Росток Клевера (джен)

Приветствую вас, уважаемые читатели! Перед тем, как вы начнете прочтение этой истории, я должен предупредить вас о том, что во вселенной Мира Спокойной Воды (далее МСВ) местными жителями используется не десятичная система счисления, привычная нам, а восьмеричная. Последняя возникла из-за того, что на ладонях у них не десять пальцев, как у нас, а всего восемь (по четыре на каждом), и из-за этого им оказалось удобнее считать по основанию «восемь».

В связи с этим вам нужно помнить, что любые числа, которые упоминаются жителями этого мира, представлены именно в восьмеричной системе, и правила произношения чисел там отличаются от привычных нам. Ниже представлен краткий глоссарий, который поможет вам правильно читать и понимать числа, представленные в повествовании:

Числа от 1 до 7, а также 0 читаются так же, как и в десятичной системе;

10 — Восемь;

11 — Одиносем;

12 — Дваносем;

13 — Триносем;

14 — Четырносем;

15 — Пятьносем;

16 — Шестьносем;

17 — Семьносем;

20 — Двосем;

21 — Двосем один;

30 — Триосем;

40 — Четыросем;

50 — Пятосем;

60 — Шестосем;

70 — Семосем;

100 — Осмо;

200 — Двосмо;

300 — Триосмо;

400 — Четыросмо;

500 — Пятосмо;

600 — Шестосмо;

700 — Семосмо;

1000 — Тосма;

10000 — Восемь тосем;

100000 — Осмо тосем;

1000000 — Тосмосем (дословно — «увосьмеренная тосма»).

Пример: 5670 — пять тосем шестосмо семосем

* * *

В силу разности климатических условий в отдельных населенных зонах МСВ, было принято деление года на четыре равные части (один из немногих рудиментов человеческого исчисления, который Первичные перенесли в новый мир из нашего), которые соответствуют зиме, весне, лету и осени. Каждый «сезон» состоит из трех месяцев, как и у нас, и таким образом местный год состоит из 14 (четырносем/четырносми) месяцев. Месяцы внутри каждого сезона не имеют особого названия, и просто нумеруются (например — «это случилось во второй месяц лета»). Промежуток в 14 месяцев как раз соответствует времени полного оборота планеты вокруг местного светила и соответствует астрономическому году. Год начинается с первого весеннего месяца.

Месяц в местных реалиях делится на три промежутка (недели) по 10 (восемь) дней, и таким образом в одном месяце получается 30 (триосем) дней. В году, таким образом, 440 (четыросмо четыросем) дней.

Местные сутки состоят из 30 (триосем/триосьми) часов, которые делятся на 4 равных промежутка по 6 часов каждый (соответственно, утро, день, вечер и ночь). Количество часов в каждом промежутке, месяцев в году, а также общая длительность суток была высчитана при помощи астрономических изысканий местных ученых, наблюдавших за движением звезд и светил в течение сотен, а то и тысяч лет.

Отсчет суток начинается с утра, а не с ночи (ночные часы считаются последними в сутках). Один час делится на 40 (четыросем) минут (32 в десятичной нотации). Более мелкое деление времени на секунды практически не используется, за исключением государства Кораланды, находящегося под технократическим управлением — там возможно деление как на секунды (40 (четыросем) секунд в минуте), так и более мелкое деление, если того требуют научные изыскания, однако это деление находится (пока что) за пределами страниц данного повествования.

Называть в местных условиях время по «триосемному» формату не особо распространено (то есть мало кто скажет «сейчас на дворе пятьносем (15) часов»), чаще просто говорят «сейчас второй час вечернего времени», что полностью соответствует предыдущей фразе.

Местная валюта также делится по привычному нам алгоритму с поправкой на восьмеричность системы. Один барра (самая крупная единица) содержит в себе 100 (осмо) тоси (64 в десятичной нотации, то есть 8*8), один тоси содержит в себе 10 (восемь) тельманов (8 в десятичной нотации).

Числа в повествования будут использоваться не так часто (в силу правил русского языка я буду вынужден давать их словами, а не цифрами), поэтому вам не придется постоянно мучительно лезть в этот глоссарий и использовать его для расшифровки непонятного числа. Помимо этого, я постараюсь проставить сноски рядом с подобными числами, чтобы вы сразу видели привычный десятичный аналог.

Приятного чтения!

Над изгибом серебристой реки, лениво несущей свои воды через густой зеленый лес, шелестящий кронами вековых деревьев от налетающего ветра, медленно садилось солнце. Внешне светило ничем не отличалось от обычного — такое же теплое, ярко-белого цвета, ослепляющее, стоило кому-то неосторожному слишком пристально на него посмотреть.

Из-за стволов к воде вышла осторожная трепетная пятнистая лань, точеные тонкие ноги которой ступали по зеленой траве осторожно и мягко, слегка пружиня и подскакивая при каждом шаге. Внимательный черный взгляд животного обвел весь берег реки, выискивая возможную угрозу и, не найдя ничего подозрительного, лань опустила морду к реке, припадая к прохладному течению и утоляя столь давно снедавшую ее жажду.

Со стороны леса раздался хруст. Лань, едва успевшая сделать несколько глотков из прохладной реки, резко подняла голову, вращая ушами и вглядываясь в пространство между стволами. Она пыталась усмотреть хотя бы какое-то движение, намекающее на опасность, но ей слышался лишь шум кроны деревьев — и более ничего.

Успокоившаяся было лань снова опустила голову, продолжая пить, как вдруг доселе недвижимая земля возле векового дуба ожила и бросилась к ней единым сильным прыжком. Лань даже не успела рассмотреть своего нападавшего — ее тонкие ноги мгновенно оттолкнули свою хозяйку от мягкого берега, и она бросилась наутек в сторону леса, не оглядываясь.

Леопард, который пытался застать врасплох свою добычу, понял, что его план провалился, и еще какое-то время пытался преследовать убегающую лань — но куда уж ему было за ней угнаться? Сделав еще несколько прыжков, большая пятнистая кошка остановилась, смотря вслед улепетывающей лани. Коротко и недовольно фыркнув, леопард развернулся и побрел к реке. Погружая в нее длинный шершавый язык, зверь быстро напился и вернулся обратно в лесную чащу в поисках другой добычи.

* * *

Ни лань, ни леопард не видели этого, но у их погони был зритель. Все это время за ними наблюдало странное существо. Внешне оно было похоже на рысь с мощными широкими лапами, кисточками на ушах и коротким хвостом, только все ее тело было соткано из веток и листьев, которые постоянно шевелились, менялись местами и никак не могли оставаться на одном месте неподвижно. Глаза этой древесной кошки заменяли неизвестные красные ягоды, которые периодически прикрывались листьями, словно их обладательница медленно моргала, после чего снова становились видимы.

Несмотря на материал своего тела, древесная рысь передвигалась совершенно бесшумно, и немногие звери, кто обращал на нее внимание, фокусировали на ней взгляд не более пары секунд, после чего всегда делали вид, словно неведомого существа рядом с ними нет. Так было и в этот раз — лань промчалась мимо неведомой рыси, вообще не обратив на нее внимания, леопард же просто посмотрел на нее как на пустое место и ушел к реке.

Ничуть не огорчившись этому факту, рысь бесшумно развернулась в сторону леса, сделала пару шагов и растворилась в воздухе. Соткавшие ее тело ветки, листья и ягоды просто опали на землю, словно они не являлись частью тела неизвестного существа, и тоже растворились в воздухе, будто их никогда и не существовало.

* * *

Пригнувший голову волк медленно ступал по лесной подстилке, аккуратно переставляя лапы и принюхиваясь к воздуху. Вот уже не первую минуту он чувствовал живой, теплый запах добычи, и голод, мучивший серого с утра, лишь заставлял его не останавливаться, а двигаться вперед — медленно, но неотвратимо для его жертвы. Висящий хвост волка лишь слегка шевелился из стороны в сторону, следуя движениям своего хозяина, и с каждым метром голова хищника становилась все ниже и ниже, а шаг — все более плавным и замедленным.

Острый и опытный глаз волка разглядел вперед движение фоне однотонной бурой подстилки движение — заяц-русак. Не косуля, но хищник был не в том положении, чтобы привередничать. Его волчица ждала в логове, охраняя крошечных новорожденных детенышей от опасностей леса, и временно не могла сопровождать его в охоте, поэтому в течение ближайших трех недель он мог рассчитывать только на себя. На прошлой неделе ему повезло добыть небольшого марала, который отбился от стаи, и его волчице было достаточно мяса. Однако всего остатки уже были съедены, и заяц казался неплохой альтернативой голоду.

И вот все как и в прошлые разы — волк намеренно подошел к зайцу против ветра, чтобы ушастый не учуял его раньше времени. Лапа зависла в воздухе, готовая сделать первый шаг, а желтые глаза неподвижно сфокусировались на ничего не подозревающем косом. Обычно волки охотились стаей, загоняя добычу до изнеможения, но в тот момент помощников у него не было, и приходилось прибегать к нестандартным для его вида методам.

Стремительный рывок — и пищащий заяц, не успевший дернуться, оказался схвачен острыми зубами за загривок. Косой еще пытался обреченно пинаться мощными задними лапами, стремясь попасть волку в морду, но всего его удары летели мимо цели. Волк сильнее сжал зубы — и заяц навсегда затих, свесившись в пасти хищника безвольной буроватой тряпочкой. Коротко рыкнувший волк развернулся на месте с добычей в зубах и побежал в сторону своего логова — обрадовать свою избранницу свежей добычей.

И снова зрителем нападения волка на зайца стала древесная рысь. Она пристально наблюдала за тем, как волк, крадучись, постепенно подбирается к жертве, после чего стремительным рывком настигает ее и хватает загривок, обрекая ушастого зверька на верную смерть в безжалостной зубатой пасти. Подождав, пока волк с добычей уйдет, древесная рысь снова медленно прикрыла свои ягоды-глаза листьями-веками, после чего, как и в прошлый раз, растворилась в воздухе, заставив ветки и листья опасть на землю и исчезнуть спустя несколько секунд.

* * *

Разум Природы не знал, сколько веков или даже тысячелетий — а может даже и миллионов лет он существовал в этом измерении. Чем дольше он задумывался над этим, тем больше ответ на этот вопрос ускользал из его сознания. В какой-то момент ему было проще забыть об этом и сосредоточиться на своих прямых обязанностях. А обязанностей у него было много — в этом мире Разум Природы играл роль развития и эволюции для всей местной флоры и фауны. То, что в нашем мире выражалось незримыми законами, в этой реальности имело вид физического актора, который и привносил изменения в генотип и фенотип живой природы, постоянно улучшая местную природу или же наоборот — извлекая из нее неудачные или тупиковые ветки. При этом Разум Природы никак не контролировал погоду, и ему приходилось подстраивать своих существ под меняющиеся с годами условия.

Зачастую Разум Природы напрямую наблюдал за своими подопечными. У него была возможность быть невидимым и неслышимым для большинства местных обитателей, а также способность принимать любые формы, но сам Разум предпочитал появляться в облике рыси, сотканной из веток и листвы — так он показывал единство в одном теле флоры и фауны, находящейся под его началом. При этом он сам никогда не вмешивался в происходящее, хотя и имел такую возможность. Девизом «по жизни» у Разума Природы всегда было «Я создаю — а они живут». По этой причине, если где-то случался лесной пожар или какой-нибудь иной природный катаклизм, Разум Природы никогда не прилагал никаких усилий по защите своих творений, полагая, что выживут лишь сильнейшие и наиболее приспособленные — что и было его главной целью.

Сегодняшний день оказался удачным для вечного экспериментатора и ученого, коим и был Разум. На берегу реки он увидел, как лань успешно избежала нападения хищника и сумела сбежать невредимой. «У нее потрясающая скорость и реакция, было бы полезно сделать их массовыми для этого вида», — подумал Разум Природы, и проследил за тем, чтобы быстрота лани передалась ее потомкам и закрепилась в будущем среди представителей ее вида.

Интересным было и наблюдение за охотой волка на зайца. Скрытность, осторожность и стремительное нападение — тоже полезные черты для вида. «Интересное поведение, полезное — нужно и его развить», — размышлял Разум. Потомство у этого волка уже было, и у актора была возможность больше сосредоточиться на маленьких волчатах, следя за ними в будущем и подмечая то, как свойства родителя передались им.

Каждый день Разум Природы многократно наблюдал, проверял и контролировал, как живет дикая природа в его мире. Он никогда не вел записей, потому что не умел писать, и никогда не спал, потому что не умел спать. Тысячелетиями (а может даже и больше?) Разум следил, смотрел, развивал, помогал — и все это непрерывно, ежедневно и без отдыха. Но вряд ли он хотел отдыха — ведь ему это даже нравилось. И хотя сам Разум не знал, как он возник и почему именно он этим занимается, ему не хотелось менять свою жизнь на какую-то иную… тем более, что он и не знал, как жить иначе.

Не имея никакого представления о генетике как науке, Разум, тем не менее, прекрасно понимал, что это такое и как она работает и порой он вечерами проводил в своей мысленной «лаборатории», придумывая новые сочетания и создавая новые свойства, которые только увеличивали биологическое разнообразие флоры и фауны.

* * *

В один из дней Разум Природы оказался в совершенно новой и непривычной для себя ситуации. Сенсоры, которыми он мог оценивать мир в любом его уголке, неожиданно сработали, сигнализируя о появлении в его мире новых, чужеродных элементов. На время забыв о своих подопечных, Разум Природы запер новичков для изучения в промежуточном нексусе своего мира, где иногда изолировал неудачные или неустойчивые формы жизни, чтобы они не навредили остальным.

Когда же Разум пришел оценить, с кем имеет дело, ему предстояло удивиться, хотя он уже и забыл, как это делать — в его мире оказалось несколько десятков тысяч представителей одного нового вида, которого ему раньше не доводилось видеть! Странные лысые прямоходящие существа с большими головами и редким шерстяным покровом по всему телу были для Разума Природы чем-то совершенно новым, непонятным и даже чужеродным.

И самое поразительное, что Разум однажды сталкивался с выходцами из этого мира! Несколько столетий назад в его реальности оказались странные большие летающие ящеры, умевшие выдыхать пламя. По строению они были ничуть не сложнее иных животных, населявших его мир, но они отличались тем, что были стайными животными, предпочитали жить компактно, и обладали осознанной речью и мышлением. Тогда Разум Природы и новые существа, которые назывались странным словом «драконы» заключили договор: Разум представил им труднодоступные горы на окраине материка в качестве их постоянного местожительства, разрешил им устанавливать свои правила в этих местах, а взамен драконы были обязаны не влезать в дела Разума и не охотиться на животных сверх разумной меры для пропитания. Драконов такие условия полностью устроили, и вот уже столетиями они жили в горах, ничуть не напрягая Разум, и тот даже практически перестал за ними следить. Неужели эти странные существа последовали за этими «драконами»?

Внимательно изучая генотип пришельцев и постепенно разматывая цепочку «происхождения» этих существ, Разум проследил историю их развития на миллионы лет назад и понял, что чужаки оказались представителями одного семейства, которому сам Разум так и не дал развития в своем мире, хотя у него и была такая возможность. Просканировав как генотип, так и фенотип новых существ, Разум был готов схватиться за голову, если бы у него была такая возможность — такого невероятного нагромождения различных характеристик, биологических параметров и свойств ему не доводилось видеть ни в одном живом существе из своего мира. Внешне совершенно хрупкие и неприспособленные к жизни в дикой природе, новые существа были поразительно сложны по строению и более того — обладали разумом и сознательностью! Спустя буквально час Разум уже полностью знал об истории развития людей, и мог лишь поражаться тому, как их создатель постарался над своими «подопечными» — Разум Природы настолько серьезными вещами еще не занимался.

Никогда раньше не сталкивавшийся со столь развитым мозгом Разум Природы с удивлением и одновременно восхищением изучал все аспекты строения новых существ. Закончив изучение их внешних данных, Разум полез проверять их сознание — и ужаснулся, увидев, сколько всего там было собрано вместе. Коллективность, общение, язык, технологии, религия! Последний аспект ему был не очень понятен, и Разум решил узнать о нем позже, сосредоточившись на их взаимоотношениях и способе жизни.

Исследовав их мысли, Разум Природы получил информацию о привычной для них среде обитания и понял, что их мир не так уж и сильно отличался от его — лишь большая площадь и разнообразие климатических условий, плюс развитая цивилизация, чего в его мире по объективным причинам не было. Нет, ему определенно попались существа, которые могли быть опасны для его созданий. Первым же желанием Разума было избавиться от незваных гостей, но увы — он не знал, как вернуть их обратно, откуда они появились.

Осложняло ситуацию то, что новые существа обладали свойствами, которые не существовали в его мире никогда в силу ненадобности. Помимо уже упомянутых речи, социальности и продвинутых когнитивных способностей, чужаки обладали понятием о каком-то «добре» и «зле». Разум Природы силился понять, что же они означали — и раз за разом не понимал. Спасало его то, что в силу своих способностей Разум мог проверять мозг и сознание людей, не пробуждая их от анабиоза, и получать ответы на любые интересующие себя вопросы, «общаясь» с их разумом.

«Опросив» большую часть новых существ, Разум лишь получил примерный ответ: что «добро» — это хорошо, а «зло» — это плохо. И такая информация ему ничем не помогла. Одна из женских особей «рассказала» Разуму, что спасти брошенного больного котенка — это хорошо. Для Разума Природы же это было дикостью — как может быть хорошо спасение ослабленного больного животного, которое может передать свои дефектные гены новым поколениям? Другая мужская особь «сообщила» ему, что помочь своему сородичу в беде — это хорошо, а украсть что-то у другого сородича — это плохо. Поняв, что попытки уяснить для себя сущность этих понятий лишь отнимет у него драгоценное время, Разум составил для себя примерное значение этих понятий и задумался над тем, как поступить дальше с пришельцами.

Ему предстоял нелегкий выбор. Выслать их обратно туда, откуда они взялись, он не мог — не хватало сил и возможностей. Оставлять их в неизменном виде он тоже не мог — ведь существа такого вида и вообще представители подобного семейства у него никогда не существовали, и поэтому нахождение чужеродных генов могло представлять опасность для других обитателей. Помимо этого, сомнения у Разума вызывали и сами люди. Просканировав их разум, он понял, что эти существа захотят жить в его мире на тех же условиях, что и в своем — отвоевывая место у природы, создавая собственную цивилизацию и, возможно, вредя флоре и фауне в угоду себе. К тому же, Разум понимал, что сами люди не виноваты в том, что оказались здесь — а обрекать на гибель невинных существ он не мог. Еще одной сложностью был тот факт, что попавшие к нему люди говорили на разных языках, жили в разных местностях, и имели все шансы не быть способными даже общаться друг с другом.

* * *

Решение, которое в итоге принял Разум Природы, стало совершенно неожиданным, но единственно доступным для него. Осознав, что несмотря на чужеродность семейства людей для его мира, люди по многим параметрам также были животными — были теплокровными, млекопитающими, жившими в мире, похожим по условиям на этот, Разум решил провести нечто вроде генного эксперимента. Взяв за основу класс млекопитающих из своего мира, а также пару-тройку классов пресмыкающихся, переделав последних в теплокровных, Разум Природы соединил генотип людей и животных воедино, формируя единый организм. Благодаря большому количеству новоприбывших, у него была возможность сформировать новых разумных существ, сочетающих в себе черты людей и черты разных животных.

Сформировав первичный облик новых обитателей, Разум принялся прорабатывать их биологию и приспособляемость. Тут нарастить, тут удалить, там создать — такой интересной, и в то же время сложной работы у Разума Природы не было очень давно. Можно сказать, что он погрузился в нее «с головой», оставив на несколько дней наблюдение за своими подопечными. То, на что в обычной природе ушло бы несколько миллионов лет эволюции, Разум искусственно ускорил в много миллионов раз, создавая новые образцы — и тут же тестируя их, создавая для них в нексусе имитируемые условия обитания своего мира. И при этом новые гибриды продолжали оставаться в анабиозе, чтобы не помешать замыслам творца.

* * *

Спустя три дня напряженной работы Разум Природы наконец-то смог удовлетворенно признать, что его работа завершена. Несмотря на то, что он не заказывал себе такую работу и в общем-то не обязан был ее делать, ему оставалось признать, что опыт создания новых существ был великолепным, и ему хотелось бы его повторить в будущем.

Перед ним находилось несколько десятков тысяч — если не сотен — новых существ, пребывание которых он уже мог допустить в своем мире. От людей Разум сохранил им прямохождение, внутренние органы, систему размножения, теплокровность и мозг с разумом. От зверей же им достались отдельные черты внешности — головы, уши, лапы ниже колена, хвосты, шерсть или чешуя, а так же часть инстинктов и паттернов поведения. Предвидя возможные проблемы, Разум заранее проверил, чтобы существовавшие на момент перемещения супружеские пары — а среди новичков были и такие — получили облик представителей одного вида, дабы не разрывать связи между ними. Также он на всякий случай оставил им всю одежду, что на них была. Предвидя возможные сложности, Разум Природы также создал для них общий язык, позаимствованный от животных его мира, заложив его знание в разум каждого таким образом, чтобы он казался им родным и привычным.

Теперь же ему предстояла самая неприятная часть, которую Разум намеренно оставил на самый конец, максимально оттягивая неизбежное. Религия. Даже после того, как ему удалось понять, что это такое, ему не стало проще. Разум справедливо полагал, что религия может разрушить его мир даже еще больше, чем пребывание в нем разумных существ. И в то же время было понятно — религия и вера играли в жизни людей одну из основополагающих ролей, и без этого они могли пропасть. А этого Разум Природы допустить не мог — ведь отныне зверолюди были такими же его подопечными, как и все прочие, что он создавал в течение многих лет. Подумав, он решил использовать один концепт, который подсмотрел в сознании некоторых людей, создав магию, которой могли бы управлять новые существа. Это позволяло ему перенаправить большую часть религиозной веры в более безопасное русло.

Помимо этого, ему предстояла и другая тяжелая задача — установить правила для новых жителей, ведь бросать их посреди леса, не объясняя ничего, Разум Природы тоже не мог. Проверив новичков еще на этапе подготовки, Разум узнал, что к нему массово попали люди, которые жили в какой-то местности под названием «Европа», и они пропали без вести во время эпидемии заболевания под названием «чума». Не разбираясь со значением этого слова, Разум лишь проверил, чтобы попавшие к нему люди не были заражены и не навредили другим зверям.

* * *

Настало время. Разум Природы наконец-то вывел всех новых зверолюдей из анабиоза, но пока оставил их в нексусе, не выпуская на волю. С каждой новой секунд пустота безвременного пространства наполнялась звуком пробуждающихся существ, которые, стоило им увидеть своих соседей, с криками начинали отползать друг от друга, сталкиваясь с такими же несчастными, осознавшими, в кого они превратились. Рев десятков тысяч, а то и сотен глоток наполнил все пространство нексуса, сливаясь в один нечеловеческий крик ужаса, страха и боли. Обезумевшие существа вскакивали со своих мест, бежали без оглядки, сталкиваясь с другими зверолюдьми, падали, снова поднимались и снова кричали. Отдельные существа просто сидели на месте, мелко дрожа и закрывая свои головы лапами, плача и стеная.

Понимая, что без его действий неуправляемые зверолюди скатятся в хаос, покалечат себя и могут совершить непоправимые действия, Разум появился в нексусе в виде своего привычного облика древесной рыси и громко рявкнул так, что его голос мгновенно наполнил своды сферы, перекрывая все крики и стоны зверолюдей:

— ТИШИНА!

Несмотря на дикий страх, все зверолюди замерли и мгновенно перевели взгляды на древесную рысь. Многие из них еще дрожали и смотрели испуганно, но в нексусе наконец-то наступила долгожданная тишина. Разум Природы обратился к зверолюдям:

— Я понимаю, что многие из вас напуганы и не понимают, что происходит. Вышло так, что вы оказались в моем царстве, переместившись из своего привычного мира. Почему это случилось, я не знаю. Так как я не мог допустить ваше существование здесь в вашем исходном виде, я был вынужден вас… изменить. Теперь это ваш новый облик, с которым вам жить.

Немного осмелевшие люди начали пристальнее разглядывать себя, потирая шерсть, трогая свои звериные головы и изучая хвосты. Древесная рысь продолжила:

— Я знаю, что среди вас были пары, которые жили вместе, прежде чем попасть сюда. Я присвоил парам один и тот же вид, чтобы вы друг друга не потеряли.

Несмотря на то, что после пробуждения некоторое время стоял хаос и зверолюди успели перемешаться, слова Разума Природы подействовали на них отрезвляюще — толпа зверолюдей зашелевелилась и пришла в движение. Было видно, как некоторые из них искали свою пару, и в течение буквально десятка минут каждый супруг нашел свою «половинку», и зверолюди выстроились уже более стройными рядами, и супруги крепко сжимали лапы друг друга, боясь снова потеряться. Разум продолжил:

— Я изучил вас, пока создавал. Вы — очень сложные существа, намного сложнее чем любые иные, с кем я сталкивался до этого. Я не погружался глубоко в ваши отношения и иерархию, и поэтому я не могу назначить вам главного, который будет вести вас, потому что вы все в равном положении, и каждый из вас знает не больше соседа. Более того, я не могу вмешиваться в то, как вы будете общаться друг с другом. Поэтому сейчас я обращаюсь к каждому из вас в отдельности и ко всем в частности одновременно. Я разрешу вам жить в своем мире. Он очень похож на ваш, и вам не потребуется много времени, чтобы привыкнуть к нему. В свою очередь, я требую от вас соблюдения некоторых правил. Выполните их — и я вас не трону. Во-первых — вы все делаете сами. Моей помощи не просите. Даже если вы окажетесь на грани вымирания — это не моя проблема. Я дал вам жизнь, но я не буду решать все за вас. Вы и так попали туда, где вам не следовало быть. Все технологии, приручение и одомашнивание животных, выживание, добыча пропитания, защита от опасностей и прочие вещи — все отныне исключительно ваша забота.

Зверолюди внимательно слушали древесную рысь, боясь оторвать взгляд и пропустить хотя бы одно слово. Разум Природы продолжил:

— Во-вторых — не лезьте в природу сверх меры. Не добывайте себе для пропитания больше зверей, чем нужно, и не вырубайте лесов больше, чем это необходимо для того, чтобы построить себе жилище. Не превращайте природу в игрушку и место для развлечения. Вы — часть природы, а не ее венец. И поверьте, если вы решите иначе, я найду способ напомнить вам о том, о чем мы договариваемся. Пусть я и разрешил вам остаться, но я не разрешаю вам разрушать все, к чему вы прикоснетесь.

Выдержав паузу, Разум добавил:

— И третье правило. Не смейте мне поклоняться. Я не хочу быть вашим божеством и не хочу, чтобы вы продолжали верить в вашего Иисуса Христа — или как он там называется. Этот мир создал не он и не вы — он был создан еще до меня, и поэтому я не заслуживаю того, чтобы меня почитали. Ваша "религия" может привести к непоправимым последствиям, чего я не хочу. Хотите поклоняться чему-то — создайте себе концепты добра и зла. Хотя вам следует помнить — в этом мире добра и зла раньше не было, потому что это природа, а в ней ничего не происходит просто так. Верьте в их баланс — и будьте счастливы. Излишки вашего религиозного фанатизма я трансформировал в магические способности, которыми некоторые из вас владеют — однако обучать я вас им не буду, вы теперь сами по себе.

Нексус наполнили обеспокоенные голоса:

— А что же будет дальше? А что мы теперь можем? А что нам нельзя?

Разум остановил гул вопросов:

— Я разделю вас на три группы, каждая их которых будет перенесена в одну из зон моего мира. Каждая группа тем или иным будет приспособлена к тому, чтобы жить в той или иной зоне, я об этом позаботился. После того, как вы там окажетесь — дальше не рассчитывайте на меня. Сами выбирайте себе вожака, сами ищите себе ночлег, пищу и пропитание. Помните о нашем договоре — и мне не придется вас одергивать или как-то направлять.

Голоса зверолюдей стихли, переваривая услышанное, и в конце концов с разных концов нексуса раздались нестройные голоса:

— Мы согласны.

— Вот и чудненько.

* * *

Договорившись с Первичными (Разум назвал их про себя так), древесная рысь наконец-то вытащила зверолюдей из ограничительного нексуса и разделила их на три равные группы, каждая из которых была заброшена в разные климатические зоны. Одна, с более мохнатыми и пушистыми зверями, была перенесена в заснеженные леса севера, вторая, где преобладали животные с короткой шерстью и чешуей — в более засушливые каменистые зоны центра, а еще одну, где были самые разные звери — ближе к югу, где климат был более мягким и влажным.

Закончив перемещение, Разум Природы удовлетворенно хмыкнул и вернулся к своим привычным обязанностям по наблюдению за природой, оставив Первичных самих разбираться с новым для себя миром.

Конечно, поначалу Первичным было очень сложно. Оставленные с голыми лапами, без инструментов и лишь с одеждой, они первоначально вели образ жизни пещерных людей — сбивались в большие племена, создавали орудия труда из камней и палок, прятались в пещерах, создавая примитивную одежду из шкур добытых животных. В первые две сотни лет новоиспеченная цивилизация вообще была на грани вымирания из-за полного отсутствия продвинутых технологий, к которым они успели привыкнуть. Конечно, им еще предстояло приручать животных, с нуля придумывать механизмы, создавать железные орудия труда и искать способы выжить — но это уже совсем другая история!

Вечер у Павла Семеновича Крицюка, пятидесятилетнего слесаря одного из московских ЖЭКов, проходил как нельзя лучше — днем ему подвернулась хорошая халтурка, принесшая за каких-то полчаса работы целых пять тысяч рублей, а тут еще и его старый друг и собутыльник Семен Дежнев вернул долг, который не мог отдать полгода. Наступил летний московский вечер, и Павел Семенович, выпив по стопарику с Семой, собирался ехать домой на своем старом мерседесе, подаренным по пьяни знакомым «новым русским» в лихие девяностые. Собутыльник предлагал опрокинуть еще по пузырю холодной водочки, заботливо припрятанной в глубине одного из шкафов на работе, однако Крицюк категорически отказался:

— Не могу, Сема! Мне еще сейчас домой. По маленькой — и поеду! — Павел Семенович думал, что звучит убедительно, хотя в его мозгу никак не могло сойтись, как же он избежит наказания, если его остановит гаишник и попросит дунуть в трубочку.

Несмотря на то, что спустя три десятилетия машина больше напоминала старую развалюху со сколотой краской, гнилыми порогами и несколько раз разбитыми фарами, кое-как склеенными изолентой, свою машину Павел Семенович обожал. Он часто обращался к ней как к живому человеку, называя ее «Петрович», и любил, сидя за рулем, разговаривать сам с собой и гулко хлопать по баранке, приговаривая в конце большинства фраз «Ведь не так ли, Петрович?». Над Крицюком потешались коллеги, предлагая залить в бак машине водочку, чтобы старый «товарищ» слесаря тоже выпил с ними, а то он «не уважает их», но Павел Семенович стоически терпел эти шутки.

* * *

Слесарь был уверен, что приятный вечер ничего не может испортить, однако он жестоко заблуждался. Когда ему оставалось доехать всего пару кварталов до дома, Павел Семенович попал в аварию. Наехав на какой-то острый шип, правое переднее колесо сдулось, и «Петровича» повело в сторону пустынного тротуара, где в этот момент шел высокий молодой светловолосый мужчина с большим гитарным чехлом за спиной. Так как он шел в попутном направлении, прохожий не успел вовремя заметить, как на него несется машина. Крицюк судорожно вдавил педаль тормоза в пол, мгновенно протрезвев, но увы, было слишком поздно — с глухим ударом машина наехала на пешехода, и тот, не издав ни звука, подлетел в воздух и приземлился на тротуар.

В ужасе Павел Семенович вцепился мозолистыми руками в руль и застыл, едва шевеля ртом:

— Петрович, что мы наделали? Мы человека убили! Петрович!..

В тот момент липкое чувство ужаса накрыло слесаря с головой. Хотя он и был алкоголиком, который не стеснялся иногда обманывать клиентов, во многом Павел Семенович еще не растерял остатки человечности, и тогда он испытывал страх, ужас и осознание того, что он стал убийцей невинного человека.

Оцепенение, длившееся несколько секунд, пропало, и слесарь мешком вывалился из машины, рванувшись к тому месту, где лежал сбитый им прохожий. Чувство невероятной вины и слабая надежда, что незнакомец еще жив, сформировав убийственный коктейль в его бедовой голове, гнали вперед… и тут Крицюка ждало неожиданное открытие. Асфальт перед остановившимся «Петровичем» был девственно чист. Никакого человека перед ним не лежало. Вытаращив глаза, Павел Семенович со всем силы начал шлепать себя по щекам, считая, что ему показалось — но нет, тело молодого человека так и не появилось. Крицюк повернулся к своему «мерсу», и убедился, что ему не почудилось — вот, впереди небольшая вмятина, как будто он наехал на кого-то. Но куда же пропал незнакомец? Проведя еще с десяток минут, потерянно оглядываясь вокруг, слесарь озадаченно крякнул, вернулся к машине, достал из багажника запаску и принялся менять пробитое колесо. В тот момент ему больше всего хотелось оказаться дома, в своей постели, и забыть произошедшее как страшный сон.

* * *

Последнее, что я успел услышать перед тем, как меня накрыла чернота — ослепительный свет и сильный удар, за которым последовало ощущение полета, боль лишь на долю секунды, а затем лишь тишина… и тьма.

Я не знаю, сколько времени я провел в непроницаемой черноте, не осознавая ничего, но однажды сквозь пустоту до меня стали доноситься неразборчивые звуки. С каждым мгновением они становились все более четкими и различимыми, пока не превратились в убаюкивающую картину леса — шелест крон деревьев, пение птиц. Как только я смог их понять и осознать, чернота вокруг меня рассеялась, уступив место солнечному свету, пробивавшемуся сквозь густые кроны деревьев. Отдельные лучи обжигали глаза, подобно кислоте, и я закрыл их ладонью, защищаясь от слишком яркого света, так как одних прикрытых век было недостаточно.

Следом за слухом и зрением ко мне стало возвращаться и осязание. Моя вторая ладонь нащупала рядом с собой траву, словно я лежал на каком-то газоне или лужайке. Пальцы захватывали отдельные травинки и без усилий отрывали их от земли, но это не помогало мне понять, где же я находился.

Когда же, наконец, я привык к свету и убрал ладонь от лица, я смог открыть глаза полностью и понять, что, скорее всего, я лежал где-то на лесной поляне. Надо мной расстилалось яркое голубое небо, по которому лениво плыли кремовые облака, и это было обрамлено кронами шелестящих деревьев, плавно покачивающих на ветру. Когда я смог наконец-то сесть и оглядеться вокруг себя, я лишь убедился что находился на незнакомой мне лесной поляне, ничем не отличавшейся от сотен других подобных.

Я был не один — в десятке метров от меня стояло загадочное существо, напоминавшее крупную рысь из веток и листьев, постоянно покачивавшихся и шелестящих, словно их слегка касался ветер. Испуганно сглотнув, я пытался сообразить, что же мне делать, если это существо решит на меня напасть, однако неизвестное создание продолжало «смотреть» на меня ярко-красными ягодами, оставаясь неподвижным и изредка прикрывая глаза «листьями», словно их обладатель медленно моргал.

Еще несколько секунд посмотрев на меня, загадочная рысь развернулась на месте, сделала пару бесшумных шагов и растворилась в воздухе, заставив слагающие себя ветки и листья упасть на землю неопрятной кучкой. Впрочем, и она исчезла спустя несколько секунд, и отныне ничего не напоминало о том, что еще буквально минуту назад я был не один.

Более ничего мне не угрожало, и я, бросив взгляд на свои ладони, судорожно попытался их отбросить, слишком поздно осознав, что физически не мог этого сделать. Вместо моих обычных ладоней были мохнатые ладони с серой шерстью, с когтями и подушечками, как у какого зверя! Бросив взгляд ниже, я мог только продолжать держать рот открытым — у меня не было и ног в привычном смысле этого слова! Вместо них я видел самые настоящие звериные лапы, когтистые, покрытые шерстью и с подушечками, словно у какой-то собаки, массивные и широкие.

Увиденное заставило меня часто и тяжело дышать, словно я оказался в каком-то кошмаре. Я даже крепко зажмурил глаза в надежде, что это всего лишь сон, — но нет, я так и остался в этом странном и непривычном теле. У меня не было возможности увидеть свое лицо, но попытка ощупать голову лишь укрепила меня в мысли, что произошло что-то странное — она была явно не человеческой, вытянутой и тоже мохнатой. Порой, скосив глаза ниже, я видел кончик своей морды — она была по-собачьи вытянута с большим черным носом, как у пса.

Полностью раздевшись, я начал осматривать свое тело, пытаясь понять, насколько плохи мои дела. Руки внешне выглядели вполне человеческими по анатомии, но были полностью мохнатыми, как и все тело, и из-за этого визуально казались больше и массивнее. Вместо ногтей пальцы украшали самые настоящие когти. На вид они не особо отличались от тех, что я видел у обычных собак, за исключением длины, больше подходящей ногтям, и однотонно черного цвета, выделявшего на фоне серой шерсти. Грудь, живот и спина остались такими же, но покрытыми густой серой шерстью. Отличительной чертой был более пышный и густой мех на груди и шее.

Только тогда я заметил, что на моей левой лапе (назвать мою новую конечность рукой у меня язык не поворачивался) остались часы. Они показывали первое июня две тысячи двадцать третьего года, время чуть больше полуночи. При этом я обратил внимание, что цифровое значение секунд, как собственно и секундная стрелка, двигались очень медленно. Специально я посчитал про себя этот промежуток — примерно шесть-семь секунд.

Достав смартфон, я попытался запустить навигатор, чтобы понять, где я нахожусь, но меня ждало разочарование. Большая часть приложений работала, но покрытие сети полностью отсутствовало. Сигнал от спутника не проходил и навигатор, похоже, сошел с ума — на экране мне показывалось лишь серое поле, в середине которого беспорядочно крутилась синяя стрелочка, а на ней висел знак вопроса. Попытка позвонить на телефон своим родителям или коллегам по работе ожидаемо провалилась — звонок даже не проходил.

Когда же я попробовал связаться со службой спасения по номеру 112, то едва не умер от страха — звонок прошел, но на том конце трубки раздался очень низкий и хриплый голос, который произнес лишь одно слово «Нет», а на фоне играла очень низкая, гнетущая музыка, заставившая меня выронить от испуга телефон на землю. После этого я быстро завершил звонок и убрал отныне бесполезный агрегат в карман джинсов.

* * *

Что со мной произошло? Как я здесь оказался? Что это за поляна? И что это за загадочная древесная рысь, что я увидел после пробуждения? Десятки вопросов без единого ответа роились в моей голове, не находя решения и лишь глубже загоняя меня в состояние неопределенности и страха. На глаза непроизвольно навернулись слезы отчаяния и осознания того, что я попал в безвыходную ситуацию.

Пытаясь разобрать в ситуации, я постарался восстановить хронологию событий. Я точно помнил, что это был обычный теплый июньский вечер. Я вернулся домой после работы, взял чехол с гитарой и собирался пойти к своему другу Мишке, с которым мы вместе играли по вечерам в самодельном гаражном рок-бэнде с незамысловатым названием «Ржавый Пандус». Мы успели выпустить несколько песен, одна из которых, «Глиняная Подошва», была относительно популярна в нашей небольшой группе творчества в одной из социальных сетей. Меня забавляло читать комментарии слушателей в группе, которые запросто могли быть не связаны с творчеством «Ржавого Пандуса». Так, после выпуска нескольких синглов среди подписчиков завирусилась фраза «Максим Волк, купи слона» — так меня подкалывали фанаты после одной нашей песни, которая так и называлась «Купи слона».

Я шел вдоль дороги, за спиной у меня был чехол с гитарой, вокруг тишина и умиротворение московского вечера в спальном районе. Вдруг одна из машин резко сворачивает с крайней правой полосы в мою сторону, словно водитель в спешке вывернул руль, и летит в мою сторону. Все это я не видел, но по визгу колес и тому, как моя тень на стене увеличилась, я понимал, что на меня что-то несется. Дальше в моей памяти остались лишь удар, полет, слепящие фары и темнота.

Как я ни силился, вспомнить чего-то еще я не так и не смог. Выходило, что между тем, как меня сбила машина и тем, как я очнулся на этой лесной поляне, мою память словно стерли, и восстановить что-либо еще не получалось. А вдруг я умер, и это был какой-то загробный мир? Возможно, но вся моя одежда, за исключением обуви, осталась на месте, включая все предметы, что лежали в карманах: телефон, пропуск, ключи от дома.

В одном из внутренних карманов куртки пальцы нащупали какую-то хрустнувшую бумагу, которая при извлечении на свет оказалась чем-то вроде свернутого свитка. Развернув его, я увидел максимально странный текст. Все его символы были совершенно мне незнакомы, и представляли собой какое-то невообразимое нагромождение палочек и кружочков, рядом с которыми китайские иероглифы выглядели в общем-то милыми ребятами. Но парадокс заключался в том, что я прекрасно понимал, что в нем было написано. Текст гласил следующее:

Грядет тот, кто исчез. Уста его изрекут речи на языке священном, а взгляд очей будет что дух всеведущий в миг решающий. Он есмь чужак и спаситель, изгнанный добровольно и вернувшийся не воле своей из темницы смертной в мире ином. Не будет ему веры, возведут монахи и миряне хулу на него, и скажут «ты еретик и преступник, и слово твое есть чернение имени пресветлого Арханиса». Но поймут все, что были как овцы заблудшие во тьме кромешной. Воцарятся стенания великие среди тех, кто не верил, поднимут вой те, кто не отверг обмана, и встанут они на колени со словами «О горе мне в заблуждении» и заплачут слезами обильными. Кто веровал в Серое Равновесие, да обнажит он истину, укажет на обман и наречет сие «это ложь».

Нижний край свитка был аккуратно оборван, словно некто пытался осторожно оборвать лишнюю часть по сгибу. Это было сделано очень аккуратно, но более «мохнатая» нижняя часть свитка, отличавшаяся по структуре от остальных трех сторон, выдавала отсутствие продолжения странного изречения.

Я не понимал — каким образом можно было видеть совершенно дикий текст из невозможных символов, и при этом понимать его так, словно эти значки имели для меня какой-то смысл? Да и я почему вообще был уверен, что понял написанное? Впрочем, даже если я и был прав, то текст больше запутал, чем объяснял. Это все было похоже на какой-то отрывок из церковного талмуда, написанного очень архаичным языком, и его понимание нисколько не приоткрывало для меня завесу тайны.

* * *

Пытаясь понять, где я нахожусь, я стал крутиться вокруг себя, сидя на месте, отметив попутно и то, что у меня очень сильно обострилось обоняние. Если раньше хвоя ели могла быть опознана мной на запах только с очень близкого расстоянии, теперь же я чувствовал смолистый хвойный запах, стоя чуть ли в десятке метров от дерева. Осознание этого привело к тому, что меня затопила волна самых разнообразных запахов — земли, зелени, хвои.

Убрав свиток обратно в карман, я положил лапу на траву, после чего едва не подпрыгнул от страха, наткнувшись на что-то теплое и пушистое. Бросив испуганный взгляд вниз, я увидел невесть откуда взявшегося черного голубоглазого котенка без единого белого пятнышка с тонким хвостиком и забавными треугольными ушками с розовой кожей внутри. Новенький, похоже, нисколько меня не боялся — он бесстрашно подошел к моей большой когтистой мохнатой ладони, которая была размером больше, чем он сам, внимательно ее обнюхал, после чего сделал вид, что все в порядке и сел перед мной, продолжая смотреть на меня наивными голубыми глазками. Неуверенно я потрогал зверька между ушек, и тому это, видимо, понравилось — он подставился под мои пальцы и принялся тереться головой и лбом об мои пальцы, довольно урча.

— Кто ты? — спросил я котенка, как вдруг я осекся на полуслове, осознав, что говорю не на родном языке. Из моих уст донеслась речь на каком-то незнакомом наречии, звучание которого я совершенно не понимал. Тем не менее, я осознавал безо всяких проблем, что именно я произношу. Попытавшись еще раз произнести осмысленную фразу на русском, я потерпел неудачу — снова из моего рта вылетали совершенно незнакомые по звучанию слова, которые, тем не менее, имели для меня смысл.

Очень сильно напрягаясь, я заставил себя произнести простое слово «мама» — и снова неудача. Отдельные слоги на русском я произносил без особого труда, но стоило мне попытаться связать их в одно слово, как меня тут же настигала неудача. И поэтому в моем случае получалось не слово «мама», а «ма-ма» с огромной паузой между слогами, которые не позволяли считать произнесенные два слога единым словом. При этом слово «мама» на неизвестном мне наречии я произнес без всякого труда, словно всегда его знал. Так как у меня не было возможности проверить, могу ли я писать на русском, я был вынужден признать, что на русском я отныне умел только думать — но не говорить.

Котенок, все это время, наблюдавший за моими попытками заниматься произнесением слогов, запрыгнул ко мне на колени, закрытые джинсами, и коротко ткнулся мне в живот головой. Я улыбнулся:

— Так все же, кто ты?

Посмотрев на меня наивным голубыми взглядом, зверек потряс головой, после чего наклонил ее вбок, словно прислушиваясь к тому, что я сказал.

— Ты хочешь пойти со мной? — и к моему удивлению, котенок кивнул. — Подожди, ты понимаешь, что я говорю?

Ответом мне был снова кивок, при этом котенок продолжал смотреть на меня с интересом, щурясь на солнце и слегка топчась на мне маленькими когтистыми лапками.

— А у тебя есть имя? — на это котенок отрицательно помотал головой. — Если уж ты будешь со мной, то я могу тебе его придумать?

