Росток Клевера (джен)

Вот уже полгода я играл по вечерам в таверне «Синий конь» у колченогого тигра Фархада. Поначалу казавшаяся мне резкой, грубой и даже отталкивающей внешность скрывала на удивление очень хорошего, честного и отзывчивого зверя. Фархад рассматривал меня поначалу исключительно как инструмент дополнительного заработка для своей таверны, ведь по правилам «Синего коня» любой посетитель мог быть моим зрителем, лишь заказав хотя бы что-то за свой стол. А это значило, что любой слушатель становился клиентом Фархада и приносил ему лишний барра дохода, чему тигр был однозначно рад.

Тем не менее, «потребительское» отношение Фархада ко мне со временем изменилось на дружеское, когда выступления превзошли все ожидания тавернье. Зачастую по вечерам «Синий Конь» ломился от посетителей, которые пришли в первую очередь послушать музыку и лишь во вторую — что-то поесть или выпить; впрочем, для Фархада обе эти «очереди» означали одно и то же. Благодаря мне тавернье увеличил поток своих посетителей, не вешая никакой рекламы и полагаясь исключительно на «сарафанное радио». Фархад по-прежнему не платил мне за выступления, лишь разрешая собирать подношения от посетителей и ставя бесплатный ужин, но другого было бы сложно ожидать — какой тавернье стал бы отдавать деньги менестрелю, который и так что-то получал за свои выступления?

Я не мог утверждать этого наверняка, но, возможно, слушателям очень нравились песни из нашего мира своей новизной и отличностью от тех баллад и историй, что они уже слышали не один раз от других менестрелей. Существовало негласное правило, которое позволяло менестрелю самостоятельно определять свой репертуар, и поэтому я был избавлен от пьяных выкриков из зала «А сыграй нам «Пельскую балладу», менестрель!» или чего-то подобного. Конечно, некоторые посетители вежливо просили меня исполнить то, что я не знал, и я столь же вежливо отказывал им. Право выбора репертуара позволяло мне играть исключительно знакомые мне мелодии, не тратя время на заучивание местных «популярных» песен.

Фархад, оценив то, какой доход он получает с моей помощью, даже выделил нам с Вейлин отдельную небольшую комнату, доступ в которую для посетителей был закрыт. Накладывая при помощи магии изнутри аналог гасящей звук стены, мы могли репетировать с волчицей те песни, что планировали исполнять на очередном «концерте».

Работать с Вейлин было одно удовольствие. Волчица обладала феноменальной памятью и музыкальным слухом, и любую услышанную один раз мелодию она запоминала так накрепко, что порой даже поправляла меня, если при повторном исполнении какой-то музыки память могла меня подвести, и я брал неверную ноту. При этом для Вейлин вообще не имело значение, что я играл и в каком стиле. Она с одинаковым удовольствием и результатом помогала мне исполнить и фолк, и рок, и джаз, и даже попсу. Впрочем, песни последнего жанра волчица считала в большинстве своем достаточно примитивными как в музыке, так и в текстах, и участвовала в их исполнении лишь по причине своей исполнительности, но никак не любви к звучащей мелодии.

Раз за разом я удивлялся тому факту, что Вейлин во всех случаях позволяла мне играть ровно то, что хочу я — и никогда не просила исполнить какие-либо мелодии Кораланд или же какие-то свои любимые композиции, отличные от моих. По этой причине каждый вечер в «Синем коне» звучала только земная музыка — что впрочем вряд ли расстраивало посетителей, любящих новизну и незнакомые им мелодии.

* * *

Я чувствовал, как мои щеки пылают жаром даже под слоем пушистого меха, а лапы слегка подрагивают. Я был болен. И нет, дело было не в жаре или простуде. Увы (а может и к счастью), я влюбился в Вейлин. В существо, которое вообще не являлось человеком! Я не понимал, как я докатился до такой жизни, но наши многочисленные совместные концерты вкупе с развившейся амнезией в отношении стандартной человеческой красоты заставили меня воспринимать Вейлин именно как объект воздыхания, а не мою коллегу по вечерним концертам.

