчиво, искоса. Уайлен не хочет пугать её ещё больше, но он правда не знает, что с ней делать. Джаспер справился бы куда лучше, он умеет не пугать, умеет располагать к себе. Уайлен же до сих пор стороной обходит все эти светские переглядки на редких приемах, прячась за прочной броней этикета. С Маленой этикет не поможет, это он уже знает точно. А подругу — про себя он мысленно именует её сестрёнкой — Инеж, он бы никогда не пожелал обидеть или испугать, даже случайно.

Как бы на его месте поступил Джаспер? Точно, он бы отвлек! Шуткой или каким-нибудь фокусом, заодно отвлекся бы и сам.

— Знаешь, хочу показать тебе одну красивую вещь, — Уайлен подмигивает испуганной девочке. — А потом за это поможешь мне убрать вот это безобразие! — он кивает на рассыпанные опилки. — Не волнуйся, за веником бежать не придется!

Он легко поднимается на ноги и начинает пододвигать к себе реторты. Конечно, стоило бы надеть защитные очки, но он справится и без них. Это не опасная штука. А вот скрипучие кожаные перчатки придется все равно натянуть.

— Любишь цветы? — спрашивает он, сосредоточенно отмеряя капли стеклянной трубочкой в пробирку.

— Люблю, — что бы не подумала Малена про его намерения в начале, она успокаивается, подбирается поближе, кладет подбородок на ладони с противоположной стороны стола и с интересом наблюдает, как двигаются его руки. — Я ещё и молнии люблю. А правда, что алхимики могут создавать молнии?

Поза её Уайлену совершенно не нравится, Джаспера бы он уже давно согнал оттуда. Возможно, даже тумаком. Ну да ладно, кислоты у него там вроде не разлито, а сам стол большой. Если что, до Малены не достанет.

Молнии? Что ж, можно и молнии, это ещё проще. Только чуточку опаснее — перчатки точно лишними не будут.

— Про алхимиков не знаю, но химия может очень многое, — отвечает он, отсыпая горсть кристаллов в чашку. — Например создать особенный цветок для особенной девочки! Смотри!

Он роняет на кристаллы несколько капель из пробирки, и в чаше вспыхивает яркое пламя, оно искрится, переливается разными цветами, причудливо изгибается причудливыми завитками, действительно похожими на диковинные лепестки.

Пламя отражается в широко раскрытых глазах Малены, она восторженно открывает рот и зачарованно тянет руку к огненному цветку, но Уайлен успевает мягко отвести её в сторону.

— Нравится?

— Очень! — выдыхает Малена и неожиданно добавляет. — Корабль горел так же…

Уайлен чуть не роняет пробирку.

— Какой корабль?

— Моего прошлого хозяина, назывался “Золотая Лилия”, — Малена поднимает на Уайлена свои светлые глаза и с пугающей честностью признается. — Я его ненавидела!

— Представляю, — бормочет Уайлен, не зная, что сказать ещё.

— Когда они схватили капитана Гафа, они собирались мучить её до тех пор, пока от неё не останется бесполезный кусок мяса, говорили, что пришлют её голову одному ублюдку, который так насолил им. Они называли его Грязные Руки. Я думала, что она ненавидит его, что это он сдал её им, а она молилась. Молилась за него, чтобы он не узнал... — Малена переводит взгляд на постепенно успокаивающееся пламя и дрожит словно от холода. — Я тогда впервые убила. Я раньше думала, что не смогу, не взбунтуюсь, что просто приспособлюсь. Придумывала себе прекрасного принца, который однажды приплывет и освободит меня. А приплыла капитан Гафа…

— Инеж поймали работорговцы?..

— Она пришла к нам сама, мой хозяин обманул её. Он часто это делал, — Малена пожимает плечами. — Он отравил её и хотел… — она замолкает. — Хотел сделать с ней, что делал со мной, прямо там.

Уайлен отчаянно нуждается в Джаспере или матери прямо сейчас. Он не знает, что ему делать, что говорить… Что тут вообще можно сказать?

— Во сколько лет ты убил впервые? — неожиданно спрашивает Малена.

— Не знаю, — Уайлен смотрит, как пламя оборачивается искрящейся горсткой пепла. — В семнадцать, возможно. Может, раньше, когда начал делать взрывчатку. Может, это и косвенное убийство, но менее смертельным оно от этого не становится. Ты убила его, своего хозяина?

— Нет, стража, который охранял капитана Гафа. Воткнула нож ему в спину, — Малена тянет себя за прядь волос, та выскакивает из пальцев и скручивается маленькой пружинкой. — Мой хозяин не знал, что это я могу лишить его сил, поэтому он отложил расправу на сутки. Капитан Гафа сбежала и взяла меня с собой. Она — моя талахаси! — добавляет она с гордостью.

— Кто?

— Капитан Гафа подарила мне свободу, а я поклялась ей в верности. В Новом Земе есть такая традиция, — Малена произносит это очень серьёзно. — Тот, кто признает своего талахаси, обязуется принять на себя его смерть без малейших сомнений. Правда, это больше распространено на севере, потому что там очень затейливые казни. Поэтому честно говоря, я очень рада, что мы его покинули, — признается она. — Все-таки здешние способы убийства много быстрее и безболезненней.

— Это аргумент, — соглашается Уайлен.

Он осторожно убирает пепел, оставшийся от цветка, и тихо выдыхает. Собственные проблемы кажутся уже совсем не такими значимыми. И ему искренне жаль эту смелую, неунывающую девочку. Она не заслужила такой судьбы, никто из них не заслужил.

— Сделаешь молнии? — Малена лукаво склоняет голову на плечо и кидает на него просительный взгляд из-под светлых ресниц. Настолько по-детски очаровательно, что не верится, что только что эта же девочка рассказывала ему о своем прошлом.

— Это не совсем те молнии, которые в небе, — поясняет Уайлен. — Там электричество, а здесь просто химическая реакция. Но выглядит похоже. Отойди от стола, пожалуйста! Если это попадет на кожу, то оставит очень сильный ожог, — он демонстрирует ей пузырек брома. — Зато если опустить в него вот эти стружки…

Он осторожно переливает часть жидкости из пузырька в пробирку и щипцами роняет туда несколько металлических стружек.

— Получатся молнии!

Это, конечно, не настоящие молнии, но в пробирке начинается настоящая гроза, сверкают ослепительные вспышки, бушует багровое море, закручиваются смертоносные смерчи. Не хватает только горящего корабля, который подчиняется этому шторму, пылает где-то там, в самой его глубине, и растворяется в нем, забирая с собой все воспоминания.

Малена покорена, в её глазах блестят грозовые отблески и, кажется, она уже вовсе не помнит о недавнем своем рассказе:

— Ты настоящий волшебник, знаешь?

— Кое-что могу, — Уайлен усмехается и впервые смотрит на лежащий на краю стола конверт без страха.

На душе у него в кои-то веки спокойно и руки больше не дрожат. Теперь он уверен: он справится.

Он никого не подведет сегодня.

Они возвращаются, когда вечер уже полновластно вступает в свои права. Только вдвоём. Она и Каз.

Нина категорически отказывается менять место проживания на ночь глядя, угрожая, что в противном случае поселится в Клепке, конкретно на чердаке Каза, раз уж он сам разрешил ей выбирать. И поэтому Джаспер уходит в Гнездо, чтобы выбрать самых толковых птенцов и поставить их в охрану. Дома вопреки утренним словам он сегодня не появится. У него на эту ночь большие планы.

Когда они с Казом серьезно кивают друг другу на прощание, словно понимают что-то без слов, Инеж с тревогой смотрит вслед его длинногой долговязой фигуре. Джаспер бывает так молчалив и спокоен, лишь когда на кону стоит что-то немыслимо опасное. С таким лицом гимнасты выходят выполнять по-настоящему смертельный номер, и даже улыбаясь публике, они полностью погружены в себя.

Что за склад с фьерданским оружием, что Уайлен готов сам идти на дело и лично закладывать взрывчатку? Он ведь умеет рассчитывать заряд так, чтобы его мог заложить любой и не пострадать. Значит, это что-то нетривиальное, и Каз это знает. И Каз уверен, что Джаспер справится.

Это единственное, что немного утешает трепещущую в сердце тревогу и ощущение, что она уже не часть их вороньего братства. Обычно именно она знала обо всех планах Каза, куда больше, чем даже Джаспер. Теперь же она лишь наблюдает со стороны за процессами, которые спокойно и уверенно протекают без неё и в ней не нуждаются.

Пусть Матти и обожает её, пусть и Нина рада её видеть, но к тем же Птенцам Инеж не имеет практически никакого отношения, даже не понимает тонкостей. Их воспитанием занимались Каз и Нина, обучали Уайлен и Джас. Здесь она совсем чужая.

И все ещё, несмотря ни на что, до невозможности своя.

Вороны странным образом сроднились за эти года. Фьерда накрепко спаяла их друг с другом, слила воедино извилистые ручейки их одиноких жалких жизней.

Инеж чувствует искреннюю гордость за тех Воронов, какими они стали. Как бы Каз ни отрицал это, но не всё в этом мире он делает ради выгоды. По крайней мере, денежной. Ему никогда не нравились порядки при Пере Хаскеле, и он потихоньку незаметно внедряет свои, куда более гуманные и человечные, тщательно замаскированные цинизмом и железной дисциплиной. Каз добивается своего без громких красивых слов, а лишь четко просчитывая баланс между выгодой и перспективой.

Она идет чуть поодаль и не сводит сияющих глаз с его мрачной замкнутой фигуры. Каз опирается по привычке на трость, но походка его куда легче, чем прежде. Малена вряд ли до конца залечила старую травму, но хотя бы смогла убрать боль. И это хорошо.

В конце концов, он оборачивается:

— Что?

Инеж вопросительно приподнимает брови.

— Ты так смотришь…

— Как?

— Как будто опасаешься за мое душевное здоровье, — хмыкает Каз. — Зеник не понимает, что скоро про беспечные прогулки по улицам придется забыть. На месяц точно.

— Я просто на тебя смотрю, — Инеж улыбается краешком рта. — Мне это нравится. Почему перемещение по городу станет опасным, Каз?

Вместо ответа Каз задумчиво оглядывает крыши, кидает быстрый взгляд по сторонам и неожиданно сворачивает в узкий проулок и манит её за собой.

— Идёшь?

— А у меня есть выбор? — шутливо интересуется она.

Каз поворачивает к ней голову и серьезно смотрит на неё:

— У тебя он есть всегда, — веско произносит он. — Мы пойдём в неприятное место. Или не пойдём, если не захочешь.

— Неприятные места — уже моя прямая профессия, — усмехается Инеж. — Пошли. И ответь на вопрос!

— Помнишь, что я когда-то пообещал тебе?

— Нет, — недоумевающе отзывается Инеж, пригибая голову, когда они проходят под каким-то слишком низко нависающим балкончиком.

— Значит, вспомнишь, когда я начну его исполнять, — заключает Каз и вновь замолкает.

Инеж больше не допытывается — все равно бесполезно. Они петляют по узким переулкам Бочки, которые Каз знает как свои пять пальцев. Инеж лучше ориентируется в путях, пролегающих через чужие чердаки.

Красноватое свечение впереди заставляет её насторожиться, а затем Каз отстраняется, открывая ей обзор на слишком хорошо знакомую ей улицу, до боли, до омерзения знакомую. Сердце ёкает, и Инеж отчаянно оглядывается на Каза, в надежде уловить на его лице хоть какую-то подсказку, почему он привел её именно сюда.

На мгновение мелькает паническая мысль, что он пришел отказаться от неё, вернуть её, как невыгодную инвестицию, не оправдавшую вложений. Инеж усилием воли заставляет эти мысли исчезнуть из её головы, на мгновение прикрывает глаза, но это не помогает: вывеска борделя Танте Хелен будто бы выжжена на обратных сторонах её век.

— Я предупреждал, что место неприятное, — негромко говорит Каз. — Не бойся, она больше не опасна. По крайней мере, для тебя.

— Зачем мы здесь? — голос неприятно охрипший, и Инеж пытается незаметно прочистить горло. — Каз?..

— Однажды я пообещал, что мы вместе очистим Каттердам от рабства, — ровно произносит Каз, смотря куда-то мимо неё, и по лицу его скачут красные отблески уличной иллюминации. — Я сделаю это. Я буду рад, если ты присоединишься ко мне.

— Я… — Инеж даже не знает, что сказать.

— Хелен недавно закупила новых девушек, она уже не так популярна как раньше, но не утонула, старая мурена, — продолжает Каз. — Надо выяснить, у кого она их купила. У неё очень тесные связи с работорговцами в Каттердаме, и она знает все выходы на них. Думаю, что и информацию сливает она же. Ты спрашивала, почему в Каттердаме станет опасно? Потому что я начинаю войну! Я вычищу из этого города всех, кто сотрудничает с работорговцами, и теперь у меня для этого есть все средства! Я не оставлю в покое никого. И начну я с одной нашей старой знакомой...

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Инеж сглатывает.

— Ничего. Сам сделаю, — Каз ловит её взгляд. — Но я бы хотел бы, чтобы ты после того, как я утихомирю Хелен, поговорила с теми девушками. Тех, кому меньше шестнадцати, оттуда надо убрать, насчет остальных решишь сама.

Инеж смотрит на него широко раскрытыми глазами, и Каз прикусывает край губы, отводя взгляд, а затем и вовсе отворачиваясь. Инеж знает, что так у него выражается смущение, и вначале испуганно замершее сердце начинается биться все быстрее от восторга.

— Если не хочешь…

— Хочу! — перебивает она. — И я хочу навестить Хелен вместе с тобой! Нам найдется, о чем потолковать!

— Думаю, она будет в восторге, — Каз ухмыляется недобро, с предвкушением.

На лице его явственно читается облегчение, словно он до последнего боялся, что Инеж не согласится.

— Когда?

Каз косится на часы.

— Не сейчас. Я хочу показать тебе ещё кое-что. Это место приятнее.

* * *

Вечернее солнце золотит купола, лучи его рассыпаются по белому известняку стен. Инеж завороженно рассматривает небольшую белую церковь и не может отвести глаз: строгие плавные формы притягивают взгляд. Эта церковь необычна уже тем, что буквально втиснута между домов. Перед ней нет ни площади, ни какого-то пространства, её приоткрытые двери ведут прямиком на полупустую улицу.

На ней нет практически никаких украшений, лишь снежная белизна да полоса изразцов с изображениями рыб — главного символа Керчии.

— Церковь имени святой Магдалены, — тихо говорит Каз. — Она покровительствует морякам и дарует прощение сбившимся с пути.

— А как же Гезен?

— Здесь и исповедуют его веру, святая Магдалена — это просто название, чтоб отличать от других таких же, — Каз переходит на деловой тон. — Но считается, что этой церкви она отдает особое предпочтение и благоволит своим прихожанам.

— Ты же не веришь в святых, — хмыкает Инеж. Сложно представить Каза, вдруг проникнувшегося религиозными настроениями.

— Главное, что другие верят, — он подмигивает и вновь устремляет сосредоточенный взгляд на церковь.

— Из борделя и сразу в церковь, да ты и впрямь человек контрастов! — весело усмехается она и прислоняется к стене, ощущая плечом его плечо.

— Неважно, каким путем идет твое бренное тело, если в итоге этот путь приводит тебя к просветлению, — откликается Каз. — Так говорил священник в тех местах, где я вырос. Эти слова я часто вспоминал.

Инеж старается сдержать улыбку, но она все равно проскальзывает на краешки губ. Каз редко говорит о себе или своем прошлом. Пожалуй, больше всего он рассказал Пекке Роллинсу в свое время, а она, Инеж, тогда просто оказалась рядом.

— Он, к счастью, не уточнял, каким именно должно быть просветление, — Каз оборачивается к ней и задорно усмехается. — Я предпочитал толковать в зависимости от ситуации.

— И какие же ситуации приносят тебе чувство просветления? — Инеж подается к нему чуть ближе.

Её взгляд лукав и добр одновременно, солнечные лучи подсвечивают волосы темным золотом, и Казу на мгновение кажется, что он говорит с той самой святой, в которую он не верит, но которая отчего-то даровала прощение именно ему.

— Обычно когда срываю большой куш, — отвечает он честно. — Но бывают и другие...

Например, когда она улыбается так, как сейчас, когда её глаза наполнены огнем, когда она готова быть рядом с ним, несмотря на обретенную свободу и его собственную броню.

Звонит вечерний колокол, и он замечает, как из небольшой двери в стороне от главных деревянных, покрытых затейливой росписью дверей выходят двое: священник в полотняной светлой рясе и небезызвестный ему господин из торгового совета.

— Смотри! — он слегка толкает Инеж в плечо. — Видишь вон того человека? Знаешь его?

Инеж щурится, пытаясь рассмотреть залепленные солнцем фигуры, а затем уверенно кивает.

— Кридс… он из торгового совета, верно?

— Да, это единственное место, в котором он бывает регулярно. Я хотел показать тебе его.

— А я-то думала, церковь, — нарочито обиженным голосом отзывается Инеж.

— Это приятное приложение, — отмахивается Каз. — Мне нужна твоя помощь, Инеж! Мне нужен паук! Самый искусный и умелый, которого я знаю! Мне нужны все тайны этого человека! Все, которые только возможно вытащить! А я уверен, что их у него хватает.

— Пока он выглядит довольно мирно, — замечает Инеж. — Какой срок?

— Ты согласна?

Она коротко кивает и смотрит на Кридса уже иным профессиональным и цепким взглядом.

— Так быстро, как сможешь, — говорит Каз и неуютно поводит плечами. — Он знает о тебе, и обо мне, о всех нас… Я же не могу его разгадать.

— Он опасен?

— Да, — без раздумий откликается Каз и, подумав, добавляет. — Он не как Ван Эк, но я не понимаю, что он хочет.

— Узнаем, — Инеж осторожно касается своим рукавом его, оказывая поддержку и не допуская телесного контакта. Каз поворачивает голову и вдыхает запах её волос. Он готов стоять так вечно.

Кридс успевает спуститься по ступенькам и неспешно направиться вниз по улице. У него странная походка: так идут, когда хотят смешаться с толпой. А вот когда толпы нет, то походка становится неловкой, выделяется и привлекает внимание. Каз недоумевающе хмурится, но задуматься об это странности не успевает. Инеж дергает его за рукав.

— Что?

— Подойдем поближе? — просительно говорит она. — Она такая красивая, я хочу посмотреть!

Это странно, она ведь может посмотреть и потом, без него. Наверняка это будет даже приятнее, никто не будет отпускать язвительные комментарии, от которых он, Каз, точно не сумеет удержаться. Каждый раз когда она восхищается чем-то святым или величественным, его будто что-то дергает за язык, чтобы охладить её чувства, отрезвить, или же… просто напомнить, что он рядом.

Кридс уже успевает скрыться за поворотом, поэтому Каз лишь коротко кивает и следует за ней. Его давно уже не привлекают архитектурные изыски, а церковные и подавно, но возможность наблюдать за восхищенной Инеж, зачарованно касающейся пальцами белого шершавого, пористого камня, отдается в сердце неожиданной нечаянной радостью.

Бело-синие изразцы повествуют о море, омывающем белые берега из известняка, которыми ещё издалека привлекает корабли Керчия. Каз рассматривает их со смешанными чувствами. Он ввязался в опасную игру, сам привел врага к их берегам, но он не позволит никому диктовать условия его стране. Он никому не отдаст Керчию. И Каттердам. И Инеж…

Колокол вдруг разражается радостным переливчатым звоном, двери распахиваются, и внезапно они с Инеж оказываются в окружении разряженной веселящейся толпы. Каз неосознанно делает шаг вперед, прикрывая Инеж собой, но после, поняв, с чем они столкнулись, раздраженно выдыхает и расслабляется.

Свадьба. Обыкновенная городская свадьба зажиточных мещан, наполненная запахом женских духов, свежей морской рыбы и церковных благовоний, летящими во все стороны лепестками, шуршанием женских юбок и звоном многочисленных бус из бисера и жемчуга. Всего, что так любит и чем славится Керчия.

Каз оглядывается и видит, как одна смешливая горожанка надевает на голову Инеж цветочный венец, наподобие своего, сплетенного из миртовых веточек и украшенного яркими цветками. Инеж выглядит забавно растерянной и вместе с тем до странного юной, почти девочкой.

Что-то касается его воротника, и все та же смеющаяся женщина накидывает ему на плечи широкую полотняную ленту, расшитую синими прямоугольными узорами. Дурацкий праздничный атрибут. Даже самый страшный взгляд Каза не действует на окружающих его веселящихся людей, а устраивать сцену ему кажется излишним, поэтому он ограничивается тем, что подхватывает Инеж под локоть и увлекает в сторону от толпы.

— Молодая госпожа! — какой-то старик хватает Инеж за руку, и Казу поневоле приходится остановиться. — Хотите погадать? — он протягивает ей ладонь, на которой лежат два стеклянных шарика — красный и ярко-голубой, искрящийся в последних солнечных лучах. — Закройте глаза и выберите один!

— Зачем? — Инеж оглядывается на Каза, и он нетерпеливо кивает. Чем быстрее они отделаются, тем лучше.

— От него будет зависеть ваша судьба, — серьёзно отвечает старик. — Голубой означает соединение любящих сердец, а красный — путь, предначертанный вашим разумом. Ну же, выбирайте! А вы, молодой человек, не подглядывайте!

— Во имя Гезена, возьми уже какой-нибудь, — бормочет Каз, отворачиваясь и чувствуя себя на редкость глупо.

Инеж на мгновение замирает, нерешительно водя рукой над чужой ладонью, а затем закрывает глаза и нашаривает кончиками пальцев прохладную скользкую поверхность и сжимает ладонь.

— Не смотрите сейчас, — предупреждает старик. — А вы, молодой человек, не желаете испытать судьбу?

— Нет, — мрачно огрызается Каз. — Мы спешим и уже опаздываем!

— О, тогда я погадаю за вас! — старик с неожиданной ловкостью и быстротой дотягивается до Каза и роняет что-то в карман его пальто. — Идите с миром!

— И вы… — Инеж утягивает Каза, прежде чем он расщедрится на ответную любезность.

Судя по его лицу, он скорее готов употребить глагол “покойтесь”.

Они отходят достаточно далеко от празднества, чтобы наконец замедлить шаг. Каз раздраженно стягивает с шеи праздничную ленту. Инеж со скрытым сожалением вздыхает: как ни странно традиционные керчийские цвета Казу безмерно подходят, делают его лицо более молодым и светлым. Она невольно представляет его в традиционных керчийских одеждах: ей всегда нравилась эта простая светлая ткань ниспадающих до земли туник, где лишь подол расшит традиционными узорами из синих и золотых нитей.

Керчия — страна моря и соли, в душе своей простая и радушная она распахивает свои объятия любому, кто ищет лучшей доли. И пусть объятия эти иногда душат и ломают ребра, но именно здесь любой может стать кем захочет, не опираясь на свое происхождение. Изначально Керчия была всего лишь одиноким перевалочным портом на пустынном бесплодном острове, но она стала главным торговым посредником для всего их мира. Инеж не может не восхищаться этой страной, сколько бы боли не причинил ей отдельный её город.

— Что? — спрашивает она, замечая его пристальный задумчивый взгляд.

Вместо ответа он протягивает руку и вынимает из её волос одинокий цветок. Мягкие лепестки с тихим шелестом колышат её волосы, щекочут ухо.

— Никогда не видел тебя с цветами, — рассеянно отвечает Каз. — Странно…

— Глупо? Я знаю… — лепестки скользят по её губам, заставляя замолкнуть.

Эти теплые щекочущие прикосновения заставляют её кожу покрываться мурашками. Солнце почти зашло за горизонт, и только последние отблески ещё отражаются в куполах. Они почти одни в этих сумерках, и Каз выглядит забывшим своё недовольство, словно зачарованным.

Цветок скользит по её щекам, касается прикрытых век легкими неощутимыми поцелуями. Невесомые прикосновения щекочут её лоб, заставляя вздрагивать.

Она открывает глаза и смотрит на него, неотрывно, с немым отчаянием и немым восхищением. Каз выглядит печальным и одухотворенным одновременно.

Цветок вновь спускается к её губам и приникает к ним на мгновение, словно в настоящем поцелуе, мимолетном, неощутимом, обжигающем. Словно месть ей за то ночное озорство.

Когда он касается её шеи, Инеж судорожно втягивает воздух. Это непростое испытание, сладкое и страшное, будоражащее воображение и наполняющее душу надеждой.

— Так и какую судьбу ты выбрала? — его хриплый голос звучит непривычно мягко.

Инеж инстинктивно сжимает сомкнутую ладонь ещё плотнее. Ей страшно смотреть: каким бы ни был её слепой выбор, он уже заранее пугает её.

— А ты?

— А я и не выбирал, — он по-доброму усмехается. — Все решили за меня.

— Ну раз так, то пусть это останется моим секретом, — Инеж медленно приближается к нему, внимательно следя за его лицом, чтобы не напугать. — Посмотрим к чему это приведет… Может быть, однажды я расскажу тебе о нем, — последнюю фразу она практически шепчет ему на ухо, колыхая теплым дыханием его волосы, но все еще не касается его даже краем одежды. — Только будь хорошим преступником, Каз Бреккер…

Она, не глядя, роняет шарик в карман и обходит Каза, задевая его краем венка, который так и не сняла, и медленно направляется обратно к тому переулку, из которого они только что вышли.

Каз остается стоять на месте и смотрит ей вслед, удивленный и заинтригованный. Прежде Инеж не кокетничала с ним, но эта взаимная игра ему нравится. Тем более что она все ещё не требует соприкосновения кожей, но уже расцвечивает этот мир яркими красками из всех цветов, которыми увит венок Инеж.

Он опускает руку в собственный карман и сжимает пальцы на скользкой оболочке стеклянного шарика. Каз уверен, что он кроваво-красный, того же оттенка, что и кровь, которой у него на руках более чем с избытком.

На черной перчатке ярко-голубое стекло отливает зеленой морской бирюзой.

Уайлен подходит к указанному месту к полуночи. При виде его ожидающие Пим и Рой переглядываются и нехотя кивают в знак приветствия.

Алхимический район — местечко поганое. Называется он так преимущественно за счёт огромных пороховых складов и парочки химических фабрик, где Уайлен когда-то работал. Едкие пары щиплют кожу даже сейчас, хотя по ночам дымится лишь одна труба, заполоняя окрестности вонючим темно-коричневым дымом.

Некоторые здания здесь построены из прочного камня, обработанного нанятыми фабрикаторами, чтобы глушить любой звук, любую искру или взрыв.

Спрятать партию нелегального фьерданского оружия на складе с химическими взрывающимися веществами, поставив у немногочисленных входов по несколько охранников — мудрое решение. Если, конечно, не найдется такой сумасшедший, который решит подорвать выходящую прямо на канал стену с противоположной стороны в десяти шагах от бочек с порохом, пользуясь тем, что на взрывы в этом районе принципиально не обращают внимания.

Уайлен определенно сумасшедший. И чем больше общается с Казом, тем больше сходит с ума, продолжая испытывать, где же находится край его возможностей.

— Привет, ребята! — он наклоняется и аккуратно ставит в лодку сумку, содержимое которой может стереть с лица земли половину квартала и смешать их тела с пылью.

— Залезай, — бормочет Рой. — И не шуми. Поплывем через затопленную фабрику. Нам ещё Стрелка подхватить надо у моста!

Уайлен коротко кивает и, неуверенно оглянувшись по сторонам, осторожно шагает в лодку. Она качается под ногами и грозит и вовсе из-под них уйти. Пим грубо, но цепко подхватывает его под локоть, больно надавив пальцами на недавно заработанный ожог, и сажает на лавку.

— Садись уже! Пока все тут не перевернул.

Уайлен благодарно кивает и затихает на лавке, болезненно морщится, касаясь локтя, но не нарушает уже опустившейся на них напряженной рабочей тишины даже громким выдохом.

Рой с тихим плеском опускает весла в воду и отталкивается от каменного бортика канала. Лодка почти бесшумно скользит по темной воде.

Уайлен с интересом крутит головой по сторонам. Он редко так тесно соприкасается с недрами этого города. Их окружают стены складов, сложенные из выщербленного временем и поросшего мхом темно-рыжего кирпича. Здесь пахнет плесенью и сырым деревом. По бокам каналов змеятся широкие полосы темного вонючего ила.

Пим смачно сплевывает в воду и скалит зубы в усмешке:

— Не советую туда падать, сюда чего только дохлого не попадает.

— Представляю, — негромко отзывается Уайлен и скашивает глаза на своих сегодняшних подельников.

На вид обычные работяги из портов. Рой как раз и работает в одном из доков, потому и может с легкостью предоставлять лодки по приказу Каза. Его сутулая могучая фигура кажется совершенно неподвижной, только руки мерно поднимают весла и плавно практически без плеска опускают их обратно. Пим на его фоне выглядит городским щеголем, он предпочитает работать в клубе, потому его облик несет на себе некую долю того нарочитого лоска, которым отличается клуб Воронов. Однако стоит взглянуть на его лицо, покрытое старыми шрамами, с переломанным несколько раз носом и золотым блеском некогда выбитых зубов, то становится очевидно, что путь этого человека был извилист и тернист.

Уайлен знает, что они оба ему не доверяют, но его это не беспокоит. Почти. Главное, чтобы они доверяли Стрелку, то есть Джасперу. Уайлен знает, что для них он навсегда останется чужим, пришлым: странным купцом, который по какой-то непонятной блажи переступает черту закона так далеко, как это только возможно. Наверное, они даже правы. Ведь Уайлен вовсе не обязан ввязываться во все это, и сегодня он пошел лишь по собственному решению. В конце концов, если кто-то поднимет на воздух весь Каттердам, то пусть это будет он.

Они подплывают к старому мосту. Высокая фигура на нем машет им рукой, раздается едва слышный свист, и спустя несколько мгновений Джаспер ловко спрыгивает в лодку.

Уайлен чувствует, как вибрации от дрожащего днища кругами расползаются по воде.

Джаспер падает на лавку рядом с ним, и Уайлен чувствует успокаивающее тепло его тела. В темноте он почти не видит черт его лица, но откуда-то знает, что сейчас Джаспер улыбается.

А значит, они точно справятся.

— Ну что, все по плану? — голос Джаспера спокоен, но он уже нетерпеливо барабанит пальцами по колену. — Уай, все готово? Ты принес?

— Да, закладывать буду сам, — отзывается Уайлен. — Вам придется меня держать, чтобы я не искупался в этих помоях, — он кивает на подозрительно пузырящуюся воду. — А то ещё растворюсь там.

— Нам главное, чтоб у тебя руки не растворились, а все остальное потерпит, — грубовато шутит Рой. — Плывем через заброшенную фабрику, Стрелок?

— Да, — Джаспер кивает. — Подплываем к южной стене и работаем. У нас будет полчаса до следующего караула. И да, Уай, надеюсь, ты прихватил часы! С моими, увы, пришлось распрощаться.

Уайлен уже в курсе этой душераздирающей истории. Джаспер вчера рассказывал её в красках столь насыщенных, что Уайлен не знал, демонстративно рыдать от сочувствия или же смеяться в голос.

— Об этом не волнуйся, Стрелок, — отвечает он со смешком. — Ввязываться в перестрелки — не моя прерогатива!

Ему нравится называть Джаса этим прозвищем. Оно лихое, ночное, напоминающее о страшных и славных деньках, которые они провели во Фьерде. Когда Уайлен произносит это емкое резкое “Стрелок”, то чувствует, что не отказался бы угнать из Фьерды ещё один танк, просто чтобы вернуть себе ту отчаянную беззаботность и остроту жизни.

Джаспер толкает его локтем в бок и мгновенно теряет всякую веселость, как только Рой резко взмахивает веслом, делая крутой поворот. Течение канала мягко подхватывает лодку и затягивает в раззявленную черную пасть старой заброшенной, полузатопленной фабрики. Им приходится пригнуться, чтобы острые зазубренные края старых досок миновали их головы и спины.

Пим, что-то недовольно бормоча под нос, нагибается и, неловко чиркая спичкой, зажигает бортовой фонарь на носу. Непроглядная тьма идет рябью неуверенных пятен света и играющих с ним теней.

— Обратно, скорее всего, придется плыть без него, — негромко предупреждает Джаспер. — Нам придется сматываться очень быстро.

— Я похож на того, кто видит в темноте, а, Стрелок? — бурчит Рой. — Хочешь утопить все оружие — дело твоё. Нас только не топи.

Весло красноречиво скрежещет о косяк какого-то бывшего дверного прохода. Деревянные и железные штыри здесь торчат со всех сторон. Уайлен осторожно отклоняется, когда один из таких проплывает совсем рядом с его виском.

Здесь пахнет плесенью и ржавым железом. Где-то наверху дыры в старой разваливающейся крыше светятся оранжевым отблеском уличных фонарей.

— Поганое тут эхо, — шепчет Пим, и приглушенное “Хо-хо-хо…” проносится зловещим ветром над их головой.

— Если засекут, отводишь лодку сюда и сидишь, пока все не стихнет, — говорит Рою Джаспер. — Остальные разбегаются кто куда, пока я отвлекаю охрану. И да, Рой, чтоб ни звука и ни отблеска!

— И давно ты у босса правой рукой стал? — недовольно отзывается тот. — И так всё знаю, чай не в первый раз!

— Давно, — сдержанно произносит Джаспер. — Если дело сорвется, отвечать будем головой в Хеллгейте. И лучшее, что ты сможешь в этом случае сделать — это сдохнуть побыстрее. Каждого касается.

Уайлен чувствует, как до его поясницы на мгновение дотрагиваются чужие пальцы и едва заметно кивает. Это не шутка. Все трое знают, что подрывник — не боец, и его нужно прикрывать, но в случае беды придется действовать решительно.

Ему, Уайлену, попадаться нельзя, особенно живым, и он почти к этому готов. Лучше пуля в лоб, чем камера и вечный и несмываемый позор его семье, к которой он причисляет и бывшую мачеху, и маленького брата, которого при всем желании никогда не смог бы возненавидеть.

— Не думай о плохом, Уай, просто делай, что должно, — Джаспер хлопает его по плечу. — Сколько нам ещё, Рой?

— Почти приплыли, — сумрачно сообщает тот, — последний коридор остался.

Что-то склизкое, белое свисает с потолка, будто громадные крысиные хвосты. Какие-то корни. Уайлен рассматривает их и пальцами перебирает множество мелочей в кармане. Свернутый кольцом фитиль, серные спички, согнутый крючком гвоздь, служащий ему порой вернее любой отвертки. Все при нем, он справится. Он не подведет ни Джаспера, ни Каза.

Лодка мягко утыкается носом в глиняную кромку берега, совсем узенькую буквально на один человеческий след, а затем начинается высокая стена, сложенная из старого каленого кирпича.

Джаспер ловко выпрыгивает из лодки, подает руку сначала Пиму, затем протягивает ладонь Уайлену и с усилием вытягивает его на скользкую, разъезжающуюся под ногами глину между собой и Пимом. Рой остается в лодке и, шмыгнув носом, подает Пиму сумку.

— Учти, парень, начнешь топтаться по моим плечам, загремишь в воду, — предупреждает его Пим, перед тем как они с Джаспером оба становятся на колени и сцепляют ладони в замок. — Ну, с Гезеном!

Уайлен ставит одну ногу на его ладони и, выдохнув, ставит вторую на ладони Джаспера, отчаянно вцепляясь в стену. Они медленно поднимают его, пока Уайлен не оказывается способен быстро переставить ногу с рук Пима ему на плечо. Пальцы, кажется, намертво вросли в кирпич, но он все равно качается.

— Потерпи чуток, сейчас тебя поставим попрочнее! — ворчит Пим, осторожно поворачиваясь и приникая спиной к стене.

Джаспер в тот же миг переставляет вторую ногу Уайлена на его второе плечо. И тут же опускается за сумкой.

— Ну что, держишься?

— Ага, — Уайлен рискует оторвать одну кисть от стены. — Хотя в какой-то момент думал, что уже нет! Давайте мне заряды, по одному.

— Это, а крепить-то их как будешь? — спохватывается Пим.

— Это уж предоставь мне, — Уайлен извлекает из кармана плоскую баночку. — А, чёрт… Джаспер, открой!

Через мгновение теплые пальцы вкладывают ему в ладонь открытую банку с какой-то клейкой массой внутри, и Джаспер ободряюще хлопает его по голени.

— Не дрейфь, Уай, здесь не глубоко, если что!

— Всю жизнь мечтал здесь искупаться, и как ты только угадал самое искреннее желание моего сердца? — язвительно откликается Уайлен, сосредоточенно считая кирпичи и нашлепывая на определенные из них увесистые плюхи какой-то липкой непонятной массы. — Давай заряды!

Джаспер беспрекословно подает ему плоские брикеты с взрывчаткой, и Уайлен ловко прилепляет их к кирпичам при помощи той самой клейкой штуки.

— А ты говорил, одного хватит, — бурчит Пим, когда мимо его носа проносится пятый и последний брусок.

— В совокупности один и есть, — поясняет Уайлен, прикрепляя его на надлежащее место. — Просто разделен на пять частей, будут бить в разные места как один. Это поможет не затронуть остальные хрупкие материалы, что за стеной.

Затем он достает из кармана моток фитиля и зажимает его в зубах, отчего речь его становится совсем неразборчивой, пока руки проворно протягивают тонкий фитиль от одного заряда к другому, подкручивая и подтягивая тончайшие проволочки, за которые тот цепляется.

— Тьфу! — Уайлен сплевывает оставшийся моток и осторожно спускает его на землю. — Все, можете меня снимать!

— Все плечи оттоптал, подлец, а его ещё снимай!

— Ну так, радуйся, что не голову! — мрачно отзывается Уайлен. — Ой-ё-ёй! — затекшие ноги почти не держат, он, почти достигнув столь желанной земли, покачивается, соскальзывает и готов таки позорно сверзиться в воду, но Джаспер успевает подхватить его под локоть и частично за шиворот и вытянуть обратно на узкую кромку земли.

— Спокойно! Все под контролем! — Джаспер бесцеремонно оголяет его запястье, чтобы взглянуть на время. Уайлен успевает поймать его взгляд, и Джаспер отвечает едва различимой ободряющей улыбкой и тут же отворачивается к Рою. — Гаси фонарь и отведи лодку подальше! Сейчас здесь будет жарковато!

Уайлен подхватывает оставшийся моток фитиля и следует за махнувшим рукой Джаспером, стараясь не наступать на скользкие травяные кочки. Он слышит, как за спиной у него пыхтит и шумно отдыхивается уставший Пим.

Они отходят, пока хватает длины фитиля. Не так уж далеко, но этого должно хватить. Уайлен осторожно кладет фитиль на землю и с молчаливых кивков Пима и Джаспера чиркает спичкой. Огненная полоса стремительно прорезает темноту. Уайлен выдыхает: наступил момент истины. Уже ничего не изменить, не поправить, и остается лишь гадать, не взлетят ли они все трое на воздух, мешая свои внутренности с глиной и осколками кирпича.

Мгновение напряженной тишины сменяется яркой вспышкой и приглушенным грохотом. Они видят, как в воду с плеском валится град кирпичей, а провал небольшой пробоины зияет чернотой.

Падает последний кирпич, и все затихает.

— Ты справился, Уай! — шепчет Джаспер ему на ухо, и эта его беззаботная радость, словно он и не верил, что может быть иначе, греет сердце лучше самых крепких объятий.

Уайлен лишь кивает и прикладывает два пальца к виску.

— Сказал же, не подведу!

— Так, а теперь за работу! — командует Джаспер. — Давайте! Быстрее! Быстрее! Рой, давай фонарь! Вот так! И подгони поближе лодку!

Спотыкаясь и отпинывая в сторону кирпичи, они подбираются к провалу и, подсаживая друг друга, залезают внутрь. Первым, как самый длинноногий, следует Джаспер, он же первым и спрыгивает на пол, поднимает фонарь, освещая штабеля ящиков.

— Тут невысоко! Лезьте сюда! — командует он. — Рой принимает, мы таскаем. Давайте ребята! Ящиков десять придется отгрузить!

Лодка у них скорее напоминает небольшую баржу, поэтому Уайлен не сомневается, что туда влезет и больше десяти ящиков с оружием, но уже на пятом ощущает, что быть вором-контрабандистом очень и очень непросто.

Пиму и Джасперу все как будто нипочем, они с легкостью перекидывают тяжеленные ящики, двигают бочки и работают так слаженно и спокойно, словно занимаются подобным всю жизнь, в то время как Уайлен не может заставить себя не прислушиваться и не вздрагивать от каждого резкого звука.

В лодку влезает почти всё, помеченное красными фьерданскими чернилами. Остальное Каз приказал не трогать. Пим вылезает первым, чтобы помочь Рою загрузить все в лодку. Уайлен мешкает и оглядывается на вдруг напряженно замершего Джаспера.

— Что такое?

Где-то вдалеке раздаются возгласы и гулкие быстрые шаги.

— Караул… вернулся раньше срока. Надо уплывать! Иди в лодку! — Джаспер толкает его к пролому.

— А ты?

— А я их отвлеку! Давай! Быстро!

Грубые окрики и дробный топот слышатся уже совсем рядом. Уайлен хватается руками за борт и оглядывается, Джаспер нетерпеливо машет рукой.

— Отплывайте! Я выберусь!

— Но…

— Это приказ, Уай, — Джаспер привычно прокручивает в руках револьверы и на него уже не смотрит. — Уходите!

Уайлен одним прыжком перемахивает через борт. Рой взмахивает веслами. Пим спешно задувает фонарь. Лодка мягко скользит по мутной темной воде. Они напряженно вслушиваются в отдаленные крики.

Несколько выстрелов одиноко громыхают в ночной темноте. Это точно не Джаспер, он стреляет иначе. Уайлен дергается, но Пим удерживает его за плечо.

— Спокойно, парень. Все с ним будет в порядке! Это же Стрелок! Греби, Рой!

Могучие взмахи весел относят лодку обратно к старой фабрике, они залегают там в ожидании Джаспера.

Уайлен перебирает содержимое кармана и считает идущие минуты, чертовски медленно тянущиеся минуты. Джаспер не стал бы понапрасну рисковать. Наверное… У каждого из них своя работа, и каждый выполняет её так хорошо, как только может.

С некоторых пор Каз доверяет Джасперу руководить самыми рискованными вылазками, за которые не считает нужным браться самому. Уайлен всегда легко может определить, когда Джаспер продумывает очередное дело: он ничего о нем не говорит. Никогда. Не пьёт и держится подальше от баров и азартных игр. Только взгляд его становится донельзя задумчивым, и мысли витают где-то очень далеко.

Тишина давит, точно гранитная плита. Словно могильная… И что-то в груди тянет и зовет. Он решается.

— Помоги вылезти! — Уайлен хлопает по плечу Роя. — Проверю, как там Стрелок. Его долго не слышно! Я легкий, меня не услышат, если что.

Рой хмурится, но подсаживает его на разбитую каменную платформу-пристань и даже вкладывает в его ладонь тяжелую холодную рукоять пистолета.

— На! Только не пали попусту!

Уайлен кивает и отходит, стараясь ступать так мягко, как только получится. Он, конечно, не Каз, но кое-чему все же научился.

Старая фабрика плотно прилегает к стенам склада, и раз никто не начал искать их там, значит, Джаспер действительно сумел отвлечь их. Пистолет неприятно тянет ладонь вниз. Уайлен бы предпочел вновь громогласно спеть на фьерданском. Вдруг прокатит и на этот раз?

Он видит, как по стенам бешено мечутся отсветы огней. Стражники суетятся, но все ещё не обнаружили пролома. У них с Роем и Пимом есть ещё минут десять, а затем придется отплывать, забиваясь еще дальше в отдаленные замусоренные каналы.

— Где этот гаденыш? — грубо рявкает кто-то почти рядом с его плечом, и вздрогнувший Уайлен отступает в тень, приникая к стене и стараясь не дышать.

Двое из охраны склада проходят буквально в паре шагов от него.

— Мелькал где-то здесь, — отвечает второй. — Меткий, зараза, Смотри в оба, Ганс!

Они отходят довольно далеко, прежде чем Уайлен оказывается способным вдохнуть и сделать осторожный шаг. В принципе уже можно возвращаться. Стрелка не схватили, а это главное.

Однако какое-то зудящее чувство тревоги зовет его, не давая покоя.

Громом гремят несколько беспорядочных выстрелов, вопль “Уходит!” взрывает атмосферу, и Уайлен со всех ног бросается на шум, изредка вспоминая о том, что он должен быть бесшумным.

Когда он подбегает и осторожно выглядывает из-за угла, все уже кончено. Джаспер с двумя револьверами стоит на двумя телами. Крови Уайлен не видит, и смутно надеется, что Джаспер не стал бы убивать, если бы на то не было веской причины. Джаспер бдительно оглядывается по сторонам и четким отработанным движением убирает оружие обратно в кобуру и укоризненно смотрит на Уайлена.

— Пришел таки? Я же сказал: отплывайте без меня! Я и сам справлюсь!

— Ты нужен Казу целым и невредимым, — невозмутимо отвечает Уайлен, стараясь не смотреть на неподвижных стражей и смотрит куда-то поверх головы Джаспера. — Кто-то же должен за тобой присматривать.

— Скажи уж просто, ты по мне соскучился! — усмехается тот. — Тогда поверю! Чего за мной присматривать? Меня ещё никому не удавалось подстрелить!

Он усмехается и привычным жестом вскидывает два пальца к виску, а Уайлен расширяющимися глазами смотрит, как с галереи второго этажа за его спиной фигура в форме стражника словно в замедленном восприятии плавно вскидывает на плечо винтовку.

Так же медленно Уайлен поднимает пистолет, выстрел больно бьет по пальцам…

А в следующий момент его сбивает с ног и силой валит на землю прыгнувший к нему Джаспер.

— Уходим! Быстро! Быстро! Ползком! Давай, Уай! Шевелись!

* * *

— Не пускай Зеник в Гнездо сегодня и проследи, чтоб мелкие птенцы не разболтали, — тихо произносит Каз на ухо Джасперу.

Они наблюдают, как старшие из птенцов и отбросы поопытней сосредоточенно разбирают из ящиков винтовки, проверяют прицел, деловито пересчитывают патроны.

— Вы хорошо поработали!

Джаспер кивает и ослепительно улыбается:

— Ты же не сомневался во мне, Каз?

— Купчик на тебя благотворно влияет, меньше отвлекаешься на глупости, — фыркает Каз и отворачивается. — Нет, не сомневался.

— Уай — молодец, он ночью не дал одному ублюдку попортить мне шкуру... — Джаспер, прищурившись, смотрит, как Майло вскидывает винтовку к плечу. — Он отчаянный, попомни мои слова!

— А ты этого не понял, ещё когда он отправлялся с нами во Фьерду? — Каз смотрит остро, пронизывающе. — Купчик только рядится под спокойного, на деле он отчаяннее многих из них, — Бреккер кивает на суетящихся птенцов. — Так что приглядывай за ним!

— Что планируешь со всем этим? — Джаспер обводит рукой творящийся вокруг них хаос. — И Каз, я все-таки опасаюсь, что этот фьерданец не так прост. Он может нас вычислить!

Каз аккуратно отставляет трость и берет в руки одну из винтовок. Черные перчатки с чуть слышным скрипом скользят по металлу.

— Посмотри на приклад, на клеймо! Это прямиком из запасов фьерданской армии. Тот купец не станет поднимать шум, что потерял такую партию контрабанды. Куда любопытнее, куда оно направлялось… Это оружие не для улиц Керчии, но отлично подходит для военных действий на море. Посмотри на нарезной ствол, он рассчитан на то, чтобы пробить ткань кефты или снести голову одним выстрелом. Вон тем составом заправляются полые ядра для пушек. При ударе они…

— ...взрываются и окутывают все огнем, который не гасится водой, я знаю, — перебивает его Джаспер. — Хочешь сказать, что это рассчитано на гришей?

— Именно, — Каз тоже вскидывает её к плечу и смотрит в прицел. — Нет, все-таки я почти в любой ситуации предпочту нож... А вот партия оружия, предназначенная для истребления гришей, наводит на определенные мысли, что не на нас рассчитана эта блокада, а на Равку, которой такие перебои с морским сообщением как нож по… самому дорогому.

— И ты благородно спас жизни каких-то неведомых гришей, забрав это богатство на улицы Керчии, — проницательно хмыкает Джаспер.

— Позаимствовал, так сказать, — Каз взвешивает винтовку на руке и кладет обратно. — Нам оно пригодится, если хотим вычистить рабовладельцев из этого города. А мы хотим, потому что запасы равкианской ткани у меня лично не безграничны.

— Земенцев?

— Всех, — Каз пожимает плечами. — Западный Обруч, Восточный, Пятая гавань и так наша, но и там, как видишь, без происшествий не обходится. Работы будет много. Не хочу доводить до открытых перестрелок на улицах Каттердама, а до этого недалеко, если пустим все на самотек.

— Каз… — Джаспер наклоняет голову к плечу. — Погоди, но ведь Инеж ещё не вернулась к работе паука, когда ты узнал все про фьерданскую контрабанду. И про все события в Равке ты знал все настолько подробно, словно отправил туда десяток пауков.

Каз ухмыляется краешком губ.

— Что я могу тебе сказать, Джес, учись заводить хорошие связи! Хотя с твоими манерами… тебе этот совет не поможет!

— Хей, я же красавчик! — Джаспер приосанивается. — А вот ты хромой ворчливый ворон без капли обаяния!

— Тот человек знает цену красоте и обаянию, в этом он чем-то на меня похож, — Каз подозрительно легко спускает Джасперу эту колкость. — А суть, Джас, она донельзя проста: кого выгоднее продать и за сколько твоя страна готова купить твою совесть во имя своего блага.

— То-то мы как раз её намедни продали нашему торговому совету... — хмуро откликается Джаспер.

— Да что ты, — Каз фыркает в ответ. — Сделка века! Мы продали несуществующий товар!

И когда Фахи отворачивается, Каз с огромным удовольствием меняет местами один из изящных револьверов с его пояса с тяжелым и неуклюжим из ближайшего ящика. Пусть побегает, поищет, раз стал таким острым на язык.

Хромой ворчливый ворон… выдумал тоже.

---

Примечания:

Автор сдал последний экзамен в этой сессии, поэтому он теперь наконец-то свободен и счастлив. Спасибо всем за терпение!)

Что чувствует птица в клетке? Канарейка, наверное, даже не осознает, что несвободна. Она поет и щебечет, и клетка для нее — целый мир. Счастливая птица...

Господин Кридс любил канареек, у него их было клеток десять, и в каждой стрекотала своя яркая расписная птичка. Вместе они создавали какофонию не хуже, чем Элис Ван Эк. Они могли бы друг друга поучиться.

К сожалению, на этом список фактов о предпочтениях господина Кридса и заканчивался. Скромный, набожный, спокойный нравом, рассудительный, он любил своих птиц и деньги.

А ещё у него был очень чуткий слух и неприятно развитое чутьё. Он чуть не засек её. Пришлось спешно прыгать из окна его городского дома. Инеж, конечно, не расшиблась, но плечо все же потянула, неловко схватившись за железную балку. И сейчас, пробираясь вслед за Казом по узеньким грязным переулкам, Инеж то и дело потирает противно ноющую руку.

Самое обидное, никакого компромата она не нашла, не нашла и секретов, а на них у неё был особый нюх. Здесь же она наткнулась на чистый лист: ни секретов, ни подозрительных документов, ни тайных любовниц — ничего.

Кридс живет словно нараспашку, словно у него нет и не было никаких секретов, словно он ежеминутно готов к обыску. Он живет так же беззаботно и открыто, как и… Каз.

Инеж вздрагивает и поднимает голову, задумчиво разглядывая своего спутника.

Каз живет с демонстративно открытым окном. Ну и что, что на чердаке и под самой крышей? И помимо неё в Каттердаме можно найти умельцев, которые могли бы туда пробраться.

Но они не найдут бы никакого компромата, кроме тонкой сулийской шали в изголовье. Ей ли не знать. Все сомнительные бумаги, всю личную переписку и записи Каз либо уничтожает, либо хранит так, что ни один человек в здравом уме не додумался бы там искать. По крайней мере, Инеж никогда не могла.

Каз — фокусник по жизни, он живет на публику, радушно демонстрируя свои пустые руки каждому, не давая никому узнать, где же между пальцев таится та самая монетка. Или нож…

В его комнату может завалиться любой, осмотреться, составить впечатление и довольным уйти. Вот только он никогда не сумеет по этому впечатлению определить, что за человек на самом деле живет здесь и что у него на уме. Каз демонстрирует яркие запоминающиеся факты о себе, точно тасует перед зрителем колоду новеньких блестящих карт, а вот где он прячет козыри, кто бы знал...