Котенок снова кивнул и спрыгнул у меня с коленей, усевшись на лужайке в метре от меня, словно выжидая, когда я приму решение. Будучи не очень большим специалистом в придумывании необычных имен, я произнес первое, что мне пришло в голову:

— Может быть, Эйнар? — котенок на несколько секунд застыл, словно пытался переварить то, что услышал, после чего коротко кивнул.

Лишь в тот момент я вспомнил, что со мной был чехол с гитарой, которую я нес на очередную репетицию «Ржавого пандуса». Оглянувшись вокруг себя, я увидел, как чехол лежит чуть поодаль в траве. Раскрыв молнию, я увидел, что моя электрогитара внешне была целой, без трещин и сломов. Переключив тумблер на корпусе на акустику, я провел когтистой лапой по струнам — и на удивление, я услышал чистый яркий звук, словно я играл на самой обычной семиструнной гитаре! Переключив тумблер в другое положение, я осторожно провел пальцами по струнам — и снова, к моему удивлению, я слышал чистый и четкий звук электрогитары, хотя она не была подключена ни к какому усилителю! Каким образом мой инструмент получил способность играть без шнура и усилителя, я не представлял, но больше экспериментировать с гитарой я не стал.

Вернув тумблер в верхнее положение, я застегнул чехол и попытался подняться на ноги, но неожиданно рухнул, не устояв. Пытаясь понять, почему так произошло, я изучил строение своих новых стоп, которые больше походили на звериные лапы, и понял, что моя «стопа» была слишком длинной, как у волка, и поэтому я мог ходить, лишь опираясь на пальцы, как дикое животное.

Вторая попытка встать оказалась более удачной. Поначалу мне было очень непривычно, и мои пальцы с непривычки начали ныть, пытаясь выдержать вес моего тела, но буквально в течение пары минут все неприятные ощущения исчезли, и я почувствовал себя так, словно я всю жизнь ходил только так.

Отдельного упоминания заслуживала шерсть. В первые минуты мне было очень жарко, особенно в сочетании с одеждой, и мне казалось, что я сварюсь заживо в собственной шкуре, но все нормализовалось лишь за несколько минут, пока я не перестал чувствовать свою шерсть, и моей коже под ней не стало комфортно.

Дождавшись, пока я привыкну к новым ощущениям, Эйнар, подойдя к моей штанине, заканчивавшейся выше щиколотки, встал на задние лапы и, взяв ткань зубками, потянул на себя. Убедившись, что я перевел взгляд на него, Эйнар развернулся на месте и пошел в сторону ближайшего дерева, словно приглашая меня следовать за ним. Понимая, что у меня в общем-то не было другого выбора, я надел чехол с гитарой себе на спину, проверил, чтобы все вещи лежали в карманах куртки и штанов, после чего последовал за котенком.

* * *

Мы продирались сквозь густые заросли, и ветки порой так и норовили урвать у меня кусок футболки или куртки, хлестая мне по морде и цепляя сучками мои карманы. Пару раз я терял котенка из вида, но тот, словно понимая, вижу ли я его или нет, возвращался откуда-то из кустов впереди и ждал, пока я дойду до него, после чего снова двигался вперед.

Немало удивления вызывали у меня мои новые лапы. Я был босым, будучи пальцеходящим существом, и был уверен, что ходить по лесной подстилке для меня будет больно, колко или же неприятно — однако мои стопы не доставляли мне никаких неудобств, хотя я чувствовал подушечками все камни, ветки и осыпавшиеся листья, которые попадались мне по пути.

Еще спустя минуту я начал слышать далекий, нечеткий звук, похожий на течение воды или журчание потока. Эйнар продолжал идти прямо, почти не останавливаясь, и в итоге он вывел меня из леса прямо на берег реки.

Только тогда я мог оценить во всей красе небо, не закрытое кронами деревьев, ведь на поляне я видел лишь его небольшой кусочек. Солнце ничем не отличалось от того, что я видел на Земле: в зените и примерно под тем же углом к земле, что и в наших умеренных широтах. Облака были не белого, а нежного кремового цвета с розоватым оттенком, из-за чего очень сильно напоминали по виду завитки клубничного мороженого.

Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого рядом нет, кроме Эйнара, я посмотрел в воду, желая, наконец, увидеть, в кого я превратился. Речная гладь отразила голову волка с серо-голубыми глазами, стоячими ушами, серо-серебристой шерстью и короткой гривой, которая, наверное, заменяла собой волосы. Поверхность реки постоянно дрожала на ветру и расходилась кругами, искажая изображение, из-за чего вглядеться в свой новый облик подробно я не мог. Сказать, что я загрустил — не сказать ничего. В кого я только превратился? Почему меня, самого обычного человека, забросило в это место и лишило человеческого облика?

На меня накатила сильная жажда, и у меня был лишь один способ утолить ее — напиться воды из реки, надеясь, что она не была грязной или отравленной. Школьные уроки по ОБЖ были еще свежи в моей памяти, и одно из правил оттуда гласило — не пить из незнакомых источников. Увы, выхода у меня не было — жажда пересилила осторожность, и я рискнул, припав к воде и погрузив в нее морду. Я этого не ожидал, но пить оказалось куда сложнее, чем я думал. Такое естественное и простое для меня действие, как втягивать воду, оказалось непростым, и мне пришлось лакать воду языком, как обычной собаке, закидывая себе в пасть новые и новые порции воды.

Мои опасения не оправдались — вода была чистой, прохладной и очень вкусной. Если я был и на Земле, то явно вдали от населенных пунктов, ибо такую вкусную воду я пил только в деревне у моей бабушки, которая жила в пятидесяти километрах от Москвы.

Посмотрев на Эйнара, который тоже ненадолго припал к воде, я спросил у котенка:

— Ты знаешь, куда идти дальше?

Черный котенок поднял голову от воды и покачал головой, после чего снова принялся пить из реки, смешно подрагивая хвостом и ушками. Напившись, я поднялся и снова огляделся. Наверняка в местном лесу водилась всякая живность — но были ли другие разумные существа в радиусе хотя бы десятка километров от меня? Существовал лишь один способ это узнать — двигаться.

Вспомнив, что идя вдоль реки, можно выйти к человеческому жилью, я решил пойти по течению. Впрочем, я и не рассчитывал встретить людей. Почему-то я был уверен в том, что если мне на пути и будут встречаться разумные существа, то подобные мне, а не люди. Проследив за направлением движения потока, я выдвинулся вправо, следуя текущей воде. Рано или поздно река должна была куда-то впадать, а в дельте рек обычно и жило большинство разумных существ — по крайней мере, в моем мире. Поправив за плечом чехол с гитарой, я пошел по выбранному направлению. Несколько секунд спустя я услышал частый топот маленьких лапок по прибрежной траве — Эйнар тоже последовал за мной. Догнав меня, он сбавил скорость, подстраиваясь под мой шаг, и принялся забавно семенить слева от меня, шевеля лапками при практически неподвижном туловище.

Шел я достаточно долго. По часам прошло около двадцати минут. Если мои расчеты были верны, и время в этой реальности было медленнее в шесть или семь раз, то это значило, что на самом деле прошло около двух часов, что соответствовало пути километров в десять.

Увы, прогулка выдалась наискучнейшей. Пейзаж что на моей стороне реки, что на противоположной не менялся, из-за чего возникала иллюзия, что двигаюсь я лишь номинально. Признаков жилья не было и беглый взгляд вперед подсказывал, что и не предвиделось. Единственными звуками, которые меня тогда окружали, были журчание текущей реки и шелест кроны леса, медленно покачивавшейся от налетавшего ветра. Никаких протоптанных дорожек, мостков, вырубленных деревьев или иных следов присутствия разумных существ я не видел. Эйнар шел рядом со мной без устали, ни разу не остановившись и не сбавляя шаг. При этом котенок ни разу не пытался контактировать со мной — со стороны это выглядело так, словно он просто двигался вперед и ему было все равно на мое существование.

По пути я еще раз проверил все вещи, что были при мне, не сбавляя шаг, и только тогда заметил, что на среднем пальце на левой лапе осталось мое серебряное кольцо с головой волка, купленное на арт-ярмарке пару лет назад. Я настолько привык к его ощущению на пальце, что поначалу после перемещения даже не заметил, что оно у меня осталось. В отличие от нашей реальности, зеленые глаза у волка на кольце стали заметно ярче, словно вставки были сделаны не из обычного стекла, а из какого-то зеленого драгоценного минерала.

* * *

Лишь после того, как у реки появился изгиб и она стала поворачивать вправо, я почувствовал, как в приевшуюся картину леса начали вплетаться посторонние запахи — я определенно чувствовал, что неподалеку от меня находится зверь, и не один, но я не мог определенно сказать, какой именно. На всякий случай замедлив шаг, я стал двигаться осторожнее, внимательнее прислушиваясь обострившимся слухом к происходящему в глубине леса по правую сторону от меня. Спустя некоторое время мне показалось, что впереди прозвучали голоса. Я не мог их разобрать, но само звучание подсказывало, что это были не дикие звери, а разумные существа.

Эйнар, на мое удивление, тоже сбавил шаг, и неожиданно мощным прыжком, без разбега, оказался у меня на плече, вцепившись когтями в ткань куртки и прижавшись пузиком к плечу.

Не желая быть обнаруженным раньше времени, я отступил подальше от реки к стволам деревьев, готовый в случае чего спрятаться в глубине чащи. Боясь производить лишние звуки, я шел вперед медленно, старательно обходя любые ветки, чтобы хруст не выдал меня раньше времени. Уловив направление в сторону источника звука, я перемещался все дальше и дальше, пока не увидел сквозь просветы между деревьев двух прямоходящих существ, сидящих возле деревянных мостков у реки.

Я затаил дыхание, пытаясь с одной стороны подобрать поближе к неизвестным мне существам, а с другой — остаться незамеченным, так как мне было неизвестно, будут ли незнакомцы враждебны ко мне. Спрятавшись за толстым стволом дуба, я выглянул из-за укрытия и понял, что у мостков на коленях сидели две… женщины? Я впился взглядом в незнакомых созданий, считывая их внешний вид, движения и разговор, хотя в тот момент мой пульс участился настолько, что мне казалось — еще немного, и мое биение сердца услышит лес.

Мне попались две молодые девушки — если их можно было так назвать. Одна была похожа на рысь, а вторая — на лису. От анатомии людей у них остались лишь двуногость, выдающиеся формы в районе грудей, как у человеческих женщин, ладони с противопоставленным большим пальцем (но почему-то четырехпалые, а не пятипалые, как у меня) и длинные волосы, собранные в пышные косы до пояса. В остальном же они были, несомненно, зверями — голова животного, хвосты, торчащие прямо из их платьев невзрачного серого цвета, и звериные задние лапы без обуви. При этом они, как и я, перемещались на пальцах, как настоящие дикие звери.

* * *

Мне стало страшно. Я никогда раньше не был настолько близко к животным, и эти два существа меня больше пугали, чем вызывали живой интерес. Несмотря на то, что их морды не были искажены, как у каких-то оборотней или мутантов, я по очевидным причинам боялся подходить к ним ближе, даже обладая внешностью такого же прямоходящего зверя.

Отдельно я отметил глава загадочных существ, одновременно похожие как на звериные, так и на человеческие. К примеру, у лисы они были желтыми, свойственными именно рыжим жительницам леса, но что-то в них отличалось, но что — я не мог понять из-за расстояния. Я не мог видеть, были ли у них ресницы, но брови у них точно отсутствовали — над глазами девушек белели светлые овальные области, верхний край которых как раз находился на том месте, где могли бы находиться брови.

Они не оглядываясь в мою сторону, продолжая разговор между собой и полоща белье в реке, но, увы, я не мог разобрать их речь. Впрочем, внезапно лисица встрепенулась, подняла голову, и ее реплику я услышал вполне отчетливо, словно громкость разговора была искусственно усилена:

— Раста, рядом чужак. Его запах мне незнаком.

Даже не успев удивиться этому факту, я понял, что лиса говорила на том же языке, на котором я пытался произносить отдельные слова при своем появлении в мире — я ее прекрасно понял, хотя ее слова звучали для меня столь же незнакомо, как и мои собственные на лесной поляне. Речь у нее при этом была необычной — в ней были звериные нотки, отчего я, даже не глядя, мог сказать с определенностью, что это была именно лисья речь, а не волчья или медвежья.

Попутно я осознал, что я действительно стал чувствовать запах, исходящий от них, хотя они и находились на расстоянии нескольких десятков метров от меня. Он был не таким ярким, и мне было сложно его точно распознать, но он явно отличался от обычного звериного.

Рысь Раста стала оглядываться вокруг себя, пока я выглядывал краем глаза из-за своего укрытия:

— Действительно, Аскольдина. Может, это разведчик королевского патрульного отряда, который стесняется показаться нам на глаза?

Аскольдина помотала головой так, что ее челка растрепалась между черными ушками:

— Нет, он бы не стал стесняться. Скорее, нужно рассказать все Бирну! — выхватив мокрое белье из реки и побросав его в корзины, даже не выжимая, рысь и лисица быстрым шагом ушли в сторону протоптанной тропинки вглубь леса, причем Раста заметно припадала на левую лапу, словно та была травмирована.

* * *

Берег перед мостками опустел, и я наконец-то смог выйти из-за дерева и подойти ближе к реке. Бросив взгляд на все еще мокрые доски мостков, я без всякого удивления обнаружил, что четкий влажный отпечаток, оставленный Аскольдиной на дереве, ничем внешне не отличался от лисьего — разве что был крупнее.

Я понимал, что если эти две женщины меня почуяли, то скоро меня могли начать искать. Я собрался двинуться дальше вдоль реки, что поскорее покинуть опасную зону, однако Эйнар, мягко спрыгнув с моего плеча на землю, вполне осознанно двинулся в ту же сторону, куда еще минуту назад ушли Раста и Аскольдина. Я замотал головой:

— Нет, Эйнар, я не пойду туда! Хрен знает, кто такой Бирн и что он со мной сделает! Они же сами сказали, что я чужак! А что здесь делают с чужаками — мне неизвестно.

Котенок коротко мяукнул и снова показал, что мне нужно идти за ним. Разум и инстинкт самосохранения упорно твердили мне, что так поступать не стоит — однако в тот момент у меня и выбора-то особо не было. Да, я выглядел, как они, но моя одежда по стилю явно не соответствовала их «эпохе». Я не мог идти бесконечно куда глаза глядят, без цели и какого-либо места, где можно было бы остановиться на ночь. Вечно скрываться от других я тоже не мог — рано или поздно я должен познакомиться хоть с кем-нибудь для того, чтобы выяснить, где нахожусь и как мне отсюда выбраться.

Еще одним аргументом стал голод. Несмотря на чужое и даже чужеродное для меня тело, голод я ощущал точно так же, как если бы был человеком — с урчанием в животе и тянущим ощущением пустого желудка. Горестно вздохнув, я пошел за Эйнаром, испытывая дикий страх:

— Надеюсь, я останусь в живых!

* * *

Скоро за деревьями показалась деревня. Издалека выглядела она выглядела идиллически, и я уже начинал было думать, что попал в какой-то совершенный мир с красивыми ухоженными домиками. Впрочем, первое впечатление было обманчивым. Стоило мне подойти ближе, прячась за каждым деревом по пути к деревне, как я разглядел, что некоторые выглядевшие издалека красивыми ставни, наличники и стены вблизи оказались покрыты трещинами. Дерево порой было гнилым и испещренным следами от древесных червей. Некоторые ставни покосились и висели на одной петле. Но не все были такими — большая часть построек выглядела добротно и вполне прилично. Продолжая продвижение, я прятался за деревьями, некоторое время следил за окнами и, убедившись, что никого в них не видно, двигался дальше.

Спустя несколько минут я заметил скалу, возвышавшуюся над деревней. Так как я находился только на окраине поселения, где густо рос лес, я пока оставался незамеченным. Решив оглядеть окрестности с высоты, я начал взбираться по скале, которая оказалась неожиданно крутой. Чехол с гитарой сильно мешался, но я не мог его бросить, поэтому, скрипя зубами, лез наверх, придерживая его лапами. Рядом со мной вполне ловко карабкался Эйнар, не сбавляя скорость, словно он этим занимался каждый день.

Наконец я оказался на вершине и прилег на живот, чтобы меня было не так видно. Отсюда вся деревня была видна, как на ладони. Со всех четырех сторон она была окружена лесом, но за полосой деревьев позади деревни расстилались поля, которые издалека казались зеленовато-золотыми. Развернувшись назад, я увидел со своего импровизированного наблюдательного поста, что река, где я впервые встретил незнакомых существ, тоже была хорошо видна. Таким образом, эта деревня находилась ближе к реке, чем к весьма широкой дороге или тракту, примыкавшей к цветным полям после леса.

По всему очищенному от леса участку были разбросаны домики. В глаза сразу бросалась кузница: небольшое, вытянутое здание, из которого доносился звон металла, и из трубы на крыше валил густой дым. Среди остальных я заметил красное здание, стоящее особняком и при этом выглядящее намного приличнее остальных — вероятно, в нем проживал глава деревни.

Все обитатели деревни, насколько мне хватало зрения, явно не были людьми — там были только антропоморфные звери, как Раста и Аскольдина. У меня не было возможности разглядеть черты их внешности из-за расстояния, но одно я мог отметить явно — я не видел никаких редких и экзотических животных. Там не было жирафов, слонов, обезьян или каких-нибудь ленивцев. Все звери, видимые мной, соответствовали средней полосе России: я видел медведя, барсука, рысь, лисицу, кабана. Возможно, более редкие животные там и жили, но при беглом осмотре их не было видно.

* * *

Продолжая наблюдать за деревней, я даже не следил за тылом и не прислушивался к звукам за моей спиной — и поплатился за это. Сзади раздался злобный рык, от которого я едва не подпрыгнул на пару метров вверх и не наложил в штаны от страха, и следом раздался суровый голос, наполненный звериным рыком:

— Из какой ты стаи?

Медленно перевернувшись, стараясь не опираться на чехол с гитарой, я с бешеным пульсом и тяжелым дыханием увидел, как на меня смотрит золотоглазый рослый тигр в зеленом охотничьем дублете и коричневых кожаных штанах. Как и я, он тоже не носил обуви, опираясь при ходьбе только на пальцы, словно дикий тигр.

Почему он спросил про стаю? Я же разумное существо, почему я должен принадлежать какой-то стае, словно дикий зверь? Однако я молчал, от страха боясь произнести хотя бы слово.

Я лишь успел разглядеть надетый на плечо лук и колчан, притороченный к поясу, как вдруг тигр вытащил из ножен кинжал и после мгновенного рывка навис надо мной, приставив лезвие к моему горлу. Страх парализовал меня, и я даже не смог сопротивляться — лишь чувствовать, как металл, примяв шерсть у меня на горле, прикоснулся к шее, готовый одним движением лишить меня жизни. Однако, на мое удивление, тигр очень тщательно принюхался к моей шерсти сбоку шеи. Так как он практически прислонился ко мне, я волей-неволей тоже уткнулся носом в его шерсть. Неизвестно, как мой разум осознал такую информацию, но по запаху тигра я понял— это самец, доминантный, очень опасный, и с ним лучше не спорить.

Перестав меня обнюхивать, тигр встал на землю, убрав кинжал в ножны:

— Я не знаю твой запах. Ты понимаешь то, что я говорю, волк?

Сил у меня хватило лишь на то, чтобы кивнуть головой. Тигр прищурил глаза:

— Ты немой?

Увидев то, как я отрицательно покачал головой, тигр рявкнул:

— Так и подай голос! Из какой ты стаи?

Тогда я издал что-то, скорее напоминающее блеяние — прерывистое, напуганное и дрожащее:

— Я… я не знаю.

— А имя свое ты хотя бы знаешь?

Хотел я сказать, что меня зовут Максим, однако против моей воли наружу вырвались совершенно другие слова, словно подсказанные кем-то другим:

— Мирпуд.

— Я вижу инструмент у тебя за спиной. Ты менестрель?

Я хотел было сказать, что я не менестрель, а музыкант, но решил не влезать в споры, а лишь кивнуть. Поняв, вероятно, что я не представляю никакой угрозы, тигр жестом велел мне подняться. Но стоило мне это сделать, как он резким движением перехватил запястье моей правой лапы, крепко сжал его и внимательно пригляделся к моим пальцам:

— Росток Клевера?

Не понимая, что он имеет в виду, я наблюдал за тем, как он изучает мои пальцы:

— У тебя пять пальцев на передних лапах. Ты Росток Клевера — только у них может быть пятипалая ладонь.

Приглядевшись к лапе тигра, я понял, что тот имел в виду — у него, как и у тех двух женщин у реки, на ладонях было только по четыре пальца. Судя по виду и длине оставшихся пальцев, у них не было среднего.

— А кто такие Ростки Клевера?

Не ответив на мой вопрос, тигр задал свой:

— Откуда ты пришел?

Решив ответить честно, я начал свой короткий рассказ:

— Я очнулся сегодня в лесу, вышел к реке, шел вдоль нее довольно долго, пока не увидел… Расту и Аскольдину? Пошел за ними, вышел к вашей деревне, тут вы меня и нашли.

Тигр коротко фыркнул:

— А кого-то еще ты видел?

— Я видел странное существо в лесу. Оно было похоже на рысь, только из веток и листьев. Оно на меня посмотрело, а потом просто исчезло.

— Значит, ты действительно Росток Клевера. Тебе попалась калисса — ее видит каждый Росток, как только оказывается в Мире Спокойной Воды.

— То есть… вы знаете, что я попал сюда из другого мира?

— Да. У нас не бывает зверей с пятью пальцами на передних лапах — у всех только по четыре. Лишь пришельцы из другого мира имеют лишний палец, по которому их можно безошибочно вычислить. А раз ты утверждаешь, что видел калиссу — значит ты действительно появился здесь не далее как несколько часов назад.

Я неуверенно обратился к тигру, осторожно вытащив свое запястье из захвата и держа ладони открытыми, чтобы он не посчитал меня угрозой:

— Почтенный господин, я…

Тигр оборвал меня:

— Лар. Если ты обращаешься к самцу в Мире Спокойной Воды, говори ему «лар». К самке — «ларесса». Если обращаешься к кому-то равному себе, говори «почтенный лар». Если кто-то вышестоящий или более могущественный — «милостивый лар». Меня можешь называть «лар Бирн». Я вожак стаи деревни Ларродаг.

Вожак стаи? Так вот кому побежали рассказывать Раста и Аскольдина о том, что почувствовали чужака возле реки! У Бирна была невероятная реакция и поразительные навыки следопыта — ему не составило труда оперативно найти меня, хотя между уходом женщин от реки и моей поимкой прошло не более семи минут. И тот запах, что я успел почуять, пока Бирн изучал меня, лишь подтверждал, что перечить этому зверю, и уж тем более пытаться от него сбежать — очень плохая идея, если не худшая из всех возможных.

Наверное, поэтому он и спросил меня, из какой я стаи. Выходило, что в этом странном мире общность зверей, живущая в одном месте, называлась стаей, хотя они и жили цивилизованно, как люди. Неудивительно, что, почуяв чужака рядом с деревней, Раста и Аскольдина побежали к Бирну — я бы на их месте сделал то же самое. Отдельно я про себя отметил, что Бирн назвал мужских особей «самцами», а женских — «самками», не использовав слова «мужчина» и «женщина».

Я неуверенно опустил лапы:

— А зачем вы все это рассказываете мне, милостивый лар?

Бирн коротко фыркнул, почти как дикая кошка:

— Ты не первый Росток Клевера, которого я вижу. Редко, но они появляются в разных местах королевства. Священный Орден учит нас, что Росток Клевера — что малый детеныш, который не виноват в том, что он ничего не знает и не понимает. И долг любого архианца — помогать ему стать одним из нас. Ты только появился здесь, и еще многого не знаешь. Ты не опасен, но я все равно должен буду следить за тобой.

Из-за моей спины вынырнул Эйнар, и его появление вызвало интерес у Бирна:

— Черный котенок? Почему ты не сказал, что тоже его встретил?

Я недоуменно посмотрел на тигра:

— Лар Бирн, он сам ко мне прибился, и я не знаю, кто он и откуда.

Не сказав больше ни слова и достав из поясной сумки моток веревки, Бирн развернул меня спиной к себе, после чего сцепил мне ладони в замок, переплетя пальцы, и крепко связал мне запястья поверх чехла с гитарой:

— Иди в красный дом. Наверняка ты его видел, пока наблюдал за деревней. Ни с кем из моей стаи не разговаривать, на вопросы не отвечать, ни к кому не приближаться.

* * *

Когда мы спустились со скалы, и Бирн повел меня под конвоем сквозь деревню, я переживал одни из самых неудобных минут в своей жизни. Практически вся деревня высыпала из домов, чтобы посмотреть, кого вел Бирн, и лишь тогда у меня появилась возможность разглядеть местных жителей получше.

Первое впечатление, которое я получил еще на вершине скалы, оказалось верным — среди обитателей Ларродага не было ни одного редкого животного — только обычные лесные звери. На их фоне тигр Бирн выглядел пришельцем, так как его видовая принадлежность не соответствовала «климатической зоне» всех остальных обитателей деревни.

Мой взгляд переходил с одного зверя на другого, пока я шел в сторону красного дома вожака, и я впитывал настолько много информации, насколько мог. Сразу бросалось в глаза то, что, различаясь в размерах, звери все равно не были разнообразными в длине (а точнее высоте), как это было бы в дикой природе. К примеру, я видел одного медведя, рост у которого наверняка был под два метра или даже больше, а рядом — зайца ростом мне по плечо — однако же между ними не было такого сильного контраста, какой был бы, посади я рядом дикого зайца и медведя. Тогда мне показалось, что эти звери, хотя и имели далеко не человеческую внешность, были все же в плане физиологии ближе к людям из-за довольно небольшой разницы в росте, несмотря на разные биологические виды.

Бирн был выше меня, и это наверняка имело немалое значение — ни один зверь в Ларродаге, кроме того медведя, не был выше меня или вожака. Однако и я ростом был не обделен, и возвышался практическими над всеми обитателями деревни — и это при том, что мне приходилось идти, немного согнувшись из-за связанных лап.

Одно меня тогда успокоило — все жители этой деревни были однозначно не воинами. Запах, витавший вокруг них, их утомленный вид и одежда показывали, что это были обычные крестьяне и ремесленники, которые не держали в своих лапах ничего тяжелее серпа или куска ткани. Выходило, что вожак Бирн был единственным воином на всю деревню. В таком случае его роль вожака становилось не просто важной, а определяющей: без него вся стая Ларродага могла пропасть.

* * *

Все провожали меня молчанием, но при этом внимательно рассматривая и мою морду, и мою одежду, не похожую на одеяния никого из них. Возможно, они бы что-то и сказали, но наличие Бирна, уверено ведущего меня связанным, с одной стороны урезонивало их, а с другой — успокаивало.

Я уже было сосредоточился на красном доме впереди, как вдруг моего носа достиг новый запах, которого я не чувствовал раньше. Сладковатый, очень приятный, он заставил мою шерсть немного распушиться, а лапы стало приятно покалывать. Он многократно усилился, когда я проходил мимо одной молодой самки, которая была похожа то ли на волчицу, то ли на какую-то другую псовую. В отличие от многих, она не поднимала глаза, выглядела очень скованно и всячески пыталась спрятаться за спины других самцов, когда я проходил мимо. Я успел увидеть лишь ее длинные русые волосы и скромное платье фиалкового цвета длиной почти до земли. Я не знал, почему она издавала такой приятный запах, но в тот момент мне отчаянно захотелось оказаться поближе к ней — лишь усилием воли, слегка сбившись с шага, я удержал себя от необдуманного поступка. Я перестал чувствовать приятный запах лишь после того, как за мной захлопнулась дверь красного дома.

Внутри меня ждала только одна комната. В дальнем углу, под единственным в комнате окном, стояла импровизированная кровать из выдолбленного ствола дерева, лежащего прямо на полу и выстланного обычной тканью. Слева от входа стоял грубо сколоченный стол, словно из того же дерева, что и кровать, заваленный желтоватой бумагой и слегка потрескавшимся пергаментом. Рядом со столом стояли два стула, вырубленные из цельных пеньков, подозрительно похожих на «братьев» кровати и стола. Справа стоял большой, окованным железом серый сундук, закрытый на массивный висячий замок. Ставня, неплотно прикрывавшая единственное окно, оставляла открытой кусок стекла, вставленного в раму, однако оно было очень плохо отполировано, из-за чего очень сильно искажало изображение снаружи. В дальнем левом углу виднелась печка со стоящими на ней глиняными плошками. «Настоящая спартанская атмосфера», — подумалось тогда мне.

Впервые с момента моего пленения Бирн подал голос, поставив передо мной стул из пня-кругляка:

— Сейчас я развяжу тебе лапы. Медленно снимаешь сумку со своим инструментом и ставишь ее вдоль стола, после чего садишься и кладешь лапы на колени.

В тот момент мне было очень страшно, даже страшнее, чем в первые секунды знакомства с Бирном. У меня сильно тряслись лапы, и даже после того, как Бирн их развязал, я не сразу смог свести их перед собой. Совладав с нахлынувшей паникой, я медленно снял с себя чехол, поставил его вертикально вдоль стола и сел на пень, положив ладони на колени. Бирн после этого сел передо мной на одно колено, держа наготове кинжал, и начал весьма тщательно и профессионально прощупывать мою одежду, вероятно в поисках скрытого оружия. Его быстрые и ловкие лапы проверили все карманы, однако ни смартфон, ни пропуск, и плеер его не заинтересовали — возможно, он не посчитал их похожими на оружие. Каждый предмет вызывал у него лишь секундное замешательство, после чего предмет возвращался обратно в карман, а Бирн продолжал обыск.

Убедившись, что я не держу в куртке или штанах скрытых лезвий, Бирн попытался проверить и мой чехол, но он не понял принцип работы молнии и безуспешно пытался поддеть ползунок, скребя когтем по зубчикам. Поняв бесплодность своих усилий, вожак поставил чехол передо мной:

— А теперь так же медленно и аккуратно открывай свой мешок, — говоря это, Бирн даже не смотрел мне в глаза, его взгляд был сфокусирован исключительно на моих ладонях.

Подцепив когтем ползунок, я осторожно начал открывать молнию. Спустя мгновение Бирн жестом приказал мне убрать лапы, поняв принцип работы замка, и оставшуюся часть чехла открывал самостоятельно.

Гитара вызвала у него немалое удивление. Вероятно, ему раньше никогда не доводилось видеть такой инструмент, и Бирн с недоумением вертел ее в лапах, не забывая постоянно бросать взгляд на мои лапы:

— Какой странный суар! — Бирн даже проводил когтями по металлическим струнам, очерчивая ими колки, гриф и тумблер переключения на акустику. — Из чего же он сделан? На металл не похоже, на дерево тоже. — Я хотел ответить на его вопрос, но похоже он был исключительно риторическим — вряд ли Бирн вообще хотел, чтобы я говорил.

Тщательно ощупав чехол и убедившись, что скрытого оружия нет и в нем, Бирн вернул обратно гитару и самостоятельно застегнул молнию, снова поставив чехол возле стола. Лишь после этого Бирн убрал кинжал в ножны и снял с себя лук и колчан со стрелами, положив их прямо на стол поверх бумаг:

— Проклятый тебя дери, ты не лазутчик, не беглец, не дезертир. Долг архианца велит мне не бросать тебя без помощи, но разум твердит мне, что возиться с тобой — только тратить время зря. Завтра ранним утром мимо Ларродага проедет обоз патрульного отряда из Ландара. Я тебя им отдам — а дальше пусть они уже решают, что с тобой делать. У меня и без тебя, чудика, хватает забот со своей стаей.

Мой живот очень громко заурчал — и я был уверен, что Бирн это услышал. В его взгляде на секунду появилось что-то вроде сочувствия:

— Возиться с тобой мне хлопотно, но хотя бы в чем-то долг архианца я выполню, накормив тебя.

Бирн достал из плошки на печи позади меня кусок лепешки, которую я раньше не видел, сел передо мной и поднес ее к моему носу, встав на одно колено. Нос уловил несильный запах запеченного теста, и я неуверенно откусил зубами первый в этом мире кусок еды. На вкус она была пресная и слегка черствая — но кто я был такой, чтобы в тот момент выражать свое недовольство? Мне хотя бы дали поесть — а это уже что-то!

Лепешка немного наполнила пустой желудок, но Бирн не дал мне съесть весь кусок. Вместо этого он убрал его обратно в плошку, и налил в чашку из кувшина на столе коричневатой жидкости и тоже протянув ее мне, сидя на одном колене, но при этом не выпуская чашку из лап.

Напиток был похож на пиво, с явно хмельными нотками в запахе, и очень странного вида, с плавающей внутри мукой или чем-то, очень похожим на нее. На вкус он был чем-то средним между кислотой и горечью — крайне сильно на любителя, однако у меня не было иного выхода, и мне пришлось пить столько, сколько предложил вожак стаи.

Загадочная жидкость дополнительно заполнила пустоту в желудке вслед за лепешкой, и чувство голода отступило. Убрав кружку на стол, Бирн заставил меня встать:

— Я запру тебя в погребе для собственного успокоения и безопасности своей стаи. Выпущу завтра утром, когда приедут звери из патрульного отряда. Будешь буянить ночью или попытаешься сбежать — и завтра никакой патрульный отряд в жизни не узнает о твоем существовании. И не вздумай трогать припасы или съесть из них хотя бы кусочек!

* * *

К моему удивлению, стоило Бирну открыть дверь, как я увидел, что Эйнар все это время сидел под порогом, терпеливо ожидая, когда я выберусь наружу. Его наивные голубые глазки мило прищурились, и он коротко потерся мне об лапу, пока Бирн вел меня в место заключения на ночь.

Я думал, что погреб будет находиться под домом вожака, однако Бирн повел меня чуть в сторону от своего жилища, в сторону землянки, которую я не заметил ни со скалы, ни когда вожак конвоировал меня в дом.

Несмотря на внешнюю хлипкость сооружения, внизу короткой лестницы меня ждал добротный погреб с деревянными бревенчатыми стенами, внутри которого царила приятная прохлада. Потолки там были настолько высокими, что там можно было даже выпрямиться во весь рост. Также там стояли несколько тканевых мешков, в которых, вероятно, хранилось что-то съестное, и наглухо запертый сундук с замком, очень похожий на своего собрата в доме Бирна

Дверь захлопнулась за мной, и я услышал, как Бирн задвигает засов, запирая меня внутри вместе с Эйнаром, который почему-то решил последовать за мной. Наскоро оглядев свое временное (как я надеялся тогда) место заключения, я решил не пытаться исследовать содержимое мешков, памятуя о предупреждении вожака, а сосредоточиться на более важных для себя вещах.

Хотя в погребе и царила полутьма, какой-никакой источник света в нем все же был — под потолком, примерно на уровне моей головы, находилось небольшое окно, прорубленное прямо в деревянной стене, и забранное решеткой. Будучи лишь немногим выше уровня земли, оно, тем не менее, давало возможность наблюдать за деревней и узнавать новое. Я принялся очень внимательно следить за поведением зверей в Ларродаге. Мне хотелось увидеть то, как они себя ведут в общении друг с другом, какие жесты и позы используют — в общем, узнать все, что помогло бы вести себя более естественно в необычном новом мире.

В первую очередь я обратил внимание на то, что два зверя, которые пересекались друг с другом, изображали что-то вроде приветствия, но вместо рукопожатия они прислоняли правые ладони друг к другу, после чего переплетали пальцы, сжимая их в импровизированный замок. При этом было видно, что таким приветствием в равной степени пользовались существа разного пола, а не только мужчины. Также я обратил внимание что этот жест был не только приветственным, но и прощальным. Кроме того, этот жест использовался при общении с каждым новым зверем — но никогда с тем, с кем беседа уже проходила.

Помимо сцепления лап в замок, звери очень часто — но не всегда — приближали нос к шерсти собеседника на правой стороне шеи, делая короткий тычок. Примерно то же самое сделал Бирн, когда впервые обнаружил меня на вершине скалы рядом с деревней, однако если Бирн обнюхивал меня очень тщательно, то у обычных зверей это было больше похоже на символический жест. Найти какой-либо зависимости, когда этот «тычок» применялся, а когда нет. я так и не смог, потому что не знал о степени близости отношений участников разговоров.

Увы, разговоры зверей были не слышны, и голоса жителей были лишь единым неразличимым звуковым фоном. Я отдал бы многое, чтобы хотя бы немного послушать даже крохотные отрывки из их бесед.

* * *

Мне надо было готовиться ко сну, однако я решил все же еще раз проверить телефон в надежде, что хотя бы что-то в нем заработало так, как мне хотелось.

При включении смартфона меня ждало интересное открытие. По неизвестной причине заряд в нем совершенно не уменьшился, а при попытке проверить оставшееся время работы в настройках системы я видел лишь значок бесконечности. Таким образом, у меня в лапах был смартфон с бесконечным зарядом, но никакой реальной выгоды от этого я не получал — ни интернет, ни мобильная связь, ни навигация по-прежнему не работали. Максимум, на что я мог рассчитывать — вести какие-то заметки и играть в игры, да и то лишь в те, которые могли работать без интернета.

Что уж греха таить, на час или около того я себя занял, хотя играть на телефоне с когтями на пальцах и большими подушечками лап было не совсем удобно. Одно меня выручало, что сенсорный экран воспринимал касания подушечек ровно так же, как и мои собственные — разве что сканер отпечатков отказывался признавать мои новые пальцы, и мне приходилось всякий раз разблокировать телефон паролем.

Когда я убрал телефон в карман джинсов, готовясь ко сну, я отчаянно хотел, чтобы все оказалось сном, и проснулся я в своей постели в Москве. Найдя среди мешков наиболее мягкий, я подложил его под голову вместо подушки, а сам накрылся курткой, проваливаясь в сон. Эйнар пристроился у меня под боком и свернулся клубочком, тихо урча.

* * *

К моему разочарованию, я проснулся в том же погребе, где заснул в прошлый день. Крохотная надежда на то, что мне приснился очень реалистичный сон, не оправдалась, и я был вынужден дальше пребывать в теле человекоподобного волка, пытаясь найти выход из этого невероятного кошмара.

Из-за того, что я не догадался подложить себе под тело что-то, помимо подушки, тело затекло и болело, словно я всю ночь проспал в неудобной позе. Помимо этого, в голове была слабость, как после похмелья — возможно из-за употребления неизвестного напитка в доме Бирна.

Эйнар все еще продолжал спать, а я же проснулся явно позже остальной деревни — на дворе было позднее утро, часов девять, и Ларродаг уже жил полной жизнью, погрузившись в убаюкивающий фон, которым я наслушался еще в прошлый день. Одевшись, я прильнул к окну, надеясь увидеть что-то новое для себя, и заметил вдалеке Бирна, разговаривавшего с неизвестным мне зверем среднего роста в форменной одежде, видовую принадлежность которого издалека я не смог разглядеть. Видимо, он был как раз из того патрульного отряда, который вожак упоминал вчера, потому что я видел, как у зверя на бедре покачивается меч в ножнах, а за спиной разместился щит.

Их разговор проходил спокойно, без повышенных тонов, и мне отчаянно хотелось узнать, о чем они общались, но увы, это было не в моих силах, как я ни напрягал слух. В отчаянии я щелкнул пальцами и продолжил наблюдать за ними. Неожиданно в моей голове раздался голос Бирна:

— … посторонних не обнаружено.

Следом за ним раздался другой голос:

— А что по поводу вашего пленника, лар Бирн?

Я поперхнулся, не ожидав того, что случилось. Я всего лишь… щелкнул пальцами и услышал их разговор? За своими мыслями я едва не пропустил ответ Бирна:

— Две самочки из моей стаи вчера сообщили мне, что возле реки Дорраг-Кра почуяли чужака с незнакомым запахом. Я его быстро нашел и задержал. Это был волк-менестрель в странной одежде с очень странным суаром. Судя по пятипалой ладони — Росток Клевера, причем совсем еще новенький, потому что он утверждал, что видел в лесу в тот же день калиссу. При нем еще был черный котенок, который, по его словам, сам пришел к нему. Внешне он был неопасен, хотя при нем и были странные предметы неизвестного мне назначения. Сопротивления не оказывал, я его запер в погребе. Я решил сдать его под надзор вашего королевского патруля, лар Пульса, чтобы вы решили, что с ним делать дальше. В деревне он мне точно не нужен — лишняя головная боль и бесполезная пасть

Голос Пульсы в голове стал более протяжным, словно его обладатель собирался произнести что-то очевидное, но не очень приятное:

— Почему я не удивлен, что волк — это менестрель? Даром что они глотки драть умеют. Пленных вожаки других стай из окрестных деревень не держали, так что одно место в обозе для него мы найдем. Спасибо за бдительность, лар Бирн.

Разговор в голове стих, а звери пошли в сторону погреба. Не желая показывать, что я каким-либо образом был осведомлен о содержании их разговора, я отпрянул от окна и сел в дальнем углу, предварительно вернув на место мешок и облокотившись об стену. В моей голове путались мысли — Бирн не сообщил этому Пульсе ничего принципиально нового, однако легче мне от этого не становилось. Отдельно я отметил про себя, что в этом мире волки считаются хорошими менестрелями. Что же, хотя бы в этом плане мне повезло — я мог заниматься здесь тем, что неплохо умел.

Раздался лязг засова на двери погреба, и из открывшегося пятна белого утреннего света раздался голос вожака:

— Выходи наружу с вещами, лапы держи на виду и без резких движений!

Накинув чехол с гитарой на плечи, я медленно вышел наружу из погреба по лестнице, намеренно держа ладони на весу и в первую очередь показав при выходе именно их, а лишь потом — и полностью себя. Следом за мной вышел проснувшийся Эйнар, который никоим образом не показывал, что ему было страшно.

Лишь тогда я смог рассмотреть внешность воина лучше. К моему удивлению, лар Пульса был барсуком весьма среднего роста в коричневом дублете, черных штанах и темно-сером плаще, держащий в левой опущенной лапе деревянный щит с обитым железом краем. Меч средней длины покоился в ножнах на его левом бедре, слегка подрагивая при малейшем движении владельца. На другой стороне пояса я успел увидеть металлические кандалы, цепь которых тоже слегка бренчала в такт движениям бедра Пульсы. В глаза также бросился начищенный медный знак на левой стороне дублета — меч, обернутый чем-то, похожим на лавровую ветвь.

Я не знал, как мне следовало вести себя в присутствии барсука, поэтому я на всякий случай опустил взгляд и произнес максимально дружелюбно:

— Доброго утра, милостивые лары.

Внимательные черные глазки Пульсы осмотрели меня с лап до головы, задержавшись взглядом на моих ладонях:

— Какая странная одежда. Хотя менестрели всегда отличались тем, что наряжались Легизмунд знает во что.

Полностью проигнорировав наличие Эйнара рядом со мной и сплюнув на землю, барсук произнес:

— Меня зовут Намир Пульса, командир четвертого патрульного отряда. Я забираю тебя из Ларродага в обоз своих подчиненных. Отныне мое слово для тебя — что Слово Арханиса, непреложный закон, — как мне показалось, Пульса даже отдельно выделил интонацией «Слово Арханиса». — И так будет до тех пор, пока иначе не решат уполномоченные на это звери. Без моей санкции даже воздух портить не смей, волчара! И я не посмотрю, что ты Росток Клевера!

Он упомянул в речи какого-то Арханиса— возможно, это был или их местный правитель, или вообще местное божество. Я определенно был уверен, что и слово «архианец», которое я вчера услышал от вожака стаи, имело непосредственное отношение к Арханису.

Сняв кандалы с пояса, барсук сковал мне запястья, заставив вытянуть лапы перед собой. Закончив мое «пленение», Пульса коротко отсалютовал Бирну и велел мне следовать рядом. Оглянувшись напоследок, я пересекся взглядом с вожаком стаи деревни Ларродаг. Я видел его глаза лишь пару секунд, но их выражение запомнил навсегда — спокойствие пополам с облегчением. Тигр был явно рад, что сплавил меня армейцам, и теперь его привычная жизнь возвращалась в прежнее русло заботы о своих зверях.

Некоторое время мы шли молча сквозь лесную чащу по проложенной тропинке, и единственными звуками, окружавшими нас, было пение птиц и шум листвы где-то над головами, когда ветер касался крон деревьев. Но потом я не выдержал и обратился к своему конвоиру, пытаясь нарушить гнетущую меня тишину:

— Лар Пульса, разрешите обратиться?

Барсук, не сбавляя шага, ответил:

— Слушаю.

— Почему я в кандалах? Разве быть Ростком Клевера незаконно?

— Законно, но я о тебе ничего не знаю. Скорее всего, ты безобидный волк, который действительно появился в этом мире лишь вчера, но ты можешь быть и весьма опасным зверем. Поэтому ты в кандалах — для моего спокойствия.

По моим субъективным ощущениям, мы шли в сторону открытого пространства и тех больших золотистых полей, что я видел еще вчера с вершины холма возле деревни Ларродаг — и мои догадки вскоре подтвердились, когда, пройдя еще несколько минут сквозь лесную чащу, мы оказались на тракте рядом с полями. Теперь по левую сторону от меня был лес, в котором пряталась деревня Ларродаг, а по правую — золотисто-зеленые поля, засеянными злаками, в глубине которых то тут, то там сновали звери в рубахах и длинных платьях, то выныривая, то снова скрываясь в двухцветном поле.

Перед нами стоял обоз из двух телег, запряженных парой быков. Рядом топтался на месте снаряженный гнедой конь, всхрапнувший при виде Пульсы — я был весьма удивлен, увидев вполне привычных для меня животных в качестве ездовых, ведь мне казалось, что если этот мир был населен разумными зверями, то и ездовые животные здесь должны были серьезно отличаться.