Я видел в Вейлин не просто прямоходящую волчицу, которая в первый день моего пребывания в Мире Спокойной Воды вызвала бы у меня страх и отторжение, а самую привлекательную самочку, которую я видел в Ландаре. Каждая черта ее внешности мне очень нравилась (точнее, нравилась моему мутировавшему сознанию, адаптировавшемуся к местным реалиям), и каждая встреча с ней была для меня большой радостью — и большим страданием.

Казалось бы, в чем была сложность сказать ей это прямо? Чай, в свои тридцать лет я был давно избавлен от подростковой стеснительности и мог подойти к интересующей меня женщине и прямо сказать мне, что я думаю. Возможно, я боялся неловкости — но скорее в разрезе того, что не представлял, каким образом уместно заявлять о своих чувствах к представительнице противоположного пола, не нарушая никаких местных правил приличия.

Я проводил с ней вечера до и после наших выступлений в таверне, и Вейлин казалась настроенной максимально благодушной в отношении меня: ей нравилось мое общество, она не протестовала, когда я брал ее за лапы. Большего себе не позволял уже я сам, опасаясь того, что она поймет меня неправильно и обвинит в излишней фривольности.

Я видел пару раз влюбленные парочки в Ландаре — но наблюдение за ними не особо помогло мне понять, как правильно себя вести. Поцелуев между ними я не видел, но вместо них я часто видел, как влюбленные терлись мордами друг о друга и утыкались носами в шею — возможно, именно это заменяло поцелуи.

* * *

В один из дней, когда моя очередная тренировка с мастером Гимеоном закончилась, но я еще не покинул пределы дома, я подошел к учителю с вопросом напрямую:

— Мне нужен ваш совет. Не знаю, сможете ли вы помочь, но мне больше некого спросить.

Гимеон отложил один из многочисленных свитков пергамента, с которого он переносил информацию на другой свиток, и поднял на меня спокойный желто-зеленый взгляд:

— Выкладывай.

— Учитель, мне нравится одна самочка, но я не знаю, как именно сообщить ей об этом, чтобы она правильно это восприняла.

Чешуйчатые губы Гимеона слегка расползлись в улыбке, а глаза наполовину прикрылись полупрозрачными веками:

— Стало быть, совместная игра с Вейлин дала тебе не только хорошего компаньона в твоей менестрельской карьере, но еще и объект воздыхания? Так какого совета ты от меня ждешь, Мирпуд?

— Несмотря на то, что я живу у вас далеко не первый месяц, я пришелец в Мире Спокойной Воды. Будь Вейлин жительницей моей реальности — я бы не стоял здесь. Но я опасаюсь сказать или сделать что-то не то. Вдруг я ее оскорблю, даже не намереваясь этого делать? Как мне рассказать ей о своих чувствах и дать ей понять, что она мне интересна?

Гимеон издал в ответ неопределенный шипящий звук:

— Я не знаю, какой тип самцов предпочитает Вейлин, но обычно некто, пытаясь построить отношения с самкой, в прямом смысле «заявляет» на нее свои права, а она решает, позволить это или нет. В нашем мире словосочетание «заявить права» вообще является синонимом предложения вступить в брак. Что же касается твоего интереса к ней — я бы рекомендовал подойти к ней и сказать: так и так, ты представляешь для меня интерес как самка. Не зазорно будет признаться, что ты делаешь свое признание согласно правилам своего мира, и поэтому заранее приносишь извинения, что твое поведение может отличаться от привычного для нее. Твоя искренность сыграет тебе на лапу.

— Учитель, а если случится такое, что она ответит мне согласием… что мне делать? Я имею в виду — я ваш ученик, и может быть, мне будет что-то не разрешено делать, так как это будет вредить нашей с вами связи?

— А ничего не изменится. Обычно образовавшая пара пытается найти место, где они будут жить вместе, строить семью, вести совместный быт — вам это не грозит. Твое место — здесь, место Вейлин — в Цитадели. Я не выпущу тебя к ней, ее не выпустят к тебе. Общаться вы можете сколько хотите в свободное время от обязанностей время, но в первую очередь у каждого из вас есть свой статус и положенное вам место. Поэтому, если ты действительно испытываешь к ней чувства, будь готов к тому, что в обозримом будущем тебе не светит ничего, кроме встреч по вечерам, даже если она тоже к тебе неравнодушна. Выдержишь ли ты это? Впрочем, в личной жизни лишь ты знаешь, как поступать правильно, и я здесь буду ничуть не лучшим советником, чем случайный прохожий на улице. Мое дело — напомнить о твоих обязанностях и ограничениях. Во всем остальном лишь ты себе хозяин и господин, а я — не твой родитель, чтобы поправлять тебя.