Если представить, что Кридс и Каз похожи, то что из этого следует?

Что её ждет провал, мрачно заключает про себя Инеж. Одного Каза понять порой совершенно невозможно, а уж если в случае Кридса помножить эту непредсказуемость на многолетний опыт управления городом и торговой компанией, то её во многом слишком прямолинейного мышления не хватит, чтобы разгадать эту загадку. Однако подводить Каза не в её привычках.

— О чём думаешь?

Неожиданный вопрос. От Каза уж точно.

— О Кридсе, — она не видит причин скрывать этот факт. — Тебе интересно, что у него полтора десятка канареек на третьем этаже?

— Пожалуй, — Каз медленно кивает.

— Ты видишь резон держать столько птиц?

— Ты же видишь резон кормить воронов. Они опять слетаются к моему окну. Ищут тебя, видимо…

— Скорее, корм, — она усмехается, скорее нервозно, нежели весело. — Какой у тебя план?

— Хочу поговорить с Хелен без свидетелей. И без её охраны, разумеется. Но после некоторых событий мне в этом месте определенно не рады. В последний раз кто-то продырявил мне шляпу, когда я просто проходил мимо.

Едва ли все было так невинно и без участия Каза, но Инеж оставляет свое мнение при себе.

— Знаешь обходные пути туда? — Каз кивает на виднеющийся вдали Зверинец, поблескивающий золотыми решетками на окнах. — Через окно или черные ходы?

Инеж качает головой.

— Был один, на самой крыше, но он всегда заперт. Я нашла его однажды, но открыть так и не сумела...

— Не думаю, что это станет проблемой, — Каз улыбается краешком губ. — Покажешь его мне?

— Придется лезть на крышу… — Инеж глубоко вдыхает. — Ты…

— Хоть на что-то твоя девчонка-корпориал сгодилась, — Каз коротко кивает. — Я справлюсь.

— Её зовут Малена, — вспыхивает Инеж и совершенно неожиданно признается. — Она спасла меня там… на Золотой Лилии.

Если бы не Малена, то даже если бы Инеж выжила после всего, не факт, что она нашла бы в себе силы жить дальше.

— Знаю, — Каз впервые отводит взгляд, но, возможно, он просто уже отвлечен другими мыслями. — Как лучше оказаться на крыше Зверинца?

— Нужно пересечь улицу и подняться по пожарной лестнице до последнего этажа соседнего здания. Если быть тихими, то нас не заметят. Потом придется по доске пройти на крышу и там уже дверь…

Каз смеривает её испытующим взглядом, и теперь отворачивается уже Инеж. Да, она выучила дорогу наизусть, даже положила ту проклятую доску, но так и не смогла заставить себя перейти по ней. Забавно, её не испугал растянутый между башнями зернохранилищ тонкий канат, а какая-то короткая в три шага доска заставляла испуганно трепетать и терять равновесие. Неужели Каз знал?..

Что за вопрос? Знал, конечно.

— Идём?

— Нет, — Каз резко мотает головой. — Джаспер ещё не подошел. Ждём. Сними куртку пока что!

— Что?..

Но Каз уже стряхивает с себя пальто, прижимая его коленом к стене, расстегивает верх рубашки, открывая бледную шею и острые выпирающие ключицы. Инеж смотрит прямо, пристально, не желая отводить взгляд. Каз не обращает на это внимания, лишь с силой проводит по волосам пальцами, приводя их в изысканный беспорядок.

Редкое зрелище, бесценное, такое воспоминание хочется закупорить в хрустальный графин, как дорогое вино, и наслаждаться им в одиночестве каждый раз, когда накатывает тоска.

— Тебя заставляли распускать волосы?

Инеж пожимает плечами.

— Некоторым нравились и косы.

— Тогда распустишь перед тем, как войдем. Куртка не подойдет — слишком выделяется.

— Я все равно не смогу превратить её в костюм Рыси, — с насмешкой отзывается Инеж и неохотно тянет с плечей свою любимую капитанскую куртку. — Уж извини!

Она зябко поводит плечами: хотя вечер и теплый, от старой стены веет холодом. Каз перекидывает ненужное пальто на локоть и приближается к ней, придирчиво оглядывая. Инеж хмыкает и затаивает дыхание, когда его затянутые в кожу пальцы слегка цепляют воротник изящной темно-синей шелковой рубашки.

— Сойдет. Если что, расстегнешь и спустишь с плеча.

— Для тебя — что угодно! — насмешливо заверяет его Инеж. — Что-нибудь ещё?

Вместо ответа Каз многозначительно переводит взгляд на её ноги.

— Мог бы просто сказать переодеться в подходящий наряд, — ворчит Инеж и наклоняется, чтобы закатать штанины выше колена. Она закрепляет специальные ремешки и выпрямляется.

— Не хочу, — кратко отвечает он и протягивает ей маску. — Тебе ни к чему те наряды. К тому же, даже в цирке сроду не видели, чтобы гимнастки ходили по канату на тех шпильках, что приняты у Хелен.

Инеж смотрит на мордочку блещущей переливами блесток полумаски. Давно не виделись, рысь… Истерзанная, измученная, озверевшая она выцарапала себе путь на волю, чудом вырвавшись из своей золотой клетки, а теперь хочет в неё вернуться. Но уже не та, что раньше…

— Ты уже не та, что раньше, — эхом откликается Каз. — Дыши спокойнее, Инеж!

— Просто размышляю, куда деть куртку. Или ты уже и это продумал?

— То, что я продумал, опаздывает уже на две минуты, — Каз смотрит на часы и цокает языком. — А, вот и оно! Джаспер, тебя где носило?

— Ну, прости, босс! — Джаспер сдвигает маску зверя на самый лоб, открывая лицо, и ослепительно улыбается. — Ого, чем это вы тут без меня занимались? Инеж, ты напала на него, сгорая от страсти? Давно пора!

— Давно пора проколоть тебе язык, вдеть кольцо и пристегивать его к твоему же носу, — мрачно бурчит Инеж.

— Да ты, я смотрю, поднаторела в традициях моей родины, — Джаспер проворно выдергивает из её рук куртку. — Не зря отец всегда был против родни моей матушки!

— Какая хорошая традиция, мне нравится, — недобро произносит Каз. — Можно даже кольцо не вдевать!

— Умолкаю, исчезаю! — Джаспер тут же примирительно поднимает руки, чуть не роняя их вещи. — Каз, мы и птенцы наготове!

— Надеюсь, голые женщины не заставят их застыть в смятении, осеняя себя святыми знаками и молитвами? — язвительно интересуется Каз. — Надеюсь, не все фьерданцы поголовно чокнутые.

— Только не в Каттердаме, босс, — усмехается Джаспер и одним движением опускает маску обратно. — Будем ждать твоего знака!

И он вновь растворяется в многоликой пестрой толпе, где люди отрекаются от своих лиц и имен во имя мимолетного удовольствия и долгого забытья.

— Пойдем? — Каз приглашающе кивает на соседний дом, унылый и скучный на фоне сверкающего великолепия Танте Хелен. Изрядно пообносившегося великолепия, хоть это греет душу. С финансами у Хелен стало до странного негусто после того, как её заведение посетила загадочная болезнь.

Они надевают сверкающие маски и ныряют в толпу. Инеж чувствует, как Каз слегка приобнимает её за плечи и заставляет себя казаться расслабленной, хотя на самом деле внутри нее словно дрожит до предела натянутая пружина.

Они без проблем пробираются на пожарную лестницу и тихо поднимаются по ней, скользя точно бесшумные ночные тени. Инеж ступает мягко, уверенно и то и дело встревоженно оглядывается на Каза, как на нем сказывается это восхождение?

Он невозмутим и абсолютно спокоен так, что ей даже становится завидно. Чем выше они взбираются, тем больше ей начинает казаться, что зря она пошла с ним. Почему она не дала Казу сделать все самостоятельно? Зачем она решила опять испытать себя? Она никогда не могла заставить себя выдержать это испытание.

Она выводит его на узкий карниз, где крыши соседних домов ближе всего примыкают друг к другу. Между ними переброшена прочная доска, невидимая с земли. Широкая и толстая, она кажется Инеж тоньше волоса. И качается под ногами, словно паутинка.

Каз бросает на нее короткий взгляд.

— Я пойду первым, а ты подстрахуешь.

Она кивает с молчаливой благодарностью. Если она будет волноваться за него, ей некогда будет думать о себе.

Каз легко поднимается на самый край карниза и ставит ногу на доску. Инеж, сама не зная почему, затаивает дыхание. Здесь нужно сделать не более пяти шагов по хорошей прочной доске. Даже ребенок справится.

— Выпрями осанку, — негромко подсказывает она. — Помогай себе руками. Наметь себе цель глазами и иди к ней. Держись за неё взглядом!

Каз идет спокойно и медленно, раскинув руки в стороны, осторожно ставит ноги, продумывая каждый шаг. Инеж запоздало вспоминает, что в детстве до падения он спокойно лазил по здешним крышам, и прикусывает язык.

Он успешно преодолевает это препятствие, спрыгивает с другой стороны с негромким шлепком и выжидающе оборачивается к ней. Инеж резко выдыхает, цепляется взглядом за бледный овал его лица и одним махом перелетает доску, оказываясь рядом с ним.

Каз оглядывается по сторонам, и Инеж накрывает неожиданной волной ликования — она смогла! Она это сделала! — напополам с диким, почти животным страхом. Рысь отчаянно не хочет возвращаться в прежнее узилище.

— Я и забыл, что такое высота, — хриплый голос рядом возвращает её в реальность. Ей даже на мгновение кажется, что Каз улыбается. — Раньше любил её, потом перестал.

Каз разворачивается и идет к чердачной двери, которую сложно не заметить даже от края крыши. Инеж ничего не остается, кроме как последовать за ним.

Его ловкие пальцы почти любовно поглаживают старый проржавевший замок. Каз колдует над ним, смазывает что-то, подкручивает, осторожно вводит хоботки отмычек. Инеж ничего в этом не понимает, хотя умеет открывать самые простые замки.

Замок щелкает, и Каз мягко толкает дверь, открывая черный проем. Инеж кажется, что темнота, царящая там, сожрет их в ту же секунду. Когда они заходят, она инстинктивно вцепляется в его руку и, опомнившись, пытается отпустить, но Каз удерживает её рядом.

— Осторожно, здесь лестница, — шепчет он ей на ухо. Влажное тепло мурашками разбегается от уха по всему телу. — Ты же не хочешь скатиться на Танте Хелен кубарем? Хотя идея и впрямь оригинальная!

Инеж издает тихий неуверенный смешок, и страх понемногу отступает. Каз достает из кармана два шарика, светящихся неярким белым светом, и вручает один из них ей.

— Так-то лучше. Теперь веди! Надеюсь, ты запомнила дорогу до кабинета Хелен?

— Не сомневаюсь, ты меня поправишь, — Инеж касается пальцами его плеча и первой начинает спускаться вниз, держа шарик в левой руке. Правая привычно застывает над рукоятью ножа.

Она знает здесь каждую ступеньку. Их ровно двенадцать. Она научилась подниматься по ним абсолютно бесшумно и так же бесшумно плакать, скорчившись у неумолимой, плотно запертой двери — молчаливой и единственной свидетельницы её детских слез и боли.

Не время думать об этом. Инеж до боли закусывает губу и спускается с последней ступеньки на старый вытертый половик. Надо же, и он не изменился за все это время: все те же когда-то белые, а ныне грязно-серые волны и синие рыбки. Она водила по ним пальцем, считая ряды, доходила до конца и начинала сначала. Своеобразная медитация.

Быть может, и дверь по-прежнему не заперта? При ней её никогда не запирали, да, кажется, и не помнили. А Инеж была не настолько глупа, чтобы выдать свое единственное убежище. Дверь поддается на толчок легко, точно того и ждет. Инеж приоткрывает её с бешено бьющимся сердцем. Коридор за ней предсказуемо пуст.

— Пойдем, — шепчет она Казу и сует ему шарик обратно. — Кабинет Хелен этажом ниже, а здесь спальни для особенно эксклюзивных клиентов.

— Постой, — он удерживает её за плечо.

Он быстро стягивает с рук перчатки, сует их в карман и неожиданно отводит от её щеки выбившуюся прядь.

— Паутина прицепилась…

— У тебя тоже, — Инеж прыскает несмотря на всю серьезность ситуации. — Позволишь?

Он кивает, и она невесомым касанием стряхивает с его плеча моток паутины вместе с недовольным хозяином и, не удержавшись, вновь опускает взгляд на его ключицы. Она хотела бы прикоснуться к ним губами… О святые, о чем она думает?..

— Распусти волосы, — его командный, но мягкий тон отчего-то зачаровывает. — И расстегни ворот.

От его слов её бросает в жар раньше, чем она соображает, для чего он об этом просит. И она смущенно тянется к пуговицам, чувствуя себя точно так же, как тогда, на корабле. Его взгляд темнеет, когда она выполняет его просьбу… нет, приказ… нет, все же просьбу.

С расстегнутой на три пуговицы рубашкой и распущенными волосами она чувствует себя как ни странно уверенней. Она все ещё играет по своим правилам, она все ещё капитан Гафа и она делает то, что хочет и с кем хочет.

— Ну, пойдем, — тянет она и лукаво улыбается ему. — Хелен соскучилась…

И не удержавшись, пальцем притягивает его за край воротника и шепчет:

— Тебе придется вести себя раскованней, если не хочешь, чтобы охрана сцапала нас раньше…

— Я умею играть свою роль, — хрипло отвечает он и упирает руки по обе стороны от её головы. — А что насчет тебя?

— Сделаю над собой усилие, — она завороженно смотрит сквозь прорези маски.

Это место как-то влияет на неё. Или присутствие Каза… Если бы он поцеловал её сейчас, она бы ответила со всей страстью и постаралась, чтобы его шея больше не была такой бледной, а волосы были взлохмачены, как после самой бурной ночи.

— Тогда идём! — он резко отстраняется.

Инеж в ужасе трясет головой, силясь вытряхнуть из неё совершенно неуместные и несвойственные ей мысли и нагоняет его уже с серьезным и сосредоточенным лицом. Они на деле в самом ненавистном ей месте, которое навсегда сломало ей жизнь. Какого ж дьявола все, о чем она думает, это его губы, касающиеся её рта?

Ей бы отстраниться, отойти на несколько шагов и слиться с тенями, а им приходится плотно прижаться друг к другу, следуя по коридорам, где из-за дверей несутся стоны и громкие вздохи, а полупьяные клиенты тискают разряженных проституток, пока те возятся с ключами, открывая особенно комфортные номера.

Это и мерзко, и больно, и до странного возбуждающе. Инеж ловит подозрительный взгляд одной из изящных газелей и тут же извлекает из глубин памяти томный завлекающий хохот.

— Малыш, что ты так оробел? Надо быть смелее! — она приобнимает Каза, стараясь идти так, чтобы он прикрывал её странный по местным меркам наряд. — Пойдем-ка, найдем нам с тобой свободный номер!

Каз издает то ли сдавленный смешок, то ли утомленный вздох, но послушно кладет руки ей на талию. Инеж вздыхает уже по-настоящему. Вот что им мешало пробраться под окно Хелен и залезть в него?

Известно что. Совершенно гладкая стена, несколько дюжих охранников по периметру. Ах да, и отсутствие у Хелен окна. Наслышанная о талантах Призрака, она велела его заделать настолько плотной решеткой, что даже свет не мог просочиться сквозь её ячейки.

— Можешь быть поживее? — шипит она ему на ухо, заметив ещё один заинтересованный взгляд. — Я предупреждала! И не смотри по сторонам так, будто хочешь здесь всех убить!

Не сказать, что Каз как-то меняет свои манеры, он по-прежнему держит её словно пятнадцатилетний юнец, обнимающий нелюбимую тетушку, но хотя бы перестает бросать по сторонам убийственные взгляды и следует за ней.

Лестницу они проскакивают крадучись, и, к счастью, им никто не встречается. Пока они идут по этажу, это можно объяснить поисками свободного номера, но зачем клиенту вместе со шлюхой спускаться с элитного этажа на этаж, где номера классом попроще? Это мгновенно вызовет подозрения.

— Дальше по коридору и налево! — шепчет Инеж. — Идем! Каз, что...

Он вдруг резко прижимает её к стене и закидывает её ногу себе на бедро, вдавливаясь своим телом в её так, что Инеж становится нечем дышать.

— Тихо, — цедит он, размеренно дыша. — Засмейся!

Она краем глаза замечает павлиньи перья, скользящие мимо них, и у неё резко пересыхает в горле.

— Какой ты… нетерпеливый! — визгливо и неестественно смеется она. — В коридоре нельзя! Пошли! Пошли в номер!..

— Ну дай хоть поцеловать! Один поцелуй — и пойдем, — в тон ей отвечает Каз. — Давай же, не ломайся! Я тебе сполна заплатил!

Хелен окидывает их мимолетным взглядом и проходит мимо, вполне удовлетворенная услышанным. Она обычно не вмешивается во “взаимодействие”. Главное, чтобы клиент был доволен и платил по установленной таксе.

Инеж снова может дышать. Хелен удаляется, и Инеж уже хочет сказать Казу отпустить её, но он тянется к её щеке и одними губами шепчет “Терпи!”, а затем подхватывает её под бедра на руки, по прежнему прижимая к стене и загораживая волосами её лицо.

Обернувшаяся в последний момент Хелен довольно кивает и наконец заворачивает за угол.

Каз мгновенно отпускает её, и Инеж с трудом удерживается на дрожащих ногах. Пожалуй, до таких экспериментов они еще не доросли. Каз, впрочем, выглядит не лучше: взбудораженный, дрожащий, с шальным испуганным взглядом.

— Пойдем, — беззвучно говорит он и бесшумно направляется за Хелен, Инеж следует за ним, стараясь держаться на должной дистанции, но все же как можно ближе. Вполне возможно, что этот театр придется повторить ещё раз.

— Как ты?

— Терпимо, — коротко отзывается Каз и спешит вперед, чтобы у них больше не осталось времени на разговоры.

Его и мутит, и трясет от перенапряжения, и вместе с тем в груди разливается странное тепло, которого никогда раньше не появлялось. Да Гезен великий, он бы в жизни не приблизился ни к одному человеку на такое расстояние, особенно добровольно. Однако с Инеж все иначе: по-прежнему страшно, но до странного захватывающе. Это как прыгать в море со скалы — никогда не знаешь, вышибет ли вода из тебя дух или ты погрузишься в её прогретые солнцем объятия. Джорди никогда не боялся прыгать спиной вперед и подначивал его, Каза. Он же всегда замирал на самом краю, вглядываясь в сверкающие зеленые ленивые волны, припорошенные белой пеной, и, лишь когда голова начинала кружиться и плыть, прыгал.

Впервые он вспоминает то море из детства. В том море он не боялся утонуть, то море держало его легкое тело и лишь игриво изредка плескало случайной волной в лицо. В том море, схватившись за что-то склизкое, можно было быть уверенным, что это всего лишь красивая пучеглазая рыба или шмат водорослей, вонючих, но совершенно безвредных.

Он сосредотачивается на этом воспоминании, и страх незаметно покидает его, сменяясь привычной сосредоточенностью и предвкушением.

Хелен не запирает дверь и никого не ждет. Им это на руку. Они просачиваются незаметными тенями, и Каз мгновенно скручивает Хелен, зажимая ей рот, а Инеж захлопывает дверь.

Как же давно он мечтал сомкнуть руки на её горле. Она вторая после Пекки Роллинса, кого Каз ненавидит так искренне, так неизбывно. Она первой учуяла его слабость, первой поняла, как давить и чем его унижать. Даже раньше, чем он понял это сам.

Жаль, что от неё тошнит в разы сильнее, жаль, что убивать её — не вариант.

Отпущенная Павлин судорожно хватает ртом воздух, но прежде чем она сообразит закричать, Каз прикладывает палец к губам и с недоброй улыбкой качает головой.

— Лучше не надо, Хелен! Иначе мне придется вырезать твой язык прямо здесь, а нам с тобой ещё найдется, о чем потолковать!

— Ты! — она отшатывается. — Что ты здесь делаешь, Каз Бреккер?

— Зашел поболтать, — Каз кивает на кресло. — Садись. Разговор будет долгим! Поболтаем о том, о сем, о девичьем… кстати, я слышал у тебя новая партия девочек! Не поделишься, кто такой хороший поставщик?

Хелен испуганно стягивает шаль на груди, поводит невзначай оголившимся плечом и смотрит на него точь в точь будто напуганная, беспомощная, слабая женщина.

— О Гезен, Бреккер! Неужели для этого стоило так меня пугать? Достаточно было лишь спросить, и я бы ответила…

— Когда я пришел спросить в прошлый раз, твоя охрана попыталась сделать из меня решето. Я усвоил урок. Садись, Хелен!

На красивых четко очерченных алой помадой губах появляется так хорошо знакомая ему улыбка — смесь превосходства и брезгливости. Хелен не боится. О нет, она слишком хорошо его знает. И уже мысленно подыскала, на чем можно было бы с ним сторговаться.

— Лучше бы тебе и впрямь сесть, Хелен, — ласково шелестит ей на ухо Инеж. — В противном случае мой нож окажется прямиком у тебя под ребрами. Ты ведь давно уже боишься призраков…

Хелен замирает, и эта ненавистная улыбка увядает на глазах.

— Вот как, и ты здесь. Что ж, пожалуй, я и впрямь сяду, — она изящно расправляет юбки и усаживается в кресло, облокотившись одной рукой о подлокотник. Приставляет палец к губам и усмешкой рассматривает отошедшую к Казу Инеж. — Как же ты себя запустила, дорогая… Святые небеса, чтобы привести тебя в приличный вид, нужно работать не покладая рук несколько дней! Что у тебя с кожей? Ты же знаешь, что все мужчины любят нежную бархатную женскую кожу…

Инеж вздрагивает, и Хелен это замечает. Голос её становится ещё слаще, она наслаждается чужой болью и омерзением.

— Не все, — перебивает её обличительную тираду Каз. — Довольно об отвлеченном. Поговорим о деле!

— О да, тебе, наверное, скучно слушать наши женские беседы. Прости! — с усмешкой откликается Хелен и покаянно прикладывает ладонь к груди. — Не волнуйся, дорогая! Мы с тобой ещё продолжим! Ты должна хорошо ухаживать за собой! Мы же не хотим разочаровать господина Бреккера, верно?

У Инеж такой вид, как будто стошнит сейчас уже её, и Каз недовольно морщится. Хелен умеет бить в цель. С самого первого дня она играет в эту игру и не откажется от неё даже на смертном одре.

— С кем ты сейчас ведешь дела, Хелен?

— О, много с кем! — легко отзывается она. — Девочек мне поставляют со всех уголков мира. Ты же знаешь, многие хотят сделать карьеру в престижном заведении!

Каз молча отходит к её письменному столу. Хелен беспокойно оглядывается на него, но встать не решается: перед ней как каменное изваяние стоит Инеж. Каз возвращается и с негромким стуком ставит перед ней чернильницу с перьевой ручкой и кладет листок бумаги.

— Пиши! Всех. До единого.

— А если нет?

— Мало ли какая болезнь опять приключится в твоем заведении и конкретно с тобой. Мы ведь не хотим этого, верно, Хелен? — Каз равнодушно рассматривает какой-то диковинный клинок, висящий на стене, достает из кармана перчатки и начинает медленно палец за пальцем натягивать их на руки. — Ах да, всех девушек, не достигших шестнадцати, ты уволишь. По местным законам, они не имеют права работать по контракту.

— С каких пор ты так чтишь закон, Бреккер? — насмешливо интересуется Хелен и переводит взгляд с него на Инеж и обратно. — О небо! Я думала, что хотя бы ты избежишь этой участи… с твоим-то умом…

— Что ты имеешь в виду? — Каз оборачивается к ней.

“Не спрашивай!” — хочет закричать Инеж, но заставляет себя прикусить язык. Он все равно спросит, а Хелен скажет.

— Думаешь, ты первый талантливый мальчик, который творит глупости, потому что его разум окрутила хорошенькая шлюшка? — с деланным сочувствием спрашивает Хелен. — Ох, Каз, мне так жаль… Я предчувствовала это, но молодым мужчинам так трудно противостоять… Поверь, даже если сейчас она заверяет тебя в своей любви, это не навсегда! Я понимаю, что это тяжело и неприятно слышать, но прошу, услышь меня! Мысли трезво! Это ведь она убедила тебя прийти сюда?

— Не думаю, что тебя касаются мои мысли и мои дела, — ровно отвечает Каз. — Инеж работает на меня, это все, что тебе нужно знать.

— Конечно, мой дорогой, — Хелен сладко улыбается. — Я заметила, как именно она на тебя работает. Надо же, а я ещё мельком подумала, откуда у моей шлюхи такие грубые ботинки…

Инеж чувствует, как к её щекам приливает злая краска. Лицо горит так же, как плавятся внутри нее недавняя уверенность и готовность стать для Каза ближе. Святые, зачем она пошла сюда, зачем переоценила себя? Меткие ядовитые слова проскальзывают под её броню, как юркие неуловимые змеи, и жалят до крови. Она хочет отрезать Хелен её поганый язык, хочет расплакаться и сбежать, хочет кричать, срывая голос, что все это неправда, она не такая.

Она остается на месте и лишь надменно вздергивает бровь.

— Что бы там ни было, музыку играешь сейчас не ты, Хелен, — холодно произносит она. — Сейчас ты в нашей власти.

— Это пока, моя милая, — Хелен прекращает писать и откидывается на спинку кресла. — Кстати, как тебе понравилось в Новом Земе? Ты рассказывала Казу о своих приключениях? Говорят, они были очень… насыщенными.

Каз бросает короткий взгляд на Инеж и видит, как по её телу пробегает невольная дрожь. Он хмурится. Хелен надо заткнуть, срочно… но она все же успевает ужалить.

— Как думаешь, господину Бреккеру стоит знать, какая ты податливая, когда тебя раздевает десяток земенцев, или оставим это нашим маленьким секретом?

Инеж срывается. С совершенно безумным раненым взглядом она бросается на свою мучительницу, на ходу выдергивая из-за пояса кинжал, чье лезвие сплошь покрыто гравировкой из роз. Символично.

Каз успевает перехватить её руку, и кинжал вонзается рядом с головой Хелен. Та заливисто смеётся, наблюдая, как Инеж бессильно обмякает у него на руках, не в силах совладать с сотрясающей её тело крупной дрожью.

— Я знаю всё о том, что было в Новом Земе, Хелен, — холодно произносит Каз. — Я знаю всё до мелочей. Знаю, кто помог пленить Инеж, кто указал земенским бандитам путь к Клепке, кто помог им перепутать двух Призраков, чтобы они убили и Нину, вторую женщину, преданную мне, и с которой меня, к твоей досаде, не связывают никакие отношения!

Он убеждается, что Инеж способна стоять и без его помощи и стремительно шагает к вжавшейся в кресло побледневшей Хелен.

— Как думаешь, — шипит он, наклоняясь над ней, — как сильно я сдерживаю себя, чтобы не придушить тебя здесь же? Я уже не семнадцатилетний мальчик, над которым тебе нравилось издеваться. Сейчас я могущественнее тебя, Хелен!

— И тем не менее, опытные дельцы всегда договорятся, — она находит в себе силы улыбнуться.

— Несомненно, — Каз выпрямляется и кивает на листок. — Пиши!

Инеж закрывает глаза и старается выровнять срывающееся дыхание. Она же почти сумела забыть, вычеркнуть из памяти все, что случилось тогда... Или не случилось, она даже этого не знает. Могла бы спросить у Малены, но до сих пор не решилась. Она не уверена, что сумеет сейчас принять правдивый ответ.

Память услужливо подсовывает размытые образы, которые Инеж успела уловить под дурманом. Сколько их было, тех лиц и рук?.. Она не считала. Прежде она пряталась в воспоминаниях о доме, а в тот раз она думала лишь о нем.

Она смотрит на Каза и рада, что тот не отводит взгляда от пишущей Хелен. В тот момент Инеж держалась лишь за его лицо, уплывала в собственных фантазиях, где рядом с ней был только он. Это он касался её, целовал, прижимался своим жарким телом. Что до боли… она просто не позволила себе её замечать. Каз бы не причинил ей боль, не в её мыслях, не в её сокровенных мечтах, которые наркотик так причудливо перемешал с мерзкой отвратительной реальностью.

Это та самая стыдная тайна, о которой не знает даже Каз. И не должен узнать никогда. Вряд ли он простит её за такое.

— Теперь ты доволен? — Хелен заканчивает писать и дует на листок, перед тем как протянуть его Казу.

— Если ты не слукавила, то вполне, — Каз придирчиво вчитывается в ровные убористые строчки. — Назови свою цену, Хелен!

Он неловко поворачивается, бедром задевая хрупкий столик, и любимая ваза Хелен из шуханского фарфора, расписанная противными пучеглазыми павлинами, с грохотом летит на пол, осыпаясь грудой осколков.

Инеж усмехается: она мечтала сделать это ещё с первого своего появления в этом кабинете, но гнев Хелен всегда был страшнее.

— Прости, без трости я несколько неловок, — без тени сожаления говорит Каз. — Так и что ты хочешь за помощь?

— Как насчет того, чтобы навсегда забыть дорогу сюда? — сухо интересуется Хелен.

— С легкостью, — пожимает плечами Каз. — Хорошая сделка.

— Скрепим? — Хелен протягивает ему тонкую изящную ладонь, и Каз неохотно протягивает ей в ответ свою. — Жаль только…

Она с неожиданной быстротой выхватывает из-под прикрытия юбки миниатюрный револьвер и приставляет его ко лбу Каза.

— Жаль только, я не настолько беззащитна и глупа! Охрана! А ты, Рысь, даже не дергайся! Место! Сделаешь хоть шаг, и его мозги разлетятся по все комнате.

Инеж скрещивает руки на груди и прислоняется плечом к стене.

— Знаешь, Хелен, я годами представляла, что я сделаю с тобой, представляла, как разрезаю тебя на кусочки, как избиваю тебя до крови, как стираю с твоих губ эту усмешку. Но ещё там, в Ледяном дворце, я неожиданно поняла, что ты не такая уж и страшная. Ты не виновата в том, что меня похитили. Бороться надо не с тобой, а со всеми вами!

— Даже не дернешься, чтобы защитить его? Хорошая девочка…

— К тому же, месть по рецепту Каза мне нравится больше, — Инеж равнодушно отворачивается. — Впрочем, твои пальцы тебе вряд ли уже пригодятся...

— Что?.. — недоуменно начинает Хелен.

Её прерывает громкий выстрел, одним махом выбивающий револьвер из её руки. Хелен издает душераздирающий вой и хватается за покалеченную ладонь.

— Подумаешь, всего-то пара вывихнутых пальцев, вправят! — Джаспер сдувает дымок. — Звали, босс?

— Опять опаздываешь, Джаспер, — ворчливо отзывается Каз.

— Пока достал эту штуку, пятерых офицеров споить пришлось! — усмехается Джаспер.

А затем решительно шагает к Хелен и ловко захлопывает на её запястьях тяжелые кандалы.

— Хелен Ван Хауден, вы арестованы по решению Торгового Совета Керчии за потакательство работорговле и измену своей стране!

— Что?.. — она растерянно хлопает ресницами, даже на мгновение отвлекшись от боли.

— Я всегда держу слово, Хелен, — Каз подходит к ней и пальцем поддевает её подбородок. — Я навсегда забуду сюда дорогу, как, впрочем, и все твои клиенты. Спасибо за помощь! Уютной тебе камеры в Хеллгейте!

— Стал ручной шавкой закона? — выплевывает она, отдергивая голову. — Мерзавец! Они тебя первого предадут и пустят на корм! Я проклинаю тебя, Каз Бреккер! Слышишь, проклинаю!

— Уводите её, господин офицер, — Джаспер подталкивает её к двум дюжим стражникам в форме.

— Формулу ареста должен произносить служитель закона, — неодобрительно произносит чем-то смутно знакомый Казу офицер.

— Всегда мечтал её произнести! — Джаспер по-дружески подмигивает ему. — К тому же, я сейчас тоже, так сказать, играю за закон!

— К сожалению, — веско роняет офицер. — Пройдемте, мэм! Не волнуйтесь, пальцы вам вправит штатный лекарь. Вот так, следуйте за нами! — он оглядывается в последний раз, пересекается взглядом с Казом и на лице его неожиданно вспыхивает узнавание. — Господин Мален? Что вы здесь делаете?

— Служу закону, разумеется, — усмехается Каз в ответ. — Доброй ночи, господин офицер! Пойдем, Инеж! Больше нам нечего здесь делать.

Инеж уходит незаметно, тихо, растворяясь в ночной темноте. Когда Каз оборачивается, её уже нет.

Только что она шептала ему на ухо, кто из девушек страдал от этой работы, а кто не прочь продолжить её и дальше, и вот уже рядом молчание и пустота.

Каз мрачно смотрит на ряд хихикающих девиц: кто-то подмигивает ему, кто-то испуганно прячет взгляд, кто-то и вовсе рыдает. Ему не нужен этот балаган. Сколько бы подлостей и зверств за Казом не числилось, но сутенером ему быть не доводилось.

И не доведется.

— Все, кто когда-либо хотел уйти, могут сделать это сейчас, — глухо объявляет он. — Те, кому идти некуда, но они владеют каким-либо ремеслом, могут обратиться к госпоже Зеник, что живет на Гринштрассе, и попросить работу. Все остальные поступают в распоряжение своей новой хозяйки!

— И нам не нужно платить выкуп? — спрашивает какая-то сулийская девчонка, наряженная в переливающиеся ткани костюма рыси. Рысь из неё настолько жалкая, что не похожа даже на котёнка.

Каз смеривает её тяжелым непроницаемым взглядом:

— Если хочешь, заплати, — холодно произносит он. — Сколько тебе лет?

— Ч-четырнадцать...

— Ты уволена, — невозмутимо роняет он. — По законам Керчии, ты не имеешь права работать здесь до шестнадцати. Касается всех! Господин Фахи отведет вас к госпоже Зеник, она позаботится о вас. Очень не рекомендую ослушаться!

И не слушая больше очередных дурацких вопросов, Каз разворачивается и уходит, задерживаясь лишь на мговение, чтобы притянуть Джаспера тростью за локоть и что-то прошептать ему на ухо.

* * *

Он идет по улицам и чувствует, как ледяной мертвенный холод обволакивает его, исподволь пробирается под одежду, заставляет трястись мелкой дрожью, и он сам не знает, от чего это: от тщательно сдерживаемого бешенства или от острой непереносимой тоски. Он хочет кричать в голос и бить стены, чтобы кулаки покрылись каменной крошкой и кровью, чтобы боль физическая была столь сильной, чтобы все мысли исчезли к чертям из его головы.

Хелен — ядовитая гадюка. Она успела укусить напоследок, и теперь яд жгуче растекается по венам, обещая лишь страдания и ни намека на милосердную смерть. Напротив, им с Инеж придется жить, переступать через прошлое, подниматься на ноги в настоящем и упорно брести в будущее. Хоть бы и на сломанных ногах.

Он хочет сломать свою трость о того ублюдка, он хочет убивать его так мучительно и медленно, как не умеют даже земенские палачи.

Он не для того отпускал Инеж так далеко от себя, чтобы все вернулось все в ту же реку. Он просил её вернуться к нему, он подарил ей все, что мог, он отдал ей власть — все бесполезно.

Каз замахивается и со всей силой ударяет о неподвижную каменную кладку, стесывая кожу на костяшках до крови. И ещё раз. И ещё.

За что, Инеж?.. За что?

За что она вновь и вновь заставляет его чувствовать себя бесполезным подобием мужчины? За что уходит все дальше и дальше от него, что бы он ни дал ей?

Каз не знает, что им делать теперь. Кажется, Хелен снова вбила клин между ними, заставила вспомнить то, что они по негласной взаимной договоренности решили забыть. Ему следовало быть умнее — вкус победы на этот раз слишком горек.

Кровь капает с разодранных ладоней, и Каз грубо вытирает их об пальто. Боль все равно не помогает. Её слишком мало...

Раньше ему было плевать на прошлое и чувства своего талантливого паука, это была просто работа. С храбрым капитаном Инеж Гафа так не получится.

Где она сейчас? Каз оглядывается на едва различимую в сером небе крышу собора. На мгновение ему кажется, что он видит там крохотную фигурку, сидящую на самом краю. Взмах ресниц — и она стремительно летит вниз…

Сердце обрывается, и в тот же миг далекая птица взмывает вверх. А Каз пошатывается, хватаясь за недавно избитую им стену.

— Чертовы святые! — бормочет он, прижимая руку к груди, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. — Просто оставьте нас в покое!

Стоит смириться, он все равно её не найдет. Да может это и не нужно. Некоторые моменты стоит переживать в одиночестве.

Да и что он может ей сказать? Не надо было уплывать из Каттердама? Не надо было уничтожать ключевой рабовладельческий рынок? Не надо было верить земенскому министру морских дел, официально пригласившему на свой корабль именитого капитана?

Это его, Каза, ошибка. Не нужно было затевать все это, не нужно было тянуться к ней и держать её. Нужно было прекратить всё ещё тогда, после Ван Эка. Нужно было усвоить урок.

Инеж и здесь его переупрямила.

Они разберутся с работорговцами, и он закончит все это. Инеж уплывет вновь, и больше не вернется, свободная от него навсегда. Так будет лучше всего.

Инеж побудет в одиночестве, успокоится и появится сегодня или завтра. Конечно же. Это ведь была всего лишь глупая птица. Он же просто вернется в Клепку, зажжет лампу и будет работать до тех пор, пока не заснет. Желательно прямо за столом.

Ночные улицы Бочки все ещё полны народа, и медленно идущий Каз внимательно вглядывается в маски проходящих мимо людей. Все они звери в человеческом обличье, выглянувшие на поверхность благодаря безнаказанности ночной тьмы. Кто таится внутри каждого человека? Маска выдаёт с головой все тайные страхи и цели. Не зря он всегда предпочитал маску Безумца.

Однажды он уничтожит своих врагов, всех до единого, и тогда Баржа Жнеца уже не будет казаться такой пугающей, он будет готов без страха перешагнуть через борт. Однажды у него не будет причин оставаться на причале.

Каз резко толкает входную дверь, и столкнувшийся с ней Бойл едва не роняет ведро, расплескивая воду по всему полу.

— У тебя что глаза отказали? — мрачно цедит Каз, отряхивая край пальто.

— Прости, босс, — хмурый Бойл с лязгом ставит полупустое ведро на пол. — Ты слишком быстро вошел.

— Последнее время я все делаю слишком быстро, — сплевывает Каз. — Посторонись, дай пройти!

Он грубо оттесняет отброса и проходит к лестнице. И оглядывается в последний момент:

— Кто-нибудь приходил?

— Нет, босс, никого, — Бойл качает головой. — Только письмо мальчишка-посыльный принес.

— Где оно?

— Аника отнесла в кабинет, — Бойл мотает головой в сторону официального обиталища Каза.

— Потом прочту, — Каз машет рукой и отворачивается. — Вытри воду, пока у нас тут лягушки не запрыгали!

Аника давно пытается взять на себя должность его негласного секретаря. Каз позволяет ей это, но регулярно ставит её на место, когда она пытается дать ему непрошенный совет. Хоть она и старше его почти на десять лет, но ей не суметь стать незаменимой в его глазах. Незаменимых вообще не бывает.

Каз позволяет ей повышать свой статус за его счет, как единственной умной и беспринципной женщине среди старой банды Пера Хаскеля. Анике, слава Гезену, абсолютно безразлично, отрезать ли палец бесчестному крупье или раздвигать ноги перед нужным человеком. И за это Каз её ценит. Чистоплюев вокруг него и так хватает. Но это не значит, что он готов ей доверять: ни одна срочная или важная переписка не касается её рук.

С Аникой ладить просто. Главное, давать ей лишний выходной раз в месяц, да делать вид, что не замечаешь, что она исчезает куда-то дня на три. Разумеется, Каз в курсе — куда.

Пансионат имени все той же святой Магдалены приютит и не такие ошибки молодости, как десятилетняя дочь. Каз привычно ставит галочку и напротив него, когда вручает птенцам список, куда отправлять патрули. Аника, разумеется, об этом не знает, зато Казу это помогает каждый час быть готовым к её возможному предательству. Это лишний раз напоминает ему, как страшны привязанности.

Он поднимается по лестнице, почти бесшумно, не опираясь на трость. Это слегка поднимает ему настроение. Может, та девчонка, Малена, и не настолько бесполезна…

Впрочем, зачем Каз лжёт сам себе? Эта девчонка спасла не его ногу, она спасла его душу.

Он не солгал Хелен, когда сказал, что знает всё до мелочей. Он потратил на это не один месяц. Он заставлял Нину быть рядом, и он добивался правдивых ответов. Они добивались их вместе. Разгневанный сердцебит может быть очень искусен…

И когда Зеник говорит, что способна остановить ему сердце, даже если он прикрыт чужим телом, она не шутит.

Иногда Казу кажется, что окружать себя талантливыми женщинами у него получается вовсе без собственного участия. По крайней мере, мотивы вернувшейся к нему из Фьерды Зеник до сих пор для него непонятны. Она могла бы найти покровителя получше, который не отрывает её от ребенка ради того, чтобы пытать очередного ублюдка.

Однако Нина нашла, что ему предложить, чтобы он принял её обратно, — собственную осведомительную сеть во Фьерде. Кто же откажется от такого подарка? Гнездо с его Птенцами — куда более важный стратегический элемент, чем они даже способны сами предположить.

И за Зеник теперь нужен глаз да глаз, с тех пор как Хелен сдала её тому самому фьерданскому купцу, господину Арнесену, которого они так славно обчистили пару ночей назад. Он обязательно будет мстить, и уже понятно кому. Спасибо отступнику Хельвару, что был так популярен в собственной стране, что имя его пассии стало теперь известно каждой собаке.

Впрочем, и от Хелен был толк, вернее от её идеи Зверинца: если бы господин Арнесен не предпочитал бойких белокурых дамочек, скрывающих лицо под маской лисы или газели, то Казу не удалось бы так запросто узнать о партии контрабанды превосходного фьерданского оружия и далеко идущих замыслах Фьерды, а Анике — повысить свою ценность в его глазах и немного подзаработать.

Собственно после того случая Каз и лишился своей любимой шляпы. Хелен, мягко говоря, была крайне неприятно удивлена, обнаружив подмену одной из своих шлюх на человека Каза. Анике удалось смыться невредимой исключительно благодаря хорошо поставленному удару в челюсть и тому, что Каз немного отвлек охрану.

Впоследствии портной только сокрушенно покачал головой, когда Каз предъявил ему похожую на решето шляпу. Счет он тоже выставил соответствующий.

Каз толкает дверь в спальню, с небрежным стуком приставляет трость к стене и замирает, не в силах поверить собственным глазам.

Она здесь… Инеж здесь. Она стоит на коленях перед его кроватью, уткнувшись лицом в его подушку, и плечи её дрожат. От шума она вздрагивает всем телом и резко оборачивается, словно застигнутая на месте преступления.

Каз видит мокрые дорожки на её щеках и трепещущие ресницы и лишь крепче сжимает челюсти. Он резко отворачивается и идет к шкафу, снимая на ходу верхнюю одежду.

Инеж наблюдает за ним, точно дикий зверек за поймавшим его охотником. Каз чувствует её взгляд спиной.

Он знает, стоит ему сделать лишь один неправильный жест, и она исчезнет, будто её и не было, и вернется наутро верным молчаливым Призраком. И тогда все хрупкие мосты, наведенные между ними за это время, разрушатся в мгновение ока.

У Каза останется лишь его Призрак, но Инеж Гафа у него больше не будет. Что ж, разве не этого он хотел только что?..

Он накрывает её дрожащие плечи тем самым шерстяным красным пледом, который она подарила ему, и отходит к столу.

— Ты зол? — она туже стягивает плед на плечах, пытаясь закутаться в него полностью. И жест этот в сотню тысяч раз искренней, чем у Хелен.

Он выставляет две кружки на стол, достает с полки бутылку виски и тянется под стол, вытаскивая оттуда термос с кипятком — что бы они делали без толковых фабрикаторов? Ему никогда не понять фьерданцев.

— Каз, ответь…

— Это не называется злостью, — ровным голосом произносит он. — Зол я был несколько месяцев назад. Ярость, гнев, отчаяние — как там это называется у людей. Сейчас я просто жду…

— Чего?

— Когда я смогу вырвать этому ублюдку оба глаза, по очереди, один за другим, а затем язык. А затем сломать ему каждый палец, которым он тебя касался.

— Ты же слышал Хелен, — горько выдыхает Инеж и закрывает глаза. — Этих пальцев было слишком много… я помню это.

— Как ты думаешь, чем я занимался все эти четыре месяца? — Каз не смотрит на нее, только на собственные руки, покрытые кровавой коркой. Удивительно, но он даже не чувствует боли. Он ничего не чувствует. — Из десяти осталось двое. Земенцы не просто так остервенели.

— Я не о том спросила, Каз, — Инеж с силой сжимает плед в кулаке. — Ты зол… на меня?

— Ты была неосторожна, — он равнодушно пожимает плечами. — За это не злятся. Ты выжила, а значит, можешь отомстить.

— Жизнь не состоит из одной лишь мести, Каз, — Инеж с трудом поднимает руку и проводит по мокрому лицу.

— Моя — только из неё, — он сосредоточенно отмеряет нужное количество виски.

— Каз, не надо!

— Что? — он впервые оборачивается.

— Не надевай еë снова, свою броню, — Инеж несколькими быстрыми движениями смахивает слезы с глаз. — Я не выдержу сейчас, прости!

— Я не делаю этого…

— Делаешь, — Инеж качает головой. — Но это просто самообман. На самом деле ты хочешь, чтобы еë носили все вокруг тебя, не показывали тебе своих чувств, не тревожили тебя, не утомляли.

— Инеж…

— Если тебе тяжело со мной сейчас, то просто скажи, и я уйду! У меня нет сил быть бесстрастной тебе под стать. Я вообще не думала, что ты вернешься так рано… — её голос срывается на шепот.

Каз молчит, он не двигается, словно и не слышал её слов..

Инеж скидывает плед с плеч и, одним тягучим движением поднявшись на ноги, скользит к выходу из спальни. Каз резко заступает ей дорогу.

— Не уходи! Останься! — он не дает обойти его и, решившись, касается руками еë плеч, удерживая на месте.

— Не нужно, Каз, — она смотрит серьезно и печально. — Не нужно меня жалеть. Я прожила без тебя почти четыре года, а до этого ещё четырнадцать лет. Я справлюсь.

— Я прожил без тебя девятнадцать, — его голос хрипл и будто бы… испуган? — И я не умею жалеть. Это бесполезное чувство.

— Куда лучше ломать пальцы, верно? — она кривит губы в неуверенном подобии улыбки.

— Точно, — он кивает. — Не уходи, Инеж! Мне нравится, когда ты бываешь здесь не только глубокой ночью, нависая надо мной страшным ночным призраком.

Её глаза изумленно расширяются, и Каз не может удержаться от усмешки.

— Так ты не спал?..

— Значит, я все же прав? Так я и думал, — он отпускает её и отходит обратно к столу. — Так и что ты там делала со мной спящим, а, Инеж?

Она остаётся с возмущенно приоткрытым ртом:

— Ты провёл меня? Ты ничего не знал?

— Ты сама все рассказала, — Каз протягивает ей дымящуюся кружку. — Импровизация, Инеж! Ты стала пользоваться духами, я чувствую их, когда ты приходишь.

— Это сулийские притирания, — Инеж принимает кружку, но не пьет, греет об неё пальцы. — Они напоминают мне о доме. И они нравятся тебе…

— Ничего подобного! — возражает Каз и с облегчением слышит еë тихий смех.

Инеж подносит кружку к губам и делает глоток. И тут же заходится в кашле.

— Ах да, забыл предупредить, рецепт от Джаспера*, — Каз отпивает из своей кружки.

По груди спускается приятное жгучее тепло. Он хочет, чтобы она была здесь, в этом нет ничего страшного, в её присутствии рядом. Ровным счетом ничего страшного.

Только в висках начинает стучать, когда он случайно опускает взгляд на её губы, влажные, покрытые мельчайшими капельками напитка.

— Скажи, почему ты пришла сюда?

Инеж опускает глаза и делает ещё один глоток, на сей раз уже без кашля. Джаспер всегда задавал им высокую планку градуса.

— Просто… здесь спокойно.

— Я думал, ты на какой-нибудь крыше. На соборе, например…

— Там нет тебя! — Инеж, словно решившись, резко поднимает голову. — Я хотела побыть с тобою рядом.

— В мое отсутствие? Оригинально, — хмыкает Каз.

— Я не собираюсь быть тебе в тягость, ты не любишь людских эмоций. Это оптимальный вариант.

— Может быть, ты сначала спросила бы меня, что мне в тягость, а что нет? — с угрожающей мягкостью спрашивает он после непродолжительного молчания.

— Обними меня, — тихо произносит Инеж. — Видишь? — добавляет она, когда он медлит. — Тебе это не нужно, Каз. Не сейчас.

— Ты не права, — он с тихим стуком ставит свою кружку обратно на стол и аккуратно вынимает вторую из её рук.

Он осторожно привлекает Инеж к себе и обхватывает руками её тонкую фигурку, проводит ладонями по выпирающим лопаткам. Инеж прижимается к нему, стискивая пальцами отвороты его жилета, и плечи еë дрожат. Она плачет на его плече, а он чувствует, как промокает рубашка где-то у плеча, и продолжает гладить её по худой спине, где прощупывается каждое ребро и каждый позвонок.

Вода плещется где-то там, так далеко, что он не может различить её в сплетении ночных теней.

— Ты ни в чем не виновата, — шепчет он ей на ухо. — Ты никогда не была виновата в том, что случилось! Я заставлю этих ублюдков заплатить за все с процентами. Слышишь? Что бы ни случилось, ты всё та же! Ты мой Призрак. Ты моя.

— Я не знаю, Каз, — сквозь всхлипы признается она. — Я не знаю, что тогда случилось. Не знаю, что они успели…

— Твоя девчонка, Малена, подмешала тебе слишком много наркотика. Ты отключилась, когда они лишь начали. Вернуть тебя в сознание они не смогли...

— Не продолжай, — глухо говорит она. — Я не хочу знать.

— Им нужно было не твое тело, им нужен был акт мести. Они унизили тебя, но бессознательную не тронули, — почти спокойно продолжает Каз. — Карефа тронул бы, но твоя же девчонка лишила его мужской силы. Он бы не позволил кому-то опередить себя… Они не изнасиловали тебя, лишь избили.

— Ты не лжешь мне, Каз? — Инеж поднимает голову и пытается поймать его взгляд. — Это не милосердная ложь? Ты всегда справлялся с ней лучше Джаспера…

Каз прямо встречает её полный испуганной надежды взгляд и кивает.

— Не лгу. Ты осталась все той же. Тебя унизили, истязали, но основную расправу отложили. Ты не стала её дожидаться, верно?

Она прижимается лбом к его плечу, и Каз кладет подбородок ей на макушку. Странное ощущение.

Если он смог держать её на руках, если смог обнимать её вчера так, что вдвоем они обманули даже опытную Хелен, то на столь простое объятие его точно хватит.

Но Инеж вскоре отстраняется и быстро, смущенно вытирает глаза рукавом.

— Прости меня, я не должна была…

— Не должна была быть слабой? Все мы слабы — каждый в своё время, — Каз глубоко вдыхает. — Только не каждый готов это показать.

Инеж с щемящей осторожной нежностью касается его рукава, и вручает ему кружку со стола:

— На этот случай у нас есть напиток от Джаспера.

— Хочешь споить меня? — усмехается Каз.

— А получится? Никогда не видела тебя пьяным… — Инеж задумчиво подносит палец к губам. — Разве что… нет, ты тогда притворялся.

— Я знаю свою норму лет с четырнадцати, — Каз пожимает плечами и допивает остатки. — Мы пили джин, как сейчас помню. В конце концов, я отрубился, а когда очнулся, то было так плохо, что хотелось сдохнуть.

— Расскажи мне что-нибудь, — тихо просит она. — Что угодно! Хочу слышать твой голос… В тяжелые моменты я представляла, как ты говоришь со мной, как язвишь или выдаешь одну из своих циничных шуток, и мне становилось легче.