Внутри обоза было четверо зверей: возница, пожилой козел в запыленной и поношенной одежде неопределенного вида, занимавший в одиночку одну переднюю телегу; хорек с блестящими черными глазами без зрачков в зеленом плаще и луком за спиной; суровый с виду крупный желтоглазый лев в объемной серой рубахе и того же цвета штанах, безразлично протиравший тканью лезвие большого топора, и зеленоглазая гиеновидная собака с темными волосами до плеч в свободном одеянии красного цвета.

Хорек был первым, кто задал вопрос:

— Кто это, лар Пульса?

Барсук толкнул меня в спину, и я едва не влетел в борт телеги:

— Пленный по имени Мирпуд, которого вчера поймал вожак стаи деревни Ларродаг.

Лев оценивающе посмотрел на меня и опять вернулся к чистке топора. Гиена (я решил для экономии времени называть ее про себя гиеной), заметив у меня за спиной чехол, произнесла слегка хрипловатым, но весьма приятным голосом:

— Менестрель? И что в нем опасного?

Пульса презрительно фыркнул:

— Самая умная, Ласса? Кто здесь командир: я или ты? Он Росток Клевера, а ты сама знаешь, что они могут быть кем угодно.

Лишь тогда звери из обоза пригляделись к моим ладоням, и, увидев у меня пять пальцев, понимающе кивнули и больше не задавали вопросов по поводу целесообразности моего пленения. Барсук снова толкнул меня в спину:

— Полезай в телегу.

Хорек помог мне перелезть через борт и усесться на соломе, устилавшей дно телеги — там хватало места, чтобы я не мешался никому из трех зверей, сидевших рядом. Барсук вскочил в седло:

— Возвращаемся в Ландар. Тарик, поехали! Ласса, Рамзи, Молчаливый — никаких разговоров с пленным, пока я не разрешу!

Возница Тарик очнулся и взмахнул вожжами. Быки фыркнули и потянули за собой обе телеги. Пульса, в свою очередь, пустил своего коня шагом, чтобы не обгонять обоз.

Выходило, что местная столица называлась Ландар — Бирн упоминал, что патрульный отряд должен был прийти как раз из главного города. Мне по-прежнему не было известно ничего о географии этого мира, кроме нескольких фактов — я очнулся рядом с рекой Дорраг-Кра, попал в деревню Ларродаг, и меня забрал патрульный отряд из столицы Ландара. При этом мне не было известно ни название страны, где я находился, ни вообще их количество, ни форма государства, куда я попал — вообще ничего.

* * *

Я не знаю, какую цель преследовал командир Пульса, запретив зверям из обоза общаться со мной, однако было видно, что этот приказ пресек на корню то, что иначе случилось бы неизбежно — Ласса и Рамзи (вероятно, это было имя хорька) явно горели желанием поговорить с незнакомым для себя зверем.

Я бы с радостью и интересом пообщался со своими новыми попутчиками, особенно львом Молчаливым — мне до жути было интересно, почему Пульса назвал его не по имени — однако не в моих правилах было пялиться молча на постороннего, не заговорив с ним. Потому мне оставалось только лечь на дно телеги набок, чтобы не опираться на чехол с гитарой, и уставиться в небо, смотря на лениво плывущие в вышине облака.

Впрочем, уже через десяток минут мне пришлось подавать голос — мне отчаянно захотелось отлить. Выбирая между приличиями и физиологией, я решил позаботиться о своем комфорте, а не быть тихим и вежливым. Конь командира был на тот момент рядом со второй телегой, и я обратился к барсуку:

— Лар Пульса, разрешите обратиться?

Недовольно фыркнув, командир повернул голову ко мне:

— Слушаю.

— Разрешите сходить отлить, невмоготу уже.

Барсук скривился, однако все же скомандовал:

— Тарик, стой! Рамзи, сопроводи и присмотри, чтобы не убежал!

Куда бы я убежал? За моей спиной был чехол с гитарой, мои лапы были сцеплены кандалами впереди — это была не самая лучшая позиция для побега.

Хорек помог мне слезть с телеги, и я выдвинулся в сторону придорожных кустов, за которыми, сильно стесняясь, спустил с себя штаны, насколько это вообще было возможно в кандалах. И тут меня ждало неприятное открытие. Еще вчера я видел свои гениталии, но мне не было нужды их изучать, но в тот момент я осознал неприятную вещь — вместо стандартного полового органа между лап у меня был «мешочек», как у псовых, из которого немного проглядывал кончик. И как в такой ситуации я мог бы отлить, спрашивается? Стоя, как мне было бы привычно? Тогда я бы точно облил себе все штаны и шерсть мочой. Неужели мне надо было вставать на четвереньки, как собаке?

Мое замешательство Рамзи трактовал по-своему — и к счастью, в более удобном для меня ключе:

— Тебе наверняка будет неудобно вставать на все лапы в кандалах — давай я тебе помогу.

Отказываться от помощи было бы странно, и я позволил хорьку подхватить себя под грудь и встать на четвереньки — более странным способом я не справлял нужду никогда в своей жизни. Впрочем, столь неэстетичный и неудобный способ оказался в итоге самым гигиеничным — ни капли не попало ни на одежду, ни на шерсть.

Однако мои проблемы на этом не закончились. Помимо неудобной позы, я столкнулся со своим страхом, тянущимся из детства — я не мог справлять нужду в присутствии посторонних. Из-за этого в детстве любой поход в общественный туалет для меня был катастрофой, так как пользоваться писсуаром, если рядом был хотя бы один человек, я не мог, и мне приходилось ждать, пока освободится кабинка. Как я ни силился, выдавить из себя хотя бы каплю у меня не получилось. Мне пришлось обратиться к сопровождавшему хорьку, пользуясь тем, что из-за кустов нас не было видно с дороги:

— Почтенный лар, не могли бы вы отвернуться? Мне сложно это сделать, когда вы на меня смотрите.

Рамзи что-то неопределенно пробурчал и отвернулся от меня, но при этом схватил мой хвост и принялся разглядывать лес перед собой, держа лапы с моим хвостом сцепленными у себя за спиной. Лишь после этого процесс наконец-то пошел.

С трудом встав из-за напряжения в пояснице из-за непривычной позы, я застегнул джинсы, и вернулся под конвоем Рамзи обратно в телегу, после чего Пульса снова скомандовал двигаться дальше.

* * *

Пока я лежал на дне телеги, свернувшись клубочком, я много думал. Мне не грозила опасность, меня не вели на казнь и не собирались убивать — но было ли мне от этого проще? Я чувствовал себя изгоем среди присутствующих, ведь мне даже не было разрешено общаться со своими новыми соседями — а ведь как много мне хотелось задать вопросов! Что уж говорить, если даже имена попутчиков я узнал не от них самих, а из уст Пульсы, когда тот отдавал приказы своим подчиненным! Наверняка мои вопросы были бы источником недоуменных взглядов со стороны солдат из патруля, но тогда я был готов даже попасть в неловкое положение, лишь бы только не чувствовать отчуждение.

Ласса и Рамзи общались между собой мало, и все их реплики в основном касались того, как они провели очередную разведывательную экспедицию своего патрульного отряда в прошедшие дни. Увы, какой-то интересной для меня информацией в процессе разговора они не делились — я слышал лишь многочисленные названия разных деревень, которые мне ровным счетом ни о чем не говорили. Почему-то меня сильно тянуло заплакать от осознания своей обреченности, и я закрыл морду сжатыми кулаками. Я не понимал, почему я попал в этот мир, почему я стал животным, пусть даже и разумным, и самое главное — что мне оставалось делать в такой ситуации?

В свое время я прочитал большое количество книг в жанре фэнтези, но я всегда понимал, что одно дело — художественная история с кучей приукрашивания, вымысла и допущений, а совсем другое — когда ты сам становишься на место персонажа в совершенно чужом мире. Если бы мне удалось не умереть в первые несколько дней, то мне предстояло бы самая тяжелая часть — узнать правила поведения в этом мире и строго их придерживаться. И далеко не факт, что эти правила мне кто-нибудь собирался объяснять, а потому у меня даже не было уверенности, что я справлюсь с предстоявшим.

* * *

Быки тянули обоз не очень быстро, и день начинал уже клониться к позднему вечеру. Мы так и не сделали ни одной остановки с тех пор, как я упросил Пульсу позволить мне отлить недалеко от Ларродага. За все это время никто из патрульного отряда ни разу ко мне не обратился. Скука была неимоверной, но развеять ее привычными для себя способами я никак не мог. Разумеется, в обычных условиях я бы достал смартфон и потратил бы пару часов на игры, чтения и иные развлечения — и это при отныне бесконечном заряде батареи! — однако я разумно не стал этого делать, не зная, как конвоиры из патрульного отряда могли отреагировать на это. По той же причине я не мог и послушать музыку на плеере. Единственным для меня доступным способом скоротать время стал древнейший и самый надежный способ — заснуть, что у меня получилось на удивление быстро.

Впрочем, вскоре меня разбудил голос Пульсы, который что-то начал говорить Рамзи — увы, я проснулся лишь на середине фразы и пропустил ее первую часть:

— …деревня Моррада, там мы и заночуем. У нас еще есть день в запасе, прежде чем мы вернемся в Ландар и я сделаю доклад лару Масалису.

— А в этой деревне есть таверна? — голос Лассы звучал умоляюще — Мы последний раз ели же еще в Торрсхевере ранним утром.

— Будет, — уверенно заметил барсук. — Это же перевалочная деревня, последняя перед Ландаром.

* * *

Успев еще раз уснуть, я очнулся от тычка в бок от Рамзи:

— Вставай!

Я медленно сел на дне телеги, зевая и пытаясь потянуться, насколько позволяли кандалы и чехол за спиной. Рамзи добавил, слезая с телеги:

— Мы приехали в деревню Моррада.

В отличие от Ларродага, деревня находилась прямо на тракте, а не в глубине леса. Дома здесь были больше, многочисленнее и опрятнее, а одежда на жителях — более яркой и нарядной, а самих зверей было намного больше. Периодически возле деревни останавливались подводы, запряженные быками и лошадьми из числа проезжавших по тракту, и возницы вместе с пассажирами, ступая на дорогу, ведущую вглубь Моррады, шли по ней в сторону одноэтажного деревянного вытянутого здания, из приоткрытой двери которого доносились звуки разговоров и доносился запах чего-то съестного.

Пульса отделился от нашей группы и вел переговоры с седовласым зверем, который в полутьме наступившего вечера казался мне достаточно пожилым. После достаточно пространного монолога со стороны Пульсы седовласый зверь закивал, соглашаясь со сказанным, и Пульса вернулся назад. Пристально посмотрев на меня недовольным взглядом, он вытащил ключ из сумки на поясе и снял с меня кандалы. Я с огромным наслаждением принялся жутко чесавшиеся запястья, на которых отпечатались следы железа:

— Я свободен?

— Только на этот вечер. Утром ты снова наденешь кандалы и не снимешь их вплоть до столицы.

Повесив мои узы себе на пояс, барсук продолжил:

— Ночуем здесь. Ласса, ты остаешься караулить Мирпуда. Остальные за мной!

Мы с гиеной остался на месте, а возница, лучник и воин пошли следом за командиром. Ласса же, в свою очередь, сделала очень странный жест. Повернувшись ко мне мордой, она подняла лапу вверх, словно пыталась мне ее показать, и я почувствовал, как меня обдало жаром, который закончился столь же быстро, как и начался. Я энергично растер голову, пытаясь унять неприятные ощущения на шерсти:

— Что это было, милостивая ларесса?

Ласса осталась совершенно спокойной:

— Караул. Небольшая подстраховка, если ты решишь бежать.

— А я могу задать вам несколько вопросов, пока мы остались одни?

Гиена неопределенно мотнула головой:

— Возможно.

— Кто такие Ростки Клевера?

— Это звери с пятью пальцами на передних лапах. Кто-то верит, что они посланы к нам Арханисом или Легизмундом, хотя на самом деле это выходцы из другого мира, случайно попавшие к нам в Мир Спокойной Воды, как Первичные.

— А кто такие Первичные?

Ласса энергично растерла морду ладонями и продолжила:

— Чуть более одиносьми тосем лет назад в этом мире не существовало разумных зверей. Легенды сообщают, что первые звери с сознанием, что начали жить здесь, были заброшены сюда из того же мира, откуда сейчас приходят Ростки Клевера. Им пришлось с нуля создавать здесь все — производство, города, дороги и многое другое. Вот именно тех, самых ранних, мы и называем Первичными — все жители нашего мира, кроме Ростков Клевера, являются прямыми потомками Первичных.

Не очень поняв, что за странные слова она сказала в самом начале, называя количество лет, я продолжил расспросы:

— Не могли бы вы объяснить мне, где я нахожусь?

— Мы находимся в королевстве Граальстан менее чем в дне пути от его столицы, Ландара. Правда, я не очень понимаю, чем тебе поможет эта информация.

— Моя попытка стать частью этого мира. А какие еще государства существуют в вашем мире?

— Есть еще королевство Меровия, наши давние союзники и партнеры, империя Паруссия, которая держится особняком, и Кораланды, — при упоминания этого названия Ласса заметно скривилась, словно произнесла что-то очень неприятное. — Это звери, которые не веруют в Арханиса и ненавидят магию. У них есть свой культ, и мы называем их «Культ Проклятых», хотя сами они себя называют «Орден Просвещенных». Мало кто хочет иметь с ними общие дела, ведь в остальных трех странах магов никто не притесняет. Все, что я знаю о них — они развивают технику, верят в какое-то «естествознание» и принципиально не признают права магов пользоваться своими навыками, так как по их мнению это унижает тех, кто ей не владеет.

Еще один штрих — выяснилось происхождение слова «Проклятый», которое я слышал в речи вожака стаи деревни Ларродаг. Видимо, этих кораландийцев настолько ненавидели, что они даже стали объектов ругательств.

— Ну и пожалуй я задам последний вопрос. А что такое Священный Орден? Я слышал о нем пару раз вчера, но мне ничего не объяснили.

— Священный Орден — проводник Слова Арханиса и защитник всех истинно верующих в архианство. Каждый монах в любой церкви — служитель Священного Ордена.

Как и Пульса ранее, Ласса выделила интонацией «Слово Арханиса» — наверняка это словосочетание было не просто абстрактным понятием. Я бы мог это выяснить, но мне показалось неэтичным углубляться в теологические расспросы.

— Пожалуй, пока мне достаточно и этого. Наверняка я и так выгляжу очень глупо, расспрашивая вас о таких очевидных вещах.

— Ты Росток Клевера, и тебе простительно этого пока что не знать.

Буквально через несколько секунд после этого на горизонте появился Пульса вместе с Тариком, Рамзи и Молчаливым и начал говорить:

— Я договорился с тремя домохозяевами. Они примут по двое зверей каждый. Но вот кормить они нас не будут — есть идем в таверну. Молчаливый, ты остаешься с Мирпудом и присматриваешь за ним. Ласса, ты остаешься с Тариком. Рамзи — со мной. А теперь в таверну, ужинать!

* * *

Впервые в том мире я оказался в многолюдном (скорее, многозверном) пространстве, где я мог оказаться объектом пристального внимания кого угодно — в таверне. Когда мы зашли внутрь, я увидел вполне ожидаемую заранее картину того, как таверна обычно выглядела в средневековье: слегка закопченные деревянные балки, словно таверна однажды горела или на нее постоянно попадал дым от готовящейся пищи, деревянные бревенчатые стены, грубо сколоченные столы и стулья, широкая стойка у стены. Под потолком висела импровизированная люстра, сделанная из большого тележного колеса. В него были вставлены по кругу около двух десятков свечей, которые неплохо освещали зал. В нос ударил очень сильный запах, представлявший собой пеструю смесь еды и посетителей таверны, к которому я смог привыкнуть лишь несколько секунд спустя.

Стойка располагалась не напротив входа, как обычно, а правом углу от входа. Отдельное внимание я обратил на то, что между столами и стойкой было свободное пространство, достаточно большое. Почему оно не было ничем не заставлено — было непонятно. Возможно, у владельца попросту не хватало мебели, а может, это пустое место использовалось для каких-то других целей.

Хозяин таверны, угрюмый бык с кольцом в носу, прогудел басом:

— Приветствую вас, воины.

Пульса ответил на его приветствие взмахом лапы. Бык продолжил:

— Я знаю, что вы здесь ненадолго, но кормить бесплатно я вас сегодня не смогу. Прошу вас ради Арханиса, покажите монету.

Барсук снял с пояса звенящий кошель, вытащил из него пару монет и показал его хозяину. Бык кивнул:

— Вопросов больше нет, милостивый лар. Выбирайте любые места.

Не спрашивая ничьего мнения, Пульса занял стол в дальнем от входа углу таверны, за которым как раз стояло шесть стульев. Кстати, каждый из них был вполне привычного земного вида — с плоским сиденьем, спинкой и четырьмя ножками. Отличался он лишь сквозным вырезом в спинке у самого сиденья. Его назначение я понял, когда обратил внимание на то, как садятся солдаты из патрульного отряда — каждый из них пропускал хвост сквозь эту дыру, чтобы он не мешал сидеть. С этим действием у меня возникли некоторые проблемы — мой хвост был самым пушистым среди моих попутчиков, и мне потребовалось пару попыток, чтобы точно попасть им в отверстие, и наконец-то сесть, как полагается.

Отдельное внимание я обратил на тот факт, что поверхность нашего стола выглядела так, словно ее ежедневно и очень тщательно протирали — дерево было слегка блестящим, с царапинами, но без зарубок, сколов или трещин. Я ожидал увидеть вырезанные надписи, рисунки или что-то в этом роде — но ничего подобного не было.

Пока мы рассаживались, в таверну начали заходить местные жители. Похоже, королевские патрули бывали здесь весьма часто, поэтому в нашу сторону если и косились, то исключено на меня — и неудивительно.

* * *

Минут через десять нам принесли ужин. Пульса не спрашивал меня, что я буду, и дал мне то, что сам посчитал нужным. Я получил густое коричневое варево с мясом неопределенного происхождения, похожее на гуляш, и мелкий овощ в качестве гарнира, похожий по виду и вкусу на очищенную картошку, но отличавшийся менее крахмалистой структурой. Выглядела моя первая полноценная еда весьма непрезентабельно, однако на вкус была вполне сносной, но пресноватой — в ней очень сильно не хватало специй или даже обычной соли. Возможно, соль, как и специи, были у них дефицитным продуктом, как это и было в Средневековье, и их не клали в еду в таком количестве, как это делают у нас в современности.

Отдельного внимания заслуживала процедура перед едой, свидетелем которой я стал. Не сговариваясь, все звери за моим столом закрыли глаза и положили обе ладони на стол ладонями кверху. Не зная, в чем дело, я на всякий случай последовал их примеру, но глаза прикрыл лишь наполовину, чтобы иметь возможность видеть, что будет дальше. Вскоре после этого Пульса произнес, не открывая глаз:

— Ты послал нам этот стол, о Арханис, и мы благодарны Тебе за это. Пусть этой трапезой мы с благоговением разнесем по Миру Спокойной Воды радостную весть — ты велик и ты сущен. Да не коснется этого стола бесчестная лапа и не сядет за него зверь с недобрыми помыслами.

В тот момент мне отчаянно хотелось прочесть их местную Библию и узнать больше об Арханисе, имя которого я слышал далеко не в первый раз. С каждым часом я получал все больше информации — и с каждым разом я жалел, что никто не мог объяснить мне ничего по этому поводу. Но даже такая молитва показала мне, что стол с едой для местных зверей — нечто сакральное, а не просто место, где можно утолить свой голод.

* * *

Все, кроме Тарика, ели ту же самую еду, что и я. Возница же меланхолично жевал капустные листы, которые отрывал от целого кочана, лежащего перед ним на столе. Был ли он вегетарианцем — я не знал, но скорее всего, так оно и было, ведь остальные звери за столом были хищниками.

Еда заставила посетителей перестать пялиться на меня, и у меня появилась возможность оглядеться вокруг себя, приглядываясь в первую очередь к тем, кто и как ел. У меня не было возможности заглянуть каждому в пасть, однако я видел, что четкого распределения на хищных или травоядных в плане потребления еды среди остальных посетителей не было. Кто-то из хищников за милую душу уплетал зелень, а некоторые явно травоядные звери ели что-то, похожее на мясо. Исключением были разве что копытные звери, вроде того же Тарика — среди них мясоедов я не заметил.

Также я обратил внимание на один интересный факт, который наверняка был как-то связан с молитвой Пульсы за столом. После того, как эта молитва точь-в-точь с такими же словами произносилась один из сидящих, причем только одним зверем, все приступали к еде, но при этом на стол не было поставлено ничего, кроме тарелок с едой. Некоторые посетители, очевидно из местных крестьян, приходили в таверну вместе со своим инструментом, и никто из них не посмел положить на стол ничего из принесенного — все инструменты лежали либо на коленях, либо на полу под столом. Стола они касались только лапами, причем было видно, что они при этом делали только открытой лапой, ладонью кверху — никто не облокачивался, не ставил локти и уж тем более не наваливался на него всем телом. Переведя взгляд за свой стол, я подметил, что все мои спутники поступают точно так же — левые лапы у них лежали на столе ладонями кверху, а правой они ели. Повторив их жест, я продолжил есть.

* * *

Об одном я искренне тогда пожалел — что не спрятал свой чехол с гитарой поглубже, чтобы на него никто не пялился. И это сыграло со мной злую шутку — кто-то из посетителей обратил внимание на мой «груз», и тут же раздался возглас:

— О, так это ж менестрель! Сыграй нам!

А вот этого я точно не хотел — во второй день пребывания в своем мире играть, да еще и по заказу. Однако все посетители обернулись в мою сторону, и просьбы стали звучать настойчивее:

— Давай, не жадничай!

— Сыграй нам «Старую Мерли»!

— Давай, а то нам скучно!

Тогда был лишь один способ уберечься от этого — заручиться поддержкой Пульсы. Повернув голову к нему, я произнес, стараясь звучать спокойно, уверенно, но немного с просящими нотками в голосе:

— Милостивый лар, я не хотел бы играть. Могу ли я отказаться?

К моему удивлению и даже недовольству, Пульса не стал за меня заступаться:

— Если звери просят — почему бы и нет? Или ты у нас не менестрель, а просто ряженый шут, который даже не знает, с какой стороны суар держать в лапах? Тогда твоя ценность в моих глазах упадет и так ниже некуда. Встань и играй!

* * *

Проклятие. Я попал в совершенную тупую, неприятную и очень опасную ситуацию. Скажите на милость, что мне надо было им играть? Какую-то «Старую Мерли»? Я в душе не представлял, кто такая Мерли, почему она старая и почему вообще в честь нее написали целое произведение. Играть им музыку моего мира? А какую? Рок? Меня линчевали бы, как только я взял бы первый аккорд. Однако выбора у меня не было, ведь отказ мог закончиться еще хуже, чем согласие сыграть.

На ватных лапах я встал со стула, дрожащими пальцами расстегнул чехол и достал гитару. Так страшно мне не было никогда не в своей жизни. У меня не было боязни сцены, я не боялся играть даже перед большими группами — но это лишь тогда, когда аудитория заранее настроена, что ты будешь играть определенный репертуар. А что делать, если ты не знаешь ее вкусов, и более того — рискуешь почти наверняка не попасть в ее предпочтения? Успокаивал меня лишь тот факт, что вчерашняя проверка позволяла мне сыграть на гитаре, даже не подключая ее к усилителю.

Все же я справился с собой и встал на пустом месте перед столами. Мне приходилось сильно сжимать лапами гитару за гриф, чтобы она не выскользнула, пока я лихорадочно перебирал в голове варианты того, что я мог исполнить для такой публики в совершенно другом мире. После долгих раздумий я остановился на самом безболезненном, как мне тогда казалось, варианте. Хотя мы в Мишей в «Ржавом Пандусе» играли в основном рок, я знал на слух огромное количество произведений совершенно разных стилей, и многие из них подбирал на гитаре, ориентируясь на табулатуры и аккорды. И в тот раз я решил обратиться к ирландскому фолку, исполнив довольную известную песню «Готовый к шторму». Для нее требовалась лишь гитара — и ничего более. Проверив когтем натяжение струн, я очень глубоко вдохнул и начал играть, готовый как к успеху, так и к провалу:

Прилив набегает и волны отходят,

А волны бурливы, как, впрочем, всегда.

А свет маяка, как мы верим, доводит

До дома, где ждут моряка.

А молнии бьют по земле, и ветер свистит,

И корабль несет по волне.

А моряк неустанно вперед все глядит

И мечтает о твердой земле.

И он подготовился к шторму, о да!

Ему не страшны ни бури, ни грозы, ни шквал!

И как высоко б не взлетала волна,

На сушу надежду моряк сохранял.

Устало глядят в пучину морскую глаза,

И лапы сжимают надежно штурвал.

Осталось немного до света того маяка,

Что путь до конца освещал.

И он подготовился к шторму, о да!

Ему не страшны ни бури, ни грозы, ни шквал!

И как высоко б не взлетала волна,

На сушу надежду моряк сохранял.

Исполнение этой песни заставило меня очень серьезно напрягаться. Моя гитара, похоже, оказалась с еще большим «секретом», чем просто умение выдавать чистый звук без усилителя. Стоило мне взять первые аккорды, как гитара начала не только выдавать требуемый звук, словно я играл на самой обычной классической гитаре, но еще всех остальных инструментов, которые должны были звучать в этой песне! И в течение всего времени, пока я наигрывал мелодию баллады, мне приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы сосредоточиться только на струнах, полностью игнорируя все остальные звучащие инструменты.

И пока я играл, чувствовал себя так, словно я находился в помещении, по периметру которого были установлены качественные динамики, без искажений передающий весь звуковой ряд и полностью покрывая все пространство таверны.

Пока я пел эту песню, я обратил внимание на то, что мой голос звучал иначе, чем когда я разговаривал вслух с тем же Бирном, Пульсой или Лассой. Я не мог слышать себя со стороны, но мне казалось, что в мое пение вплеталось завывание дикого волка, словно периодически внутри меня пробуждался мой дикий лесной родственник и пытался присоединиться к пению. Я не знал, правильно ли это было с точки зрения норм местного исполнения, но я ничего не мог с этим поделать.

Я заметил, что посетители внешне выглядели достаточно доброжелательными: никто не кривился, не пытался закрыть уши, и все изображали достаточно живой интерес, из чего я сделал вывод, что с тональностью я точно попал под вкусы местной аудитории.

* * *

Когда же я отнял лапу от гитары и стих последний аккорд, я даже немного сжался, ожидая того, что мне объявят бойкот и выгонят обратно за стол с позором. Однако ничего этого не случилось — дальше последовали аплодисменты, самые обычные, которые только можно было представить от зрителей, слушающих музыку в живом исполнении.

Наверное, мне следовало сыграть что-то еще, раз публика благосклонно приняла мою песню, однако мне этого очень не хотелось. Рискуя навлечь на себя гнев посетителей таверны, я изобразил нейтральный поклон и пошел обратно к столу с солдатами патрульного отряда. К моему удивлению, публика, еще несколько минут назад требовавшая, чтобы я сыграл им, никак не стала протестовать против моего ухода со сцены. Более того, даже Пульса не сказал ничего по этому поводу. Стоило мне занять свое место, как барсук кивнул:

— А ты неплохой менестрель, Мирпуд, явно понимаешь, что такое суар и как пользоваться своим голосом. Всякий раз, когда слышу волка-менестреля, начинаю понимать, почему ваши серые собратья так часто зарабатывают этим себе на жизнь. Давай, доедай и иди с Молчаливым. Вам нужен третий дом отсюда, он с серой крышей и чердаком — там ваше место ночлега.

Я не знал, существует ли в этом мире какой-то звериный шовинизм в плане пород, но подтверждение одному факту я получил — волки действительно считались одними из лучших менестрелей, вероятно из-за особенностей голоса. Тогда мне очень захотелось послушать другого волка-менестреля любого пола, чтобы оценить то, как голос звучит со стороны с точки зрения меня как жителя человеческого мира.

Доев ужин, Пульса оставил на столе несколько монет, имевших, на удивление, квадратную форму со скругленными углами, однако не встал из-за стола, а что-то прошептал сидевшему рядом с ним Молчаливому. Тот, кивнув, молча встал из-за стола и сделал для меня приглашающий жест лапой, призывая идти за собой наружу.

* * *

Снаружи меня ждало удивительное открытие. Возможно, до этого небо было закрыто тучами, и потому я не обратил внимание на этот факт, но на небе была видна самая настоящая луна! От привычного земного спутника она отличалась куда большими размерами и тем, что она была не белого, а золотистого цвета, словно она была карамельной. В остальном она была похожа на луну — более темные пятна на поверхности, рыхлая поверхность и небольшой серп неосвещенный поверхности, видимый на фоне темного неба.

Моррада казалась вымершей, но оно и было понятно — все ее обитатели и гости были, вероятнее всего, в таверне. Уверенно подведя меня к дому с серой крышей, о котором раньше говорил Пульса, Молчаливый постучал в дверь. Дверь открыл приземистый толстопузый заяц в расстегнутой рубахе на голое (точнее, шерстяное) тело:

— А, вы… Что же, проходите на чердак.

Пропустив вперед к лестнице на чердак Молчаливого, я поднялся следом. Уже наверху я понял, что чердачное окно было не самым большим, из-за чего лунный свет освещал лишь треть чердака, лежащего перед окном — все остальное тонуло в полумраке, и лишь мое зрение (а я был уверен, что у хищников в этом мире было неплохое ночное зрение) помогало мне разглядеть те места, куда не попадал свет луны.

Молчаливый так не произнес ни одного слова с тех пор, как я его впервые увидел, и он, оглядев чердак, показал когтистым пальцем на одну из балок под скатом потолка, повелев жестом подойти поближе. Дальше он вытащил из кошеля на поясе моток пеньковой веревки, развернул ее, перекинул ее через балку, после чего, завязав узел на одном из концов и привязав его к другой балке, привязал меня за второй конец к поясу, сформировав какой-то хитроумный узел. В итоге я оказался привязан к потолку таким образом, что я мог сесть, лечь и даже переворачиваться с боку на бок, но я никак не мог отойти от своего места для сна больше чем на пару шагов и приблизиться к месту, где собирался спать Молчаливый.

Понимая, что это все делается в рамках мер безопасности, я не стал спорить, хотя мне было неприятно быть подозреваемым. Меньше всего я в тот момент думал, как сбежать или нарушить закон и больше — как быть максимально послушным и кротким, чтобы не получить себе пачку проблем.

Закончив мое «пленение», Молчаливый все так же, не произнося ни слова, сгреб сено в один из углов, подложил под голову свой вещмешок и лег спать, положив рядом с собой свой большой топор. Не зная, какие правила приличия действовали в Мире Спокойной Воды, я не стал раздеваться и лег подальше от Молчаливого, чтобы не мешать ему.

* * *

Утром меня разбудил звуковой фон, очень похожий на тот, что я слышал в предыдущий день, очнувшись после сна в погребе вожака стаи Ларродага — разве что он теперь был громче и отчетливее. В него вплелось многое: едущие телеги, голоса, кузнечный звон, крики домашней живности.

В течение нескольких минут в проеме люка появилась голова зайца. Увидев, что мы с Молчаливым проснулись, он заметил:

— А, уже проснулись. Давайте, освобождайте дом и возвращайтесь к своему командиру.

Молчаливый отвязал меня от балки и вернул свернутую веревку к себе в сумку на поясе. Стоило же нам выйти из дома, как те звуки, что я слышал с чердака, обволокли меня, словно невидимое облако, и стали намного более четкими и различимыми. Их было настолько непривычно слышать, что я даже остановился на несколько секунд, словно не понимая, куда я попал. Молчаливый же, не оборачиваясь, просто пошел в сторону таверны, даже не следя за тем, иду ли я за ним в таверну.

В ней было практически не было зверей — возможно из-за раннего времени, но Пульса и Тарик уже сидели за тем же столом, что и вчера. Буквально через пару минут после нас пришли Ласса и Рамзи, каждый уже в боевом облачении и с оружием. Сев за стол, они положили оружие на пол, лишь подтвердив мои мысли о том, что стол явно был не предназначен в их мире для укладки на него посторонних предметов.

Хозяин таверны поставил нами завтрак — круглый ломоть хлеба, на который была намазана неизвестная полупрозрачная субстанция коричневато-желтого цвета и тарелку, в которой лежали пучки зелени. Произнеся повторно слово в слово вчерашнее посвящение Арханису, Пульса после окончания «молитвы» дал нам знак, что можно приступать к еде.

К моему удивлению, намазка на хлеб оказалась невероятно вкусной. Она одновременно была и сладкой, и соленой, и жирной, что в сочетании с грубым хлебом делало ее еще вкуснее. Ее текстура была густой, словно у паштета, но стоило намазке только коснуться языка, как она становилась жидкой и текучей, приятно смазывая жиром язык, всю ротовую полость и глотку.

Я показал кусок хлеба Пульсе:

— Милостивый лар, а что это такое вкусное намазано?

Барсук, который сам в тот момент ел такой же кусок хлеба с намазкой, прекратил есть:

— Лирд. Животный жир с сахаром и солью. Очень питательный, легко мажется и тает при соприкосновении с телом. Можно есть как с хлебом, так и сам по себе. У нас считается, что на одном лирде зверь может прожить очень долго, даже если у него не будет никакой другой еды, поэтому лирд обязательно берут в дорогу путешественники.

* * *

Завтрак я съел быстрее всех, опередив даже Пульсу и Тарика, которые пришли раньше нас с Молчаливым. Все, что мне оставалось — сидеть и смотреть по сторонам.

Тогда по соседству со мной сидел барсук, и мой взгляд сфокусировался на кандалах, притороченных к его поясу. Я вспомнил вчерашнее предупреждение командира о том, что я снова окажусь закован в кандалы, и подобная перспектива меня не радовала. В мыслях у меня возникло непреодолимое желание, чтобы кандалы исчезли навсегда, и мне не пришлось с ними сталкиваться вновь.

Подумав об этом, я почесал когтями оставшийся на левом запястье след от кандалов — и в ту же секунду они исчезли! Не веря своим глазам, я даже зажмурился, но от этого ничего не изменилось. Убедившись, что Пульса не обратил внимания на происшествие, я повторно закрыл глаза и снова их открыл, тщетно надеясь, что это галлюцинация, но кандалы так и не появились.

Похоже, я все-таки был магом. Первый раз такая мысль пришла мне в голову, когда я смог подслушать разговор Бирна и Пульсы в деревне Ларродаг. Новое подтверждение я получил сейчас, заставив кандалы исчезнуть. Но исчезнуть ли? Может, они остались на старом месте, но я сделал их невидимыми? Конечно, я не мог ощупать пояс барсука или иным образом лично проверить их наличие, однако был косвенный способ — обычно цепь кандалов звякала, когда Пульса двигался. Оставалось только дождаться, пока он пошевелится настолько, чтобы раздался звон металла.

Уже через пару минут Пульса привстал и поправил под собой стул — звона металла не последовало. Почему барсук не обратил внимание на этот факт — ведь кандалы были явно тяжелее перышка или кошеля? Неужели он действительно не осознавал того, что с его пояса пропал достаточно тяжелый металлический предмет? Так все же, куда пропали кандалы? Может, они были перемещены куда-то? Но куда?

* * *

Наконец все доели свой завтрак и встали со своих мест. Пульса молча оставил на столе несколько монет. Пока бык собирал оплату, мы уже успели выйти. И лишь там Пульса наконец обнаружил пропажу кандалов, стоило ему вспомнить:

— Я обещал, волчара, что ты будешь в кандалах вплоть до Ландара. Подставляй… — и тогда он понял, что ему нечем снова пленять меня. Мгновенно потерявший весь начальствующий вид барсук растерянно шарил по поясу и смотрел себе под лапы. Поняв, что кандалов у него нет, Пульса взволнованно бормотал:

— Ну я же помню, что они были на поясе еще в таверне…

Пульса побрел обратно в таверну с растерянной мордой. Ласса выглядела самой удивленной среди присутствующих:

— Первый раз вижу, чтобы Пульса потерял что-то из казенных вещей. Если он не найдет кандалы, у него могут возникнуть проблемы с начальством.

Пульсы не было несколько минут, и когда он вернулся — а точнее, вывалился из таверны, — у него была настолько жалкая морда, словно он потерял не кандалы, а как минимум королевскую казну, которую ему доверили хранить под страхом смертной казни:

— Ничего не понимаю, они же были при мне, когда мы были в таверне, куда же они могли запропаститься!

Его морда была настолько комичной, что мне пришлось закрывать морду лапами, чтобы сдержать вырывающийся смех. И увы, Пульса это заметил. Жалкая морда тут же превратилась в озлобленную, и Пульса двинулся в мою сторону с угрожающим видом:

— Ты еще ржешь надо мной, кусок кораландийского дерьма? Ты надо мной так пошутил? Куда ты дел кандалы, выродок Легизмунда?! Отвечай, быстро!

Я тут же прекратил смех, потому что ситуация резко накалилась — я оскорбил весьма хорошего воина, который, к тому же, был еще и моим временным начальником, а потому мог сделать со мной все, что ему было угодно. Я поднял было лапы, желая показать свое нежелание усугублять ситуацию, но внезапно ко мне пришла помощь, откуда я ее совершенно не ждал. Стоящий доселе недвижимым, Молчаливый встал перед Пульсой, не давая ему подойти ко мне. Барсук попробовал обойти льва, но тот не давал ему пройти. При этом Молчаливый не только не пытался атаковать — он даже не касался своего командира, лишь не давая ему подойти ко мне ближе.

Что для меня, что для всех остальных такое поведение льва было полной неожиданностью. Пульса глубоко вдохнул:

— Молчаливый, почему ты встал на моем пути?

И тогда я впервые услышал голос Молчаливого:

— Он невиновен, лар, — от неожиданности я едва не подпрыгнул. Я никак не ожидал, что у льва такого сурового вида может быть настолько приятный и мелодичный голос, который я мог описать только словом «бархатный».

Я не знаю, почему и зачем Молчаливый поступил так, однако это возымело действие. Пульса крайне долго изучал взглядом меня и Молчаливого, после чего его на его злую морду снова вернулось обычное хмурое выражение, и он произнес недовольным, но все же более миролюбивым голосом:

— Мы потом разберемся с этим вопросом. Выезжаем, болваны, нам нужно успеть в Ландар к обеду! То, что я тебя не заковал в кандалы, не означает, что ты свободен, волк. Ты по-прежнему мой пленный, и мое слово для тебя закон. И не вздумай пытаться сбежать!

Уже когда мы оказались в телеге, я захотел выразить свою благодарность Молчаливому. Сев рядом с ним, я сначала с искренним интересом начал наблюдать, как лев продолжает начищать свой топор, не зная, как начать разговор. Возможно, для Молчаливого это было чем-то сродни медитации — протиранием лезвия он занимался практически все время, как мы ехали в обозе вчера, и в тот день он не стал изменять своему ритуалу.

Лишь оказавшись к нему максимально близко, я смог внимательнее рассмотреть неразговорчивого воина. Как и любой самец его вида, лев обладал шерстью песочного цвета и пышной темно-русой гривой, красиво обрамлявшей его суровую морду. При этом его желтые кошачьи глаза смотрели вниз оценивающе: казалось, что от его взгляда не ускользнет ни одна деталь. От его шерсти шел несильный, но вполне различимый запах, который мое сознание тут же дешифровало: спокойный, крупный, уверенный в себе, матерый.

Заметив, что я сел рядом, он, подняв взгляд, пару секунд молча рассматривал меня, а потом опустил взгляд обратно на блестящее лезвие, продолжив протирать его тканью. Мне ничего не оставалось, как сделать тоже самое. И тогда я обратил внимание, что оружие оказалось непростым — поверхность однолезвийного торопа была покрыта орнаментом по краю, отдаленно напоминавшим причудливую вязь восточных языков. Отдельного упоминания заслуживала вторая половина топора — в виде небольшой импровизированной наковальни. В отличие от остальной части топора, она была не такой блестящей, более темной и покрытой пятнами, словно ее специально чернили во время создания оружия.

Понимая, что мне следовало как-то начать разговор, я произнес, не отрывая взгляда от лезвия и даже не пытаясь смотреть льву в глаза:

— Спасибо, милостивый лар… Молчаливый, вы наверняка спасли меня.

Пауза после моей реплики затянулась, и я решился поднять глаза на Молчаливого. Оказалось, что он все это время смотрел на меня, продолжая не глядя протирать лезвие оружия. Я ожидал, что Молчаливый все же что-то ответит, однако он так и не удостоил меня хотя бы одним словом, лишь на пару секунд прикрыв желтые глаза и снова их открыв. Поняв намек, я отодвинулся от льва, и тот снова прикрыл глаза, слегка кивнув, словно показывая, что я поступаю правильно.

* * *

Деревня Моррада осталась позади. С беспокойством я частенько поглядывал на Пульсу, ехавшего верхом рядом с нашим обозом, однако тот никак не показывал, что между мной и им произошел какой-либо разлад или конфликт. Барсук по-прежнему держался уверенно, иногда то обгоняя нас, то отставая буквально на десяток метров.

В какой-то момент, когда наш путь лежал мимо очередного засеянного поля и нас уже успели обогнать несколько торговых караванов, спешащих в сторону столицы, командир прервал тишину, обратившись ко мне:

— Сейчас дорога безопасна, и лесных банд можно не ждать. Сыграй нам, менестрель, все повеселее будет.

Я только обрадовался его просьбе: мне и самому хотелось отвлечься от мыслей об исчезнувших кандалах и вообще от гнетущей тишины, которая нарушалась лишь сопением тягловых быков, скрипом колес двух телег обоза и шумом проезжавших повозок, оставлявших за собой облака пыли из-под колес и копыт.

В тот раз мне было намного проще выбрать, что играть — я решил, что старая советская классика подошла бы как нельзя лучше:

Под небом голубым

Есть город золотой

С прозрачными воротами

И яркою звездой.

А в городе том сад:

Все травы да цветы.

Гуляют там животные

Невиданной красы.

Одно как желтый огнегривый лев

Другое вол, исполненный очей.

С ними золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый…

Не переставая играть, я следил за реакцией остальных. Молчаливый лишь слегка встрепенулся, когда прозвучала строчка про «огнегривого льва». Пульса незаметно замедлил шаг своего коня и поравнялся с нашей телегой. Было видно, что он внимательно слушал, хоть он даже не смотрел в мою сторону, предпочитая наблюдать за дорогой.

А в небе голубом

Горит одна звезда.

Она твоя, о, ангел мой,

Она твоя всегда.

Кто любит — тот любим,

Кто светел — тот и свят.

Пускай ведет звезда тебя

Дорогой в дивный сад.

Тебя там встретит огнегривый лев

И синий волк, исполненный очей.

С ними золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый…

Ближе к концу песни начали происходить необъяснимые вещи. В очередной раз беря аккорд на гитаре, я заметил, как моя левая ладонь засветилась голубоватыми сиянием, а рядом со мной на мгновение возник словно сотканный из голубого света волк, который соответствовал строке про «синего волка», звучащего в тот момент. На мое удивление, кроме меня на это никто не обратил внимание — все слушатели в тот момент смотрели не на меня, а вниз, в пол телега или в землю, прислушиваясь к незнакомой для них песне, и это удивительное явление осталось без их оценки.

Сыграв последние аккорды, я накрыл струны пальцами. Музыка стихла. Я увидел, что все, кроме Тарика, сидят, склонив головы, словно задумавшись над звучанием бессмертного творения группы «Аквариум». Первым очнулся Рамзи:

— Это было прекрасно, Мирпуд. В очередной раз убедился, что ты весьма хороший менестрель. У тебя очень красивый волчий голос, который хорошо подходит к этому тексту.

Ласса была еще более восхищенной:

— Ты подбираешь такие песни, что моя шерсть становится дыбом от удовольствия. Как тебе только это удается? Первая песня в таверне была такой же!

Молчаливый внезапно подал голос и выдал весьма длинную фразу — настолько, что даже Тарик обернулся на его голос:

— Желтый огнегривый лев. Мне захотелось увидеть его.

После этого лев снова замолчал, как ни в чем не бывало, и больше ничего не говорил вплоть до самой столицы. Без комментариев мое творчество оставил и Пульса, вернувшись обратно в авангард обоза. Снова не имея возможности как-либо скоротать время, я принял решение лечь спать. Пользуясь тем, что у меня не были скованы кандалами лапы, я смог снять чехол со спины, удобно расположить его в одном из углов телеги и лечь прямо на солому, не боясь переворачиваться на спину.

* * *

Проснулся я от шума. Приподнявшись на локтях, я увидел, что мы выехали на оживленный тракт, такой широкий, что при желании на нем могли разъехаться несколько телег, едущих бок о бок. Пульса ехал впереди и пробивал нашей телеге дорогу среди различных караванов, торговцев и прочих путников. Зрелище это было весьма забавным: Пульса буквально расталкивал всех, кто стоял на пути нашей телеги, собственным жеребцом. Многие ворчали, но отъезжали в сторону, освобождая нам дорогу.

Заслуживали внимания и сами звери, которые ехали с нами по одному тракту. Если в Ларродаге звери были весьма простые, из одной полосы, то по мере приближения к столице начали попадаться и более экзотические звери, вроде леопардов, броненосцев, носорогов или капибар. Среди них были и чешуйчатые звери — ящеры, вараны, крокодилы. Однажды мне даже показалось, что на одном из встречных обозов я увидел настоящую змею без задних лап, но зато с руками!

Скоро вдалеке показались городские стены. Это и был Ландар, цель нашего путешествия. Моим глазам предстала высокая крепостная стена из серого камня с более светлыми прожилками на месте скрепления их раствором, каменные сторожевые башни с развевающимися над ними бордовыми флагами, равноудаленные друг от друга, ров с водой и опущенный подвесной мост, на котором уже выстроилась очередь из желающих въехать. Пульса, недолго думая, обогнал всю эту вереницу по импровизированной «встречке» и повел за собой телегу. Многие из «очереди» поначалу возмущались, но, когда понимали, что едет патруль, сразу же замолкали.