* * *

Совет звучал понятно. Но одно дело услышать его, а другое — применить на практике. Возможно, я излишне бравировал, говоря «что уж мне, тридцатилетнему мужику…», но когда в очередной вечер мы с Вейлин находились в тренировочной комнате в таверне тигра Фархада, я чувствовал себя как неловкий школьник, который очень хочет признаться своему объекту воздыхания в собственных чувствах, но никак не может этого сделать. Весь мой опыт, все прожитые года, вся уверенность куда-то исчезли, стоило мне остаться наедине с волчицей. Все заготовленные слова резко пропали из головы, оставив после себя пространство, наполненное лишь неловкостью и сомнениями.

На мое состояние обратила внимание и Вейлин, так как наша репетиция откровенно не задалась:

— Мирпуд, что с тобой? Ты путаешь ноты и ведешь себя так, словно ты суар первый раз в жизни видишь! Ты не заболел?

Мои лапы, и так дрожавшие от неизвестности, затряслись еще сильнее:

— О нет, что ты, я совершенно здоров! — дальнейшие слова я произнес почти шепотом. — Ну, почти.

Вейлин подошла ко мне ближе и прикоснулась лапой к моей ладони, лежавшей на грифе гитары — и лучше бы она этого не делала, ведь ее касание заставило меня дернуться еще сильнее, да так, что я едва не заставил волчицу упасть на спину:

— Да что с тобой, Мирпуд? Ты пахнешь… подожди… — Вейлин принюхалась к моей шерсти. — Да ты возбужден сверх меры, твой мех просто пропах феромонами!

Поняв, что дальше нет смысла что-либо скрывать или прятаться, я поставил гитару вдоль табурета и встал во весь рост:

— Извини, я не очень представляю, как у вас тут все устроено в этом плане, и поэтому буду вести себя так, как это принято в моем мире. Я влюблен в тебя, Лин, и все, что ты сейчас чувствуешь и видишь, связано исключительно с тобой. Будешь ли ты моей парой?

* * *

Услышанное стало для волчицы настоящим шоком. До этого не особо заметный для меня запах Вейлин, к которому я успел принюхаться за долгие месяцы и даже не обращал на него внимания, резко изменился, и в него добавились новые нотки, раньше отсутствовавшие. Пусть мое сознание и не сумело дешифровать их, но одно было мне точно известно — это не была ни агрессия, ни ненависть.

Внешне Вейлин тоже изменилась — ее голубые глаза стали еще шире, удивленно распахнувшись так, что веки стали почти невидимы, а пасть раскрывалась и закрывалась, словно она что-то произносила, но совершенно беззвучно. Наконец, сделав один неловкий шаг, волчица осторожно обняла меня, сложив лапы за спиной, и уткнулась лбом мне под шею, все еще не произнеся ни слова. Постояв так несколько мгновений, Вейлин сделала шаг назад и наконец-то ответила:

— Твое признание делает тебе честь, Мирпуд. Ты мне тоже симпатичен, и я даже не знаю, как это все оценивать… мне кажется…

Я не дал волчице продолжить фразу, сам подойдя к ней и крепко обняв ее, из-за чего ее еле различимые слова потонули где-то в моей шерсти. Я не стал уподобляться влюбленным парочкам из города и не стал тереться мордами с ней, не будучи уверенным, что это было бы уместно. На мое удивление, Вейлин заметно обмякла, и ее лапы снова сжались за моей спиной, заставив ее еще глубже утонуть мордой в шерсти у меня на груди.

Высвободившись после паузы, Вейлин выглядела повеселевшей.

— Так мы теперь… пара?

— А ты сам как считаешь?

— Не забывай, Лин, я Росток Клевера, и во многом не ориентируюсь в вашей морали и правилах поведения.