— Инеж…

— Она сломала меня, — выдыхает она. — Хелен... она все-таки это сделала. Я разбитая, сломанная, никчемная... Я так долго бегала от осознания всего, что произошло, но оно настигло в самый неподходящий момент. Мне нужно пережить это, Каз! Помоги мне!.. Пожалуйста! Помоги...

Каз кивает и задумчиво трет пальцами лоб. В голове восхитительно пусто. Он не Джаспер, чтобы знать сотни баек на любой случай жизни, он не знает ни одной сказки, кроме Зверской Комедии, он может рассказать лишь об очередном деле или на ходу сплести историю, которой поверят. Чаще всего это угрозы.

— Святые... — выдыхает Инеж. — Твои руки… Садись! Сядь, Каз!..

Она заставляет его сесть на кровать. Каз что-то протестующе шипит, но она мгновенно извлекает из шкафа тот необходимый запас лекарственных средств, который бывает порой очень кстати при их работе.

“Все мы слабы — каждый в своё время” — всплывают в памяти его недавние слова, и она ничего не спрашивает, просто садится рядом и осторожно промывает тыльные стороны его ладоней. Каз закусывает губы и отворачивается, но рук не отнимает.

— С крыш Каттердама открывались удивительные рассветы, — наконец говорит он. — Когда я был мальчишкой, меня это занимало. Мне нравилось забираться на крыши и смотреть в море, считать корабли… Недолго это длилось, потом я повзрослел. Но помню, как искал в небе белых китов — кто-то наплел мне, что если найти такого, то сбудется все, что ты захочешь.

— Кто это — белые киты? — Инеж бережно наносит мазь на многочисленные кровавые ссадины.

— На самом деле просто белые облака, подсвеченные солнцем, но если присмотреться, то увидишь радугу по краям, — Каз наблюдает, как она все ниже склоняется над его ладонью. — Некоторые верили, что это посланники света, предвестники святой Алины, хоть тогда имени её ещё не звучало. Глупые суеверия.

— Но ведь она была на самом деле, ты и сам знаешь, — Инеж убирает испачканную ткань на тумбочку и садится рядом с ним, устало опираясь спиной о стену.

— Если все святые были когда-то людьми, тогда какой смысл верить в них? — Каз двигается, освобождая ей место. — Любого можно объявить святым, хоть тебя, хоть меня. Это бессмысленно.

— Не хочу с тобой спорить, — бормочет Инеж. — Ты меня не убедил, ты просто богохульствуешь, и рад. Лучше расскажи что-нибудь ещё.

Каз напрягает память, пытаясь извлечь из неё все относительно мирное, веселое или просто спокойное. Такого оказывается неожиданно много: за четыре года странствий Инеж пропустила немало забавных моментов, особенно из области воспитания птенцов. Одних приключений Фахи хватит на целую поэму. Трагикомическую.

Инеж слушает его, подперев рукой подбородок. Распущенные волосы волнами растекаются по её плечам, частично закрывают лицо. И Каз едва сдерживает себя от того, чтобы не потянуться к ним, отвести их в сторону и вновь увидеть её глаза.

Он не станет делать этого. Однажды он уже поторопился и едва не потерял её. Ещё тогда он мог убедить её остаться в Каттердаме, но сам всё испортил.

Он не прикоснется к ней, пока не будет уверен в себе.

Хватит и того, что он с затаенным восторгом наслаждается её присутствием рядом, в такой близости от него. Это почти похоже на его тайные мечты.

Она изменилась. Сильно изменилась. Стала тверже и спокойнее, словно ранее хрупкий металл переплавился в прочную несгибаемую сталь. Каз знает эту сталь, такая же застыла в нем самом. Они оба пережили слишком много, чтобы иметь возможность понимать друг друга с полуслова и доверять другому спину.

Если он откажется от неё, то что вообще останется в его жизни? Даже долг мести почти отдан.

Инеж сонно роняет голову с подставленной руки и тут же просыпается.

— Каз, я должна идти…

— Нет, не должна, — возражает он. — Спи здесь.

— Я не могу занять твою кровать, — Инеж дезориентировано мотает головой и порывается уйти.

— Именно это ты и сделаешь, — Каз мигом поднимается на ноги и специально наклоняется над ней, не давая ей встать. — Не думаю, что тебе стоит волноваться за свою репутацию, учитывая, что ты обычно используешь вместо двери мое окно.

Ради того, чтобы лицезреть её широко раскрытые глаза и рассыпанные по его подушке волосы в обрамлении её собственной же шали, стоило пройти через все. Это стоит всех бессонных ночей, всех совершенных им убийств, всех издевательств и проклятий Хелен. Это точно стоит того, чтобы переночевать за рабочим столом.

Инеж ещё пытается отнекиваться, что-то возражает, но глаза её закрываются сами собой.

— Засыпай, — Каз накрывает её пледом.

И в последний момент, прежде чем выпрямиться и отойти от кровати, он неожиданно для самого себя наклоняется ещё ниже и на мгновение прижимается губами к её лбу... Вода отзывается лишь ленивым колыханием волн.

Сегодняшняя ночь определенно будет лучшей за последние несколько лет.

---

Примечания:

*Предположительно рецепт представляет собой некий вариант Горячего Тодди (Hot Toddy) — это горячий чай с виски, ирландская вариация грога, является напитком для согрева и противопростудным средством.

Примечания:

Спонсор последней сцены вот этот трек — https://www.youtube.com/watch?v=fHI8X4OXluQ

Без него она могла бы так и не состояться, однако судьба решила иначе.)

---

(четырьмя месяцами ранее)

— Ну что ж… — Инеж придирчиво осмотрела Ортегу, отошла на пару шагов и оценивающе приложила палец к губам. — Сойдешь за бедствующего работорговца.

Ортега с отвращением поправил богато украшенный камзол, изрядно вылинявший с одного бока.

— Вы уверены, что вы справитесь одна, капитан?

Сражавшийся рядом с постоянно разматывающейся чалмой Шаган кивнул, поддерживая его. Он выглядел бы забавно, если бы не его нахмуренные брови и сурово сжатые челюсти. Ему был не по душе этот план.

Признаться, Инеж несколько сомневалась в сочетаемости шуханского традиционного костюма с земенской чалмой, но смуглому Шагану вполне шло. К тому же он умел общаться на местном наречии.

— Если вы сумеете отвлечь охрану на достаточный срок, — коротко ответила она. — Приценивайтесь, привлекайте внимание, придирайтесь к рабам, делайте вид, что выбираете девушек по вкусу! Только не задирайте никого и сами не нарывайтесь!

Ортега и Шаган шли на дело вместе с ней.

План был на редкость прост в концепции: замаскированный Кара Теше должен быть прибыть в работорговческий городок Зарайя на закате, под конец аукциона. С него должны были сойти трое мнимых работорговцев и одна незаметная тень, по имени Инеж.

Пока Ортега и остальные будут отвлекать внимание охраны, Инеж проберется внутрь и найдет, где работорговцы хранят оружие, а затем, где содержатся рабы. Если получится освободить их сразу же, то она не станет мешкать. Иногда проще действовать грубо и решительно.

Пока они огибали побережье, Инеж успела изучить все имеющиеся карты этих мест. Это дало немного, но в Зарайе был порт. Значит, не придется вывозить рабов на шлюпках. Худший вариант из возможных. Направить их прямиком на корабль проще.

Большую часть команды Инеж также предпочла оставить на корабле. На открытом пространстве они не бойцы. Но их замаскированные пушки по бортам смогут сравнять этот порт с землей, если учесть особые ядра, которые сделал по её просьбе Уайлен.

Пока Ортега, Шаган и ещё один матрос маскировались под бывалых работорговцев, сама Инеж извлекла из сундука свою прежнюю одежду, которую носила в Каттердаме. Тонкая, темная и не сковывающая движений, здесь, в море, она мгновенно продувалась жестокими ветрами, так что Инеж давно перешла на обычное для керчийских моряков обмундирование: плотная, непромокаемая куртка да штаны и рубаха из светлой парусины.

Она чувствовала себя неуютно, вновь облачаясь в одежду, что взяла с собой из Каттердама: та все ещё хранила отголоски того городского воздуха, пропитанного керосиновыми парами от уличных фонарей. Заставляла вспоминать то, что хотелось забыть...

В самом углу сундука Инеж нашла почти пустой пузырек из-под одеколона, бережно завернутый в отрез мягкой ткани. Это единственное, что она забрала на память о Казе Бреккере. Запахи прочнее всего оседают в памяти, они способны вернуть тебя в прошлое, стоит лишь закрыть глаза. Она не смогла справиться с искушением и поднесла ладонь к лицу, прикрыв глаза. На мгновение ей показалось, что Каз стоит за её спиной, и она чувствует его присутствие.

Инеж открыла глаза, и видение рассеялось в мгновение ока. Она невесело усмехнулась и решительно завернула флакон обратно. Жидкости осталось на самом донышке — едва ли Каз даже заметил пропажу. Да и вряд ли ему было до того. Флакон Инеж забрала почти машинально: просто когда они с Джаспером уложили бессознательного Каза на постель, и она поняла, что ему ничего не угрожает, что ей пора уходить, она вдруг заметалась в иррациональном желании взять с собой что-то на память о нем, именно о нем, не о его делах, не о его власти или грандиозных планах. И тогда она схватила первое, что пришло в голову.

Кольцо с печаткой ворона по-прежнему висело у нее на груди, на цепочке, рядом с сулийским талисманом, в холодные ночи дежурств обжигало голую кожу ледяным холодом. Тепла в нем больше не было.

Инеж поправила воротник перед потрескавшимся, мутным зеркалом, привычно проверила ножи, подвесила к поясу специальный непромокаемый футляр для фотобомб и шутовски отсалютовала сама себе любимым жестом Джаспера: два пальца к виску — и спустить курок.

Своеобразное обещание друг другу, выработавшееся среди воронов за последние годы: лучше пуля в лоб, чем попасться и утянуть за собой остальных. Первым перенял его у Джаспера Уайлен, затем незаметно для себя скопировала Инеж, а однажды она заметила, как машинально потянулся к виску и Каз, повторяя тот же жест, и тут же будто одернул себя.

Выходя из каюты, Инеж по привычке тщательно заперла за собой дверь. Хотя не стоило бы. Вдруг она не вернется? Впрочем, с таким настроем и идти не стоило. Она обязательно вернется и приведет с собой еще много освобожденных людей.

Ортега и Шаган уже ждали её на палубе. Высокий Лайен старательно вытряхивал что-то из сапога, но при её появлении поспешно выпрямился и встал навытяжку.

— Все помнят свою задачу? — спросила она, приблизившись. — Вы должны подать сигнал, когда все будет готово!

Они прежде не проворачивали настолько дерзких и непродуманных операций. Был бы здесь Каз, он, наверное, приложил кого-нибудь из них тростью за глупость. Но Каза здесь не было, а широте замыслов Инеж все же училась именно у него

Инеж незаметно выскользнет с корабля, когда они причалят и доберется до рынка своим ходом. Ортега с остальными отправятся туда открыто и официально. Они отвлекут внимание, и прикроют отход. Если заглянуть под широкие полы шуханского одеяния, на поясе Шагана можно обнаружить десятка три дымовых шашек, а Ортега держит наготове в рукавах пузырьки с воспламеняющейся жидкостью. Уайлен называет её “Зеленым огнем”: достаточно плеснуть хоть немного на нагретую поверхность, и ввысь взметнется целый пламенный столб.

Они прибыли под самый вечер. По идее, скоро рынок закроется, и рабов разгонят по баракам. Инеж постарается обезвредить охрану и освободить как можно больше людей.

Задача Ортеги и Шагана — помочь рабам завладеть хоть каким-то оружием и направить на корабль. А если все пойдет совсем не по плану, останется лишь последний шаг — подать знак Кара Теше. Он даст один массированный залп. Этого хватит, чтобы рынок рабов прекратил своё существование навсегда.

— Пошли! — скомандовала она. — Вы первые, я сразу за вами.

Ортега кивнул и, четко развернувшись на каблуках, зашагал к трапу, Шаган последовал за ним.

Инеж приотстала: она подождет, пока они не сойдут с корабля, и только потом незаметно выскользнет на сушу.

— Ни траура, — привычно пробормотала она себе под нос.

Вот только ответной фразы услышать ей было не от кого.

* * *

Пират не издал ни единого звука, лишь мешком осел на пол. Инеж осторожно опустила шприц с сонным ядом и, нагнувшись, сдернула связку ключей с пояса своего противника. Она его не убила, но отрубила надолго. Это надежнее, чем пытаться убить. И тише. Ни к чему проливать чужую кровь без хорошего аванса или иной не менее веской причины, как любил говаривать Каз.

Она без лишних слов распахнула дверь, и обвела комнату взглядом, благоразумно не спеша войти. Целый ряд человеческих голов обернулся почти одновременно. В основном, сильные мужчины, но встречались и женщины. Детей держали где-то отдельно.

— Вы свободны, — отрывисто и коротко произнесла она.

Никто не шелохнулся. Инеж нетерпеливо извлекла из-за пояса кинжал, кто-то попятился, но она протянула его ближайшему рабу рукоятью вперед.

— Перерезайте веревки! Быстрее!

Тот улыбнулся и поднял свободные руки, сделал какой-то непонятный жест, словно сжимал чье-то горло, а затем как будто попытался поклониться ей. Инеж сделала осторожный шаг назад.

Огромный сулиец шагнул к ней через дверный проем и замер, внимательно разглядывая её с высоты своего роста. И протянул ей руку. На его громадной ладони её кинжал-заколка казался совсем крохотным. Не верилось, что он мог быть для кого-то смертельным.

— Талахаси, — вымолвил он и неожиданно склонил голову. — Ты прийти!

Инеж не поняла его, но рискнула протянуть руку и забрать кинжал обратно.

— Надо уходить! — повторила она. — Среди вас есть те, кто в состоянии сражаться, если потребуется?

Несколько мужчин и женщин, включая сулийца, подняли руки. И Инеж довольно кивнула.

— Выходите! Быстро! — скомандовала она. — Заберите оружие у этого, — она кивнула на мертвого пирата, — и там за углом ещё двое! Двигайтесь выходу, и бегите в порт! Там вас ждет корабль, передний парус у него алый!

— А вы, госпожа? — обратилась к ней какая-то женщина на керчийском, пока мужчины без лишних слов бросились разбирать оружие.

— Мне нужно освободить других людей, — отозвалась Инеж. — Вы знаете, где они держат детей?

Женщина покачала головой.

— Я знать! — вмешался сулиец на плохом керчийском. — Я пойти с тобой, талахаси! Показать! Мы пойти! — он показал ещё на нескольких мужчин, преимущественно керчицев и сулийцев, хотя один тряхнул копной ярко-рыжих волос.

Инеж коротко взглянула на него и кивнула.

— Хорошо. Остальные пусть идут в порт! Если выберетесь из с рынка, то в порту вас уже вряд ли тронут! Защищайте слабых и отбирайте у врагов оружие, если сможете!

— Две винтовки у нас уже есть, — светловолосый парень с характерным керчийским загаром моряков воодушевленно помахал ей рукой. — Мы справимся, капитан Гафа! Можете положиться на нас! Спасибо, что приплыли за нами!

— Ты знаешь меня? — удивленно взглянула на него Инеж.

— Конечно, вы же легенда! — парень серьезно кивнул. — Для меня честь сражаться под вашим началом!

— Как тебя зовут?

— Оскальд, госпожа!

— Ты запомнил дорогу в порт?

Оскальд вновь кивнул.

— Хорошо, Оскальд, тогда веди людей! Я полагаюсь на тебя! — произнесла она. — Освободите по дороге, кого сможете! Да пребудут с вами святые!

С этими словами она махнула рукой сулийцу и тем мужчинам, что решили пойти с ней, и поспешила вперед по коридору. Здесь должно было быть ещё несколько камер с людьми. И архив, который необходимо было изъять. Работорговцы редко уничтожали подлинные документы рабов, несмотря на убедительные заверения в обратном. Инеж обычно брала на себя освобождение детей и розыск архива документов, с остальным рабы должны были справляться сами. Брать в руки оружие и отвоевывать свою свободу.

Шпект однажды сказал странную вещь, которую она запомнила: “Ты должна дать им шанс, но забрать его они должны сами”. Сначала ей казалось это неправильным, но чем больше опыта она приобретала, тем чаще вспоминала советы Шпекта.

Это была давняя практика: первыми освобождать боеспособных мужчин, выделять из них лидера и отправлять их с основной массой людей пробираться в безопасное место.

Еще нескольких работорговцев ее спутники прикончили на месте. Инеж ушла вперед, предоставив им выбивать двери и высвобождать пленников. Барак был небольшим и ей показалось странным, что здесь почти не было молодых девушек. Впрочем, она их не видела и в той группе, которую встретила на пути сюда. Там, на дороге.

Инеж толкнула очередную дверь и по скудной, но комфортной обстановке поняла, что попала в место ночевки надзирателей.

Весь архив на этот раз помещался в небольшой ларец, стоявший в изголовье одной их длинных лавок. Инеж, одним ударом сбила хлипкий замок, поворошила хрупкие желтые листы и решительно захлопнула крышку. Ларец она, не церемонясь, закинула в сумку.

Теперь дети. Нужно найти их и вывести отсюда. Здесь немного рабов, и это нормально. Их редко собирают количеством большим, чем десятков пять-шесть, иначе велик риск бунта. Да и незаметно прокормить такую ораву куда сложнее. Проще перевозить по десятку человек за раз, и получать по нескольку тысяч крюге за каждого. Транспортировка вполне окупается.

Слава святым, эпоха рабовладельческих рынков, где количество поставляемых рабов считалось сотнями, канула в прошлое. Их расцвет пришелся на время Шуханской империи, которая захватила Равку, половину Фьерды и, в конце концов, оскалила зубы на Керчию. Керчия тогда купила свою свободу дорогой ценой. Тот редкий случай, когда мирные торговцы вступили в войну и сражались как черти, не оставляя врагам после себя ничего. Они не позволили захватить себя и бились настолько отчаянно, что Шухан, ощутив катастрофическое ослабление своей экономики и торговли, сам пошел на мирные переговоры. Они закончились возведением моста, соединяющим две страны и налаживанием торговых путей, однако отношения с шуханцами до сих пор не поощрялись. Даже Каз брезговал иметь с ними дела, хотя та война была так давно, что участвовать в ней мог разве что его дед.

Потом, как рассказывала мать, к власти пришел генерал Кириган, тот самый Черный Еретик, как выяснилось впоследствии. Под его руководством Равка восстала и сбросила с себя власть иноземных захватчиков. Шухан уполз обратно в свою нору зализывать раны и с тех пор вел себя относительно мирно. Впрочем, последнее время он вновь начал набирать силу. Хергуды были дерзкой выходкой, и Инеж была уверена, что Торговый совет Керчии ещё долго не забудет Шухану этой диверсии.

Время поджимало. Сквозь маленькие окошки Инеж видела, как то тут, то там вспыхивают отблески взрывов. Заряды, которые она разложила, работали как надо. Ортега тоже не терял даром времени. Но скоро земенцы поймут, в чем подвох, и тогда уже медлить будет нельзя. Где же дети? Их ведь не могли поселить отдельно? Этот барак был единственным крепко сколоченным зданием на всю округу.

Сдавленный скулеж и плач она различила в этом шуме не сразу. Он доносился как будто откуда-то снизу… Неужели?..

Инеж бросилась к сулийцу.

— Подвал? Погреб? Колодец? Ты знаешь здесь что-то похожее? Ответь!

Он покачал головой.

— Не понимать тебя.

И тогда оно вернулось само, просто пробудилось в ней спустя столько лет забвения.

— Таманэ? Калхар даэне кутак! Танжи! — сулийское наречие само лилось из её рта, привычно напрягая гортань на выдохе. — Таманэ ламар, кыале!

И он заговорил, быстро, перебивая сам себя, захлебываясь словами. Инеж понимала не все, но смогла уловить главное. Детей заперли в подвале, чтобы сделать побледнее (чем бледнее и белее кожа, тем больше дают земенские купцы) и не дать их украсть. Сулиец видел, как их уводили, он знает, где здесь лестница, ведущая вниз.

— Веди! — выдохнула она. — Скорее!

Они бежали по коридору, и Инеж судорожно считала минуты. Замок на подвальной двери сулиец сбил прикладом и распахнул её настежь.

Дети шарахнулись от двух фигур, возникших на пороге. Они даже не пытались сбиться в кучу, остались на своих местах, только прикрыли головы руками и что было сил вжались в стены.

— Я не причиню вам вреда! — Инеж вошла первой и успокаивающе подняла руки. — Мы пришли вернуть вас домой! Мы не работорговцы!

Детей здесь было около десятка, у всех были связаны руки. Инеж видела их глаза, и в душе просыпалась какая-то доселе неведомая боль. Она достала Санкт-Петра, вручила его сулийцу, а сама вытащила Санкт-Елизавету и присела на корточки перед первой девочкой, принявшись перепиливать веревки.

Девочка смотрела на нее испуганно, но ясности в её взгляде не было. Инеж бесцеремонно приподняла её подбородок и вгляделась в зрачки, для верности глубоко втянула носом воздух. Помимо вони в тяжелом воздухе отчетливо различались слабые травяные ароматы. Так и есть, слабый наркотик. Детей опаивают им, чтобы не плакали и не кричали.

Это было плохо, хотя и привычно.

Дорога до корабля займет не меньше двадцати минут, если идти быстро и сосредоточенно. Но опоенные дети редко бывают сообразительными, и уже благо, если они могут идти самостоятельно.

Они с сулийцем быстро освободили всех детей, и сулиец выстраивал их по росту у двери. А Инеж подступила к последней лежащей на полу девочке, которая даже не повернула к ней головы, так и продолжила безразлично смотреть в потолок. Из глаз ее катились прозрачные слезы. Инеж пощупала ее лоб и без особого удивления ощутила жар. Обратила внимание на сбитую порванную юбку и державшийся на одной нитке лиф платья, и только сильнее сжала челюсти, сдерживая полыхавший гнев.

Эти люди недостойны ни прощения, ни жизни.

Каз, наверное, оставил бы девочку здесь, Инеж с трудом подняла её на руки. Подошедший сулиец без слов забрал её, и Инеж с благодарностью кивнула. В его могучих медвежьих руках девочка словно утонула, а сулиец будто вовсе не чувствовал её веса.

Он протянул Инеж нож. Второй раз за это краткое время он возвращал ей её оружие.

— Менах, — он показал пальцем на себя. — Меня зовут Менах. Спасибо, талахаси!

— Я Инеж Гафа, — мягко поправила его Инеж. — Мы выберемся отсюда! Я обещаю.

— Талахаси, — вновь повторил он и улыбнулся. — Сули амено танаар!

Сулийский народ един. Он говорил на старинном, почти позабытом и вытесненным современным равкианским сулийском наречии. Инеж понимала его скорее интуитивно.

Она улыбнулась и обернулась к выстроенным детям.

— Сейчас нам придется идти очень быстро! — сказала она громко и твердо, стараясь говорить просто и внятно, чтобы её слова дошли до их затуманенного сознания.

Дети слушались её, точно безразличные ко всему куклы, и шли, держась друг за друга и стараясь не спотыкаться. Инеж вела их по коридорам, Менах замыкал цепочку.

Освобожденные рабы присоединялись к ним по дороге. Многие забирали самых слабых детей на руки.

Они беспрепятственно вышли из барака и организованной колонной почти дошли до выхода. На них никто не обращал внимания. Ортега, Шаган и Лайен поработали на славу: на рынке царил хаос. Всюду вздымались столбы страшного, вонючего дыма, слышались выстрелы и взрывы, люди метались, не понимая, куда бегут. Инеж постаралась обвести их по краю.

Они устроили славную суматоху. Зарайя не скоро забудет такое потрясение. Инеж никогда не церемонилась с работорговцами, и сегодняшнее покажет всем, насколько серьёзны её намерения.

Несколько темных фигур выступили из дыма и почти синхронно вскинули винтовки к плечу. Колонна остановилась, попятилась, ощетинилась имеющимся оружием, почти бесполезным на таком расстоянии.

Рука Инеж скользнула к поясу. У нее было кое-что, что она обещала Уайлену никогда не использовать без нужды. Несколько прозрачных шариков скользнули в её ладонь.

Земенцы продолжали наступать, Инеж распрямилась, крепко сжимая в руке мучительную смерть. Свою прежде всего, если она случайно сожмет кулак чуть сильнее.

Первый выстрел прозвучал одновременно с тем, как она прыгнула вперед, замахиваясь. Пуля просвистела где-то совсем рядом с её ухом, плечо обожгло болью, и Инеж упала на землю, неловко подвернув руку и ударившись головой, а в следующий миг перед ними воздвиглась огненная стена, стремительно расползающаяся вокруг них широким кольцом. Запах горящей плоти заполонил собой все.

Инеж зажмурилась, чувствуя, как пламя подбирается к ней самой, и понимая, что сбежать она уже не успеет.

* * *

Огонь ярким красным заревом заливает все вокруг, ослепляет невозможной яркостью. Глаза жжет от нестерпимого света, кожа на щеках трескается от близкого жара, и боль вонзает в неё свои острые когти…

Инеж распахивает глаза, со сдавленным стоном приподнимается на постели, чтобы обнаружить, что никакого огня нет и в помине, а комнату заливает своим пронзительным светом утреннее керчийское солнце. И комната эта… не её.

Она спала в одежде, поэтому первое, что делает Инеж, отвернувшись от особенно назойливого луча, вытаскивает из-под себя сбившийся за ночь ремень, пряжка которого, судя по ощущениям, уже успела проделать в ней нехилую дыру.

Утреннее солнце заливает чердак рассеянным светом. Инеж спускает ноги с постели и оглядывается, силясь сдержать совершенно неуместную, дурацкую улыбку.

Она спала здесь, в его комнате, на его кровати. Она чувствовала запах его волос, его одеколона, она касалась его вчера. Он касался еë. И как касался… Воспоминания о произошедшем у Хелен заставляют щеки залиться горячей краской. Простым радостным смущением, совсем не похожим на тот грязный стыд, в который еë погрузила вчера Хелен.

Она словно излечилась от какой-то тяжёлой болезни. Душа готова радоваться новому дню так же, как когда-то в детстве.

Это он. Он вылечил её, даровал своё прощение, вновь заставил вернуться ту Инеж, что когда-то ещё девочкой влюбилась в него. И сейчас, этим туманным ранним утром, она готова признать это. Она любит его. Любит так, как никогда бы не смогла полюбить та маленькая Инеж Гафа, которой она была до своего похищения. Искренне, преданно и верно. Зрело.

Даже если Каз никогда об этом не узнает. Быть может, оно ему и не нужно. Да и к чему лишние слова, когда можно сказать все делом.

Инеж легко поднимается на ноги и тщательно убирает за собой постель. Надо найти хозяина этого волшебного места, что сегодня приютило еë.

Каза она находит за рабочим столом. Он спит, уткнувшись лицом в собственный локоть. На подбородке красуется чернильное пятно. На листе перед ним вычерчен красивый зигзаг, прервавший ровную строку. Перьевая ручка выпала из ослабевших пальцев и укатилась куда-то на середину стола.

Инеж замирает на пороге и смотрит на него, зачарованная этим зрелищем. Если когда-нибудь ей придется уйти, она хочет запомнить его таким. Заработавшимся, мирным, спокойным, доверившимся ей.

Совесть колет очевидным упреком, что это из-за Инеж Каз не спал нормально в эту ночь, но Инеж унимает еë резонной мыслью: если бы Каз не был к этому готов и не хотел этого, она бы не задержалась здесь ни одной лишней секунды. Ни к чему обесценивать его поступок бессмысленными угрызениями.

Она подходит и осторожно вынимает из-под его локтя острый край папки, вытирает разбрызганные по столу чернила и осторожно касается его плеча.

Каз что-то ворчит и пытается спрятать лицо поглубже под рукав от беспощадно проникающего повсюду света.

— Каз, проснись! — шепчет она ему на ухо. — Тебе надо лечь. Нельзя так спать. Пойдем!

Он отвечает ей недовольным мычанием и спустя некоторое время нехотя поднимает голову, осоловело моргая и щуря отвыкшие от света глаза.

— Уже утро?

— Ещё очень рано, — тихо говорит Инеж. — Ты можешь ещё пару часов поспать. Только лежа.

Каз зевает и медленно потягивается, пытаясь разогнуть закостеневшие руки.

— Раньше встанешь, больше народу обворуешь, — сквозь зевок произносит он. — Лучше уж встану.

— Весь богатый народ ещё спит, — хмыкает Инеж за его спиной. — Грабить некого, уж поверь. Тишина какая, сам послушай.

Каз внезапно заводит руки за голову и привлекает Инеж к себе за талию. Она от неожиданности лишь покорно делает шаг к спинке его стула, позволяя Казу упереться макушкой ей куда-то в солнечное сплетение.

Инеж смотрит сверху вниз в его перевернутое сонное и отчего-то довольное лицо и чувствует, как в груди сердце замирает от восторженной тихой радости.

— Да, совсем тихо, — соглашается он и щурится будто довольный кот, и даже не думает отпускать её. — Даже моря не слышно.

Его пальцы поглаживают её поясницу, медленно, изучающе, словно Каз ещё сам не до конца понял, что только что сделал.

Инеж поднимает руку и осторожно, точно боясь спугнуть, касается костяшками пальцев его волос. Робко, неуверенно, готовая в любой момент отдернуть руку.

Каз лишь жмурится и словно сам льнет к еë руке, позволяя касаться завитков его волос, чуть запускать в них пальцы и осторожно, постепенно смелея, гладить его по голове.

Они застывают в этом странном взаимодействии, и, кажется, весь остальной мир растворяется где-то в небытии, пустой и абсолютно неважный.

Инеж не замечает, как сама склоняется все ближе к нему, и Каз не отстраняется. Он не отпускает её взгляда и едва заметная улыбка играет на его губах, лукаво прячется в темных глазах. Он чуть напрягает руки, слегка надавливая ей на талию, словно побуждая наклониться ещё ниже, и изгибает шею, отклоняя голову в сторону.

А затем его рука скользит ей на шею, и он привлекает её ближе, так что их губы почти соприкасаются. Его глаза так близко, что она может разглядеть все узоры на радужке и неестественно расширившиеся зрачки. Она чувствует его теплое щекочущее дыхание у самого рта.

Инеж прикрывает глаза, предоставляя ему самому принять решение.

Он касается её губ осторожно, словно пробуя на вкус, прислушиваясь к ощущениям. И ещё раз. И ещё.

Инеж не может сдержать тихого всхлипа. Этого мало. Слишком мало, слишком мимолетно. Она так нуждается в нём, в его дыхании, во влаге его губ, в прикосновении его рук.

Она чуть размыкает губы и при следующем его прикосновении обхватывает его нижнюю губу своими, углубляя этот нежный трепетный поцелуй. И что-то в Казе меняется.

Его руки ослабляют хватку, делают её нежнее, а губы размыкаются в ответ. Он целует еë. По-настоящему.

Он ласкает её губы своими, так осторожно, словно оба они сделаны из хрусталя и могут рассыпаться от малейшего неловкого движения. И в этот момент Инеж готова забыть обо всем мире, она растворяется в нем, она тонет в Казе Бреккере, она сдается ему без боя. Она готова отдать ему все, что у неё есть и чего нет.

Ради таких мгновений стоит жить — чистого искреннего безмятежного счастья. Они — не старики, внезапно понимает Инеж. Они молоды! Они юны! И у них впереди вся жизнь! Они проживут столько, сколько им отмерено, и ни секундой меньше.

Каз отрывается от еë губ и запечатлевает поцелуй на еë щеке. Инеж вновь ловит его губы своими, и они смеются, не в силах оторваться от этого неторопливого познания друг друга.

Они ещё в самом начале пути. И это окрыляет и придает жизни огня и веры в будущее.

Они справятся с любыми невзгодами, если у них будет это счастье.

Спустя бесконечное количество времени они разрывают последний поцелуй и долго смотрят друг другу в глаза. В глазах Каза неверие и восторг, в глазах Инеж — неистощимая вера в него, в себя, в них обоих.

— Это сон, да? — тихо спрашивает он. — Ты снишься мне?

Она никогда не видела у него такого беззащитного взгляда.

— Это настоящее, — шепчет она. — Это наше настоящее.

Он улыбается. Растерянно, неуверенно… счастливо. Так открыто, как не улыбался никогда. Так, словно ему открылось какое-то новое поразительное знание.

— Сваришь мне кофе? — шепчет он. — В доказательство…

Инеж задумчиво смотрит на него, прикидывая, что если он уже дорос до поцелуев, то как он отреагирует на заслуженный подзатыльник? Должен выдержать, по идее.

Но она лишь улыбается и выпрямляется, сразу же чувствуя себя не такой уж и молодой. Спина весьма ощутимо начинает ныть.

— Если покажешь мне, где он лежит, — весело откликается она.

— Как будто ты не знаешь, — хмыкает Каз. — В шкафу на полке, турка там же. Конфорка…

— Коптит и у неё нет одной ножки, знаю, — перебивает его Инеж. — Ох, Каз, когда-нибудь ты спалишь это место дотла!

— Только если вместе с тобой, — усмехается он и откидывается на спинку стула, пытаясь расслабить затекшую шею. — Я редко ей пользуюсь здесь. К тому же она напоминает мне меня!

— Эгоцентризм не доведет тебя до добра, — Инеж укоризненно цокает языком и высыпает молотый кофе в турку. — А где волшебное слово?

— Сокровище моего сердца, свари мне, пожалуйста, этот волшебный напиток, способный убедить меня в реальности этого мира! — на одном дыхании выдает Каз, не открывая глаз.

Инеж только качает головой и разжигает огонек в старой, видавшей виды, колченогой конфорке.

Прошлое больше не пугает её. Оно, точно чудовище из каньона, рассыпалось в прах в лучах солнечного света.

Этот рассвет принадлежит лишь им двоим, что бы ни принес грядущий день.

---

Примечания:

Бонусы к главе (потому что автор тешит свою шипперскую душу всем подряд).

— Иллюстрация к предыдущей семнадцатой главе: https://ibb.co/Wzq8g8p

— Очередная музыкальная нарезка: https://www.youtube.com/watch?v=4QAN1uqNhTI

— Небольшая видеошутка с Джаспером в главной роли: https://www.youtube.com/watch?v=PbRS0OjUmyA

Инеж возвращается в дом Уайлена в кои-то веки цивилизованно, через дверь. На то есть много причин. Первая: люди нервно реагируют на фигуру на чужой крыше, прекрасно различимую с земли в свете дня. Вторая: ей просто хочется покоя, не сосредотачиваться на том, чтобы не проскользить на влажной черепице, не промахнуться в прыжке. Правда, Каза она покинула по-прежнему через окно.

Она шагает по улицам, разглядывая голубое небо над головой и дивясь, как изменился мир всего лишь за одно утро. Кеттердам — больше не клетка. Пора принять, что он давно стал её домом, каким так и не смогла стать для неё Равка...

Инеж теперь приплывает туда каждый год и на несколько дней уезжает вглубь страны, следуя за бродячим цирком. Просачивается в шатры незаметной тенью, тихо садится на лавку и наблюдает, как кружатся в воздухе сулийские гимнастки, и черные косы их вьются вокруг них гибкими опасными змеями. Её двоюродные или троюродные сестры, которые не знают её и которых не знает она. Они были слишком малы, когда Инеж похитили.

Молоденькие девочки, так похожие на саму Инеж. Она давно разглядела каждую: у них такие же гибкие тела, такие же узкие лица, тот же огонь в глазах, какой был когда-то у неё. Каждый раз она смотрит на них жадно, неотрывно и сама не замечает, как слезы катятся по её лицу.

В последний раз какой-то седовласый господин протянул ей свой надушенный платок, потому что она не могла остановить слез, даже когда ткань на коленях стала мокрой. Инеж приняла его и на вопрос “что с ней?” ответила лишь, что это слишком болезненные воспоминания.

На самом деле она даже не знает, почему плачет каждый раз, но слезы сами высыхают в тот же миг, когда она видит на арене кудрявого улыбающегося юношу, с небрежной легкостью жонглирующего сразу тремя факелами на канате, натянутом в нескольких футах над ареной. Он кричит “Алле”, подбрасывает факела в воздух и делает сумасшедшее сальто вниз, а у Инеж каждый раз обрывается сердце и отнимается даже голос, чтобы поддержать пораженный гул публики. Тиба так вырос, ему уже семнадцать, и он способен похитить любое сердце одним взмахом ресниц и отчаянным смертельным трюком.

Он тоже почти не помнит её, свою сестру. И, верно, это к лучшему.

К концу представления она обычно обращает внимание на публику. И не приведи святые ей увидеть алчущее или похотливое выражение на чьём-нибудь лице. У Инеж Гафа давно испортился характер и закончилась жалость, и ей ничего не стоит доступно объяснить любому мерзавцу, без чего он останется, если ещё хоть раз взглянет на этих детей, которых так откровенно разглядывал на арене.

Когда представление заканчивается, она уходит, незаметно растворяясь в вечерних сумерках, смешиваясь с дневной толпой, не давая никому разглядеть своего лица. Иногда она приходит к фургонам артистов и, спрятавшись в тенях, рассматривает знакомые лица, наблюдает за отцом, матерью, постаревшим дядей, но ещё ни разу у неё не хватило смелости подойти к ним там. Ей кажется, что она позорно разревется прямо тут же, у их ног.

Это определенно навредит той истории, которой она продолжает придерживаться все эти годы. Она попала в Каттердам и готовилась к худшему, но господин Хаскель выкупил её у работорговцев, потому что она впечатлила его своими талантами, поэтому она работала на него, чтобы выплатить долг. Работодатель сменился, и теперь она работает на Каза Бреккера, с которым у неё достаточно теплые, но исключительно деловые отношения.

Она давно оставила цирковые дела, и они ей больше неинтересны. В Каттердаме же она давно освоилась и возвращаться домой не хочет. Она выросла, и у неё своя жизнь. А какая, родным лучше не знать…

Пусть лучше считают её дрянной дочерью, увлекшейся столичной жизнью чужой страны, чем мать будет плакать от осознания того, что пришлось пережить её девочке. Пусть лучше отец хмурит густые брови и неодобрительно качает головой, чем винит себя за всю ту боль, какую пришлось вытерпеть его дочери. А он будет, ей ли не знать? Ей будет легче пережить их гнев и обиду, чем то горе, которое неизбежно, если правда все же вскроется.

Единственное, что греет её все эти годы, так это осознание, что Каз непонятным неведомым образом ухитрился им понравиться. Мать каждый раз спрашивает о нем, собирает для Инеж особенные целебные травы и ароматические смеси, чтобы она передала их ему, и при каждой встрече исподволь пытается выяснить, не связывают ли их с Инеж более теплые отношения, чем Инеж это показывает. И, святые, кажется, она даже ему сочувствует…

Инеж честно приукрашивает личность Каза, стараясь случайно не разрушить созданный им в тот раз благонадежный образ. Едва ли родителей впечатлит, что он способен голыми руками вырвать кому-то глаз или вытащить кошелек, лишь на секунду приблизившись к человеку. Но поскольку Инеж по-прежнему не любит лгать и выкручиваться, ей проще свести общение к минимуму, чем каждый раз вспоминать, что же она наврала до этого.

Но сегодня это всё неважно… совсем неважно. Сегодня она впервые чувствует себя спокойной и счастливой. Впервые Каттердам благосклонно принял её, и она, следуя по его оживленным, мощеным улицам, готова принять его, как свой новый дом.

Инеж тянет на себя незапертую дверь черного входа, и думает сразу отправиться наверх, но запах свежей выпечки из гостиной манит её к себе куда сильнее. Крепкий кофе без ничего на завтрак — это замечательно лишь для Каза. У нее не настолько луженый желудок.

С появлением Нины в доме Ван Эков резко стало уютнее и веселее. Они неплохо поладили с матерью Уайлена, так что освободившийся Уайлен мгновенно ушел в отрыв, и домой является теперь только ночевать, целыми днями пропадая на том поле, разрабатывая эту странную теоретически летающую штуковину.

У маленького Матти нянек теперь хоть отбавляй, начиная от Марии и заканчивая Маленой, но тянется он только к одной из них. Нянька из Джаспера ужасная, по мнению Нины, но Маттиаса это как раз не смущает. Его, как магнит, притягивают к себе блестящие ручки револьверов.

Еще слишком рано, так что в гостиной Инеж обнаруживает одну лишь Нину, которая сосредоточенно вгрызается в истекающую вишневым сиропом вафлю. Инеж не может удержаться от улыбки: за несколько дней, проведенных в гостях, Нина стала выглядеть лучше, её лицо выглядит расслабленней и свежее. Иногда Инеж кажется, что даже после полноценной ночной вахты матросы меньше устают, чем Нина, когда Матти ночь напролет капризничает.

В кои-то веки спавшая не вполглаза и выспавшаяся Нина выглядит счастливой.

— От тебя пахнет кофе, — замечает она, когда Инеж без церемоний садится рядом и притягивает к себе тарелку с выпечкой. — Отличная кондитерская здесь и лавочник такой приветливый! Не то что у нас рядом! Вечно злющий и корка черствая на каждом пирожном.

— Ага, — кивает Инеж, с наслаждением откусывая от лоснящейся, поблескивающей маслянистым боком вафли.

Отчего-то она чувствует зверский голод. С другой стороны, если задуматься, не ела она, кажется, со вчерашнего завтрака. Тогда все логично.

— Жалко, тебя не было вечером, — говорит Нина и блаженно прикрывает глаза, словно погружаясь в невероятно приятные воспоминания. — Ты пропустила такую сцену… О святые и сопутствующий им Джель, я буду припоминать им это всю оставшуюся жизнь!

— Что случилось?..

— Представь: три часа ночи, в прихожую вваливаются два остолопа вусмерть пьяные и торжествующе орут во всю глотку, что они пленили какого-то моего соотечественника, — делится Нина. — Как я их не убила, не знаю! Не то чтобы мне было обидно за того типа, но они всерьез вознамерились перебудить весь дом! Мы с Маленой их едва утихомирили.

— Радикально? — со смешком интересуется Инеж.

— Ну, как сказать… — мнется Нина. — Все было хорошо, пока Джаспер не заявил, что желает танцевать и петь одновременно. Кстати, ты знала, что он прилично вальсирует?

— Нина, что ты с ними сделала? — уже откровенно смеется Инеж.

— Да в принципе ничего особенного, мы заманили их в дальнюю залу, довальсировали до дивана и отрубили, — хмыкает Нина. — Но проснутся они с о-о-очень тяжелым похмельем!

— Малена не испугалась? Она боится пьяных, — тревожно спрашивает Инеж. — Она всегда пряталась в моей каюте, если кто-то из команды перебирал норму...

Нина качает головой.

— Ничего она не испугалась, — усмехается она. — Только ругалась как сапожник, когда Уайлен наступил ей на ногу и попытался раскланяться с колонной. Даже я покраснела, клянусь!

— Ну, это явное преувеличение, — Инеж с облегчением выдыхает и тянется за чаем.

— Она хорошая девочка, — Нина неожиданно мягко улыбается. — Я когда услышала про неё в первый раз, даже удивилась, чтобы ты и такую девчонку взяла на корабль в команду.

— Она необыкновенная, — Инеж задумчиво подпирает подбородок рукой. — Тряслась, как осиновый лист, но спасла мне жизнь. Её били, унижали, творили вещи куда более страшные и унизительные, а она все равно находит в себе силы радоваться самым простым вещам вроде цветов на лугу. Она по-прежнему готова по-детски влюбляться в каждого, кого сочтет подходящим для себя, лечить любого без разбора. Она ни в кого не верит, ни за кого не держится, но душа у нее светлее, чем у меня. Той ночью, когда мы оказались на Кара Теше, она стояла на незнакомом судне, в окружении незнакомых людей, смотрела на меня, испуганная, мокрая, и я вдруг поняла, что вот я и на месте Каза. Вот пятнадцатилетняя девочка с редкими навыками, которые можно развить, вот её жизнь у меня в руках. У меня был выбор — отвезти её в Равку, хотя она боялась неизвестности, или оставить при себе.

— Ну, что я могу сказать, от твоего выбора она определенно не страдает, — Нина ободряюще хлопает Инеж по руке. — Ей здесь нравится.

— Надеюсь, — Инеж вздыхает и хочет добавить что-то ещё, но Нина отвлекает её радостным возгласом.

— О, ну вы только поглядите, кто к нам пришел!

Уайлен, слегка покачиваясь, степенно вплывает в столовую, плавно огибая все возможные препятствия, даже воображаемые, отчего его траектория выглядит особенно замысловатой. С высоты своего жизненного опыта Инеж может заключить, что ему очень и очень плохо.

Однако Уайлен все ещё старается вести себя более чем светски. Несмотря на то что одежда его находится в полнейшем беспорядке, а рукав и воротник на рубашке почти оторваны и держатся на одной нитке, прическа почти в идеальном порядке. С относительно свежего лица стекают капли воды, и почти не чувствуется никакого перегара. Только одеколон, который перебивает в принципе все запахи, когда-либо существовавшие в этой комнате.

Инеж деликатно прикрывает нос рукавом. Слабый аромат кофе пробуждает робкую надежду, что она пока еще не потеряла нюх. Нет она ничего не имеет против мужского одеколона, но не в таких же пропорциях.

— С добрым утром, солнышко! — радостно приветствует его Нина. — Как себя чувствуешь?

— З-з-замечательно, — заплетающимся языком отвечает Уайлен. — Инеж, как я рад тебя видеть… Ох!

Нина ловко ставит ему подножку, и Уайлен, покачнувшись, оседает рядом с ней на диван, страдальчески морщась и держась руками за голову, словно боится, что она сейчас отвалится.

— Какой ты... красивый, — Инеж скептически цокает языком, оглядывая приятеля со всех сторон. — Как это тебя так угораздило?

То, что издали показалось ей здоровым румянцем, оказывается хорошими такими опухшими ссадинами. Одна щека у Уайлена — один сплошной кровоподтек, ближе к виску приобретающий приятный фиолетовый оттенок.

Костяшки на обеих его руках содраны и сбиты, а один сустав и вовсе опух и посинел.

— Уай, солнце мое, — ласково начинает Нина, с нездоровым интересом приглядываясь к его шее. — Открой мне тайну, тебя вчера душили или… ? — она кивает на четыре багровых продолговатых синяка с одной стороны и пару подозрительно округлых ближе к ключицам.

Смутить Уайлена в таком состоянии нереально. Он даже отрывает одну руку, чтобы ткнуть пальцем в нужное место:

— Вот здесь душили, а здесь — или. Поможешь убрать?

— Да как же я тебе откажу, солнышко! — с умилением всплескивает руками Нина. — Ответь мне только на один вопрос! Какого черта это вчера было?

— А что вчера было? — заинтересованно поднимает голову Уайлен. — Я помню только драку в портовом баре… Ауч!

Нина небрежным движением пальцев вправляет ему выбитый сустав.

— Значит, как ты пламенно обещал на нас жениться, ты не помнишь, поня-а-атно, — довольно тянет она. — И таковы все мужчины! Представляешь, Инеж?

Уайлен бледнеет одной щекой и багровеет другой.

— Я что?..

— Это были его последние слова, — поясняет Нина. — Он никак не мог определиться, на которой из нас, поэтому ткнул пальцем куда-то между, и громко объявил, что ему надо срочно жениться для какого-то завещания. На этом силы его кончились и он наконец-то вырубился сам, не дожидаясь, пока ему помогу я!

Уайлен только страдальчески стонет, пока Нина возвращает его лицу нормальный цвет.

— Как мило, — задумчиво произносит Инеж. — Может, переедешь в Новый Зем? Там можно хоть трех жен заводить!

— Пойдешь третьей? — скептически осведомляется Уайлен и тут же сердито шипит от боли.

— Подумаю, — фыркает Инеж. — Хотя тогда лучше в Шухан. Там в некоторых провинциях женщины могут иметь до пяти мужей за раз!

— О Гезен… — Уайлен откидывает голову на спинку дивана. — Нет, я, пожалуй, останусь в Керчии. К черту все завещания!..

Сейчас с этой невыносимой головной болью, он абсолютно искренен в словах, однако он знает, что ещё вернется к этому вопросу, как только немного отойдет. Слишком много проблем ждут нынче его решения.

* * *

Пистолетный выстрел снился ему по ночам. Его первое осознанное убийство, первый шаг не просто за черту закона, а против него как такового в принципе. Не то чтобы Уайлен был так уж сильно этим фактом травмирован...

В конце концов, он был уже взрослым мужчиной и отлично знал, как катастрофически быстро живое становится мертвым. И неоднократно наблюдал подобное.

Но чертов выстрел все равно снился. Иногда тот стрелок оказывался быстрее, и тогда Джаспер, все ещё с этой дерзкой ухмылкой, медленно-медленно начинал валиться вперед, недоуменно пытаясь сплюнуть показавшуюся на губах кровь. Иногда Джаспер умирал у него руках, иногда его, Уайлена, утаскивала стража, а иногда их пристреливали вместе. Последние сны Уайлен даже за кошмары не считал.

Сны оставляли его, только когда они ночевали на квартире Джаспера, неподалеку от Гнезда. Тогда Уайлен просыпался, в ужасе распахивал глаза, нашаривал рядом чужую руку и, постепенно успокаиваясь, засыпал вновь, уже без сновидений.

Когда он возвращался домой, сны вновь находили лазейку в его сознание, как бы он ни вымотался накануне. Возня с изобретением Райта и ежедневные поездки за десяток миль от города отнимали немало сил, однако совершенно не отменяли всех остальных обстоятельств жизни, которые с каждым днем все теснее смыкали свои ряды.

Во-первых, Уайлен обнаружил, что кто-то из компании отца совершенно точно сливает информацию в Хеллгейт и что ещё хуже, получает оттуда ответы с указаниями. Анонимку, подписанную знакомо убористым почерком Каза, он нашел несколько дней назад у себя на сиденье экипажа. В дороге Уайлен кое-как разобрал её по отдельным буквам, а Джаспер целиком прочел вслух вечером. Осторожный запрос в Хеллгейт лишь подтвердил крайне неприятный факт: отец вел слишком активную переписку и отнюдь не с одним Уайленом.

Если Бреккер оказывал такие услуги, то выводов могло быть два. Либо Уайлен сильно задолжает ему впоследствии, либо происходящее сильно мешает самому Казу и в интересах Уайлена разобраться в этом как можно скорее.

— Ты мой официальный выход на международную биржу, — сказал ему Каз однажды. — Так что, маленький купец, даже не думай, что тебе позволено бросить все на самотек. Нанимай себе чтецов, писарей — кого выберешь, но держи всю эту махину, как хочешь! Удержи её, Уай!

И Уайлен держал, сам не понимая как. Он никогда по-настоящему не думал, что отцовская торговая компания достанется ему, он был не готов. Он не понимал, что делать, как это вообще работает.

В начале Уайлен цеплялся за остаточные крохи каких-то знаний, берущих свое начало ещё из детства, когда отец ещё не разочаровался в нем, когда проводил с ним целые часы, рассказывая о принципах руководства и неписаных законах биржи. Тогда отец на мягкие укоры матери лишь смеялся и говорил, что Уайлен ещё вспомнит его наставления добрым словом… И через столько лет он вспоминал их с болью в сердце, недоумевая, как так вышло, что когда-то любящие люди на его глазах превратились в изломанных искореженных монстров.

Спустя несколько лет ему недюжинными усилиями удалось наладить кое-какие процессы. Компания стабильно держалась на плаву и хотя бы не тонула, что уже было для него достижением. В конце концов, Уайлен был намерен сохранить её до того момента, пока не подрастет младший брат. Ему предназначалось, он пусть и разбирается, когда придет время, а он, Уайлен, наконец-то займется тем, что интересно ему. Если доживет, конечно.

Второй проблемой собственно становилась блокада. Торговля с новым Земом и Равкой все ещё была под угрозой: из семи отправленных кораблей до места назначения добралось лишь четыре. Уайлен, конечно, застраховал и каждое судно, и груз, в них находящийся, однако центральный керчийский банк отнюдь не спешил эту страховку выплачивать, то упирая на обстоятельства форс-мажора, то вспоминая о законах военного времени. И если от второго юристы, нанятые Уайленом, ещё успешно отбивались, то с разночтением понятия форс-мажора возникали определенные проблемы. Приходилось копаться в законах самому, привлекая то мать, то Джаспера.