В тот момент я поймал себя на очень смешной мысли — мне казалось, что этот мир словно сошел со страниц средневековых романов. Я видел настолько ожидаемые картины окружающего мира, что это уже не могло меня удивить иначе как фактом своей «обыденности» в мире Средневековья. Сначала таверна, а теперь и местная столица с ее башнями и стенами — казалось, что этот мир нарочно копировал многие клише, которые только могли быть использованы при описании подобного мира в фэнтэзи-измерении. Впрочем, следуя логике рассказа Лассы в Морраде, в этом был определенной смысл — вероятно, раз все местные жители произошли от обычных людей, которые неизвестным образом оказались в этом измерении, то и общие технологии постройки и изображения крепостных стен здесь должны были мало отличаться от нашего мира на планете Земля. И действительно, зачем изобретать велосипед, когда можно было строить все так, как прекрасно работало в нашей реальности?

* * *

Похоже, нас заметили издалека. Стоило нам приблизиться к подвесному мосту на расстояние всего-то сотни метров, к нам выехали два конника в светлых латах, на которых темной краской был изображен тот же символ, что и у значка на бляхе Пульсы — поднятый острием вверх меч, увитый лавровой ветвью. Бросив взгляд ниже, я обратил внимание, что лапы у рыцарей были пальцеходящие и без обуви, как практически у всех зверей вокруг, и из-за этого стремена у них были шире и с большой площадкой, чтобы на них могли полноценно опираться пальцы стопы.

Один из рыцарей, опоссум, явно более старший и опытный, чем его спутник, критичным взглядом осмотрел телегу, остановился взглядом на мне, после чего перевел глаза на Пульсу:

— Это еще кто?

Пульса отвечал вроде бы уверенно, хотя, как мне показалось, с некоторой осторожностью, словно подбирая слова:

— Террант Масалис, это пленный, которого задержал вожак стаи деревни Ларродаг.

Что-то внутри меня, как и тогда во время пленения Бирном возле деревни, мысленно подсказало мне значение непонятного слова. «Террант» оказался чем-то вроде «лейтенанта», довольно высоким чином в городской страже.

Услышав ответ барсука, опоссум шумно выдохнул:

— Я вижу, что не государь-император Паруссии. А какого Проклятого он не в кандалах, если пленный?

Пульсе было явно неприятно слышать такой вопрос, но он ответил:

— Я хотел заковать его в кандалы еще в деревне Моррада, перед отправкой в Ландар, однако они исчезли с моего пояса. У меня есть подозрение, что этот волк может быть причастен к их исчезновению. Так как бросать я его не мог, а заковать его было нечем, я был вынужден везти его как есть, под охраной моих зверей.

Масалис был очевидно недоволен услышанным, однако он не стал отвечать Пульсе. Спрыгнув с коня, он мягко приземлился на лапы и, подойдя к телеге пристально вгляделся в мою морду, словно желая увидеть в моем облике что-то интересное для себя. От его взгляда не укрылась ни моя одежда, ни мой чехол с гитарой, ни моя морда. Его вывод был в какой-то степени повторением реакции Пульсы при нашей первой встрече:

— Одет он странно, выглядит тоже странно. Впрочем, пусть с ним разбираются более подходящие для этого звери. Намир Пульса, слушай мою команду. Препроводить свой отряд в казармы, волка отправить на допрос к мастеру Гимеону, а потом — к хисэну на доклад с результатами патрулирования. Выполнять!

Внутренний переводчик никак не прокомментировал слово «Намир», из чего я сделал вывод, что услышал имя предводителя четвертого патрульного отряда, тогда как слово «хисэн» удостоилось объяснения — этим словом обозначался капитан городской стражи, высшее звание в иерархии. Повернувшись к своему доселе молчаливому спутнику, молодому ягуару, Масалис добавил:

— Тренс, подготовь сопровождающего. Поймаешь их по пути в казармы.

Коротко кивнув, ягуар развернул коня и умчался в сторону подвесных ворот. Вскочив в седло, Масалис вскоре последовал его примеру. Пульса выглядел намного более расслабленным, чем за несколько минут до этого:

— Разговор вышел проще, чем я думал. Осталось только понять, волчара, куда делись кандалы!

Я пожал плечами:

— Я как не представлял, где они находились тогда, так и не представляю, где они сейчас.

Для усиления своих слов я махнул лапой — внезапно раздался металлический звук, а Тарик жалобно заблеял и запрыгал на одном копытце, держась за второе, при этом не произнеся ни одного слова. Пульса с удивлением поднял с земли невесть откуда появившиеся кандалы:

— Точно, это мои! Что это за магия, менестрель?! Впрочем, это уже не моя забота, пусть с тобой разбирается мастер Гимеон.

Пульса быстро вскочил на коня, предварительно закрепив кандалы обратно на поясе:

— Тарик, веди телегу в седьмую казарму. А я к хисэну. Молчаливый, ты за старшего, — мне сразу подумалось: а как Молчаливый будет управлять, если он почти не говорит?

* * *

Как только мы въехали в город, к нам подошел воин-куница в кожаных доспехах:

— Мне велено проводить вас к мастеру Гимеону.

Я слез с телеги, повинуясь приглашающему жесту куницы, но внезапно следом за мной спрыгнула Ласса:

— Я иду с ним.

Рамзи попытался осадить ее:

— Есть приказ, что ты идешь в каза…

Ласса убрала лапу хорька с плеча:

— Я сказала, что я иду. Вернусь, когда посчитаю нужным!

Тут уже Рамзи не нашелся, что ответить. Тарик оглянулся, посмотрев на Лассу печальным темным взглядом, но не стал останавливать обоз. Мне запомнилась эта картина: Рамзи, Молчаливый и Тарик, уезжающие вглубь города на телеге, запряженной парой быков. Я не знал тогда, увижу я их снова или нет. На тот момент единственной, кого я знал здесь, оставалась только гиена.

Ласса схватила меня за лапу и повела вслед за куницей.

По пути я спросил:

— А кто такой этот мастер Гимеон?

— Главный гарнизонный маг. К нему направляют на допрос всех потенциальных волшебников, которые были задержаны и доставлены в Ландар в ходе патрулирования окрестностей. Так как ты, возможно, показал наличие у тебя магических способностей, мы обязаны тебя доставить к нему для дознания. Кроме того, ты еще и Росток Клевера, а все Ростки при поимке должны проверяться кем-то из гарнизонных магов.

— Чем-то мне это грозит?

Ласса задумалась:

— Пожалуй, что нет. Главное — не ври ему. Я с ним сталкивалась пару раз — и у него есть какая-то способность мгновенно распознавать ложь.

* * *

Я впервые в том мире очутился в столь крупном городе, да еще и столице. Я даже не знал, на что я отвлекался больше — на архитектуру домов, на жителей города или на запахи вокруг себя? А ведь все заслуживало внимания!

Я не мог утверждать этого с уверенностью, но Ландар, похоже, был город с типичной для средневековья радиально-кольцевой планировкой. На это меня натолкнула площадь за подвесным мостом, где мы оказались, как только пересекли границы Ландара. Большая, идеально ровной круглой формы, она была окружена по периметру домами из серого известняка, высота которых не превышала двух этажей, и от нее лучами расходились тракты, которые, насколько хватало глаз, вели далеко вглубь города. Их количество я не успел посчитать, но лучей было явно больше пяти.

Видовое разнообразие зверей было еще более сильным, чем на тракте. Мне показалось, что я попал в настоящий зоопарк, где рядом с обычной лисой мог спокойно идти какой-нибудь дикобраз, капибара или даже собака редкой породы. Последнее для меня стало полнейшим сюрпризом — я не ожидал увидеть в качестве жителей разумных представителей домашних животных.

Запах стоял соответствующий — мой нос усваивал десятки различных ароматов проходящих мимо зверей, но я не мог сфокусироваться ни на одном из них, потому что его тут же сменял другой, а потом третий — и так постоянно. В конце я уже «принюхался», адаптировался и стал обращать внимание на картину запахов не сильнее, чем на шум вокруг себя.

* * *

Стражник привел нас к небольшому одноэтажному зданию в довольно тихом районе, куда уже не доносились шум проезжающих повозок и торговых рядов, мимо которых мы прошли по пути. По словам Лассы, то место также имело отношение к гарнизонным казармам, в которые уехали Тарик, Молчаливый и Рамзи.

Снаружи оно ничем не отличалось от других домов, мимо которых мы прошли по пути от въездных ворот Ландара. Построен он был из известняка, окрашенного в красноватый цвет. На фасаде здания были два окна, закрытые стеклом и плотными шторами позади них, и окованная железом дверь с ручкой в виде тигра, держащего в пасти кольцо. Куница подошла к зданию и постучала три раза. Через некоторые время дверь открылась, и на пороге показался самый настоящий комодский варан, одетый в ярко-алый плащ.

Хозяин дома был среднего роста и покрыт чешуей, игравшей на солнце веселыми зелеными огоньками, словно ее обладатель был покрыт изумрудом. Желтовато-зеленые рептильи глаза с поволокой смотрели с видимым безразличием, изредка покрываясь прозрачной пленкой, а черный язык, похожий на змеиный, периодически выскакивал из пасти и исчезал обратно.

Варан медленно оглядел нас троих и произнес с легкими, почти неразличимыми шипящими нотками:

— Докладывайте.

Солдат взял под козырек:

— Мастер Гимеон, по приказу терранта Масалиса доставлен пленный зверь, захваченный в деревне Ларродаг.

Гимеон развернулся на месте и пошел в дом:

— Проходите.

* * *

Комната, в которой мы оказались, отличалась крайне скромными размерами и обстановкой: в ней были голые белые стены, на которых висели полки с книгами и склянками с неведомыми реактивами. Всего в доме были четыре окна: два на фасаде и еще два на противоположной стене. Строго по центру комнаты прямоугольный стол, обитый зеленым сукном и заваленный в жутком беспорядке книгами и бумагами, рядом с которым сгрудились три стула с высокой спинкой. Выглядели они так, словно их туда поставили в спешке во время уборки в доме и забыли вернуть на место.

Гимеон махнул воину чешуйчатой когтистой лапой, показывая на дверь:

— Ты можешь идти. И вы, ларесса, тоже, если хотите.

К моему удивлению, Ласса осталась на месте, а Гимеон как будто проигнорировал то, что только что предложил гиене уйти вместе с сопровождающим. Куница выскользнула за дверь, а варан поставил два кресла перед собой, заняв третье напротив нас:

— Присаживайтесь.

Когда мы заняли места, Гимеон вытащил курительную трубку, зажег ее когтистым пальцем без всяких приспособлений и выпустил клуб зеленоватого дыма, пахнущего мятой:

— Я успел заметить по твоим пальцам, что ты Росток Клевера, и поэтому вполне возможно, что ты еще многого не знаешь и многое для тебя тут в новинку. Как тебя зовут?

— Мирпуд.

Варан выпустил из ноздрей клуб зеленого дыма, который по цвету почти сливался с его чешуей, заставляя ее дрожать, словно в мареве:

— Ложь, это не твое имя.

— Да, милостивый лар, но когда мне первый раз задали этот вопрос и я хотел сказать, как меня зовут на самом деле, какая-то внутренняя сила словно подсказала мне назваться так.

— Довольно забавно, что тебе «подсказали» выбрать именно такое имя, ведь оно звучит очень похожим на слово «серебро» на языке Священного Ордена.

На языке Священного Ордена? Почему? Я развел лапы в стороны, показывая недоумение:

— Я слабо представляю, что вы имеете в виду, милостивый лар. Я слышал название «Священный Орден», но я не знал, что мое имя звучит на каком-то чужом языке. Я лишь повторил то, что мне подсказало сознание.

Немигающий взгляд Гимеона начинал меня сильно пугать — варан все курил свою странную трубку с мятным запахом, не убирая от меня взгляда, и это было очень неприятным.

— Ты говоришь правду. По крайней мере, ты веришь в то, что это правда, я не чувствую лжи в твоих словах. А это может значит только одно — ты лишь на днях появился в Мире Спокойной Воды, и многого еще не знаешь.

Меня начала напрягать эта проверка на полиграфе в виде разговора со странным вараном, и я впервые в этом мире решил показать свое недовольство, но все еще осторожно:

— Так может вы, милостивый лар, и так знаете все про меня?

К моему огромному удивлению, варан ни на йоту не изменил тон голоса:

— Я умею отличать правду от лжи. Но я не пророк и не вижу ни прошлого, ни будущего, если мне о нем не расскажут.

Решившись, я вытащил из кармана куртки загадочный свиток и показал его Гимеону:

— Это я нашел в своем кармане, когда очнулся. Откуда оно у меня взялось — я не знаю.

Развернув свиток, варан просмотрел написанное, и его взгляд стал более заинтересованным:

— И ты понимаешь, что тут написано?

Я кивнул, и Гимеон развернул свиток текстом ко мне, ткнув когтистым пальцем в слово посередине:

— Я хочу убедиться, что ты действительно понимаешь написанное. Что это за слово?

Проследив за направлением его пальца, я уверенно произнес:

— «Миряне».

Палец продвинулся на другую строчку:

— А это?

— Стенания.

Так, показывая на разные слова, Гимеон проверял, могу ли я их прочитать, и всякий раз признавал, что я верно отвечал на его вопросы. Закончив проверку, Гимеон не отдал мне свиток, положив себе его на стол:

— Итак, если только ты не выучил дословно текст в свитке, то ты знаешь священный язык, что крайне странно для Ростка Клевера, тем более только что появившегося в нашем мире. Как бы ты сказал на священном языке «Священный Орден»?

В мозгу всплыли незнакомые мне слова, которые отличались от обычного звериного языка, и я послушно их повторил:

— Зари’-Ало дис.

— Хм, верно. А как бы ты назвал Проклятых на священном языке?

И снова я послушно повторил всплывшее в мозгу слово:

— Ку’мл.

Словно раздумывая над тем, проверять ли меня еще, варан все же не стал продолжать проверку:

— И снова верно. Не будь ты новеньким, я бы сказал, что ты монах Священного Ордена. Однако, как мы уже выяснили, это невозможно. Почтенная ларесса, расскажите подробнее о поимке этого волка.

— Мирпуда пленил в деревне Ларродаг вожак местной стаи и передал его в мой патрульный отряд. Мой начальник, лар Пульса, заковал его в кандалы согласно уставу. В деревне Моррада Мирпуд был освобожден, но только на одну ночь. Утром при выезде он должен был надеть кандалы обратно, но кандалы куда-то пропали прямо с пояса Пульсы. До самого Ландара начальник думал, что они были потеряны. Кандалы вернулись при помощи Мирпуда, и тоже непонятным способом.

Гимеон встал и медленно обошел вокруг меня:

— Так значит, ты еще и маг. Это становится все интереснее и интереснее. А ну-ка, давай-ка узнаем природу твоего магического дара.

Варан сложил чешуйчатые ладони чашечкой и выстрелил в меня какой-то магией из сложенных чашей лап. Вылетевшее полупрозрачное облако обволокло меня с лап до головы. Я было отшатнулся, но потом понял, что облачко не причиняет мне никакого вреда или дискомфорта.

Продолжая подрагивать, облако постепенно перетекало с моего тела и формировало сферу между мной и Гимеоном, постепенно меняя цвет. В итоге образовалось облако с нечеткими краями, близкое по форме к шару с яркими и четкими цветами: серебряно-серым, зеленым и красным. Зеленый в этой гамме занимал примерно процентов сорок. Красный — столько же. А вот оставшаяся пятая часть была занята серебряным сектором. По морде Лассы было видно, что ей эта картина ни о чем не говорит. Зато Гимеон многозначительно хмыкнул:

— Забавная картина, лар Мирпуд. Вы определенно маг. Красный цвет — огненная магия. Зеленый цвет присущ тем, кто состоит в Ордене — и у меня пока что нет понимания, почему он у вас есть. А вот серебряный оттенок — более редкий. Мне не так мало лет — и я видел не так много зверей, которые обладали серебряным спектром — и маленькой долей, не как у вас.

Я смотрел на облако, совершенно не осознавая, что происходит:

— Милостивый лар, я ничего не понимаю.

Гимеон рубанул воздух ладонью, словно отсекая сказанное:

— Спектр невозможно обмануть, он красноречивее всяких слов. Кстати, а вдруг…

Оборвав фразу на полуслове, Гимеон подошел ко мне ближе и прислонился носом к шерсти на правой стороне моей шеи, и я услышал вдохи, перемежающиеся с тихим шуршанием выскакивающего из пасти черного раздвоенного языка. После нескольких секунд изучения варан отпрянул от меня, словно его оттолкнула невидимая сила, после чего снова принюхался ко мне и принялся ходить кругами на одном месте, периодически негромко говоря «Невозможно, невозможно».

Словно забыв о существовании Лассы, Гимеон стал трогать мою одежду, словно пытаясь что-то найти. В тот момент Гимеон впервые растерял образ невозмутимой рептилии и стал похож на того, кто внезапно узнал для себя нечто шокирующее или неизвестное, и теперь пытается осознать, что ему делать со вновь открывшейся информацией. Долгая пауза завершилась твердым голосом варана, который поборол растерянность, почему-то сразу перейдя на «ты»:

— Интересный образец, который представляет для меня интерес. Армейцам я тебя не отдам, волк. Сейчас ты уйдешь вместе с ларессой в казармы и вернешься в мой дом завтра утром. К тому времени я все для себя окончательно решу, и, возможно, ты поступишь в мое распоряжение.

Сев за стол, Гимеон набросал на одном из листов листов бумаги несколько строк текста, водя по поверхности самым обычным гусиным пером, обмакивая его в чернильцу, после чего приложил ладонь к листу, заставив появится под написанным черный горелый отпечаток в виде витиеватой подписи. Гимеон передал лист, от которого пахло жженой бумагой, гиене.

— Ларесса, отдадите это своему начальнику. А теперь уходите.

Варан махнул когтистой лапой, показывая, что разговор окончен. Магесса вывела меня из домика мага и закрыла дверь, после этого она прислонилась к входной двери дома, словно только что пробежала кросс:

— Я впервые вижу, чтобы мастер Гимеон проявил такой интерес после допроса пленного!

Все оставалось лишь позволить Лассе взять меня за лапу и увести за собой в обратную сторону, к казармам. Все мысли в моем голове путались, и я лишь сильнее ухватился за чехол с гитарой, надеясь, что я справлюсь со всем, что на меня внезапно накатило.

Из дома варана Гимеона я вышел в смешанных чувствах. Позволив вести себя за лапу, я погрузился в невеселые мысли. Мой кошмар пребывания в чужом мире продолжался, и я не знал, как положить ему конец. У меня не было никакого представления о том, существует ли путь обратно в мою реальность. Наверняка моего отсутствия уже хватились, но даже в самых страшных снах мои родители, друзья и коллеги по работе не могли себе представить, что я бесследно исчез и нахожусь в совершенно непонятном месте, где привычные законы не работали, а мораль разительно отличалась от привычной.

Единственными плюсами для меня было то, что я не умер и не попал в тюрьму за первые три дня пребывания в новых для себя условиях. Я не относил себя к тем, кто является очень находчивым и может приспособиться к любой ситуации, однако на тот момент мои дела складывались как нельзя лучше. Отдельно мне давало надежду то, что представителей моего вида считали менестрелями — а уж за счет музыки я мог прожить некоторое время, отведя от себя возможные беды.

Впрочем, особо я не обольщался — лишь в низкопробных произведениях и в мечтах наивных людей главный герой, закинутый в параллельный мир, раскидывал всех одной левой, завоевывал королевства при помощи обычной зубочистки и фехтовал лучше самых умелых воинов страны, взяв впервые в руки меч. Хотя Мир Спокойной Воды и казался мне достаточно «ожидаемым» и «привычным» по внешнему виду, я не считал, что смогу вот так просто быть здесь лучшим — или вообще даже стремиться к этому. Увы, здесь я был никем и звали меня никак. Единственным способом для меня оказаться в каком-то подобии безопасности было попасть под чье-то покровительство, смиренно следовать местным правилам и не отсвечивать. Тот факт, что моей личностью заинтересовался высокий по должности зверь давал мне надежду, что у меня получится попасть в относительно безопасное место, где я смог бы пытаться разрешить свои проблемы.

* * *

Я не знал точно, сколько времени было в Ландаре (и состояли ли вообще местные сутки из двадцати четырех часов), но мне казалось, что в городе было около пяти вечера. Жизнь била ключом, и мне приходилось продираться сквозь идущих по улице зверей, которых ближе к вечеру оказалось на улицах значительно больше, пытаясь не потерять из виду Лассу.

Я обратил на тот факт, что дом мага Гимеона располагался не так уж и далеко от крепостной стены города — пожалуй, только она могла иметь такой монументальный вид, повторяющий внешний рисунок оборонительных сооружений столицы, если только внутри самого города не существовало стены, полностью идентичной по материалу и исполнению с внешней крепостной. Несмотря на высокий статус, Гимеон жил совершенно не в центре города. Хотя, возможно, место проживания в Ландаре никак не было связано со статусом владельца дома.

Вообще, идя по Ландару за Лассой, я ловил себя на мысли, что я обычный турист, который попал каким-то образом в европейский город со средневековой планировкой. Доводилось мне бывать в подобных — поверьте, Ландар не очень сильно от них отличался. Представьте себе невысокую двух- или трехэтажную застройку какого-нибудь французского городка, прибавьте к этому прямоходящих зверей как пикантную деталь — и вы вполне сможете себе представить, как выглядела столица Граальстана. Различались они, пожалуй, лишь тем, что на дорогах было куда больше телег, голоса были громче, и все это сопровождалось звериным сопением, шипением, рычанием и другими звуками, словно вы попали в зоопарк.

* * *

Вскоре мы начали проходить мимо торговых рядов. Я обратил на них внимание еще когда меня вели к Гимеону, но лишь тогда у меня появилась возможность рассмотреть их подробнее. Ради этого я даже остановился.

По своему колориту и внешнему виду местный рынок был похож скорее на шумный восточный базар родом из Багдада или Стамбула. В нем не было организованности и порядка, свойственного западному рынку — это было больше похоже на хаос, который попытались каким-то образом организовать, но бросили это дело на полпути.

Торговцы стояли стройными рядами, тянущимися вдаль настолько далеко, насколько хватало взгляда, но при этом в них не было никакой организации или даже примитивной системы навигации — ориентироваться можно было лишь по запаху или внешнему виду товаров. Несмотря на это, пестрая смесь из различных запахов все равно разливалась в воздухе во все стороны, причудливо смешиваясь с запахами многочисленных зверей, заполонивших базар. Аромат разнообразной еды витал в воздухе, отчаянно борясь за лидерство с тяжелым запахом раскаленного металла, громкий звон обработки которого раздавался из кузнечного ряда, а травяные нотки лекарей с пучками засушенных растений робко пытались вклиниться в запах краски и тканей, которыми с готовностью размахивали портные или продавцы полотен. Все вместе они составляли единый «фон», к которому мне пришлось привыкать в течение нескольких минут, пока я не стал воспринимать как естественный местный запах.

Сами торговцы тоже не отставали. Они видимо решили, что запах не может присутствовать в местном воздухе в гордом одиночестве, и дополняли его своими призывными криками, фырчанием, сопением и рычанием, пытаясь затащить каждого встречного к себе в лавку и доказать, что именно их ковер, испеченная лепешка или кувшин были самыми лучшими на базаре, а не такой же с виду товар у соседа из другого ряда. Некоторые покупатели, видимо уже опытные в подобных делах, шли сквозь ряды быстрым шагом, даже не глядя по сторонам, чтобы ни один торговец не смог поймать их в свои цепкие лапы и всучить ненужный товар.

* * *

Заметив мой интерес к происходящему, Ласса слегка улыбнулась:

— Не ожидала, что тебя так заинтересует наш ландарский хедмон. Неужели в вашем мире нет ничего подобного?

В чем-то гиена была права — такие масштабные базары (или хедмоны, как мне подсказал мой внутренний переводчик) мне еще не попадались, но при этом даже такой большой хедмон все равно был куда мельче очень крупного московского торгового центра. Не желая загружать Лассу лишней информацией, я с ней согласился:

— Он действительно огромный и шумный. Даже не представляю, как торговцы справляются здесь со всей этой давкой и сутолокой — ведь таких, как они, здесь сотни и тысячи, и им нелегко заработать себе лишнюю монету.

Постояв на месте, я двинулся дальше, но проследовать далеко я не успел — рядом с рынком на свободной от торговых рядов площади находился большой деревянный помост, на котором стояли звери со связанными лапами. Рядом с ними стоял пузатый лев в цветастом одеянии, который что-то громко говорил, однако из-за большого расстояния я не мог расслышать, что именно. Вокруг помоста столпилось множество зверей, и я поневоле двинулся к нему, пытаясь удовлетворить свое любопытство. Ласса собралась было призвать меня следовать за собой, однако в итоге не стала этого делать и лишь пошла следом, держась в паре шагов позади меня.

Подойти к помосту ближе, чем на десяток метров, мне не удалось — плотность зверей в толпе стала настолько большой, что даже мне со своим ростом и габаритами не удавалось сделать хотя бы один шаг вперед. Однако благодаря тому, что я был выше многих зверей из числа зрителей, я возвышался над морем из шерсти и тканей и мог прекрасно видеть, что происходит.

* * *

Похоже, это был помост работорговца. Никакой таблички, указывающей на то, что продавались рабы, я не видел, но по тому, как вальяжно держался пузатый лев рядом со связанными зверями, я мог сделать вывод, что вижу лишь продолжение ландарского хедмона, разве что здесь торговали не лепешками или оружием, а более живым товаром, столь похожим на меня самого или на любого другого зверя.

Лишь подойдя ближе, я смог, наконец, расслышать то, что говорил лев. Уподобившись рассказчику, самец в шелковом бордовом халате с завязками легко и неспешно, несмотря на пузатость, расхаживал по помосту взад и вперед, держа за спиной лапы со свитком и обращаясь к толпе:

— Следующий товар! Агастос! Жеберец-силач! Пригодится в хозяйстве таскать тяжести и выполнять другую черную работу. Тарим Ассо гарантирует послушание и преданность. Начальная ставка всего лишь пять тосем шестосмо семосем барра! Нигде вы не найдете такого хорошего раба по более низкой цене!

Названное Таримом Ассо число заставило меня свернуть мозги набекрень. Тосем? Шестосмо? Семосем? Это число вызывало у меня такое же недоумение, как тогда, в деревне Моррада, когда Ласса назвал мне непонятное число лет при рассказе о Мире Спокойной Воды. На мое счастье, мой внутренний «голос», который подкидывал мне значения незнакомых слов, на этот раз наконец-то объяснил, в чем дело.

Оказалось, что в этом мире использовалась не десятичная система счисления, а восьмеричная, по числу пальцев на обеих передних лапах местных жителей. Слово «восемь» обозначало здесь аналог слова «десять», основание системы счисления, и остальные слова в этом непонятном числе так или иначе являлись производными слова «восемь». У меня не было возможности быстро перегнать это число в привычную для меня десятичную систему, поэтому мысленно я произнес это число как 5670⁽¹⁾.

Второй зверь, на которого я не обратил сначала внимания, невысокий хорек с хитрой мордой, отделился от толпы рабов и вытолкнул вперед черного жеребца-тяжеловоза с невероятно мохнатой гривой и ногами, одетого лишь в грубые серые штаны ниже колена. Так как его руки были связаны, Агастос был вынужден сделать пару лишних шагов, чтобы не упасть с помоста в толпу, и его копыта тяжело и звучно простучали по дереву помоста, пока он не погасил скорость и не остановился.

Поглядев на жеребца, я невольно позавидовал его внешности. Мощная фигура Агастоса была достойна того, чтобы он был моделью для скульптора, создающего образы античных атлетов: мускулы, прекрасно видимые даже несмотря на черный цвет короткой шерсти, выделялись на теле и казались словно выточенными из мрамора, идеальными, гладкими, без единой вены или неровности. Даже шерсть была идеально одинаковой длины, из чего возникало ощущение, что конь был покрыт тончайшим бархатом высочайшего качества. До этого мне доводилось видеть действительно крупного самца — Молчаливого, но даже он на фоне Агастоса выглядел как начинающий спортсмен в качалке против многоопытного бодибилдера. Я не знал, употреблял ли этот конь какие-либо вещества для наращивания столь выдающихся мускулов, но если он этого не делал, то мне страшно было представить, на каких «черных работах» его использовали в прошлом. Руки жеребца были скованы, и на фоне его мускулов цепи кандалов казались хлипкими, словно конь был в состоянии разорвать их, как бумагу, лишь потянув кулаки в стороны. Тем не менее, вся его сила была бесполезна — Агастос смотрел вокруг себя затравленными глазами смирившегося со своей участью и обреченного ожидавшего, что с ним случится.

* * *

Впервые за все время обитания в этом мире я услышал название их валюты — барра. Какой ценностью она (или оно?) обладала, мне было неведомо, но логика подсказывала, что названная сумма явно не была доступна обычному крестьянину или ремесленнику — кто бы стал продавать столь сильного раба за пять «тысяч», будь это малой суммой? Возможно, ценность одной единицы местной валюты была на уровне советского рубля — именно с этой мыслью я начал следить за аукционом.

Справа от Тарима Ассо раздался голос:

— Шесть тосма триосем четыре⁽²⁾!

— Прелестно! Кто больше?

Еще один покупатель выкрикнул:

— Шесть тосма шестосмо четыросем⁽³⁾!

Лев выдержал паузу, но ответом ему была тишина — никто не перебил эту ставку. И он произнес:

— Шесть тосма шестосмо четыросем. Продано!

На помост вошел богато одетый пузатый горный козел, степень упитанности которого ничуть не уступала таковой у продавца, обошел Агастоса со всех сторон, ощупывая и осматривая его. В итоге покупатель кивнул:

— Беру.

Из рук козла в лапы Тарима Ассо перекочевал туго набитый деньгами кошель, который, казалось, вот-вот лопнет по шву. Лев вывалил всю сумму на ладонь — я видел там и монеты, и даже бумажные деньги — и быстро пересчитал ее. Удовлетворенный увиденным, работорговец кивнул, возвращая пустой кошель покупателю и пряча деньги в кожаную суму на поясе:

— Забирайте.

Козел, подталкивая Агастоса, сошел с помоста, уводя коня за собой на поводке, который нацепил на шею тяжеловоза услужливый хорек-помощник Тарима Ассо. После этого лишь топот двух пар копыт еще какое-то время звучал в дневном воздухе ландарского хэдмона.

* * *

Следующим «лотом» Тарима Ассо стала женская особь, серая волчица, полуодетая в цветастые шелка так, что они едва прикрывали ее пышные бедра и грудь. В отличие от остальных рабов, ее лапы не были связаны, и было понятно, почему — эта рабыня, опустив глаза, усиленно пыталась прикрыть грудь и промежность жалкими остатками своей «одежды», сильно стесняясь. Логика Тарима Ассо была понятна — зачем было ее связывать, если она не могла и шагу сделать от стыда и желания провалиться сквозь землю?

Цена на нее у работорговца была колоссальной:

— Хелис! Обольстительная и прелестная рабыня. Скрасит ваш досуг и будет самой покорной служанкой, приятной собеседницей и исполнительницей любых ваших сокровенных желаний. Следить за хозяйством и всегда быть там, где она нужна — это все Хелис! Как всегда, я отвечаю за качество своего товара — Тарим Ассо никогда не предлагает плохих рабов! Начальная цена — двосем три четыросмо⁽⁴⁾ барра!

Тарим Ассо видимо очень ценил эту загадочную Хелис, если даже более «функционального» Агастоса работорговец оценил в сумму в три раза меньшую — если я правильно расшифровал произнесенное число. Наверное, Хелис была крайне элитным товаром, и ее мог позволить себе только очень богатый зверь.

Мои предположения подтвердила тишина толпы. До этого аукцион по рабу сопровождался шумом голосов, ставками, криками — но стоило Тариму Ассо назвать стоимость Хелис, как толпа затихла настолько, что я даже слышал дыхание своих соседей и шум пролетающего над нами ветра, который колыхал одежду и шерсть на зрителях вокруг рабовладельческого помоста.

Убедившись, что нет ни одного предложения, Тарим Ассо продолжил:

— Следующий товар! Тормакс! Домовой слуга!..

Ласса неожиданно с невероятной для ее роста силой потянула меня назад из толпы:

— Идем, время скоро к вечеру, а нам нужно еще успеть в казармы до последнего разрешенного часа!

* * *

Мы вернулись обратно на площадь перед выездом из города, откуда раньше сопровождающий от лара Масалиса препроводил меня на допрос к главному гарнизонному магу. Зверей на улочках, отходящих от площади, стало меньше, однако поток обозов и караванов, приходящих и уезжающих из города, ничуть не иссяк. Выбрав для движения более широкую улицу, которая шла перпендикулярно воротам города, Ласса уверенно пошла вперед, по-прежнему не выпуская моей лапы.

Одно я мог сказать точно — та улица, на которой мы оказались, явно не была жилой. На ней на каждом шагу было огромное количество всяких лавок и магазинчиков, из-за чего я назвал ее про себя «Тверской». Впервые за все время мне начали попадаться и вывески, и я, наконец, смог увидеть в подробностях, как выглядело письмо общезвериного языка. К моему удивлению, моим глазам предстала кириллица, но видоизмененная и написанная своеобразной вязью. Мой мозг, несмотря на знание общезвериного языка, все еще мог думать на родном языке, и меня написанный на вывесках текст выглядел совсем как «русский язык», который использовали в голливудских фильмах — либо слова, написанные с ошибками, либо просто набор букв, не имеющий никакого смысла. При этом, как и в случае с разговорами на общезверином языке, я прекрасно понимал, что на них написано. Таким образом, в моей голове уживались два подхода к местному «лингва франка» — он одновременно имел и не имел для меня никакого смысла.

Одновременно я поймал себя на мысли, что несмотря на достаточно большое разнообразие видов и фасонов одежды жителей столицы, я все равно слишком сильно выделялся на их фоне — ведь на мне не было ни камзола, ни дублета, ни рубахи, ни даже полотняных штанов ниже колена, которые носили больше половины встречавшихся на моем пути зверей. Возможно, из-за этого я становился объектом пристального внимания со стороны прохожих. Впрочем, стоило им дойти взглядом до чехла с гитарой за моей спиной, как они сразу теряли ко мне интерес, что лишний раз подтверждало слова, сказанные Пульсой еще в Ларродаге — «менестрели всегда славились тем, что одевались Проклятый знает во что».

* * *

Пройдя по «Тверской» еще примерно километр, мы свернули в проулок и, пройдя между двух домов, вышли к невысокому частоколу, который выглядел достаточно хлипко, чтобы быть пригодным для исполнения своих непосредственных функций — грубо отесанные колья, вкопанные в землю, были высотой лишь немногим выше меня, и скреплялись они между собой деревянными планками, прибитыми без какой-либо системы или порядка.

В месте, где у частокола был прогал, закрепили деревянные ворота, имеющие еще более убогий и побитый вид — и у них стоял заяц в кожаных доспехах, лениво опирающийся на копье. Впрочем, стоило ему увидеть, как мы с Лассой приближаемся ко входу, он весьма ловко перехватил оружие за рукоять и направил его в нашу сторону, остановив наконечник буквально в десятке сантиметров от нас на уровне головы:

— Кто, куда?

Ничуть не испугавшись, Ласса бодро и четко отрапортовала:

— Ласса Синистрис, четвертый патрульный отряд. По приказу главного гарнизонного мага мне велено доставить пленного по имени Мирпуд в расположение казарм и оставить его здесь до завтрашнего дня.

Продолжая держать копье одной лапой, заяц свободной лапой сделал странный жест, подняв ладонь кверху и пошевелив всеми пальцами сразу. Без разговоров кивнув, гиена достала из кармана плаща письмо Гимеона и передала его стражу в развернутом виде. Тот поднял бумагу на уровень глаз и стал читать написанное, не забывая периодически поднимать глаза на нас. Закончив чтение, заяц столь же ловко, как и раньше, вернул копье на исходную позицию, воткнув его острием в землю и вернул письмо обратно Лассе:

— Проходите.

Ласса молча отдала честь (по крайней мере, я думал, что это сделала) — положила ребро правой ладони куда-то в район ключицы, после чего прижала ладонь плашмя к той же точке и показала мне жестом следовать за ней.

* * *

Мне раньше не доводилось видеть воинские части изнутри, но внутри я не видел чего-то необычного: деревянные бараки, воины в легких доспехах, снующие во все стороны, повозки, распряженные быки, кормившиеся сеном из широких сенников на стене здания и привязанные к стойлам кони, шумно пьющие воду прямо из ведер. Посередине всего этого великолепия возвышалось деревянное двухэтажное здание с развевающимся бордовым стягом на крыше, таким же, как на башнях крепостной стены Ландара — возможно, местное начальство.

Отдельно выделялись одинаковые одноэтажные деревянные домики, сделанные из тесанных бревен. Над каждой дверью было вырезано число (по крайней мере, мое сознание воспринимало их, как число). И рядом с тем зданием, что несло на себе номер «7», стоял Пульса, внимательно слушавший доклад от одного из зверей в форменной одежде, вероятно, из рядового состава. Терпеливо дождавшись, когда начальник освободится, Ласса окликнула его:

— Лар Пульса, вот предписание от мастера Гимеона, — гиена протянула барсуку свернутую бумагу, ранее созданную и подписанную главным гарнизонным магом.

Развернув послание, Пульса внимательно пробежался по нему взглядом — его глаза медленно двигались в зрачках, перескакивая со слова на слово, со строчки на строчку. Закончив чтение, он свернул послание в свиток и сунул его в петлю над начищенным медным знаком:

— Оставить его на ночь? Видимо, мастеру Гимеону он стал интересен, раз он велел так поступить. В нашей казарме места я ему не найду. В других казармах ему тоже вряд ли найдут место. Хотя… — Пульса задумался и после паузы развернулся на лапах и показал пальцем за собой, на маленький домик, больше похожий на сарай. — Одно место у Себастьяна. Да, пускай идет туда.

Внезапно мой живот издал такой же громкий урчащий звук, как двумя днями ранее в доме у вожака Бирна. Положив лапы сверху на пузо, я поднял глаза на барсука:

— Милостивый лар, я пойду туда, куда вы мне укажете, но может быть, меня сначала накормят? Я ел последний раз еще утром, и с тех пор и крошки в моей пасти не было, — я даже не замечал, как автоматически заменял в своей речи чисто «человеческие» слова на «звериные», употребив «пасть» вместо «рот».

Сложив лапы на груди, Пульса покачал головой:

— Паек на тебя этим вечером не положен. Впрочем… — Пульса вытащил из кошеля две квадратные монеты со скругленными углами и вложил их мне в ладонь. — Здесь два барра. Отведи Мирпуда в таверну и накорми его. После вернись к своему патрульному отряду и отведи менестреля в барак к Себастьяну. Выполнять.

Я присмотрелся к полученным монетам, пока Ласса не забрала их к себе — лишь тогда у меня появилась возможность впервые хорошо увидеть все их детали. На одной стороне монеты было написано «Один барра», на другой был изображен похожий на грифона зверь, под которым было выгравировано «Королевский монетный двор Граальстана».

Закончив осмотр, я поднял взгляд на Лассу:

— Ты знаешь, куда идти? Я впервые здесь и не знаю ни одной таверны.

Магесса задумалась и ответила:

— Есть одна. Пойдем.

* * *

После довольно долгого пути по вечерним улочкам Ландара Ласса привела меня к одноэтажной таверне с интригующим названием «Синий Конь», на вывеске который ухмыляющийся четвероногий жеребец цвета индиго валялся в салатовой траве. В сравнении с таверной деревни Моррада эта выглядела куда чище и приличнее — деревянные бревна в ней выглядели более прочными и монолитными, а в окнах были самые настоящие прозрачные стекла, а не их имитация.

Пройдя сквозь скрипнувшую дверь, я словно попал в другой мир — голоса посетителей стали намного более громкими, а в нос ударила смесь запахов, которые я смог идентифицировать лишь после некоторой задержки — звери, мясо, тот самый алкогольный напиток, что мне предложил в Ларродаге вожак Бирн, а также довольно сильный запах зелени.

В отличие от таверны в Морраде, где еду посетителям выносил сам владелец, здесь были и официантки (если их можно было так назвать) — самочки с собранными в пучок волосами, в серых безрукавках и юбках ниже колена, которые облегали их лапы так плотно, что со стороны казалось, что они упадут, едва лишь сделав шаг. Некоторые посетители-самцы пытались ненароком — или даже нарочно — коснуться зада этих официанток, но они либо полностью игнорировали это, либо же отвешивали оплеухи нахалам и просто следовали дальше, даже не сбиваясь с шага.

Отдельно я обратил внимание на то, что даже за теми столами, где были явно пьяные и шумные звери, все сидели с левой ладонью на столе, обращенной кверху. Так я получил для себя лишнее подтверждение того, что этот жест был слишком сакральным для жителей этого мира, и даже самые невоспитанные звери не смели отступать от него.

На наше появление никто не обратил внимания — и меня это даже порадовало, так как мне уже надоело терпеть пристальные взгляды прохожих, обращенных на мою одежду и мою гитару. Найдя свободный стол посередине зала, где как раз стояло два стула, я на всякий случай затолкал чехол с гитарой под стол, чтобы на него никто не обратил внимания и осмотрел столешницу в поисках меню или хотя бы чего-то, что обычно стояло на столах в ресторанах, но было пусто: ни скатерти, ни приборов, ни солонок, ни салфеток. Это очень сильно осложняло мне задачу, потому что я совершенно не знал местного меню, и мог лишь догадываться, что здесь подают, ориентируясь на своих соседей по таверне. Отметив про себя, что столешница была столь же чистой и натертой до блеска, каким был стол в перевалочной таверне деревни Моррада, я обратился к Лассе:

— Как мне узнать местное меню?

Мой вопрос заставил Лассу недоуменно наклонить голову и приподнять уши, словно она была обычной собакой:

— А что такое меню?

Поняв, что мне придется забыть многие привычные для меня слова из-за отсутствия их в этом мире, я объяснил самочке:

— Я не знаю, что здесь подают. Как я могу что-либо заказывать, если я не знаю ни местной еды, ни ее цены?

— Подожди, пока к тебе подойдет хэсс — у нее и спросишь.

Официантки назывались «хэсс» — именно так сознание перевело это незнакомое для меня слово. Не зная, прилично ли по местному этикету подзывать хэсс словом или жестом, я старательно положил обе лапы ладонями кверху на пустую столешницу, копируя жесты остальных посетителей. И меня не заставили долго ждать — у моего стола остановилась одна из хэсс, остромордая зеленоглазая лисица с черными лапами, черными кончиками ушей и очень пышными усами:

— Приветствую вас в таверне «Синий Конь», почтенный лар. Что вы желаете заказать?

Я положил на стол две монеты, полученных от Пульсы:

— У меня есть два барра. Что я могу получить на эти деньги для себя и своей спутницы? — Ласса отрицательно покачала головой. — Хорошо, тогда только для меня.

— Два барра? Вы можете получить порцию кресси, одну порцию запеченного кри с тигольским соусом и кружку маркары.

Мой внутренний переводчик снова заработал, подсказав мне значения неизвестных слов. Под «кресси» подразумевалось что-то вроде тушеной капусты, «кри» оказалась речной рыбой, точного перевода которой сознание так и не представило, «тигольский соус» — самодельной приправой, распространенной именно в Ландаре, а «маркара» — алкогольным напитком вроде пива.

Понимая, что у меня нет иного выбора, я согласился на предложенное, и хэсс сразу забрала у меня деньги и ушла в сторону стойки. Я был в полной уверенности, что рассчитываться нужно будет исключительно после еды, и поэтому я, недоуменно проводив ее взглядом, перевел глаза на Лассу, однако она осталась совершенно безмятежной, и я расслабился.

Продолжая держать обе лапы на столе ладонями кверху, Ласса заметила:

— Тебе очень не повезло, Мирпуд. Я про Себастьяна.

— Почему? — я насторожился. — Он буйный или псих?

— И да, и нет. Себастьян — пророк, и никто из солдат его особо не любит. Обычно он никого не трогает, но потом может начать рассказывать свои видения первому встречному. Поэтому его и отселили в отдельный барак, где он может делиться видениями в пустоту, сколько ему влезет. Даже паек он получает отдельно, чтобы не пересекаться с остальными солдатами. Многие его считают сумасшедшим.

— А вы?

— А что я? Крысы мне никогда особо не были симпатичны — даром что умные, но их голые хвосты не очень красивы. Ходили слухи, что он когда-то работал на Священный Орден, а потом его определили в военный городок, чтобы он помогал определял области концентрации банд вокруг Ландара. Впрочем, мне это мало интересно. Боюсь я этих пророков — они знают слишком много.

Да ведь в этом мире все же был звериный шовинизм! Похоже, здесь существовала целая система предубеждений и стереотипов о каждом конкретном виде животных. Я не знал их всех, но что-то вырисовывалось: в городской страже были только хищные звери или крупные травоядные (на их фоне заяц на страже военного городка выглядел исключением из правил), волки были замечательными менестрелями, а крысы слыли умными, но не самыми приятным персонажами. В такой ситуации мне оставалось только радоваться, что я оказался зверем «правильного» вида — хищником, достаточно крупным, умеющим, по мнению окружающих, делать то, что я на самом деле умел.

— Достаточно забавно, что вы, Ласса, будучи магессой, боитесь другого мага. Я думал, обладание внутренним даром дает своему обладателю меньший страх других волшебников.

— Я же еще не знаю всех премудростей огненной стихии. Я прошла неплохое обучение еще в Пангоре, но ради желания попасть в патрульный отряд я прервала уроки и в итоге мне приходится постигать некоторые стороны магического искусства самой, без помощи наставника. Уверена, что есть огромное число огневиков, которые умеют обращаться со стихией лучше меня. В патрульный отряд меня взяли — и это уже огромное достижение!