— Ну хорошо, по законам вашего мира мы пара?

— Не считая того, что ты не сказала в ответ, что тоже влюблена в меня — да.

Взгляд Лин остался таким же безмятежным:

— Возможно. Может, все же порепетируем? Теперь-то у тебя не будут дрожать лапы, не так ли?

— Знаешь, я так подумал. В связи с моим признанием… не согласишься ли ты исполнить другую песню? Не ту, что мы планировали изначально, но мне очень хочется услышать ее в твоем исполнении. Пожалуйста.

— И какую же?

— Помнишь, я рассказывал тебе про коллектив «Фавн»?

Вейлин кивнула:

— Да. Кажется, это те звери, которые играют музыку, довольно похожую на нашу? Ты еще говорил, что они из… как же ты ее назвал… Германдии?

— Германии. Да, они. У них есть песня, которая называется «Эти холодные ночи». Вот, послушай.

Сам трек Вейлин слушала, лишь вооружившись куском пергамента, на котором только одним ей ведомым шифром делала пометки, позволяющие ей впоследствии воспроизвести нужные тональности, перепады голоса и звучание песни.

Закончив записи, Вейлин отложила пергамент в сторону, потянувшись вверх и хрустнув когтистыми пальцами:

— Ты все же неисправимый романтик. Боюсь, если я ее буду исполнять, ты весь зал феромонами провоняешь.

— А какая разница? Я хочу сыграть ее для тебя, а не для других. Кто услышит — что ж, ему повезло. А если уж остальные почуют мой запах — тем лучше, поверят в мою игру.

* * *

К публике в таверне мы вышли вдвоем, и наше появление было встречено бурными аплодисментами посетителей, которые уже заждались начала очередного вечернего концерта.

Заняв высокий табурет на сцене и положив гитару себе на колени, я начал играть песню, будучи готовый подхватить диалог, содержащийся внутри строк произведения. Первой начала Вейлин:

А ночь холодна,

И ветер гуляет по нашей земле.

Я снова тебя ожидаю одна —

Одна в наступившей холодной зиме.

Я подхватил текст:

Дорога к тебе непосильна без врак

И только лишь глупый ею пойдет.

Но ежели это влюбленный дурак,

То что же с пути его в жизни собьет?

Голос Вейлин присоединился к моему, и наше волчье завывание слилось в единый тандем:

А ночи опять холодны, так впусти же меня

Ведь суженый твой стоит под дверьми.

Пусти же поближе к огню очага

Пусти же — иль просто меня прогони!

И снова Вейлин продолжила повествование одна:

Ах милый, отцом я опять заперта

И нету ключей у меня от двери.

Не любит тебя он, я снова одна,

Одна в наступившей холодной ночи.

* * *

Боже, я не мог передать словами, какой кайф я тогда испытывал. Облик Вейлин, которая невероятно прекрасно исполняла свои партии песни, да еще в сочетании с общим музыкальным рядом заставляли меня испускать столько феромонов, что их начал чувствовать даже я. Все тело казалось будто бы ударенным током, шерсть стояла дыбом, а мозг заливало тоннами серотонина и дофамина, из-за чего я слабо понимал, где нахожусь, и мне лишь хватало сил играть мелодию дальше, да подпевать Вейлин, когда приходила моя очередь вплетать свой голос в общее повествование.

И когда же песня стихла, я чувствовал себя так, словно пробежал марафон — дыхание сбилось, голова гудела от выплеска гормонов, а шерсть топорщилась, медленно и очень плавно опускаясь обратно. Вейлин усмехнулась и обратилась ко мне, перекрикивая аплодисменты:

— Видел бы ты сейчас себя со стороны, Мирпуд! У тебя такой взгляд, словно ты увидел самого Арханиса, и он тебе пообещал невероятное блаженство! Ты готов играть дальше? Зрителям явно хочется еще!

И она была права — посетители таверны топали лапами по полу и требовали продолжения банкета. Их топот слился в единый гул, который, как ни странно, помог мне — постепенно сознание перестало затуманиваться, а звуки вокруг стали более четкими и более не звучали словно через вату.