Сам Уайлен на первых порах пытался изобрести манеру письма, понятную лишь ему, которую он мог бы читать относительно быстро, не разбирая каждое слово по буквам. Сейчас он уже обзавелся привычкой всюду носить с собой блокнот, весь исчерканный странными рисунками и непонятными знаками с редкими вкраплениями цифр. Это помогало вести собственные записи и не путаться в числах и людях.

В тот вечер Уайлен сидел и мрачно сжимал в кулаке очередное письмо от отца, над которым просидел около пяти часов, пытаясь прочесть его самостоятельно. Письмо было сплошь исчеркано цветными карандашами и его собственными пометками.

Наталкивало оно на крайне неприятные мысли.

“Любезный сын, — значилось в нем, — помни, что злоупотребление такими пожароопасными вещами, как фейерверки, может однажды подвести тебя. Помни об этом, когда запускаешь их над городскими крышами. Однажды это может сверхъестественным образом спровоцировать такие последствия, которые поглотят тебя, точно легендарное морское чудовище, скрывающееся в водах Истинноморя...”

Отец всегда в письмах ему был чрезвычайно словоохотлив и красноречив. Ему доставляло удовольствие оставлять нагромождение бессмысленных сложных для прочтения красивых слов, пряча за ними малоприглядную суть.

В этих велеречивых строках скрывалась вполне отчетливая угроза. “Я в курсе твоих дел, я слежу за тобой, дорогой сын. И для этого я использую твою мать...”

Уайлен заподозрил это около года назад, когда в письмах отца вдруг начали проскакивать их домашние фразы, факты, которыми он делился только с ней, и другие мелочи. Последнее письмо пришло спустя несколько дней после того утреннего разговора и пространства для сомнений почти не оставляло.

Уайлен смотрел в пространство перед собой пустым взглядом и лишь нервозно качал ногой все быстрее и быстрее. Хотелось то ли напиться, то ли выкурить разом пяток тех затейливых сигар из юрды, туманящих сознание напрочь.

Едва ли мать стала бы на самом деле помогать отцу. Да кому угодно, только не ему!

С другой стороны, он знал её от силы три года, если не считать далекого детства. Откуда ему знать, какой она на самом деле человек? Ну и что, что она его мать? Отец уже предал его однажды. Почему бы и матери не предать?

Нет! Уайлен помотал головой. Мать больна и до сих пор вздрагивает при упоминании отца. Должно быть другое объяснение. Возможно, ему до сих пор чудятся демоны из каждого угла и он видит то, чего нет.

Джаспер ворвался жизнерадостным морским ветром, мгновенно всколыхнув будто застывший в напряжении воздух.

— Чего такой грустный, Уай? — От него пахло порохом и чужими чересчур сладкими духами.

Джаспер приобнял его за плечи и взъерошил рыжие мягкие волосы, шутливо дуя в лицо. Уайлен против воли не удержался от смешка и откинулся на спинку кресла, увлекая Джаспера за собой.

— Да так, — он небрежно отпустил листок планировать на пол. — Дела семейные и оттого премерзкие, не обращай внимания! Как прошла облава на Зверинец?

— Как по маслу! — Джаспер щелкнул пальцами и подбросил вверх подушку. — Наши стражники, оказывается, иногда бывают весьма душевными ребятами! Я уже рассказывал, что их офицер пытался арестовать меня в порту, а сегодня мы с ним работали вместе! Ну разве не иронично?

— Весьма, — Уайлен прикрыл глаза и прижался лбом к его плечу. — Джас, не мельтеши! Посиди спокойно!

— Что с тобой, приятель? — Джаспер всегда чутко реагировал на перемены чужого настроения, даже когда Уайлен вовсе не стремился их показать.

— Отец, как всегда, — он вздохнул. — Каждое его послание душу вынимает и будто с крыши собора о мостовую, чтоб дух выбило…

— Почему продолжаешь читать?

— Он не успокоился, Джас! — Уайлен покачал головой. — Он даже этого не скрывает. Уверен, что я не прочитаю и пишет почти в открытую. Он только и ждет, когда я оступлюсь. Знаешь, какая у него самая большая мечта?

— Какая?

— Увидеть меня в соседней камере, а Каза на арене против какого-нибудь особенно затейливого чудища, — Уайлен тоскливо усмехнулся. — Тогда он будет счастлив и даже по-отечески простит меня за все мои несовершенства. Я должен читать, чтобы не упустить момент, когда он сделает свой ход.

— Что за подонок… — пробормотал Джаспер.

— Джас, выполни одну мою просьбу, но пока не спрашивай ни о чем, ладно? Не говори ничего при матери. Совсем ничего. Ни единого факта: ни о работе, ни о моих увлечениях, ни о делах Каза! Инеж и Нина и так не расположены распространяться о своих делах, но за тебя я боюсь… Вы близки и…

— Уай, ты чего? — Джаспер выпрямился и удивленно посмотрел на него. — Мария и так уже боится спрашивать о тебе… Что за кошка между вами пробежала?

— Я объясню тебе все позже, честно! Я пока и сам не уверен, — Уайлен вздохнул. — Хочу понять кое-что!

— Но…

— Ш-ш-ш, — Уайлен прижал палец к его губам. — Я расскажу. Обещаю! Мне только надо проверить одну вещь, и все вернется на круги своя. Надеюсь...

— Уай, — Джаспер отвел палец, однако сжал его в ладони, не отпуская. — Ты играешь в опасные игры. Она же твой самый близкий человек!

— Ты мой самый близкий человек, — Уайлен поймал его взгляд. — Ближе тебя у меня никого нет, Джас. Если с тобой что-нибудь случится, мне не для кого будет жить. Помни об этом!

— Эх, Уай… — Джаспер похлопал его по плечу, но было видно, что эти слова его глубоко тронули.

Ещё несколько минут они провели в молчании, по-своему уютном и привычном, слегка соприкасаясь плечами. Джаспер задумчиво вертел в руках пистолет, а Уайлен, прикрыв веки, скользил пальцами по собственной ладони, точно пытался найти те самые пресловутые линии жизни, о которых толкуют все гадалки. Казалось бы, покой наконец-то наступил, но не в душе Уайлена. Недодуманная мысль про отца и про мать продолжала грызть его даже сейчас, когда он так отчаянно желал забыть про нее и поддаться моменту.

— Знаешь, — задумчиво произнес Уайлен, — я понял, что мне сейчас нужно...

Джаспер взглянул на него с интересом.

— И что же?

— Помнишь, ты рассказывал про большой загул? — Уайлен лукаво взглянул на него из-под ресниц. — Путешествие по барам Каттердама, чтобы к утру не помнить ничего, даже дороги домой! Ну так что?

— Предложение мне нравится! — Джаспер ухмыльнулся. — Хочешь познать путь настоящих приключений, Уай? Можем устроить! Причем прямо сейчас! Пойдем!

Он легко вскочил с кресла и протянул Уайлену руку.

* * *

Очнулся Уайлен уже в каком-то портовом баре. Кажется, уже пятом по счету. Или четвертом…

Число четыре ему не нравилось, поэтому Уайлен великодушно присвоил бару кодовое название “Пятый” и опрокинул в себя ещё один шот.

Рядом Джаспер одобрительно свистел и хлопал какой-то танцовщице, отплясывающей некий матросский танец прямиком на барной стойке. Той такое внимание, судя по всему, нравилось, поэтому бело-синяя подвязка вскоре приземлилась Джасперу в ловко подставленную ладонь, и он послал шалунье-танцовщице воздушный поцелуй.

Уайлен с усилием наморщил лоб и толкнул Джаспера локтем.

— Она х-хорошенькая?

— Ничего так, — Джаспер был чуть трезвее, и оттого говорил более членораздельно. — Посмотреть есть на что! Это… как её… эстетика! — он пафосно вскинул палец, недоуменно посмотрел на подвязку и выкинул куда-то дальше в толпу.

— Эстетика да… — Уайлен задумчиво оглядел плясунью. Эстетика заманчиво тряслась и грозила вскоре выскочить из обширного декольте. Сам Уайлен ценителем подобного не являлся, но красоту готов был одобрить всегда. — А я?.. Это… хорошенький по-твоему?

— Лучше всех! — заверил его Джаспер. — Уай, может тебе хватит?

— Не-не-не, — Уайлен замотал головой так энергично, что пришлось для пущей устойчивости схватиться за стойку. — Я пообещал себе ни о чем не д-думать, а я ещё думаю… Думаю и думаю...

— Это плохо, — согласился Джаспер.

— Ну вот! — Уайлен хлопнул его по плечу. — Значит, надо ещё!

Бармен, повинуясь его размашистому жесту, поставил перед ними новую порцию.

Какой-то светловолосый тип в мокром плаще протолкался сквозь толпу к барной стойке и прислонился рядом с ними.

— Бармен, виски! — его резкий чужеродный акцент смутил затуманенное сознание Уайлена, словно напомнил о чем-то. О чем, правда, Уайлену вспоминать было решительно лень.

А, такой акцент иногда прорезался у Нины, когда она резко переходила с керчийского на равкианский и обратно. Забавно. Уайлен обернулся к Джасперу, чтобы поделиться этим наблюдением, и удивленно нахмурился: тот стал похож на охотничьего пса, внезапно учуявшего след. Настороженный и сосредоточенный, он мгновенно растерял всю веселость, и из беззаботного Джаспера Фахи вновь стал собранным и опасным Стрелком.

— Подожди-ка секунду, — негромко произнес он, не глядя Уайлена. — Надо же какие люди навестили наши края…

Светловолосый тип от свойского удара по плечу присел, словно его огрели тяжеленным мешком. А при виде Джаспера сначала прищурился, не узнавая, а затем резко побледнел.

— Какая встреча, да? — откровенно ухмыльнулся Джаспер. — Помнится, мы отлично повеселились на одной крыше, да? Не узнаешь?

Тип выдохнул что-то откровенно матерное на равкианском, покорно склонил голову, сгорбился и вдруг рванул к выходу что было сил, расталкивая посетителей. В руке Джаспера сиротливо обвис клочок ткани, из которой был сделан плащ.

— Эй! — возмущенно заорал ему вслед бармен. — Ты ещё не заплатил! Стой! Эй! Держи вора!

— Запросто! — Джаспер подхватил со стойки пустой бокал, взвесил на руке и одним отточенным движением метнул его в голову упелетывающего равкианца. Снаряд прилетел точно в цель. Тот рухнул как подкошенный.

Уайлен уважительно присвистнул. Джаспер торжествующе отсалютовал ему любимым жестом и небрежно вразвалочку двинулся к поверженному противнику.

Однако путь ему внезапно заступил здоровенный керчийский матрос. Он свысока оглядел Джаспера, с хрустом размял шею и сплюнул ему под ноги.

— Слышь ты, земенец! Это не твоя территория! Бесчинствуй в своем Земе, а здесь изволь проявлять уважение!

— Я и проявляю, — Джаспер хмыкнул и с иронией посмотрел на него. — Я только что остановил вора на благо керчийской экономике! Разве не так?

— Умничать у себя на родине будешь, земенская мразь!

— Эй! — Уайлен оторвался от барной стойки и подошел к ним. — Отвяжись от него, он керчиец и он со мной!

— Да ну? — матрос издевательски ухмыльнулся. — А чего ж так не похож? Вот эти земенские твари всюду пробираются, корабли поджигают, а мы терпи? Пора научить их уму-разуму!

Остальной бар, включая бармена, поддержал его одобрительным гулом. И Джаспер впервые беспокойно шевельнулся и примирительно поднял руки:

— Эй, я не ищу ссоры! Если я мешаю, я уйду! Без проблем!

— Ну, своими ногами уже вряд ли уйдешь! — матрос закатал рукава. — Давай, парень, докажи, что мамочка хоть немного старалась, пока разрешалась от бремени! Слышал, у вас в Новом Земе дамочки любят грешить с ослами. Твоя, видать, тоже забавлялась!

— Уай, — одними губами произнес Джаспер. — Беги!!!

Уайлен серьезно кивнул и так же неторопливо отвел назад локоть.

От удара в челюсть матрос слегка покачнулся, и Джаспер тут же довершил дело, опустив ему на голову бутылку, подхваченную с ближайшего столика.

— К выходу! — успел выкрикнуть Джаспер, прежде чем его попытались скрутить уже двое.

От первого удара Уайлен успел увернуться, но уже второй с другой стороны отбросил его на жалобно хрустнувший под ним столик. Первый нашаренный осколок бокала Уайлен весьма успешно воткнул кому-то в бок и прицельно пнул в пах ещё одного матроса. На этом его успех временно кончился.

Джаспер наконец сбросил с себя противников и, подняв за ножки ближайший стул, сам бросился в атаку, расшвыривая нападающих и пытаясь пробиться к Уайлену.

А Уайлену тем временем приходилось туго. Сначала ему прилетело по ребрам, а затем хороший хук чуть не своротил ему набок челюсть. а затем высокий детина, науськиваемый прячущимся за стойкой барменом, вздернул его за шею вверх по стене и принялся душить.

В глазах Уайлена начало темнеть, он отчаянно забился, заскреб подошвами по деревянной обшивке, не в силах освободиться. Джаспер со стулом подоспели весьма вовремя. Уайлен упал на пол, кашляя и судорожно втягивая в себя воздух.

— Порядок, Уай? — крикнул ему Джаспер и прицельно метнул в бармена тарелку.

Тот тихо сполз обратно под стойку.

— Просто замечательно, — тихо просипел Уайлен в ответ. — Какой план?

— Пробиваемся к выходу, берем того красавчика и делаем ноги!

— Отличный план! — с сарказмом отозвался Уайлен, ставя подножку еще одному смельчаку, решившему подобраться к Джасперу сзади. — Что за красавчик, с которым ты развлекаешься на крышах? Мне пора начинать беспокоиться?

— О да, он весьма страстная натура! С таким упорством пытался меня пристрелить! — весело откликнулся Джаспер. — А я пристрелил его!

— Дьявол, я действительно начинаю ревновать! — Уайлен встал за его плечом и огляделся. Противников заметно поубавилось. — Такие страстные отношения!..

— Ну, тебе-то, Уай, грех жаловаться! — Джаспер усмехнулся. — Ты и сам… весьма непростой мальчик, как мы оба знаем!

— От непростого слышу! Давай! — они сообща перевернули здоровенный стол, прикрываясь им как щитом, и подняли его на руки. — Вперед!

От такого тарана оставшиеся противники разлетелись кеглями. Уайлен и Джаспер, поднатужившись, сбросили стол на самое большое скопление неприятеля, заставив его позорно дезертировать.

— Тьфу, дьявол! — Джаспер вовремя успел затормозить, прежде чем наступил на пытающегося уползти равкианца. — Какая гадость только под ноги не попадается! Да друг мой? — он не отказал себе в удовольствии пнуть того под ребра.

Равкианец слабо вякнул.

— Пожалуй, да, это слишком страстные отношения, — хмыкнул Уайлен, вздергивая равкианца под локти. — Мне такие не понять!

— Сматываемся! Быстрее, пока они не очухались и не вызвали стражу! — выдохнул Джаспер, закидывая одну из рук их жертвы себе на шею. — Уай, что ты делаешь?

— Возмещаю себе моральный ущерб! — с достоинством ответил Уайлен, мимоходом выцепляя с одного из уцелевших столов бутылку хорошего шуханского. — Все, пошли!

— В кого я тебя только превратил?.. — покачал головой Джаспер, и они поволокли жалобно стенающего равкианца к выходу.

Примечания:

В фанфике учитываются некоторые моменты из "Короля шрамов" и спойлеры из "Правления волков".

---

Каза Бреккера похитили сразу после полудня. Надо сказать, к делу подошли весьма профессионально: удавку на шею, платок со снотворным к носу, а ослабевшее тело быстро погрузили в экипаж.

Каз, пожалуй, не погрешил бы против истины, если бы сказал, что это основательно нарушило его планы. Не то чтобы он был удивлен... нет, он даже примерно представлял, кто бы осмелился провернуть подобное прямо посередь оживленной улицы. В письме, что так и пролежало всю ночь в его кабинете, время и место встречи указать не потрудились. Очевидно ввиду особой секретности. Вероятно, столь экстремальные меры тоже служили своего рода прикрытием.

Или попыткой показать свою безбашенность. Вопрос, что глупее.

К тому же, эти ублюдки были не так уж аккуратны, но вряд ли специально, и именно поэтому сейчас он всего лишь медленно вытирает струйку крови, стекающую с виска, и пристально рассматривает эту замечательную троицу, что возвышается над ним, не торопясь начинать разговор.

Каэльцы… что ж, этого стоило ожидать. Ещё одна неучтенная диаспора Каттердама, промышляющая в основном наемничеством и контрабандой. Огненноголовые ублюдки, которые на ножах с фьерданцами и земенцами. С шуханцами, кстати, тоже. Если обыкновенные каэльцы — мирный и недалекий народ, то в Каттердаме это черти, дьяволы и головная боль всей городской стражи, в которую они нанимаются на особо неприятные дела. Они малочисленны, но абсолютно неуправляемы.

Высокий мужчина со шрамом через всё лицо ухмыляется с высоты своего роста. Впрочем, это довольно просто, если твой собеседник сидит. Женщина держится поодаль, она тоже рыжая, и её лицо кажется Казу смутно знакомым, но стоит лишь немного сосредоточить на нем взгляд, и все черты начинают плыть и неуловимо меняться… Третий же обычная шестерка, его плоское туповатое лицо Каз даже не старается запомнить.

— Кажется, ты хотел встретиться со мной, Грязные Руки?

Каз нарочито медленно пробует языком вкус собственной крови, оставшейся на пальцах, и усмехается, наблюдая, как вытягиваются лица его собеседников.

— Интересная манера обустраивать теплые встречи…

Он спокойно встает, разминая затекшие ноги, не обращая внимания на метнувшихся к нему дуболомов. Все равно их вожак останавливает их нетерпеливым жестом.

Каз проводит руками по отворотам жилета, якобы поправляя, а на деле проверяя потаенные лезвия. Не нашли. Вытащили все, что было на виду, дальше не искали. Что ж, чем темпераментнее филя, тем проще его обмануть.

Его собеседник скалится в кривой улыбке. Некогда вытекший глаз смотрится на его лице особенно мерзко, но каэлец явно не считает нужным скрывать его под повязкой. Каз не в обиде: у каждого свои методы устрашения.

Он прямо смотрит в изуродованное лицо, не отводя взгляд, как это делают все остальные в этой с позволения сказать комнате. Или вернее складском помещении какой-то заброшенной фабрики.

— Я даже прислал тебе приглашение, Грязные Руки, — ухмыляется каэлец. — Жаль, ты так и не собрался прочесть, верно?

Белый пустой лист с печатью в виде дубового листка — национального символа каэльцев — был вполне красноречив, но Каз не считает нужным заострять на этом внимание. Его проверяют. Снова и снова.

— Поговорим о деле, Коналл Рэдхэд,- Каз кривит губы в подобии улыбки. — Я хочу нанять тебя. Тебя и всех твоих людей.

Каэлец оглядывается, смотрит на Каза и внезапно хлопает себя по коленям и заливается смехом:

— Смотри-ка! А силенок хватит?

Каз молча ждет. Коналл Редхэд — предводитель каэльской диаспоры, за чью голову назначена крупная сумма во всех странах от Шухана, до собственной родины — прекращает смеяться так же резко, как и начал.

— Если ты хочешь нанять меня, чтобы я убрал земенские корабли от берегов Керчии, то ты не по адресу, парень. Я не стану вязаться с этим. Я уже сказал это тем прощелыгам-купцам из городского совета и повторять не намерен.

— Что так? Силенок не хватит?

— Смотри какой! — Коналл усмехается, подходит к Казу совсем близко и, нагнувшись, заглядывает в лицо. Тянет руку, чтобы схватить за подбородок, но Каз быстро делает шаг назад. — Дерзкий мальчик…

Каз смотрит на него бесстрастно, однако держит руки наготове, прикидывая, какие у него шансы, что наружу придется прорываться боем. Весьма высокие, если учитывать взрывной нрав каэльцев. Хотя говорят, чем наглее человек, тем больше у него шансов вызвать у них доверие. Как впрочем и уйти с набитой мордой.

— У всей вашей Керчии не хватит средств, чтобы снарядить достаточно кораблей, — Коналл оставляет Каза в покое и только смачно сплевывает на пол. — Я не поведу своих парней на бойню. Нас слишком мало, а у вашего флота на редкость паршивые пушки, так что даже не проси меня об этом.

— Недавно твои ребята разгружали корабль, полный земенских пряностей, — Каз склоняет голову набок. — А две недели назад в восьмой гавани пришвартовался корабль с равкианскими купцами. К слову, цены на меха и зерно упали одновременно с его приходом. Забавное совпадение, не находишь?

— К чему ты клонишь?

— Говорят, каэльцы — народ моря, знают такие пути, которыми сами черти побрезгуют, — негромко произносит Каз. — Вы контрабандисты от Гезена и можете обойти любую блокаду. Это правда?

Коналл ухмыляется, его загорелое морщинистое лицо кажется совсем темным в этом неярком рассеянном свете, который просачивается из дыр на потолке и запыленных давно немытых окон. Лишь три золотых кольца поблескивают в остатке уха, рассеченном когда-то чуть ли не надвое.

— А ты парень не промах, я смотрю! Откуда узнал про корабли?

— У меня свои способы, — Каз шевелит пальцами в перчатке и криво усмехается, намекая на свое прозвище.

На самом деле все прозаичнее. Поочередный взлом трех архивов в каждой из гаваней и тщательный анализ кораблей и ситуации на бирже. Купчик — молодец, чутко держит руку на пульсе. Он первым и заметил резкое падение цен.

— И что же ты хочешь от меня? — Коналл уже не ухмыляется, достает из кармана сигару и неторопливо закуривает. — Будешь?

— Не курю, — Каз качает головой.

— Ну смотри, — отзывается каэлец и вполголоса бросает соратникам. — Экий неженка…

— Как я уже говорил ранее, я хочу нанять тебя и всех твоих людей, — продолжает Каз, словно ничего не слышал. — Не сражаться, нет. Провожать…

— Хочешь, чтобы мы стали проводниками для твоих кораблей? — хмыкает Коналл и выдыхает клуб дыма. — Это дорого, парень. Очень дорого.

— Не моих, — Каз качает головой. — Вернее, не только моих. Всей Керчии.

Кто-то из парней Коналла присвистывает, раздаются одиночные смешки, но сам каэлец остается серьезным.

— Поясни.

— Я хочу, чтобы вы водили все корабли, отправляющиеся из портов Каттердама. Провожали всех. Всех, кто заплатит…

— А какой тебе с этого прок?

— Стану гарантом вашей надежности, разумеется, — Каз позволяет легкой улыбке скользнуть по губам. — За определенный процент. Я готов проспонсировать первые рейсы, чтобы подтвердить компетентность этого… предприятия.

— Ловко, — Коналл цокает языком. — Однако ты так уверен в нашей надежности… С чего бы?

— Если уж вашими услугами воспользовалась такая важная дама, — Каз приветственно кланяется удивленно вскинувшей голову женщине, — то и у меня нет причин, чтобы сомневаться в качестве вашей работы. Госпожа Сафина, приветствую сердечно!

— Каз Бреккер, — она с достоинством кивает. — Рада видеть тебя в добром здравии. Однако ты узнал меня даже спустя столько времени. Это приятно.

— Как не узнать ту, кто в свое время помог моему лицу сохранить хоть какие-то остатки привлекательности! — Каз произносит это куда теплее. — Предлагаю обсудить детали сделки в более приватной обстановке.

Госпожа Сафина встречает это предложение едва заметным кивком и едва уловимой одобрительной улыбкой.

— Я ещё не дал тебе окончательного ответа, — вмешивается Коналл.

Каз смотрит на него едва ли не с жалостью.

— Если бы ты не был согласен, то нас обоих бы тут не было.

* * *

Маленькая кофейня на краю финансового района достаточно уютна, а её владелец достаточно много должен Казу, чтобы он и его гости чувствовали себя в должной степени комфортно.

Особенно Каз ценит непрозрачные декорированные загородки, надежно укрывающие посетителей друг от друга.

— Что предпочитаете? Местную кухню или что-то привычное? — обращается он к госпоже Сафиной. Ему не впервой за эти годы играть светского человека и он на правах пригласившего машет официанту рукой, подзывая того к их столу.

Это даже доставляет ему смутное насмешливое удовольствие — пропускать даму вперед, помогать с верхней одеждой, подавать меню и вести себя, как образцово благовоспитанный джентльмен… ладно, просто срисовывать, как ведет себя маленький купчик, когда ему надо любезничать с дамами.

— Положусь на ваш вкус, — она улыбается сдержанно, но устало. И откидывается на спинку своего дивана, прикрыв веки. — И если можно, кофе со сливками.

— А вам? — Каз одаряет своим обходительным вниманием и каэльца, со мстительным удовлетворением наблюдая, как тот с недоумением оглядывается, пытаясь понять, как такой человек, как он, мог оказаться в подобном месте.

Надо сказать, этот старый морской черт на фоне бледно-желтой обивки в цветочек смотрится и впрямь настолько неуместно, насколько это вообще возможно. Ему неуютно от этого несоответствия, и Каз, почти не таясь, перехватывает контроль над ситуацией. Кридс — неплохой учитель, а Каз ловит знания на лету.

Официант споро записывает заказ, и устремляется куда-то в недра здешней кухни. Каз провожает его ледяным взглядом, но потом встряхивает головой, отгоняя наваждение. Официант — земенский паренек, такой же как Джаспер, просто еще один искатель лучшей доли, а вовсе не пират и не работорговец.

Каз поворачивается и натыкается на такой же настороженный неприязненный взгляд каэльца, устремленный в спину официанта.

— Что, парень, тоже неприятна эта рожа? — Коналл криво усмехается. — Выкурить бы их всех отсюда, а оставшихся развесить по столбам!

— Столбов не хватит, — спокойно отвечает Каз. — Особенно если все народы в ряд вешать. Керчия — вольная страна, здесь не смотрят на титул и народность, мы предпочитаем судить по поступкам и кошельку.

— Ну-ну, — Коналл закидывает ногу на ногу. — Именно поэтому ты, керчийский парень, сидишь с равкианкой и каэльцем, объединившись против земенской падали?

— Именно поэтому мне плевать, кто из какого народа, — отрезает Каз. — Падаль примечательна тем, что получается из любого, кто будет недостаточно осторожен. Надеюсь, я был предельно понятен?

— Что ты хочешь? — Коналл складывает руки домиком и наклоняется над столом. — Я достаточно знаю о тебе, Грязные Руки. В жизни бы с тобой не связался, если бы не надежный гарант, — он небрежно кивает на госпожу Сафину.

— Господин Бреккер всегда исполняет свою часть сделки, — негромко произносит она. — И я ручаюсь за него, Коналл.

Тот отвечает ей пристальным долгим взглядом, и в конце концов кивает.

— Хорошо. Хотя я бы и одного крюгге этому мошеннику не доверил!

— Он не мошенник, — смех Сафиной напоминает тихий хрустальный колокольчик. — Он чертовски отчаянный вор и бизнесмен. Но он надежен.

Коналл хмыкает и смотрит на неё с неожиданной для такого человека теплотой. Он ничего не говорит, не делает ни единого жеста, а Каз вдруг внезапно понимает, как Ван Эк догадался тогда о них с Инеж… Действительно порой достаточно одного лишь неосторожного взгляда, чтобы выдать все, что в другие моменты надежно прячешь под маской.

Сколько же раз он сам совершил эту ошибку? Не сосчитать, наверное. Учитывая, сколько взглядов было брошено им на эту сулийскую девчонку даже в те времена, когда о теплоте между ними и речи не шло.

Он даже не хочет задумываться, что может связывать каэльского контрабандиста с одной из самых влиятельных гришей и по совместительству главой равкианской разведки.

Хотя... если то письмецо, что однажды пришло Зеник из Равки от некого её приятеля Кю Бо, было правдой, то контрабанда юрды из Нового Зема для выработки противоядия от юрды-парема должна быть налажена на высшем уровне. Противоядие не сопоставимо по затратам сырья с самим наркотиком, поэтому производится в столь малых количествах, что ещё не скоро станет служить на пользу обществу.

Кювей справился, письмо было правдивым, Каз знает это наверняка. Тот маленький темный флакон, что пришел вместе с письмом, Нина держала на ладони с каким-то священным трепетом, и только испуганно прижимала к себе маленький вякающий сверток, словно не верила своим глазам.

— Пей, Зеник, — сказал он тогда спокойно, словно пузырек и не стоил нескольких миллионов крюге, если загнать такой на черном рынке.

— Каз, я… — она задохнулась словами и отчаянно замотала головой. — Я не...

У него не было времени на её глупые эмоции.

— Три чайных ложки перед едой десять дней. Начинай, Зеник, — буркнул он и положил письмо обратно на стол, в досаде на то, что она задерживала его перед важной встречей. — Надо проверить, работает ли эта штука вообще. Будешь подопытным кроликом! Инеж, проследи!

Он вышел тогда из комнаты, а Инеж выскользнула вслед за ним безмолвной тенью и перегородила ему путь. Только глаза горели на смуглом заостренном лице.

— Это не опасно, Каз? — спросила она.

А он пожал плечами. Откуда ему было знать, как лекарство от парема воздействует на недавно ставшую матерью Зеник.

— Придется найти женщину с ребенком того же возраста. Я не уверена, что Нина сможет кормить Матти, если примет лекарство, — упрямо проговорила Инеж.

Каз скривился.

— Избавь меня от подробностей, умоляю. Просто сделай что-нибудь с этим!

Инеж так и не тронулась с места, продолжая буравить его задумчивым взглядом.

— Как Кювей смог узнать её нынешний адрес? Ты же говорил, она теперь в немилости в Равке.

— Вероятно, мальчишка все же сумел наладить подходящие связи, — отозвался Каз, обогнул её и стремительно направился прочь по коридору.

Едва ли верховные гриши позволили бы юному изобретателю такую самодеятельность. И едва ли бы их устроила таковая, проявленная без их ведома, поэтому Каз не видел необходимости кому-то вдаваться в подробности.

Не видит и сейчас. О том, что противоядие готово, известно очень ограниченному кругу лиц. Каз не на том уровне, чтобы демонстрировать подобную осведомленность. О его бездыханном трупе, сброшенном в канаву, Сафина, быть может, и вздохнет с сожалением, но даже не поморщится. Секреты государственной важности превыше всего, а он, мошенник, вор и шантажист международного уровня, едва ли способен заверить кого-либо в том, что будет нем как рыба. Честно говоря, Каз бы и сам себе в таком случае не поверил.

— Это слишком крупная афера, парень, — Коналл отпивает принесенный чай. Принесший его официант, к счастью, был керчийцем. — Тебя за нее повесят.

— Или хорошо заплатят, — Каз остается невозмутим. — В данный момент, это один из оптимальных способов поддерживать торговые связи с Равкой, так что, думаю, клиентов у вас будет много.

— Получится не больше двух десятков кораблей в месяц, — предупреждает Коналл. — Мы можем вести караваны из трех-пяти кораблей за раз, а если Равка поможет оружием, то чуть больше. Но поползут слухи. Несколько месяцев, может пять или шесть, и за нами будут гоняться по всему Истинноморю.

— Этого времени должно хватить, чтобы решить проблему, — Каз кивает.

— Керчия уже нашла выход из сложившейся ситуации? — взгляд у Сафиной острый и цепкий, как и слух.

— Активно ищет, как я понимаю, — пожимает плечами Каз. — О правительственных планах я, увы, не осведомлен. В ратушу не вхож.

— Что говорит совет приливных? — спрашивает Сафина.

— Хранит торжественное молчание, — откликается Каз.

При воспоминании об этом сборище любителей пафосных явлений его передергивает. Пожалуй, Каз бы не отказался, чтобы совет приливных молчал подольше. К тому же, молчание его — знак того, что все в норме и до сих пор не вышло из-под контроля.

— Разве это не местные сказочки? — хмыкает каэлец, переводя взгляд с одной на другого. — Мол, правят ветрами, штормами, хранят покой Керчии и тому подобная чепуха о высших силах?

Каз молча пожимает плечами, рассказывать о той знаменательной встрече кому-либо он не готов даже под пытками. В тот раз ему мягко намекнули: “Ты нарываешься, мальчик!”, и это весомый повод продолжать в том же духе, но желательно более скрытно.

— Поговорим о цене, — наконец произносит он.

Каэлец умеет торговаться не хуже, чем похищать людей. Каз с ним не спорит, но сильно наглеть не позволяет и зорко глядит за выражением лица Сафиной. Не стоит обманываться, кто на самом деле регулирует цену.

Женя Сафина сильно изменилась, с тех пор как он видел её в последний раз. У губ залегли скорбные складки, лоб изрезали ранние морщины, изуродованное лицо скрывается под какой-то специальной маской, почти неотличимой от настоящей кожи, а взгляд, некогда лучившийся теплом и добротой — даже к нему, избитому семнадцатилетнему мальчишке, самонадеянно решившему поставить на колени все страны их мира — ныне почти погас, вместо него застывший лёд. Прежде Каз никогда бы не подумал, что такая, как она, соберет в своих хрупких руках все ниточки внешней разведки и без всякой жалости будет обрезать те, которые ей не нужны.

Когда удовлетворенный Коналл наконец оставляет их и уходит через показанный Казом черный ход, они остаются одни. Повисает тяжелое печальное молчание, и Каз знает, что должен сказать это, потому что так надо, это по правилам. И также знает, что это будет лишним, они и так понимают друг друга слишком хорошо.

Они никогда не встречались лично, кроме той единственной встречи, когда Каз был её пациентом. Но однажды начавшаяся тщательно зашифрованная переписка хоть и была посвящена исключительно интригам, торговле и делам, позволила им изучить друг друга до мельчайших нюансов почерка. А о новостях из Равки он и так был наслышан едва ли не из первых рук. Но игра есть игра.

— Я соболезную твоей потере, — наконец глухо роняет он. — Спустя три года это уже можно сказать. Не знал его, но наслышан был о его мастерстве. Меня даже нанимали украсть какое-то из его творений.

Женя Сафина поднимает голову и смотрит на него. Пристально, горько, испытующе.

— Спасибо, Каз. Давид был бы польщён, он тоже слышал многое о тебе, хоть, думается, и не столь лестное.

Она силится улыбнуться, но взгляд единственного живого глаза остается холодным и пустым.

Вот поэтому Каз и не хотел никогда ни к кому привязываться. Он не знает, в кого превратится он, если Инеж однажды не станет рядом с ним, если кто-то отнимет её у него. И иногда Каз по-настоящему боится того, кто тогда выйдет из тьмы внутри него. Этот монстр будет пострашнее пожара и чумы вместе взятых, хотя бы потому, что для остального мира он не пожалеет ни того, ни другого.

Инеж всего лишь пленили, и он без тени сомнения развязал войну, где Керчии ещё только предстоит сказать свое веское решающее слово. Иногда он почти ненавидит Инеж за то, что она пробралась под его броню так глубоко, что её уже не вывести, не вытравить ничем и никогда. Он навсегда обречен на эту тревогу, на эту неразрывную крепкую связь, какие бы расстояния их не разделяли. Даже если завтра жизнь обяжет её остаток жизни прожить в Шухане, а его — в Новом Земе, они не смогут забыть друг о друге. Они протянут друг другу руку помощи через любое Истинноморе.

— Как твои дела, Каз Бреккер? — спрашивает Сафина. — Ты изменился за это время. Выглядишь взрослее. Я запомнила совсем мальчишку, а теперь вижу перед собой настоящего керчийского бизнесмена.

— Лицо успело поджить, — шутит он.

— И нога, — подмечает она.

Он не позволяет себе поморщиться, лишь пожимает плечами. В какой-то степени ему повезло, что доселе им не доводилось встречаться лично. Женя Сафина кроит чужие лица и, по слухам, также легко читает по ним. А ещё поговаривают, что руки у неё настолько длинные, что дотянулись даже до горла собственного короля.

Ну а Каз весьма заинтересован в длине своих. Он ещё не уверен, что из задуманного ему удастся, но даже части хватит, чтобы Равка уняла свой гонор, а Фьерда прижала уши. Ему по горло хватило тех возбужденных шепотков о равкианских “моросеях”, на которые Керчия облизывалась добрых два года, но так и не заполучила. А между тем именно эти подводные лодки-невидимки могли бы разрушить смехотворную блокаду в один день и вывести страны из кризиса, если бы Равка не кочевряжилась.

Впрочем, Каз подозревает, что в конкретном случае опытными образцами дело и ограничилось, на вооружение флота банально не хватило денег. К тому же, после смерти Давида Костюка, главного конструктора и управляющего, проект, по слухам, перестал быть приоритетным в разработке.

Недаром в битве у Черного Рога ни один из “моросеев” так и не был задействован.

— Жизнь налаживается, но как всегда что-то вновь нарушает её размеренное течение, — произносит Каз спокойно. — Я держу клуб, сотрудничаю с торговцами и оказываю дружескую поддержку старым знакомым. Ничего нового. Так что ты хотела узнать у меня, госпожа Сафина? Никогда не поверю, что такой человек, как ты, приложит столько усилий для незаметного прибытия в дружественную страну просто ради парочки экскурсий.

— Дела государственной важности иногда требуют сохранения инкогнито, — хмыкает Сафина. — Но ты прав. Скажи, ты не слышал ничего о пропавшем фьерданском изобретателе? Говорят, он может изобрести потенциально новый вид оружия. Наши агенты засекли его, когда он путешествовал по Шухану и искал спонсоров. Вроде бы он направлялся в Керчию, но добрался или нет, неизвестно. Мы потеряли его след около года назад.

Каз медленно качает головой.

— Если бы такой человек появился в Каттердаме, я бы знал. По крайней мере, никаких слухов не появлялось. Если его кто-то и спонсирует, то явно делает это без огласки... Впрочем, с тем же успехом его могли и прирезать в какой-нибудь подворотне.

— Остается надеяться, что его не перехватил Новый Зем. Что ж, будем верить в лучшее, — Сафина задумчиво касается пальцами губ.

Разумеется, она не скажет ему, зачем прибыла сюда на самом деле. Каз и не ждет. Однако ему стоит признать, гриши явно поумерили свое высокомерие к простым смертным, раз начали интересоваться их изобретениями. И его, Каза, это крайне не устраивает.

— Как дела у капитана Гафа? — уже теплее спрашивает Сафина. — Слышала, она вернулась в Каттердам?

Надо сказать, как раз с Инеж она знакома лично и за эти несколько лет они неплохо сработались.

Инеж помогает гришам, попавшим в рабство, и бывало останавливала даже корабли дрюскелей, изымая у них пленников, а Женя Сафина немного мухлюет с документами, предоставляя капитану Гафа куда более широкое поле деятельности, чем это позволяет законодательство Равки.

Да что там, Инеж Гафа хорошо знакома даже с королем Равки — Николаем Ланцовым. Более того, в битве у Черного Рога им довелось сражаться плечом к плечу.

Каз, впрочем, не завидует. В одной из авантюр прошлых лет ему пришлось путешествовать с тогда ещё бывшим королем около недели и ночевать у одного костра. Суетная выдалась неделька, учитывая, что спать приходилось вполглаза и следить, чтобы Ланцов со своим ручным демоном никого не сожрали.

Потом, к счастью, Ланцов женился, стал королем по второму разу и перестал встревать в сомнительные истории с обязательным участием профессиональных воров и стрелков высочайшего класса.

— Вроде неплохо, — отвечает Каз равнодушно. — Отдыхает от моря. Были кое-какие неприятности с земенскими работорговцами, но с ними уже разобрались. Громкая история вышла, до сих пор на земенцев косо смотрят в портах. Как дела в Равке? Все спокойно?

Он не хочет сейчас думать об Инеж или говорить о ней. Не сейчас, когда он так старательно отгоняет от себя воспоминания о сегодняшнем утре. Не сейчас, когда он ещё не решил, что ему с этим делать.

Каз редко совершает сумасбродства. А жалеет о них еще реже. Однако он до сих пор не ответил себе на вопрос, зачем он это сделал? Второй вопрос на очереди: как? И третий, который Каз упорно игнорирует в собственной голове: как ему это повторить?

Это поле игры напоминает ему сверкающий тонкий лёд, каждый шаг по которому грозит болезненным и досадным падением. Помнится, лет в четырнадцать он с завистью наблюдал за детьми, катающимися по скованным льдом каналам. Они носились по ним на коньках, радостно смеясь, а он буквально заставлял себя делать каждый шаг по скользким, заметенным снегом булыжникам, боясь упасть и судорожно сжимая пальцы на своей первой трости, совсем не такой пафосной как нынешняя. Пим тогда сжалился над ним и за вечер выстругал её из деревяшки.

Кажется, зимы тогда были более суровыми. Наверное, из-за каньона. Сейчас климат стал мягче, и каналы в лучшем случае покрываются тонкой корочкой, которую можно легко проломить пальцем.

Интересно, какие зимы были тогда в Равке? Инеж в то время еще была с родителями. Наверное, они делились между собой сулийскими пословицами по поводу снегопадов. Дурацкая мысль на самом деле, но, быть может, однажды он спросит об этом у самой Инеж.

Женя Сафина — неплохой человек. Казу она даже нравится, хотя бы тем, что дело и деньги она ставит заметно выше закона. Ей нужны были свободные торговые отношения с Керчией в обход Шухана, и она охотно согласилась привлечь к проблеме контрабандистов и его, единственного керчийца, которому доверяет корона. Его величество, точнее.

Её величество, в миру Зоя Назяленская, насколько знает Каз, предпочитает не столько доверять, сколько приглядывать. Особенно за гришами-предателями, типа Зеник. И её шпионы иногда очень сильно мешают Казу и их с Сафиной совместным делам. О некоторых вещах короне точно знать не стоит.

— У меня к тебе личная неофициальная просьба, — Сафина наклоняется к нему через стол и пододвигает к нему листок со схематично набросанным портретом. — Найди его! По последним данным, он скрывается где-то в Керчии.

— Кто это? — Каз с умеренным интересом разглядывает узкое лицо, гордо вскинутый подбородок и хвост светлых, судя по штриховке, длинных волос.

— Данил Плавиков. Одно время он был учеником Давида, он очень сильный, очень талантливый фабрикатор.

— И что же он натворил?

— Он — изменник короне, — легко отзывается Сафина. — Но у меня к нему свои счеты. После… смерти Давида он украл некоторые его личные вещи и уничтожил часть его трудов. Ещё он убил одну из учениц Давида, которая пыталась остановить его, после чего скрылся. Я хочу найти его, хочу взглянуть ему в глаза и задать парочку вопросов.

— Я поищу, — Каз кивает, Сафина правильно сделала упор на личные мотивы, это он способен понять. — Как раз мне тут попадался поразительно дерзкий фабрикатор...

Что-то во взгляде Жени Сафиной подсказывает ему, что во время парочки вопросов этот Данил вполне может распрощаться с жизнью за слишком неправильный ответ.

— Спасибо! Я в долгу не останусь, — она чуть улыбается уголками губ, и маска из искусственной кожи, будто бы приживленная прямо к лицу, отгибается по краю, обнажая давние шрамы.

Каз смотрит без удивления, лишь хмурится чуть сильнее. У Сафиной слишком приметное лицо, чтобы она могла обойтись без маскировки.

— Стоит поправить, — он поднимает руку и касается собственного подбородка. — Здесь.

— О, — она нащупывает пальцами край маски. — Прости. Жуткое, должно быть, зрелище, — Женя Сафина со странной нежностью проводит кончиками пальцев по лицу. — Это изобретение Давида, она почти как настоящая, только мимика от неё хуже. Это был его подарок мне на свадьбу, чтобы я могла не привлекать к себе лишних взглядов, если захочу. Теперь пригодилось…

— Понимаю.

Молчание между ними густое, горькое, наполненное невысказанными мыслями и скрытыми намерениями, но, как ни странно, довольно комфортное. Они провернули вместе немало дел, и несмотря на то, что каждый из них всегда действует исключительно в собственных интересах, они ухитряются находить взаимовыгодные компромиссы.

К тому же, Женя Сафина — единственная из знакомых ему гришей, кто никогда не обвинял Зеник в предательстве. Возможно, из-за собственных грехов, возможно, из-за чего-то ещё, но этот факт всегда придавал ей веса в его глазах.

— Значит, мы договорились? — спрашивает она.

— Думаю, да, если твой каэлец не предаст, — кивает Каз.

— Не рискнет, — Сафина качает головой. — Его дочь — гриш, учится в Равке. Он знает, какова будет цена за предательство.

Каз усмехается. Общение с ныне окончательно мертвым — слава всем равкианским святым! — наставником Сафиной определенно пошло на пользу. Кое-что она от него определенно переняла.

— Это явно разбивает ему сердце, — хмыкает он. — Ну, хорошо.

— Он знал, на что идет, — Сафина пожимает плечами. — Всем нужны гарантии, а родители хотят своим детям лучшей доли, чем выпала им самим.

— Тогда договорились.

Каз первым протягивает руку, как всегда затянутую в перчатку. Тонкие белые пальцы Жени Сафиной сжимают его ладонь стальной хваткой.

Они стоят друг друга.

Каз усилием воли осаживает привычно взметнувшуюся в нем волну омерзения. Сегодняшнее утро определенно его не излечило, не стоило и надеяться.

По утрам мир кажется светлее, словно солнце отгоняет все ночные страхи и кошмары. С некоторых пор Нина любит, когда наступает утро. Она обожает ночной теплый ветер, обдувающий лицо, и она страстно любит, когда рассвет окрашивает небо в самые яркие краски и цвета, как не снилось самому шикарному художнику. Там, во Фьерде, это было единственным её вдохновением, единственным ярким пятном в холодной, жестокой и безжалостной стране.

Если отправиться на самый север, если пересечь невидимую черту, то можно оказаться в местах, где в зависимости от времени года день никогда не сменяется ночью, или же царит вечная тьма, прорежаемая лишь волшебными сияющими огнями, что спускаются с самого неба.

Маттиас рассказывал об этих местах в ту ночь, в ту единственную ночь… и она увидела все это своими глазами. Она хотела увидеть ради него. О, Джель, она почти приняла его веру. Ради его памяти она искала прекрасное в этой жуткой стране, которую он так страстно любил.

Она бы последовала за ним куда угодно, она бы покорилась ему, она бы даже постаралась стать образцовой фьерданской женой, если бы это сохранило ему жизнь. Однако кому-то из богов, Джелю, святым или даже самому Гезену, было угодно отнять Маттиаса Хельвара у неё, перед этим насмешливо подразнив способностью соприкасаться с миром мертвых.

Однако по непонятной иронии, забрав у нее всё, святые неожиданно подарили ей новую жизнь.

Нина вздыхает и откладывает шитьё, которым пришлось серьезно увлечься с рождением сына. Пусть она в этом ни черта не смыслила поначалу, но это занятие хотя бы успокаивало, а спустя год бесплодных попыток и исколотых пальцев начало получаться что-то сносное. Теперь, в конечном итоге, если у кого-то из птенцов что-то непоправимо рвется и он отчаянно боится взбучки от старших, он прибегает к ней за порцией ворчания и ругани, но и за помощью.

Прав Каз, она стала настоящей наседкой. Нина морщится, встает с кресла и подходит к окну. Молодая женщина из едва заметного отражения в стекле смотрит серьезно и строго, как никогда не умела смотреть молоденькая и глупая гриш, отбившаяся от своих и попавшая в плен к дрюскелям.

Куда девалось былое кокетство и бунтарство? Растворилось в рассветном тумане? Нет, оно все ещё с ней, но значение у него отныне совсем другое.

Из соседней комнаты по-прежнему не доносится ни звука. Матти пока спит, ещё слишком рано. Только такие ранние пташки, как они с Инеж, готовы бодрствовать в такое время.

Ну ещё и Уайлен, но ему с самого утра надо уезжать в финансовый район и присутствовать на каких-то совещаниях в его торговой компании. В окне, выходящем на улицу, Нина видит его рыжую шевелюру. Уайлен о чем-то договаривается с извозчиком.

Во Фьерде уже вовсю ездят по улицам новомодные изобретения — экипажи без лошадей, но на громадных колесах. Они пыхтят, воняют керосином или чем-то подобным и постоянно ломаются. Этот вид прогресса не вызывает у неё доверия. У Керчии, по всей видимости, тоже, потому что подобных экипажей она практически не видела даже в Каттердаме.

Макушка Уайлена в черном цилиндре равномерно качается в такт чужим словам. Нина, разумеется, их не слышит, но представляет, каково Уайлену будет сегодня ближе к обеду. Она, конечно, убрала большинство боли, но она не всесильна, так что через некоторое время похмелье вновь напомнит Уайлену о себе. Знать бы ещё, отчего они с Джаспером так надрались. И слова-то другого не подберешь.

Однако несмотря на все свои вчерашние выходки Уайлен неожиданно вызывает у нее искреннее уважение. Он продолжает идти к своей цели, даже после ночи приключений, и его лицо спокойно и бесстрастно, словно ничего и не было. Нина даже догадывается, у кого он этому научился. Правда, контролировать цвет своих ушей Уайлен все ещё не умеет, они-то как раз всегда выдают его с головой. Не зря он отрастил такие длинные локоны, почти до плеч.

И этот вечно краснеющий мальчишка звал её замуж? Смех да и только. Хотя Нина бы никому не советовала бы недооценивать Уайлена Ван Эка — все-таки практицизм отца в нем иногда пробивается в самой неожиданной форме. Это уже второй раз.

Первый был, когда она вернулась из Фьерды и дохаживала последние месяцы. Тогда отчаянно краснеющий Уайлен в сопровождении Джаспера пришли поговорить и надолго лишили её дара речи.

— Нина, выходи за меня замуж, — произнес Уайлен совершенно серьезно. — Или за Джаспера. Но лучше за меня, потому что он все-таки слишком внешне отличается от… — он замялся, не смея продолжить.

Джаспер молчал, но на этих словах согласно кивнул, хоть и покосился на Уайлена с сильным скепсисом.

В какой бы депрессии не пребывала Нина на тот момент, эти слова заставили её сначала поперхнуться, а потом очень долго хихикать. Скорее от нервов, чем от настоящего смеха.

— Вы сдурели, что ли?.. — только и смогла вымолвить она.

— Ты не замужем и у тебя будет ребенок, — по лицу Уайлена явственно читалось, насколько ему неловко говорить на эту тему. — Из-за этого тебя может не принять общество, и… тебя могут ущемить в правах.

Нина могла только молча хлопать ресницами на такой пассаж. Все-таки сословные условности были в юном купце слишком сильны. Или это Маттиас вдруг воскрес в нем на мгновение, она вдруг услышала его глухой ворчливый баритон и вечные рассуждения о фьерданских женщинах. Ха! Как будто хоть одна смогла бы дать ему то, в чем он нуждался. А она, Нина, смогла. Если бы он потерпел ещё немного, она дала бы ему семью, полноценную, нормальную…

— ...ты будешь совершенно свободна, но у тебя будут документы о браке и соответствующий статус. Я напишу завещание на случай своей смерти, и тогда даже в этом случае вы будете защищены. Я сделаю так, чтобы вы были обеспечены, даже если со мной что-то случится, ни один банк не сможет отвертеться! — Уайлен пытался развить свою мысль. На финансовые темы он мог общаться много спокойнее. — Нина, ты слушаешь?

Она помотала головой.

— Нет, — она ласково коснулась его руки. — Нет, Уайлен. Этого не нужно. Я справлюсь! Не подвергайте риску ваши отношения. Я не выйду ни за кого, я так решила. Это ребенок Маттиаса, его фамилия будет Хельвар, как бы дальше ни вышло.

— А те фьерданские мальчишки-дрюскели?.. Они не будут уважать женщину с бастардом!.. — воззвал Уайлен к последнему аргументу и на этот раз Джаспер яростно закивал. Они оба уже успели столкнуться с задвигами юных фьерданцев. Стоило признать, что Маттиас Хельвар на их фоне был образцом терпимости и человеколюбия.

Нина сузила глаза:

— Захотят жить — зауважают. Это им не Фьерда! Я позволила им изменить свою жизнь, и никто — никто! — не посмеет указывать, как жить мне! Я родом из Равки, а в моей стране женщина, а тем более гриш, сама решает, как ей жить и с кем!

Ребенок толкнулся так, что она не сумела удержаться от болезненного вздоха, и эти двое тут же отпрянули, словно она была бомбой, которая вот-вот взорвется. В целом, если не вдаваться в подробности, то аналогия была в принципе верная.