* * *

Вернулась хэсс с едой и поставила передо мной две тарелки с кресси и кри, а между ними — кружку маркары, в которой я опознал тот самый напиток от вожака стаи деревни Ларродаг. Понимая, что у меня не было возможности отказаться от уже оплаченного, я решил выпить маркару в последнюю очередь, что ее горько-кислый вкус был перебит уже съеденной едой.

Рядом на куске ткани хэсс положила и приборы — обоюдоострый нож с закругленным кончиком лезвия и странного вида вилку, два зубца которой шли не параллельно друг другу, а расходились друг от друга. Поначалу мне показалась очень странной такая конструкция, но лишь воткнув вилку в рыбу, я понял, в чем ее преимущество — кусок надежно фиксировался расходящимися зубьями и не соскальзывал обратно в тарелку.

Гиена посмотрела на то, как я воткнул вилку в кри и спросила меня:

— Ты не подождешь, пока я не произнесу посвящение Арханису? Без этого начинать трапезу в нашем мире считается неприличным. Я понимаю, что ты как Росток Клевера вряд ли произнесешь ее по памяти, поэтому я сделаю это за тебя — но постарайся выучить ее, потому что она тебе пригодится не один раз.

Кивнув, я положил приборы обратно, так и не откусив ни кусочка, и Ласса, закрыв глаза и положив лапы на столешницу ладонями кверху, начала:

— Ты послал нам этот стол, о Арханис, и мы благодарны Тебе за это. Пусть этой трапезой мы с благоговением разнесем по Миру Спокойной Воды радостную весть — ты велик и ты сущен. Да не коснется этого стола бесчестная лапа и не сядет за него зверь с недобрыми помыслами.

Взяв вилку обратно, я столкнулся с препятствием — если местный этикет требовал, чтобы я постоянно держал лапу ладонью кверху на столе, то как бы я мог пользоваться ножом, не откладывая вилку в сторону и не придерживая при этом посуду? Пользуясь моментом, я внимательно посмотрел на соседей по таверне, пытаясь найти хотя бы у кого-то решение. Мне повезло — опоссум слева от меня, когда ему требовалось воспользоваться ножом, аккуратно клал вилку так, чтобы она опиралась зубцами на правый край тарелки, после чего брал нож и, повернув левую ладонь вправо к тарелке и, придерживая ее большим, указательным и средними пальцами, резал кусок нужного размера, после чего возвращал нож обратно на кусок ткани и снова продолжал есть, накалывая отрезанное на вилку и возвращая левую ладонь в исходное положение.

* * *

Еда была божественной. Я не знал, как они приготовили такие простые с виду блюда, но и капуста, и рыба были восхитительными — последняя была особенно вкусна в сочетании с тем, что хэсс назвала тигольским соусом: им оказалось что-то, похожее на майонез, только с более нежным и тающим сливочным вкусом. Кри предусмотрительно очистили от костей, и передо мной на столе остались лишь запеченная плоть, похрустывающая на зубах и заставляющая меня истекать слюнями от ее великолепного вкуса и запаха.

Закончив есть кресси и кри, я с опаской глотнул маркару, помня ее мерзкий вкус у вожака — и снова удивился тому, насколько иначе ощущался ее вкус после отличного гарнира и рыбы. Из горького и кислого он превратился в приятно кисловатый с нотками сладости — таким вкусом мог обладать, к примеру, очень хороший квас. И лишь проскакивающий привкус спирта подсказывал, что маркара все же была алкогольным напитком, а не простым ржаным варевом на хлебе.

Стоило моей кружке опустеть, как у стола появилась лисица-хэсс:

— Все ли было вкусно, почтенный лар? Что вы желаете повторить?

— Я остановлюсь, почтенная ларесса, все было восхитительно вкусно, и я наелся. Сколько я вам должен?

— Ваш ужин стоит один барра и четыросем пять⁽⁵⁾ тоси. Ваша сдача — триосем три⁽⁶⁾ тоси, — лисица положила на стол несколько квадратных монет меньшего, чем барра, размера.

Пока еще не понимая, каким образом работает восьмеричная математика, я, поблагодарив хэсс за ее радушие и вкусную еду еще раз, позволил Лассе забрать всю сдачу, совершенно не представляя, существовало ли в их мире понятие чаевых, и насколько вообще было прилично с моей стороны оставлять их за счет Пульсы.

* * *

Приятная сытость и легкое опьянение от выпитой маркары стерли из моей памяти обратный путь до военного городка по вечернему Ландару. Отчетливо в воспоминаниях всплыл лишь тот момент, когда мы достигли точки назначения, и монеты перекочевали обратно в кошель барсука Пульсы. Видимо, он ждал только этого, так как после без единого слова выдвинулся в сторону казармы и исчез внутри.

На военный городок опустился поздний вечер, и практически все звери исчезли с его территории, оказавшись внутри казарм. Под открытым небом остались только стражи, охраняющие периметр городка.

Проводив меня до одинокого барака на границе военного городка, Ласса протянула мне лапу в том же жесте, каким здоровались и прощались звери в деревне Ларродаг:

— Надеюсь, ты проведешь спокойную ночь, Мирпуд, и Себастьян не будет к тебе сильно приставать.

— Спасибо за пожелание. И вам доброй ночи, — в ответ я прислонил ладонь к ее ладони, и мы переплели пальцы, сжав лапы в замок.

Ласса ушла, и я остался в одиночестве перед деревянной дверью барака. Над городом начала светить луна, вынырнув из-за невидимых на небе прежде темных облаков, и все вокруг покрылось приятным золотистым светом. Поняв, что я слишком накручиваю себя по поводу Себастьяна, опираясь лишь на рассказы Лассы, я собрался с мыслями и открыл дверь в барак, готовый ко всему, с чем мне придется столкнуться.

1) 3000 в десятичной

Вернуться к тексту

2) 3100

Вернуться к тексту

3) 3488

Вернуться к тексту

4) 9984

Вернуться к тексту

5) 37

Вернуться к тексту

6) 27

Вернуться к тексту

Обстановка внутри была по-настоящему спартанской — только окно и двое нар, одни из которых пустовали. На вторых сидел обросший крыс с очень густой шерстью на шее, бормочущий что-то негромко себе под нос. В отличие от остальных солдат, он был одет в гражданскую одежду, которую я видел на половине прохожих по пути в военный городок. Бездонные черные глаза без белков лишь на мгновение поднялись на меня, после чего Себастьян снова опустил взор вниз и произнес более отчетливым, но все еще негромким голосом:

— Кто молчит — тот совсем иной.

Я сел на свободные нары и обратился к крысу:

— Э, привет? Меня зовут Мирпуд, мне сказали провести тут ночь. Я тебе не помешаю?

Крыс в ответ лишь уткнулся острой мордочкой в голые ладони, проигнорировав мое обращение:

— Зло и добро, зло и добро. Мы потеряли их, они не с нами…

Ласса оказалась права, что рядом с Себастьяном было неуютно. Пусть он всего лишь бормотал какие-то фразы, но кто мог знать, что еще могло возникнуть в его голове? Все время, что я пытался заснуть, лежа на нарах, я вслушивался в его болтовню, но более не мог понять ни единого слова. Со временем его бормотания стали действовать на меня не хуже снотворного — и это помогло мне заснуть.

* * *

Ночью я проснулся, но я не понял, что именно меня разбудило. В поисках источника своего беспокойства я огляделся вокруг, но ничего не заметил. Себастьян на тот момент сидел на своих нарах в той же позе, в которой я его видел последний раз перед сном и продолжал что-то бормотать, закрыв морду розовыми лапами.

Переведя взгляд обратно на свои нары, я вздрогнул — словно из ниоткуда за доли секунды на другом конце появилась сидящая фигура в темном плаще, непроницаемый капюшон которого полностью скрывал лицо (или морду?). Я не был слабонервным, но даже меня такое зрелище испугало так, что я едва не отодвинулся махом на метр назад. Я сдавленно сглотнул, глядя на темную фигуру:

— Ты кто?

Фигура медленно подняла голову — сквозь складки капюшона не было видно ничего, кроме сплошной черноты, полностью скрывавшей внешний вид обладателя. Капюшон слегка качнулся вверх-вниз:

— Тебе нет особого смысла это знать, — голос у фигуры был неодушевленный, как у робота, с металлическими нотками, что не позволяло определить даже пол визитера.

— Я могу знать хотя бы твое имя? — пауза. — Или это тоже не должно касаться моих ушей?

Фигура, наконец, подала голос:

— Меня называют по-разному. Морте, Муэрте, Морана, Морена.

Я снова нервно сглотнул:

— Смерть? Ты из моего мира, что ли?

Фигура качнулась:

— Я не принадлежу к какому-либо конкретному миру. Я везде и нигде одновременно.

— А что ты делаешь здесь? Разве ты не должна забрать к себе очередного умершего?

Раздался короткий, сухой смешок, как будто зашуршали опавшие листья:

— У меня много помощников, которые справятся и без меня — ведь со всеми в одиночку мне не справиться.

Я попытался поднять капюшон, чтобы взглянуть в лицо незнакомца, однако фигура предупредительно подняла руку, облаченную в черную перчатку, стоило мне потянуться к ее лицу, и моя лапа остановилась на полпути. Мне показалось, что капюшон Смерти наклонился вперед, словно она опустила голову, и сразу после этого чернота вместо лица резко двинулась в мою сторону, и мне показалось, что я успел напоследок увидеть два красных огонька на месте глаз. Неизвестная сила заставила меня упасть назад, больно ударившись затылком об деревянную поверхность нар. Себастьян, при этом, словно не видя ничего вокруг, продолжал сидеть по-турецки, бормоча себе под нос неразборчивые фразы и обхватив себя лапами подмышками. Почувствовав боль, я зажмурился — и понял, что проснулся.

* * *

За окном еще светила луна, но по цвету неба было понятно, что рассвет был уже скоро — лишь по этому факту я понял, что на самом деле мне все это приснилось, потому что в моем сознании разговор со Смертью был еще тогда, когда до рассвета было далеко. Никакой боли в затылке не было, равно как и ощущения того, что я вообще сидел на своей постели. В отличие от моего сновидения, Себастьян спал, очень смешно поджав под себя голые розовые лапы и длинный лысый хвост. До побудки я так и не сомкнул глаз.

Себастьян, которого разбудили звуки горна, тоже поднялся и сел на нарах примерно в той же позе, в которой я его впервые увидел еще вчера. Он поднял взгляд на меня и произнес вполне осознанно:

— Доброе утро, Мирпуд.

Удивившись тому, что персонаж, еще вчера казавшийся мне совершенно неадекватным, с утра ничего не отличался от обычного, и я ответил ему:

— И тебе доброго, Себастьян.

— Извини, если я показался тебе странным или пугающим вчера, — во взгляде крыса было искреннее сожаление и раскаяние. — Я нечасто вижу, чтобы кто-то входил ко мне, и тем более проводил ночь рядом со мной. Я настолько привык быть один, что даже успел подзабыть, насколько мой внешний вид или поведение могут пугать остальных.

Внутрь барака заглянул Пульса:

— Ага, отлично, вы оба уже проснулись. Мирпуд — получай свой паек с утра и возвращайся к мастеру Гимеону. Себастьян — ты тоже получить свою единицу пайка, пока никто не подошел.

Подождав, пока мы выйдем наружу, Пульса подвел нас к длинному одноэтажному зданию в углу военного городка, в стене которого было вырезано окно с подоконником, закрытое изнутри ставнями. Барсук постучал по подоконнику рукоятью кинжала, вытащенного из ножен на поясе, и после небольшой паузы створки распахнулась, и в окно выглянул опоссум с темной повязкой на левый глаз:

— Лар Пульса?

— Террант Масалис распорядился выдать две порции.

Опоссум перевел взгляд на Себастьяна, и его морда стала брезгливой, словно он увидел нечто крайне неприятное:

— И этому?

— Трозни, не заставляй стимулировать тебя пинками! — Пульса был явно недоволен. — Я, конечно, не террант, но врезать могу со всей нежностью!

Кивнув, опоссум Трозни исчез в окне, и в полутьме за ставней раздался звук металла об металл, словно кто-то скреб половником по кастрюле. Несмотря на громкие звуки, я слышал, как Трозни недовольно бормотал, и мне удалось разобрать слова «говнюк», «штатская крыса» и «псих».

Мою порцию одноглазый повар выдал аккуратно, а вот тарелку с баландой для Себастьяна едва не швырнул, прошипев напоследок:

— Приятно подавиться, штатская крыса!

На мое удивление, Пульса никак не отреагировал на оскорбление Себастьяна. Убедившись, что тарелки были выданы, он показал мне лапой в сторону выхода из военного городка:

— Я надеюсь, ты умеешь не только бренчать на суаре, но и обладаешь неплохой памятью. Поешь — уходи отсюда и возвращайся к мастеру Гимеону. У меня нет больше времени тобой заниматься.

Не дожидаясь моего ответа, Пульса развернулся на месте и исчез в глубине военного городка. Крыс же боязливо взял тарелку с подоконника раздаточного окна, словно ее могли в любой момент отобрать, и стал торопливо есть, почти прильнув мордой к еде.

Взглянув в тарелку, я увидел, что мне на завтрак поставили очень жидкую кашу неизвестного происхождения, которая стекала с ложки, словно вода, почти безо всякого сопротивления. На вкус она была очень пресной и совершенно безвкусной, и мне пришлось приложить все силы, чтобы осилить ее, так как я не знал, когда я смогу поесть в следующий раз.

Прикончив, наконец, эту безвкусную жижу, я вернул тарелку обратно в окно и выдвинулся обратно к выходу, однако дойти до ворот не успел — меня перехватила невесть откуда взявшаяся Ласса:

— Мирпуд, ты уже уходишь?

— Ну да, мне же велено явиться к мастеру Гимеону сразу после пробуждения.

Ласса протянула мне лапу для приветствия, выставив вперед ладонь, и я повторил ее жест, однако после этого Ласса внезапно ткнулась носом в шерсть на шее и потерлась об нее мордочкой и тут же убежала, пряча взгляд. Я так и не понял, что это означало, но запах, который оставила мне гиена на шерсти, был более ощутимым, чем обычно. Избавившись от ступора, я прошел мимо зайца-стража на воротах военного городка и по памяти выдвинулся в сторону дома мастера Гимеона.

* * *

В какой-то момент мне показалось, что я заблудился и пропустил один из нужных поворотов от внутренней части крепостной стены, но стоило мне захотеть вернуться обратно, чтобы поискать нужную дорогу, как из ряда одинаковых домов из серого известняка вырос нужный мне дом красного цвета с двумя окнами и пастью тигра на двери с кольцом в зубах.

Я остановился перед входом, волнуясь, словно перед первым свиданием. Хотя Гимеон и не выглядел угрожающе во время нашей прошлой встречи, он упоминал, что я могу поступить в его распоряжение, а это могло означать что угодно, вплоть до рабства.

Решившись, я взял прохладное кольцо пальцами и трижды постучал. За дверью послышались торопливые шаги, и она открылась, явив взору комодского варана с лениво выползающим из пасти черным раздвоенным языком:

— Отлично, я как раз тебя ждал. Проходи.

Уже внутри, с опаской усевшись на предложенный стул, я поднял взгляд на главного гарнизонного мага, стараясь заранее предугадать, что я услышу в будущем. И когда Гимеон начал говорить, я понял, насколько я глубоко ошибался в своих ожиданиях:

— Хотя ты так и не назвал мне своего настоящего имени, я решил, что ты для меня интересен. Как главный гарнизонный маг, я имею полное право оставлять интересующего меня пленного себе, чтобы в будущем определять его судьбу единолично. — Гимеон сел в кресло с высокой спинкой передо мной и положил чешуйчатую лапу на бедро другой, накрыв ее красным плащом. — Вчера мне удалось доподлинно выяснить, что ты маг, и весьма интересной породы, если верить спектру. Я так понимаю, наставников у тебя не было, Мирпуд?

— Нет, — я покачал головой. — Я даже не знал, что являюсь магом, пока вы мне вчера об этом не сказали. В моем мире считают, что магии не существует, и это все вранье и выдумки.

Варан остался невозмутимо сидеть, лишь изредка позволяя своему черному языку выскакивать из сомкнутой пасти, словно он принюхивался к чему-то:

— С таким даром нужно работать. Так вот, что я решил. Ты останешься в моем доме как ученик.

Мне оставалось только сползти в кресле и икать от удивления. Ученик? Чему он меня учить собрался? Он же сам за минуту до этого утверждал, что я не владею своим даром — и почему он решил, что мне вообще его нужно развивать?

— А что… что мне нужно будет делать? — я искренне не понимал, что мне делать дальше.

— Тебе нужно лишь слушать меня и делать так, как я тебе скажу, не отступая ни на шаг в сторону.

— Я так понимаю, у меня нет иного выбора, кроме как согласиться, милостивый лар?

— Хорошо, что ты умеешь признавать очевидные вещи. Да, выбора у тебя нет.

Обхватив чехол с гитарой за горловину, я остался сидеть в кресле:

— А что мне сейчас надо будет делать?

Положив ладонь на морду, варан задумчиво осмотрел меня от головы до лап, лишь на секунду задержавшись на моей куртке:

— Встать и стоять смирно. Мне нужно снять с тебя мерки, иначе одеяния ученика не подойдут тебе по размеру.

Я послушно встал и сжал лапы по швам, словно солдат на построении. Левая лапа Гимеона засветилась оранжевой пеленой, и он принялся проводить ей мне по телу, словно откладывая расстояния при помощи большой невидимой рулетки. Часть оранжевого сияния оставалась на мне, и я даже сквозь два слоя одежды чувствовал приятное тепло, словно меня освещали лучи солнца.

Закончив манипуляции, варан сжал пальцы — и все пелена собралась в один большой сгусток оранжевого цвета. Подождав, пока он сформируется, варан схватил его в когтистые ладони и сильно хлопнул ими, словно пытаясь сжать пелену до толщины бумажного листа. Шар исчез, а на разведенных лапах учителя появились черные ткани, похожие на сложенные штаны и рубаху:

— Иди в комнату за мной и переоденься. Твои старые одеяния положи на постель — их уберешь позже.

* * *

За указанной дверь оказалась небольшая спальня, освещавшаяся плавающей в воздухе сферой беловато-желтого цвета под невысоким потолком. Окно в комнате, выходившее во двор, было занавешено плотными шторами, из-за чего свет с улицы был очень приглушенным и тусклым.

Развернув выданный сверток, я увидел, что мастер Гимеон создал из воздуха черные штаны из мягкого и приятного на ощупь материала, похожего на шелк, белую рубаху с отворотом и черный плащ с капюшоном и серебряной символикой в виде склонившего голову льва, стоящего на одном колене и уткнувшегося носом в сложенные в замок ладони.

Сняв свою земную одежду, я переоделся в новое — и приятному удивился тому, насколько идеально был подобран размер. Я чувствовал себя так, словно я уже не первый день ходил в этом и даже не ощущал того, что на мне что-то надето. Поначалу ткань приятно холодила тело, но потом нагрелась и стала словно неосязаемой. Оставив куртку, джинсы и футболку на постели, я вернулся обратно в комнату. Наскоро осмотрев меня, Гимеон остался доволен увиденным:

— Так гораздо лучше. А теперь дай мне свою правую ладонь.

Я послушно вытянул лапу вперед, и варан крепко обхватил мою ладонь, положив левую лапу поверх тыльной стороны. Поначалу ничего не происходило, но через пару мгновений я почувствовал сильное жжение в лапе — и это явно горела не шерсть, а кожа. Я вскрикнул от боли, но она прекратилась столь же быстро, как и началась. Гимеон убрал лапу, и я увидел, как мою шерсть на тыльной стороне ладони украсило черное изображение, схожее с тем, что было у меня на плаще — склонивший голову лев, стоящий на одном колене.

— Это символ того, кого взял к себе в обучение маг. Это изображение невозможно стереть или вывести. Даже если ты острижешь себе весь мех до корней — новая шерсть вырастет с этим рисунком. Лишь я один могу убрать эту метку, когда посчитаю это нужным.

Я медленно кивнул, все еще по инерции потирая появившееся изображение у себя на лапе. А мерный голос Гимеона продолжал:

— Любой выход за пределы дома должен быть согласован со мной — даже если ты захочешь пройти шаг за дверь и тут же вернуться обратно, — варан поднял когтистый чешуйчатый палец в назидание. — Если я должен уйти из дома — ты остаешься и никуда не уходишь, пока я не вернусь. Это правило непреложно и не должно нарушаться ни при каких условиях.

Я коротко кивнул, а Гимеон продолжил устанавливать правила:

— Когда ты находишься в городе, ты можешь идти в какое угодно место, где тебя пропустят — разумеется, сначала уведомив меня об этом. Если вдруг тебе начнет задавать вопросы городская стража — покажи им символ на своей лапе, и они от тебя отстанут. Но, Мирпуд, это не означает, что тебе все дозволено, и ты можешь «откупиться» от стражи, лишь показав им этот знак. Конечно, благодаря этому символу лично тебя не тронут, но в таком случае спросят с меня как с твоего учителя. И поверь, я буду не очень рад, если в моем доме появится городская стража и заявит, что ты что-либо нарушил! Мое имя пользуется уважением в Ландаре, и я не хочу, чтобы из-за тебя моя репутация была под угрозой.

Я искренне заверил варана, что у меня и в мыслях не было нарушать законы. Со стороны это наверняка выглядело забавно: варан весьма среднего роста говорил крупному волку выше и больше себя, как себя надо вести, а тот с готовностью кивал головой и заверял, что будет максимально послушным и преданным.

— Теперь что касается наших взаимоотношений. Я — твой учитель, ты — мой ученик. Можешь называть меня «мастер», «мастер Гимеон» или же просто «учитель». Все мои указания обязательны к исполнению. Пока ты не достиг определенного уровня владения навыками, любые споры со мной также исключены.

Сел в кресло передо мной, Гимеон продолжил:

— И тем не менее, Мирпуд, помни, что ты тоже в какой-то степени мой учитель, а я — твой ученик. Уверен, что существуют такие темы и такие знания, в которых я понимаю намного хуже, чем ты, и я научусь чему-то новому, общаясь с тобой, — варан говорил непривычные и даже неожиданные вещи. — Не жди, что я буду изнурять тебя тренировками с утра до ночи, морить голодом и избивать за любой проступок. Мне важно, чтобы ты учился, а не страдал. Мне хватает мудрости понимать, что тебе будет сложно научиться хотя бы доле того, что подвластно мне.

Снова встав со стула, Гимеон потер чешуйчатые ладони:

— Не будем терять времени и начнем.

* * *

Я ожидал, что мне начнут рассказывать и показывать какие-то вещи на практике, но начал варан совершенно не с этого:

— Прежде чем научиться владеть свои даром, тебе нужно усвоить чрезвычайно простые, но очень важные вещи. Магия — это не всемогущая стихия, которая может делать то, что кажется невозможным. Лишь глупцы считают, что волшебник — это тот, кто может легким шевелением пальца создавать новые миры, крушить все вокруг и воскрешать мертвых. Также помни, что магия — это столь же четкое и строгое учение, как и естествознание, которым оперируют в Кораландах, со своими законами, порядком и ограничениями. Осознаешь это — и перестанешь считать магию чем-то волшебным, как бы странно это ни звучало.

Введение в магическую науку было для меня совершенно новым и необычным, разрушая мои существующие стереотипы, и мне оставалось лишь кивать и слушать. Гимеон не глядя взял со стола нож, закатал рукав на левой лапе и приложил лезвие к запястью:

— Сейчас я покажу, что такое магия.

Я с содроганием попытался было остановить мага, но его движение оказалось быстрее чем я думал. Гимеон провел лезвием по лапе, словно пытался порезать себе вены, однако вместо крови оттуда потекла субстанция металлического цвета, жидкая и блестящая, похожая на серебряную фосфорную краску. Закапав на пол, она расплылась небольшой лужицей, напоминающей озерцо разлитой ртути, а Гимеон прокомментировал происходящее:

— Для мага основная рабочая лапа — левая, в ней протекает канал Шен’ман, вместилище частиц «рел-хан». Сама по себе отдельная частичка рел-хан невидима, но если собрать их вместе, то получается видимая субстанция, похожая на дрос, — мозг подсказал мне, что «дросом» называли в этом мире ртуть. — В правой же лапе протекает похожий канал Ши’ман. В сотворении магии он не участвует, но в нем находятся желтые тела «рел-лам», помогающие восстанавливать со временем уровень рел-хан в левой лапе. Я думаю, ты уже догадался, что если магу отрубить левую лапу, то он потеряет возможность творить магию? Будь внимателен к левой лапе, береги ее и не рискуй ей понапрасну!

Создав на левой ладони зеленую пелену, Гимеон ловко перехватил ее правой ладонью и шлепнул ей сверху по месту разреза на левом запястье. Лужица на полу затрепетала, словно желе, после чего поднялась в воздух, вернулась обратно в разрез, а он сам затянулся совершенно без следа. Я восхищенно протянул:

— Ого, впечатляет. А я тоже смогу… ну в общем так резать себе запястье и возвращать рел-хан обратно?

— Сможешь, — хмыкнул Гимеон. — Только сейчас это тебе без надобности.

Один вопрос все не давал мне покоя, и я высказал его вслух:

— Мастер, а вы можете объяснить, зачем вы вообще взяли меня к себе в ученики? Вы один из самых умелых магов в Ландаре, а я же — обычный Росток Клевера, пусть даже и с магическим даром. Зачем я вам нужен, учитель?

Закончивший к тому моменту залечивать запястье варан переступил с лапы на лапу, и я отчетливо услышал цокот его когтей по деревянному полу:

— Ты задал очень интересный, но слишком опасный вопрос, Мирпуд. Могу лишь сказать, что причина у меня есть, но я ее тебе пока не скажу. Пока ты не знаешь всего, и мои объяснения тебе ничего не дадут. Не будем отвлекаться!

Гимеон присмотрелся к моей левой ладони, словно видел ее первый раз, и внимательно изучил взглядом мое кольцо с головой волка на среднем пальце:

— Интересное кольцо. Мне кажется, его можно будет использовать в наших магических тренировках — я покажу позже, как именно.

* * *

Дальнейшее снова стало для меня сюрпризом — вместо того, чтобы обучать меня собственно владению магией, Гимеон начал с установления канала мысленной связи:

— Связь между учеником и учителем выражается не только в наличии метки на лапе. Важно так же, чтобы между ними был «мыслеканал», позволяющий общаться на больших расстояниях. Символ ученика помогает установлению этого канала, но общение возможно и без него. Научимся пользоваться мыслеканалом при помощи метки. Накрой ее ладонью, поднеси поближе к пасти и шепни «Лессима дилан».

Я послушно повторил то, что меня попросили, однако результат варана явно не устроил:

— Из какой стаи ты произошел, если так произносишь призывное заклинание? Ты не удваиваешь согласную и излишне коротко произносишь гласные во втором слове. Помни — каждый звук имеет значение. Произнесешь хотя бы один слог неверно — и можешь получить не то, на что рассчитывал. Еще раз!

Я повторил призывное заклинание, но его результатом оказалось лишь слабое красное свечение черной метки на шерсти, после чего оно быстро потухло.

— Еще раз!

Повторив еще раз незнакомые слова, я увидел, как на протянутой левой ладони Гимеона возникло что-то вроде однотонно-красной голограммы, в которой я опознал себя — такой же рослый волк в плаще, рубахе и штанах. Фигурка точно следовала всем моим движением, копируя их. Стоило мне наклониться, чтобы лучше разглядеть изображение на ладони Гимеона, как и голограмма тоже наклонилась вперед, словно увидела что-то интересное перед собой.

— Отлично. Если ты верно произносишь призывное заклинание — я почувствую это, и на моей ладони появится твоя маленькая копия. Она беззвучна, но если ты будешь говорить, пока горит метка, твои слова будут облачаться в мысли — вот их-то я и буду воспринимать. Канал полностью защищен от прослушивания и перехвата — посторонние лишь увидят, как я смотрю на твое изображение, но не более того. Тебе нет нужды говорить в полный голос, можно даже шептать, а при должном навыке — и переговариваться мысленно. Чтобы закончить общение, хлопни левой ладонью по знаку.

Я прервал связь, и голографический красный волк на ладони Гимеона пропал:

— А разве мы не будем проверять, чувствуете ли вы мой голос и мои мысли при разговоре?

— А зачем? — Гимеон был невозмутим. — Если ты смог активировать канал — я тебя услышу.

— А как же обратная связь? Мне нужно учиться получать вызовы и от вас?

Вместо ответа варан протянул лапу вперед, словно он пытался дотронуться до чего-то в воздухе. Его чешуйчатые губы даже не шевельнулись, но я почувствовал жжение в метке на правой ладони. Я накрыл ее левой лапой, пытаясь унять неприятные ощущения — и у меня в голове прозвучал четкий, размеренный голос Гимеона:

— Еще будут вопросы, ученик? — при этом гарнизонный маг не только не говорил, стоя вживую передо мной, но и не размыкал уст.

Метка на моей лапе перестала жечь. Потянувшись лапами вверх до хруста в костях, Гимеон снова выпрямился и произнес уже вслух:

— Мне даже нет нужды произносить вслух то, что я хочу до тебя донести, и при этом у меня есть уверенность, что я точно свяжусь с тобой, если мне это будет нужно. Перед тем, как совершать вызов по мыслеканалу, убедись, что это действительно необходимо. Возможно, ты сможешь решить все сам без моей помощи. Теперь же поговорим о том, как чувствовать свой дар, управляться с ним и уметь облачать рел-хан в осязаемую материю.

Снова закатав рукав красного халата на левой лапе, Гимеон обнажил чешуйчатую лапу и расположил ее запястьем вверх:

— В твоей лапе течет кровь и рел-хан. Почувствовать первую ты не можешь — настолько ее ток для тебя привычен и незаметен. С рел-хан то же самое — их поток для неопытного мага совершенно неощутим. Поэтому, прежде чем учиться творить магию, тебе нужно научиться чувствовать канал Шен’ман, словно это нечто осязаемое, реальное и движимое. Крепко сожми кулак на левой лапе — так сильно, как сможешь.

Я выполнил команду, и увидел, как прямо под шерстью появилась светящаяся ниточка, словно на коже под мехом прочертили линию фосфоресцирующей краской.

— Это он, канал Шен’ман? — я показал результат Гимеону.

— Верно, — подтвердил мою догадку Гимеон. — это упражнение при многократном повторении приведет к тому, что ты начнешь чувствовать канал под кожей, и лишь после этого у тебя установится конкретная и четкая связь с ним. Она станет настолько прочной, что тебе даже не придется сжимать пальцы. А пока надень вот это.

Варан протянул мне что-то вроде черной перчатки с обрезанными пальцами, по поверхности которой белой краской были нанесены непонятные узоры, складывающиеся в орнамент. По внешнему виду и строению она ничем не отличалась от человеческой, и я натянул ее на ладонь, вопросительно подняв глаза на Гимеона. Тот прокомментировал:

— Удивлен, что у меня нашлась пятипалая перчатка, хотя все местные жители имеют лишь по четыре пальца? В нашем мире Ростков Клевера не так много, но они есть, и для них такое тоже шьют. Что же касается самой перчатки — она пока что блокирует выброс дара, чтобы ты случайно не устроит тут пожар или чего похуже, пока будешь вызывать канал. А теперь сжимай и разжимай кулак, пока при очередном разжатии пальцев ты явственно не почувствуешь канал у себя под кожей. Можешь приступать.

* * *

Если магов этого мира учили подобным образом на начальном этапе — это было одно из самых скучных действий, с которым им пришлось бы столкнуться. Вы когда-нибудь пробовали в течение сжимать и разжимать кулаки без остановки в течение нескольких десятков минут? Не советую вам этого делать — уже через несколько минут вы начнете ненавидеть весь белый свет, а запястья с пальцами начнут неприятно ныть и побаливать. А ведь мне нужно было делать так неопределенно долго!

В какой-то момент я хотел бросить все и честно признаться Гимеону, что я не очень высокого мнения о своих возможностях и умениях, но всякий раз, когда я поднимал голову с намерением сказать это вслух, я наталкивался на немигающий взгляд варана — и желание резко пропадало.

Продолжая сжимать и разжимать кулак в перчатке, с каждой минутой все с большим трудом и усилием, я наблюдал за серебряной ниточкой, которая виднелась сквозь шерсть. Она призывно мерцала, словно пыталась меня куда-то увлечь — но как я ни старался, я не чувствовал в своем теле никаких изменений, кроме нарастающей усталости и безразличия.

Я потерял счет времени и не знаю, сколько его прошло, пока, наконец, на одном из тактов я не почувствовал, словно у меня под кожей оказался продолговатый твердый предмет, похожий на спицу. Я ощутил его так явственно, что от удивления даже бросился ощупывать предплечье — но оно оставалось гладким на ощупь. Тем не менее, канал Шен’ман, светящийся яркой ниточкой среди шерсти, продолжал ощущаться как твердое тело внутри меня.

Заметив, что я остановился, Гимеон встал со стула и удовлетворенно хмыкнул:

— Да, именно этого ты и должен был добиться. Теперь можешь снять перчатку и отдохнуть, ты наверняка сильно устал.

Я с облегчением и стоном одновременно позволил левой лапе упасть безвольной плетью вдоль тела — все запястье немилосердно ломило от монотонной работы, и я больше не горел желанием что-либо делать ей хотя бы пару часов.

Сев в свободное кресло и разминая здоровой правой лапой запястье ноющей левой, я поинтересовался:

— Мастер, а почему так получилось, что у магов рабочая лапа — левая, а не правая? Неужели не было бы удобнее наоборот, чтобы маг мог работать привычной для большинства правой?

— Этого никто не знает, Мирпуд. Еще Первичные столкнулись с тем, что магии нужно было учиться самим, и они обратили внимание, что волшебство творит именно левая лапа. Исследуя это явление, они узнали о существовании канала Шен’Ман. Многие пытались найти зверя, владеющего магией, чтобы его Шен’Ман находился в правой лапе, но эти поиски не увенчались успехом. Возможно, это что-то врожденное — но до сих пор ни один маг не нашел ответа на вопрос, почему именно левая лапа стала «магической». Возможно, так было решено при создании Первичных, а может, это вообще случайность. Сегодня существуют маги, которые могут сражаться так же и с мечом, например, но в таком случае их правая лапа сражается с клинком, а левая, будучи свободной, помогает им во время боя.

Закончив объяснение, Гимеон сел за свой рабочий стол, заваленный бумагами, и заметил, не поднимая головы и погрузившись в чтение какого-то свитка:

— В ближайшие пару часов не трогай меня и не отвлекай пустыми разговорами. Я весьма надеюсь, что ты будешь хорошим волком и забудешь о моем существовании, пока я тебя не позову.

Даже не посмотрев на мою реакцию, варан продолжил читать свиток, постепенно разматывая его и делая записи пером на другом куске пергамента. Осев глубже в кресле, я максимально затих, следуя указанию своего нового учителя и сидел, переваривая все те знания, что я получил сегодня. Так началось мое обучение в Ландаре.

Примечания:

Закончились мои черновые наброски, которые уже существовали по новой версии книги. Начиная с этого момента повествования моим единственным источником текста (помимо моей головы) будет служить только старая версия моей книги, которая, разумеется, не может быть полностью скопирована в новом произведении, поэтому следующие главы будут выходить с заметно меньшей скоростью, чем все предыдущие. Заранее приношу извинения за возможные задержки новых глав

Начался новый этап моей жизни в Мире Спокойной Воды — я стал учеником главного гарнизонного мага Ландара, мастера Гимеона Труваля. Для того, кто был насильно заброшен в чуждый для себя мир, живущий по другим правилам, я обустроился как нельзя лучше. Будучи новеньким и подозрительным для половины обитателей города, я оказался под покровительством весьма могущественного зверя.

Для меня стало большим удивлением, когда я узнал, что «Гимеон» оказалось именем моего наставника, а не фамилией. Как я успел усвоить за время пребывания в новой реальности, обращение по имени употреблялось лишь в отношении молодых зверей, тогда как обращение к более статусному или облеченному властью зверю обязательно требовало фамилии. Когда же я задал этот вопрос наставнику, он объяснил, что такое обращение он попросил намеренно, не видя особого смысла в подчеркивании статуса и недолюбливая звучание своей фамилии. Видимо, этот факт был общеизвестен в городе, так как ни разу за все это время я не слышал и не видел, чтобы кто-либо в разговорах с моим учителем или в письмах (даже от очень высокопоставленных зверей) обращался к нему «Мастер Труваль».

В течение нескольких недель я пытался постепенно выяснить местную иерархию власти, задавая вопросу своему наставнику напрямую или внимательно слушая его разговоры, если кто-то посещал наш дом для рабочих переговоров с вараном.

Из того, что я узнал, стало понятно, что в подчинении главного гарнизонного мага находились все волшебники, состоящие на королевской службе в Ландаре, включая магов из патрульных отрядов, вроде Лассы, и даже королевских алхимиков, живущих при дворе. При этом было не очень понятно, почему столь высокий чин жил в одиночестве в небольшом доме на краю города, а не находился где-нибудь во дворце или в более богатом строении — но на мой вопрос по этому поводу Гимеон лишь улыбался и говорил, что так ему гораздо удобнее.

Тем не менее, я ежедневно видел, как Гимеон не только работает с огромным числом свитков, лежащих на его столе в совершенно немыслимом орнаменте, но и проводит множество «переговоров». Это слово я взял в «кавычки», потому что все они — кроме случаев, когда кто-то лично посещал дом мастера — проходили совершенно беззвучно при помощи голограмм, очень похожих на ту, что мастер научил меня вызывать еще на первом занятии. Разница была лишь в том, что моя голограмма была красной, тогда как у остальных она была белой, голубой или зеленой. Порой Гимеон мог по несколько часов подряд смотреть на голограмму на своей протянутой лапе, не произнося ни слова, и мне оставалось лишь догадываться, какие «переговоры» с адресатами ведет наставник.

Разумеется, и у мастера Гимеона было свое руководство, но им были высшие чины королевской армии, подчиняющиеся непосредственно королю Граальстана Авару Восьмому⁽¹⁾, и они особо не трогали учителя и давали ему очень большую степень свободы в действиях и поведении.

Как Гимеон и обещал ранее, он оказался весьма терпеливым наставником, который не третировал меня за каждую ошибку, не орал и не наказывал, а пояснял, разъяснял и показывал, если у меня что-то не получалось с первого раза — а не получалось у меня очень и очень часто.

Однажды Гимеон объяснил причины такого отношения ко мне:

— Не знать чего-то — не порок. Желание чему-то научиться — добродетель. В тебе я вижу себя, когда мне было всего двосем два⁽²⁾ года — мой учитель, мастер Дживерс, помогал постигать тайны магического искусства, терпя мою тупость. Да, тебе кажется это невероятным, но я был ужасным учеником, одним из худших, что были под его началом. Но несмотря на все свои неудачи, я безмерно уважал учителя, и желание как можно меньше его огорчать было для меня мощнейшим стимулом учиться лучше и лучше, лишь бы мной были довольны.

* * *

На втором занятии после того, как я официально стал учеником, Гимеон заявил:

— В твоем спектре магии три сектора. Пока будем разрабатывать красный. Сейчас я покажу, что тебе надо сделать.

Гимеон сложил ладони так, как будто обхватывал что невидимое, большое и круглое. Пустое пространство между лапами засветилось, и там появился шар пламени, достаточно большой, как шар от боулинга, и распространяющий вокруг себя приятное тепло. Через несколько секунд Гимеон встряхнул ладонями, и шар бесследно исчез. Варан поднял взгляд:

— Настолько большой шар ты пока создать не сможешь, для этого требуются долгие тренировки. Какого размера он будет — я заранее предугадать не могу. Может, он вообще не получится.

Гимеон закатал рукав моей рубахи и показал мне пальцем на предплечье, где у меня находился канал Шен’ман:

— Смотри и запоминай. Разверни левую ладонь вверх, установи свое предплечье параллельно полу и напряги его так, словно ты пытаешься удержать невидимый груз. Каждый палец у тебя должен быть согнут так, чтобы ни одна фаланга не представляла собой единую прямую со своей соседкой. После этого попытайся как будто бы сжать ладонь в кулак, но при этом сопротивляйся этому, чтобы твои пальцы сильнее напряглись, но практически не сдвинулись с места.

Я неумело пытался повторить описанное учителем движение, и неожиданно вырвавшийся из левой ладони столп огня опалил мне морду жаром. Я с воем схватился за нос и зашипел от боли. Как всегда невозмутимый Гимеон высунул раздвоенный черный язык и убрал его обратно:

— Попробуй еще раз.

Внутренне побаиваясь того, что ждало меня дальше, я попробовал снова — и опять у меня с лап вырвалось пламя, которое полетело мне в морду, что заставило меня второй раз шипеть от боли, считая себя наитупейшим учеником, который когда-либо был у мастера Гимеона. Вместо слов учитель твердо схватил мою левую лапу и принудительно выставил ее в правильную позицию, расположив мое предплечье параллельно полу, после чего, попросив меня расслабить пальцы, согнул каждый из них в нужную позицию. Закончив, Гимеон скомандовал:

— Начинай.

На этот раз, стоило мне напрячь пальцы, у меня над ладонью в воздухе возник крохотный огненный шарик. Небольшой, диаметром всего с мелкую монетку, он даже не грел лапу и очень быстро исчез. Но даже такой скромный результат вызвал у меня бурю эмоций:

— Мастер, вы видели? У меня что-то получилось!

Гимеон лишь слегка улыбнулся, однако скомандовал:

— Попробуй еще раз.

Вторая попытка получилось более удачной — шар стал больше, размером примерно шарик для игры в настольный теннис, однако моя радость быстро сменилась удивлением и недоумением, когда снаряд он вырвался из меня из лапы и заехал мне по лбу, заставив упасть. К моему удивлению, шар ударил меня как твердый предмет и даже не обжег, словно это был обычный камень. Пока я поднимался с пола, потирая ушибленное шаром место, Гимеон прокомментировал произошедшее:

— Маг, создающий огненный шар, неуязвим для него, и в случае столкновения с ним почувствует только удар, как будто получил камнем. Ты слишком рано расслабил пальцы. Магия не заканчивается, когда ты вызвал шар — ты должен контролировать его до тех пор, пока не запустишь в цель или не применишь по иному назначению. Еще.

* * *

В новых попытках прошел еще час — и за это время я смог дойти до того, что мой шар стал размером со снаряд для игры в бильярд. Сделать его больше, как я ни старался, я сделать так и не смог. Гимеон, с огромным терпением и даже интересом наблюдавший за моими упражнениями и указывавший на мои ошибки, которых я совершал несметное количество, отметил мои успехи:

— Неплохой размер для первого раза. Пока в целях безопасности не пытайся запускать этот шар в препятствия или других зверей — результат может быть совершенно непредсказуем. Лучше дай ему исчезнуть самому, если вдруг надумаешь тренироваться вне наших занятий. Также я хочу предупредить тебя, чтобы ты не пытался создавать этот шар для того, чтобы впечатлить кого или запугать. Если ты, сам того не желая, сожжешь половину таверны или целый дом в переулке, проблем ты не оберешься. А теперь научимся защищаться от такого шара. Но прежде надень вот это.

Гимеон кинул мне нелепую амуницию из войлока, которая еще с утра ждала своего часа, сваленная в одном из кресел. Я с трудом натянул ее и почувствовал себя полным идиотом — все мои движения были скованны, и каждое движение давалось мне так, словно я пытался пошевелиться в вате. Гимеон медленно развел лапы в каком-то жесте, и перед ним замерцала красноватая полупрозрачная пелена:

— Это Стена Защиты, помогает защититься от многих боевых заклятий. Чтобы ее вызвать, сделай вот такой жест, — учитель снова показал движение, которое было больше похоже на жест имитации фотокадра — соединение указательного и большого пальцев двух лап с последующим разведением ладоней в сторону.

Повторив показанное, я смог создать нечто, похожее на мерцающую полупрозрачную пленку красного цвета. Без предупреждения варан выпустил свой огненный шар. Тот с легкостью сломил мою защиту и врезался мне в грудь, опрокинув на пол. Вероятно, учитель каким-то образом ослабил магию своего заряда, чтобы меня не сожгло, а лишь опрокинуло, я с трудом встал, потирая ушибленную грудь. Варан кивком показал создать защиту снова — но вторая попытка снова оказалась неудачной.

* * *

Этим упражнением меня мучили еще дольше. Несколько часов я только и делал, что вставал и падал, вставал и падал. Снова и снова Гимеон, не показывая и тени раздражения, показывал мне, в чем заключается очередная ошибка при создании стены — и каждый раз его огненный шар с легкостью проламывал мою защиту, заставляя меня падать. Лишь тогда я понял, зачем моя защитная амуниция была пусть и дурацкой, но толстой — ни один нормальный ученик не выдержал бы многократного падения в течение нескольких часов с высоты своего роста, будь он защищен менее серьезно.

Когда я после очередного падения уже был готов сдаться, Гимеон, ни разу не высказавший свое недовольство тем, что у меня ни разу не получилось создать правильную стену, опустил лапы:

— Перерыв, и можно поесть. Потом мы попробуем еще раз.

Я с облегчением стащил с себя амуницию и бросил ее в сторону, устало рухнув в кресло. Варан щелкнул пальцами, и на стене ожила какая-то птичка, похожая на ворона, на которую я раньше не обращал внимания. Гимеон коротко приказал:

— Обед.

Птица что-то каркнула и исчезла в дырке под потолком над дверью в боковой части дома, которая всегда была запертой и никогда не открывалась. Я удивленно спросил:

— И этот ворон будет готовить обед?

— Это не ворон, это мой фамилиар и слуга по совместительству.