Я перехватил гитару поудобнее, готовый было начать ту композицию, которую мы с Вейлин договорились исполнять первой до того, как я ей предложил «Эти холодные ночи», как вдруг дверь таверны резко распахнулась, и внутрь зашел солдат городской стражи, рослый лев в шлеме, полностью скрывающем его голову и повторяющем контуры морды большой кошки. Стражник был вооружен мечом и щитом с гербом королевства, увитым лавровой ветвью мечом, и он, выйдя на середину зала, коротко бросил мне:

— Не время для игр, менестрель.

Далеко не все посетители таверны обратили внимание на вошедшего, и тогда воин просто ударил мечом по щиту, и тогда все разговоры стихли, и все головы обратились на стражника. Убедившись, что все взгляды прикованы к нему, воин произнес, и его голос был четким и густым, словно наполняя все уголки «Синего коня».

— Почтенные жители и гости Ландара! С прискорбием сообщаю вам, что сегодня умер наш мудрый и справедливый король Авар Восьмой. Прошу вас всех положить лапы на голову в знак скорби и сожаления о его уходе.

Тонкий, но четкий гул недоумения, переходящий в короткие всхлипы и причитания, снова наполнил таверну. Как минимум у половины посетителей из глаз потекли слезы, и они возложили себе лапы на голову, обхватив двумя пальцами каждой лапы свои уши. Я недоуменно оглянулся, и увидел, что Фархад и Вейлин тоже возложили себе лапы на головы, и последовал их примеру, чтобы не выделяться на фоне всей остальной толпы. В полной тишине, нарушаемой лишь короткими всхлипываниями некоторых самочек, прошло около минуты, в течение которых вся таверна сидела недвижимо, склонив головы над столами и держась лапами за голову.

Воин снова ударил мечом в щит, двинувшись к выходу:

— Я прошу вас всех воздержаться от увеселений вплоть до прощания с Его Величеством, да сохранит его Арханис на пути в Светлые Поля.

Стоило ли говорить, что после этого ни о каком продолжении концерта не могло идти и речи? Мало этого, метка на моей правой лапе зажглась красным, и стоило мне накрыть ее, как в голове раздался голос учителя:

— Мирпуд, срочно домой. Сегодня умер король, и вечером в городе может произойти все что угодно. Я хочу, чтобы ты был под моим присмотром сегодня. Не задерживайся.

Будучи под впечатлением от происходящего, я лишь коротко ответил в мыслях своему наставнику, что услышал его, после чего, убрав гитару в чехол, побрел к выходу. Хотя я и не был подданным Граальстана по факту рождения и определенно не чувствовал Авара Восьмого «своим» королем, я понимал чувства жителей столицы, и все ощущение эйфории, которое я получил сначала от признания Вейлин, а потом и от совместной игры, словно куда-то улетучилось. Коротко кивнул Лин, которая легким качанием головы попрощалась со мной, усевшись на табурет и опустив голову с задумчивым и печальным взглядом.

* * *

Город словно затих в единой скорби. Раньше, когда я гулял по Ландару, со всех его уголков были слышны разговоры, смех, фырчание, рев, крики — словом, столица никогда не была безмолвна. Но не в тот день.

Улицы Ландара все так же были полны зверей, но они были непривычно тихими. Их головы были задумчиво склонены, глаза наполнены слезами, а самочки украдкой вытирали мокрые очи, хлюпали носами и хныкали. Я не видел ни одной радостной морды, ни одной улыбки — ничего. Только скорбь, огорчение и задумчивость.

И лишь мой учитель остался неизменным. Когда дверь его дома за мной закрылась, взгляд с поволокой воззрился на меня:

— Народ очень любил Авара Восьмого, и я уверен, что лишь фанатики сейчас радуются его смерти. Завтра будет организована церемония прощания с усопшим королем, и я как главный гарнизонный маг буду присутствовать на церемонии. Ты идешь со мной. Веди себя максимально тихо, не отсвечивай и делай вид, что тебя там не существует. А теперь иди в комнату.

Я не стал спорить с наставником и пошел за дверь. Последнее, что я успел увидеть перед тем, как закрыть створку — как Гимеон очень задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом, словно его сознание находилось где-то в другом месте, но не с его обладателем.