— Все в порядке, — Нина успокоила их жестом. — Когда начнется, вы будете очень и очень далеко от меня, уж об этом я позабочусь! И, Джаспер, я понимаю наше солнышко, но ты-то?.. У тебя откуда взялись такие матримониальные порывы? Ты же Отброс, стрелок и прожигатель жизни, у тебя должны быть мозги!

— А если повезет, то в скором времени ещё и лейтенант! — важно поправил её Джаспер, подняв вверх указательный палец, затем будто бы тоже покраснел и добавил: — Понимаешь… мой отец… ну, я вырос в полной семье и с определенными принципами…

— Понятно, — прервала его Нина. — Наш Ван-Солнышко основательно промыл тебе остаток мозга. Но я скажу вам обоим решительное нет! Спасибо вам за благородство! Я безмерно тронута, но это очень плохая идея.

Ей удалось убедить их в своей правоте и относительно мягко выпроводить восвояси. Однако когда она закрыла за ними дверь, то справиться с собой уже не смогла, сползла по ней на пол и совершенно нелогично, по-дурацки разревелась, размазывая слезы по щекам и закусив кулак, чтобы не разрыдаться в голос. Она не привыкла, что хоть кто-то в этом мире был за неё или хотел защитить, она не успела к этому привыкнуть. Предложение Уайлена было слишком соблазнительно — перевалить все заботы на чужие плечи, ни о чем не думать и не бороться, но если бы она приняла его, это была бы уже не она. Не та Нина Зеник, которой мог бы гордиться один очень ворчливый и невыносимый дрюскель.

Сейчас она особенно рада, что все осталось как прежде. Уайлен и Джаспер — лучшие друзья и лучшие напарники. Оба взрывные и яркие, они с легкостью могут перевернуть весь мир, если это вдруг взбредет в их бедовые головы. Она бы разрушила всё это.

У неё уже есть семья, ей более чем достаточно.

Нина отходит от окна, выходит в коридор и осторожно заглядывает в соседнюю комнату. Матти спит, откинув одеяло в сторону и крепко обняв плюшевого белого волка. Во сне он хмурит лоб и периодически дергает ногой, точно пытается пнуть кого-то. Светлые волосы взлохмачены во все стороны, и Нина знает, что ей придется долго убеждать его расчесаться. Волосы у Матти такие же густые, как и у нее, пару раз даже расческа застревала.

Скоро часы пробьют восемь, и можно будет начинать нелегкий процесс побудки. Маттиас наверняка бы ворчал, что она разбаловала сына, а она бы напомнила, что и он сам не всегда жил по армейской дисциплине. Ей нравится представлять их семейные разговоры, пусть это и наполняет душу давней привычной горечью.

* * *

За завтраком они внезапно встречают не только улыбающуюся Малену, но и Марию, которая обычно предпочитает завтракать у себя наверху. Однако сегодня она необычайно оживлена и сама спускается вниз уже в дорожном платье.

— Куда-то собираетесь? — интересуется Нина, пытаясь убедить Матти съесть хоть немного каши.

Ладно, может, она и впрямь немного его избаловала, потому что Матти капризничает, не хочет держать ложку и упрямо отворачивается от ложки с уже остывшей кашей из её рук.

— Да, я хотела навестить одно место, — Мария улыбается. — После завтрака. Как себя чувствует маленький Маттиас?

— Не хочет есть кашу, — мрачно жалуется Нина. — Ума не приложу, что ему в ней не нравится.

— Давайте я попробую. Позволите?

Нина неуверенно кивает, Мария деликатно отстраняет её и садится рядом с Матти.

— Хочешь расскажу сказку?

Матти несколько секунд серьезно обдумывает предложение, а затем уверенно кивает.

— Ну слушай, в одном далеком городе жил однажды мальчик, рыжий как лисенок. Его так все и звали — Лисенок…

Сказка оказывается настолько интересной, что заслушивается даже Нина, а Матти и вовсе слушает с открытым ртом, и Мария под шумок ухитряется скормить ему всю кашу.

— ...и тогда Лисенок сел в свою летающую машину, поднял её с земли и полетел дальше навстречу новым приключениям.

— А дальше? — капризно требует Матти.

— А что было дальше, тебе расскажет мама, но только если будешь вести себя хорошо! — Мария легонько гладит его по голове. — Обещаешь?

Матти с пылом кивает, сам сползает с высокого стульчика, оббегает стол и дергает за подол Малену.

— Пойдем иглать!

Нина в отчаянии хватается за голову. Она, очевидно, ужасная мать, которая ничего не смыслит в воспитании.

— Ну, пойдем! — Малена весело подмигивает ей, берет Матти за руку и уводит из столовой. — Во что хочешь сыграть?

— Не переживайте, это нормально, — Мария ободряюще касается её плеча. — Дети бывают в разном настроении! Вы научитесь переключать его внимание. Сказки — очень эффективный метод. Уайлен в свое время в принципе не желал завтракать, пока я не расскажу ему про Лисенка.

— Лисенок… рыжий мальчик? — соображает Нина и улыбается. Лисенок — Уайлену это подходит.

— Да, он очень любил эту сказку лет до четырех, — Мария улыбается в ответ и тут же улыбка угасает на её лице. — После Ян пресек. Уайлен, наверное, уже даже этого не помнит, он был ещё совсем мал.

Нина вздыхает. Яну Ван Эку она бы с удовольствием кое-что подправила в организме…

— На самом деле я хотела попросить вас об одолжении, — доверительно говорит Мария. — Я хочу навестить одно место, и обычно со мной туда ездит Уайлен или Джаспер, но сегодня они оба заняты, а мне не хотелось бы переносить визит. Не составите мне компанию?

Нина склоняет голову набок. С одной стороны, ей страшно оставлять Матти. С другой стороны, он под присмотром в самом безопасном месте из всех, что могли бы у нее быть, а она уже сто лет никуда не выбиралась. Даже погулять. Мероприятия, на которые её звал Каз, не в счет.

— А куда поедем? — на всякий случай спрашивает она, уже заранее чувствуя, что согласна.

* * *

Ворота приюта святой Хильды распахиваются перед их экипажем.

— Не самое приятное местечко, — Нина ежится и поплотнее закутывается в плащ. — Почему вы продолжаете ездить сюда?

— Уайлен каждый раз спрашивает меня о том же, — Мария усмехается. — На самом деле не знаю… Я провела здесь треть жизни и... я не страдала большую часть времени, когда смирилась. Как бы там ни было, это место много значит для меня.

Нина кисло провожает взглядом почти одинаковых женщин в одинаковой униформе. Ей здесь не нравится, и это взаимно. Этому месту она тоже не нравится.

Хотя стоит признать, здесь… миленько. Насколько это слово применимо к психиатрической лечебнице. Живописные пейзажи, подстриженные кустики, роскошные гроздья глициний, красивое озерцо за оградой из частых прутьев, окрашенных в зеленый цвет. Видимо, чтоб не так бросались в глаза.

— Здесь живет моя подруга, — поясняет Мария. — Я навещаю её раз в месяц или два, привожу с собой разные мелочи. Меня здесь никто не тронет, не переживайте. Уайлен доходчиво объяснил им, что будет, если они попытаются меня задержать.

— А она… такая же, как и вы? — Нина затрудняется с формулировкой вопроса, выходит довольно неловко, но Мария не обращает на это внимания.

— Она здесь по собственному желанию, — Мария делает подходит к одной из женщин. — Пожалуйста, проводите нас к Анастасии Плав!

Нина незаметно перекрещивает пальцы под прикрытием плаща. Ей все ещё не верится, что в таком месте, как это, им ничего не грозит. Неужели те, кто в прошлом держал госпожу Хендрикс под замком, теперь готов выполнять её просьбы и даже приказы?

Однако девушка в сером чепце кивает и доброжелательно улыбается:

— Госпожа Хендрикс, конечно! Все как обычно?

— Да, — Мария протягивает девушке корзинку. — Это для вашей кухни. Пусть у всех будет хороший десерт сегодня.

— О, многие будут очень рады! — девушка расплывается в улыбке, и улыбка эта вполне искренняя. — Пойдемте за мной! Я отмечу, что вы наносили визит.

Нина следует за ними, оглядываясь в полнейшем недоумении. В её представлении подобные места должны выглядеть куда враждебней, однако в безопасности она себя по-прежнему не ощущает.

Девушка в чепце приводит их в дом, приводит в гостиную и просит подождать несколько минут, после чего упархивает куда-то сообщить об их визите. За голубой дверью отчетливо щелкает дверной замок. Нина нетерпеливо притоптывает носком туфли по белой плитке на полу с мелкими синими тюльпанчиками, нарисованными прямо на ней.

— Не удивляйтесь, деньги творят чудеса, — сухо произносит Мария, обернувшись к ней. — Стоило Уайлену продолжить финансирование на своих условиях, как я чудесным образом вернулась в ум и прежний статус. Но они неплохие люди, и действительно заботятся о своих пациентках. Я была сломлена предательством и расставанием с сыном, и временами мне казалось, что я и впрямь вот-вот сойду с ума. Меня утешали, отвлекали, предложили рисовать, не ограничивали в чтении, даже пытались разговорить.

— Они знали?..

— Никогда не интересовалась, — Мария отворачивается. — Наверняка. Спасибо, что согласились приехать сюда со мной. Уайлен не хочет, чтобы я приезжала сюда одна.

— И он прав, — бормочет Нина под нос и без особого дружелюбия разглядывает давешнюю девушку, что выходит к ним совсем из другой двери.

— Пойдемте!

Она пропускает их вперед и, задержавшись у двери, вновь запирает её, судя по еще одному щелчку.

— Это обязательно? — не выдерживает Нина.

Мария поразительно спокойна, но Нина замечает, как она вздрагивает от каждого щелчка замков.

— Необходимые требования к безопасности. Простите! — девушка разводит руками. — Здесь есть и по-настоящему… беспокойные пациенты. Не хотелось бы, чтобы они сбежали и причинили себе вред. Или кому-нибудь…

— Все в порядке, — успокаивает её Мария. — Нина, не волнуйтесь, таков порядок. Тут действительно есть пациентки, которые не в себе. И им лучше не покидать этих стен.

— А их самих кто-нибудь спрашивал? — еле слышно бурчит Нина, но больше не спорит.

Она приотстает, пропуская их провожатую вперед себя. По крайней мере, так она точно не нападет со спины. В конце концов, Нина — хороший сердцебит и бывшая шпионка, она найдет способ выбраться в любом случае. К тому же, ходить безоружной она отвыкла с самого своего возвращения во Фьерду. Им ничего не грозит здесь.

Стены коридоров, покрытые голубоватой штукатуркой, тянутся вокруг них, и Нина успевает только считать деревянные крашенные — на сей раз в белый — двери. Здесь много окон, затянутых резными фигурными решетками. Это мог бы быть неплохой дом, уютный и светлый. Возможно, в чьих-то глазах он таковым и остается, но Нина стойко ненавидит тюрьмы ещё со времен Хеллгейта.

Девушка приводит их в ещё одну гостиную поменьше, но Мария сразу проходит в комнату дальше. Одна. Девушка не делает попыток следовать за ней, и Нина, поразмыслив, следует её примеру.

Гостиная на вид вполне уютная, с маленькими белыми диванчиками и белыми же столиками. Здесь много шкафов с книгами, разными поделками из засушенных цветов и трав. На стенах висят картины, и в некоторых из них Нина вдруг безошибочно опознает руку Марии. Рыжий мальчик вполоборота с веселой улыбкой смотрит на неё из-под длинной челки, но в глазах таится безграничная грусть. В ладони он крепко сжимает маленькую деревянную флейту.

— Господин Ван-Эк просил повесить здесь несколько картин, — улыбается девушка, заметив взгляд Нины. — Больше всех люблю эту.

— Сколько вы здесь работаете? — глухо спрашивает Нина.

— Года полтора, а что? — теряется девушка.

— Просто спросила.

Нина уже видела эту флейту. Так вышло, что Матти спит в бывшей детской Уайлена, а сама Нина в соседней комнате, когда-то принадлежавшей самой Марии.

— Не расскажете немного про подругу госпожи Хендрикс? Кто она?

— О, я не имею права рассказывать о наших пациентах, — огорченно откликается девушка. — Простите! Могу только сказать, что госпожа Хендрикс — её единственная подруга за многие годы. Она часто навещает её в последние года два, каждый месяц практически. Они подолгу разговаривают, Анастасию это успокаивает.

— А она неспокойная? — Нина приподнимает бровь.

— Так-то нет, но где-то год назад она неожиданно попыталась сбежать и потерялась. Мы два дня прочесывали окрестности, и она сама вышла к нам из рощи. Несколько дней была словно не в себе, не узнавала никого, но со временем успокоилась и все пришло в норму.

— Ясно, — хмыкает Нина и теряет интерес к этой теме.

Она проходится по комнате, с интересом рассматривает пейзаж в окнах и оборачивается к девушке.

— А можно чаю? Я сегодня в некотором роде компаньонка госпожи Хендрикс, и не хочу мешать её беседе. Просто подожду её здесь.

— Конечно, — девушка кивает. — Я сейчас принесу. Я оставлю вас ненадолго, по возможности не уходите отсюда, хорошо?

Нина кивает с улыбкой, спокойно садится на диван, расправив юбки, и принимается разглядывать корешки книг, как бы выбирая себе подходящую. Однако стоит девушке покинуть комнату, как улыбка резко сползает с губ Нины. Она прислушивается к удаляющимся шагам, встает и решительно направляется к той двери, за которой скрылась Мария.

Пора узнать, что за таинственная Анастасия присутствует в жизни Марии Хендрикс. Выкрасть бы её личное дело и посмотреть на него, но с этим пока можно и не спешить. Сейчас это точно не выйдет. Впрочем, Уайлен наверняка и так в курсе, кто это. Его просьба приглядеться к контактам матери прозвучала хоть и странно, но для Нины с её-то профессией вполне логично.

Дверь оказывается не заперта, слава Джелю и всем святым. Нина осторожно проскальзывает в образовавшуюся щель и, бесшумно ступая, проходит дальше в комнату и замирает за прикрытием шкафа.

На первый взгляд, она не замечает ничего криминального. На второй — тоже. Просто две беседующие женщины. Одна на кровати, вторая рядом в кресле и бережно держит первую за руку. Только большой палец лежащей женщины странно знакомым жестом скользит по пульсу чужой руки...

Анастасия почти седая, и её лицо, изможденное и уставшее, обращено к Марии. Нина в первый раз видит эту женщину, похожую на высохший тростник, но что-то в ней кажется до странного знакомым. Что-то в манерах держать руки, скрещивать безымянный и средний пальцы, мерно кивать головой в такт чужим словам…

Мария рассказывает о своих днях, о картинах, которые нарисовала, о Уайлене и своем беспокойстве за него, о чем-то ещё. Её лицо, напротив, расслаблено и безмятежно. Слишком безмятежно, по правде говоря. Нина недоуменно хмурится, кончики пальцев неприятно покалывает, словно она прикоснулась к наэлектризованной шерсти.

С своего места она может уловить два сердцебиения: одно замедленное, какое сопровождает уже умирающего человека или находящегося в глубоком трансе, и возбужденно-быстрое, точно у азартного игрока или охотника, преследующего жертву. Она видит перед собой двух пожилых женщин, но у одной из них в груди стучит молодое здоровое сердце...

Нина слышит отдаленные шаги где-то в коридоре и мгновенно также бесшумно возвращается в гостиную. Когда девушка с серебряным подносом открывает дверь, Нина улыбается ей поверх книги. Официальное и пристойное, а потому малоизвестное, издание "Зверской комедии" имеет очень удобную обложку. Золотой орнамент на черном фоне, без названия. Даже если возьмешь её вверх ногами, никто не поймет.

Обидно было бы засыпаться на такой мелочи.

* * *

Уайлен возвращается домой где-то к двум. По дороге голова раскалывается немилосердно. Ему едва хватает сил с доброжелательной улыбкой раскланяться со своими деловыми партнерами.

Карл Наас — один из старых партнеров отца. Он был глубоко потрясен вскрывшейся правдой, и только потому Уайлен сумел заручиться его поддержкой на первых порах. Сейчас уже он относится к Уалену почти как к равному.

Иными словами, убедить его вложиться в новое предприятие — довольно непростое занятие. А именно в складчину снарядить торговую экспедицию в Равку через компанию-посредника, которая гарантирует целостность кораблей на протяжении всего пути. Она предоставляет проводников и защиту, в обмен на процент с отправленного груза, а в случае провала обязуется возместить две трети стоимости всей суммы.

Самое замечательное, что компания эта пока существует лишь на бумаге, зарегистрированная неделю назад на Каза Бреккера и Джаспера Фахи. И ни кораблей, ни проводников в ней до сих пор нет. Каз обещал, что к концу недели предоставит хоть что-то, доказывающее серьезность их бизнеса, а пока Уайлену приходится отчаянно блефовать, привлекая инвесторов и клиентов к отчаянной, дерзкой и в случае удачи чрезвычайно прибыльной авантюре.

Торговое сообщество Керчии не собирается ждать, пока правительство разберется с этой нелепой блокадой, оно готово предпринимать собственные меры. Они пустят корабли в обход, прямо под носом земенских отморозков.

Каз обещал, что найдет также шквальных и приливных гришей, которые смогут в несколько раз ускорить корабли и скрыть их в тумане, если возникнет нужда. Уайлен до сих пор не представляет, где тот намерен их найти, но он верит Казу. С другой стороны, а что ещё ему остается?

Каттердам из последних сил держит цены на хлеб, зерно и уголь, которые вот-вот подскочат до небес. По Керчии уже расползается слух о скором голоде. В городках поменьше люди выносят целые магазины, пытаясь пополнить запасы. Уайлен читал уже несколько газетных статей о вооруженных столкновениях стражи и горожан. Введен новый закон о спекуляции, строго контролирующий цены на хлеб и основные продукты.

Каз говорит держаться и в поте лица дорабатывать изобретение Райта. По его указке Уайлен через подставных лиц перекупил уже несколько компаний помельче и внимательно следит за рынком акций. Если цены все же взлетят, то он за несколько часов может обогатиться вдвое. А если нет, то сможет перепродать их другим.

Уайлен очень надеется, что у Каза есть план и по устранению этой блокады, желательно раньше, чем та пороховая бочка, на которой они все сидят, рванет со страшной силой.

Ночная драка в баре только это доказывает. Джаспер не сделал ничего, что заслуживало бы такой ненависти. Уайлена бы за такую выходку лишь одобрительно похлопали бы по плечу и налили за счет заведения, но Джаспер был земенцем, и это решило все. А значит, рано или поздно, ещё какой-нибудь земенец окажется слишком дерзким на чужой вкус…

Хотелось бы верить, что Каз понимает, чем все это может кончиться, или что ему хотя бы не наплевать. Впрочем, благополучие людей всегда волновало Каза в самую последнюю очередь. И в этом есть некая особая прелесть — по крайней мере, он не разменивается по мелочам.

Уайлен проходит в когда-то отцовский, а теперь свой кабинет и устало падает в кресло, обхватив руками голову. В висках стучит набатом и как будто какой-то мелкий человечек упорно долбит крохотным молотком в одну точку на затылке. Изнутри.

Сейчас самое подходящее время, чтобы заречься пить на всю оставшуюся жизнь. Решено, он больше не возьмет в рот ни капли. Никогда! Хотя кого он обманывает?.. Жизнь рядом с Джаспером научит ещё и не такому.

Как он там, бедняга? Уайлен ушел рано утром, поэтому даже не знает, жив ли тот вообще. Одна надежда, что Нина была милосердна.

Он еще капельку посидит, не шевелясь, и отправится заниматься делами и заодно на поиски Джаспера. Совсем немного посидит и постарается не выть, да…

Дверь тихонько приоткрывается, и в кабинет проскальзывает Малена. И застывает с неловко поднятой рукой, в которой зажата какая-то из книг.

— Ой… Привет! Как себя чувствуешь?

Её голос мучительно ввинчивается в уши, прошивая мозг раскаленной спицей. Уайлен невольно морщится, не успев проконтролировать выражение лица. Впрочем, руки от головы он убрать тоже не успел, а делать это сейчас и вовсе глупо.

— Понятно, — Малена кладет книгу на стол и решительно направляется к его креслу. — Никогда не понимала, зачем вы, мужчины, пьете как лошади, а потом страдаете!

Прохладные тонкие пальцы бережно отодвигают в сторону его собственные ладони, а затем он чувствует чужие руки в своих волосах. Малена осторожно перебирает пряди и кончиками пальцев массирует его затылок.

— Что ты делаешь?..

Он чувствует непонятное облегчение, а затем боль отступает. Точно волна, что отхлынула от берега и ушла обратно в море. Уайлен запоздало вспоминает, что Малена, кажется, тоже умеет лечить.

— Снимаю твою боль, — эхом откликается она. — Прости, я умею делать это только через прикосновение.

— Ничего…

Ему не нравится, когда его касаются. Особенно головы или волос. Он шарахается даже от матери, через силу позволяя ей по-матерински приласкать его. Единственный, чьи прикосновения ему нравятся, это Джаспер. С ним легко, нет неловкости и любое его или свое действие кажется правильным.

Прикосновения Малены — это что-то другое. Он не чувствует неловкости, и ничего иного тоже не чувствует. Это как терпеть прикосновения врача, который знает, что делать. Это спокойно.

Пальцы невесомо скользят по лбу, убирая боль, пробегают по вискам и спускаются к шее, разминая затекшие мышцы. По телу разливается тепло.

— Спасибо!

— Ты тихий, — Малена хрустально смеется у самого уха. Она заметно ниже Уайлена, так что только кресло уравнивает их в росте. — Джаспер так охал, точно я его пытаю! Сейчас он спит. У Матти тоже тихий час.

— Джаспер всегда охает, — усмехается Уайлен. — А где Нина?

— Уехали с госпожой Хендрикс, обещали скоро вернуться. Куда-то… вроде в какой-то приют.

— Ох, дьявол! — Уайлен заносит ладонь, чтобы хлопнуть себя по лбу, но быстро передумывает. — Точно, приют святой Хильды. Я совсем забыл… Хорошо, если хоть Нина с матерью.

— Что это за место? — Малена убирает руки от его головы и по-свойски садится на подлокотник широкого кресла.

— Место, где на десять лет заперли мою мать, — мрачно отзывается Уайлен и с силой трет лоб, наслаждаясь отсутствием боли. — Ума не приложу, зачем она туда каждый раз возвращается.

— Возможно, чтобы обрести почву под ногами, — спокойно отзывается Малена. — Иногда люди привязываются к своим клеткам, как птицы. Если открыть клетку канарейки, не факт, что она решит выбраться наружу. Она не станет вылетать, потому что это место стало её домом. Единственный выход — уничтожить клетку. Когда работорговцы захотели забрать меня в Керчию, я сбежала от них и вернулась на “Золотую Лилию”. Хозяин очень смеялся и даже не стал меня ругать, сказал, что я обогатила его на несколько сотен тысяч крюге. Мне было страшно что-то менять, я боялась чужой страны. Я предпочла вернуться в клетку...

Её рука на подлокотнике дрожит, и Уайлен мягко касается её тонкого запястья. Удивительно, он всегда считал себя субтильным и слишком худым, но рядом с Маленой сам себе кажется великаном. Его ладонь больше её раза в два.

— У неё больное сердце, ты же знаешь? — Малена оборачивается к нему. — И это не единственная её болезнь.

— Знаю… — Уайлен откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. — А ты-то откуда знаешь?

— Довелось держать её за руку, — Малена пожимает плечами. — Я не интересуюсь чужими секретами. Прости, если сболтнула лишнее.

— Ничего, — отзывается Уайлен и, открыв глаза, смотрит на её курносый гордый профиль. — Кстати, я так и не извинился за вчерашнее. Прости за этот дебош! Надеюсь, мы тебя не напугали.

Малена почему-то тут же смущается и бросает на него косой несмелый взгляд из-под ресниц, словно боится, что он скажет что-то ещё.

— Все в порядке, — она дергает плечом. — Это было даже смешно. Я никогда раньше не танцевала. Это весело! Всегда завидовала дамам в пышных платьях!

— Танцевать — это не сложно, — хмыкает Уайлен. — Просто слушай музыку и делай шаги в определенной последовательности. Если хочешь, могу научить.

— Сейчас? — с плохо скрытой надеждой спрашивает она.

Уайлен оценивает свои возможности и решительно мотает головой:

— Нет, не сейчас. Позже! Иначе я наступлю на ногу уже себе!

Малена смеется, запрокинув голову и приоткрыв рот, некрасиво, но заразительно. И Уайлен смеется вместе с ней.

— С Джаспером у тебя больше шансов на самом деле, — отсмеявшись, говорит он. — Я не особо хорошо танцую, как ты вчера могла убедиться. Но я готов аккомпанировать, если что!

— Да где мне танцевать? Чтоб научиться, мне и тебя с головой хватит, — хмыкает Малена и легко вскакивает с кресла, словно смутившись от своей грубоватой шутки.

Уайлен только машет рукой. Надо будет устроить музыкальный вечер на самом деле. Хоть все развеются, да и матери будет приятно.

Развевающиеся белые кудри Малены перед глазами, пока она кружится по комнате, навевают странные смутные видения. Как будто он уже что-то такое видел вчера. Ну ещё бы не видеть, он вчера был хорош… какой дьявол понес его танцевать? А, ну да, Джаспер потащил, точно.

Хорошо, не напугал девчонку. Инеж бы его убила.

Тут Уайлен вспоминает один факт, на который утром его затуманенный мозг просто не обратил внимания. Однако вид в зеркале был весьма живописным. Одно счастье, Нина не видела. С неё сталось бы припоминать ему это даже в следующей жизни.

Мельтешащая перед ним Малена уже начинает двоиться в глазах, но, кажется, Уайлен знает верный способ очистить от неё комнату.

— Кстати, — невинным тоном начинает он, — ты случайно не знаешь, кто мне нарисовал вчера усы?

Малена останавливается, бросает на него опасливый взгляд и мгновенно заливается краской, Уайлен надеется, что его взгляд выражает должную степень укора и неодобрения.

— Понятия не имею! — с достоинством отвечает она и улетучивается за дверь в мгновение ока.

Уайлен довольно кивает сам себе. Ещё немного поучиться искусству манипуляций у Джаспера, и он не будет знать забот в качестве старшего брата! Хотелось бы верить...

* * *

На обратном пути Мария мерзнет сильнее обычного и кутается в плащ. Нина отдает ей ещё и свой.

Мария бледная, измученная и голос у неё охрипший, словно ей пришлось говорить без паузы несколько часов. Она прислоняется лбом к стенке экипажа и прикрывает глаза. Нина с беспокойством наблюдает за ней, едва сдерживая желание рявкнуть на извозчика, чтоб гнал быстрее. Чем скорее они окажутся дома, тем быстрее Мария сможет лечь, а Нина — сделать что-то посущественнее ослабления мигрени.

— Вы в порядке?

— Все хорошо, — та через силу кивает. — Так всегда после посещения этого места.

— Кто вам эта женщина? — в лоб спрашивает Нина. — Вы очень стараетесь ради неё.

— Она… — Мария поднимает голову и кривит губы в подобии улыбки. — Она не дала мне наложить на себя руки в свое время. Убедила жить дальше, говорила, что у меня ещё есть шанс увидеть сына. Думаю, она знала про истинное положение вещей. Я не хотела ей верить и не хотела жить, делала петли из простыней и искала подходящий крюк.

— О святые, — Нина пораженно прикрывает ладонью рот. — Мария…

— Никогда так не поступайте, — твердо произносит та. — Даже если кажется, что все потеряно. Даже если кажется, что все вас предали. Ребенок не заслуживает такого предательства со стороны матери. Я рада, что у меня хватило терпения дождаться. В будущем всегда кроется шанс, и отказываться от него… непрактично. Это её слова.

— Я очень любила отца Матти, — негромко откликается Нина. — Его тоже звали Маттиас. Маттиас Хельвар. Он умер у меня на глазах, его убили. Хладнокровно и безжалостно. Мне казалось, что жизнь кончена, что свет погас навсегда, и даже если я останусь жива, толку с этого будет немного. А спустя несколько месяцев я обнаружила, что беременна, и все вновь обрело смысл.

— Я рада, что вы поселились у нас, — Мария улыбается. — Чудесно снова слышать детский смех. Едва ли я дождусь внуков ближайшие десять лет, Уайлен вряд ли остепенится так быстро.

— Да уж… — бормочет Нина.

Расстраивать Марию в её планы точно не входит, поэтому она лишь коротко кивает.

Скоро они с Матти вернутся домой. Пусть только Каз разберется со всем этим, пока оно не покатилось к чертям.

Они въезжают в город. Нина задумчиво смотрит в окно, цепляясь взглядом за знакомые здания. Грубый город и архитектура у него такая же грубая и угловатая, не то что воздушные легкие купола равкианских церквей, похожие на пламя свечи. Как же давно она не была на родине. Да, наверное, и не побывает.

Зоя Назяленская была очень убедительна в свое время. Нина — изменница. Мало того, что она провалила задание во Фьерде, она сознательно дезертировала, наплевав на товарищей, подвела их, бросила. Предала. Она сбежала, уведя за собой несколько мальчишек-дрюскелей, слишком непокорных, слишком непохожих на остальных, слишком думающих.

После истории с Маттиасом Ярл Брум стал жестче относиться к выбраковке и отделению зерен от плевел. Вся шелуха должна сгореть без следа.

Назяленская, точнее Её Величество, её не простила и не простит, наверное, уже никогда. Вернувшись в Каттердам, Нина получила от неё письмо: одна сухая строчка и подписанный указ о немедленном аресте, едва лишь Нина окажется на территории Равки.

“Предавший раз предаст и дважды. Не возвращайся.”

Последний жест былого расположения. Жесткое предупреждение. Нина была к этому готова. Почти. Это оказалось больно. Почти так же больно, как хоронить Маттиаса.

Однако представься ей шанс сделать выбор еще раз, она поступила бы так же. Матти стоил этой потери. В Равке из них бы сделали символ, пропагандистский лозунг, сакральную жертву. Их бы не смогли защитить, не от разъяренного Брума.

Благодаря какой-то нелепой случайности Маттиас стал известен всей Фьерде. Несколько смельчаков сложили красивую балладу о трагической любви смелого дрюскеля и красавицы дрюсье. Нина слышала уже несколько версий, где она представала то коварной соблазнительницей, то невинной жертвой. Брум бесился и искоренял ересь, как мог. Нина, точнее слухи о них с Маттиасом, в некотором роде стали его личным врагом.

Те, кто осмеливался исполнять эти песни для широкой публики, лишались свободы, состояния, а то и жизни. Отличная рекламная политика, к слову. История приобретала все больше красок и рисковала однажды перерасти в легенду.

Нина предпочла остаться вне этих политических разборок. Она выполнит последнюю просьбу Маттиаса и вырастит его сына, и не более. Пусть Фьерда разбирается с собой сама, пока не сожрет себя полностью. Ей ещё только предстоит пережить жаркое пламя грядущих гражданских войн, Нина в этом уверена.

Экипаж останавливается резко. Потревоженные лошади ржут и бьют копытами по мостовой. И шум снаружи совсем не похож на обычный городской.

— Я посмотрю, что там. Сидите здесь! — кидает Нина и быстро выбирается наружу. — Эй! Что происходит?

— Кажись, земенские кварталы громят, госпожа. Объезжать надо! — скрипуче отзывается извозчик и прикладывает руку козырьком ко лбу. — Вы бы вернулись в карету! Неспокойно тут!

— Твою же матушку… — пораженно выдыхает Нина, оглядываясь кругом.

Разгромленное кафе напротив зияет разбитыми окнами. В конце улицы поднимаются высокие черные столбы дыма.

— Это пожар? — с замиранием сердца спрашивает она.

— Не-е, — извозчик успокаивающе машет рукой. — Просто резину жгут. Она тлеет, пламени не дает, а дым, так сказать, изрядный. Выкуривают земенцев из домов. Они нам корабли, а мы их из домов!

Нина хватается за голову.

— Это какое-то сумасшествие…

— Уезжать надо, а то сейчас как мародеры пойдут, то и нам, барышня, не поздоровится, — повторяет извозчик. — Нынче-то уж всякой крысе раздолье.

— Да… — Нина завороженно кивает. — Да, надо уезжать! Срочно! Поехали!

Она уже ставит ногу на подножку, как видит жуткую картину.

Земенский паренек в форме официанта бежит, не разбирая дороги, сопровождаемый улюлюканьем разношерстной толпы человек из десяти. По его белой форменной рубашке расползаются ярко-красные, а где-то почти багровые пятна. Его загоняют как какое-то животное, свистят вслед и гонят прямо под копыта лошадям.

— Барышня, быстро в карету! — извозчик теряет всяческую расслабленность и резко подбирает поводья. — Шутки кончились!

— Стой! — кричит она не своим голосом. — Ты же его затопчешь!

— Да и черт бы да с ним! — рявкает тот. — Ноги надо уносить! Смотри какие рожи! Повылезала всякая нечисть! Барышня, стойте! Куда вы?

— Погоди немного! — Нина шагает вперед. — Сейчас поедем!

Она выходит наперерез толпе. Лошади нетерпеливо топочут копытами за её спиной, пока она оглядывает приостановившихся людей. Извозчик прав. Такие рожи еще надо поискать, а она-то думала, что в Бочке видела всю грязь человеческую.

Земенский мальчишка практически падает к её ногам, споткнувшись о булыжник. Это рождает насмешливый свист и несколько оскорблений.

— Поднимайся! — резко говорит она и быстро касается дрожащего окровавленного плеча. — Поднимайся и быстро в карету! Живо, если жить хочешь!

Мальчишка, к его чести, соображает быстро и, даже не поднимаясь толком на ноги, бросается к двери.

— Ты гля какая фря… — лениво бросает кто-то из парней посередине. — Что, дамочка, жалеешь земенскую мразь?.. Зря! Не стоят они того! Смотри, а то решим, что ты с ними заодно!

— О нет, — Нина недобро улыбается. — Мразь я не жалею, уж поверь!

Под паремом, конечно, получилось бы эффектнее, но и без него она весьма неплоха. Простые керчийские парни мало что знают о гришах-сердцебитах, а потому когда они начинают валиться на землю один за другим, подвывая от боли, то даже не сразу понимают, что дело в её скрещенных пальцах.

— Сука-а-а-а!..

— Ещё какая, — подмигивает им Нина и повелительно машет рукой ошеломленному извозчику. — Всё, едем! Гони!

В карете испуганная Мария в ужасе смотрит на не менее испуганного мальчишку.

— Дайте мне плащ, пожалуйста, — мягко просит её Нина. — Надо его перевязать. А ты сними рубашку. Не бойся, ты в безопасности, — она касается рук их обоих одновременно, заставляя сердца биться медленнее, успокаивая.

Мальчишка неловко тянется к воротнику, пытаясь непослушными пальцами расстегнуть мелкие пуговицы.

— Долго! — Нина нетерпеливо отстраняет его руки и принимается за дело сама. — У тебя ножевое ранение. Два или три. И спина посечена стеклом. Артерию задело.

— Гезен, — испуганно шепчет Мария. — Что же это такое?..

— Люди, — мрачно отвечает ей Нина. — Хуже зверей подчас, знаете ли! Сиди спокойно, я обработаю твои раны, пока кровью не истек.

Мальчишка под её руками дрожит как осиновый лист, и на его темной коже ни черта не видно. Карету трясет на ухабах, и она с трудом сдерживает отборную равкианскую ругань, но ей удается нащупать края ран, скользкие от крови и горячие.

— Как тебя зовут? — спрашивает она по возможности мягко.

— Д-дамьен, — у него стучат зубы от недавно пережитого шока. — Дамьен Кефэль.

— Сколько тебе лет, Дамьен?

— С-семнадцать… они п-пришли так внезапно. Окружили хозяина, требовали отдать кассу. Ш-штраф за земенскую мразь… Я... я хотел вмешаться…

— Ну и дурак, — бормочет Нина. — Так, глядишь бы, цел остался. Ну, Керчия! Продолжаешь меня впечатлять!

Самые неприятные раны потихоньку затягиваются под её пальцами. Остальное — мелочи. Главное срастить артерию обратно. Хорошо еще хоть мелкая. У Инеж, помнится, было много-много хуже.

— Мне надо обратно! — чуть пришедший в себя паренек вскидывается так резко, что Нина не успевает запечатать последнюю из опасных ран и чертыхается от понимания, что все придется начинать сначала. — У меня там сестра и мать!..

— Думаю, их найдется, кому защитить, — цедит она. — Ты им мало поможешь, если окочуришься от кровопотери по дороге! Дай мне закончить, а потом можешь идти, куда хочешь!

Дорога становится ровнее, и Нина перестает балансировать на цыпочках в попытке не упасть ни на него, ни на Марию. Настроение сразу улучшается. В такие моменты начинаешь ценить даже мелочи.

— И давно ты в Керчии, Дамьен? — уже теплее спрашивает она.

Он смотрит на неё удивленно.

— С рождения. Сюда ещё мой дед переехал, лет пятьдесят назад.

Они недоуменно смотрят друг на друга, с одинаковым непониманием в глазах.

— Кажется... все ещё хуже, чем я думала, — заключает Нина.

Мальчишка Дамьен выскакивает из притормозившей на мгновение кареты на одном из перекрестков и стремглав бросается обратно.

— Итого расход Уайлена составляет один плащ, счет за заляпанное сиденье экипажа и, думается мне, ещё и добрый десяток булочек и вафель из вашей замечательной кондитерской по соседству, — философски и в меру весело заключает Нина, глядя ему вслед через приоткрытое окно. — Забавное приключение вышло… Скоро уже будем дома!

Мария слабо улыбается, она совсем плоха. Недавно пережитый испуг немного её взбодрил, но Нина чувствует, как прерывисто, неровно бьется еë сердце и поднимается давление в организме. И в трясущейся, скачущей на неровном булыжнике карете лучше ей определенно не станет.

Показывать свой испуг Нина не может, хотя внутри все заходится в дикой, почти животной панике: что с её сыном? Что с её Матти? Ей почти плевать на всех остальных, плевать на задымленные земенские кварталы, плевать на все планы Каза. Она должна добраться до сына!

Когда карета в очередной раз тормозит, потому что извозчик не может разобраться в хитросплетении перегороженных оцеплениями улиц, Нина оставляет Марию внутри и сама выбирается на крышу, подсказывая извозчику подходящие переулки. Спасибо Казу за его любовь к пешим прогулкам по Кеттердаму и собственной памяти на карты.

Куча снующих внизу стражников одновременно и радует её, и злит. Пусть хоть кто-нибудь разберется в том бедламе, который начался в их городе! Сама же Нина впервые понимает, как же хорошо ехать в престижной карете финансового района, одной из тех, что прикармливаются рядом с определенными финансово состоятельными клиентами и становятся практически личными экипажами. Их никто не трогает, не останавливает, иногда даже уважительно пропускают дальше.

В этот момент она невольно задумывается, что иногда принадлежать к высшему обществу — это очень даже неплохо, но свой шанс она упустила уже очень давно. Впрочем, Нина никогда не стремилась прыгнуть выше головы. У неё нет в роду ни князей, ни царской крови, да и Маттиас был из простой фьерданской семьи. Они простые по крови, но отнюдь не по сути. Вот что на самом деле важно.

— Вот сюда! — она указывает на очередную узкую улицу. — Финансовый район начинается через два квартала.

— Не проедем, — качает головой извозчик.

— Проедем, — с нажимом произносит Нина. — Сворачивай!

Впечатленный её недавней демонстрацией возможностей разъяренного сердцебита извозчик не рискует с ней спорить, хотя Нина слышит в его бурчании что-то отчетливо похожее на “сумасшедшая...”. Она знает, что он бы вообще предпочел сбежать от неё как можно дальше, но карету и лошадей не бросит ни за что. Все-таки человеческая практичность и жадность — лучший крючок, как любит повторять Каз.

Карета колесом цепляет какой-то слишком широкий цветочный горшок, сила инерции сбрасывает его прямо под колеса, и он с громким хрустом раскалывается, оставаясь где-то позади. За каретой тянется темный земляной след.

— Плевать! — Нина машет рукой и напряженно вглядывается вдаль, пытаясь просмотреть улочку до самого поворота. Если кто-то двинется сейчас им навстречу, разминуться не удастся. Опасное место. Зажать их здесь легче легкого, одно утешает: Марию из кареты так просто не вытащить, потому что дверцы толком не открываются — слишком узко.

Они выскакивают из переулка точно пробка из бутылки, и вздох облегчения вырывается одновременно у обоих. Финансовый район окружает их спокойным гулом в меру оживлённых улиц. Здесь все тихо и нестрашно.

— А вы правы оказались, — с уважением произносит извозчик, встряхивая вожжами. — Я бы не рискнул. Не поверил бы, что протиснемся!

— У меня хороший глазомер, — устало откликается Нина. — А у вас хорошие лошади. Я боялась, что испугаются и встанут.

— Эти вышколенные красавицы, — усмехается извозчик. — Я давно работаю на господина Ван Эка. Куда только не приходилось ездить.

— Теперь бы до дома добраться, — выдыхает Нина и прикрывает глаза, одной рукой крепко вцепляясь в какую-то то ли ручку, то ли элемент декора на карете.

— Уже недалеко, — успокаивающе гудит он и вновь бережно понукает уставших лошадей. — Но, мои хорошие! Но! Скоро уже на конюшню!

* * *

Нина рывком распахивает дверь и, запнувшись о порог, буквально падает в объятия бросившегося к ним Уайлена. Он подхватывает её за локти и в ужасе мечется взглядом по её телу.

— Нина? Что? Куда ранили?..

Нина запоздало вспоминает, что изрядно измазалась в крови того земенского мальчишки.

— Я цела, Уай! Все в порядке, это не моя! Я в порядке! — она выравнивается и, встряхнув головой, отстраняется. — Позаботься о матери! Марии нужно срочно лечь! Она перенервничала, мы таки вляпались в историю по пути сюда.

— Черт, я должен был сам ехать с вами! — Уайлен немного успокаивается, но на нем по-прежнему нет лица. — Мама! Мама, как ты? Пойдем, я тебе помогу!

Он бережно берет её под руку, и Мария с благодарностью опирается на его плечо. Стоять ей тяжело.

— Я в порядке, сынок, — тем не менее, шелестит она. — Мы очень волновались за вас и делали все, чтобы вернуться. Прости, что так вышло!

— Ничего, главное, что вернулись, — он рассеянно кивает в такт её словам и оглядывается на маячащую в дверях Малену. — Можешь проводить маму к ней в комнату? Я здесь сам подежурю! И шторы задерни! Только сначала пригнись, как я тебе показывал!

Малена серьёзно кивает, и Нина с удивлением обнаруживает, что она крепко сжимает в руках тяжелую дубину для выбивания ковров. У Уайлена на поясе прицеплены револьверы, а у окна, прикрытая шторой, стоит фьерданская винтовка.

— Что здесь случилось? — вполголоса спрашивает она. — Где Матти?

— В своей комнате, с ним Инеж, — коротко отвечает Уайлен, но у Нины все равно падает камень с души. — Она не даст его в обиду. Мы с Маленой дежурим внизу. Все тревожно, мы чуть с ума не сошли, когда поняли, что время к четырем, а вас все нет! Спасибо тебе, Нина! Спасибо, что поехала с ней!

Малена уводит Марию наверх, и Нина дергается за ними вслед:

— Надо вызвать ей врача!

— Насколько срочно? — серьезно спрашивает Уайлен. — Сейчас опасно выходить.

— Мы подъезжали, все было спокойно, — непонимающе хмурится Нина. — Что происходит?

— Каз сказал, диверсия, — Уайлен тяжело опускается на стул, предусмотрительно отодвигая его от окна в непростреливаемую зону. — Он приходил пару часов назад. Приходил не то слово, правда. Скорее, вломился, вытащил Джаспера за шиворот из постели, в двух словах пояснил ситуацию, дал мне пару винтовок и велел нам не высовываться наружу. А они с Джасом ушли.

— И что за ситуация? — Нина медленно опускается на соседний стул.

— В городе беспорядки, жители громят земенские кварталы. Но это ладно, другое дело, что под шумок громят и все заведения, которые ходят под Казом. И это не другие банды, отбросы подстрелили нескольких, а Родер сгонял к Грошовым львам, но они как раз сидят тихо. Это не они.

— Тогда кто?

— Не знаю, — Уайлен кидает на неё острый напряженный взгляд. — Майло подстрелили. Жив, но очень плох.

— Святые… — Нина безотчетным жестом прижимает руку к груди. — Что же происходит?

— Я бы сказал, но воспитание все ещё не позволяет выражаться при дамах, — мрачно хмыкает Уайлен и откидывается на спинку стула, опираясь затылком на стену. — Вокруг дома тоже кто-то бродил, пробовали двери, дубасили в калитку на задний двор, орали что-то про земенцев, которые здесь прячутся. Все бы ничего, только акцент у них был вовсе не керчийский. Сейчас вроде ушли. Мы с Маленой дежурим внизу, Инеж контролирует ситуацию наверху.

— Все веселее и веселее, — протягивает Нина. — Что Каз?

— Насколько я понял, собрал отряд из птенцов и отбросов и пошел разбираться. Он был очень встревожен, даже на Инеж накричал, я отголоски слышал, — Уайлен пожимает плечами. — Кажется, они опять успели поругаться.

— Час от часу не легче, — выдыхает Нина. — Уай, я тебе нужна здесь, внизу?

— Нет, иди, — он качает головой. — Матти по тебе соскучился. Но если что, будь готова!

— Спасибо, Уай! — Нина решительно поднимается на ноги.

— Стой, — Уайлен удерживает еë за руку. — Я не знаю, задернула ли Инеж шторы в твоей комнате, так что заходи осторожно. Они могут начать стрелять по окнам.

— Буду иметь в виду, — Нина на мгновение удерживает его ладонь в своей, проводя большим пальцем по его пульсу. — Не пей больше кофе, голова опять разболится.

— Ладно, — Уайлен кивает со слабой улыбкой.

* * *

Когда Нина осторожно толкает дверь детской, то тут же обнаруживает Матти, увлеченно подбрасывающего какие-то шарики. Шторы плотно задернуты, и комнату освещает лишь несколько ламп.

Инеж в комнате нет. Нина недоуменно оглядывается.

— Мама! — Матти кидает все свои игрушки и бросается к ней. — Ты плишла!

— Милый мой! — Нина опускается на колени и ловит его в объятия. — Как ты здесь? Не испугался без меня? Ты голоден?

Сплетение теней в углу у неё за спиной облегченно выдыхает, и Инеж делает шаг из тьмы.

Матти радостно вскидывается над материнским плечом:

— Тетя Ине, ты плоиглала! Мама, мы иглали в плятки! Тетя Ине умеет так плятаться!

— Прятки, значит? — Нина кидает на Инеж пронзительный взгляд. — Стратегия приманка и хищник, верно?

— Сзади бить удобнее, — Инеж быстрым движением убирает кинжал, пока его не увидел Матти. — Я бы не позволила никому причинить ему вред. К тому же, я слышала ваши голоса внизу.

— Жизнь бывает непредсказуемой, — Нина выпрямляется, не спуская Матти с рук. — Спасибо, что присмотрела за ним!

И напомнила, почему Нина предпочитает не доверять сына отбросам, даже будь они лучшими из лучших.

Каз, Инеж и Джаспер — прекрасные люди, но жизнь в Бочке формирует определенный взгляд на жизнь. Тот, кто слабее — это твоя добыча, твой ресурс, твоя ставка, даже если ты готов его защищать по тем или иным соображениям. И собственная шкура всегда может оказаться дороже ставки.

У шпионов под прикрытием также. Ради своей страны ты должен оставить в стороне все личные привязанности, а лучше вовсе обрубить концы, ведь за них обязательно потянут однажды. И хорошо, если враги, чтобы выманить; намного хуже, если это будут собственные же соотечественники.

— Что случилось? — спрашивает Инеж. — Что в городе?

Если с утра она сияла, была рассеянной и мечтательной, то прошедший день вернул её лицу былую сосредоточенность и отстраненность. Губы её вновь сурово сомкнуты, а в глазах нет-нет да проскакивает скрытая злость. И что-то подсказывает Нине, что злость эта направлена отнюдь не на баламутов, шумевших под окнами.

— Волнения и погромы. Страшно, но не критично, — Нина ведет плечом и, скривившись, спешит опустить Матти обратно. В боку неприятно дергает. — Каттердам видел много, он это переживет. Люди быстро звереют, особенно плебс, но без поддержки его легко унять. Я уже видела одну гражданскую войну, взрослела при ней, так что мне есть с чем сравнить. Что, милый?

Матти требовательно дергает её за широкую брючину.

— Я есть хочу!

Инеж выглядит смущенной, злость мгновенно исчезает из взгляда, сменяясь испуганной неуверенностью. Она всегда так выглядит, когда дело касается Матти, которого Инеж и боится, и обожает одновременно.

— Прости, Нина… Я знаю, Матти надо кормить кашей, но нам было как-то не до этого. Я дала ему, что было: яблоки и сладости.

— Ну, с такими обстоятельствами только кашу и варить, — хмыкает Нина представляя прелесть варки каши с револьвером в одной руке и поварешкой в другой. Впрочем, первое время после ранения примерно так и проистекали все её дела — с револьвером в одной руке. Потом паранойя потихоньку начала сходить на нет. — Подозреваю, против он не был…

Довольная и замурзанная мордашка сына только подтверждает этот факт энергичным кивком.

— А ещё мы с тетей Ине пели! Холом! — хвастается Матти. — А потом иглали в мышек, котолые плячутся от злых котов! Я сидел очень тихо, как ты учила!

— Как интересно, — Нина с иронией поглядывает в сторону насупившейся Инеж. — Ты молодец, Матти! Если тетя Инеж или я говорим тебе, что пришли злые коты, то ты должен стать очень тихим. А если говорим быстро спрятаться, то ты бежишь в одно из мест, которые я тебе показывала, и сидишь, пока я не постучу вот этим ритмом, — Нина выбивает костяшками пальцев простенькую дробь по деревянной столешнице. Запомнил?

Матти серьезно кивает и запускает руку в светлые вихры, в точности копируя позу Джаспера, когда тот чем-то озабочен.

— Пойдемте на кухню, пока все не озверели от голода, — Нина приглашающе машет рукой. — Я вот лично уже начинаю звереть! И Уайлен там скоро зачахнет, зуб даю!

— Я останусь, пожалуй, — Инеж качает головой. — Понаблюдаю с крыши.

Нина одаряет её долгим внимательным взглядом.

— Иногда и лучшие из нас бывают полнейшими дураками в стрессе. Не принимай близко к сердцу.

Инеж рассеянно протягивает руку и гладит Матти по пушистым кудрям.

— Я давно уже не принимаю ничего близко к сердцу, Нина. Но о некоторых вещах невозможно не думать. Меня действительно слишком долго здесь не было...

— Никогда не поздно вернуться, если есть куда, — мягко отзывается Нина. — Если бы не некоторые обстоятельства моей жизни, только бы вы меня здесь и видели!

— Хм, — задумчиво изрекает Инеж, а затем поднимает на неё посветлевший взгляд. — Знаешь, оставь мне парочку бутербродов?

* * *

Он вновь бежал, не разбирая дороги, и лишь судорожно стискивал в пальцах жесткую ткань плаща. Края капюшона, слишком большие для его головы, болтались перед глазами, закрывая обзор, но Дамьен не смел снять его. И прятал под плащом кисти рук, слишком темные в дневном свете обыкновенного керчийского дня.

Все ещё стояли в ушах те дикие торжествующие крики, с которыми его гнали по этим же улицам. И фантомная боль на местах залеченных порезов все ещё мучила его тело.

Два страха же раздирали на части его душу. Один, естественный, заставляющий вздрагивать от любого резкого звука. Он никогда не думал, что ему когда-нибудь доведется пережить подобное. Ему, благополучному мальчишке с окраин Финансового района, успешному студенту, послушному сыну и внуку практически никогда не приходилось сталкиваться с грубой силой. Дамьен даже драться не умел.

Однако сейчас он бежал по улицам в свой район, где жила его семья, и проклинал земенских работорговцев, спровоцировавших этот кошмар, свою работу, из-за которой он оказался так далеко от дома, и даже Гезена, которому всегда исправно молился и старался исполнять все его заветы.

Камни мостовой гулко отзывались под каблуками его начищенных до блеска туфель. Редкие прохожие недоуменно косились на него, а ему хотелось подбежать к ним, встряхнуть за плечи каждого и закричать: “Почему вы не боитесь и даже не знаете о том, что происходит вокруг? Почему все обернулось именно так? Почему все это произошло именно со мной?..”.