Гимеон одним движением смахнул со своего стола абсолютно все бумаги, не заботясь о них, и сел за него, жестом приглашая меня взять кресло и сесть с другой стороны.

Несколько минут за закрытой дверью раздавались звуки жарки, а из круглой дыры под потолком вылетал еле заметный дымок, несущий запах чего-то вкусного и распространявшийся по всему дому. После некоторого ожидания появился фамилиар, тащивший в лапах сверток, обернутый тканью. Аккуратно приземлившись на стол, фамилиар поставил свою ношу и улетел обратно в дыру под потолком.

Рептилия медленно развернула сверток, внутри которого лежал кусок мяса, кишащий белыми личинками. Увиденное зрелище для меня было тошнотворным, и меня начало выворачивать наизнанку от одного только взгляда на трапезу учителя. Маг с усмешкой посмотрел на меня:

— Очень вкусно, между прочим. Двойная порция мяса, если считать и червяков!

Я с нескрываемым отвращением смотрел, как варан с аппетитом поглощает мясо, собирая языком червей. При этом я обратил внимание, что само мясо не было гнилым и не издавало характерный запах испорченной плоти. Возможно, червяки были действительно лишь необычной добавкой специально для Гимеона и не означало, что варан питался тухлятиной. Тем не менее, в тот момент я был невероятно рад, что у меня был пустой желудок, и дальше тошноты дело не пошло.

Вскоре вернулся фамилиар со вторым свертком. С некоторой опаской я развернул его. Внутри лежал еще один кусок мяса, оказавшегося жареным и без червей. Учитывая, что приборов не принесли, я имел полное право есть лапами. Хотя для начала мне пришлось заставлять себя есть предложенное — я подсознательно ожидал, что внутри мяса тоже могли быть червяки. На мое счастье, для меня фамилиар решил сделать совершенно обычную трапезу.

Мясо оказалось очень даже недурственным, напоминая по вкусу свинину, но не такую жирную. Кусок попался немаленький и по окончании трапезы я чувствовал приятную сытость. Заметив, что я доел, маг взял два куска ткани, сжал их в кулаках и сделал жест заправского иллюзиониста — и ткань исчезла без следа.

Меня сильно разморило и никуда не хотелось вставать из-за стола. Гимеон снова впал в подобие анабиоза, закрыв глаза полупрозрачными веками прямо на стуле. Тем не менее, я встал из-за стола и начал собирать все его бумаги обратно.

* * *

Неожиданно мне на глаза попался странный свиток с указанием на языке, очень похожим на тот, которым был написан текст в моем свитке. В нем было написано следующее:

Внимательно следить за обстановкой в Ландаре и его окрестностях, задерживая всех знающих священный язык или язык Проклятых, но не имеющих законных оснований на владение ими. Обо всех подозрительных зверях докладывать хисэну городской стражи или служителям Священного Ордена.

Верховный Иерарх Ландарского отдела Священного Ордена, Главный Магистр Джезри Бойдул.

Я не знал, как звучал «язык Проклятых», но факт того, что я владел священным языком, подтвердил еще во время нашей первой встречи мой учитель, и в связи с этим информация в свитке очень сильно меня напрягла. Ведь если верить словам моего наставника, я не имел законных оснований для того, чтобы знать священный язык — им владели только монахи Священного Ордена и простых зверей ему не обучали. Почему же до сих по мою душу не пришли из Ордена или королевской стражи? Гимеон нарушил предписание магистра Бойдула и не сообщил обо мне куда следует? Почему? Понимая, что ответов на свои вопросы я пока не найду, я собрал все бумаги и разложил их на столе, больше не пытаясь в них вчитываться.

К тому моменту, как я собрал все бумаги, проснулся Гимеон. Он оглядел кипу свитков на столе и встал:

— Спасибо. Вернемся к нашим занятиям.

* * *

После того занятия прошло несколько недель, и в один из вечеров я спросил своего учителя, когда он разрешил закончить очередное занятие за день:

— Мастер, я могу этим вечером пойти в таверну «Синий Конь»?

Гимеон медленно прикрыл глаза полупрозрачными веками и уточнил:

— А почему именно туда?

— Я менестрель, и мне хотелось играть там. Может быть, я смогу выступать в таверне за деньги, чтобы я как-то отбивал то, что живу здесь и ем с вами за одним столом?

Гимеон многозначительно хмыкнул, задумчиво осмотрев меня с лап до головы:

— Можешь попробовать. Что-то мне подсказывает, что владелец не откажется — тавернье с лапами отрывают менестрелей, ведь это увеличивает их доход. А ты еще и волк, что дополнительно повысит твою ценность. Вот только…

Гимеон сбился, и я уточнил у него:

— Только?

— Я не знаю, как он отнесется к тому, что ты Росток Клевера. Видишь ли, быть Ростком в нашем мире — не нарушение. Многие понимают, что вы попали к нам случайно, и немало зверей будет рады помочь вам адаптироваться и стать «своими». Но существуют отдельные звери, которые боятся пятипалых и считают их посланцами Легизмунда. Ты на всякий случай старайся не светить перед тавернье тем, сколько пальцев у тебя на ладонях. Пусть его сначала заинтересует твое предложение — а дальше он может переживать сколько ему захочется.

Захватив чехол с гитарой, я искренне поблагодарил учителя за совет и уточнил:

— Могу ли я попросить у вас пару барра, чтобы было там на что поесть, если мой поход будет неудачным?

Гимеон молча подошел к ящику стола, открыл его и выдал мне две квадратные монеты со скругленными углами:

— Постарайся быть дома не в ночи. Я редко ложусь спать поздно, и в такой момент мне хотелось бы понимать, что ты уже в безопасности возле меня, а не шляешься неизвестно где.

* * *

К моему удивлению, когда я пришел в таверну, то понял, что был не первым менестрелем, который собирался выступать перед посетителями. На открытом пространстве, где обычно не было ни стойки хозяина, ни стульев, ни столов, стоял одинокий высокий табурет, на котором сидела незнакомая мне волчица с небольшим барабаном, зажатым между лап.

Стоило отметить, что с каждой новой неделей в этом мире, мое сознание начинало меняться, видимо, адаптируясь под существование среди разумных зверей. Одним из побочных эффектов этой стало то, что местные жители, бывшие когда-то для меня страшными, непонятными и чуждыми, с каждым новым днем становились мне все ближе, понятнее и даже… роднее, что ли? На момент моего прихода в таверну я уже прошел ту точку, когда морды зверей самых разных видов казались мне сами собой разумеющимся, словно я родился и вырос в такой среде.

Адаптация коснулась и моего восприятия внешнего облика самок разных видов. Будем честны — первое знакомство с Растой и Аскольдиной на берегу Дорраг-Кра стало для меня шоком. Я не мог воспринимать их сколь угодно красивыми и привлекательными. Мое сознание человека протестовало против того, что головы животных были приклеены к телу с явно человеческими пропорциями. Однако шло время, я привыкал к этому и перестал их бояться, начав искать какие-то привлекательные черты в их внешности или даже пытаться выстроить свои стандарты красоты среди самок.

Та волчица в белой рубахе, сером приталенном камзоле и черных штанах, если следовать моему мутировавшему восприятию местных жителей, была мне симпатична: пепельная шерсть с переливами серого, пепельные же волосы до лопаток, отдельные прядки которых были покрашены в синий цвет, и большое белое пятно на шерсти, которое начиналось на шее и тянулось вниз до груди. Черты ее морды были весьма близки к дикому зверю, что мне очень нравилось эстетически: угловатые скулы, скругленный лоб и редкие усы, которые не отвлекали на себя внимания.

Но стоило ей поднять глаза и посмотреть на зал, как я почувствовал, что начинаю в них пропадать. Невероятный, пронзительный оттенок голубого в ее волчьих очах, который, казалось, можно было создать только искусственно, заставил меня забыть, кто я такой и как меня зовут. Ничего подобного я не видел никогда в своей жизни. Я оказался прикован к ним настолько, что даже не заметил, как волчица начала играть и петь.

Наигрывая на барабане легкую дробь, больше подходящую под неспешную балладу, волчица запела:

О Арханис, какая встреча!

О счастье, какая удача!

Я ожидал тебя несколько лет

И множество суток впридачу!

Какой прекрасный и нежный у нее был голос! Я почувствовал, как против воли моя шерсть стала дыбом, и каждый новый звук ее голоса заставлял мои лапы дрожать от восторга. Моя давняя мечта услышать волка-менестреля в Мире Спокойной Воды осуществилась, и я наконец-то понял, почему всем нравится именно их манера игры. Мое измененное сознание слышало больше не вой дикого волка, который неизвестно зачем вплетался в общую песню, а идеальный ансамбль, который подчеркивал дополнял красоту голоса. Общее сочетание привлекательной для меня внешности и голоса наверняка заставили меня выглядеть со стороны дурачком: дрожащие лапы, вздыбленная шерсть и приоткрытая пасть. Впрочем, в тот момент меня наверняка меньше всего заботило, как я выгляжу в глазах окружающих.

И дочь короля меня обнимала

Готовая выйти со мной под венец

Но только лишь ты мою жизнь покорила

О как безутешен родной мой отец!

* * *

Внезапно я словно очнулся от транса и понял, что в этой балладе не хватает гитары. Мелодия маленького барабана увлекла меня, я полностью проникся ей, и каким-то шестом чуством я, никогда не слыша этой песни раньше, со всей ясностью осознал, как именно мне нужно было играть. Меня против воли тянуло к волчице, которая исполняла уже следующий куплет под ритмичные удары барабана, и я сделал несколько неуверенных шагов в ее стороны, достав из чехла готовую к игре гитару. Не прекращая игру и пение, певица подняла на меня свои голубые очи, светившиеся недоумением, заметив, как я иду к ней с инструментом наперевес. Какое-то неведомое чувство подсказало мне, когда было бы правильно присоединиться к волчице, и вот на очередном аккорде мои когтистые пальцы коснулись струн — и гитара присоединилась к барабану, создавая с ней идеальный ансамбль. Певица, делая вид, что ничего странного не произошло, продолжила петь:

И плотника ты позабудь

Со мной побежали подальше в моря

И будем мы вместе с тобой, Лироден

Мы будем, как ты пожелала тогда.

Мое появление не прошло незамеченным среди зрителей, и оно сопровождалось одобрительными аплодисментами. Дальше я играл рядом с волчицей так, словно мы уже давно играли вместе — я идеально чувствовал, когда мне нужно вступить в игру, а когда — замолкнуть, позволив ей продолжить играть на барабане. Полностью погрузившись в исполнение, я даже не запомнил остальные слова баллады.

* * *

Выслушав очередные аплодисменты, как только мы закончили игру, волчица обратилась ко мне, протянув лапу в типичном приветствии местных жителей:

— Я Вейлин. Спасибо, что присоединился к моей игре — с тобой было очень приятно петь. Ты здесь впервые? Я раньше тебя не видела.

Я ответил ей, прислонив свою ладонь к ее и переплетя пальцы:

— Мирпуд. Нет, я здесь уже бывал. Рассчитывал, что смогу предложить свои услуги владельцу таверны, чтобы была возможность подзаработать по вечерам, но ты меня опередила, как я вижу.

Вейлин заразительно рассмеялась, обнажив белоснежные клыки и прикрыв глаза:

— Нет, я сюда пришла не ради денег — мне это просто нравится. Так что если хочешь добыть себе несколько барра — ты все еще первый в очереди.

Я отвернулся было, чтобы подойти к владельцу таверны, как вдруг сзади меня раздался голос Вейлин:

— А ты ученик мага?

Я обернулся:

— Да. А как ты это поняла?

Вейлин прыснула было со смеху, словно я сказал какую-то глупость, но ее мимолетный взгляд на мои ладони заставил ее перестать смеяться:

— А, ты Росток Клевера. Твое одеяние говорит об этом. А символ склоненного льва у тебя на ладони и на плаще — это символ взятого в обучение магом.

Наш разговор прервал владелец таверны, тигр, с первого взгляда вызвавший у меня стойкую антипатию: седая шерсть на голове, сжатые губы, словно их обладатель был чем-то недоволен и деревянная лапа на месте правой, от чего каждый его шаг сопровождался гулким ударом протеза в пол, а сам его обладатель переваливался с боку на бок. Голос у тавернье был под стать внешности — старый, скрипучий и недовольный:

— Какая сладкая парочка в моей таверне! Волки-менестрели! Я Фархад, владелец таверны «Синий конь». Пришли подзаработать?

Я на всякий случай сжал кулаки, чтобы сварливый тигр не заметил количество пальцев у меня на ладонях:

— Я Мирпуд, и я пришел спросить вашего разрешения выступать у вас по вечерам в таверне.

Тавернье задумчиво посмотрел на меня колючим взглядом, после чего перевел свой взор на Вейлин, и наконец соизволил дать ответ:

— Мирпуд, значит? Что же, я готов тебя сюда пустить, но на моих условиях. Я тебе не заплачу ни тельмана. Я готов поставить тебе бесплатный ужин в разумных пределах и готов разрешить тебе собирать пожертвования от моих гостей, если они согласятся дать тебе пару монет. Будешь играть плохо — я тебя выгоню взашей отсюда. Что касается певички — она может выступать с тобой, если ты пожелаешь, но условия те же — никакой платы с моей стороны и ужин на двоих. Я однажды доверился одному менестрелю, но играл он настолько ужасно, что я его выгнал после первого же вечера. Вы пока звучите лучше, чем он, но это еще ничего не значит. Покажете свою ценность — возможно, поговорим о более серьезной оплате.

С одной стороны, сварливый тигр не оскорблял ни меня, ни Вейлин, да и не выдвигал каких-то унизительных условий, однако что-то внутри меня вскипело, и я уже собрался ткнуть ему под нос кулак с символом ученика… но в последний момент сдержался, представив, как мне было бы стыдно перед учителем за это. Опустив кулаки, по-прежнему пряча пальца, я кивнул:

— Согласен. Когда я могу приступать к работе?

— Завтра. Сегодня, увы, я не могу дать вам больше времени и места.

Решив про себя, что я видел достаточно, и мне уже пора к учителю, я развернулся на месте и пошел к выходу. На удивление, Вейлин не осталась играть следующую песню и вышла следом.

Оставшись на улице перед таверной, я спросил ее:

— А кто ты, Вейлин?

— Я монахиня Священного Ордена. Очень люблю петь, поэтому вечерами прихожу в разные таверны и играю. В этой я была первый раз — и первый раз тавернье упомянул, что может разрешить мне выступать и дальше.

Монахиня? Вейлин ни своей одеждой, ни своим поведением не напоминала типичную монахиню. Напротив, она выглядела как среднестатистическая горожанка. Мое недоумение не осталось незамеченным со стороны волчицы:

— Тебя что-то удивило?

Я попытался объяснить, подбирая правильные слова:

— В моем мире тоже существуют монахини, и ты нисколько на них не похожа. У нас это обычно довольно скромные существа, одетые в черно-белые одежды, на жизнь которых накладывается очень много ограничений. Они живут в монастырях, и посвящают свое время молитвам и служению. Редко когда монахиню у нас можно увидеть поющей, танцующей или иным способом ведущую себя как обычная мирянка. Извини, если обидел, я по-прежнему продолжаю оценивать этот мир на основании опыта из своей реальности.

— Я понимаю, что тебе пока сложно понимать местные реалии и вести себя в соответствии с ними. Я уверена, что однажды у тебя получится! А ты давно у нас?

Мне было сложно ответить, потому что я на тот момент еще не особо разбирался в календаре и летосчислении в Мире Спокойной Воды, поэтому я ответил примерно:

— Наверное, несколько недель. Извини, точнее сказать не могу — я еще не привык к тому, как здесь измеряют время.

— А, так ты еще новичок, считай! Но должна сказать, играл ты здорово — у тебя несомненно есть талант. Так может, мы продолжим выступать здесь вместе и дальше, раз у нас такой хороший коллектив?

Я улыбнулся во всю пасть, наверняка обнажив даже клыки:

— Конечно, я буду очень рад! Только… — я снова замялся. — Я совсем не знаю местного творчества, и если я и буду что-то играть, то музыку своего мира. Как мы сможем что-то исполнять вместе?

Вейлин загадочно улыбнулась:

— У меня очень хорошая память и музыкальный слух, я очень быстро запоминаю новые мелодии и тексты. Поверь, как раз это — вообще не проблема. Увидимся!

Снова переплетя со мной пальцы, Вейлин развернулась на месте и ушла в противоположную сторону. Мне же не оставалось ничего другого, как поправить чехол с гитарой на плечах и отправиться к дом наставника. В итоге в тот вечер я сыграл только одну песню, незнакомую мне, и не съел ни крошки в таверне.

* * *

Гимеон еще не спал, когда я вернулся обратно, и он занимался тем же, чем и обычно — читал очередной свиток из десятков, разложенных у него по столу, и вел конспекты. Подняв взгляд на меня в дверном проеме, варан произнес своим обычным спокойным, размеренным голосом:

— Как все прошло?

— Хозяин таверны разрешил нам завтра выступать у него. Платить он не будет, но поставит бесплатный ужин и позволит собирать пожертвования посетителей.

— Ты сказал «нам». О ком ты говоришь?

Я, по правде говоря, не собирался рассказывать Гимеону о Вейлин, но меня никто не тянул за язык, и мне пришлось ему признаться:

— Там была еще одна волчица, которая пела до меня какую-то песню про плотника. Тавернье сказал, что она тоже может выступать со мной. Ее зовут Вейлин, и она монахиня Священного Ордена, которая в свободное время любит петь и играть.

Мне показалось, что взгляд варана с поволокой блеснул каким-то хитрым огнем:

— И она тебе очень понравилась?

Я замер, удивленным тем, что учитель задал этот вопрос:

— Эээ… да? Она очень красивая и весьма красиво поет. А почему вы спрашиваете, мастер?

Варан издал какой-то неопределенный шипящий звук, опять склонив голову над свитком:

— Да так, просто интересно. Можешь идти спать, Мирпуд. Завтра, как только мы встанем и позавтракаем, мы продолжим наши упражнения. Я рад, что ты сможешь теперь заниматься тем, что тебе нравится. Доброй ночи.

Пожелав учителю в ответ приятных снов, я удалился в маленькую комнату — сам варан предпочитал спать в кресле за рабочим столом, не используя кровать — и довольно быстро заснул.

1) Десятому, ибо нумерация королей/королев здесь тоже по восьмеричной системе

Вернуться к тексту

2) 18

Вернуться к тексту

Несмотря на то, что каждый день в доме мастера Гимеона тратился на мое обучение магии — учитель подошел максимально серьезно к этому вопросу, и обучал меня самым разным вещам, связанным с красным сектором моих способностей — мой ежедневный распорядок дня не сводился к одним лишь тренировкам. Порой Гимеон посылал меня по каким-то поручениям в город: купить продуктов на местном рынке, отнести документы зверям из городской стражи, встретить очередного потенциального мага, захваченного патрульными отрядами во время дежурных разъездов в окрестностях Ландара — в общем, жизнь у меня была не такой уж и однообразной, и скучать мне было откровенно некогда. И это при том, что я жил в натуральном Средневековье, пусть даже и параллельного мира, где развлечений и возможностей для веселого времяпрепровождения было гораздо меньше, чем в современности.

Отдельного упоминания заслуживал Эйнар. Котенок, который пришел вместе со мной в город в обозе четвертого патрульного отряда, жил своей жизнью. Порой он находился рядом со мной круглые сутки, наблюдая за тем, что я делаю и засыпая рядом со мной ночью, а порой мог пропасть на несколько дней и вообще не показываться мне на глаза. Всякий раз, когда он возвращался обратно, Эйнар жестом, поднимая лапку и тыкая ей себе в пасть, показывал, что он голоден — тогда я кормил его, хотя совершенно не понимал, чем он питался во время отсутствия и почему он вообще сам не мог поесть. Хотя Ландар нельзя было назвать очень чистым городом, котенок, к моему удивлению, всегда выглядел здоровым и жизнерадостным — ни блох, ни грязи, ни проплешин, хотя половина уличных кошек, попадавшихся мне в столице, были именно такими.

Гимеон знал о существовании котенка с первого дня моего появления в доме и, к моему глубочайшему удивлению, совершенно спокойно отнесся к Эйнару. В какой-то момент мне даже показалось, что наличие Эйнара даже радовало моего учителя — однако он ни разу не комментировал его действия вслух и ни разу не пытался к нему прикоснуться, поговорить с ним или каким-то иным образом взаимодействовать.

* * *

К моему огромную удивлению, тяжелый рок, который я поначалу исключил из своего репертуара из-за опасения, что он никому не зайдет и будет сочтен ужасной музыкой, имел своих поклонников. Раз в неделю один вечер «Синего коня» полностью занимала городская стража, вкусы которой были специфическими. Обычные баллады они считали очень скучными, и однажды, задумавшись, я перепутал положение тумблера на гитаре, и вместо «акустического» звука выдал звук электрогитары. Я тогда едва не поседел от страха, ожидая самых страшных смертных кар на свою бедовую голову. И каково же было мое удивление, что стражники сразу же воспряли духом и попросили сыграть еще этой «мощной музыки, достойной настоящих самцов»! Звучащая совершенно неуместно в тех реалиях музыка крайне им зашла, и для стражников рок стал чем-то вроде «боевых маршей суровых воинов». Я старался не использовать экстремальные жанры рок музыки, чтобы не свалиться в психоделику, но например, условный KISS, AC/DC и прочие подобные группы им неплохо заходили. Конечно, я старался использовать перевод этих песен, так как оригинальные английские тексты они вряд ли бы поняли — но и это не мешало стражникам наслаждаться роком, проводя вечера в таверне Фархада.

Очень часто я проводил вечера в компании с Вейлин. Мы вместе играли и пели в таверне Фархада, и мне приносило и мне, и ей весьма скромный, но стабильный доход в несколько барра ежедневно.

Как она и обещала, Вейлин довольно быстро и весьма легко осваивала песни из моего репертуара. Благодаря своей феноменальной памяти и абсолютному музыкальному слуху для нее не составляло труда, прослушав песню всего один раз, запомнить ее так крепко, что ей не было нужды слушать ее повторно. Во многом ей помогал мой плеер — как и телефон, он нисколько не снижал заряд, и поэтому у меня появилась возможность давать Вейлин слушать мелодию заранее и даже запоминать тексты песен.

Стоило же волчице послушать несколько песен из моего плеера, выяснился парадоксальный факт. Оказывается, так называемым «языком Проклятых» (то есть государственным языком республики Кораланды) являлся… английский! Волчица прекрасно понимала тексты на этом языке — а таких песен у меня было много — и казалось, что ей доставляло нереальное наслаждение слышать английский язык, какая бы песня ей не попалась. Когда же я спросил у нее причины этого, Вейлин ответила, начав объяснение издалека:

— Ты, будучи Ростком Клевера, не особо разбираешься в истории Мира Спокойной Воды, и я расскажу тебе небольшую историю. Как ты мог заметить, Граальстан — как, впрочем и Паруссия с Меровией, магические государства, и здесь маги — такие же звери, как и те, кто не владеет внутренней силой. В Кораландах все иначе. Первоначально никаких Кораланд не существовало — были лишь Меровия, Граальстан и Паруссия, три государства с разными климатическими условиями и разными зверями. Однако весьма скоро среди жителей этих трех государств возникли звери, которые начали ненавидеть магов и считать, что обладание внутренней силой — это несправедливое преимущество, которое не должно существовать. Но так как они не знали способов уравнять магов и не-магов, они решили уйти в каменистые и пустынные земли севера и северо-востока, где никто не жил, чтобы там построить свое государство, где не будет никакой магии. Так и возникли Кораланды — место, где любой, не обладающий каналом Шен’ман, будет чувствовать себя нормально. Государство основали, фактически, вчерашние ремесленники, кузнецы и оружейники — и именно из них впоследствии появились ученые, которые постигали мир вокруг и пытались разобраться без магии, как все работает. Власти Кораланд не запрещали волшебникам приезжать и жить на своих землях — но фактически маги там надолго не задерживались, потому что местные жители, воспитанные в обстановке недоверия и даже ненависти к магам, просто заставляли их уезжать. Приверженность естествознанию была добродетелью, а владение магией считалось клеймом. И поэтому, несмотря на всю мою любовь к Кораландам и естествознанию, я была вынуждена оттуда сбежать, чтобы меня перестали третировать, унижать и смеяться над тем, что я магесса, хотя я сама была нисколько в этом не виновата. Уж лучше я буду жить в магическом государстве, чем в технократическом, но среди ненавистников волшебства. Но все вышесказанное не отменяет того, что Кораланды — моя родина, которую я люблю больше всего на свете, и родной язык моей страны для меня остается близким, любимым и родным. Я очень рада, что ты мне попался с таким огромным выбором песен. Ты же не будешь против, если я иногда буду говорить с тобой на энглише?

Мой внутренний переводчик объяснил мне, что «ЭнглИшем» официально назывался язык Ордена Просвещенных, хотя за пределами Кораланд его так практически не называли, используя пейоратив «язык Проклятых».

Я улыбнулся:

— Нет, конечно. В моем мире энглиш — один из самых распространенных языков, и мне всегда не хватало в нем языковой практики. Буду рад тебе помочь. Все для твоего комфорта, Вейлин.

Последнее предложение я произнес на английском, и услышав это, волчица рассмеялась:

— Какой у тебя милый акцент, Мирпуд. Ты звучишь прямо как житель Граальстана, который пытается говорить на энглише! Впрочем, я тебя прекрасно понимаю, продолжай.

Перейдя в дальнейшем разговоре на английский, Вейлин рассказала немного больше о своей жизни в Кораландах. Волчица весьма хорошо разбиралась в естествознании, и во время той беседы она спрашивала о технологиях и развитии в моем мире. Не всегда я мог ответить ей на английском, и иногда, объясняя какие-то особо сложные термины, я переходил на общезвериный язык. Ее не так сильно, как я думал, удивили технологии моего мира, и обыденная жизнь технологически подкованных людей, так как что-то похожее, но в более простом виде, существовало и в Кораландах. Выяснилось также, что Вейлин, будучи магом, специализировалась на стихии воды и, как это ни странно, электричестве, которое в местных реалиях являлось отдельной магической стихией.

Волчица не удивилась той музыке, что я играл для стражника — по ее словам, подобное звучание существовало у нее на родине, и называлось «грозовой музыкой». Когда же я переспросил, почему она называется «грозовой», Вейлин пояснила:

— Это очень просто. Те звуки, что ты извлекаешь из своего суара, есть звуки разрядов электричества. У нас на родине основным и практически единственным его источником является разряд молнии во время грозы, собираемый на специальных станциях. Поэтому она и называется «грозовой».

Несмотря на то, что наш разговор был очень долгим, обстоятельным, и Вейлин рассказала мне многое, мне всякий раз казалось, что волчица недоговаривала что-то очень важное. Однако воспитание и осторожность не позволили мне уточнить эту информацию, и я не стал расспрашивать Вейлин подробнее.

* * *

В одно утро, когда я уже проснулся и вышел в гостиную, где Гимеон уже сидел за столом и занимался своими рабочими делами, тот поднял голову и сказал:

— Тебе нужно будет сходить в хэдмон и купить мяса у Пера, потому что наши запасы на исходе. Купи также четыре фунта картофеля и пару кочанов капусты.

Гимеон достал из кошеля несколько монет:

— Вот тебе пять барра, этого должно хватить. Вот тебе мешок, чтобы это дотащить.

Вслед за монетами в мои лапы перекочевал мешок с двумя лямками из холстины. Я уточнил:

— Как к нему пройти, к этому Перу? И сколько мяса брать?

— Дойдешь до рынка, найдешь там мясной ряд. От городской стены пропустишь ровно семь прилавков и найдешь продавца. Он рыжая ласка, так что не пропустишь. Купишь шесть фунтов говядины. Пер знает, что я обычно беру. Картофель и капусту найдешь сам. Можешь идти.

* * *

Через несколько десятков минут я дошел до рынка. Там уже собралась огромная толпа, несмотря на раннее утреннее время, и я начал искать глазами мясной ряд. После долгих поисков я нашел его и отсчитал семь прилавков от городской стены. Стоило отметить, что, хотя раньше Гимеон посылал меня закупать что-то в хэдмоне, я все равно довольно плохо в нем ориентировался. Осознанно я помнил лишь путь до помоста Тарима Ассо, где тот продавал рабов, но работорговец стоял не на территории самого хэдмона а чуть в стороне от него. Возможно, все дело было в том, что никаких указателей на местном рынке не было, и во многом мне приходилось ориентироваться или по запаху, или по памяти прошлых посещений.

Я вклинился в поток зверей, которые пришли вместе со мной в мясной ряд. Оглядываясь по сторонам, я отметил про себя, что прилавки по виду и наполнению не сильно отличались от наших, московских рынков, куда я ходил с мамой в детстве. Единственным, чего не хватало для полного сходства, были стеклянные витрины с холодильниками.

Наконец я достиг точки назначения. Мне попался прилавок, заваленный различными частями туш животных, как разрубленных, так и целых. За ними виднелся продавец — рыжая ласка среднего с хитрыми зелеными глазами. Зверь поднял голову, увидев, как я подошел:

— Чем могу помочь?

— Вы Пер? Я от мастера Гимеона, его новый ученик.

Пер потер лапы:

— Что же, хорошо, как раз пришло свежее. Что на этот раз?

— Шесть фунтов говядины. Он сказал, что вы знаете, о чем речь.

— Верно говорит, знаю.

Пер скользнул куда-то под прилавок и достал часть туши. К сожалению, я всегда был слаб в анатомии, поэтому тогда я мог только примерно предполагать, что это было. Я скептически осмотрел тушу:

— Простите, почтенный лар, но тут явно больше шести фунтов. Этот кусок выглядит намного больше.

Продавец усмехнулся:

— Это лишь кусок мяса. Обсчитывать не собираюсь, мне не нужны проблемы с главным гарнизонным магом. Это с виду он такой ленивый и вальяжный. Но если его разозлить, то остановить невозможно, пока сам не успокоится. Сейчас отделю шесть фунтов.

Пер снял со стены солидного вида мясницкий топор, древко которого было покрыто въевшимися пятнами крови, и начал деловито обрубать тушу, собирая необходимые шесть фунтов. В итоге получился кусок, который вполне тянул на нужный вес. Ласка сняла с пояса безмен и взяла гирьку с прилавка:

— Эта гирька как раз на шесть фунтов. Маркировка на месте.

Если только он не подделал цифру, то на гирьке действительно виднелась надпись «шесть фунтов». Пер зацепил отрубленный кусок мяса одним из крючков безмена и повесил гирьку на другой.

— Готово. Два барра и триосем один⁽¹⁾ тоси.

За прошедшее в доме мастера Гимеона время я так не и научился оперировать с восьмеричной системой, и я замялся, передавая ласке три барра из числа денег, отданных учителем:

— Почтенный лар, я приношу извинения, но… — я показал Перу свою ладонь с пятью пальцами. — Я Росток Клевера, и пока не научился считать по вашей восьмеричной системе. Я не знаю, сколько сдачи вы мне должны выдать, поэтому я рассчитываю на вашу честность.

Пер усмехнулся:

— Росток Клевера? Давно их не видел. И по какой же системе вы считаете в своем мире?

— По десятичной.

Пер не понял меня:

— А это как?

Поначалу казавшийся совершенно глупым вопрос при ближайшем рассмотрении оказался совершенно логичным — ведь если в Мире Спокойной Воды не существовало слова «десять», то и местный житель был бы не в состоянии понять, что такое «десять». Мне пришлось объяснять, используя свои минимальные познания в местной счетной системе:

— Это… это… дваносем? Кажется, это столько? Вот сколько пальцев вы видите на моих ладонях — вот столько в нашем мире «десять». На два больше, чем восемь.

На морде Пера появилось облегчение:

— Ну вот, куда понятнее! Тяжело вам, наверное, считать в вашем мире? Восьмерками-то гораздо удобнее, почтенный лар!

Не дожидаясь моего ответа, Пер начал методично перекидывать монетки со стола себе в ладонь, отчего те издавали певучий звон металла при соударении друг с другом:

— Хорошо, при сдаче с одного бара я должен вам четыросем семь⁽²⁾ тоси, так как осмо⁽³⁾ тоси минус триносем один — это четыросем семь.

Надеясь, что Пер был порядочным зверем, я взял переданную им сумму и спросил его:

— Как мне к вам обращаться?

— Лар Тавердин.

— Мирпуд. Так вот, мне еще надо купить четыре фунта картофеля и пару кочанов капусты. Я новичок в Ландаре и не знаю этого хэдмона. Куда мне идти?

Пер задумчиво потер морду и посмотрел словно сквозь меня куда-то вдаль:

— Пропустите пару рядов в сторону рабовладельческого помоста и увидите овощной ряд. Пройдите по нему около двух осем⁽⁴⁾ ярдов и увидите красный прилавок. Там будет стоять продавец, бурый медведь. Его зовут Игмар. Скажите ему, что от меня — получите скидку.

Я кивнул ласке:

— Большое спасибо, лар Тавердин!

* * *

Овощной ряд я нашел быстро. Оставалось найти Игмара. Так как указания Тавердина по поводу расстояния для меня были слишком сложными, я начал искать красный прилавок и медведя. И действительно, пройдя немного вдоль по ряду, я нашел красный, как мне и говорил продавец мяса, и бурого медведя, поедавшего неизвестный мне фрукт. Я скромно кашлянул:

— Лар Игмар?

Медведь оторвался от еды и осмотрел меня с лап до головы:

— Допустим.

— Я от Пера.

Взгляд Игмара заметно повеселел:

— Так это меняет дело, молодой волк. Что вас привело сюда?

— А привели меня сюда четыре фунта картофеля и два кочана капусты.

— Это мы мигом! Можете сами выбирать картофель, какой хотите!

Я набрал картошки — она у него было достаточно хорошая, и отдал Игмару. Тот ссыпал ее в свой мешок и завесил все на безмене. Если Пер перевесил, то Игмар, наоборот, недовесил. Набросав пару картошин, медведь набрал нужный вес, после чего пересыпал весь картофель в мой мешок, откуда я предварительно вытащил кусок мяса. Оглядев прилавок, заваленный лотками с разными овощами, Игмар протянул лапы и вытащил пару кочанов:

— И капуста, да? Вот такие кочаны пойдут?

* * *

Дальше произошло что-то странное. Все действия вокруг меня замедлились: покупатели двигались так, словно попали в какой-то вязкий кисель. Я, тем не менее, не потерял своей обычной скорости. Подняв взгляд на Игмара, который застыл на месте, с улыбкой держа кочаны на весу, я увидел, как из его пасти выползают слова (да-да, именно текст, словно это был пузырь с репликой в комиксе): «Он что-то подозревает. Неужели гниль почувствовал?».

Через пару секунд наваждение исчезло. Медведь продолжал смотреть на меня с улыбкой. Будучи все еще в ужасе от того, что я видел, я, тем не менее, впервые за долгое время решил «козырнуть» своим статусом:

— Лар Игмар, вы знаете, кто я?

Продавец оглядел мой плащ:

— Ученик мага?

— Верно. Но почему вы тогда меня дурачите и подсовываете гнилые кочаны? Или мне специально их разрезать? Поймите, я-то вам ничего плохого не сделаю, но мой учитель будет очень сильно недоволен тем, что я принес плохой товар из хэдмона. Как думаете, мне стоит сообщать ему, что вы пытались обмануть меня?

Игмар замахал лапами:

— Нет-нет, что вы, сейчас дам хорошие!

Медведь поспешно убрал кочаны под прилавок и дал мне самые обычные. На этот раз магия не сработала, из чего я сделал вывод. что Игмар больше не пытался меня обмануть. Я продолжил разыгрывать из себя всезнающего и решил немного «надавить» на продавца, пока тот был под впечатлением:

— Мне очень жаль, лар Игмар, но теперь буду вынужден требовать от вас срезать половину цены за такое недоразумение. А ведь вас посоветовал сам лар Тавердин!

Медведь опустил голову, перейдя на очень уважительный тон:

— Я не знаю, чей вы ученик, почтенный лар, но я не хочу связываться с вашим учителем. Семьосем два⁽⁵⁾ тоси — как раз половина цены всего, что вы у меня купили.

* * *

Моя миссия была выполнена, и я мог идти обратно к мастеру Гимеону. Только тогда до меня дошло, что я так и не позавтракал. Как только я подумал о еде, желудок начал бунтовать, требуя его накормить как можно скорее. Постоянно успокаивая его, я дошел, наконец, до дома и бросил мешок прямо у дверей. Внутри меня встретил бесстрастный взгляд Гимеона:

— Все прошло успешно, Мирпуд?

Я потер гриву, думая, как ему сообщить о случае возле прилавка Игмара, будучи все еще под впечатлением от произошедшего:

— Да, я купил все, что вы просили, учитель, но со мной… со мной случилось нечто очень странное, когда я покупал овощи. Продавец попытался подсунуть мне гнилые кочаны, и когда он мне показал их, все вокруг как будто бы остановилось — все двигались так, словно попали в вязкую патоку, а мысли продавца выплыли из его пасти в виде реальных слов. Что со мной произошло, мастер? Вы что-нибудь знаете об этом?

Гимеон в тот момент выглядел очень озадаченным, чего я не видел очень давно — его морда вытянулась, а глаза, не мигая, смотрели на меня с огромным интересом:

— Ого, это очень необычный опыт. Кажется, я слышал о похожих симптомах у мага, но они — чрезвычайная редкость. Похоже, Мирпуд, ты куда более интересный персонаж, чем я думал. Мне нужно будет изучить некоторые свитки, в которых говорится о похожих случаях.

Задумавшись, Гимеон добавил:

— Подозреваю, что твой дар чаще всего работает сам по себе, без твоего непосредственного желания или участия. Скорее всего, это случайность, так как ты раньше с этим не сталкивался.

Сев обратно за стол, учитель поднял глаза:

— И да, я забыл тебе сказать. Завтра мне предстоит быть судьей на королевском рыцарском турнире на центральной арене Ландара, и ты пойдешь со мной как мой ученик. Просто будешь сидеть рядом, смотреть и возможно чему-то учиться.

— Королевский турнир? А что вы там будете делать?

— Следить за тем, чтобы ни один из участников не применял магию против оппонента. Ну и просто сижу на всякий случай — вдруг моя помощь пригодится? Неплохое развлечение, стоит признать.

— А кто участвует в турнире?

— В основном приезжают знатные рыцари с Граальстана, Меровии и Паруссии, и иногда даже из Кораланд. Участвовать может любой. Все что требуется — иметь лошадь, вооружение и доспехи. Так как это состязание клинков, а не магии, ее использование строжайше запрещено, и вот как раз это я и буду проверять. Если я узнаю, что кто-то колдует, он мгновенно будет дисквалифицирован и опозорен как бесчестный трус, отказавшийся сражаться достойно.

* * *

Гимеон в очередной раз закурил свою любимую трубку с зеленым дымом, без которой он не проводил ни одного дня, что я был у него в учениках, и я не удержался от вопроса:

— Учитель, а что у вас в трубке? Оно совершенно не пахнет как табак или что-то подобное.

Гимеон, куривший до этого почти весь день, с некоторой задумчивостью посмотрел на трубку, словно видел ее в первый раз:

— Это камтара. Ее часто используют курильщики, чтобы очистить легкие от скопившейся смолы после многолетнего употребления табака. Я курил почти двосемь четыре⁽⁶⁾ года, если не больше, поэтому чищу свои легкие.

— Учитель, но разве не опасно вдыхать дым от горящих растений? Там же много опасного — угарный газ и все такое.

Гимеон уважительно посмотрел на меня:

— А ты умен, ученик. Не каждый знает о газах и их названиях. Нет, камтара в этом плане уникальное растение. Она не вредна при вдыхании, но в умеренных количествах. Она не дает обычный дым, но в ней содержатся эфирные масла, которые при неправильном употреблении могут сильно повредить слизистые. Поэтому к курению камтары надо привыкать, как и к обычному курению.

— А я могу… попробовать ее?

Гимеон пожал плечами:

— Попробуй. Сразу говорю — ни в коем случае не делай глубокий сильный вдох! Без подготовки это очень опасно!

Гимеон передал мне тлеющую трубку. Я задумчиво посмотрел на нее и затянулся, стараясь не делать очень глубокий вдох. В первую секунду я не почувствовал ничего. А потом пошел мятный запах, который, казалось, наполнял все легкие и очень сильно охлаждал дыхание, делая его морозным. От неожиданности я закашлялся. Гимеон тут же отобрал у меня трубку:

— А я тебя предупреждал сильно не вдыхать.

Хорошо прокашлявшись, я взял чехол с гитарой за горловину:

— В таком случае, я могу идти в «Синего коня», учитель?

Гимеон махнул лапой:

— Иди.

* * *

Я был уверен, что сюрпризы для меня в тот день закончились. Как же я ошибался…

В тот вечер Вейлин не было — она предупреждала, что в четвертый день недели она должна была участвовать в какой-то групповой молитве, куда созывались почти все монахи из Цитадели, штаб-квартиры Священного Ордена в Ландаре, и в тот вечер я играл один, что впрочем меня не сильно расстроило.

Для первого номера за вечер я выбрал одну голландскую балладу про кузнеца, который решил жениться на самой красивой женщине, о чем впоследствии пожалел. Я уже обращал внимание на то, что базовые ценности и шутки, понятные любому представителю индоевропейской расы, местным жителям тоже были понятны: здесь понимали истории про любовь, сварливых жен, неверных мужей, запреты со стороны супруги посидеть с друзьями — в общем, разумные звери Мира Спокойной Воды в этот отношении ничем не отличались от жителей нашего мира.

В оригинале эта баллада исполнялась женским трио, и я вечерами тратил немало времени на тренировки в доме Гимеона, учась играть, игнорируя все остальные инструменты, что звучали в ансамбле с моей гитарой. Приготовившись петь вместо женского трио, я перехватил гитару поудобнее, дождался, пока зрители сосредоточатся на мне.

Дальше произошло немыслимое. Как только я начал играть вступительную мелодию, предварявшая саму песню, моя левая ладонь, лежащая на грифе, засветилась нежно-голубым цветом, таким же, как тогда по дороге в Ландар с четвертым патрульным отрядом, и глазам завороженных зрителей предстала невероятно красивая картина — хотя я сам был впечатлен не меньше зрителей. Рядом со мной прямо из воздуха начали появляться три самочки, которые выглядели как одноцветные голограммы голубого цвета. С каждой секундой они становились все более законченными и оформленными, и в итоге, когда трансформация была завершена, моими «компаньонами» на сцене стали волчица, лиса и тигрица. Зрачков у них не было — лишь обведенные контуром пустые глазницы. Они не стали стоять бездеятельно и… «запели»? Я четко слышал, как эти голограммы начали в унисон петь самыми настоящими живыми голосами, исполняя вступительную совместную партию без слов, где требовалось лишь выть в один голос.

Представление не осталось незамеченным. Все посетители таверны побросали свою еду и уставились на голубые голограммы самочек, пока те продолжали подвывать и даже немного пританцовывать на месте — хотя я не отдавал им никаких команд и не заставлял, чтобы он что-либо делали.

Голоса у них были весьма похожи на те, которые я представлял в своей голове, думая об оригинальной песне, но у них, как впрочем и у любого исполнителя в этом мире, проскакивали в голосе воющие нотки диких зверей. Мне стоило огромных трудов не остановить игру, а приспособиться к своим неожиданным компаньоншам:

Расскажу историю я вам

Кузнеца по имени Лать.

Что кузню покинул свою

И уехал он пару искать.

Знал бы он, что случится

Не позволил бы молоту он опуститься.

И покинув родные края

Он поехал в Меровию пару искать

И нашел, что прекрасней на свете

Самочку доблестный Лать.

Знал бы он, что случится

Не позволил бы молоту он опуститься.

Она была прекрасна, спору нет

Но то была змеюка

Замолкнуть вечно не могла

Вела себя как злюка.

Зрители, привыкшие к внешнему виду моих «солисток», постепенно отвлеклись от их непривычности и переключились на то, что они пели — и песня нашла живой отклик среди слушателей. Они усмехались, слыша очередную песню про древний, как мир, случай — сварливая жена, которая вечно была недовольна и все запрещала все своему мужу, из чего я в очередной раз сделал вывод, что культурный код жителей Мира Спокойной Воды был не так уж и далек от нашего, человеческого.

* * *

Оставшиеся песни, которые я играл в тот вечер в таверне, предполагали лишь мое соло, и поэтому более у меня призрачные певицы не появлялись. Получив свою скромную плату от посетителей, впечатленных моим выступлением, я вернулся к Гимеону, будучи сильно встревоженным, несмотря на прекрасный вечер:

— Учитель, я создал во время выступления призрачных певиц, и моя левая ладонь светилась голубым. Сегодня днем я останавливал время. Мастер, может вы наконец объясните, что я такое?

1) 25

Вернуться к тексту

2) 39

Вернуться к тексту

3) 64

Вернуться к тексту

4) 128

Вернуться к тексту

5) 58

Вернуться к тексту

6) 20

Вернуться к тексту

Примечания:

Эта часть писалась очень долго, и за это время мной и соавтором многие элементы истории, логики и морали мира были изменены. Это может вызвать изменения и в прошлых частях, так что вполне возможно, что некоторые ваши представления о Мире Спокойной Воды УЖЕ не соответствуют фактическому положению вещей. Рекомендую перед этим перечитать все предыдущие главы

Уже внутри дома, дождавшись, пока я сяду в кресло и сфокусируюсь на нем, варан сел напротив меня, обильно затянувшись камтаровой трубкой, что он постоянно делал для успокоения или перед серьезными разговорами:

— Понимаю, у тебя очень много вопросов, на которые ты жаждешь получишь как можно более подробные ответы и как можно быстрее.

Замолчав на некоторое время, варан посмотрел на меня сквозь клубы зеленого дыма, заставлявших черты его морды тонуть в неверных очертаниях поднимающихся вверх зеленых воздушных волн:

— Тебе доводилось когда-нибудь слышать о таком понятии, как «Серое Равновесие»?

Я отрицательно покачал головой, и учитель, снова затянувшись камтарой, начал неторопливый рассказ, который, как мне тогда казалось, вообще не имел отношения к моему вопросу:

— Как ты знаешь, в вашем мире, Мирпуд, добро считается высшей добродетелью, а зло всячески принижается и выставляется как нечто, что должно быть уничтожено, не так ли? — я кивнул, соглашаясь с ним. — Можно сказать, что в Мире Спокойной Воды все точно так же, как и у вас. Но дело в том, что так было далеко не всегда.

Гимеон отличался привычкой ходить взад-вперед, если ему приходилось что-то рассказывать. Не исключением стал и тот раз — встав из кресла, но не выпуская трубку из лап, варан, уподобившись рассказчику, начал ходить взад и вперед, создавая завихрения в зеленых клубах камтары, висевших вокруг него в воздухе, рассказывая спокойным, но четким голосом:

— То, что я сейчас рассказываю — во многом легенды, передающиеся из поколения в поколение, и мало кто может с уверенностью утверждать, что все было именно так, ведь с того времени прошло более одиносьми тосем⁽¹⁾ лет. Когда Первичные оказались в Мире Спокойной Воды, они заключили что-то вроде договора с Разумом Природы. Одним из пунктов этого договора был запрет на исповедование той религии, с которой Первичные пришли в этот мир из их родного. Однако мудрость Разума Природы простерлась дальше — и он разрешил первым зверям создать… ну что-то вроде новой религии, которая была впоследствии названа Серым Равновесием. Так как до появления Первичных добра и зла в Мире Спокойной Воды не существовало, то принесенные новичками понятия требовали того, чтобы их баланс соблюдался, иначе с миром могли произойти непоправимые последствия.

Гимеон на секунду потонул в зеленом мареве выкуриваемой камтары и снова возникнул из нее, заставив дым заволноваться в воздухе:

— Мне доводилось общаться с некоторыми Ростками Клевера, наподобие тебя, в прошлом. И я, в том числе, расспрашивал их о том, во что верят в вашем мире. Из раза в раз мне говорили, что они верят в Бога, какого-то… — Гимеон заглянул в один из свитков, лежащих на столе. — Иисуса Христа, его сына, который пришел спасти мир ценой своей жизни. Они пытались уверить меня в том, что и один, и второй — реальные сущности, сомневаться в истинности которых могут лишь глупцы и слепцы. Однако я не чувствовал правды в их словах — они повторяли лишь то, во что хотели верить или чему их научили.

Задумавшись на несколько секунд, Гимеон прикрыл глаза полупрозрачными веками, и снова продолжил говорить, открыв глаза:

— Так вот, в отличие от вашего мира, у нас и Арханис, и Легизмунд — совершенно реальные персонажи, которые существуют на самом деле, и их можно увидеть и даже поговорить при должном везении. Каждый из них — это некий концепт, который возник как сумма представлений жителей Мира Спокойной Воды о том, что такое добро, а что такое — зло. В какой-то степени это было следствием той работы, что проделал Разум Природы, создавая Первичных. Веками звери Мира Спокойной Воды верили в существование и Арханиса, и Легизмунда. Им присваивались не только очевидные атрибуты, присущие добру и злу. Многие понятия, вещи, явления и события тоже ассоциировались с тем или иным «божеством». К примеру, с Арханисом связывались не только доброта, сострадание, милосердие, забота о других и другие очевидно положительные качества, но и, например, спокойствие, умиротворенность, рассудительность — в общем все, что предполагало неторопливое и поступательное развитие, без риска и опасности. Легизмунду приписывалось не только зло, как таковое, но некоторые очевидно положительные понятия, такие как твердость, мужество, храбрость, бесстрашие и смелость — в общем все, что предполагало деятельное и активное участие, требующее немалой решительности и даже беззаветной готовности жертвовать ради своих близких. Для воинов перед важной битвой было в порядке вещей обратиться за помощью к Легизмунду и попросить его дать им твердость, храбрость и уверенность в битве. Никто при этом не говорил, что они поклоняются злу — они просили помощи у того, кто дал бы им соответствующих «качеств», позволявших с честью сражаться. Для тех, кто исповедовал архианство — а именно так решили назвать данную «религию» — было очевидно, что если верить и почитать только одну сторону бытия, при этом принижая другую, то случиться может что угодно. Например, будучи чистым сторонником добра, можно превратиться в боязливого нерешительного труса, который совершенно не заботится о себе и помогает другим в ущерб своему существованию. А можно было следовать только «темному» пути и превратиться в храброго, бесстрашного, смелого зверя, который не способен любить, сострадать и заботиться о других. Лишь совмещая качества обоих сторон, можно было существовать гармонично.

Я слушал рассказ Гимеона, затаив дыхание. С такой серой моралью я не сталкивался никогда в своей жизни. А спокойный голос наставника продолжал плыть прямо в мое сознание:

— Однако с течение веков или даже тосмолетий эта система в Граальстане начала давать трещину. В мире начало появляться все больше Ростков Клевера, которые приносили из своего родного мира восприятие добра и зла, присущее именно им, а не жителям Мира Спокойной Воды. Это не могло не повлиять на восприятие добра и зла — а точнее Арханиса и Легизмунда — среди зверей. Постепенно, год за годом устойчивый фундамент Серого Равновесия начал подтачиваться. Со стороны этого не было заметно, но это не означало, что прежние взгляды были в безопасности. В нашем мире используется летоисчисление от основания Священного Ордена — организации, изначальной целью которое было поддержание Серого Равновесия и недопущения перекоса в сторону добра или зла. Сейчас идет 11165 год от его основания. За эти тосмолетия разное случалось в мире — и не моя цель сейчас давать тебе курс истории Мира Спокойной Воды в полном объеме. Тебе важны лишь события, которые случились в 7747 году от основания Ордена, когда очередным Верховным Иерархом Священного Ордена стал монах по имени Ягмур. Сегодня его имя известно как имя последнего Иерарха, который выступал за Серое Равновесие. Увы, он пришел ко власти в очень неудачное время. Тосмолетия противоречий и споров привели к тому, что ему приходилось не только управлять работой Священного Ордена, но и пытаться каким-то образом спасти от разрушения саму систему Серого Равновесия, трещавшую по всем швам. Несмотря на всего его попытки исправить ситуацию, он был бессилен. Привнесенные когда-то давным-давно взгляды на то, что лишь добро и Арханис достойны уважения и поклонения, слишком глубоко проникли в умы даже высших руководителей Ордена.

Я осторожно прервал рассказ варана, пытаясь скромно обратить его внимание на себя:

— Учитель, ваш рассказ очень интересен, но я пока не понимаю, как это все связано с моими способностями и вообще моей персоной.

Ответом мне был немигающий взгляд Гимеона, который, казалось, проигнорировал мой вопрос и продолжил говорить. Поняв, что пока я не добьюсь нужного ответа, я был вынужден слушать краткое введение в историю Священного Ордена из глубины веков:

— Особенно ярым сторонником того, что лишь добро достойно поклонения, уважения и даже раболепия, стал еще один монах, которого звали Ривелино. Обладая невероятной способностью убеждать остальных в своей правоте, Ривелино открыто выступил против Ягмура, собирая все больше и больше сторонников. Каждый день на проповедях в Цитадели Ордена в Ландаре и в церквях архианства Ривелино и его адепты повторяли — «Никто не является добродетелью, кроме добра. Добро нужно уважать, ему нужно поклоняться, ему нужно следовать». И его слова падали плодородным семенем в благодатную почву среди умов паствы. Ведь всех же учили с детства, что добро — это хорошо, не так ли? И за всеми этими разговорами стали забывать, что зло — это не только что-то плохое, но и какие-то положительные качества, которые когда-то ассоциировались с тем же Легизмундом, будь то храбрость, твердость или отвага. Много раз повторенная вслух мысль рано или поздно ощущается правдой. С каждым месяцем позиции Ягмура, который силился доказать, что Серое Равновесие намного важнее, чем почитание только добра, только ухудшались, пока не наступило то, к чему все шло — Ягмур с подачи Ривелино был объявлен еретиком, его учение — запретным, а любая попытка объявить зло достойным уважения считалась тяжким преступлением. Так в итоге и получилось, что архианство, задуманное изначально как вера в Серое Равновесие, превратилась в веру, сильно перекошенную лишь в одну сторону.

— Вскоре после этого Ягмур куда-то пропал. Его усиленно искали и даже пытали его ученика, пророка Дарсара, чтобы тот выдал, куда исчез его наставник. Тот умер под пытками, но так и не выдал, где находился Ягмур. Его следов так и не нашли, и его признали без вести пропавшим. Известно, что незадолго до своей смерти Дарсар оставил пророчество, названное его именем. Многие после этого веками перепроверяли пророчество Дарсара и признавали его верным, из чего сделали очень простой вывод — однажды, спустя много лет, Ягмур или же некто, кто будет с ним связан, вернется в Мир Спокойной Воды, чтобы восстановить и доброе имя пропавшего Иерарха, и прежнее Серое Равновесие. Знать его будут как Судью, и именно он решит, что именно нужно сделать для восстановления Серого Равновесия. Очевидно, что официальное архианство отрицает возможность появления Судьи и вообще возрождения Серого Равновесия, так как, по их мнению, зло не имеет права почитаться столь же сильно, как и добро. Тем не менее, с момента исчезновения Ягмура в Мире Спокойной Воды появлялись осьмы и даже осмы зверей, называвших себя Судьями. Были ли они настоящими или же самозванцами, взявшими себя звонкое имя ради славы, доподлинно неизвестно. Одно можно сказать точно — даже если среди них и были истинные Судьи, ни один из не добился того, что написано в пророчестве Дарсара.

— Учитель, но если вы говорите, что нарушение Серого Равновесия чревато самыми неприятными последствиями — почему же я попал в мир, который не выглядит… неправильным?

— Все очень просто. Не все приняли взгляды Иерарха Ривелино и стали почитать только добро. Иерархи в Меровии и Паруссии, издавна наблюдавшие за тем, как развивается вера в Граальстане, прекрасно видели, какие распри вызывают споры по поводу добра и зла, и они приложили максимум усилий, чтобы взгляды Ривелино остались в пределах Граальстана и не совращали умы паствы в других государствах. Именно благодаря тому, что Серое Равновесие еще сохранено в других странах, мир не рухнул.

— А этот Судья, про которого вы рассказывали. Что о нем говорят еще?

— О, многое и разное. Толкований пророчества существует несколько сотен, и в некоторых даже описывается, как он будет выглядеть и как его можно будет узнать. Кто-то говорит, что он будет Ростком Клевера, кто-то говорит, что он будет любить черный цвет, а кто-то говорит, что его обязательным спутником будет черный котенок без единого пятнышка.

Я боязливо бросил взгляд на Эйнара, который безмятежно спал в углу на заботливо расстеленной тряпке и вообще не принимал участия в разговоре:

— Так это что же выходит, я могу быть Судьей?

Гимеон лишь усмехнулся, как он обычно делал, если слышал что-то забавное или не очень умное:

— Можешь. А можешь и не быть. И я могу как быть, так и не быть Судьей. Любой может. Все эти толкования — полная муть, и порой лишь очень одаренный пророк может правильно их расшифровать и понять.

— Так что же, выходит, мои необычные способности… могут вообще ничего не значить? — я был поражен.

— Именно. Твои способности необычны: и твоя игра на суаре, когда ты создавал образы призрачных самочек, и твоя способность остановить время на рынке, чтобы распознать продажу некачественного товара. Но они и близко не гарантия, что ты вообще представляешь какую-то особую ценность.

— Тогда я не понимаю, зачем вы вообще мне рассказали о существовании Серого Равновесия, если это запретное учение. Разве вы не должны учить меня, что правильно, а что нет?

— Мирпуд, знание о том, что такое Серое Равновесие, не является запретным. Я имею право рассказать тебе об этом, а ты — знать. Опять же, я не твой родитель, и я не могу воспитывать тебя. В моих силах рассказать тебе, как правильно выставить свои лапы, чтобы ты запустил огненный шар, а не сжег дом дотла. Но во всем остальном я не должен и в общем-то не обязан учить тебя, что правильно, а что нет. Я даю тебе информацию — а ты сам решаешь, что с ней делать. Захочешь ли ты следовать ей или нет — это твое дело. Моя задача — следить за тем, чтобы ты научился быть магом, а не проводить с тобой уроки воспитания и поведения в зверином обществе.

Гимеон, закончив говорить, сел за стол, заваленный свитками и показал пальцем в сторону спальни, даже не оборачиваясь назад:

— Режим дня никто не отменял. Время спать. Будет время — может, расскажу и больше.

— Но учитель, я же…

Гимеон поднял немигающий взгляд на меня:

— Я сказал, что сейчас время спать. Больше я не хочу слышать от тебя никаких вопросов до завтрашнего дня. Будь так добр, зайди в спальню и закрой за собой дверь — я и так рассказал тебе очень много. Завтра нам рано вставать на рыцарский турнир — тебе лучше выспаться.

Поняв, что спорить с учителем бесполезно, я лишь молча кивнул и побрел в сторону спальни. Когда же дверь за моей спиной закрылась, и я лег на постель, я устремил взгляд на бревенчатый потолок, пытаясь осознать то, что услышал от учителя. У меня складывалось явное ощущение, что Гимеон всеми силами намекал на то, что именно я являюсь Судьей. Но два момента смущали меня. Во-первых, Гимеон в своем духе отшутился, что Судьей может быть кто угодно, хотя многие признаки из его рассказа прямо указывали на меня. Во-вторых, если бы я действительно был Судьей, то Гимеон обязан был сообщить своему руководству о том, кто именно является его учеником, и меня бы давно уже отправили на допрос. Подкрепляло мою уверенность и то старое письмо за подписью Иерарха Бойдула, в котором было прямо написано, что о персонажах, подобных мне, Орден должен был быть извещен как можно скорее. Однако же я по-прежнему продолжал жить у Гимеона, тренироваться и выполнять его поручения. Из этого могло быть только два вывода. Либо я не обладал никакими особенными свойствами и вообще не был Судьей… либо же Гимеон вел какую-то двойную игру, о которой я до сих пор не подозревал.

Понимая, что большего я пока придумать не смогу, я перевернулся набок мордой к стене и довольно быстро, несмотря на тяжелые мысли, заснул.

* * *

Несмотря на довольно сложный разговор вечером, спал я без кошмаров, и когда утром Гимеон разбудил меня, я не чувствовал, что мне хочется поспать «еще пять минуточек». Варан своим внешним видом никак не выдавал того, что между нами вчера вечером была хотя бы какая-то беседа на очень серьезные темы. В тот момент мой наставник ничем не отличался от себя-обычного:

— Мирпуд, вставай и одевайся. Нас ждет завтрак, короткий инструктаж, а после за нами должна приехать карета, которая доставит нас на турнир. Рекомендую не задерживаться.

Карета? За все те месяцы, что я к тому моменту в учениках у мастера Гимеона, я ни разу не видел, чтобы за мной или же за учителем приезжал транспорт. Несмотря на свои финансовые возможности, Гимеон не владел лошадью и предпочитал пешие прогулки, даже если было необходимо идти на доклад к своему руководству или же к высоким зверям из королевского дворца. Вероятно, в этот раз мы ехали на какое-то крайне серьезное мероприятие, раз за нами прислали целый экспорт.

Пока мы обедали тем, что нам приготовил фамилиар наставника, тот коротко давал указания, не переставая при этом есть:

— На самом турнире лично у тебя каких-либо обязанностей не будет, кроме необходимости не отсвечивать и не влезать не в свои дела. У нас с тобой будет отдельная ложа, откуда будет великолепный вид на ристалище и на участвующих воинов. Не приставай ко мне во время турнира, не задавай вопросов и не пытайся меня каким-то образом отвлечь от происходящего на поле, если только не случится что-то невероятно важное. Любой вопрос постороннего, обращенный к тебе, игнорируй и показывай вопрошающему жестом на меня — я отвечу за тебя. Помни — я взял тебя не для развлечения, а для того, чтобы показать, какой может быть работа гарнизонного мага. Если мне что-то потребуется рассказать или показать тебе, я сам это сделаю. Если по твоей вине на турнире произойдет нечто, что я был обязан предотвратить, обнаружить или пресечь, но не смог из-за твоего вмешательства — у тебя будут большие проблемы.

Мне оставалось лишь кивнуть, соглашаясь со сказанным, и когда мы закончили завтрак и вышли из дома, ярко-красная карета с двойкой запряженных гнедых лошадей, занавесками и молчаливым кучером уже ждала нас возле дома. Кучер был в одиночестве, без помощника, поэтому Гимеон сам открыл дверь, залез внутрь и жестом пригласил меня следовать за ним. Усевшись внутри на простую деревянную скамью, я осторожно закрыл дверь за собой, чтобы случайно ей не хлопнуть, и карета после паузы и короткого звука хлыста поехала вперед, покачиваясь на камнях мостовой.

Довольно быстро меня начало мутить из-за постоянной качки, и я был вынужден немного приоткрыть занавеску, чтобы у меня была возможность видеть проплывающую за окном улицу — и таким образом сбить тошноту.

* * *

Через некоторое время карета наконец-то остановилась и я, нащупав ручку двери, с огромным удовольствием оказался на улице. Тошнота, которая меня донимала почти всю поездку, наконец-то начала отступать, и мое настроение резко начало улучшаться. Гимеон, вышедший из кареты следом за мной, заметил:

— Не знал, Мирпуд, что ты так плохо переносишь поездку в карете.

Раздался повторный свист хлыста, и карета сразу же уехала, вскоре исчезнув за поворотом улицы, на которой мы остановились. Оглянувшись назад, я понял, что мы находились на довольно большой по меркам города площади идеально круглой формы. Прямо в центре нее виднелась большая арена, внешний вид которой довольно сильно напоминал римский Колизей, только не такой разрушенный и обветшалый, как его земной собрат. Вокруг собралась целая толпа зверей, пытавшихся попасть внутрь, и даже со своего места я видел, как городские стражники у входа, вызванные для охраны правопорядка и выстроившие ограничительные цепи, с трудом сдерживали натиск желающих попасть внутрь.

Гимеон знал короткий путь к нужной трибуне. Он вывел меня из толпы и повел вокруг стадиона. Скоро мы вышли к какой-то двери прямо в стене, возле которой скучал одинокий стражник. Увидев мага, он мгновенно встал по стойке «смирно». Варан махнул когтистой лапой, и стражник немного расслабился. Мы вошли внутрь, и я успел увидеть, что после моего входа солдат покинул пост, как будто стоял здесь исключительно ради нас. Пройдя по нескольким коридорам и лестницам, мы зашли на трибуну, где для нас стояло два кресла: повыше и пониже. Гимеон сел на высокое, и мне ничего не оставалось, как сесть на меньшее. Оно было настолько низким, что когда я на него сел, мои колени доставали мне до груди.

С нашей трибуны, располагавшейся примерно в пяти метрах над землей, вся арена открывалась как на ладони. Она представляла собой ристалище, разделенное посередине барьером, как для проведения конных съездов. Было видно, что трибуны постепенно заполнялись зрителями. Я повернул голову вправо, смотря на варана:

— Мастер, вы знаете что-либо об участниках?

— Вчера я решил ознакомиться с ними, чтобы заранее знать, чего ожидать. И всего десять⁽²⁾. Лар Парфат из Граальстана, лар Гардариссо из Меровии, лар Манджук из Паруссии, лар Стамер из Граальстана, сержант Гролл из триосем четвертого⁽³⁾ патрульного отряда, террант Шартран из ландарского гарнизона, лар Тимиш из Кораланд и один сержант из четвертого патрульного отряда, который отказался называть свое имя.

— Молчаливый?

— Я не знаю, как его зовут.

— Вы сказали, что кто-то приехал из Кораланд?

— Да, иногда оттуда приезжают рыцари, но это происходит не так часто.

Я перевел взгляд обратно на арену. На ней появился зверь, несущий в лапах что-то типа мегафона, по виду глашатай, в цветастом красно-желто-синем камзоле, носивший шляпу со сквозными дырами под торчащие мохнатые рыжие уши:

— Лары и ларессы! Мы рады видеть вас на ежегодном рыцарском турнире на кубок нашего доблестного короля Авара Восьмого! Сегодня мы собрали лучших из лучших, чтобы потешить ваш взор и выявить самого умелого рыцаря! В первую очередь, поприветствуем Его Величество и Ее Величество — короля Граальстана Авара Восьмого и его прекрасную супругу Ионессу!

Шум трибун стал еще громче, и Гимеон сразу же встал со своего кресла и склонил голову, шепнув мне:

— Короля полагается приветствовать стоя и с опущенной головой.

Вся арена в едином порыве мгновенно поднялась с места, и я последовал совету учителя, тоже склонив голову, но попутно ища взглядом, где бы мог находиться король. Проследив за направлением взглядов зрителей, я обратил внимание на большую трибуну по правую сторону от нас, где в большом красном кресле с очень высокой спинкой сидел седовласый лис с очень пышными усами в богатом блестящем красном камзоле, приветливо улыбавшийся зрителям и поднявший в приветствии лапу. По правую сторону от него стояло еще одно кресло с меньшей спинкой, где сидела в похожей одежде миловидная лисица с пышнейшей гривой, завитой в несколько десяток кос, формирующих у нее на голове очень сложную многоуровневую прическу — вероятно, как раз королеса Ионесса.

Долго зрители не стояли — король подал какой-то знак, и вся арена в мгновение села обратно, а глашатай продолжал вещать с еще большим жаром:

— Пусть каждому давали программку, но некоторым не будет зазорно признаться, что они не умеют читать, поэтому я объявлю каждого участника!

Глашатай развернул свиток и начал зачитывать:

— Наш всеобщий любимец, известнейший рыцарь в нашем доблестном королевстве, лар Парфат!

На арену вышел леопард, облаченный в сияющие доспехи и несущий шлем подмышкой. Свободной лапой он вел под уздцы гнедого коня. Первым делом он низко поклонился в сторону короля и королевы, и лишь после этого обвел взглядом трибуны с поднятой лапой. Те в ответ взорвались одобрительными криками. Парфат выпустил повод и вскинул вторую лапу, продолжая приветствовать зрителей. Это завело толпу еще больше, и арена наполнилась невообразимым гулом, от чего атмосфера на стадионе начала напоминать серьезный футбольный матч с тысячами скандирующих фанатов.

* * *

Пока глашатай объявлял все новых и новых участников турнира, каждый из которых занимал свое место в шеренге вместе со своим конем, поздоровавшись сначала с королем и королевой, а потом уже зрителями, я ожидал, когда объявят неведомого «сержанта из четвертого патрульного отряда», так как я подозревал, что это был именно Молчаливый, но всякий раз, называя нового участника рыцарского турнира, глашатай объявлял совершенно другого участника.

И вот, наконец, я дождался:

— И наш последний участник. Сержант из ландарского гарнизона, отказавшийся назвать свое имя, поэтому я объявлю просто… Лар Молчаливый, четвертый патрульный отряд!

Я усмехнулся, услышав такое пафосное представление — все же лев оказался верен своим традициям и не раскрыл своего имени, предпочитая оставаться под псевдонимом. Впрочем, я даже немного привстал со своего места, оперевшись на край парапета, чтобы лучше видеть.

В сравнении с остальными участниками Молчаливый выглядел более скромно — его стальные доспехи тоже блестели на солнце, но их блеск был более тусклым и приглушенным, словно поверхность брони была покрыта тончайшей матовой пленкой, искажавшей блеск. Неся на одном плече свой верный топор, лезвие которого, в отличие от доспехов, было ослепляюще гладким, свободной лапой Молчаливый вел под уздцы самого обычного гнедого с белыми пятнами коня с ничем не выдающейся сбруей и простым кожаным седлом, казавшимися на фоне остальных участников очень простыми, словно владелец коня был довольно бедным зверем и не мог позволить себе дорогую сбрую.

* * *

Дождавшись, когда гул зрителей уляжется, а участники выстроятся в одну линию, глашатай поднял глаза от свитка и продолжил:

— Прежде чем объявить о начале турнира, я напомню главные правила для зрителей и участников. Упавший на спину противник считается побежденным. Потерявший оружие в бою считается побежденным. Сражаться голыми лапами запрещено. Сражаться после остановки боя судьей запрещено. Любая попытка намеренно убить вашего противника карается пожизненным запретом принимать участие в любых последующих турнирах. Напоминаю — вы собрались здесь для услаждения взора Его Величества, Ее Величества и достопочтенных зрителей, а не для лишении жизни друг друга. Любое применение магии запрещено даже в благих целях — это также грозит пожизненным запретом на повторное участие в рыцарских турнирах. За этим следит наш судья, главный гарнизонный маг, мастер Гимеон.

Зрители также поприветствовали и моего учителя, тогда как я шепнул ему:

— Даже на таком официальном мероприятии вашу фамилию не называют.

Варан слегка усмехнулся, не отводя взгляда от поля:

— Поверь, Мирпуд, я приложил немало сил, чтобы мою фамилию вычеркивали везде, где это только возможно. Что уж говорить, что я смог уговорить даже короля, что бы он называл меня по имени!

* * *

Начался турнир, и глашатай объявил об этом:

— Итак, первое испытание для вас, доблестные рыцари — ваше умение обращаться с копьем. Ваша задача — попасть по щиту на том столбе и увернуться от провернувшейся наковальни. Советую быть осторожными — она может запросто выбить из седла!

На середине ристалища, разделенного длинными деревянными перилами пополам, установили столб с двумя крутящимися штырями. На одном был закреплен деревянный щит, на противоположном — кузнецкая наковальня. Для каждого рыцаря было приготовлено длинное копье.

Первым вышел Парфат. Толпа с гиканьем следила за тем, как он, выставив вперед копье, летит по ристалищу. С каждым шагом коня гул зрителей нарастал, и он достиг своего пика, когда копье Парфата попало точно в центр щита. Пригнувшись, леопард увернулся от наковальни и поехал дальше, победно вскинув лапы. Его удар был столь сильным, что копье рыцаря проткнуло щит насквозь и осталось там торчать.

По очереди за Парфатом поехали остальные участники по очереди. Удар одного из рыцарей, высокого красного ящера Тимиша оказался настолько страшен, что щит разлетелся вдребезги вместо с копьем, и служителям арены пришлось срочно прибивать новый. Единственным, кого выбило из седла, оказался сержант Гролл. Жилистый опоссум, которого наковальня задела по касательной, рухнул с лошади под вздох все арены, но весьма умело сгруппировался, после чего практически без паузы, потряхивая головой, поднялся на лапы, вскочил обратно в седло и вернулся обратно.

* * *

Следующим испытанием были конные съезды на копьях. Глашатай объявил:

— А теперь нашим участникам предстоят сшибки на конях. Ваше оружие — копье. Из восьми участников дальше пройдут только четыре! Сбиваете соперника с коня — идете дальше. Не сбиваете — съезжаетесь еще раз! Оставшимся четверым предстоят финальные битвы на холодном оружии спешенными!

Были распределены пары. Глашатай объявил, что Тимиш встречался с Гроллом, Шартран с Гардариссо, Молчаливый с Манджуком, а Парфат — со Стамером.

В дальнейшем я видел самые каноничные конные съезды с копьями, какими они показывались в фильмах про Средневековье. Удары копий были что надо — они вдребезги разлетались при ударе по доспехам, покрывая середину ристалища деревянными щепками.

Тимиш с первой попытки разобрался с Гроллом, Молчаливый неожиданно легко победил Манджука, а вот Парфату пришлось съезжаться со Стамером целых три раза, прежде чем леопарду удалось сбить противника. Из оставшейся пары победителем вышел террант Шартран, за которого болел мастер Гимеон.

* * *

Пока объявляли финальные пары, я внезапно ощутил, что что-то не так. Меня накрыло странное чувство тревоги, которое резко контрастировало с атмосферой веселья и соревнования на рыцарской арене. В поисках того, что меня настораживало, я внимательно исследовал все поле арены, ряды зрителей — но не мог обнаружить ничего. Тем не менее, тревога все нарастала, и я уже совершенно забыл о происходящем на поле — мне срочно требовалось найти ее источник или причину.

В очередной раз осматривая трибуны, я обнаружил в боковом секторе среди прочих посетителей турнира очень странного субъекта. Издалека я не мог разглядеть его видовую принадлежность, но меня смутило то, что в отличие от остальных зрителей он практически не смотрел на арену, пряча голову в опущенном на морду капюшоне, сложив обе ладони в каком-то замысловатом жесте. Стоило мне найти его взглядом, как моя тревога стала еще сильнее, потому что поведение незнакомца явно было странным. Рискуя навлечь на себя гнев учителя, который предупреждал меня о недопустимости отвлечения его от турнира, я все же обратился к варану:

— Мастер, меня смущает вон тот зверь в темном капюшоне на боковой трибуне. Кажется, он ведет себя подозрительно.

На мое удивление, Гимеон не стал возмущаться тем, что я отвлек его от наблюдения. Он проследил за тем, куда я показываю пальцем, после чего его морда внезапно вытянулась, и он прошипел:

— Вот же…

Закончить фразу он не успел, потому что неизвестный мне зверь наконец-то встал во весь рост и поднял лапы, после чего один из рыцарей на арене, ящер Тимиш, внезапно зарычал каким-то потусторонним замогильным голосом, выхватил из ножен свой меч и напал на безоружного глашатая, вонзив ему лезвие прямо в грудь.

Крик ужаса разнесся среди зрителей по арене, и Гимеон отрывисто скомандовал мне хриплым голосом, которого я никогда от него не слышал раньше:

— Сиди здесь и никуда не высовывайся!

Учитель вскинул лапу и скастовал какое-то заклинание, направленное на Тимиша, которое заставило того упасть на арене безжизненным бревном со склеенными лапами. Как только обезумевший рыцарь был обездвижен, учитель с нереальной скоростью одним движением спрыгнул прямо с трибуны на арену, уподобившись в полете летучей мыши с развевающимся плащом. Я, с ужасом ожидая, чтобы мастер переломает себе все кости после полета с пятиметровой высоты, с удивлением заметил, что падение словно никак не повлияло на варана. Приземлившись на все четыре лапы и сделав перекат, словно заправский паркурщик, Гимеон мгновенно вскочил на две лапы и побежал в сторону загадочного зверя в капюшоне, вскинув левую лапу с атакующим огненным заклятием. Сорвавшийся с его пальцев шар стремительно полетел в сторону незнакомца, однако тот успел построить защитную стену, и снаряд с легким хлопком исчез. Лишь в тот момент зрители наконец-то увидели, кто был главной причиной произошедшего, и вокруг незнакомца в капюшоне начало стремительно увеличиваться свободное пространство — все зрители в ужасе бежали от него, стремясь к выходу с арены. Понятное дело, что мало кто уже думал о турнире — все хотели лишь спастись с арены сражения между двумя магами. Бросив мимолетный взгляд на королевскую ложу, я заметил, как стража, окружив плотным кольцом перепуганную царственную пару, пыталась увести их в сторону выхода.

На поле же разворачивалась самая эпичная магическая битва, которую я когда-либо видел. Я знал, что Гимеон был одним из самых опытных и умелых магов в городе — но видимо, его соперник оказался не менее искусным в волшебстве. Воздух трепетал и колыхался от боевых заклятий, и в обе стороны летели огненные стены, стрелы, шары и даже головы сотканных из огня зверей. Одно из заклинаний Гимеона даже заставило разлететься в щепки несколько сидений рядом со зверем в капюшоне, как после взрыва, но это, казалось, нисколько не смутило противника наставника.

Учитель впал в состояние берсеркера, и в тот момент я вспомнил давний разговор с продавцом Пером из хэдмона, который упоминал, что мой наставник лишь с виду «вальяжный и спокойный». Внешне всегда собранный, неторопливый и рассудительный, в тот момент Гимеон больше напоминал зверя, сражавшегося с грозным соперником не на жизнь, а на смерть — его глаза налились кровью, блестящая чешуя агрессивно топорщилась, а острые белые зубы были крепко сжаты в воинственном оскале. Движения его были отрывистыми, и каждое новое успевало создавать очередное заклятие, которым он пытался одолеть зверя в капюшоне.

* * *

Внезапно учитель издал громкий воинствующий рык, который, казалось, был слышен во всех концах арены, после чего сделал непонятный мне жест, и часть трибун вокруг незнакомца взорвалась невесть откуда взявшимися растениями, оплетающими лапы нарушителя. Тот слишком поздно заметил нового противника и пытался сжечь силки огнем, но замедленная реакция сыграла против него — и он был вынужден рухнуть на полуразрушенную трибуну, связываемый по всему телу все новыми и новыми лианами. Незнакомец все еще пытался из последних сил поднять левую лапу, чтобы хотя бы напоследок выпустить заклятие в сторону наставника, но наконец и его левая ладонь оказалась крепко привязанной к деревянному полу трибуны, и он наконец оказался обездвижен и побежден.

В тишине арены раздался шум металла — это городские стражники, которые не рисковали подойти к загадочному зверю, чтобы не попасть под огонь заклятий, наконец-то смогли прийти и направить лезвия своих мечей и алебард на обездвиженного нарушителя. Гимеон продолжал бежать в сторону своего поверженного противника, пока, наконец, не добрался и не встал над ним, сложив на груди лапы.

Из-за расстояния я не слышал, что говорил Гимеон, но, вспомнив трюк, который я проделал в деревне Ларродаг, подслушав разговор вожака Бирна и Пульсы, я решил попробовать это снова. Щелкнув пальцами, я, на удивление, вызвал тот же эффект — в моей голове зазвучали голоса:

— Этот презренный хотел испортить турнир! И это на глазах Его Величества и Ее Величества.

Следующий голос принадлежал уже Гимеону. Он был более спокойным, чем несколько минут назад, но все еще прерывистым, словно его обладатель успел перед этим пробежать:

— О нет, почтенные лары, замысел этого выродка был куда интереснее. Вы же заметили, что он выбрал своей целью именно лара Тимиша, а не кого-то другого? Этот рыцарь приехал из Кораланд, и если бы мне не удалось при помощи своего ученика засечь этого возмутителя спокойствия, то нас бы ждал крупный дипломатический скандал. Лар Диодс, я очень прошу вас, позовите сюда Его Величество, я хочу быть уверен, что допрос и показания преступника будут сделаны в присутствии короля.

Один из стражников отделился от воинов, держащих связанного преступника под десятком лезвий, и выдвинулся в сторону более многочисленного оцепления солдат, которые все еще держали Авара Десятого и Ионессу в кольце. Видимо, моя магия была привязана только к конкретному месту, потому что я не слышал ни возгласа солдата, призвавшего короля прийти к месту пленения зверя в капюшоне, ни ответа самого короля — его я услышал лишь когда Авар Десятый приблизился к месту сражения:

— Мастер Гимеон, я надеюсь, все кончено?

Голос Гимеона стал более вежливым и почтительным:

— Разумеется, Ваше Величество. Если Вы разрешите, я хочу допросить преступника в Вашем присутствии, потому что я подозреваю тут нечто более серьезное, чем срыв королевского турнира.

Вероятно, согласие короля было молчаливым, потому что Авар Десятый лишь крикнул в сторону оцепления, чтобы королеву доставили во дворец под охраной, а он сам останется на арене. Оцепление зашевелилось, уводя перепуганную королеву прочь, тогда как Гимеон начал допрос, наступив на левую лапу плененного преступника, вероятно, лишая его любой возможности воспользоваться магией:

— Твое имя.

Раздался шелест растений, которые опутывали тело зверя, и после него раздался довольно визгливый и неприятный голос:

— А не пошел бы ты, пособник Проклятых?

Гимеон нисколько не обиделся грубости задержанного:

— Я так и думал. Ты намеренно попытался пленить разум приезжего рыцаря из Кораланд, чтобы он убил безоружного и спровоцировать дипломатический скандал?

— А ты бы не поступил так же? Наше королевство якшается с этими выродками Легизмунда, которые не признают ни пресветлого Арханиса, ни права магов распоряжаться своим даром. Да уж лучше бы с этими кусками гермитанского дерьма все отношения разорвали. И мне бы это удалось, если бы не твой ученик!

Гимеон совершенно спокойно обратился к королю, который безмолвно наблюдал за допросом:

— Ваше Величество, этот презренный говорит правду. Он планировал, что во время турнира лар Тимиш убьет безоружного и таким образом даст повод к разрыву любых отношений с Кораландами. Признаю свою вину, я следил за происходящим на поле, но не думал, что преступник может затесаться среди зрителей. Мой ученик разглядел, как этот… — я увидел издалека, как Гимеон слегка пнул лежащего преступника лапой. — Как этот выродок творит заклинание порабощения. Я не успел прервать заклятие, поэтому мне пришлось обездвижить лара Тимиша, чтобы он не напал на кого-нибудь еще.

Подрагивающий голос короля был полным злости:

— Это подло и низко. Мой подданный решил, что наше королевство ничем не лучше, чем какие-то фанатики, ратующие за ненависть и разрыв связей. Да, к республике Кораланды есть полно претензий. Нам не нравится ни их политика, ни их отношение к магам, ни их запреты на исповедание архианства. Но мы не можем опуститься до такой низости, как полная ненависть к их государству. Этого арестовать и доставить в камеру гарнизона. Завтра устроим суд, но что-то мне подсказывает, что тебя отправят на казнь за попытку государственной измены. Уведите! Что касается вас, мастер Гимеон — спасибо вам, что вы предотвратили большие жертвы и передайте спасибо вашему ученику за наблюдательность.

— Разумеется, Ваше Величество.

Гимеон развернулся на месте, и внезапно мою метку на правой лапе начало жечь, и она засветилась красным контуром. Накрыв ее ладонью, я услышал обычный размеренный голос Гимеона:

— В следующий раз, Мирпуд, учись подслушивать более незаметно. Выходи из арены и жди меня у входа на трибуну, где стоял стражник.

Метка перестала светиться, и я огорченно крякнул. Я не знал принципа работы заклинания и был уверен, что прослушка разговора учителя была незаметной — но я недооценил магических способностей своего наставника.

Когда же после нескольких минут ожидания передо мной появился Гимеон, его голос был равномерным, спокойным и плавным, словно на арене ничего не случилось:

— Ты все и так слышал, так что пересказывать разговор не буду.

Я виновато опустил голову:

— Простите, учитель, мне было очень интересно все услышать.

Гимеон еле слышно выдохнул:

— Любопытство, понимаю. Но впредь или не подслушивай мои разговоры, если они тебя не касаются, или учись делать это незаметно. Твою прослушку может заметить любой маг средней лапы. Поехали домой. И да… — Гимеон опустил плечи. — Спасибо тебе, Мирпуд. Без тебя я бы не успел отследить источник заклятия, и этот отщепенец ушел бы безнаказанным.

— А кто он?

— Подозреваю, что из числа радикальных фанатиков, которые ненавидят Кораланды. Таких немало. Официально король их не поддерживает, потому что их действия нарушают образ Граальстана как справедливого и честного государства.

Жестом показав мне идти, учитель закончил свои объяснения, и мне осталось только выдвинуться за ним в сторону дома.

1) чуть более четырех тысяч

Вернуться к тексту

2) восемь

Вернуться к тексту

3) 28

Вернуться к тексту

Если бы мне кто-то сказал в начале моего пути в Мире Спокойной Воды, что я тут задержусь минимум на год — моей реакцией был бы истерический смех пополам с желанием дать в морду говорящему. День за днем я ложился с мыслью, что это все весьма реалистичный сон, и что завтра утром я проснусь в своей постели в Москве, улыбнусь и вернусь к привычной жизни. Однако с каждым новым пробуждением, когда я видел над своей головой бревенчатый потолок дома мастера Гимеона, моего учителя, я все больше уверялся в мысли, что таких долгих реалистичных сновидений попросту не бывает, и что я попал пусть и в другую, но реальность, из которой нет выхода.

Осваиваться в новом мире было сложно. Многие вещи, к которым я привык в своей реальности, здесь или не работали, или работали совершенно иначе. Во многих случаях мне было проще показать свою пятипалую ладонь, чтобы собеседник перестал смотреть на меня как на идиота и с участием кивал головой, мгновенно готовый мне помочь или разобраться в непонятном для меня вопросе. Множество раз я благодарил судьбу за то, что тогда, возле реки Дорраг-Кра я послушался Эйнара и пошел в деревню Ларродаг. Возможно, я все равно так или иначе был бы задержан кем-то из вожаков деревень, отдан патрульному отряду и попал к мастеру Гимеону, но так как проверить это я не мог, мне оставалось лишь радоваться, что мне повезло получить серьезную «крышу», без которой я бы уже давно пропал, оказался в тюрьме или вообще был бы мертв.

* * *

Спустя два месяца после начала обучения в один из дней Гимеон заявил мне, что я должен был пройти обряд получения фамилии. Дело в том, что когда я впервые произнес свое имя вслух (как вы помните, совершенно подставное, но оно намертво прилипло ко мне как родное), я не произнес свою фамилию — а между тем, она была очень важной частью «облика» зверя. Обычно ее, как и в нашем мире, давали по принадлежности к конкретной семье, но у Ростков Клевера местной семьи не было. Поэтому в таких случаях требовался некто, кто был согласен дать свою фамилию пришельцу из другого мира, то есть речь шла о самом настоящем усыновлении. В моем случае приемным отцом становился мастер Гимеон, у кого я жил, обучался, и кто в общем-то отвечал за мое благополучие.

Сам же учитель пояснял мне — и казалось, что вся ситуация у него вызывала улыбку:

— Была бы моя воля — отдал бы тебе полностью свою фамилию, чтобы у меня ее не было, но увы, так сделать нельзя. Тебе не нужно называть меня «отцом» после усыновления. Это лишь формальная процедура, которая позволяет тебе стать полноценным членом общества. На наши тренировки и взаимоотношения это никак не повлияет.

* * *

Для процедуры была выбрана одна из церквей, в большом количестве находившихся в Ландаре. Так как мне впервые предстояло посетить такое место, я обратился к мастеру, когда мы только собирались покинуть дом:

— Учитель, как мне стоит вести себя в церкви? Есть ли что-то, что категорически нельзя делать?

— В церковь нельзя входить с оружием или магическим посохом — это одно из тягчайших оскорблений, которое можно нанести Арханису. Любой прихожанин внутри стен находится в безопасности, и проносить оружие — это одновременно и показатель недоверия безопасности, которую гарантирует сам Арханис, и опасность для тех, кто рассчитывает оказаться под Его защитой. Исключения делается лишь для личной гвардии Верховного Иерарха, но и той не разрешается обнажать клинки. В остальном нет ничего сложного — не кричи, песни не горлань, юбки самочкам не задирай, — последнее мастер произнес с заметной улыбкой. — Обычные правила приличия в общественном месте. Делай то, что тебе скажет профис, — внутренний переводчик объяснил мне, что так назывался священник в церкви. — Все понятно?

Я лишь кивнул, и мы выдвинулись в путь.

* * *

Как и во многих подобных случаях, Гимеон не стал заказывать повозку или лошадь, и мы добирались до церкви пешком. Внешне ни во мне, ни в Гимеоне не произошло никаких изменений — я все так же был одет в черные одеяния ученика мага, которые не менялись с моего первого дня пребывания у мастера, Гимеон не стал изменять своему стандартную алому плащу главного гарнизонного мага поверх удобной хламиды зеленого цвета, скрывающей все до щиколоток. Я видел по пути, как некоторые горожане почтительно кланялись варану, на что тот отвечал им легким кивком головы, даже не сбавляя хода.

Вскоре после очередного поворота я увидел конечную цель нашего путешествия по улицам Ландара. Увидев церковь, я даже на секунду остановился — мне показалось, что я попал в какой-то европейский город, так как на меня смотрело темно-серое здание, пронизанное сверху донизу вытянутыми просветами порталов, арок и окон. Пусть оно и было небольшим — всего-то около трех десятков метров, оно определенно было монументальным, напоминая мне какой-нибудь готический собор во Франции: обилие скульптур, огромный витраж прямо в центре строения над главным входом, три огромных арки высотой чуть ли не в половину церкви с главными центральным и двумя боковыми входами, башенки с ребристыми колоннами, за которыми виднелись колокола, сделанные в форме листа клевера, ну и конечно огромные приоткрытые ворота в центральной арке — деревянные, выполненные в виде половины арочного пролета каждая. Края дверей были обиты железом и виднелись клепки, держащие металл на дереве. На каждой двери был вырезан символ трехлистного клевера со стебельком, покрашенный в нежно-зеленый цвет. Лишь вблизи можно было разглядеть, что на левом лепестке был изображен отпечаток лапы, обведенный черным контуром, на правом — что-то похожее на лист дерева, а на верхнем листе — странный символ в виде круга, внутри которого был вписан равносторонний треугольник острием вниз.

Перед тем, как войти внутрь, Гимеон показал на символ:

— Эта информация тебе не пригодится во время обряда, но возможно, тебе будет интересно. Клевер выбран символом архианства, так как он символизирует единство трех составляющих: животных, растений и Арханиса. Стебелек же символизирует силу Разума Природы, давший жизнь всем лепесткам. При этом, согласно легендам Первичных, имя Разума Природы во время проповедей упоминать не полагается, и поэтому оставили лишь этот стебелек, от которого расходятся три листочка. В Меровии и Паруссии используется четырехлистный клевер — четвертый лист означает Легизмунда, почитание которого в Граальстане запрещено. Более того, четырехлистный клевер здесь считается символом жестких несчастий, страха и ужаса, — Гимеон немного задумался. — Чтобы тебе была понятна аналогия, четырехлистный клевер в Граальстане — все равно что перевернутый крест в вашем мире. Вроде бы и безобидный знак, но из-за разночтений он стал символом зла и несчастий.