Он не хотел думать, что найдет, когда добежит до дома. Что он может найти.

У них хороший крепкий дом, уютный, хоть и в меру пообносившийся, и другого у них нет. Неужто он окажется прокопчен изнутри и заполнен едким обжигающим легкие дымом?

А мать? Его добрая, всегда улыбающаяся, радушная мать, обожающая оформлять свадебные торты и украшать витрины горками разноцветных пирожных и периодически подкармливающая всех ребятишек из их района, несмотря на ворчание деда. Если его гнали, как затравленного зайца, то что же можно сделать с ней, растерянной и беззащитной? Дамьен хотя бы пытался драться.

А Зирана, его младшая сестренка? А его седой ворчливый дед, который хоть и славно повоевал с шуханцами в молодости, сейчас даже трость поднимает с трудом?

Чем ближе он был к своему району, тем явственней становился запах дыма и горелой резины. Кое-где виднелись черные клубы, но, по крайней мере, не пахло горелой древесиной. Даже такие ублюдки, что напали на Дамьена, как и все керчийцы, свято боялись пожара.

Дамьен бежал уже среди знакомых домов. Некоторые из них зияли темными проемами разбитых окон, но все двери были плотно закрыты, и дыма почти не ощущалось. Только в одном доме была грубо выбита дверь, и что-то белое виднелось на крыльце. Дамьен сбавил шаг и, приглядевшись, отпрянул в ужасе. Это был светлокожий керчиец, он неподвижно лежал на ступеньках, а вокруг его головы расплывалось красное пятно. От увиденной картины Дамьен едва сумел сдержать рвотный позыв.

Пронзительный женский крик раздался из-за разбитой вдребезги двери. Дамьен замер на месте, как вкопанный, не зная, что делать. Он должен был бежать дальше, к матери и сестре, но он не мог. И отчаянно боялся зайти внутрь.

Крик раздался ещё раз и сменился детским плачем, и Дамьен рванул к двери, мимоходом подхватив из лужи какой-то гнилой обломок деревяшки — первое, что увидел.

Две высокие фигуры с дробовиками его не заметили, были слишком заняты. Женщина выла и отбивалась, пока один из напавших не отвесил ей такую оплеуху, что она отлетела назад и больше не встала, даже когда её безвольное тело потянули к себе, попутно сдирая платье. Ребенок отчаянно надрывался откуда-то из-за высоких прутьев.

— Заткни отродье! Я пристрелю эту, и уходим!

Второй послушно склонился над детской кроваткой, и Дамьен с замиранием сердца увидел, как к невидимому ему ребёнку потянулась длинная рука, такая же темная, как его собственная.

Дамьен ударил его тем самым обломком быстрее, чем успел подумать. Трухлявое дерево рассыпалось с одного удара, а его в тот же миг отшвырнуло к стене. В следующий момент Дамьен даже сквозь шум в ушах услышал характерный звук перезаряженного дробовика и вдруг с невероятной отчетливостью понял, что это его последнее мгновение.

Выстрел прозвучал быстрее, чем он успел к нему подготовиться.

— Каз, иди сюда! Посмотри на этих молодчиков!

Дамьен рискнул приоткрыть один глаз, удивленный тем, что до сих пор слышит. Может, это его бренная душа воспарила над телом и теперь обречена скитаться в этом мире, пока Гезен не заберет её к себе?

Первое, что он увидел, всхлипывающую женщину, прижимавшую к себе плачущего ребенка и два мертвых тела у её ног. Над одним из них склонился кудрявый парень, на вид ровесник Дамьена, тоже земенец. На женщину и Дамьена он не обращал внимания и зачем-то сосредоточенно расстегивал пуговицы на рукавах пристреленных бандитов, но больше убивать никого вроде бы пока не собирался.

Массивное острие трости шумно опустилось совсем рядом с ногой Дамьена, и высокий человек в пальто и шляпе обвел помещение холодным острым взглядом.

— Что нашел, Джаспер? — он прошел дальше и тоже склонился над одним из тел, и Дамьен украдкой перевел дух.

— Один чистый, он не из банд, если только они теперь не наносят татуировки на задницы. Второй уже любопытнее. Помнишь Чёрные Пики?

— Ещё бы не помнить.

— Вот он из них. Ну, вернее был из них, пока мы их не уничтожили в том году! И ещё вот этот кривой крест на преплечье, его набивают же, когда уходят из банды, да?

— Вроде того, — человек в шляпе брезгливо протянул затянутую в перчатку руку и оттянул одному из мертвецов губу, обнажая зубы. — Участь канальной крысы. Желтые… сидели на юрде.

— Вопрос в том, что эти крысы здесь делали… Вот уж кто не похож на оскорбленных керчийских матросов!

Человек в шляпе вытер руку об одежду трупа и взял дробовик, присматриваясь к чему-то на прикладе.

— Знакомое клеймо, не находишь? — он показал оружие парню-земенцу и продолжил. — Есть бандиты, подчиняющиеся правилам: банды, рэкет, игорные дома, контрабанда, а есть мерзость, которая промышляет хаотичным грабежом и насилием. И вторые всегда боялись первых, как огня.

— Судя по их нынешнему состоянию, не зря, — хмыкнул Джаспер. — Вообще странно, не Черным Пикам с нами связываться! От них же вообще ничего почти не осталось в той перестрелке. Больше похоже на личное… но без мощной крыши они бы не полезли на нас! На тебя, Каз, не полезли бы!

— Как видишь, они нашли на кого полезть. Куда ты направил людей?

— Приказал оцепить весь район и вязать всех, кто покажется подозрительным. Потом разберемся, кто есть кто!

— Разумно, — человек в шляпе кивнул. — Выставь здесь дежурство. Всю падаль выловить! Если захватите кого-то живым, городской страже не отдавать! Я сам с ними… потолкую. Хочу знать, кто решил так повеселиться.

— Сделаем, Каз!

Человек в шляпе обернулся к плачущей женщине.

— Приношу мои искренние соболезнования, мэм! Сожалею, что мы прибыли слишком поздно...

— К-кто вы?..

— Мое имя Каз Бреккер, — он чуть поклонился. — Я пришел, чтобы защитить вас. Всех вас! Вас больше никто не тронет. Я вам это обещаю!

— Хастер… — женщина всхлипнула еще раз и вновь зарыдала. — Что с моим мужем?

Человек в шляпе обернулся, и Дамьен вжался в стену, стараясь избежать его холодного равнодушного взгляда. Как же этот участливый хриплый голос контрастировал с его глазами, злыми, взбешенными и безжалостными.

— Мне жаль.

Дамьен поморщился, исступленные рыдания женщины и плач ребенка ввинчивались в уши, заставляя сердце заходиться от страха, жалости и желания сбежать как можно дальше. Какая-то из ран разошлась и вновь закровила, он чувствовал, как по спине катятся теплые капли. Если бы не помощь, он был бы уже мертв? Наверное...

Та странная женщина в карете? Кто она? Наверное, жена какого-то знатного купца. Она была красивой, невероятно красивой. И невероятно могущественной, если сумела обратить в бегство всех его обидчиков. Всех до единого. Дамьен никогда не подозревал даже, что такое возможно.

— Я пришлю к вам своих людей, они починят дверь и помогут с... похоронами, — человек в шляпе чуть запнулся на последнем слове, словно оно его чем-то смущало.

Дамьен осторожно начал отползать к выходу, но неловко повернувшись, задел локтем метлу. Она упала с негромким стуком. Высокий парень-земенец тут же повернулся к нему, и рука его мгновенно легла на рукоять револьвера.

— Эй ты! Как тебя зовут?

— Д-дамьен… — он сглотнул.

Парень размашистыми шагами подошел к нему, перешагивая через опрокинутую мебель и сел на корточки напротив, внимательно разглядывая его лицо.

— А я Джаспер. Откуда ты здесь, Дамьен? Знаешь их? — он кивнул на женщину.

— Я возвращался домой и услышал крик… и прибежал. Я не знаю этих людей, правда! — выпалил Дамьен, каким-то шестым чувством понимая, что ложь эти люди почуют еще до того, как она будет произнесена.

— Я смотрю, ты не робкого десятка, — хмыкнул Джаспер. — Оружие у тебя было, конечно, так себе. Но хорошему парню это не помеха. А ты хороший парень, Дамьен, верно?

— Оставь его, Джас, мне знакомо его лицо, — человек в шляпе приблизился, и Дамьен наконец-то узнал его.

Это был тот самый особый клиент, для которого хозяин всегда держал отдельный столик и строго приказывал официантам держаться поблизости, особенно когда господин Бреккер обедал не один.

— Господин Бреккер?

— Ты официант из разгромленной кофейни, я правильно помню?

— Д-да, вы обедали у нас сегодня…

— Ты действительно не трус, — мистер Бреккер смотрел холодно, но не без одобрения. — Но в драке ты бесполезен, ничего не умеешь. Учись использовать ситуацию, а не лезть на рожон почем зря. Джаспер спас тебя сегодня, теперь ты его должник. Будешь делать то, что он скажет.

Дамьен бросил на того испуганный взгляд, но лицо Джаспера осталось непроницаемым, потом он усмехнулся и хлопнул Дамьена по плечу.

— Не бойся, натурой расплачиваться не заставлю!

Дамьен неуверенно попытался улыбнуться. Ему очень хотелось верить, что это было просто неудачной шуткой. Он, конечно, слышал про такое, но никогда не сталкивался вживую. Как его вообще угораздило столкнуться с этими людьми? Он знал по болтовне других официантов, кто такой мистер Бреккер. Один из опаснейших людей Каттердама, с которым не стоит связываться, но уж если связался, то изволь выполнить любой его приказ, или он вырвет твое сердце голыми руками.

Чужие пальцы вдруг больно сжали его плечо, сгребая в горсть ткань плаща:

— Откуда у тебя это? — изменившимся голосом резко спросил Джаспер. — Не вздумай лгать! Откуда у тебя этот плащ?..

Перепуганный Дамьен тут же без утайки вывалил все свои приключения, не забыв упомянуть явившуюся ему как по волшебству помощь.

— Очень красивая, говоришь? — Джаспер заметно расслабился, и взгляд его смягчился. — Слышишь, Каз, как тут, оказывается, величают Зеник? Она определенно будет польщена!

— Хватит заниматься ерундой, Джаспер! — недовольно отозвался мистер Бреккер. — Пошли! У нас ещё много дел! Начальник стражи ждет не дождется, когда ты заболтаешь его до смерти! Вот он точно польщён не будет, если узнает много лишнего!

Джаспер живо вскочил на ноги.

— Ещё увидимся, Дамьен, — он подмигнул ему на прощание. — Может быть, из тебя ещё выйдет толк!

Они ушли, и Дамьен осторожно по стеночке поднялся на ноги, стараясь не смотреть на застывшую в оцепенении женщину, молчаливо раскачивающуюся в такт детских криков.

Он вышел наружу. Две фигуры удалялись от него вниз по улице. Джаспер что-то тараторил, беспрерывно жестикулируя. Мистер Бреккер лишних движений не делал, лишь целеустремленно шел вперед, и каждый шаг его, казалось, навеки впечатывался в мостовую. Улица постепенно заполнялась народом, но эти двое все равно притягивали взгляд. Дамьен смотрел им вслед и чувствовал, что что-то его жизни изменилось безвозвратно.

— Дамьен! — Зирана с разбега бросилась ему на шею. — Ты цел! Мы так волновались!

— Да, я прибежал, как только услышал! Со мной все в порядке, — он обнял её и незаметно поправил плащ, прикрывая кровавые бурые пятна. — Как вы? Вас не тронули? Зачем ты вышла на улицу? Глупая! Здесь опасно! — опомнившись, накинулся он на неё. — Пойдем домой!

— С нами все в порядке. Один камень попал в витрину, разбил одно из стекол! Мама очень зла, — затараторила Зирана. — А я вышла, когда стража объявила, что на улицах восстановлен порядок! А меня любезно взялся проводить мистер Бьирниссон!

— Кто? — нахмурился Дамьен.

Высокий фьерданский парень с красной повязкой на рукаве лихо вскинул винтовку на плечо и глупо ухмыльнулся, когда Зирана бросила на него кокетливый взгляд и затрепетала ресницами.

— Не бойтесь! — басовито прогудел он. — Отныне мистер Бреккер взял ваш район под свою защиту. Вас больше никто не посмеет тронуть! А если что, мы встретим его так, что мало ему не покажется!

Зирана радостно закивала, но Дамьен лишь плотнее сжал челюсти. От мистера Бреккера он ничего хорошего почему-то не ждал. Ему сразу вспомнились его слова о долге, и сердце защемило в дурном предчувствии.

Гезен всегда взимает свои долги.

* * *

Каз и Джаспер возвращаются только к вечеру.

Сил нет у обоих, а у Джаспера ещё и зверски раскалывается голова. Его оханье выводит Каза из себя, и большую часть дороги он лишь плотно сжимает зубы, чтобы не сорваться. Сейчас это лишнее.

Он снова начал хромать, нога за день пробежек по городу вновь отекла и начала ныть, возвращая его в старые добрые времена, когда она болела всегда, оставаясь неизменным неудобством на периферии сознания. За прошедшее время он уже успел отвыкнуть от этого, и оттого злится ещё сильнее.

Кто-то решил переиграть его. Повторить тот же трюк, что и он с Пеккой когда-то… Воспользовавшись нестабильной ситуацией в городе, вывернуть её себе на пользу. Демонстративный разбой неких керчийцев в земенском квартале. Изнасилованные женщины, убитые дети, развороченные дома. Что ещё надо, чтобы всколыхнуть волну распрь и столкновений по всей Керчии?

Запомните, дети, зверство порождает зверство! Насилие порождает насилие.

Каз почти не помнил лица того священника из их с Джорди родного городка, но все ещё слышал иногда его голос. Всегда спокойный, приглушенный, но отчего-то удивительно отчетливо звучавший под сводами небольшой церквушки. Он никогда не говорил попусту и не читал нотаций, каждое его слово было веским и разумным. Это привлекало его маленького, вспоминалось и сейчас.

О, не на того напали! Это его город. И Каз не позволит кому-то чинить беспредел в его стенах.

Кажется, что все рассыпается в его руках, стоит лишь ему взяться за что-то, что хотя бы не рождает у него отрицательных эмоций. Он все ещё впереди, но буквально на полшага. Он успел договориться с Сафиной буквально за час до того, как его кофейню для деловых встреч разнесли к чертям какие-то отморозки. Он едва успел передать Уайлену нужные сведения для заключения договоров с заинтересованными купцами, и тут же в городе начались беспорядки.

С Инеж тоже вышло так себе. Он мог бы просто сказать ей оставаться в доме Уайлена и защищать его домашних, и она бы послушалась, но он, слишком заведенный и смущенный её присутствием, на вопрос, идти ли ей с ними, лишь бросил:

— Ты мне бесполезна! Со мной идет Джаспер. Он хотя бы не отсутствовал в Кеттердаме несколько лет!

Инеж ничего не ответила, лишь сверкнула глазами, и Казу на мгновение показалось, что сейчас один из её ножей вонзится в стену рядом с его ухом, но она отступила и кивнула. Однако на лице её застыло выражение задумчивой отстраненности. Каз не раз видел, как с таким же лицом она укладывала на лопатки хамов, решивших распустить руки или язык. С другой стороны, злость зачастую повышает эффективность.

Впрочем, разводить сантименты было некогда, счет шел на часы, если не на минуты. В доме Уайлена Каз провел едва ли десять минут, успел лишь объяснить купчику положение дел да вручить ему пару винтовок.

Помимо воли, Каз чувствовал, что гордится тем, что в конце концов вышло из непутевого Джаспера Фахи. Поднятые в ружье Птенцы среагировали четко и слаженно, почти по-военному, собравшись в считанные минуты. Клуб Воронов они вместе с отбросами отбили почти играючи. Только Майло высунулся слишком далеко и получил пулю в плечо. Его, как и прочих раненых, оставили в клубе под охраной.

Каз сам раздал всем своим людям красные повязки на рукава, символизирующие их принадлежность закону, чтобы ни один стражник не смел привязаться, чуть ли не пинком отправил самого быстроногого мальчишку к городской страже и повел половину людей в земенские кварталы. Они успели, но буквально в последний момент.

Творить разбой в самом сердце Каттердама могло бы показаться чем-то сумасшедшим, но Каз знал, как это работает. Нужно лишь показать людям саму возможность кровавой расправы и немного подстегнуть обе стороны, чтобы они окончательно потеряли головы. А не особо щепетильные стражники не станут разбираться, кто прав, кто виноват. Они будут усмирять всех.

Не стоит большого труда достроить возможное развитие событий. Земенский посол не преминет высказать свое неудовольствие обострившимися отношениями керчийцев с земенцами. В лучшем случае, он просто демонстративно попляшет на нервах у Торгового совета. В худшем же… убийство земенских послов станет народной керчийской традицией. Каз может назвать с десяток вариантов, выбирать худший из которых рискнет лишь сам Гезен. От кровавой резни по всей Керчии до начала полномасштабной войны с Новым Земом.

Помнится, война с Шуханом в своё время началась с растерзанного керчийского посольства и обезглавленного посла, выставленного на потеху публике на одной из площадей.

Хотел бы Каз знать, кто решил так лихо подстегнуть эти междоусобицы. Керчийские дураки с паленой резиной — это ерунда. Кеттердам переживал и не такое. Это было бы даже Казу на руку. Целенаправленный разбой в земенском квартале нанятыми земенскими же бандитами — совсем другое. И они бы успели уйти, если бы не Джаспер. И не этот напуганный мальчишка-официант, своим рассказом лишь подтвердивший подозрения Каза.

Задумчивый и погруженный в размышления Каз рассеянно следует за Джаспером всю дорогу и возвращается в реальность, только когда дверь черного хода в особняк Ван Эков распахивается перед его носом. После секундного промедления и вопросительного взгляда Джаспера он все же делает шаг внутрь.

В доме купца Каз бывать не любит, но до Клепки идти дольше, а все, что он сейчас хочет, это упасть в какое-нибудь кресло и вытянуть проклятую ногу.

Он проведет здесь полчаса, не больше, и уйдет.

Нужно спросить Инеж о Кридсе и поручить навестить его рабочий кабинет. Да, точно. Хороший повод завязать нейтральный разговор.

— Вы вернулись, слава Гезену! — восклицает Уайлен, когда они, уставшие и грязные, вваливаются в гостиную.

Каз смеривает его саркастическим взглядом и только успевает открыть рот, как тут же давится неизвестно откуда возникшим в нем бутербродом.

— До того, как ты успеешь сказать какую-нибудь гадость, — любезно поясняет Нина.

Невероятное искушение сплюнуть все это на пол и посмотреть на её реакцию мгновенно забивается вкусом поджаренного бекона, живо напоминающем о том, что кофе — это все, что он успел употребить за день. Тот, что сварила ему Инеж утром, и чашка из кофейни. В итоге Каз ограничивается лишь испепеляющим взглядом и начинает мрачно жевать.

Зеник ехидно ухмыляется и посылает ему воздушный поцелуй.

— Учись, — улучив момент, шепотом бросает она Инеж. — Второй лучший способ затыкать мужчин!

Инеж, не удержавшись, прыскает: так забавен вид Каза, который пытается сохранять достоинство с набитым ртом и торчащим из-за щеки листком петрушки. Он похож на насупленного хомяка в этот момент, и Инеж невольно задумывается, сколько она проживет, если когда-нибудь решится озвучить это сравнение.

Судя по убийственному взгляду в их с Ниной сторону — крайне недолго. Инеж ехидно улыбается ему и незаметно для остальных словно в задумчивости проводит пальцем по собственным губам.

Каз медленно моргает, на лице его мелькает выражение растерянности, и он тут же отворачивается и садится в кресло, специально выбрав то, которое обращено к ним полосатой бархатной спинкой.

Инеж философски вздыхает и подхватывает блюдо с бутербродами, к изготовлению которых Нина в итоге привлекла всех, кроме Уайлена. Она ни в какую не хотела верить, что Инеж куда лучше умеет перерезать глотки, нежели сыр, пока не убедилась лично. Инеж не готовила с момента своего заключения у Хелен, если не считать редких дежурств на камбузе, где руководил все равно их корабельный кок. Жаль, что кухарка Уайлена сегодня на законном выходном.

Впрочем, она не может не признать, что нарезать сыр куда приятнее. Она бы хотела вспомнить, каково это — готовить для кого-то. Может, попросить мать научить её какому-нибудь рецепту при следующей встречи? Хотя бы Матти и Нину порадует, если не… кого-то другого.

Каз не уходит ни через полчаса, ни через полтора. Он не готов признать это перед кем-либо ещё, но себе может сказать, что в кои-то веки ему здесь уютно, даже нога перестает ныть. Заслуга Зеник, наверное. Или возможность бросать осторожные взгляды украдкой в сторону играющей с ребенком тонкой фигурки, почти не различимой в любом сплетении теней. Инеж на него не смотрит, и, кажется, вовсе о его присутствии не помнит. Но ребенок на её руках рождает у него почти физически ощутимую неприязнь и какое-то смутное необъяснимое ощущение неправильности. Так не должно быть. Ему не нравится эта картина, она тревожит его, раздражает, смущает мысли какими-то странными видениями.

На самом деле ему нет дела до щенка Хельвара. Ну, почти. Если с тем что-нибудь случится, то от Зеник больше не будет толку. Поэтому лучше бы ему находиться среди тех, кому Каз доверяет очень и очень многое, даже собственную жизнь.

Все это время он не покидает кресла и почти ничего не говорит. Каз сидит, уперевшись пальцем в висок, и лишь внимательно слушает, что рассказывают остальные. Его никто не решается потревожить лишний раз.

Пока Джаспер и Уайлен расспрашивают Нину о её приключениях и наперебой рассказывают о своих, Каз кажется и вовсе равнодушным. Инеж не подходит к нему, даже не смотрит лишний раз в его сторону, делая вид, что целиком и полностью поглощена сидящим у нее на коленях Матти и рассказом Нины.

Один раз она замечает его непроницаемый и ничего не выражающий взгляд, но Каз тут же отворачивается и задает Уайлену какой-то вопрос. Что-то про компанию, морские дела и что-то ещё, Инеж не успевает понять.

На самом деле она знает: Каз не переносит, когда она занята чем-то или увлечена кем-то ещё, кроме него или дела, которое поручил ей он.

На самом деле, она даже и не понимает, что ей делать. Обижаться на Каза глупо, высказывать ему претензии — ещё глупее. Он не сказал ей ничего нового или лживого. Всего лишь в очередной раз задел её гордость констатацией факта, а она в очередной раз пытается унять некстати всколыхнувшиеся чувства.

Прежде она всегда успевала уйти до того, как он ранит её слишком сильно, давая им обоим время остыть. Теперь же она вновь заперта здесь, в Каттердаме, и её верный “Кара Теше” все ещё покрыт струпьями обгоревших досок где-то там в порту.

Сбежать больше не получится.

— Вы достаточно храбры, чтобы сражаться, капитан Гафа! Найдите же в себе мужество вернуться к мирной жизни! — сказал ей один знакомый король и печально улыбнулся на прощание. — Желаю тебе счастья, Инеж.

Он бережно сжимал еë руку в своей, касаясь еë без страха, без отвращения, лишь с невысказанной молчаливой тоской по тому, что могло бы возникнуть, если бы они были другими людьми.

Даже если бы не существовало шпионов его царственной супруги, даже если бы не существовало королевского долга перед страной, даже если бы сами святые одобрительно бы кивали ей, одобряя этот выбор, Инеж по-прежнему бы первой отняла руку и сделала шаг назад, отвесив его Величеству уважительный поклон, сообразный их статусам.

Еë истинный выбор не одобрил бы ни один здравомыслящий человек. Ни один здравомыслящий человек не умел быть к ней настолько великодушным и требовательным одновременно.

Она не жалеет. Ни об одном своём решении. Все идет так, как суждено. Каждый поворот судьбы предназначен для свершения следующего.

Инеж касается подбородком светлых кудрей Матти и со вздохом прикрывает глаза. Принять решение просто, не усомниться в нем — задача куда сложнее. Впрочем, когда это Каз давал ей легкие задачи? Их жизненные дороги переплелись между собой так давно, что едва ли уже когда-нибудь смогут распутаться.

Некоторым же дорогам суждено оставаться параллельными.

Его Величество прибыл на флот тайно, дабы ввести в заблуждение вражеских шпионов. Благодаря успешно сработавшей разведке, донесшей об усилении пиратского флота, он успел в считанные часы передать правительственные дела своей королеве и советникам, собрать отряд лучших шквальных и приливных из второй армии и спешно присоединился к собранной эскадре, приняв на себя командование, как один из лучших морских полководцев Равки.

Впервые они с Инеж впрямую столкнулись лицом к лицу на одном из военных советов, где обсуждалась стратегия грядущего боя. Капитан Гафа, один из известнейших каперов свободной Керчии, имела право говорить наравне с королем.

В пылу обсуждений она просто в какой-то момент подняла голову и увидела пристальный, испытующий взгляд его глаз, почти черных в полутьме каюты, и не смогла отвести собственного взгляда. Король Ланцов слушал её с веселым прищуром и одобрительно кивал в такт её словам.

На следующий день ей довелось хорошенько приложить его величество о палубу, оттолкнув его, когда пушечное ядро с треском проломило деревянные поручни. Ланцов первым вскочил на ноги и, даже громогласно отдавая приказы матросам, все равно успел галантно подать ей руку. И отчего-то среди свиста и грохота пушек этот жест показался до странного естественным и живым.

В тот раз Инеж замешкалась впервые, и протянув руку в ответ, неожиданно поняла, что почти забыла, каково это — касаться кого-то кожа к коже. Это было мимолетно и так… нормально. Она неожиданно остро ощутила каждое биение пульса и тепло чужой ладони, в следующую же минуту исчезнувшей и сменившейся привычной тяжестью оружия.

Та стычка с пиратскими кораблями закончилась быстрой стремительной победой, но и она, и Ланцов понимали, что это далеко не конец. Слишком хорошее вооружение было у противников, слишком маневренные корабли и… слишком умелые гриши-предатели, состоящие на службе у работорговцев. Впрочем, Инеж давно не обольщалась: деньги — едва ли не единственная сила, способная полностью менять людей. Почти всех из них.

То, что изначально казалось легкой задачей, почти отдыхом — что там дел разогнать кучку работорговцев? — превратилось серьезное противостояние с прощупыванием слабых мест. После той первой стычки передышка излишне затянулась, пираты не спешили вступать в открытый бой и зачем-то тянули время, лишь изредка совершая короткие вылазки, которые солдаты Ланцова умело отбивали.

Его величество знал Инеж и раньше, но едва ли за все годы знакомства они сказали друг другу более десятка слов. Ланцов предпочитал проворачивать дела с Казом, с ним же и вел порой задушевные беседы. Однако теперь у них появилось немало общих тем для разговора. Почти все общество вокруг Ланцова и Инеж предвкушало легкую головокружительную победу Равки и беспечно отмахивалось от предупреждений капитана Гафа. Она знала натуру работорговцев и вовсе не верила в легкую победу, а тем более скорую.

Но её опасения разделял лишь его величество и по вечерам остервенело зарывался в карты, пытаясь разгадать маневры противника. И чем громче трубили прежде времени победные фанфары, тем чаще Инеж задерживалась в зале совета, прячась от так раздражающего её общественного легкомыслия. Ланцов не возражал, её общество вполне его устраивало.

После земенского корабля, после всего, что делал с ней Карефа, Инеж боялась, что больше никогда не сможет коснуться другого мужчины без омерзения и подспудного неконтролируемого страха.

Его величество преодолел этот барьер так легко и естественно, будто бы того и вовсе не существовало. Он был галантен, вежлив, легок в общении и относился к ней с искренним уважением, и Инеж вдруг обнаружила, что ей не надо каждый раз сжиматься внутренне, чтобы быть готовой к неожиданной грубости или колкости, как это бывало с Казом. Это было настолько ново, что она даже растерялась, не веря, что ей может с кем-то быть так легко и свободно.

На одном из званых равкианских вечеров он подошел к ней, стоящей у колонны и безразлично разглядывающей скользящие мимо неё пары. Остановился рядом и добродушно усмехнулся:

— Не скучаете, капитан?

Инеж смерила его скептическим взглядом и неопределенно повела плечом.

— Не сказала бы, что это привычный для меня вид досуга.

— А для меня излишне надоевший, — хмыкнул Ланцов и тоже привалился плечом к колонне. — Когда-то я думал, что мне никогда не быть в подобном обществе, а затем мою голову оседлала корона.

— Когда-то я думала так же, — откликнулась Инеж, неотрывно следя за одной из пар, выделяющейся поразительным зеленым оттенком платья дамы, точно солнечный проблеск в весенней листве. Пожалуй, она бы хотела надеть такое же, если бы в принципе носила их. — Мое прошлое слишком неприглядное для подобного общества.

— Поверьте, моё вряд ли лучше, — Ланцов задумчиво смотрел куда-то вглубь зала. — Контрабандист, картежник и беспринципный корсар к вашим услугам, миледи.

— Это уже более вдохновляющая компания, — усмехнулась она и впервые за этот вечер открыто взглянула на него.

Ланцов выглядел уставшим. Несмотря на безупречно выглаженную отутюженную форму, лицо его казалось изможденным, одну из бровей пересекала тонкая полоска старого шрама, а в глазах крылись тоска и безразличие. Он словно заставлял себя быть улыбчивым и светски разговорчивым. На пальце тускло поблескивало обручальное кольцо, и Ланцов то и дело неосознанно касался его и теребил, то пытаясь снять, то надеть понадежнее. Он обернулся и встретил её взгляд.

Словно какое-то душевное тепло перетекало по этой невидимой связи от одного изломанного человека к другому, принося утешение и надежду.

— Позволите пригласить вас, капитан? — его величество улыбнулся, и на сей раз улыбка коснулась глаз.

— Боюсь мы будем странной парой, — Инеж кивнула на собственные брюки и форменный мундир. — Здесь так не принято.

— Значит, мы примем новые порядки! — Ланцов с легким поклоном протянул ей руку.

Инеж не нашла в себе сил отказать. Ей так хотелось хоть раз расслабиться и позволить себе забыть недавний ужас и позор. Ланцов был готов дать ей это. Просто так, ничего не требуя взамен.

Они были странной парой на этом балу. Оба в военной форме, оба, обходящиеся без учтивых улыбок и легко скользящие по сверкающему паркету, даже в военной же, отнюдь не предназначенной для танцев обуви. У Инеж так точно.

Это было весело и действительно позволяло забыть обо всем, кроме музыки и теплых уверенных рук, в кои-то веки не несущих ни боли, ни страха. Что-то похожее Инеж когда-то испытывала с Джаспером, но он никогда не смотрел на неё с таким вниманием, и он никогда не пытался ухаживать за ней. Легко, учтиво, ни к чему не обязывающе, но до крайности приятно.

И тогда впервые у Инеж проскользнула мысль, что ей совсем не обязательно возвращаться в Каттердам.

Каз с грохотом роняет трость и со сдавленным чертыханием тянется за ней, неловко перегибаясь через подлокотник. Инеж, нахмурившись, несколько секунд наблюдает, как он пытается дотянуться до трости, опираясь лишь на локти и будто бы избегая переносить вес на ноги.

Она молча сажает Матти поглубже в кресло и в два невесомых шага пересекает комнату, присаживается на одно колено, поднимает трость и так же молча протягивает ему. Он берет трость, и его рука замирает в дюйме от её, так что она чувствует тепло его перчатки.

Как-то неожиданно оказывается, что в комнате они остались лишь вдвоем: Уайлен ушел к матери, Нина с Маленой отошли на кухню, а Джаспер отправился переодеваться.

Словно они вновь оказались там, на чердаке, в своем сокровенном мире, который принадлежал лишь им двоим. Мире долгих взглядов и учащенных дыханий, мире невесомых, почти не ощутимых прикосновений и тайных, тщательно скрываемых улыбок.

Его лицо выглядит потерянным и радостным одновременно. Каз скользит взглядом по её лицу, телу, волосам, избегая лишь глаз.

Трость между ними зловеще поблескивает металлом в теплом свете лампы, и голова ворона лукаво косит глазом на Инеж, будто подмигивает ей.

— Иоганн, — тихо говорит она, и Каз вздрагивает.

— Что ты сказала?

— "Иоганн" вызванивали корабельные сирены, "Иоганн" стало нашим позывным, — все так же тихо продолжает Инеж и осторожно скользит пальцами вверх по прохладному металлу, приближаясь к теплой коже его руки. — Нас заманили в ловушку и окружили. Битва у Черного Рога могла бы стать величайшим поражением Равки. Через несколько часов нас бы разнесли в щепки.

Каз лишь плотнее сжимает челюсти, когда её пальцы невесомо накрывают его руку.

— Ланцов понял это первым, он все же более опытный моряк, чем я.

Инеж помнила его лицо: нахмуренное, жесткое и отчаянно веселое, когда они поняли, что им не прорваться обратно в бухту, когда поняли, что их взяли в клещи и спустя пару часов плотный огонь с нескольких сторон потопит их в считанные часы. Гриши, прибывшие с Ланцовым, не могли ничего сделать — на вражеских кораблях были такие же гриши.

Они вдвоем стояли на капитанском мостике, передавая друг другу подзорную трубу.

— Вам не страшно? — спросил Ланцов. — Видимо, это удел равкианских женщин сражаться с мужчинами наравне и с ними же вместе стоять у края гибели. Мне никогда это не нравилось.

— На все воля святых. Если я верю в это, то я не боюсь, — Инеж пожала плечами, ежась от пронзительного ветра. Она действительно пыталась найти в себе хоть каплю страха и не находила. Душу сковало странное равнодушие и неверие в скорую смерть.

— Хорошо, — Ланцов улыбнулся, и радужку его зрачков вдруг на мгновение заволокла странная тьма. — Прорвемся!

— У вас есть план? — Инеж хотела бы верить, что это прозвучало без скрытой надежды.

— Нет, — он задорно подмигнул ей. — Ни единой мысли, все уловки уже были испробованы. Теперь нам остаётся лишь сражаться, пока не иссякнут последние силы.

— Вам не стоит делать этого, ваше величество, — покачала головой Инеж. — Вы король, вы не можете погибнуть в битве. Вы должны вернуться к своей стране и супруге!

— Не думаю, что у меня остались страна и жена, — невесело усмехнулся Ланцов. — Разве вы не слышали, трон более не принадлежит мне по праву. А что до жены… как мы недавно выяснили, это был вынужденный брак по расчету. И каждый из нас получил, что хотел… Сдается мне, ей будет лучше без меня. Она приведет гришей к власти, устроит все по собственному вкусу… Возможно, власть станет даже прочнее без меня, короля-ублюдка, короля-демона, короля ничего!

Он стащил кольцо с безымянного пальца и беззаботно подкинул его на ладони.

— Видите? Брачные узы имеют свойство истончаться, когда у обеих сторон кончается пространство для уступок. Мне больше некуда отступать, я отдал все, что у меня было. Осталась лишь гордость и честь, а их я не уступлю никому.

Инеж, нахмурившись, рассматривала тонкий золотистый ободок, сиротливо поблескивающий одной из граней. Как же так? Она помнила, как был счастлив Ланцов всего лишь пару лет назад, когда они с Зоей Назяленской сумели найти способ объединить страну и собственные сердца, сочетавшись законным браком и укрепив слишком шаткое положение трона. За Назяленской была вторая армия и боготворивший её народ, за Ланцовым старые аристократические рода и весь равкианский флот. Вместе они уравновешивали друг друга.

Инеж довелось побывать на их свадьбе, и она до сих пор помнила, с каким трепетом они приносили святые обеты, и со стороны казались чем-то единым, не поддающимся разрушению. Нет, она не верила, что такая женщина, как Зоя Назяленская, могла бы разлюбить или предать того, кого выбрала в мужья.

Каз тогда, помнится, брюзжал после каждой своей встречи с королем, который никак не мог заткнуться и перестать вспоминать свою ненаглядную супругу по делу и без.

Не могло же все это улетучиться всего за пару лет? Однако вот оно — Ланцов стоял перед ней, и в глазах его читалась лишь злость, сдобренная тоской и усталостью.

— В вас говорит обида, — Инеж сама не понимала, почему это зрелище рождает в ней такую боль и ощущение неправильности. — Святые посылают нам испытания, но лишь те, которые нам под силу выдержать…

— Знаете, Инеж, — Ланцов наклонился к ней. — Признаюсь, я давно не верю в святых и почту за честь погибнуть как солдат своей страны, такой же безродный, как и многие из наших моряков. Но я счастлив, что свои последние часы я провожу в обществе человека, который знает цену власти и цену свободе, — он бережно взял еë руку и поднес к губам, запечатлевая поцелуй на тыльной стороне её ладони. — Простите мою откровенность, я не должен был говорить вам этого, но почему-то мне показалось, что вы меня поймете.

Она смотрела на склоненную перед ней королевскую голову, на светлые кудри, развевающиеся на ветру, на его безукоризненно прямую спину и молчала.

А затем раздался далекий оглушающий грохот пушек...

Инеж смотрит на темную прядь, упавшую на лоб Каза, и неосознанно тянется убрать еë. Каз позволяет ей это, лишь нервно жмурится, когда волосы скользят по лбу.

— Их было шесть. Шесть керчийских военных кораблей, — продолжает Инеж. — Они прорвали окружение и мгновенно изменили ситуацию в нашу пользу. Мы спрашивали их, кто послал их, как они узнали, где искать…

"Иоганн! Иоганн!" неслось в ответ. Их послал человек по имени Иоганн, один за другим говорили хмурые суровые капитаны и давали распоряжение поднимать вверх синий флаг с белым крестом — в знак того, что считают этот бой волей Гезена.

А потом выяснилось, что они готовы подчиняться лишь капитану Гафа, но никак не равкианским генералам и уж точно не равкианскому королю.

— У вас должен быть знак доверия, — сказал один из капитанов и исподлобья посмотрел на Инеж. — Мы подчиняемся только тому, кто покажет его! Так повелел господин Иоганн.

Её рука будто по наитию сама скользнула к горлу, вытаскивая серебряную цепочку, и безымянный палец почувствовал леденящий холод серебряного кольца. Выгравированный на печатке ворон распахнул крылья и сверкнул крошечным клювом, словно тоже готовился к битве.

Ланцов озадаченно хмурился, а Инеж уже выпрямилась и расправила плечи, принимая эту ношу и понимая, что же сделал для неё Каз. Что он сделал для них.

Даже находясь за сотни миль от неё, он все равно был рядом и готов был прикрыть её спину, что бы ни произошло между ними ранее. Впервые она поверила, что сможет пережить все случившееся. Впервые захотела увидеть Каза, даже издали, даже тайно, даже если он в свою очередь не захочет видеть её.

— Если мы выиграем, — позже сказала она Ланцову, когда они на краткий миг остались наедине. — Пообещайте мне одну вещь. Вернитесь к своей королеве и взгляните ей в глаза. После донесений отсюда, вы увидите в них ответ! Если он окажется тем, который вам нужен, то впредь не покидайте ту, кто вас поистине любит, какие бы сомнения вас не терзали! Иначе однажды поймете, что потеряли душу...

Его величество криво усмехнулся уголком губ.

— А что до вашей души, капитан?

— Моя душа там, где парят эти птицы, — просто ответила она и поднесла кольцо к губам.

Кажется, Ланцов все понял верно, он лишь молча кивнул, протянул ей карту и отвернулся к вошедшему адъютанту.

Позже Инеж заметила, что обручальное кольцо вновь заблестело на его пальце. И на душе у неё стало легче.

Каз тянется к ней другой рукой и кончиками пальцев отводит в сторону край воротника, обнажая смуглую кожу и проблеск тонкой серебряной цепочки.

— Почему ты носишь его так? У нас так носят вдовы.

— В моем народе женщина надевает кольца обычно только после замужества, — просто отвечает Инеж. — А гимнасты и пауки не носят ничего, что может позволить пальцам соскользнуть с веревки или ненадежного выступа.

— В самом деле, — он резко отдергивает пальцы, словно обжегшись. — Это… разумно.

— Почему Иоганн? — её очередь задавать вопросы.

— Просто нравится это имя, — он пожимает плечами почти безразлично, но она видит тень, на мгновение пробежавшую по его лицу. — Оно… звучное.

— Очень красивое, — искренне добавляет она.

— Так звали священника из моего детства, — Каз кидает быстрый взгляд на кресло, из-за спинки которого выглядывает любопытная макушка Матти, и вновь ловит взгляд Инеж. — И моего брата. Родовое имя.

— Каз…

— Пора уже сменить этот псевдоним на другой, он становится слишком приметным, — Каз отворачивается, закусив губу. — Я надеялся, что ты вспомнишь Ван-Эка и поймешь.

— Я боялась поверить, — признается Инеж. — Мне тебя не хватало, Каз!

— Мне тебя тоже, — отвечает он и спешно добавляет. — Родер слишком бестолков!

Её тёплый смех тихим звоном наполняет комнату..

Каз выдыхает с облегчением: если она смеется, то конфликт исчерпан. Можно об этом больше не вспоминать.

Инеж смотрит на него без обиды, спокойно, понимающе. Слишком понимающе, словно видит всю ту тьму, клубящуюся в его душе, и уже заранее его за нее простила. Непростительная ошибка. Незаслуженная милость.

Он медленно тянет к себе её руку и подносит к губам. И замирает, не в силах преодолеть себя, плеск волн наполняет комнату надоевшим пугающим шумом. Инеж печально улыбается, принимая это как данность, словно уже заранее смирилась с его беспомощностью.

Каз зло сжимает челюсти и, пересиливая себя, прижимается лбом к её теплой шелковистой ладони. Вода поднимается непрошенным цунами и вот уже издевательски плещется у самого подбородка.

— Прости, — выдыхает он. — Не могу! Прости…

Слышатся далекие шаги, и Каз тут же отпускает её руку, Инеж отстраняется одним плавным текучим движением и оглядывается на кресло, где она оставила Матти.

Когда Нина заходит в комнату с подносом, полным свежей выпечки из ближайшей кондитерской, Каз и Инеж вновь оказываются в разных концах комнаты и по-прежнему не смотрят друг на друга.

Нина, однако же, чувствует два одинаково учащенных сердцебиения и, проходя мимо Каза, наклоняет голову, скрывая насмешливую добрую улыбку.

— Зеник, — строго окликает он её. — Где Джаспер и Уайлен? Они нужны мне. Оба! И поручи сына девчонке корпориалу. Нужно поговорить! Без лишних ушей.

— Как скажешь, твое воронье высочество! — хмыкает она. — Матти, пойдем! Видишь, этот злой дядя покоя не дает твоей бедной уставшей матери!

Каз мученически возводит глаза к потолку:

— Зеник, премного обяжешь, если обойдешься без неуместного сюсюканья. На это есть время, когда меня нет рядом!

— Между прочим, могу устроить так, что тебя рядом не будет ещё долго, — Нина принимает Матти из рук Инеж. — И нет, Бреккер, это пока ещё не угроза! Однако напомню, что я могу заставить твой организм испытывать ощущения, весьма далекие от приятных.

Инеж хмурится и качает головой, едва заметно кивает на Каза и слегка хлопает себя по ноге. Нина вздыхает и согласно кивает в ответ.

Каз усмехается краем рта:

— Тогда боюсь, у тебя могут возникнуть определенные проблемы с финансированием и дисциплиной. Кстати, — он с любопытством поднимает к ней голову. — Почему “высочество”?

— До величества не дорос ещё, — бурчит Нина себе под нос. — Отстань, Каз! Лучше сделай себе компресс на ночь, а то завтра продолжишь донимать нас своим дурным характером! — она мимоходом щелкает пальцами, и Каз кривится, невольно хватаясь за колено, будто ужаленное сотней маленьких молний, но боль как ни странно тут же уходит. — В самом деле, ты уже не мальчик! Ты взрослый мужчина, не обделенный финансами, ты уже можешь раскошелиться на толкового корпориала.

— Спасибо, думаю, я сам разберусь, что мне делать, — голос Каза обманчиво мягок, но холодеет с каждым словом. — Это тебя не касается.

— Ещё бы, что ещё ждать от уличного мальчишки, без капли познаний в анатомии и медицине? — хмыкает Нина и обнимает Матти за плечи. — Пойдем, мой дорогой!

Каз провожает её хмурым взглядом и переводит его на молчащую Инеж.

— Что? — резко интересуется он.

Инеж лишь печально качает головой.

— Нина иногда бывает слишком... откровенной, — в конце концов, говорит она. — Это то личное, куда никто не смеет вторгаться, оно твое по праву. Но… это сложно — видеть чужую боль и не иметь возможности помочь.

— Так не смотри, — отрезает Каз и решительно поднимается на ноги. — Не смотри на то, чего не хочешь видеть.

Он проходит мимо неё, держа трость на весу, почти не хромая, но Инеж видит закушенную губу и морщины на лбу. Ему нелегко дается эта бравада.

— Знаешь, — резко бросает она ему в спину. — У циркачей не принято касаться темы боли. Она всегда с нами, мы сродняемся с ней, она часть нас. Но единственное, что мы не можем простить, это когда кто-то один из-за пустой бравады не рассчитывает сил и калечит всех, кто доверился ему. Так что помни это, когда пытаешься храбриться без дела! Не покалечь кого-нибудь ещё, Каз!

— Я запомню, — отзывается он, не оборачиваясь. — Пойдем, Инеж. Пора обсудить наши общие дела, раз уж мы все сегодня собрались здесь!

* * *

Джаспер нервно притоптывает ногой и быстро мечется взглядом по лицам: бесстрастному — Каза, обеспокоенному — Уайлена, спокойному и даже озаренному слабой улыбкой — Инеж. Нина демонстративно смотрит в окно с показной жизнерадостностью.

Даже гадать не нужно — очевидно, что они с Казом в очередной раз поцапались.

Сам Джаспер беспокойно барабанит пальцами по колену и в который раз пытается убедить себя, что неприятное сосущее чувство пустоты и потери ему лишь чудится. За столько лет оно так никуда и не ушло.

Воронов должно было быть шестеро.

Они редко собираются все вместе в одно время. Всегда не хватало кого-то ещё. Чаще всего, с ними не было Инеж. Однако всех их жизнь успела изрядно помотать по свету.

Было время, когда Нина странствовала по Фьерде, а Джаспер колесил по Равке, пытаясь понять, много ли потерял, не отправившись учиться туда с самого начала.

Потом Уайлен плавал с торговой экспедицией в Новый Зем, очень уж он хотел побывать там. Джаспер тогда не поехал с ним, только успел вручить ему письмо для отца, как Каз увлек его в очередную авантюру.

Потом они путешествовали с королем Ланцовым, и под конец их даже занесло на королевскую свадьбу. Там они, к немалому своему удивлению, встретили Инеж, прибывшую совсем по иному поводу. Наградная лента ярким росчерком украшала её парадный мундир.

Это была уже не их Инеж, их паук, их робкая сулийская девочка. Джаспер тогда хотел окликнуть её, но Каз успел больно ударить его по плечу, и они со своих мест могли видеть, как король Ланцов пожимает руку храброму капитану, а королева Назяленская, вернее уже Назяленская-Ланцова, прикалывает орден на темно-синий мундир, скроенный по керчийским традициям.

Джаспер тогда случайно обернулся к Казу, хотел что-то спросить, но ни единого звука так и не сорвалось с его губ. Что ж, выбор Каза из них двоих всегда был очевиден, тут не требовалось лишних слов.

Было время, когда Джаспер отдал бы всё, чтобы Каз хоть раз взглянул так на него. С таким трепетом, с такой гордостью, с такой скрытой тайной радостью. Теперь ему это было уже не нужно, но робкий червячок зависти на мгновение все же шевельнулся в его душе.

Инеж — единственная сумела добиться признания и уважения. Единственная из них всех смогла вырваться из удушающих объятий Бочки. Вернее, это Каз бесцеремонно вытолкнул её из них, куда-то ввысь, дотошно напомнил самому себе Джаспер, но тут же устыдился этих мыслей. Можно подумать, если бы ему дали те же возможности, он не спустил бы их тут же к чертям, безжалостно сказал он сам себе.

Каз подарил Инеж свободу, но вот всего остального она добилась уже сама. Не ему, игроку и прожигателю жизни, было роптать на судьбу. У него были деньги и у него был Уайлен, и Джасперу вполне этого хватало, а вперед он не загадывал.

Не загадывает и сейчас. Он давно свыкся с мыслью, что у такого, как он, нет иной дороги, кроме преступной. Дисциплина и труд тяготят его, прилежание заставляет выть от скуки, обыденная же жизнь кажется слишком скучной и пресной.

На самом деле, Джаспер до сих пор не знает, кто он, зачем живет и к чему тянется его беспокойная суетная душа. Он уже никогда не станет полноценным гришом, да и его мало заботят проблемы Равки, он не собирается ей служить, кроме как за очень внушительные суммы.

У Равки политика простая: хочешь защиты — служи, хочешь мира — защищай. Если ты гриш, то ты уже обязан этой стране за то, что она принимает тебя таким, какой ты есть и не намерена тебя менять.

Не все гриши согласны служить на таких условиях, не все хотят соблюдать закон и жить по правилам, многие сбегают и предпочитают выживать, как умеют. Джаспер из их числа, но отличает его лишь одно: он никогда не стремился в Равку за защитой.

На самом деле он даже не представляет, как Уайлен до сих пор может выносить его непостоянство, его легкомыслие и отчаянную безбашенность. Уай — золото, он никогда не задает вопросов, не просит измениться, ничего не требует и будто бы даже не смеет просить. Он никогда не стремился удержать Джаспера, и, наверное, именно это интригует и держит того прочнее самой крепкой веревки. Кстати о веревках…

— Итак, — негромко произносит Каз, и Джаспер сбивается с мысли. — У нас есть вещи, которые нам стоило бы обсудить.

— Для начала было бы неплохо нам всем узнать, в чем собственно дело, — язвительно отзывается со своего места Нина. — А заодно, какого вообще черта происходит?

— А вот ответ на этот вопрос я и сам не отказался бы узнать, — хмыкает Каз.

Обстановка слегка разряжается, но лишь слегка.

Джаспер задумчиво наблюдает, как Инеж и Каз обмениваются быстрыми понимающими взглядами, как раньше, когда Инеж была его самым доверенным лицом. Неужто все возвращается на круги своя?

— Против нас начинают играть мощные силы, — продолжает Каз. — Сегодня мы стали свидетелями очень неприятного явления. Джаспер, расскажи!

Джаспер морщится, вспоминать сегодняшнее нет никакого желания.

— Двое в земенском квартале имитировали разбой и изнасилование, но по факту просто убивали, стараясь сделать это наиболее зверским способом, чтобы было похоже на… — Джаспер мнется, но все же договаривает. — На беспредел керчийцев.

— Святые, — Нина прикрывает рот рукой. — После того мальчика я поверю уже во что угодно!

— Они были земенцами, — перебивает её Каз. — Один местный, из Черных Пик, второй — матрос. Нанятые кем-то ублюдки. Джаспер поторопился, когда стрелял. Одного стоило оставить в живых!

— Я уже начинаю сомневаться, что я хоть что-то понимаю, — шипит Уайлен. — Первоначально поджог кораблей имитировали мы, чтобы подставить земенских работорговцев, которые все равно приплыли в Каттердам за Инеж и за тобой, Каз! Это развязало тебе руки, чтобы начать истреблять их по всей Керчии. Так какого черта Джаспера чуть не избили до полусмерти просто за то, что он земенец? А? Ответь мне!

— А я предупреждал не соваться в портовые бары ближайший месяц! — отзывается Каз. — Мы очистили от рабства уже три значимых района Каттердама, и у меня полный карт-бланш на проверку всех, кто может быть связан с работорговцами!

— Что происходит в городе, Каз? — твердо спрашивает Нина. — Чего ты добиваешься?

Каз сжимает пальцы на рукояти трости.

Джаспер откидывается на спинку кресла и нервно качает носком ботинка. Он знает, что задумал Каз. Отчасти. И это знание не дает ему никакого преимущества, скорее кажется тяжелым бременем. Зря он когда-то завидовал Инеж.

Он хотел бы успокоить Уайлена, но ему нечего возразить ему. Он не хочет вставать между ним и Казом, он не будет выбирать между ними. Он не сможет.

Каз заварил всю эту кашу, он пусть с ней и разбирается. А Джаспер будет просто слушать.

— Я много чего добиваюсь, Зеник, — сдержанно отвечает ей Каз. — В данный момент — нашей безопасности. Благодаря действиям Инеж, мы оказались в ситуации, когда очень много людей жаждут нашей смерти, желательно мучительной. Тридцать миллионов крюге, помнишь? Так вот увеличь эту сумму раз в десять и получишь урон, который мы нанесли работорговцам и экономике Нового Зема за последние пару лет. Пока в Керчии процветает работорговля, мы будем жить как на пороховой бочке. И да, Зеник, не забывай, что Ярл Брум весьма попустительски относится к подобному бизнесу, благодаря чему очень многие готовы выполнить его маленькую незатейливую просьбу.

Нина мгновенно бледнеет.

— Вот-вот, — кивает Каз на её реакцию. — У меня не было цели стравливать земенцев и керчийцев, благо работорговлей промышляют и те, и другие. Мы должны были предотвратить покушение и поймать исполнителей. И вот с последним мы не справились, — он одаряет Джаспера убийственным взглядом. — Ты сказал, что это был фабрикатор. Это ухудшает ситуацию, отныне нельзя исключать немалой роли Равки в этой игре.

— Ланцов не стал бы устраивать покушение на нас! — включается в разговор Инеж. — И королева тоже, — уже менее уверенно добавляет она и опускает взгляд.

Каз саркастически хмыкает:

— Король — ничто, окружение — всё! Какие чувства не испытывал бы к нам сам Ланцов, мы как минимум мешаем его оппозиции, а как максимум ещё целой куче бурдюков из высшего класса, которые только и знают, что меряться титулами и строить козни! К тому же, надеюсь, ни у кого здесь не возникло счастливого заблуждения, что собственное правительство в восторге от нас? От меня, как от главной головной боли, и от вас, как от моих людей.

— Мы же работаем с ними сейчас? — Джаспер все-таки не удерживает язык за зубами. — И они доверяют тебе, Каз!

— Я — тот человек, которого легко обвинить во всех бедах, если у нас не получится обойти блокаду и убрать её от наших берегов, — криво усмехается Каз. — Поэтому нас и наняли, не обольщайся! Если что-то пойдет не так, первое, что они скажут, что мы с тобой должны болтаться в петле! Ты тоже, купчик! Не открывай так возмущенно рот, вас не разлучат!

— Тогда какого дьявола, Каз? — спокойно спрашивает Инеж, и Джаспер видит, каким ужасом озаряются на мгновение её глаза.

— Иначе конфликт был бы решен самым простым способом, — Каз оборачивается к ней с нечитаемым выражением на лице. — Тебе не пойдет короткая стрижка от палача. Да и остальные шесть капитанов весьма полезны Керчии, чтобы развешивать их рядком во имя мира и процветающей торговли. Политика — грязное дело, Инеж. Иногда чтобы сохранить чьи-то жизни, нужно всего-то развязать войну.

— А если что-то пойдет не так, Каз? — Нина складывает руки на груди. — Ну допустим, перекроить тебя в подобие шуханца я ещё смогу. Очень слабое подобие. А вот физиономию Джаспера исправить без парема будет сложновато. Прикажешь снова его принять?

— Тебе сегодня нравится нести чушь, Зеник? — цедит Каз сквозь зубы. — Поверь мне, я знаю, что делаю, и когда мы уничтожим блокаду, мы не понравимся всем ещё больше! Так что не расслабляйся.

— Звучит так, словно у тебя есть план, — ровно произносит Уайлен.

Каз отрывисто кивает.

Джасперу не нравится их обмен понимающими взглядами. Пора бы уже привыкнуть, что у Каза с каждым из них свои индивидуальные дела и договор, и это негласное доверие между ними всеми держится на том, что каждый будет держать язык за зубами и просто выполнять свою часть работы, не рассказывая про порученное даже самым близким людям. Как Уайлен терпит то, что Джаспер может по поручению пропасть на несколько дней, уйти на какую-нибудь дерзкую операцию или ограбление и ничего не сказать, кроме обещания обязательно вернуться, так и Джасперу придется терпеть все недомолвки Уайлена и его просьбы прочитать ему текст контракта, где все даты и имена тщательно заклеены от глаз читающего.

Они пришли к этой хрупкой невесомой конструкции взаимоотношений не сразу, но она вросла в них уже очень давно. Инеж никогда не спросит, какие отношения связывают Каза и Нину, а Уайлен, кто знает с какой легкостью, но всегда примет готовность Джаспера кинуться на помощь Инеж или Казу. Если они отступят от этого, если погрузятся в мелкие личные дрязги и эмоциональные ссоры, то их сметут и разотрут в пепел в тот же миг. Они не могут себе этого позволить, ни одной лишней эмоции, ни одной лишней претензии. Их объединяют дело и деньги, а они поважнее любых личных обид.

Даже сейчас, когда Уайлен фыркает на Каза, а тот сладостно меряется сарказмом с Ниной, никто не принимает это всерьёз. Даже они сами. Это просто очередной способ самовыражения и своеобразная манера общения. Не принимать всерьёз ничего кроме серьёзного — это один из девизов их жизни, как однажды выразился сам Джаспер. И видит Гезен, пока у них это получается.

— Голода не будет, — продолжает Каз, и острие трости со значительным стуком опускается на гладкий паркет. — Завтра заработает новая транспортная компания-посредник, которая сможет доставить грузы и продовольствие в обход блокады. Она будет совместной и международной: шестьдесят процентов акций у керчийцев, доля будет у равкианцев, каэльцев и, возможно, несколько процентов отойдет сговорчивым земенцам. Владельцы — это я, Джаспер и купчик. Нина и Инеж страхуют. Если что, перебросим часть акций на них! Уайлен, ты просил документы для инвесторов, они под обивкой крайней слева лавки в прихожей. Отгибай осторожно, не растрепи нитки и верни потом обивку на место, это удобный тайник.

— А кто от Равки? — интересуется Уайлен. — От Нового Зема представляю, каэльцы — это твои связи, а в Равке слишком много противоборствующих сторон.

Каз мрачно улыбается.

— Потом узнаешь. Это надежный партнер, мы давно ведем общие дела. Скажу, когда придет время. Равка поставила нам отряд гришей, по два десятка шквальных и проливных. Распределим их по кораблям в зависимости от их умений. Нина, ты мне понадобишься! Ты лучше всего разбираешься в этой теме: составь краткий отчет по использованию гришей в судоходстве. Чем проще, тем лучше, чтобы даже Джаспер понял!

— Думаешь, я в этом разбираюсь? — мрачно бурчит Нина. — Ладно, сделаю.

Джаспер видит, как задумчиво хмурится Инеж. Одно время она долго пыталась взять в команду шквального-гриша и ей раз за разом не везло. А ведь только благодаря возможностям гришей корабли все ещё ходят под парусами, а не с помощью пара и моторов. Давнее морское соглашение, заключенное еще век назад, запрещает всем странам применять в кораблестроении иные технологии кроме паруса. Никаких моторов или фабрикаторских штучек. Одна из тех немногих вещей, что сумела отстоять разоренная, но не сломленная Равка под предводительством Дарклинга, тем самым обеспечив себе полную монополию на самые быстроходные суда и значительно ослабив славящуюся своими технологиями Фьерду.

Так и получается, что пока по земле ездят танки и новомодные фьерданские повозки, прозываемые автомобилями, то моря все ещё бороздят парусные корабли, где прогресс остановился где-то на форме и количестве парусов. Многих это невероятно раздражает, но отменить соглашение до сих пор не представляется возможным, что более чем устраивает толерантную к гришам Равку. Шквальный на корабле — это удовольствие не из дешевых. Шквальные потому так много и мнят о себе, что на рынке способностей ценятся едва ли не выше всех остальных специализаций. Тем же фабрикаторам много сложнее найти себе теплое местечко под солнцем. Джаспер узнал много нового, пока путешествовал по Равке. Если алкемы могут уйти в малую науку, изучать и придумывать новые сплавы и материалы, то прочникам нужно хорошенько постараться, чтобы продать свои умения. Можно, конечно, поступить на государственную службу, но так как казна у Равки не резиновая, то и жалованье ты будешь получать соответствующее. Джаспера в свое время оно не прельстило.

Кстати о фабрикаторах-прочниках... что-то мелькает в памяти, какая-то очень важная мысль, которую он никак не может выцепить из памяти. Он как будто забыл что-то чрезвычайно важное. Впрочем, учитывая, как до сих пор ломит виски, то это и не удивительно.

— Нужно понять, кто разжигает межнациональные розни, — внезапно вмешивается Инеж. — Если вспыхнет вся Керчия, то уже и блокада иметь значения не будет, Керчия развалится изнутри!

Каз смотрит на неё с заметным интересом.

— Не стану с тобой спорить, — соглашается он. — Не удивлюсь, если им кто-то помогает. Кто-то, кто играет против меня. Многие знают, что для отбросов не имеет значения, откуда человек, если от него есть польза. А между тем под прикрытием этих погромов я лишился как минимум двух заведений. Затраты на ремонт даже считать сейчас не буду. И да, всем советую быть очень осторожными! Если еще недавно наши ориентировки раздавали страже, то теперь может настать черёд наемных убийц.

Точно! В мозгу, наконец, что-то щелкает, и Джаспер вспоминает, что же он все-таки забыл за событиями прошедшего дня.

— Уай, — негромко произносит он. — А ты случаем не помнишь, куда мы заперли этого поганца?..

— Вы двое хотите мне сказать, что ухитрились пленить сильного фабрикатора и даже не помните, куда его по пьяни заперли?!! — свистящий шепот Каза навевает Нине ассоциации то ли с разъяренной змеей, то ли с кипящим чайником.

Резко побледневшие Джаспер и Уайлен панически переглядываются и почти синхронно мотают головами, тут же пытаясь вжать их в плечи.

— Вы издеваетесь? — почти с искренним интересом осведомляется Каз и так недобро перекидывает из руки в руку трость, что даже Нине становится неуютно. — И когда вы, интересно, собирались о нем вспомнить? Когда окочурится?

Все-таки скорее змея. Ужалит и не заметит.

— Нет, — с несчастным видом тянет Уайлен. — Честное слово, Каз, я сам уж не рад, что мы его встретили!

— Сколько, говоришь, времени прошло? День? — вмешивается Нина, прежде чем Каз взорвется особенно едкой тирадой. — Меньше? Не, должен быть ещё вполне себе живой!

— Не факт, — задумчиво качает головой Инеж. — Зависит от того, как сильно они его по голове приложили…

— Спасибо за поддержку, Инеж! — мрачно бурчит Джаспер. — Когда мы его оттуда уволакивали, он шевелился, я точно помню! Не хочу становиться убийцей…

Каз кидает на него выразительный взгляд, и Джаспер неуклюже поправляется:

— Ну, в смысле из тех убийц, кто морит голодом пленных!

— Скорее из тех, кто способен угробить ценного пленника по природному тугоумию, — любезно подсказывает Каз. — Вспоминайте! Живо!

Джаспер беспомощно разводит руками.

— Ну, мы там гуляли, долго… И пили — тоже долго… Но уже без этого типа, мы его куда-то заперли, причем так, чтобы он свои фабрикаторские штучки не применил.

— Мы ему руки склеили, кажется… — усиленно припоминает Уайлен. — Резиной...

— Расплавленной? — охает Нина.

Признаться, от Уайлена она таких фортелей не ожидала. Он ведь не жесток, по крайне мере, никогда не казался таковым.

Они разные с Джаспером как солнце и луна. Там, где Джаспер убьёт, даже не задумавшись, Уайлен замешкается и протянет руку помощи. Там где Джаспер отвлечется, не видя опасности, Уайлен встанет у него за спиной молчаливой смертоносной тенью. Нина знает о недавнем убийстве стражника — Джаспер рассказал. Если это когда-нибудь всплывет, Уайлена повесят.

Впрочем, на каждом, кто находится в этой комнате, грехов столько, что хватило бы на четыре повешения и одно триумфальное сожжение, специальное в её, Нины, честь. Горячий привет от Ярла Брума. Каз прав, когда говорит, что без его защиты жизнь её и ребенка ничего не стоит.

— Не, мы её слегка нагрели, чтоб пластичнее была, — Уайлен качает головой. — Она не обжигающая была, я пальцем пробовал. А потом с ней Джаспер поработал, чтоб она застыла!

От сердца слегка отлегает.

— Ну, тогда ищи нашего фабрикатора как в поле ветра! — отмахивается успокоенная Нина. — Резиновые браслеты даже обычный человек снимет, если будет упорным!

— Не думаю, — Уайлен с силой прижимает пальцы к вискам. — Нет, не снимет… эти не снимет. Джас! Мастерская!

— Только не говори, что мы притащили эту падаль сюда, — Джаспер закатывает глаза и подкидывает вверх подушку. — Аллилуйя! Значит, я все-таки озаботился кляпом!

— Ты становишься опасным человеком, Уай, — не без иронии произносит Инеж. — Чувствую, с тобой лучше не связываться!

Уайлен только отмахивается и со сдавленным стоном бросается к выходу из комнаты. Нина с усмешкой косится на насупившегося Джаспера.

— С ним-то хоть потанцевать успели или жениться?

— О, Гезен! Нина, хоть ты не начинай, — бурчит Джаспер и отворачивается в явственном смущении. Что-то подсказывает Нине, что однозначного ответа на этот вопрос у него нет.

— А какая романтичная получилась бы история, — не удерживается она от последней шпильки. — Ну, или трагичная, если бедолаге не повезло остаться в живых...

— Да что с тобой такое? Вот в следующий раз хоть вообще сюда не возвращайся! Кинули бы эту дрянь в канаве, и всех проблем! — выплевывает Джаспер, срывается с места и стремительно выскакивает за дверь.

На редкость странное поведение для его вольной и беззаботной натуры. Нина удивленно потирает лоб и оглядывается на Каза с Инеж.

— И что я такого сказала?

— Да ты сегодня в ударе остроумия, Зеник, — едко отзывается Каз. — Даже жаль, что ум задействуешь не тот!

И с этой многозначительной фразой он поднимается на ноги и гордо прошествует к выходу из комнаты, вслед за Джаспером и Уайленом. И оглядывается на пороге:

— Если купчик не пропил последние мозги, то ты мне понадобишься, Нина! Слышишь?

— Слышу, — угрюмо откликается она и исподлобья смотрит на него. — Мы придем чуть позже.

— Ладно, — казалось, соглашается Каз, но тут же кидает осторожный взгляд на Инеж и быстро, почти неуловимо, качает головой.

Нина согласно прикрывает глаза. Инеж не должна видеть того, что предстоит. На душе становится пакостно и муторно, как всегда. Она, маленькая глупая равкианская шпионка, никогда не планировала стать личным палачом у керчийского преступника и афериста. Каждый раз сердце сжимается и что-то плачет там, внутри, ужасаясь тому, какой она стала.

Это хорошо. Значит, что душа ещё не очерствела, она все ещё что-то чувствует. Нина очень боится однажды просто перестать чувствовать. Боится, что однажды ей станет все равно кого пытать, кем жертвовать, кого лишать всего.

Она уже ощущала это однажды, уже гуляла по краю, как никогда близкая к падению, когда не помогут ни святые, ни Гезен, ни суровый Джель. После смерти Маттиаса она будто бы и сама умерла. Некому было больше убеждать её, что в ней осталась доброта, вера и честность. Да и родина требовала от неё совсем иного.

В какой-то момент она, Нина, поняла, что ей это нравится: ходить по грани, убивать неугодных, ничего не бояться и ни за что не держаться. Упоительное состояние равнодушия, когда чужая жизнь ничего не стоит.

Медлительная ленивая служанка Улла сменилась живенькой пухлой кокеткой Ингрид, а затем молчаливой вдовой Милой Яндерсдат. Нина принимала каждую из этих личин, вживалась в неё, а затем безжалостно перерезала ей глотку, когда приходил срок менять маску. Некоторые пригождались на пару дней, другие приходилось держать месяцами.

Только тот маленький фьерданский дрюскель заставил её на мгновение ожить тогда.

Улицы этого города всегда были оживленными, и Марта Джагвар впервые прибывшая туда в качестве дальней родственницы Маркуса Свардассона, капитана тамошнего подразделения дрюскелей, оглядывалась по сторонам с искренним любопытством. Огромное впечатление на неё, провинциальную простушку, несомненно произвели чихающие керосином механизмы-дилижансы, колесящие по улицам без всяких лошадей. Местные давно уже не обращали на них никакого внимания, и даже перебегали перед их огромными стеклянно-железными мордами без малейшего страха.

Тот белобрысый мальчишка тоже совершенно не боялся железного чудища, даже когда стоило бы. Как оказалось, железный конь тоже мог понести.

Неуклюжая простушка никогда не смогла бы столь выверенными четкими движениями вдруг выскочить из толпы и броситься ему наперерез, перекатом уходя в сторону и в последний момент выдергивая мальчишку из-под колес. Кажется, именно в тот момент её прикрытие впервые затрещало по швам.

Их вмиг окружила толпа, а Нина замерла, все ещё прикрывая собой мальчишку и одной рукой стараясь поправить на голове каким-то чудом удержавшийся на голове чепец. Её теребили, спрашивали о чем-то, мальчишка, пришедший в себя от испуга, возился, пытаясь выбраться из её хватки, а Нина все не реагировала, прислушиваясь к очень странному и неприятно тянущему ощущению внизу живота. Ей отчего-то показалось, что она совершила нечто непоправимое и вот-вот лишится чего-то... неимоверно важного.

Её оцепенение сумел разрушить лишь нехарактерно смуглый для фьерданца парнишка, рухнувший рядом с ней на колени прямо в дорожную грязь сырой фьерданской осени и опустивший ладони на её руки. Он, видно, что-то сделал, нажал на какие-то точки, потому что Нину будто бы прошило молнией, тянущее чувство исчезло, и она пришла в себя.

— Госпожа! Госпожа, отпустите его! Все хорошо! Вы не поранились? Госпожа?

Она смогла лишь коротко мотнуть головой и разжать руки, все ещё потрясенная случившимся и ошеломленная собственными ощущениями.

— Марта, ты цела? Бедняжка! — новоявленный родственник без особых деликатностей поднял её на ноги. — Ах вы мерзавцы, я с вас обоих по три шкуры спущу! — он замахнулся на детей.

Смуглый парнишка стойко принял пощечину, заслонив собой младшего и лишь сплюнул кровь в дорожное месиво. Перстень-печатка рассек ему губу. Второй раз Маркус замахнуться не успел — Нина жестко перехватила его руку и холодно произнесла:

— Оставь детей! Люди смотрят.

— Они не дети, Марта! Они солдаты! — Маркус все же опустил руку и бережно подхватил пошатнувшуюся Нину под локоть. — Они проявили недисциплинированность и будут подобающе наказаны.

— Маленькие дрюскели? — почти шепотом выдохнула она с каким-то жалобным всхлипом.

— Уже не маленькие, — пробурчал Маркус и с неудовольствием уставился, как она сделала несколько неуверенных шагов к детям. — Твое вмешательство здесь лишнее!

Нина не обратила на него внимания.

— Как тебя зовут? — обратилась она к парнишке и протянула ему слегка запачканный брызгами платок.

Второй промах. Фьерданская женщина не перечит и не игнорирует мужчин.

— Майло, — под давящим взглядом Маркуса парнишка не посмел отказаться и послушно прижал платок к разбитой губе, но взгляд его был сумрачен и недоверчив. На Нину он смотрел скорее как на ненормальную. — Это моя вина. Я приму соответствующее наказание с честью, как подобает дрюскелям.

Маркус за спиной Нины кивнул.

— А как твое имя? — ласково обратилась она. Мальчик, которого она спасла, попятился и спрятался за Майло, но тот вытолкнул его локтем обратно.

— Юхан, — неприязненно выдохнул мальчик и одарил Нину таким взглядом, что она невольно сделала шаг назад.

— Пойдем, Марта! — настойчиво повторил Маркус и потянул её за собой. — Тебе необходим покой и отдых! Я вызову к тебе врача!

Она наконец вспомнила, кто она и где находится.

— Да, конечно, — она покорно кивнула. — Как скажешь. Прости, я так испугалась! Пойдем, скорее! Ох, одну секунду! Я сейчас!

Нина потянулась за все ещё лежавшей на мостовой клетчатой шалью, и её рука столкнулась с рукой паренька. Майло. Он тут же отдернул руку, будто обжегшись.

— Простите, госпожа! Я не хотел... — Взгляд его неожиданно потеплел и стал снисходительнее. — Вам правда нужен отдых, особенно в вашем положении.

Нина замерла, в недоумении уставившись на него.

— В каком положении? — помертвевшими губами переспросила она.

Майло вдруг переменился в лице, словно до этого не осознавал, что именно говорит, часто заморгал и выпалил:

— Простите ради Джеля! Случайно с языка сорвалось...

Все ещё ошарашенная Нина сделала вид, что поверила.

Разумеется, сорвалось оно не просто так. Впоследствии Нина имела ещё немало возможностей убедиться, что Майло — на самом деле сердцебит, слабенький, необученный, но все-таки гриш. Он в принципе не осознавал своих способностей и не умел ими пользоваться, они были скорее сродни необычайному чутью, и Нина после долгих размышлений решила его не трогать. Только если сам когда-нибудь придет и попросит научить. Но Майло так и не пришел. Ни разу.

В тот день он почувствовал её беременность ещё до того, как её осознала сама Нина, и каким-то чудом сумел предотвратить неминуемый выкидыш. Нина поняла это немногим позже, когда они вернулись в дом Маркуса, и под личиной Марты отлеживалась ещё несколько дней, не рискуя покидать постель больше чем на несколько часов. Она ещё долго не могла осознать открывшегося, просто пыталась жить как обычно, малодушно надеясь на ошибку и не рискуя проверять, чтобы не узнать неминуемой правды. Однако не замечать все больших изменений в себе самой она уже не могла, они были слишком красноречивы.

В тот знаменательный день она сумела задурить голову Маркусу и на обратном пути хромала столь жалобно и очаровательно, что растаяло даже его каменное солдатское сердце. Он оставил её в покое, и ещё долго не придавал значения этому эпизоду, до самого её побега.

Майло… ох, Майло! Проблемный, непреклонный, задиристый Майло, ни во что не ставящий женщин, не признающий ничего кроме грубой силы и избиений, но все же парадоксально готовый закрыть другого собой. Сердце щемит страхом и горечью, но ей не до него, не сейчас. О Майло есть кому позаботиться. Хоть бы он продержался до её прихода...

— Эй, ты как? — Инеж невесомо касается её плеча. — Как себя чувствуешь?

Научилась с этим Бреккером. Инеж с некоторых пор стала настолько деликатна в прикосновениях, перенося свою бережность к нему на весь мир вокруг, что Нине порой кажется, будто она и впрямь стала настоящим призраком.

Сама Нина любит и признает только крепкие настоящие прикосновения. Они… живые. Невесомо обнимал её Маттиас в последние минуты, невесомо касался её губ, а вот вес его навалившегося на неё умирающего тела был подобен обрушившемуся небу. Она до сих пор не понимает, как выдержала тогда.

— Все нормально, — она накрывает ладонь Инеж своей. — Наверное, мои подколки были не в тему.

— Думаю, Джаспер просто слишком отдавил тебе ноги ночью, — Инеж ободряюще улыбается. — Все нормально, он отойдет. Быть может, снова поругался с отцом. Он всегда нервный, когда чувствует себя неуверенно.

— Да, наверное… — Нина грустно вздыхает. — Беспокойный выдался денек.

Бессонный, точнее. Она так и не смогла заснуть после того ночного безобразия, лежала на широкой кровати, смотрела в потолок и прижимала к себе револьвер, успокаиваясь от ощущения холодного металла под пальцами. И знала вроде, что она не услышит чужих грубых шагов, что никто уже не вломится, не потащит из постели за волосы, не назовет уже шлюхой-дрюсье, не пообещает сжечь прямо тут же вместе с её отродьем, но успокоить смятение и скользкий липкий страх, растекающийся по телу, все равно не могла.

Все это уже было однажды, и закончилось хорошо не в последнюю очередь благодаря пришедшему на помощь Джасперу. Матти тогда едва сравнялся год, и Инеж ушла в первое свое плавание. Нина с ребенком ютилась где придется, переезжая из одной съемной лачуги в другую. Именно тогда Ярл Брум нашел их впервые.

Ей бы поспать, спина болит и рана в боку все ещё дает о себе знать. Нина знает, для Каза это не аргумент. Значит, вот-вот ей придется вставать, отвлекать Инеж на что-нибудь неотложно важное, и отправляться слушать чужие вопли. Добро бы, этот пленник оказался тихим и раскололся сразу, не вынуждая её или Каза применять иные методы убеждения.

— Мне даже интересно, кого эти остолопы сумели поймать, — нарочито весело произносит она. — Ты не могла бы проведать Матти? Как он там, лег спать или все ещё мучает играми Малену? Мне кажется, я наверх сейчас не дойду. Устала...

Если Инеж и удивлена этой просьбе, то не показывает этого, только кивает и отходит к лестнице. Нина почти никогда не просит о подобном и, возможно, это кажется странным, зато точно отвлечет Инеж.

А ей, Нине, пора работать.

* * *

Открывшийся вид заставляет присвистнуть даже Каза.

— О да, — после продолжительной паузы констатирует он. — Господин Ван-Эк даже не подозревал, кого взрастил… Не уверен, испытал бы он отцовскую гордость, но прилив родства почувствовал бы точно.

Уайлен вжимает голову в плечи и пытается слиться со стеной.

Привязанный к стулу пленник зло сверкает глазами из-под густой завесы светлых волос, но даже не дергается. Да едва ли бы он смог когда-нибудь. В смысле дернуться.

Есть такой старинный способ, чтобы клопы не заползали в кровать, ставить её ножки в тазики с водой. Каз не уверен, пробовал ли кто-нибудь доселе заливать в эти тазики застывающую прозрачную смолу и погружать туда чужие ноги… Кисти рук пленного скрываются в весело раскрашенных банках из-под краски с тем же, как Каз подозревает, содержимым. В целом, выглядит это зрелище весьма эффектно!

Джаспер явно неплохо изучил быт и возможности равкианских гришей. Фабрикаторы прочники вроде него самого могут подчинять себе только твердые структуры, им недоступно управлять более пластичными веществами с той точностью, с какой орудуют те же алкемы. И все же на прочников бесполезно надевать кандалы, если над ними предварительно не поколдовал его коллега. Кандалов у воронов не водилось в принципе, а в доме купчика, скорее всего, не водилось даже хорошей веревки, поэтому Джаспер и Уайлен явно экспериментировали в вольном стиле.

Каз позволяет самодовольной улыбке проскользнуть по своему лицу, чтобы пленник понял, в чьих он руках теперь, прежде чем подцепить Уайлена тростью за локоть и выдернуть обратно в коридор.

— Дай угадаю, ты даже не помнишь, что ты туда намешал?

— И вовсе нет! — надувшийся Уайлен мотает головой. — Я в таком состоянии не стал бы ничего мешать! Это уже готовый состав был, я просто про него в тот момент вспомнил, потому что Джас сказал, что веревка не поможет!

— Ну и? — Каз одаривает его скептическим взглядом. — Ты сможешь его оттуда вытащить?

— Ну… — Уайлен задумчиво запускает пальцы в густую шевелюру. — В принципе, да! Чуть-чуть нагреть, и все вновь станет пластичным! Это же равкианский материал, пластификатор, Джаспер укра… привез из Равки состав и пропорции. Я попробовал воспроизвести в домашних условиях, ну и… вот.

— Великолепно, — Каз даже не шутит. — Ладно, хватит трястись как осиновый лист, купчик! Главное, ты ему рот не заклеил — значит, толк будет. Джас, вот и ты, поди сюда!

В самом деле, вполне возможно, что свободные руки равкианцу уже не понадобятся.

Они возвращаются в мастерскую все вместе. Каз делает знак Джасперу, чтобы тот снял кляп и придвигает поближе к пленнику второй стул. И ставит третий прямо перед ним.

Душевные беседы намного лучше получаются, когда собеседники сидят в теплой доверительной атмосфере, даже если кто-то из них сидит, скажем так, вынужденно. У Уайлена в мастерской достаточно тепло.

— Итак, Данил Плавиков, я полагаю? — по-светски непринужденно интересуется Каз, усаживаясь напротив.

Пленник все еще не шевелится и ничего не говорит.

— Дай ему воды, Джас,

Каз лениво откидывается на спинку стула и качает ногой, пока Джаспер без особых церемоний запрокидывает их новому знакомому голову и дает несколько глотков воды.

— А теперь попробуем ещё раз, — Каз кивает, и Джаспер отходит. — Обойдемся без лишних сантиментов. Для справки, этот состав со временем отвердевает все больше, а ещё очень надежно фиксирует все, что в него попадает. Думаю, ещё день, и функциональность конечностей восстановить уже не удастся.

Вот оно, пленник впервые беспокойно вздрагивает и поднимает голову.

— Гниение, сепсис, ампутация, — спокойно перечисляет Каз. — Впрочем, вам и без меня это известно. Не будем вдаваться в малоаппетитные подробности. Итак, мистер Плавиков, верно?

— Да! — выплевывает пленник.

— Премного рад знакомству, — Каз смотрит на него поверх сложенных домиком пальцев. — Так и кто же нанял вас убить меня, мистер Плавиков?

— Я его не знаю, — тот пожимает плечами. — Он нанял меня через земенского посредника. Я взял заказ. Но не на вас.

— На кого?

— Девчонка, сулийский капитан. И второй, тоже сулиец. Четыре миллиона крюге на дороге не валяются, знаете ли!

— Охотно верю, — Каз понимающе кивает, даже чересчур понимающе. — Однако мой друг поведал, что той ночью ему удалось повидать ваш хладный труп.

— Притворяться трупом я умею, — усмехается Плавиков. — Не раз приходилось!

Казу даже Нина не требуется, чтобы понять: фабрикатор лжет как дышит. Впрочем, сейчас это и не особенно важно.

— Четыре миллиона крюге за девчонку-капитана, мелковато, — равнодушно роняет он. — Я бы дал как минимум шесть. Поставил бы, вернее. На неё.

Пленник замирает настороженно. Каз наблюдает, как тот прикусывает губу и бегает глазами по двери: умная крыса, чувствует, когда ей вот-вот подпалят хвост.

— Действительно, что взять с обычного убийцы, кроме его головы, — продолжает Каз, не дождавшись ответа. — Однако я не люблю убивать то, что можно продать. Итак, мистер Плавиков, не поведаете ли, чем вы так провинились перед одной влиятельной равкианской вдовой? Думаю, мы оба понимаем, о ком идет речь.

Плавиков вздрагивает и впервые маска бахвальского бесстрашия трескается и осыпается мелким крошевом. Он кривится не то от бешенства, не то от страха, или же в их причудливом смешении, Казу это, по правде говоря, неинтересно.

В дверь аккуратно стучат.

— Джас, Уайлен, выйдите! — приказывает он. — Нина заходи,

Все повинуются беспрекословно.

Бледная Нина степенно проходит мимо, намеренно задевая Каза бедром по плечу, и грациозно опускается на стул возле пленника.

— Вау, а в фантазии им и впрямь не откажешь! — восхищенно тянет она и пробегается пальцами по тонкой жести.

— Я никогда в них не сомневался, — с оттенком превосходства отзывается Каз. — Кстати, познакомься. Наш несостоявшийся корабельный убийца. Данил Плавиков — твой соотечественник, почти родственная душа: ваша общая родина не особенно вам рада.

— О-о-о, какая птичка к нам залетела, — Нина приподнимает брови. — Должна тебя разочаровать, Каз, на моей родине его в отличие от меня очень ждут. Трибунал и расстрел.

— Расстрел прочнику? Оригинально, — Каз откидывается на спинку стула. — Хотя кажется, я знаю того, кто им не удовлетворится… Мистер Плавиков, у вас есть только один шанс убедить меня не отправлять вас в Равку немедленно. Скажите, зачем вас разыскивает Женя Сафина?

Нина ласково опускает руку на предплечье пленного и перекрещивает пальцы свободной руки.

— Если будет сопротивляться, не жалей, — равнодушно бросает Каз. — Ну так что?

— Я… — фабрикатор морщится, кусает себя за язык, зажмуривается, пытаясь совладать с собственным сердцем и языком. — Ничего… тебе… не скажу!

— Нина?

— Тебе не понравится то, что будет дальше, милый, — Нина чарующе улыбается. — Как насчет небольшого приступа, после которого ты уже никогда не будешь прежним? Или вдруг ты окажешься слишком впечатлительным и тебе откажет дыхательная система? Не до конца. Это будет мучительная смерть. Очень и очень долгая.

— Или я раздроблю твои руки в мелкое месиво из осколков костей, которое не соберет ни один корпориал, — тихо и очень отчетливо произносит Каз. — Я не прощаю ошибок. А ты ошибся, когда взял заказ на моего человека и неосмотрительно оставил меня в живых.

— Значит, правду люди говорят? — Данил презрительно дергает губой. — Девка-капитан работает на тебя? Зря ты полез на работорговцев, Бреккер. Думаешь, сможешь сокрушить эту империю?

— Уже сокрушил, — Каз наклоняется ближе. — Мне не по нраву слишком дешевая рабочая сила, губительно воздействует на экономику. Так что насчет госпожи Сафиной? Сам скажешь или мне помочь?..

— Я знаю её грязные тайны! — выплевывает пленник, стоит Нине крепче сжать пальцы. — Знаю, кто она! Знаю, как разоблачить эту рыжую шлюху! Не смотрите, что у неё когда-то было милое личико, она — сам дьявол! Позор нашей страны! Гребаная су…

Хлесткая пощечина прерывает его горячечную тираду. Нина столь разгневанна, что неосознанно сжимает пальцы, и пленник начинает заходиться в судорожном кашле не в силах набрать воздуха в легкие.

— Нина... — строго окликает её Каз. — Нина!

Удар трости кажется почти легким, но Нина все равно ойкает и тянется к ушибленному локтю, отпуская Плавикова судорожно втягивать слегка затхлый и пропитанный химическими ароматами воздух мастерской.

— И чем же тебе не мила эта всеми уважаемая дама? — как ни в чем ни бывало осведомляется Каз, кидая грозный взгляд на Нину. — Говори!

— Она убила законного короля! — осипшим голосом хрипит пленник. — Она — гриш, измазавшийся в скверне, её руки по локоть в крови.

— Ну, это едва ли назовешь чем-то выдающимся, — скучающе отзывается Каз, разминая пальцы в черной перчатке.

— Хотите знать, что она сделала? — Данил усмехается злобно, с язвительной горечью. — Она искалечила мою мать и ещё нескольких гришей-сердцебитов, а затем выбросила на помойку, когда эксперимент не удался! И её муж… он начал это. О, среди его архивов была масса занятных книжиц! Сафина продолжила его дело, собирала записи своего учителя, чтобы продолжать опыты со скверной! Не догадываетесь, о ком я говорю?

— Дарклинг, — холодно роняет Каз, и тени по углам комнаты словно сгущаются на мгновение.

— Верно, — Данил скалится в радостной безумной улыбке. — Она многому у него научилась, у своего господина… Многих убила по его указке. А быть может, до сих пор убивает…

— Довольно! — Нина резко встает. — Я не буду это слушать!

— Сядь на место, — Каз не повышает тона, но Нина мгновенно осекается. — Ты будешь слушать так же, как и я. И, будь добра, верни на место руку.

Нина плотно сжимает губы, но слушается. Если бы она могла на самом деле метать взглядом молнии, от Плавикова не осталось бы и горстки пепла.

— Так и что же Сафина сделала твоей матери?

— Она была безутешна, когда погиб Костюк. И захотела вернуть его к жизни, — Плавиков вдруг перестает корчить из себя безумца, и говорит сухо, кратко, почти искренне. — Ходил слух, что одна гриш под паремом могла воскрешать мертвых. Сафина обещала моей матери противоядие, если та согласится попробовать провести ритуал. Это почти убило её! Она стала калекой, отдала свою жизнь и здоровье! А что она и другие получили взамен? Плевок в лицо, жалкие гроши и полное забвение! Ошибки сильных не должны существовать, их надлежит забыть и уничтожить!

Каз бросает быстрый взгляд на Нину. Та бледна как смерть, вместо губ тоненькая ниточка, а в глазах неверие и злость, но не ярость. Она стабильна.

— Так что Сафиной есть чего бояться, я знаю слишком много того, что она не хотела бы выдавать, — Данил смотрит на Каза прямо. — И вот, я продаю тебе её секреты в обмен на свою жизнь! Достойная валюта, Бреккер?

— И все же в бегах именно ты, а не Сафина, — задумчиво отзывается Каз. — Нет, есть что-то ещё, зачем ты нужен ей. Если бы дело было только в компромате, она бы тебя просто заказала.

Нина возмущенно вскидывается, но Каз не обращает на нее внимания. Он знает, как действует Женя Сафина. Изящно, вкрадчиво, по-женски, предпочитая лишний раз не пачкать рук. Зачем? Когда у неё есть надежный исполнитель, руки которого, по слухам, — это кровавые когти демона.

Если бы Сафина хотела, чтобы Каз организовал устранение Плавикова, то сказала бы прямо. Однако она хочет поквитаться за что-то с ним лично. Уж точно не за обливание грязью её имени.

Воистину про Сафину ходит столько слухов, что даже Каз мог бы позавидовать. Она — женское воплощение Дарклинга, рыжая ведьма, волькра, принявшая человеческий облик, но не сумевшая скрыть своего уродства. Она истребляет несогласных с властью, уничтожая целые города, проводит массовые расстрелы, а трон давно занимает скроенный ей двойник Ланцова, пока настоящий давно уже сгнил в могиле, уморенный ещё Дарклингом.

Нет, пожалуй, самая занимательная история из уст двух равкианских пьянчуг, которую Казу доводилось слышать, сводилась к тому, что Сафина — незаконная дочь Дарклинга и кровная сестра Ланцова, с которой тот состоит в греховной связи. Или оба состояли? Каз не распознал, равкианский он понимал постольку-поскольку. Историю он тогда не дослушал: из паба вернулись Джаспер и Ланцов с провизией, и они вновь тронулись в путь по пыльным длинным равкианским дорогам. Однако Каз еще долго хмыкал и усмехался каким-то своим мыслям, удивляя спутников удивительно хорошим настроением.

Фантазия у рассказчиков была богатая, а денег в карманах не водилось сроду. Пара лишних вещиц, подложенных в их карманы, должны были вскоре лишить их и свободы. И, вероятно, повинны были бы в этом опять же чересчур длинные языки. Но никак не женщина, железной рукой держащая страну в относительном порядке и пытающаяся вернуть ей былое могущество, ну или хотя бы наладить работу внутренних структур. После гражданской войны все, что осталось у Равки неразваленным, это великолепно организованная система внешней разведки да неплохой флот. Остальное оставляло желать лучшего.

С Сафиной Каз сошелся на финансовых не то чтобы аферах, но весьма хитроумных махинациях. Они оба пытались провернуть на международной керчийской бирже довольно прибыльные схемы, но обоим не хватало возможностей. Казу не хватало статуса, приходилось искать надежных посредников. Сафина хуже знала керчийские законы и, как государственное лицо, не могла выступать от собственного имени. Так что Каз был совсем не против самому стать посредником за хороший процент. Ему доставляло особое удовольствие опережать своих же соотечественников и находить все более и более выгодные варианты. К тому же, работа с Сафиной давала весьма чувствительную подпитку и прочим его начинаниям.

Нет, как минимум Плавиков ей зачем-то нужен. Выбить какие-то сведения, возможно? Отомстить? Это вряд ли. У Сафиной нет близких людей, а к смерти её мужа Плавиков все же никакого отношения не имеет. По крайней мере, по сведениям самого Каза.

— За что он приговорен? — интересуется Каз у Нины.

— Шпионаж, передача за границу Равки секретных сведений и разработок, убийства, диверсии — список большой, — пожимает плечами та.

— И все во имя своей бедной матери? Как трогательно!

Данил зло косится в сторону Нины, но молчит.

— Подозреваю, что всю свою деятельность мистер Плавиков начал задолго до того печального обстоятельства, о котором он нам поведал, — иронично произносит Каз. — Чем же вам так родина не угодила?

— Родина, ха! — презрительно выплевывает Данил. — Что это за родина, где у власти тираны, последователи прислужника тьмы? Где нет свободы, где ограничивают каждый шаг, где скверной пропитан даже король! Это больше не моя родина!

— А раньше, когда прислужник тьмы был у власти, значит, все нравилось? Значит, была родина тогда, да? Трусливый щенок! — выдыхает Нина. — Многие положили жизни, чтобы такие, как ты, продолжали жить в безопасности, даже когда Дарклинг пал! Пусть он был ужасен в конце своего правления, но он позволил тебе, сволочь, родиться и вырасти, не будучи сожженным заживо!

— Это другое! — Данил вскидывается на стуле, даже забыв про то, что он скован. — Тогда у нас не было выбора! Мы не понимали!

— Довольно, — обрывает их Каз. — Политические споры мне неинтересны. Женя Сафина ищет тебя, Данил Плавиков. Что скажешь, мне стоит отдать тебя в её руки? Быть может, вы мило поболтаете и разойдетесь восвояси?

По лицу пленного можно со всей уверенностью сказать, что в такой расклад он поверит, только если все Истинноморе полностью покроется льдом. То есть никогда.

— У тебя есть двенадцать часов на раздумья, — роняет Каз и поднимается на ноги. — Если ответ мне не понравится, то отдам тебя Сафиной лично.

— А…

— Сумеешь заинтересовать, проживешь чуть подольше, — Каз оглядывается уже от двери. — Пойдем, Нина!

Нина брезгливо отстраняется от пленника и с отвращением вытирает ладонь о брючину. И быстро следует за Казом, вся кипя от возмущения.

— Что ты так горячишься, Зеник? — спрашивает её Каз, когда они оказываются вне зоны слышимости плененного равкианца.

— Разве ты не слышал? Он… он… — Нина не находит слов и лишь беспомощно всплескивает руками. — Он предатель! Двуличный подлец, продавший свою страну!

— Позволю себе заметить, что среди нас двоих лишь один равкианский гриш, который шпионит на керчийского афериста, в том числе и в собственной стране, — иронично вставляет Каз. — А ранее прославился тем, что дезертировал прямо со своего боевого задания.

— Это другое! — восклицает она и осекается.

Каз насмешливо изгибает губы. Возмущенная Зеник его искренне забавляет.

— Но я не продаю тебе секреты своей страны, — отрезает Нина. — И не поливаю её лживой грязью через слово!

— Так вот что тебя взбесило? — Каз неторопливо шагает по коридору, помахивая тростью. — Его словоблудие? Оно утомляет, не спорю. Если захочешь, можешь потом завязать ему язык узлом.

— Он убийца!

— И весьма криворукий к тому же, в отличие от нас с тобой. Но если он чем-то ценен для Сафиной, я хочу знать, чем именно. Он умелый фабрикатор?

— Довольно-таки, — Нина пожимает плечами. — Я слышала, что Костюк ценил его. Должен неплохо разбираться в механизмах.

— И в проектах Костюка, я так полагаю, — мрачно произносит Каз. — Но у него было много учеников. Полагаю, Плавиков располагает какой-то информацией, либо действительно компрометирующей, либо полезной… Хорошо бы найти его мать или хотя бы информацию о ней.

— Ты веришь ему? Насчет Жени Сафиной? — неуверенно спрашивает Нина. — Каз?..

— И да, и нет. Возможно, что-то подобное и могло случиться, но думаю, оно было крайне далеко от версии Плавикова, — Каз задумчиво прокручивает в пальцах трость. — Сафина несомненно горевала по мужу, но эксперименты с паремом лишь ради крайне ненадежного результата… — сомнительно.

А вот ради разработки противоядия от парема — уже теплее. Каз хмыкает своим мыслям. Ради такого людей не жалко. Они работают во благо науки и во имя многих потенциально спасенных жизней. Красивые цели оправдывают любые средства.

Нина не выглядит утешенной, она злится по-прежнему. Впрочем, её заботит уже другой вопрос.

— Я... я не могу ненавидеть его... Он причинил людям столько зла, но только благодаря ему я и выжила. Знаешь, я выросла в детском доме. Другие дети издевались надо мной, иногда даже слишком жестоко. А затем жестокой стала я, когда поняла, что могу причинять им боль на расстоянии. Потом приехали гриши. Видимо, кто-то из воспитателей написал в Малый Дворец. Это было как внезапно попасть в сказку! Волшебно, потрясающе...

— Дарклинга можно любить, можно ненавидеть, ему это уже безразлично, поверь, — отзывается Каз и задумчиво смотрит на картину с каким-то древним Ван-Эком. — Истории тоже будет плевать. Пара веков, и никто не вспомнит, каким он был человеком на самом деле. Вспомнят лишь, что он сделал для страны и для людей. И то, если повезет. А может будет модно порочить его имя и говорить, что ненавидишь его, даже не интересуясь подробностями. Так поступают люди. Если ты не страдала при нем, это не твоя вина, это просто факт и данность. Не трать силы на ненависть к мертвым, ненавидь живых, это полезнее.

— Он держал страну даже после создания Каньона, он не дал ей развалиться, даже когда, казалось, этого было не избежать. Я восхищалась им, — Нина вздыхает. — Иногда спрашиваю себя, не было бы ли лучше, если бы святая Алина никогда не появлялась? Тогда бы он не потерял рассудка, не затеял восстание, он был бы с нами, вел нас вперед, как и раньше. Может, это было бы лучше для нас? Предательница ли я после этого, Каз?

— Он был сильным лидером, я тоже восхищался им в свое время, — признает Каз. — Я даже видел его однажды. Он приезжал в Керчию в составе равкианского посольства. Я тогда был ещё совсем мальчишкой, только прижился на улицах. Тогда он казался чем-то вечным, человеком, который никогда не дрогнет. А через несколько лет его сокрушила какая-то девчонка-святая… Чем не ирония? Впрочем, ты зря горюешь. Возможно, святая Алина лишь ускорила неизбежное, он ведь уже начал сходить с ума в конце?

— Нормальным его было не назвать, — Нина идет тяжело, она действительно устала. Она охотно взяла бы Каза под руку, не будь он… ну, собственно Казом.

Каз негромко смеется.

— Что?

— Удивительно, как легко можно самому разрушить труд всей своей жизни, стоит лишь немного пойти на поводу у собственных чувств и амбиций. Разве это не забавно, Зеник?

— Не особо, — угрюмо отзывается она. — Надеюсь, ты не последуешь по его стопам?

Каз неопределенно дергает плечом, но ничего не говорит. Ответа на этот вопрос у него нет.

Примечания:

Иллюстрация к главе: https://fanfics.me/fanart55512

---

Нина с удовольствием падает в кресло и мурчит точно довольная кошка, нашедшая уютное гнездо. Каз смотрит на неё с усмешкой и тянется за пальто.

— Уже уходишь?

Каз пожимает плечами и поочередно вставляет руки в рукава.

— Повезло тебе! — хмыкает Нина, и когда Каз вопросительно оглядывается в её сторону, поясняет: — Ну, что в Керчии такой холодный климат даже в преддверии лета. Не представляю, что ты делаешь, когда на улице жара!

— Не выхожу на улицу, разумеется, — в тон ей откликается Каз. — Разве ты не знала, демонам губителен солнечный свет!

— А я слышала, что у них глаза с вертикальным зрачком, когтистые лапы, заостренные уши и красные волосы в...

— На твоем месте я бы не увлекался так демонологией, — прерывает её Каз. Пожалуй, даже чересчур поспешно.

Он помнит эту байку и определенно не намерен позволять Зеник отпускать фривольные шуточки в свой адрес.

— А то что? — Нина весело щурит глаза. Она немного повеселела после допроса пленного, и теперь активно работает над своим настроением за счет его нервов.

— Ты знаешь, что я за демон, — Каз с едва заметной грустью смотрит на неё, и Нина отвечает печальной улыбкой, кивая и отступая беспрекословно.

Их объединяет слишком много тайн, слишком много крови и боли, слишком много слёз. Нина знает о нем чересчур много, он предпочел бы, чтобы она знала куда меньше. Для её же безопасности. Каз не хотел бы, чтобы случай с Инеж повторился и здесь. Бесполезно обманываться, что все по-прежнему наивно верят, что монстру Грязные Руки никто не дорог и не нужен. По меньшей мере, ему кто-то выгоден. А значит, это будут проверять, провоцировать, стараться разъярить, сорвать на эмоции. Каз к этому готов каждую секунду.

Он живет демонстративно напоказ, не привязываясь ни к чему и легко отпуская все, что находится в его руках. Никто не видит его истинных дел, и только в этом его сила. Сколько шпионов не следуй за ним, сколько людей не ройся в его вещах (не у одной Инеж есть такой искус), его задача жить так, чтобы никто не мог понять, что он будет делать дальше, какой шаг предпримет.

Только тогда они все выживут.

И, возможно, даже будут жить хорошо. До тех пор, пока его сил хватает, чтобы держать все под жестким неотступным контролем. У них есть время, пока он ещё молод, и у него есть время добиться чего-то, возвыситься, чтобы обеспечить себе и всем приближенным надежный тыл. Однако если его, Каза, что-то выведет из строя, то хорошая жизнь закончится в одночасье. Это понимают и Джаспер, и Нина, и поэтому Каз в них уверен. Они — отбросы, они — вороны, они кое-что знают про взаимную выгоду и хорошую сделку.

Уайлен и Инеж более наивны. Они воспринимают все искренней и эмоциональней, и Каз не может их за то судить. К хорошей жизни быстро привыкают. Уайлен не успел понять законов улиц, и дай Гезен уже никогда их не поймет, он нужен Казу на своем месте.

Инеж… случай и вовсе особый. Каз сам не понимает, когда начал жалеть её и ограждать от тех жестоких законов, в которые поначалу заставил окунуться с головой. Он отпустил её, вытолкнул куда-то в небеса, на высоту, до которой и сам не мечтал бы подняться. Шутка ли, известнейший капитан Равки, с которой раскланивается сам король? Даже в Керчии она не так почитаема, как там, среди равкианских кумушек, не чаявших увидеть своих детей живыми. Девушка — фурия, девушка — легенда. Талахаси, освободительница… Ещё немного, и почти новая святая...

Если только Каз не помешает этому, решительно и беспощадно. Равкианцам довольно того пантеона, который у них уже есть. Инеж — земная женщина, не обладающая никакой магией, кроме той, которая порой заставляет его отступать перед ней и покоряться её спокойному глубокому взгляду. Инеж не подойдет роль святой.

Разве что его личной…

— Уже уходишь? — окликает его Уайлен, прислонившийся к дверному косяку черного хода. Каз поворачивает к нему голову.

— А тебе есть что сказать мне, купчик?

— Думаю, что есть, — Уайлен кивает. — Пойдем, провожу тебя. Поговорим по дороге?

— Вспомнил компоненты своего равкианского варева? — иронично интересуется Каз. — Ну, пойдем.

Вести Уайлена в Бочку — дело совершенно гиблое и безнадежное, поэтому Каз неторопливо следует по вымощенной улице вниз, спускаясь к каналу. Серая вода тускло плещется, зажатая среди каменных плит. Каз облокачивается на перила и внимательно вглядывается в мутные темные вихри, морщась, когда ветер бросает ему в глаза прядь волос.

Уайлен рядом прислоняется спиной к перилам и тяжело вздыхает.

— В Хеллгейт кто-то сливает все мои дела. Информацию подтвердили.

— Хорошо, — равнодушно отзывается Каз. — Непроверенные подозрения куда неприятнее. С проверенными уже можно работать.

Рыжее пятно мелькает где-то на периферии бокового зрения, сливается с рыжими бликами фонарей, и Каз раздраженно щурится. Уайлен вздыхает ещё раз, особенно душераздирающе.

— И всё? Не будет: как ты это допустил? Ты меня подвел, ты все провалил и все прочее в том же духе? Что ты там обычно высказываешь Джасперу…

— Осторожнее, купчик, — предупреждает Каз. — Не заходи на ту территорию, где не ориентируешься. Что касается Хеллгейта, это было бы ожидаемо. Как только твой отец перестал трястись от холода и кандалов на руках, то у него оказалось весьма много свободного времени.

— Он не успокоится?

— Вряд ли, — Каз качает головой. — Я бы не успокоился. Он достаточно умен, чтобы пользоваться теми благами, которые под рукой, и не попадаться.

— Не нужно было мне проявлять жалость, да?

— Для таких как ты — это естественно, — откликается Каз. — Хочешь, он повесится в течение месяца?

Уайлен издает такой звук, будто чем-то подавился, и резко мотает головой. Каз усмехается краешком рта.

— Такая ответственность пугает, да. Но мой тебе совет, не ведись на прописные истины о сыновнем почтении. Чем больше жалости проявишь, тем больнее будет.

— Знаю, — Уайлен с досадой закусывает губу. — Он все ещё может завести дело прямо из тюрьмы, подать иск о моей неполноценности...

— Это вряд ли.

— Мне скоро перестанут доверять, — Уайлен кривит губы в слабом подобии усмешки. — Карл Наас уже намекал мне, что у меня осталось лишь несколько лет, чтобы приобрести необходимый статус.

— Что это значит?

— Ты же знаешь, как говорят в Керчии, Гезен объединяет не сердца, но руки, чтобы двое...

— Смогли устоять в шторм, — доканчивает за него Каз. — Я знаю эту поговорку, и что?

— Мне придется или проявить недюжинный талант дельца, или начать должным укреплять свой статус, чтобы эти люди пустили меня дальше, чтобы мою компанию не вытолкнули с рынка, а продолжали сотрудничество…

Карл Наас смотрел не без снисходительной жалости и рассеянно теребил край нагрудного платка. Уайлен, стоя напротив него, задумчиво рассуждал, как господину Наасу ещё удается улыбаться при таком количестве морщин на высохшем лице.

— Знаете, время так быстро течет, Уайлен… Помню вас ещё мальчиком, прячущимся за спиной отца, и вот уже вы передо мной — красивый умный юноша, готовый заключать сделки и составлять торговые договора, — Карл Наас сделал паузу и неожиданно тепло добавил. — У вас, кстати, неплохо получается. За последние пару лет вы подняли компанию отца на неплохой уровень. Не тот, что был прежде, конечно, но после такой истории её акции и так упали ниже некуда...

— Спасибо, господин Наас, — коротко отозвался Уайлен.

— Вы выросли, Уайлен, — продолжил тот. — Сколько вам сейчас? Почти двадцать?

— Исполнилось в прошлом месяце.

Карл Наас удовлетворенно кивнул.

— Ещё немного, и вы войдете в подходящий возраст. Отнеситесь к поступающим предложениям с должной тщательностью в выборе, но и с должным уважением. Ни к чему портить отношения с уважаемыми людьми.

— К чему вы клоните? — Уайлен нахмурился.

Карл Наас вздохнул и укоризненно посмотрел на него. Уайлен выпрямился и смело встретил его взгляд. Прошли те первые года, когда шестнадцатилетний мальчишка, на руках которого неожиданно оказалось слишком много, с ужасом оглядывался вокруг и смотрел в рот старому другу отца, вдруг вступившемуся за него и ставшему для него наставником в этом мире цифр и интриг. Уайлен до сих пор был искренне благодарен ему, но уже мог спокойно принять тот факт, что у господина Нааса были свои расчеты на Уайлена и состояние Ван-Эков. Со временем Уайлен даже перестал этого бояться, лишь привычно держал в памяти, как неприятную, но важную деталь контракта, который необязательно выполнять. Каз учил признавать лишь взаимную выгоду и заключать хорошие сделки, и Уайлен не собирался отступать от его заветов.

— Вы знаете, что такое брак в глазах Гезена? — господин Наас всегда отличался достаточной прямотой суждений. — Это надежное соглашение. По легенде, когда Гезен ещё ходил по этой земле, он встретил мужчину и женщину, ловящих рыбу каждый в своей лодке. У мужчины была сила и гарпун в руках, а у женщины — внимательность и тонкий расчет. Однако по одиночке улов их был скуден. Они не обращали внимания друг на друга, так как сердца их были заняты. Гезен увидел это и нахмурился. Он взял их за руки и подвел друг к другу, а затем предложил пожать друг другу руки. И так был заключен первый брак. Гезен показал, что теперь они могут объединить свои лодки и улов, и людям это понравилось. Уходя, он завещал, что смысл брака в том, чтобы люди объединяли свои возможности и передавали их тому дитя, что было рождено в этом союзе.

— Красивая притча, — бесстрастно отозвался Уайлен.

— Гезен объединяет руки, а не сердца, — настойчиво повторил господин Наас. — Понимаете меня, Уайлен? Это гарантия вашей надежности, это ваш статус. Вы вот-вот перешагнете грань юности и шагнете навстречу зрелости, скоро вы станете отдельной единицей в этом мире. Я ввел вас в торговую гильдию, но удерживаться в ней вам придется самому. Слабые уходят быстро. Вы либо сможете предложить нечто, что затмит иных конкурентов, либо подтвердите свою надежность иными способами.

— Заключив брак? — хрипло переспросил Уайлен.

— Например, — Карл Наас кивнул. — В нашем мире это хороший способ удержаться на плаву. Подумайте, Уайлен. Моя племянница, Эсме, спрашивала о вас, она хорошая девушка, молчаливая и неглупая. Она не единственная, но будьте аккуратны в выборе: глупая избранница принесет вам беду.

— Слишком умная — тоже, — отозвался Уайлен. — Что будет, если я не захочу брака вовсе?

— Поначалу ничего, — Карл Наас развел руками. — Однако спустя некоторое время вы, друг мой, начнете ощущать, что вас не подпускают к серьезным делам и крупным сделкам. Вам станет ощутимо недоставать статуса, и скорее всего без вливаний капитала компания вновь пойдет ко дну. Мне бы этого не хотелось.

Уайлен сжал челюсти, лицо его стало жестким и сумрачным. Карл Наас заметил это и лишь вздохнул. Для него с некоторых пор не было секретом, что за юноша частенько появляется в доме юного Ван-Эка, хоть о личности его пока так и не удалось ничего узнать. Ничего предосудительного в том господин Наас не видел, однако и приятного для себя тоже не находил. Уайлену требовался надежный пригляд, и лучше женский. Эсме бы справилась с этой задачей как никто другой. Уайлен должен бы быть ей благодарен за столь явный интерес: про него и так ходило немало неприятных слухов навроде того, что он тесно связан с бандами Каттердама и различными аферами.

Вряд ли это когда-либо являлось правдой. Едва ли робкий пугливый Уайлен Ван Эк стал бы проворачивать что-то подобное, это и представить смешно. У Уайлена всегда было все написано на лице, он не умел хитрить. Правду говорил Ян, этому юноше бы родиться в семье попроще и стать художником со свободной душой. Он не подходил на роль бизнесмена. Однако если его правильно наставлять...

— Я понял вас, господин Наас, — в голосе Уайлена читалось лишь упрямство и ни капли почтения и смиренности. Все-таки было в нем что-то и от отца, жаль не в области бизнеса.

Каз нетерпеливо барабанит пальцами по перилам моста. Вечерний теплый воздух предвещает наступление первой жары. В Керчию она всегда приходит внезапно, окутывает остров липким удушающим облаком, пробирается под одежду и душит не хуже петли на горле.

— И что ты хочешь от меня? — спрашивает он, когда Уайлен замолкает.

— Тебе вряд ли захочется получить шпионку в моем доме, — неожиданно цинично произносит тот. — А её обязательно попытаются подсунуть. У меня и так хватает соглядатаев.

— Привыкай, — откликается Каз и морщится, переступив с ноги на ногу. — Но чужой человек рядом тебе и впрямь не нужен.

— Я тут нанял юристов, — сумрачно произносит Уайлен. — И знаешь, что они мне накопали? В случае моей смерти отец сможет прямо из тюрьмы оспорить любое мое завещание, даже если я оставлю всё Элис и брату. Он не признает его своей кровью, а скажет, что это ребенок Бажана, которого Элис нагуляла вне брака. Джасперу же я и вовсе не могу передать ничего, кроме каких-то личных средств.

— Ты слишком пессимистично смотришь на жизнь, — Каз поворачивает к нему бледное лицо. Глаза лихорадочно блестят, а голос кажется даже более хриплым, чем обычно. — Тебе едва двадцать минуло, чтобы уже думать о смерти.

— Если меня не будет в живых, — Уайлен сжимает кулак, подносит к лицу и медленно разжимает пальцы. — Тогда все, что перешло ко мне, вернется обратно к отцу! И тогда он сможет выкупить себе путь на свободу.

— Руки у него коротки убивать тебя, — Каз кажется невозмутимым, но на лице играют желваки. — Но прекратить его переписку пока невозможно, это правда. У нас слишком мало власти. Он напрямую обратился к совету, и ему дали это право, оно все ещё неприкосновенно. Впрочем, денег у него по-прежнему нет.

— Я бы хотел связать ему руки чем-нибудь попрочнее, чем их отсутствие, — Уайлен откидывается спиной на перила. — Вообще кто сказал, что брак дает на что-либо гарантии? Отцу ничего не стоило избавиться от моей матери и от меня.

— Считается, что такие союзы более долговечны и прочны за счет возможности оставить потомство, — сдержанно отзывается Каз.

Кто бы знал, как его раздражает эта тема. Все это — прерогатива чистеньких, жирных и никогда не нуждавшихся купцов. В Бочке нет такого понятия, как долговременный союз, и проблемами наследства никто не заморачивался никогда.

— Не волнуйся, купчик, если ты умрешь, я приберу к рукам все твое имущество, и надеюсь, твоя душа на том свете уже будет спокойна!

Уайлен смеется искренне, запрокидывая голову и обнажая зубы. Каз ухмыляется в ответ.

— Лучше скажи, что с аппаратом? — произносит он. — Он должен быть готов не позже конца лета.

— Через пару недель попробуем пробный полет, — Уайлен кивает. — Понимаешь теперь, почему я беспокоюсь о завещании? Райт рассказывал, что в последний раз сломал обе ноги. Повезло, что там в Новом Земе нашелся корпориал, готовый помочь.

— Действительно повезло, — покладисто соглашается Каз.

Благо у Зеник хватает друзей по несчастью во всех странах: не все гриши пришлись ко двору при новой власти, а денег на жизнь им не хватает практически всегда.

Виски жмет, и голова кажется пустой и тяжелой, точно отлита из чугуна. Каз усилием воли заставляет себя собраться. Точно, он же почти не спал в эту ночь. Он заставлял себя отворачиваться от двери в спальню и продолжал работать: разбирать бумаги, считать, ставить подписи и делать ещё массу важных и бесполезных вещей, но когда он все же вставал размять ноги, не мог отказаться от искушения. Подходил к двери и замирал на пороге, разглядывая тонкое запястье, свесившееся с кровати, и темную массу волос на светлом пятне подушки. И тогда внутри что-то начинало трепетать, и он вспоминал, как близка к нему была Инеж там, у Хелен. Воспоминания не несли того страха, что настигал в реальности, они напротив, грели, искушали образами, заставляли отворачиваться, закусывать кулак и прислоняться лбом к холодному стеклу окна. Ему все ещё не верилось, что это происходило с ними на самом деле.

Уснул он хорошо если на час, когда уже начало светать. А затем его разбудила Инеж...

— Невероятно, — хмыкает Уайлен. — Ты улыбаешься? Уже предвкушаешь, как я разобьюсь, упав с небес?

— Разумеется, — откликается Каз. — А ты как думал?

На самом деле он борется с желанием прикрыть глаза, хотя бы на секундочку. И наконец избавиться от Уайлена. Возможно даже радикальным способом, благо канал неглубокий.

— Раз уж ты выявил утечку, потрудись с ней разобраться, — негромко произносит он. — Пока разбираться не начал я. Все! Иди, пока тебя Джаспер не хватился!

Уайлен коротко кивает, и Каз отворачивается обратно к каналу, показывая, что разговор окончен. И через несколько мгновений слышит удаляющиеся шаги.

На мгновение Казу кажется, что до Клепки он уже не дойдет...

Глупости. Такие, как он, не устают. Если, конечно, хотят жить.

* * *

Инеж лихо соскальзывает по перилам, ловко избегая столкновения с затейливыми завитушками, венчающими окончание лестницы, и практически бесшумно спрыгивает на пол. И тут же оглядывается, не видел ли кто. К счастью, никого, кто мог бы попенять ей на плохой пример, подаваемый другим, не обнаруживается, и Инеж успокоенно кивает какому-то старинному портрету. Ребячество, конечно, но по лестнице ей спускаться лень, да и так значительно быстрее.

Пожилая леди на портрете неодобрительно хмурит брови, но ей, бездушному пустому холсту, остается лишь терпеть эту пеструю, невоспитанную и незнакомую с понятиями этикета публику, наводнившую старинный купеческий дом.

Инеж до неё уже нет дела, она быстрыми тихими шагами проходит в гостиную. Прикорнувшая в кресле Нина встречает её вялым помахиванием руки:

— Если ты к его вороньему величеству, то они уже изволили улететь на крыльях ночи, — недовольно бурчит она из глубин кресла. — А я вот жду, когда у меня отрастет хотя бы желание доползти до кровати.

Инеж невольно оглядывается и бросает взгляд в сторону вешалки. Она пуста, как и следовало ожидать.

— Он ушел?..

Дурацкий вопрос. Как будто Каз стал бы дожидаться кого-либо в своей жизни, если это не вписывается в его планы.

Нина лишь молча кивает. Инеж опускает потухший взгляд, чтобы через мгновение уже улыбнуться и легко тряхнуть головой, выбрасывая из неё и Каза, и все с ним связанное. Если он решил уйти, то пусть идет. Она заглянет к нему позже, ближе к ночи. Возможно, к тому времени он наконец решит пощадить свой организм и наконец доберется до Клепки.

— Помочь тебе? — спрашивает она у Нины, и, не дожидаясь ответа, протягивает ей руку, помогая встать. — Малена уложила Матти. Тебе бы тоже не помешало.

— Сегодня был оживленный день, — вздыхает Нина и удерживает Инеж за плечо, не давая отстраниться. — Каз не будет собой, если совершит хоть что-то, понятное простым смертным, но он все больше замыкается в себе. Я беспокоюсь за него.

— Он всегда в себе, — коротко отзывается Инеж и осторожно высвобождает руку. — Он будет поступать так, как решил, и не послушает ни меня, ни тебя.

Она отступает назад и внимательно смотрит на Нину. На рукаве Нины металлические опилки из мастерской Уайлена, на спине Инеж отпечаталась известка от стены. Они кивают друг другу.

Если Бреккеру было угодно когда-то обзавестись собственной тенью, то не стоит рассчитывать, что она в свою очередь не проникнет за ним куда угодно, хоть в сам Хеллгейт.

— Сафиной не понравятся двойные игры, — вполголоса замечает Нина. — Она помнит добро, но обманы помнит еще лучше.

— Она о них никогда не узнает, верно? — уточняет Инеж.

— Разумеется.

— Даже за возможность когда-нибудь вернуться в Равку?

Нина усмехается, вовсе не обиженная таким вопросом:

— Сафина — не королева, у неё не та власть. Да и моя страна, к сожалению, не так уж часто привечала меня, если мне безопаснее и проще жить под покровительством керчийского бандита. Я люблю Равку и не предам её, но если выбирать между ней и вольной Керчией, я все равно выберу жизнь здесь. Но ты… — она бросает на Инеж короткий взгляд. — Подстрахуй его!

— Думаешь, я знаю много секретов равкианской короны? — Инеж приподнимает брови.

— Знаешь. Конечно же знаешь... У тебя это уже профессиональное, — Нина прикусывает губу и задумчиво постукивает пальцами по обивке кресла. — Если у Каза что-то получится из задуманного и он вновь прогнет сильных мира сего, его начнут топить уже без всяких компромиссов. Будь готова к тому времени!

— Буду.

Они улыбаются друг другу. Невесело, но понимающе.

— Пойду спать, — наконец говорит Нина. — Уай обещал, что они с Джаспером подежурят. Ты тоже выспись. Неизвестно, что будет ночью.

Она зевает, прикрывая рот ладонью и направляется к лестнице, по привычке прижимая к себе локоть с той стороны, где когда-то была рана.

Инеж провожает её взглядом и чуть слышно вздыхает. Ей совсем не хочется спать, скорее забиться в какой-нибудь укромный угол и поплакать от души, благо на душе по-прежнему тошно, несмотря на примирение с Казом. Он все равно ушел, не прощаясь, верно, зная, что она последует за ним верной тенью, преданным пауком.

С одной стороны, это хорошо. Он устал, ему нужен отдых. А уставший и плохо чувствующий себя Каз — это вдвое больше яда и резкостей от обычного, и не дай Гезен проявить сочувствие.

С другой стороны, Инеж чувствует, что у неё тоже не осталось сил. Она ещё не отошла от дневной обиды, причудливо перемешавшейся с утренним восторгом. Слишком много переживаний за один день: за Нину и за госпожу Хендрикс, за Каза и Джаспера, за маленького Матти, оставшегося на её попечении. Инеж впервые так надолго оставалась с ним наедине, и поначалу даже растерялась, однако крики за окном быстро заставили её собраться. Матти был понятливым и умным ребенком, и, что было его неоценимым достоинством, молчаливым. Он испугался криков, но Инеж, убедившись, что опасность невелика, сумела отвлечь его какой-то извлеченной из глубин памяти детской игрой. Это очень помогло отвлечься и остыть, и даже выкинуть на время Каза из головы.

Как все было просто, когда им было по семнадцать и они всего лишь пытались ограбить самую неприступную крепость Фьерды. По крайней мере, у них с Казом не находилось времени на глупости.

Путь наверх всегда дается труднее. Инеж плетется по лестнице, считая про себя ступеньки, и задумчиво ведет ладонью по полированным перилам. Лакированное дерево ровное и блестит, словно намазанное маслом. Поручни на Кара Теше и вполовину не такие гладкие, там как делать нечего вогнать себе полную ладонь заноз. Забавно даже, до чего она привыкла к занозам.

Инеж устало захлопывает за собой дверь комнаты и садится перед зеркалом, начиная ещё на ходу расплетать косу. Кожу на голове тянет, и больно от туго перетянутых волос.

Столик перед ней возмутительно пуст. Расческа, пара заколок да баночка с мазью от обветренной кожи. Инеж с неожиданной тоской вспоминает мамин сундучок. Вот уж где крылись все сокровища мира: и таинственные флаконы с нежными тягучими ароматами, и засушенные цветы, и лекарственные травы, и украшения, которые дарил ей отец. Мама любила перебирать их, блестящие, рассыпающиеся шорохом деревянных бус и костяных гребней и серебристым звоном металла.

Инеж перебирать нечего: украшения её — ножи да тонкая цепочка на шее.

Распущенные волосы рассыпаются по плечам, она не торопится заплести их вновь, лишь проводит рукой по густым прядям, прежде чем коснуться шеи. Инеж медленно расстегивает цепочку и отводит руки, завороженно наблюдая, как качается туда-сюда кольцо, поблескивая в тусклом свете одинокой лампы. Остальная комната погружена в вечерний полумрак, задернутые шторы придают чувство защищенности и уединения.

Ей хочется сделать это. Безумно хочется. Просто так, просто попробовать, на миг забыть, что она паук. Цепочка змеей выскальзывает из кольца и с едва слышным стуком приземляется на стол. И Инеж, не давая себе времени передумать, надевает его на палец.

Кольцо сидит как влитое, оно чуть тяжеловато для её руки, словно рассчитано было на мужскую, однако размер вполне ей подходит. Ворон на печатке кажется безмерно довольным и словно готов уже сорваться с места и улететь с торжествующим карканьем.

Шорох за спиной заставляет Инеж вздрогнуть и резко вскинуть голову, уже в зеркале встречаясь со знакомым взглядом светлых глаз. Каз опирается на столик обеими руками, становясь за её спиной. Он в одной лишь в рубашке, да и та расстегнута у ворота, открывает его бледную жилистую шею.

— Давно ты здесь?

— Кто знает, — отвечает он, и она чувствует шеей отголоски его теплого дыхания. По спине пробегает вереница мурашек.

— Что ты здесь делаешь? — Инеж слегка отклоняет голову набок, чтобы лучше видеть его, и с замиранием сердца наблюдает, как он опускает взгляд к изгибу её шеи.

— Хотел кое-что украсть.

— Что?

— Кое-что важное, — он втягивает носом воздух и на мгновение прикрывает глаза.

Его руки ложатся на её плечи, и Инеж вздрагивает всем телом, когда он медленно проводит ладонями, все ещё затянутыми в перчатки, по её рукам. Черные пальцы вкрадчиво касаются её ключиц, перебираются на шею и невесомо скользят по лицу, в конце концов замирая напротив губ.

— Закричать не получится… — предостерегает он.

— А есть повод? — при шевелении губы задевают перчатку, и на языке остается вкус выделанной кожи, терпкий и неприятный поначалу. Точь в точь как и хозяин перчатки.

— Некоторые девушки кричат, когда в их комнате оказывается вор, — Каз усмехается и тоже завороженно смотрит в зеркало, открывающее им обоим невиданную картину.

От его взгляда, темного и жадного, Инеж забывает, как дышать.

— Но не капитаны и не призраки, — отвечает она еле слышно. — Так что же ты хотел украсть у меня, Каз?

Ответ Каза такой же неожиданный, как и все его последующие действия.

— Кровать, — просто отвечает он и, прижав напоследок горячую ладонь к её щеке, отходит прочь. Онемевшая Инеж лишь безмолвно наблюдает, как его зеркальное отражение за её спиной отгибает край покрывала, садится на постель и, нагнувшись, начинает расшнуровывать ботинки.

— Что… ты…

Ботинки отодвигаются к стулу, туда же поверх жилета и галстука летит ремень, последними летят перчатки, и Инеж прикусывает губу, стараясь удержаться от нервного хихиканья, не желая спугнуть столь занимательное зрелище.

Однако Каз не спешит удовлетворить её любопытство. Он лишь закатывает рукава рубашки, закидывает ноги на кровать и накрывается одеялом с головой.

— Тебя ничего не смущает? — язвительно интересуется Инеж.

— Я забираю долг обратно, только и всего, — вежливо уведомляет её Каз. — В прошлую ночь мне как-то не довелось выспаться. Что-то ещё?

— А где спать мне, позволь спросить? — Инеж спрашивает это уже из чистой вредности. Кровать у неё не чета той, что приютилась на чердаке Каза. Та узкая, скрипучая, со старыми выпирающими из-под матраца пружинами. Эта по сравнению с ней просто королевская: широкая, что поместятся три Инеж, и мягкая к тому же.

— Где хочешь, — голос Каза звучит уже совсем приглушенно, словно он уже зарылся носом в подушку. — Ты неправильно наде… надела... его...

Его и без того невнятная речь прерывается поперек фразы.

Инеж на цыпочках приближается к кровати, но эти предосторожности бесполезны. Каз просто вырубился там же, где упал. Что и неудивительно: он не спал несколько последних ночей, планируя налет на заведение Хелен, а про прошлую ночь и говорить не стоит.

— Вот и засну! Сверху! — мстительно обещает Инеж и поправляет на нем одеяло.

Затем оглядывается на лампу и с сожалением возвращается подкрутить фитилек. Комната погружается в бесконечное сплетение теней.

Инеж с сомнением смотрит на неподвижного Каза, мнется несколько минут, но в итоге, махнув на все рукой, раздевается до одной рубашки и ныряет под одеяло с другой стороны. У неё, однако, вопреки всей усталости заснуть сразу не получается. Размеренное дыхание Каза рядом и тревожит, и волнует одновременно.

Сколько раз она наблюдала за ним спящим, не перечесть. Ощущать его лежащим рядом — это совсем иначе. Словно что-то изменилось безвозвратно, словно они пересекают какую-то грань слишком рано и слишком быстро. Это тревожит и пугает. Нет, не Инеж с её опытом у Танте Хелен бояться чего-то плотского, это скорее неприятная обыденность, которую вполне можно перетерпеть, если партнер не жесток. Но она не хочет ощутить тоже самое и с Казом, пусть уж лучше он останется для нее недосягаемой мечтой, чем она разочаруется даже в своих сокровенных фантазиях и грезах.

Их невесомые отношения устраивают её такими, какие есть. Инеж закидывает руку за голову и осторожно вытягивает из-под скопления подушек плотный длинный ватный валик. Он замечательно разграничивает кровать на две неравных части: поуже — для неё, пошире — для него. Так будет лучше, и Каз во сне не наткнется на неё, и она не заденет его случайно.

Это помогает, но не сильно. Инеж смотрит широко раскрытыми глазами в беленый потолок и убеждает себя, что это просто ещё одно дело. Им ведь уже доводилось лежать рядом друг с другом, и не раз, когда они следили за кем-то или скрывались от стражи. Это тоже самое, просто они накрыты одним одеялом. Для маскировки.

Да, точно, для маскировки, и Каз на самом деле вовсе не спит, а бдительно прислушивается ко всему вокруг и обдумывает какой-то очередной свой злодейский план. Задача Инеж в такой ситуации быть тихой и неподвижной, чтобы не нарваться на укоризненный строгий взгляд или болезненный пинок.

Сон увлекает её под свое крыло совсем незаметно.

Это была их первая тренировка вживую. До этого он тренировал её на соломенных муляжах, заставлял лазить по заброшенному разваливающемуся зданию, пробегать по гнилым балкам и прятаться в тенях.

Прятаться Инеж умела и лазила ловко, легко и быстро. Но Казу нужно было совсем не это. Когда он схватил её за тонкое запястье, жестко и больно сжав будто бы хрустнувшие кости, она лишь дернулась глупо, неумело. Он грубо швырнул её на связку соломы, и она упала, едва успев сгруппироваться, а он уже поставил ботинок ей на грудь. Инеж затравленно взглянула на него из-под густых ресниц и вдруг безвольно обмякла, будто от малейшего проявления насилия уже готова была сдаться.

Он возвышался над ней, мог ударить её или просто чуть сильнее надавить, переместив ногу на её тонкую, почти цыплячью шею, но он ничего не делал, позволяя ей что-то придумать, выкрутиться, ударить… Ничего. Она ничего не делала, лежала поломанной бесполезной куклой, отвернув лишь голову, чтобы не смотреть на него.

Каз с трудом удержался от площадной брани, только крепче сжал челюсти. Нет, чутье не могло его подвести! Он видел её потенциал! Своими глазами видел! Что он будет делать с этой… девчонкой? Каз явственно представил злорадный хохот Хаскеля, если он с позором вернет её обратно Танте Хелен, и решил, что собственноручно притопит девчонку в ближайшей сточной канаве.

Лживая слабая дрянь! Ну и оставалась бы в своем борделе, если даже такая ситуация заставляет её сдаться и послушно раздвинуть ноги!.. Каз зло выдохнул и на секунду ослабил давление ботинка, отвлекшись на какой-то далекий шум.

Резкая боль кольнула голень, в тот же миг больная нога сама по себе взметнулась куда-то вверх, а в следующий момент земля встретила его локти и спину жестко и негостеприимно. Он успел уклонить голову, но в затылке все равно загудело от удара. Спустя лишь мгновение он уже поднялся на руках. И успел заметить, как Инеж стремительно ускользает в тени перекрытий.

Впервые за долгое время душу его наполнило странное неведомое облегчение.

— Неплохо, — произнес он, неторопливо поднимаясь на ноги. — Булавка — хорошая вещь, но ненадежная. В большинстве случаев её не почувствуют, если человек пьян или находится под какими-то веществами. Потом я покажу тебе, какие сухожилия проще всего перерезать. Для этого нужна достаточная сила, но ты справишься, раз когда-то была акробаткой.

Но это потом. Сначала она наработает нужные навыки. Он уже договорился на ближайшей скотобойне о новой работнице. Пусть тренируется пока на телятах. К Инеж там отнесутся без всякой жалости и поставят на самый напряженный участок работы, за это он заплатил отдельно.

Впрочем, Каз не собирался оглашать этого. Пока. Для девчонки это должно будет стать приятным сюрпризом. Или неприятным, это уж как она выберет.

А сейчас… Он безошибочно вычислил самое густое скопление теней и легонько ткнул его тростью. Темнота осталась безмолвной. Это было хорошо, наемный убийца должен быть терпеливым и тихим.

— Выходи! — скомандовал он. — А теперь попробуй ударить меня! Не бойся, сдачи не получишь! Не в этот раз…

Он должен был понять, как быстро она сможет переступить через первую грань — страх причинить боль кому-то ещё.

Инеж неловко подняла руки. Каз недовольно цокнул языком. Основам драки они с Джаспером её уже научили, но своих она все ещё била неуверенно, в последний момент стараясь ослабить удар, увести его в сторону. В банде такой подход был смерти подобен.

Инеж замахнулась резко, но недостаточно быстро, Каз легко отклонился в сторону, но ответных шагов не предпринял, лишь шагнул вбок. От следующего неуверенного замаха он раздраженно закатил глаза. Девчонку необходимо было расшевелить.

Удар был слабым, для Каза почти детским, но Инеж все равно упала. Он не предложил ей руки, как делал Джаспер, но с нескрываемым любопытством наблюдал, как она поднимается.

— Соберись, Призрак!

Она замешкалась, подняла на него недоуменный взгляд.

— Почему призрак?

— Еле держишься на ногах, как тебя ещё назвать? — он пожал плечами. — Думаешь, кто-нибудь пожалеет тебя? Думаешь, с теми, кого ты знаешь, нельзя быть жестоким? Думаешь, Джаспер, напившись, не сможет сделать так? — он одним движением оказался у неё за спиной и жестко схватил за плечи.

Инеж вздрогнула. Каз видел, как обращаются с девчонками наподобие неё, которые не могут дать отпор. Подстилка всей банды — ещё неплохая участь в её случае. Каз покупал её отнюдь не для этих целей, да и Пер спросит с него за неправомерный расход средств.

— У тебя небогатый выбор, куколка, — он намеренно говорил похоже на обычный лексикон посетителей клуба. — Либо ты по-прежнему будешь шлюхой, только уже бесплатно для любого, кто окажется сильнее, либо станешь той, кого я хотел видеть, выкупив твой долг у Хелен.

Он хотел сделать какой-нибудь непристойный жест, но не решился. Это было бы доходчивее, однако Инеж, кажется, и так все поняла. Она сглотнула и замерла в его хватке испуганной птицей. Точно вороненок, грубо схваченный за пока ещё не сломанное крыло.

— И кем же хочешь видеть меня ты? — прошелестела она. — Я ведь принадлежу тебе, пока не выплачен долг?

Касаться её было… не мерзко, хоть и по-прежнему неприятно. Это стало для него откровением. В свои пятнадцать, с заплетенными в тугую косу волосами, она казалась ещё совсем девочкой, но Каз знал, что впечатление это обманчиво. Он сам все ещё выглядел не слишком представительно, хотя за последний год сильно прибавил в росте и уже мог спокойно решать дела, касающиеся восьмой гавани, не удивляя партнеров слишком юным видом.

— Я хочу, чтобы ты была моими глазами, — он наклонился к её уху. — Ушами… Станешь моей тенью, и с тобой будет считаться весь Каттердам! А нет, тогда и Джасперу однажды надоест с тобой возиться, и он просто завалит тебя на ближайший стол!..

Вот оно! Он понял, куда давить. По мимолетному движению плечей и упрямому наклону головы стало ясно, что Инеж разозлена. Он отпустил её, и она отскочила, сверкая глазами.

— Зачем ты говоришь так? — прошипела она. — Знаешь, когда яд капает у человека с языка, остатки его разъедают ему внутренности.

— Значит, пора начать им плеваться, — он криво ухмыльнулся. — Ну же, бей!

Она взвилась тугой пружиной, только черная коса взметнулась злым кнутом, подскочила к нему, ударила уже сильно, не церемонясь. Каз легко уклонился и оттолкнул её, но больная нога, на которую он оперся в этот момент, слегка подогнулась. Каз тут же выправился, готовый к новой атаке, но Инеж не торопилась нападать снова. Она принялась медленно обходить его по кругу, почти не глядя на него. В ней будто бы ничего не изменилось, однако Каз вдруг нутром почувствовал, что все стало иначе. Он умел распознавать опасных людей, иначе бы не прожил столь долго.

Каз поворачивался вместе с ней, не давая Инеж оказаться у него за спиной. Его вдруг охватил знакомый азарт: опасность и большой куш всегда ходили рядом, и этот раз не стал бы исключением. Ему было любопытно, какую тактику она изберет.

Инеж дернулась, он мгновенно отреагировал и скептически хмыкнул, когда она пугливо отстранилась. Если так пойдет дальше, от девчонки действительно не будет никакого толку.

Инеж даже не подозревала, сколько зависело от неё на самом деле. Он поставил на неё всё, весь свой авторитет перед остальной бандой. Она стала первым полностью его человеком. Его! Не Пера Хаскеля, не кого-то ещё. Он, Каз, выбрал её и всё ещё старательно прогонял леденящие мысли, что он ошибся, что те колокольчики на её ногах никогда по-настоящему и не звенели, что он просто по блажи взял к себе под крыло шпионку Хелен... Если она подведет его когда-либо, то им обоим лучше и не жить вовсе.

Всё произошло очень быстро. Инеж одним прыжком оказалась на расстоянии удара, замахнулась, он без труда отразил этот неумелый замах. И едва лишь он занес руку для куда более болезненного удара, как она мастерски вывернулась из-под его руки, а затем резко и сильно пнула его в больную ногу, так что боль прострелила все тело. Кулака, врезавшегося ему в челюсть, Каз практически не почувствовал.

Боль принесла странные чувства. Злость на то, что кому-то удалось обмануть его и столь безошибочно воспользоваться его главной слабостью. И вместе с тем его затопило волной обжигающей радости. Он не ошибся в ней, она не сдастся без боя. Эта хрупкая на вид девочка справится с любой задачей, она станет его и только его инвестицией, одной из самых ценных, которые у него были. Её жестокость и стойкость прятались там, глубоко внутри, тщательно спрятанные за покрывалами набожности и смирения, и все же он смог разглядеть их и вытащить наружу.

И сейчас, глядя в её испуганные широко раскрытые глаза, Каз чувствовал триумф и невыразимое облегчение. Они были одной породы — уличных подонков, готовых бороться за жизнь до последнего. Осознание этого единства окрыляло.

Кровь бежала по подбородку, наполняла рот своим мерзким железистым вкусом, а он смотрел на Инеж, и губы сами растягивались в торжествующей зловещей улыбке.

* * *

Каз задумчиво вертит в руке перьевую ручку, улыбаясь каким-то своим мыслям. Человек, замерший в кресле напротив замирает испуганным кроликом. Казу не нужно быть сердцебитом, чтобы сказать, что у этого типа сердце колотится и трепещет в несколько раз сильнее обыкновенного. Улыбка Грязных Рук всегда рождает страх. У всех, кроме трех людей в его жизни.

Каз редко улыбается просто так.

Однако сегодня человеку напротив нечего бояться — у мистера Бреккера на редкость хорошее настроение.

Сегодня возвращаются торговые керчийские корабли. Родер уже принес вести, что их видели с маяка, что стоит на побережье. Несколько часов, и корабли будут в порту. Путь в Равку и обратно занял около двух недель, шквальные работали без продыху. Они успешно обошли все земенские патрули. Может, правду говорят, что каэльцы водят дружбу с русальём и морским народцем? По крайней мере, так воспевают их древние легенды.

Говорят ещё, что каэльцы и есть выходцы из морского народца. В незапамятные времена они вышли из Истинноморя в поисках лучшей доли и обратились к солнцу с просьбой даровать им защиту и замаскировать под настоящих людей. Солнце сжалилось над ними и послало солнечного портного, и когда он воздел над ними руки, зеленые волосы морского народца вмиг стали ярко-рыжими, как у почитателей солнца, а рыбьи хвосты обратились человеческими ногами. Портного потом в знак особой благодарности принесли в жертву солнцу, вырезав его сердце и высушив под палящими лучами, вытекшую же из его тела кровь собрали и испили, принимая его силу и покровительство. Что ж, для русалья из легенд такой обряд ещё вполне безобиден.

И поныне в маленьких каменных церквушках с остроконечными куполами, что разбросаны по всей Керчии, проводят обряды причащения к святому солнцу и его легендарному посланнику, только кровь ныне заменяют вином, посыпая его пеплом некогда сожженного сердца.

Каз глубоко вдыхает и бросает взгляд в окно. Через несколько часов компания “Бреккер&Фахи” станет легальной и увеличит свой капитал в несколько десятков раз. Несколько часов — исчезнет преступник и аферист Каз Бреккер, и его место займет образцовый бизнесмен, сделавший имя на нескольких удачных сделках в возникшем политическом кризисе.

Несколько часов, и он станет тем, кого всегда презирал и над кем насмехался. В этом есть некая своеобразная ирония, но он не жалеет.

Ему давно уже тесно в границах одного лишь криминального мира, пора что-то менять. Четыре года явственно это доказали, преступник мало что может сам по себе, если он не имеет легального статуса. Если он хочет добиться чего-то ещё, то пора начать использовать закон в своих интересах.

— Так что там по отчетности? — спрашивает он наконец.

— Да, конечно, — человек суетливо плюхает на стол увесистую папку. — Вот здесь бумаги на подпись, мистер Бреккер, здесь сводка по бухгалтерии…

От дуновения ветерка один из листков слетает с высокой стопки и медленно планирует на пол, предъявляя миру затейливый вензель подписи. Один из многочисленных договоров, заключенных Казом с капитанами ушедших кораблей.

Инеж подписала его так легко, словно не чаяла покинуть Каттердам хоть на мгновение, словно мечтала вырваться и сбежать из этого города любой ценой. А он опять отпустил её, потому что понятия не имел, как удержать на этот раз.

Каз помнит, как она попросила его об этом в то утро, когда он остался ночевать в доме купчика. Ту ночь они проспали в одной кровати, а уже наутро она захотела покинуть его.

В тот раз он спал долго, гораздо дольше, чем привык. Заподозрил бы, что Зеник подсыпала ему снотворное, если бы не знал, что такие штучки не в её духе. Проснувшись, он обнаружил Инеж рядом. Она лежала, приподнявшись на локте, и внимательно рассматривала его, сонно ворочающегося и пытающегося вспомнить, как он оказался так далеко от Бочки.

Инеж улыбалась светло и отчего-то горько, и этот взгляд почему-то остановил его от того, чтобы немедленно встать и уйти. Он остался лежать, лишь повернулся к ней, подложив руку под голову.

Второй рассвет подряд они встречали вместе. Словно раннее утро было их тайным, тщательно оберегаемым временем. Это было их убежищем, краткими, утекающими сквозь пальцы минутами единения и одного дыхания на двоих, когда казалось, что даже сердца их бьются в унисон. Каз ловил ритм её дыхания и неосознанно следовал ему. Инеж делала вдохи реже, чем он, и от этого ему казалось, что он вот-вот задохнется. Но он всё ещё дышал.

Они слушали, как просыпается город, и молчали, ожидая непонятно чего. Внезапного озарения, порыва, откровения, что же им делать дальше. Солнце пробивалось сквозь полотнища занавесок, резало глаза мелкими острыми лучиками, рассыпалось искрами в её распущенных волосах. Он бездумно любовался этим зрелищем и малодушно признавался себе, что не знает, что ему делать дальше.

Порыв прошлого утра, давшийся ему столь легко, сейчас казался чем-то далеким и недоступным, словно произошел не с ним.

В конце концов, Инеж со вздохом откинулась на подушки, потирая затекшую руку. Этот тихий звук пробудил его.

Он не знал, что сказать, чтобы не разрушить все. Снова. В который раз. Он бы хотел хоть изредка быть Джаспером Фахи, который всегда знал что и когда уместно говорить. Он, Каз Бреккер, не умел быть ни понимающим, ни тактичным, ни говорить хоть сколько-нибудь красивых слов.

Каз приподнялся на постели, и рука сама натолкнулась на валик, что лежал между ними, не давая их телам соприкоснуться даже случайно. Он молчаливо кивнул, с благодарностью и пониманием. Инеж слабо улыбнулась, она вдруг показалась ему какой-то отстраненной и как будто даже испуганной.

Он медленно протянул руку и уперся в подушку по другую сторону валика, нависая над Инеж. Она нахмурилась, но ничего не предприняла, позволив ему другой рукой коснуться её теплой смуглой щеки.

Как же давно он не видел её, как же давно они кружили вокруг друг друга, не решаясь сделать первый шаг. Что за чушь городила Хелен, говоря, что Инеж подурнела? Разве умела эта тварь видеть людей? Она смотрела лишь на наносную мишуру и не видела сути.

Каз по обыкновению не замечал людской красоты, но взгляд его всегда цепляла чужая сила. Та жестокая лихость, что светилась в веселой улыбке Джаспера, когда он предвкушал очередную перестрелку. Та холодная сталь, что порой прорезалась в голосе Нины, когда она вставала против очередного подонка, будь это Ярл Брум или же какая-то тварь из Бочки. Та безжалостная непреклонность, которая таилась во взгляде Инеж, которой он восхищался, даже когда она обращалась против него.

После стольких лет странствий взгляд Инеж стал иным. Уже не было той борющейся со своей природой пятнадцатилетней девочки, её затерло среди скрипящих досок кораблей, задушило канатами, захлестнуло волнами и унесло далеко в море. Эта взрослая Инеж, закаленная битвами и штормами, была ему незнакома, и вместе с тем он понимал её как никто другой.

Почувствовав вкус свободы однажды, обратно в клетку она уже не вернется.

Каз убрал руку.

Инеж тут же поднялась на руках, оказавшись вдруг невероятно близко от него, в одно лишь касание губ. Каз вздрогнул.

Вся былая бесстрастность испарилась как дым, как и решимость. Он не знал, что делать, он не был готов. Ему нравились эти игры, ему нравилось дразнить себя и её, нравилась эта неведомая ранее острота чувств, но сделать шаг к чему-то большему он готов не был.

Он закрыл глаза, пытаясь отстраниться на мгновение и придумать соответствующую реакцию.

Что-то горячее дразняще скользнуло по его губам, внутренности обожгло нестерпимым жаром, мучительно заставляя желать большего. А в следующий миг Инеж, невероятным образом изогнувшись, с легкостью выскользнула из-под его руки и встала.

Она прямо босиком дошагала до окна и отдернула тяжелую занавесь. Прорвавшиеся в комнату лучи солнца до боли четко очертили её фигуру под широкими полами рубашки.

— Ты… — он оборвал сам себя.

Что он хотел сказать? “Ты прекрасна…”, “Ты хорошо спала?..”, “Ты зря открыла окно…”, а может и ничего из этого.

— У нас много работы, — вместо этого произнес он и отвернулся, отыскивая взглядом ботинки. — Выпустишь меня через черный ход? Постоишь на стрёме, вернее?

— Джаспер заходил ночью, я сказала ему, что ты остался переночевать, — Инеж прошла мимо него и наклонилась за оставленной на стуле одеждой. — Но не сказала, где.

— Сколько? — хмыкнул Каз. — Сколько поставила?..

— Тридцать крюгге, — Инеж ухмыльнулась. — Что ты спишь на чердаке, вниз головой, уцепившись ногами за балку!

— Хорошая версия, Нине понравится, — Каз усмехнулся тоже. — Все было спокойно?

— Как видишь, — Инеж одевалась сосредоточенно, не обращая на него никакого внимания. — Расскажи мне о компании? Ты отправляешь корабли в Равку?

— Я организую условия для этого, — пояснил Каз и принялся в свою очередь застегивать пуговицы на рукавах. — Корабли загрузят другие купцы, я же снаряжу команды и дам им контрабандистов-проводников и гришей. Если все пойдёт по плану, путь в Равку и обратно займет не больше двух недель. В Ос-Керво наши корабли ждут, разгрузка пройдет быстро, это уже оговорено.

— Значит, ты набираешь команды? — Инеж смотрела спокойно, но Каз уже предчувствовал этот удар. — Возьми и мою.

— Инеж…

— Они не должны сидеть без дела. И так уже прошел почти месяц простоя. Кара-Теше сам себя не восстановит, а без жалованья они наймутся на другие корабли. Я останусь без команды очень быстро, Каз!

Он нервно одернул воротник, избегая смотреть на неё. Это было одним из его расчетов. Дурацким, к слову. Не стоило надеяться, что Инеж выпустит из вида свою команду, привлеченная яркостью жизни на суше. И раз уж этого не произошло, продолжать надеяться не стоило.

— Хорошо, — глухо произнес он. — Заключу с ними стандартный договор. Это проверенные люди, меня это устраивает.

— С капитаном шансов на успех у них ещё больше.

Это был болезненный удар, даже слишком. Ну а с другой стороны, на что он рассчитывал? На то, что лишив её корабля, сможет удержать её подле себя? Сможет снова сделать той девочкой-призраком, беззаветно смотрящей ему в рот?

— Тебе нужен верный человек там. Так или иначе, ты все равно уже думал обо мне, — спокойно обронила она.

Думал. И приходил к выводу, что никого надежнее отправить не сможет, что Инеж — как ни крути единственная кандидатура, кому он может доверять как самому себе, кто сможет проконтролировать всё от и до и сориентироваться в любой ситуации. Благо капитан Гафа не раз подряжалась сопровождать торговые корабли, а то и сама перевозила особо ценные грузы.

— У тебя уже есть работа, — бесстрастно проговорил он, проявляя непонятное самому себе упрямство.

Он не хотел, чтобы она шла прямиком на земенские пушки, полагаясь лишь на умения Редхеда и его людей. Он не хотел, чтобы ей грозила опасность. Он хотел натянуть эту чертову сетку под всеми канатами, по которым она пойдет, сам сознавая, что власти его никогда не хватит даже на то, чтобы обезопасить хоть один из них.

— Отчет по Кридсу я тебе предоставила.

— Про канареек? — он произнес это с нескрываемым ехидством. — Неужто ты растеряла в море все свои навыки?

— Кридс меня почти засек, мне все равно нельзя появляться там несколько дней, — Инеж пожала плечами. — Я сняла копии с части его документов, нашла архив. Там ничего интересного, кроме одной детали.

— Хм? — Каз обернулся к ней.

— У него нет ни одного знакомого, кто бы знал его раньше сорока лет. Все, кто были упомянуты в письмах или в архиве, мертвы или больше не существуют.

— Что это значит?

— Как Джаспер, — Инеж пожала плечами. — Ты хорошо поработал над его легендой, чтобы он смог жить здесь. Ещё долго никто не свяжет мечту всех казино, Джаспера Фахи из Отбросов и того обаятельного земенского студента, приятеля Уайлена.

— Если все получится, то Джаспер сможет вернуться к своей фамилии в скором времени, — Каз прищурился. — Интересно получается. Значит, Кридса никто не помнит молодым?

— Вроде того, хотя и удивительного в этом нет. Молодым он был лет тридцать назад.

— Ван-Эк старше меня чуть ли не на тридцать лет, и все же его молодым помнит и знает каждая собака, — возразил Каз. — Когда Кридс вошел в правление?

— Давно, — Инеж пощелкала пальцами, пытаясь вспомнить. — Точно! В последние годы войны с Шуханом! Помнишь, когда Керчия вступила в открытые бои?

— Где-то на чердаке нашего дома хранилась сабля, которой мой дед якобы порубил в капусту десяток узкоглазых, — хмыкнул Каз. — Что? У меня он был, да. Больше ничего про него не знаю, он умер вскоре после моего рождения.

— А мой дед воевал на стороне Шухана, — поделилась Инеж и села рядом. — Это один, а второй — за Равку. Они чуть друг дружку не убили, когда родители решили пожениться. Крику было…

— Неудивительно, шуханских полукровок в той же Равке до сих пор терпеть не могут, — усмехнулся он. — Говорят, что и святая Алина была наполовину шуханкой, как выжила только? Значит, Кридс пришел к власти в военное время? Тогда там до прошлого не докопаться, кто он такой.

— Он и сам успел повоевать, я видела несколько наград. Знамя Гезена, к примеру!

— Его дают за храбрость, кажется? Или за подвиг? Не силен в этой геральдике, — Каз потер лоб.

— За отвагу и риск, его обычно дают за смертельные вылазки, — Инеж неосознанно коснулась груди. — Тем, кто не должен был вернуться. У меня золотое солнце святой Алины за заслуги перед Равкой, и керчийская медаль трёх рыб.

— Трехвостик, — поправил он. — Мы всегда называли его так. Его дают морякам, которые отличились перед страной, а денег им платить неохота.

Инеж рассмеялась, Каз тоже улыбнулся.

— Кто бы мог подумать, — задумчиво произнесла она. — Я думала, что буду известной гимнасткой, всю жизнь проведу под куполом цирка, как мои родители. Когда я успела так сжиться с морем? Самой удивительно.

— Ты его любишь?..

— Да, — Инеж улыбнулась. — Оно непредсказуемое, непостоянное и вечное, понимаешь? В нём я действительно чувствую себя свободной, я не боюсь ни пиратов, ни работорговцев. В море я кто-то, кого уважают, боятся, ненавидят. Оно меня хранит, я люблю эти волны, качку, отсутствие людей…

Каз смотрел на еë счастливое лицо, слушал еë взволнованный сбивчивый голос и понимал, что отпустит еë. И в этот раз, и в следующий. И, верно, перестанет наконец тормозить восстановление еë верного корабля. Ремонт там не такой уж фатальный, но Каз не хотел, чтобы Инеж могла уплыть в любой момент. Пусть уж лучше стоит в ремонтных доках, пока в нём действительно не возникнет нужда.

— Часть кораблей уже готова, товар загружен. Гришей мы с Зеник распределим завтра. Через три дня отплывает первая экспедиция, ты успеешь собрать команду? Пойдешь в числе прочих, но если что-то случится, то примешь командование на себя. Без повода не лезь, не стоит привлекать внимание. Будешь моими глазами…

— И ушами, верно?.. — Инеж невесомо накрыла своей ладонью его. — Я не подведу тебя, Каз.

— Я знаю, — он кивнул и сжал еë руку, с тайной радостью осознавая, что подобное соприкосновение уже не вызывает у него тревоги. — Собирай своих людей!

Инеж кивнула с улыбкой.

— Будешь скучать по мне? — со смешком спросила она.

— У меня будет столько дел, что едва ли я замечу твоё отсутствие, — едко хмыкнул Каз, позволяя себе хотя бы такую мимолетную месть. — Однако буду чрезвычайно рад, если ты в этот раз обойдешься без приключений!

Стоит признать, что накаркал он знатно. Инеж действительно обошлась без приключений, или, по крайней мере, ему о них не доложили, зато у него за эти две недели не выдалось ни одного свободного дня. Он вставал с первыми солнечными лучами и ложился, когда фитиль в лампе уже начинал немилосердно чадить.

Он успел многое: пройтись по всем адресам, любезно предоставленным Хелен, и пополнить её славную компанию в Хеллгейте. Многие, почувствовав, что дело пахнет жареным, успевали скрыться, но их же подельники охотно шли навстречу следствию, отчего охота становилась только интереснее. С Казом в отличие от стражи договориться было несравненно проще, так что капиталы Отбросов росли как на дрожжах.

В последнюю неделю Каттердам изрядно трясло от беспрестанно следующих облав и погромов. Вскрывались все сомнительные подвалы и чердаки, накрывались все предприятия, где расходы на содержание рабочей силы были подозрительно низкими, в публичных же домах Каза если и поминали, то так, что у него давно уже должно было не остаться живого места от самых разнообразных болячек.

Пару дней назад Каз впервые вышел с обращением к людям, не к бандам, к простым горожанам. Он был краток, хмур, однако слова его странным образом откликнулись что в толпе, что на стрекочущих перьях газетчиков.

“Наши моряки издревле противостоят рабовладельцам, наши капитаны вступаются за свободу каждого, кто нуждается в их защите, но что они видят, возвращаясь в родной порт? Всю ту же рабовладельческую плесень! Каттердам задыхается от неё. Пора положить этому конец!..”

В реальности все это звучало куда менее напыщенно, но газетчикам тоже нужно зарабатывать свой хлеб. К Казу изначально отнеслись настороженно, он был первым боссом Бочки за долгое время, кто решился выйти на свет и заявить о себе публично.

Впрочем, народ Каттердама всегда благосклонно относился к тем, кто пробился к власти из самых низов, поэтому Каза слушали… с интересом. Кое-кто из газетчиков припомнил давние дела с тем скандальным аукционом и то, что дело решилось взаимовыгодным миром, в лучших традициях миролюбивой Керчии, лишь добавляло Казу репутации.

Как ни странно, положительной.

Это заметно даже по этому тщедушному клерку, который сидит перед ним сейчас. Он трясется как осиновый лист, но взгляд его выдает любопытство, свойственное любому керчийцу. Каких высот может добиться человек, не имеющий ничего кроме собственных рук и головы?

Каз может его заверить — любых. Вопрос не в том, чтобы занять высоту, а в том, чтобы её удержать.

Он ставит последнюю подпись в этой бесконечной бумажной кипе, когда над городом гулко и торжествующе проносится колокольный звон.

Корабли вернулись.