* * *

Когда же я оказался внутри, то едва сдержался, чтобы не закричать от восторга. Что уж скрывать, несмотря на то, что я вырос в православной семье, и в детстве не так уж и редко бывал в церквях, католические храмы нравились мне больше по своей эстетике. То что я увидел внутри, превосходило любой, даже самый величественный собор, который я видел в своей жизни.

Свет. Первое, что мне бросилось в глаза, был голубой свет. Очень приятный оттенок, успокаивающий глаза, был везде, куда бы я ни бросил взгляд. Стены были пронизаны прожилками из светящегося голубого камня, сферы, висящие в воздухе, были голубыми, огромная люстра, цепь от которой тянулась под самый купол церкви — все или светилось голубым, или имело в себе элементы голубого цвета. При этом внутреннее убранство не представляло собой единый поток светящегося голубого, иначе я бы там наверняка ослеп — архитекторы очень грамотно вплели в общий ансамбль голубого цвета приятный оттенок розового-бежевого цвета, который своей матовостью отвлекал на себя внимание и позволял голубому свету оставаться приятным, а не слепящим.

Всю заднюю стену церкви, где обычно располагался алтарь, занимала огромная арка, высотой практически до потолка, в которой стояла грандиозная статуя — зверь неопределенного вида, одетый в камзол и плащ, простирающий перед собой правую лапу, словно пытаясь возложить ее на что-то невидимое. Как я ни силился, я не смог определить его видовую принадлежность: в его морде были черты и волка, и тигра, и льва, и еще нескольких животных — но даже при этом внешний облик был достаточно гармоничен, и он не выглядел как чудище Франкенштейна, собранное из лоскутов разных животных. На полу между лап статуи стоял круглый стол, на поверхности которого был вырезан вписанный треугольник, очень похожий на тот, что был в верхнем лепестке клевера на дверях церкви, и прямо в центре была установлена высокая красная восковая свеча, при этом лапа статуи располагалась точно над столом.

Профис, стоявший рядом со столом, словно ожидая кого-то, зашевелился, стоило ему увидеть нас с учителем, и сделал подзывающий жест. Я хотел было ознакомиться с фресками на стенах, но Гимеон коротко скомандовал, сделав шаг в ряду между скамьями, занимающими половину площади церкви, и мне пришлось поторопиться:

— Вперед, профис уже ждет нас.

Гимеон подвел меня к столу и обратился к священнику:

— Лоэр⁽¹⁾, я, Гимеон Труваль, заявляю о своем желании усыновить этого молодого волка, Ростка Клевера Мирпуда, чтобы он получил мою фамилию.

Священник кивнул, развернулся на месте и сделал призывающий жест, после чего от стены отделились два зверя, которых я не видел раньше. И первый взгляд на них заставил меня немало удивиться.

Один из них, высокорослый мускулистый снежный барс с короткой седой гривой, был воином в черном доспехе, закрывавшем туловище и казалось, полностью поглощавшем любой свет, падающий на матовую металлическую поверхность брони. Прямо посередине доспехов был изображен белый рельефный символ — круг, в центре которого располагался лежащий под углом меч с бабочкой, сидящей на лезвии. Когда же воин сделал первый шаг, возникала иллюзия, что бабочка шевелит крыльями.

Вооружение воина было не менее впечатляющим, чем его броня — в ножнах на его бедре покоился обычный длинный меч, к эфесу которого была прикреплена цепочка, прикрепленная другим концом в большому кольцу вокруг шеи барса. Из-за этого каждый шаг воина сопровождался равномерным биением цепочки об металл доспехов.

* * *

Что касается второго — а точнее, второй… у меня не хватало слов для описания. Это была самка, серая волчица, не очень высокая, но довольно ладно скроенная, облаченная в нечто вроде свободной белой рубахи с открытым горлом и коричневым кожаным нагрудником поверх нее, короткие черные шорты и гетры, оставляющие открытыми пальцы задних лап.

Первым, что я заметил у волчицы, были красные очи безумного оттенка, похожего на вино… или кровь. Красными у нее были не только глаза — кончики ушек, кончик хвоста, тонкая полоска шерсти между шеей и довольно пышной грудью были покрыты пятнами красного цвета, словно шерсть была испачкана краской, которую так и не смыли. Пышнейшая грива — самая пышная, которую я когда-либо видел у самок в Ландаре, перетянутая зеленой лентой, но даже в такой виде спадавшая крупными локонами до поясницы. Внешне волчица была одновременно и прекрасной, и пугающей своим кроваво-красным взглядом.

Волчица отняла лапу от пояса, и я, опустив с облегчением взгляд, чтобы избежать ее тяжелого красного взора, обратил внимание, что она, как и воин, тоже была вооружена — на левом бедре в ножнах покоился кинжал с фигурной резной рукояткой черного цвета, тогда как на правом бедре в петле был заткнут свернутый улиткой хлыст с плетеной кожаной рукоятью.

Подойдя ближе, барс и волчица безмолвно встали слева и справа от профиса, а тот провозгласил:

— Цепной Меч и Кон-Сай, как представители личной гвардии Верховного Иерарха, приглашены свидетелями усыновления Ростка Клевера.

Наверное, именно эту гвардию имел в виду учитель, когда говорил, кому разрешено находиться в церкви с оружием. Впрочем, ни барс, ни волчица, даже не пытались прикоснуться к оружию. Они лишь внимательно смотрели на меня и профиса, ожидая, когда начнется ритуал.

* * *

Священник скомандовал:

— Росток Клевера, именующий себя Мирпудом. Прошу вас встать напротив меня перед столом под дланью пресветлого Арханиса на оба колена и преклонить голову.

Осторожно подоткнув свой плащ, чтобы случайно не встать на него, я послушно выполнил сказанное профисом и опустил голову, уставившись на мозаичный каменный пол церкви, сфокусировавшись на стыке между двумя плитками зеленого и серого цвета, по которому полз маленький черный паучок.

Над моей головой раздался голос:

— Усыновитель, именующий себя Гимеон Труваль. Согласны ли вы пред образом пресветлого Арханиса, что ваше решение усыновить Ростка Клевера Мирпуда добровольное, принято вами в полном уме, ясной памяти и без чьего-либо навета или указания?

Спокойный голос учителя ответил:

— Согласен.

Тут же раздались два голоса со стороны Цепного Меча и Кон-Сай, соединенные в один:

— Верховный Иерарх через нас — свидетель этого.

Я почувствовал, как на мою опущенную вниз голову легла теплая и пушистая ладонь, а надо мной раздался голос профиса:

— Росток Клевера, именующий себя Мирпудом. Согласны ли вы пред образом пресветлого Арханиса, что ваше решение стать приемным сыном Гимеона Труваля добровольно, принято вами в полном уме, ясной памяти, и вами не движут злые или корыстные помыслы, направленные во вред кому бы то ни было?

Выждав пару секунд и глубоко выдохнув, я произнес те же слова, что и учитель:

— Согласен.

Ответом мне был единый возглас волчицы и барса:

— Верховный Иерарх через нас — свидетель этого.

— А теперь попрошу вас встать, молодой волк.

Постеснявшись упираться ладонями в пол, я сначала встал на одно колено, после чего распрямился, и лишь тогда увидел, что профис ростом едва доставал мне до плеча. В его лапах появилось блюдо, которого я раньше не видел, и на нем лежал одинокий стебелек трехлистного клевера:

— В знак того, что вы отныне станете частью Мира Спокойной Воды и обретете себе фамилию, вам нужно съесть росток священного клевера, дабы впустить благословение пресветлого Арханиса в себя.

Я недоуменно поднял взгляд на наставника, но тот лишь спокойно кивнул, показывая, что все так и должно быть. Я осторожно взял стебелек с подноса и положил его в рот, начав разжевывать. Прежде чем проглотить его, я успел почувствовать лишь слабый привкус горькой зелени, который, впрочем, быстро исчез.

Цепной Меч подошел ко мне и положил мне лапу на правое плечо, пристально уставившись мне в глаза. Когда же подошла Кон-Сай и сделала то же самое, положив лапу на левое, произошло нечто неожиданное — ее спокойный взгляд стал напуганным, полным неприкрытого страха и ужаса. Я чувствовал, как ее ладонь сильно дрожала на моем плече, и лишь усилием воли она попыталась скрыть это от остальных. Не понимая, в чем причина ее реакции, я постарался посмотреть ей в красные глаза с как можно более расслабленным взглядом и обратил внимание, что на самом деле казавшиеся кровавыми глаза не были однотонно красными — в радужке проглядывали голубые крапинки, словно красный цвет пытался полностью заместить собой исходный, но так и не смог этого сделать. Но самое интересное заключалось в том, что с каждой секундой голубые крапинки становились все больше и больше, и так продолжалось до тех пор, пока Кон-Сай не отняла лапу от моего плеча. Лишь после этого глаза ее снова стали почти полностью красными лишь с небольшими вкраплениями голубого. Не оборачиваясь, она что-то бросила Цепному Мечу, и тот без разговоров последовал за ней, оставив нас троих с профисом и Гимеоном. Первый торжественно провозгласил:

— Мирпуд Труваль, отныне вы обладаете фамилией и являетесь полноправным жителем Мира Спокойной Воды. Успехов вам в вашем жизненном пути в новом статусе, и да пребудет с вами Слово Арханиса!

Гимеон положил лапу мне на плечо и с достоинством поклонился профису, после чего несильно сжал когти на моем плаще:

— Пойдем, Мирпуд, церемония окончена.

* * *

Мысли Кон-Сай Джесси путались. Ей еще никогда в жизни не было так страшно. Давно привыкшая, что должны были бояться только ее, красноглазая волчица впервые за многие годы почувствовала настоящий ужас и полную беспомощность.

Закончив ритуал усыновления ученика главного гарнизонного мага, Джесси сквозь зубы бросила Чойг-Ма’л по имени Райман:

— Уходим. Немедленно!

Воина не надо было уговаривать дважды. Без лишних расспросов он последовал за воительницей, нагнав ее лишь когда они покинули пределы церкви и оказались на площади перед зданием. Лишь там Райман обеспокоенно спросил Кон-Сай:

— Госпожа Джесси, вы выглядите обеспокоенной и напуганной, что случилось?

Волчица тихо выругалась сквозь зубы. Она показала свои чувства, что для Кон-Сай было совершенно недопустимо. Сложив лапы чашечкой, Джесси напустила в ладони бордовую дымку, после чего энергично растерла ей себе морду, мгновенно убирая все переживания, страх и беспомощность:

— Этот волк показался мне подозрительным, солдат Райман. Когда я коснулась его плеча, мне почудилось, что Мирпуд — самец Кон-Сай.

Райман от удивления даже остановился:

— Госпожа, вы же прекрасно знаете, что самцов среди Кон-Сай никогда не было, нет и не может быть! Разве не этому вас учил Его Святейшество? Может, вы ошиблись?

Джесс кивнула. В обычных условиях она бы в принципе не позволила рядовому Цепному Мечу общаться с собой в таком тоне, однако для Раймана она делала исключение — он относился к числу самых опытных Чойг-Ма’л в городе, известных своей храбростью, мастерством и силой. Символ, украшавший его доспехи, был показателем того, кто прошел финальное испытание Цепных Мечей, Комнату Бабочек, и был допущен к обучению новых Чойг-Ма’л — а следовательно, достиг в своем мастерстве высшей ступени.

— Возможно, Райман, я и ошиблась. Очень возможно…

* * *

— Эти два воина были как раз той элитной гвардией Верховного Иерарха, учитель?

— Да. Цепной Меч и Кон-Сай. Верные псы Его Святейшества, магистра Джезри Бойдула, которые подчиняются только его слову и ничьему более. Даже Авар Восьмой не может заставить их склонить перед собой головы.

— А можете рассказать о них подробнее, учитель? Я никогда с ними раньше не сталкивался.

— Цепной Меч или же Чойг-Ма’л — это что-то вроде личной гвардии Верховного Иерарха, его «мышцы». Тот черный доспех, что ты на нем видел — их отличительная черта. Они практически никогда его не снимают и даже спят в нем. Исключение делается лишь во время чистки шерсти. Их оружие — меч на цепи, который и дал название воинам Иерарха. Меч специально крепится к кольцу на шее, чтобы Цепной Меч никогда не потерял его в бою и мог использовать свое оружие не только как непосредственно меч, но и как летающее лезвие, способное достать противника в радиусе шести футов вокруг себя. Доводилось мне видеть тренировки Чойг-Ма’л — они вытворяют страшные вещи. Я не очень большой специалист в физических боях, но то, как они вертят свой меч вокруг шеи без помощи лап одной лишь головой и с какой хирургической точностью они наносят разрезы, заставляет бояться их в ближнем бою. А ведь они еще и умеют отбивать стрелы, раскручивая собственный меч перед собой!

— Ого, звучит невероятно впечатляюще! А у них есть какая-то магическая сила?

Гимеон задумался, пока мы шли по одной из улиц в направлении дома:

— Как сказать, Мирпуд. И да, и нет. Что Кон-Сай, что Цепные Мечи чувствуют, жив ли Верховный Иерарх — а точнее, его магия. Если Главный Магистр умрет, то они это почувствуют, и у Кон-Сай, например, полностью пропадет их сила, а Цепные Мечи будут чувствовать сильное беспокойство. Что же касается магии у самих Чойг-Ма’л… пожалуй, что у них есть одна способность, которую они тренируют наравне с искусством боя. Они могут произвольно на короткий промежуток времени становиться невероятно сильными, ловкими или быстрыми. Нужно им снести одним ударом тяжелую металлическую дверь, запертую на три толстых засова — они с этим справятся. Надо им будет с одного маха запрыгнуть на десятифутовую стену — они и это сделают.

Из того, что рассказывал мастер Гимеон, мне становилось понятно, что эта способность была чем-то похожа на осознанное управление внутренними резервами адреналина. Бывали же случаи, когда человек в экстремальных ситуациях, когда находился на волоске от смерти, совершал совершенно невероятные поступки из-за того, что организм выделял колоссальные количества адреналина, чтобы спастись? Вероятно, Цепные Мечи делали то же самое, но совершенно осознанно и произвольно.

— Хорошо, а что скажете про Кон-Сай?

— Охотницы на темных тварей — хотя я бы сказал, что в народе их называют шепотом «охотницами на еретиков». Говорить про них можно множество часов — и все равно еще много чего рассказано не будет. Постараюсь вкратце. Среди Кон-Сай бывают только волчицы. Самцов в Кон-Сай никогда не берут, самок других видов — тоже. Известно, что волки не могут адекватно распоряжаться силой Кон-Сай, быстро сходят с ума и становятся смертельно опасными, угрожая всем вокруг, поэтому во избежание огромных жертв и разрушений всем волкам категорически запрещено становиться Кон-Сай и даже обучаться этому искусству. Кон-Сай создаются искусственно из волчиц, признанных годными к обучению, при помощи одного артефакта, который называется Монолит Силы и хранится в Сокровищнице Цитадели Священного Ордена под постоянной охраной Цепного Меча и сложнейшим магическим замком.

— Если Цепные Мечи — это мышцы Верховного Иерарха, то Кон-Сай — это магический щит Его Святейшества, самый универсальный боец под управлением Главного Магистра. Любая Кон-Сай умеет сражаться своим магическим кинжалом и хлыстом, и одна Кон-Сай стоит в бою двух Цепных Мечей. Они невероятно ловкие, быстрые и очень сильные относительно своих размеров. Для того, чтобы сражаться в бою с Кон-Сай, нужно быть чрезвычайно уверенным в своем мастерстве боя — ведь против тебя будет один из лучших воинов, которых только можно сыскать в королестве. Да, у них нет способности управлять силой, как у Чойг-Ма’л, но если Кон-Сай ударит — будет очень больно. Но главная способность Кон-Сай иная — почему собственно их и прозвали охотницами на темных тварей. Каждая Кон-Сай неуязима для магии, и она умеет пленять волшебство, применяемое против нее, и тот, кто только попытался это сделать, становится пленником воительницы. Спастись сам он уже не сможет — отныне он ее раб, готовый выполнить любое ее желание. Стать свободным он сможет или при смерти пленившей его Кон-Сай, либо если она сама разорвет эту связь. Ходят слухи, что самки Кон-Сай беззащитны перед силой самца Кон-Сай, но так как принимать самцов в эту касту официально запрещено, это лишь домыслы.

— Мастер, вы сказали, что в народе их называют охотницами на еретиков. Почему?

— Ах да, это. Кон-Сай — лучшие мастерицы допросов. Если кто-то попал к ней в лапы — будь уверен, что он сознается. Каждая Кон-Сай в совершенстве знает строение звериного тела и прекрасно знает, как нужно бить подозреваемого, чтобы ему было максимально больно, но он не умер. И как только будет казаться, что допрашиваемый умрет то любого следующего касания, Кон-Сай забирает весь урон, причиненный зверю, и он остается напуганным, но целым и невредимым. После чего его избивают снова, снова забирают урон — и так до тех пор, пока он не сломается и не признается в своей вине. И заметь, все это время у него не будет никакой возможности это остановить, потому что Кон-Сай не ведают ни жалости, ни пощады, ни сострадания. Для них есть лишь одна ценность — служение Верховному Иерарху. Ничего другого для них не существует. Поэтому Кон-Сай очень часто применяются для того, чтобы выбить показания из пойманных сторонников Серого Равновесия.

— Прямо какие-то идеальные солдаты, учитель.

— Идеальные? Не скажи, Мирпуд. Я намеренно умолчал об одной особенности Кон-Сай, из-за чего они не будут вызывать такого восхищения. Дело в том, что Кон-Сай лишены чувств. Они не умеют любить, сочувствовать, злиться, бояться, страдать, нервничать, обожать, им неведомо чувство милосердия, сострадания и заботы о ком бы то ни было. Когда они проходят финальную инициацию на Монолите Силы, он отбирает у них все чувства, поэтому они становятся просто механизмами, послушными и исполнительными. Также они становятся красноглазыми, а их шерсть в некоторых местах становится кроваво-красной. Изредка бывает такое, что Кон-Сай сохраняет чувства после воздействия Монолита Силы, но это в основном происходит только с теми Кон-Сай, что родились в Паруссии — по неизвестной причине их ощущения остаются нетронутыми. Таких Кон-Сай обычно стараются не допускать до углубленного изучения силы Кон-Сай, так как чувствующая Кон-Сай, по мнению Священного Ордена — слабая. Опознать таких Кон-Сай можно по глазами — они не стали полностью красными, и у них еще сохраняется частично родной цвет.

Так вот, получается, какая Кон-Сай попалась мне в церкви! Из Паруссии, которая сохранила свои чувства — а потому она по неизвестной причине испугалась меня! Я хотел было сообщить учителю о своих наблюдениях, но что-то меня удержало, и я лишь кивнул, поблагодарив наставника:

— Спасибо за крайне интересный и содержательный рассказ, учитель!

* * *

Отложив рассказ Гимеона в подкорку, я продолжил идти вместе с ним в сторону нашего дома. Обходя прохожих, я постепенно начал забывать о Кон-Сай и Цепном Мече, и мне внезапно стало очень спокойно на душе. Пусть даже я и пребывал в том мире, куда не хотел попасть — я стал его частью! Теперь у меня была полноценная фамилия, и в случае чего, я мог представиться полностью. Мастер не уточнил только, требовались ли какие-то документы, которые подтверждали бы то, что я действительно зовусь Мирпуд Труваль, но раз он молчал — то наверное, в этом не было никакой необходимости. Именно с такими мыслями я окончательно перестал переживать о происходящем и ускорился, догоняя учителя, успевшего немного уйти вперед, пока я замедлил шаг в раздумиях.

1) обращение к священнику, принятое в Мире Спокойной Воды

Вернуться к тексту

Кон-Сай Джесси стояла в кабинете у сержанта касты охотниц Ландара Джермины. Джесс, в отличие от ее соратниц, всегда любила приходить на доклад к сержанту — ей нравились дубовые панели, красные портьеры, паркетный пол с орнаментом и тяжелый дубовый стол внутри кабинета Джермины — изысканные и красивые, даже несмотря на внешнюю массивность и монолитность.

Вообще, должность сержанта внутри касты Кон-Сай каждого города, где они присутствовали, была чисто номинальной. Все волчицы называли друг друга «сестрами», подчеркивая свое единство и равенство внутри касты, и подчинялись только слову Верховного Иерарха. Несмотря на должность, сержант практически не имела власти или преимуществ перед остальными волчицами — она, как и ее соратницы, ходила в патрули, как и прочие волчицы, уходила в наряды на кухню, готовя пищу для других сестер, ведь Кон-Сай никогда не нанимали поваров со стороны. У сержанта было лишь два отличия от других Кон-Сай — у нее был отдельный кабинет и она докладывала Верховному Иерарху о любых происшествиях, которые были обнаружены Кон-Сай во время патрулирования или исследования Ландара.

Услышав, как вошла Джесси, Джермина подняла красные, как у всех Кон-Сай, глаза:

— Сестра Джесси?

Джесси коротко пересказала сержанту о своих наблюдениях за день:

— Сестра Джермина, сегодня я была вызвана свидетелем в церковь Риголиса, чтобы от имени Священного Ордена присутствовать при присвоении фамилии Ростку Клевера, ученику мастера Гимеона.

— Все прошло нормально?

Джесси замялась, потому что не была уверена, что сержант правильно ее поймет:

— Фамилию присвоили успешно. Только… только вот когда ритуал заканчивался, и мы с Цепным Мечом Райманом прикоснулись к его плечам, я явственно почувствовала, что этот волк — самец Кон-Сай.

Джермина, которая в тот момент что-то писала на пергаменте, подняла глаза, которые, как и полагалось Кон-Сай, не выражали никаких чувств:

— Сестра, ты же понимаешь, что это невозможно. В нашей касте никогда не было и не будет самцов. Так постановили еще за тосмолетия до нас, и это правило никогда не нарушалось.

Джесси предвидела, что Джермина ей не поверит, и поэтому решила пойти в наступление:

— Скажи, Кон-Сай будут врать кому бы то ни было, даже если им будет угрожать смертельная опасность?

Было общеизвестно, что охотницы отличались прямотой характера, никогда не юлили и всегда говорили в морду ровно то, что думали, ничего не скрывая и не приукрашивая. Именно на это и пыталась сделать упор Джесси, но ее выпад Джермина легко парировала:

— Нет, Кон-Сай никогда не обманывают. Вот только заблуждение и ложь — это разные вещи, сестра. Если ты уверена в том, что тот зверь был Кон-Сай — это необязательно правда. От того, что так думаешь ты, не значит, так думают и все остальные.

Джесси сжала кулаки от досады, что ее доводы не воспринимаются всерьез, и Джермина обратила на это внимание, продолжая говорить спокойным невозмутимым тоном:

— Ты злишься, сестра. Напомню тебе, что для Кон-Сай недопустимо показывать свои чувства.

Джесси сжала зубы:

— Это для вас недопустимо. Для тебя, Джермина, и для всех наших сестер в Ландаре, поэтому вы на это неспособны. Я, в отличие от вас, чувства сохранила после инициации шестосем два⁽¹⁾ года назад.

Спор с Джерминой напомнил Джесси о ее реальном возрасте. Дело в том, что все Кон-Сай после инициации при помощи Монолита Силы, как бы «застывали» в своем возрасте, который у них был на момент превращения в Кон-Сай. После волчицы оставались вечно молодыми. В какой-то степени они обретали черты бессмертия — не болели, не старели, и могли умереть лишь от внешнего физического воздействия, будь то клинок или падение с высоты. Так, Джесси было уже осмо одиносем⁽²⁾ лет, но, как и почти все ее соратницы, волчица считала, что ей было всего двосем семь⁽³⁾ лет — столько же, сколько при инициации. Джесси же напомнила, что в отличие от остальных охотниц, осталась при своих чувствах после Монолита, из-за чего ее сначала хотели даже исключить из числа охотниц, но Кон-Сай доказала своей службой и навыками, что она ничуть не хуже остальных волчиц.

Джермина спокойно ответила, отложив перо в сторону:

— Потому что ты из Паруссии, Монолит парусиек…

Джесси резко прервала сержанта:

— Парусов.

Джермина развела лапы в стороны:

— Ох, прости мою неловкость, сестра, все никак не усвою, что вы так кичитесь самоназванием своего народа, — Джесс сжала зубы. Хотя Джермина в силу отсутствия чувств и не могла быть ехидной или саркастичной, ее последняя фраза прозвучала именно насмешливо. — Так вот, парусов Монолит Силы в принципе не очень хорошо берет. И ты считаешь это силой, сестра? Чувства делают тебя слабой и ставят под сомнение твою стойкость и непоколебимость в деле служения Верховному Иерарху. В ответственный момент ты можешь дрогнуть, и защита Главного Магистра может дать трещину. Не забывай, что в Треугольнике «меч-магия-щит» мы являемся именно щитом. Я вообще удивлена тому, как ты до сих пор была не уволена из Кон-Сай за этим осемлетия. Может, только из-за твоей способности к поиску магов?

Джермина упомянула в своей речи сакральный Треугольник, символ архианства. Считалось, что Верховный Иерарх, Цепной Меч и Кон-Сай составляли вместе один Треугольник, каждая вершина которого играла свою роль. Верховный Иерарх был «магией», составляющую основу архианства, Чойг-Ма’л были «мечом», поражающим тех, на кого укажет Верховный Иерарх, а Кон-Сай были «щитом», которые как помогали Верховному Иерарху своей магией сражаться против тех, кого обычное волшебство не брало, так и помогали Цепным Мечам отводить удары, направленные на Главного Магистра.

В одном Джермина была права. По неизвестной причине, которую так и не смогли толком объяснить, Джесси обладала уникальным даром, недоступным другим Кон-Сай — она могла чувствовать способности магов, не прибегая к помощи проверочного спектра, и поэтому во всем Ландаре ей не было равных в поиске сбежавших волшебников. В такие моменты она уподоблялась собаке, идущей по пахучему следу, только вместо запаха она использовала чувство магии цели. По этой же причине она была способна чувствовать дар Кон-Сай, ориентируясь не только на внешний облик.

— Джермина, я за эти, как ты выразилась, «осемлетия» уже достаточно доказала и Священному Ордену, и Верховному Иерарху, что я такая же Кон-Сай, как и все прочие, и мне можно доверять. Давай мы не будем спорить из-за того, в чем мы отличаемся, а сосредоточимся на том, в чем мы едины.

Сержант снова взяла в лапы перо:

— Хорошо, Джесси, можешь идти. Я не знаю, передам ли я наверх наверх твои наблюдения про самца Кон-Сай, но я тебя услышала. В единстве и вере — наша сила.

— В единстве и вере — наша сила. — Джесси повторила древний девиз Кон-Сай, который использовался как прощание при общении сестер друг с другом. После, развернувшись на месте, Джесси покинула кабинет сержанта, оставив ту заниматься сбором отчетов о патрулировании.

* * *

Прошло еще около двух месяцев после того, как я получил фамилию. Я продолжал осваиваться в Ландаре, вбирая в себя все больше и больше сведений о том, как правильно вести себя, что делать и говорить.

Понимая, что без этого мне будет никуда, я усиленно осваивал восьмеричную систему. По моей просьбе учитель достал для меня учебник по арифметике для зверят из начальной школы, где рассказывалось простым и понятным языком, как правильно складывать, вычитать, умножать и делить по восьмеричной системе. Несколько недель я потратил на решение всех задачек оттуда, и даже когда я решал примеры из последней главы, я все еще порой испытывал трудности, потому что моя внутренняя установка на десятичную систему периодически встревала в вычисления, и при умножении, например, 12 на 7 меня так и тянуло написать 84, а не 106, как полагалось.

Пару раз я даже попадал в неловкие ситуации в хэдмоне, когда обвинял торговца в том, что тот выдал мне неверную сдачу, продолжая по привычке мыслить в десятичной системе. Тогда меня спасала лишь демонстрация пятипалой ладони и объяснение, что я привык считать не по восьмеричной системе.

Каждый день я узнавал для себя что-то новое… и в один из дней даже нашел для себя новое увлечение! Я попал в Мир Спокойной Воды в самом начале местного лета, и весь мой «адаптационный период» пришелся на теплое время года, которое внешне ничем не отличалось от привычного для меня лета в родной реальности — солнышко светит, травка зеленеет, деревья на ветру шелестят, тепло, хорошо.

Впрочем, уже на третий или четвертый месяц пребывания я начал чувствовать изменения — солнце поднималось уже не так высоко, стало немного холоднее, а листья на деревьях в Ландаре стали менять цвет с зеленого на более бледный, покрываясь желто-оранжевой каймой по краям, словно увядание листьев начиналось именно с границ листа и постепенно распространялось ближе к центру. Некоторые короткошерстные звери стали надевать несколько более теплую и плотную одежду, тогда как более пушистые звери, казалось, вообще не поменяли гардероб и ходили в той же летней одежде.

И так наступила осень. И в первую неделю осени в ландарском хэдмоне проводилась традиционная ежегодная осенняя ярмарка, известная далеко за пределами столицы и даже королевства. На целую неделю хэдмон превратился в главное место притяжения всех жителей и гостей города. Торговые ряды остались на прежнем месте, как и торговцы на них, но на большом поле рядом с хэдмоном, куда я до этого ни разу не ходил, начали обустраивать палатки, украшенные разноцветными флагами, помосты, длинные ряды с кучей лавок и самые настоящие аттракционы. С удивлением для себя я увидел вполне земного вида развлечения — площадки для перетягивания каната, столбы с прибитыми сверху тележными колесами, огороженные ристалища, карусели, настоящее колесо обозрения высотой с пятиэтажный дом и многое другое.

Когда же ярмарка стартовала, я в один из дней отпросился у учителя туда пойти, чтобы получше увидеть, чем же так славилась Ландарская осенняя ярмарка. Стоило мне подойти ближе к хэдмону, как я словно попал в густое звуковое облако. Менестрели и шуты, акробаты, праздные зеваки, ловкие танцовщицы и силачи, хвастающиеся своей силой — с каждым шагом, что я делал ко входу на ярмарку, меня обволакивала атмосфера ярмарки, и когда я уже достаточно приблизился ко входу, я оказался зажат в плотной толпе приходящих гостей, и даже мне с моим ростом и комплекцией было весьма непросто двигаться вперед самостоятельно, а не позволять толпе нести меня вперед против моей воли.

Во многом те развлечения, что я видел на ярмарке, были весьма похожи на привычные земные — всякие скоморохи в ярких аляповатых одеждах, развлекающие публику своими кривляниями и ужимками, менестрели, игравшие на самых разнообразных инструментах, акробаты и жонглеры, показывающие свое искусство на огороженных помостах. Однако попалось мне там и то, чего я совершенно не ожидал увидеть.

* * *

В одном из углов поля было обустроено что-то вроде очень длинного навеса, покрывающего огороженный досками «пенал», задняя стенка которого была сложена из тюков с соломой. Навскидку его длина было около десяти метров. Вход под этот навес был загорожен прямоугольным столом, на котором в идеальном порядке были разложены пару длинных луков и колчан, из которого торчали древки стрел с перьями. Но каково было мое удивление, когда я посмотрел на сидящего рядом со столом зверя и распознал в нем солдата Рамзи из четвертого патрульного отряда, который в тот момент опустил голову, проверяя наконечник одной из стрел, и потому не видел меня.

Я ускорил шаг:

— Рамзи!

Хорек поднял голову, и его глаза сузились вслед за появлением доброй улыбки на морде:

— Мирпуд! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть!

Я обвел лапой навес, луки и стрелы:

— А что это все, зачем?

— Мирпуд, это ярмарка, и любой гость может выстрелить из лука.

Не знаю почему, но с каждой секундой мне все больше и больше хотелось попробовать то, чем я раньше никогда не занимался и видел лишь на картинках или в кино:

— И я могу попробовать?

— Конечно. Стрельба из лука считается очень почетным занятием, и король поощряет своих подданных заниматься этих искусством в свободное время.

Рамзи жестом позвал меня пройти за стол в самое начало «пенала», после чего взял в лапы перчатки и наруч:

— Ты правша или левша?

Я посмотрел на свои лапы так, словно видел их первый раз:

— Вообще правша, но раз я маг, то моей ведущей лапой должна быть левая, полагаю? А раз я никогда раньше не сталкивался с луками — то неважно, какой лапой это буду делать, ведь так?

Рамзи кивнул:

— Звучит разумно. Что же, давай попробуем с левой лапой — мне даже проще будет тебе объяснять, что делать. Если тебе будет очень сложно — поменяем на правую. Сперва надень налапник, иначе будешь постоянно получать тетивой.

Закрепив у меня наруч (который Рамзи назвал налапником) у меня на правом предплечье, хорек хотел было вручить мне перчатки, но внезапно понял, что они были с четырьмя раструбами, тогда как у меня была пятипалая ладонь. Подумав, Рамзи достал какие-то бинты и странную перчатку, в которой было всего два пальца:

— Придется делать так. Сейчас я обмотаю твою правую ладонь бинтом, чтобы твоя шерсть на ладонях не пострадала, а потом наденешь вот эту перчатку. В ней всего два пальца, но увы, у меня нет пятипалых перчаток, и это единственное, что на тебя налезет.

Закончив мои приготовления, Рамзи, оживившись, взял со стола один из луков и протянул мне:

— Ну что, Мирпуд, давай начнем. У меня уже час не было посетителей, так что нам никто не помешает.

* * *

По тому, с каким жаром и интересом Рамзи рассказывал мне про луки, было очевидно, насколько он любил это дело и насколько ему нравилось показывать и объяснять.

— Сейчас ты держишь в лапах типичный длинный крельский лук. Он довольно прост по конструкции, но от этого не становится менее эффективным. Первое, что тебе нужно — правильно взять его в правую лапу. Упрись подъемом ладони вот здесь, — Рамзи показал в самый центр рукояти. — После чего обхвати лук всеми пальцами, словно ты держишь птичку. С луком обращайся как с пойманной птицей — не держи его слишком расслабленно, иначе он улетит из твоих лап при первом же выстреле, и не сжимай его слишком сильно, иначе будешь излишне напрягаться. Следи за тем, чтобы костяшка твоего указательного пальца смотрела вправо — так стреле будет на чем лежать, и она не упадет.

Рамзи протянул мне одну стрелу, после чего взял вторую:

— Теперь клади стрелу по диагонали слева направо, чтобы она легла древком на костяшку твоей правой лапы, а после вставь тетиву лука в пропил стрелы так, чтобы у тебя между стрелой и тетивой был прямой угол. Следи, чтобы у тебя одно из трех перьев смотрело в ту же сторону, что и костяшка — так оно меньше будет изнашиваться.

Хорек показал одним быстрым движением на своем луке, как это сделать, и я с заметно меньшей скоростью повторил его движения. Рамзи продолжил:

— Отлично, теперь начинается самое сложное. Растяг и выстрел. Для начала подними правую лапу и полностью выпрями ее, — я послушно повторил указание лучника. — Хорошо. Обычно мы тянем двумя пальцами — указательным и безымянным, но у тебя есть еще и палец посередине — возможно, ты сможешь тянуть тетиву сразу указательным и им, и тебе будет так гораздо проще.

Рамзи снял перчатку с правой лапы, показывая мне подушечки своих мохнатых пальцев, после чего тронул пальцами тетиву:

— Вытяни указательный и третий палец. Большой, безымянный и мизинец тетивы касаться не должны. Стрела должна быть зажата между указательным и третьим пальцем. Никогда не разжимай эти пальцы, пока не сделаешь выстрел, иначе стрела упадет, и тебе придется все делать заново! Возьми тетиву серединой фаланги этих двух пальцев. Ни в коем случае не бери на сгибе фаланги, иначе ты потом не разожмешь пальцы во время выстрела!

Дождавшись, когда я повторю его указание, Рамзи поправил мне пальцы:

— Держи их параллельно земле, не под углом, иначе при растяге у тебя стрела может упасть. А теперь смотри внимательно за мной.

Хорек встал боком к задней стене из тюков сена, после чего, выставив левую лапу с луком параллельно земле, взял тетиву кончиками пальцев правой лапы — и к моему удивлению, его правый локоть смотрел не вниз, как я себе мысленно представлял лучника, а немного вверх и вправо:

— Как только твои лапы будут в начальной позиции, тяни угол тетивы прямо к усам на левой стороне морды, чтобы твоя ладонь полностью касалась щеки. Чем стабильнее будет твоя левая лапа, тем меньше вероятности, что стрела улетит непонятно куда. Как только ты расслабил пальцы — уведи левую лапу назад и прямо, чтобы твоя стрела в воздухе не полетела в сторону. Можешь приступать.

Рамзи так и не сделал выстрел, и я по памяти пытался восстановить все его инструкции. Однако у меня едва ли получилось сделать все так легко и плавно, как это описывал Рамзи. Лук оказался довольно тяжелым, тянул я его с трудом, несмотря на сильные лапы, да и растянуть его правильно у меня не получилось. Рамзи скомандовал:

— Расслабься. Сейчас я буду держать тебя в двух точках, и тебе будет намного проще.

Встав сбоку от меня, хорек взялся левой лапой за мое правое запястье, держащее лук, а правой лапой, приподняв мой локоть на уровень головы, стал придерживать его снизу:

— А вот теперь тяни.

С удивлением я понял, что тянуть мне стало гораздо проще. Наконечник стрелы приближался к ложу лука, а моя левая лапа, тянущая тетиву, стремилась все ближе к щеке, пока Рамзи силой не позволял локтю опуститься вниз. Растянув меня до подходящего состояния, Рамзи скомандовал:

— Расслабь пальцы!

У меня сильно дернуло правую лапу, и стрела лишь чудом попала в тюки сена, а не пробила потолок «пенала», однако Рамзи это нисколько не смутило:

— Поздравляю с первым выстрелом, Мирпуд!

Под чутким руководством я сделал еще несколько выстрелов разной степени паршивости, пока Рамзи не пошел собирать стрелы. Когда же хорек вернулся, я уточнил у него:

— А сколько ты сам стреляешь из лука?

Вопрос заставил Рамзи почесать голову:

— Сложный вопрос. Наверное, триосем⁽⁴⁾ лет?

Я восхищенно просвистнул:

— Так ты занимаешься этим чуть ли не с детства! Тогда ты должен быть умелым стрелком! Наверняка ты можешь попасть в летящую монету!

Хорек посмотрел на меня как на дурака:

— В летящую монету? Кто тебе сказал такую чушь? Мирпуд, ты еще скажи, что я умею расщеплять стрелу новой стрелой вдоль.

Я удивленно крякнул:

— Ты слово в слово предугадал следующее, о чем я подумал.

Хорек положил лук и стрелы обратно на стол и обратился ко мне с самой серьезной мордой, которую я когда-либо у него видел:

— Мирпуд, многое из того, что ты знаешь о лучниках, или сильно приукрашено, или вообще не имеет отношения к действительности. Я обучался лучной стрельбе еще с тех времен, когда мне было шесть или семь лет. Я занимался этим практически ежедневно в течение пары осьмилетий. Но у лучника всегда есть ограничения, которые он не может превзойти.

Рамзи взял одну из стрел, лежащую на столе и показал ее мне:

— Мирпуд, я открою тебе страшный секрет. В зависимости от степени ума и ловкости, я могу научить стрелять из лука любого зверя, который раньше это не умел, за час. Я могу сделать так, что он через час будет точно стрелять в неподвижную мишень с пятнадцати шагов и даже понимать, что именно он делает для того, чтобы стрелять точно. База изучается очень быстро. Но тот лучник, что лишь умеет стоять на пятнадцати шагах и попадать в центр мишени — это так, трюкач. Годы и осьмилетия после тратятся на то, чтобы твое тело запомнило все это как следует, и чтобы ты умел нечто больше, чем просто стрелять в центр. И даже потратив на это многие годы, ты все равно не достигнешь совершенства, потому что его не существует. В армии полно лучников, которые более точные и умелые, чем я — но и они говорят, что им еще есть куда расти и чему учиться.

Рамзи снова показал мне на стрелу:

— Многие зеваки уверены, что отличный лучник умеет расщеплять стрелы. Только вот они не знают, что это невозможно, даже если ты будешь дважды Серос Гримди! — сознание подсказало мне, что в мифологии Граальстана Серос Гримди был местным аналогом Робина Гуда. — Стрела летит, извиваясь как змея. И как бы ты точно ни стрелял, она не может войти в ту же точку мишени так же идеально, как и прежняя стрела. Ты можешь попасть стрелой в стрелу — такое бывает, и ты можешь даже разрушить у нее пропил, но это-то как раз возможно. Так, стесать стрелы на три дюйма, бывает и такое. Но не расщепить вдоль.

Лучник положил стрелу на место, продолжив говорить с прежним жаром и явным удовольствием:

— В армии лучник — это не остроглазый сокол, который прицельно выносит врага прямой наводкой. Наша задача — замедлять наступление врагов, выпуская в воздух сотни стрел. Если враг подойдет ближе двосьми⁽⁵⁾ шагов, лишь единицы из лучников еще смогут что-то сделать. Единственным разумным шагом будет бежать назад, под защиту. Поэтому вера в то, что лучник — это тот, кто прицельно стреляет в голову со двосма⁽⁶⁾ шагов, и каждая стрела которого выносит одного противника, полный бред. Нас учат с шестосьми⁽⁷⁾ шагов попадать в ростовую фигуру — и поверь, этого зачастую более чем хватает.

Я посмотрел на Рамзи с улыбкой:

— Я вижу, с каким оживлением ты это рассказываешь, Рамзи. Ты очень хороший учитель. Мне понравилось стрелять, и мне хотелось бы попробовать еще. Но ведь ярмарка будет закрыта через неделю — где же я тогда смогу еще пострелять потом?

Хорек задумчиво посмотрел вдаль, подкручивая короткие усы коготками:

— Обратись к своему учителю, Мирпуд. Как главный гарнизонный маг, уверен, он сможет помочь тебе с этим. К сожалению, я на это не смогу ответить.

Позади нас раздался голос прохожего, молодого опоссума:

— Я могу выстрелить из лука, почтенный лар?

Лучник мгновенно обошел меня:

— Да, конечно! Проходите за стол! — обратившись уже ко мне, Рамзи сказал тихим шепотом. — Приходи завтра, сейчас уже другой посетитель. Спасибо за интересное общество!

* * *

В течение всей недели я приходил на ярмарку к Рамзи и каждый день стрелял, стрелял и стрелял, пока не приходил очередной посетитель или пока сам лучник не говорил мне, что время вышло.

О своих успехах и неудачах я всегда рассказывал учителю, и мастер Гимеон одобрил мои занятия по лучной стрельбе, говоря, что любая активность весьма полезна для ума и тела. На мою просьбу как-то посодействовать тому, чтобы я мог продолжить учиться стрельбе из лука и после окончания ярмарки, Гимеон обещал подумать и поднять свои связи в ландарском гарнизоне. Однако он попросил меня не радоваться раньше времени, когда у нас зашел разговор об этом перед утренней тренировкой:

— Мирпуд, не забывай, что ты в первую очередь маг, и обучаться должен у меня. Я рад, что тебя заинтересовала лучная стрельба, но я не хочу, что твое новое увлечение шло во вред нашим тренировкам. Я взял тебя в ученики как раз при условии, что ты поступаешь в мое распоряжение и делаешь то, что скажу я. Я буду выпускать тебя на занятие по лучной стрельбе только при условии, что ты выполнишь на наших тренировках все, что нужно было сделать за день. Не раньше и не позже. Возможно, это будет для тебя дополнительной мотивацией стараться еще лучше. И не забывай — твоя левая лапа очень ценна для тебя, поэтому следи, чтобы на лучной стрельбе с ней ничего не произошло.

Гимеон добавил после паузы:

— И не забывай вот еще что. Ландарский гарнизон — не ярмарка, а армия. Даже если я договорюсь, чтобы тебя могли обучать вместе с другими лучниками, ты будешь обучаться на более тяжелых луках, чем те, что предлагали простым зевакам на хэдмоне. Тебе могут подобрать лук полегче, но поверь — даже его тянуть будет довольно сложно. Поэтому считай, что я тебя просто предупредил.

Учитель закончил свою речь:

— А теперь приступим к сегодняшней тренировке.

1) 50

Вернуться к тексту

2) 73

Вернуться к тексту

3) 23

Вернуться к тексту

4) 24

Вернуться к тексту

5) 16

Вернуться к тексту

6) 128

Вернуться к тексту

7) 48

Вернуться к тексту

Вот уже полгода я играл по вечерам в таверне «Синий конь» у колченогого тигра Фархада. Поначалу казавшаяся мне резкой, грубой и даже отталкивающей внешность скрывала на удивление очень хорошего, честного и отзывчивого зверя. Фархад рассматривал меня поначалу исключительно как инструмент дополнительного заработка для своей таверны, ведь по правилам «Синего коня» любой посетитель мог быть моим зрителем, лишь заказав хотя бы что-то за свой стол. А это значило, что любой слушатель становился клиентом Фархада и приносил ему лишний барра дохода, чему тигр был однозначно рад.

Тем не менее, «потребительское» отношение Фархада ко мне со временем изменилось на дружеское, когда выступления превзошли все ожидания тавернье. Зачастую по вечерам «Синий Конь» ломился от посетителей, которые пришли в первую очередь послушать музыку и лишь во вторую — что-то поесть или выпить; впрочем, для Фархада обе эти «очереди» означали одно и то же. Благодаря мне тавернье увеличил поток своих посетителей, не вешая никакой рекламы и полагаясь исключительно на «сарафанное радио». Фархад по-прежнему не платил мне за выступления, лишь разрешая собирать подношения от посетителей и ставя бесплатный ужин, но другого было бы сложно ожидать — какой тавернье стал бы отдавать деньги менестрелю, который и так что-то получал за свои выступления?

Я не мог утверждать этого наверняка, но, возможно, слушателям очень нравились песни из нашего мира своей новизной и отличностью от тех баллад и историй, что они уже слышали не один раз от других менестрелей. Существовало негласное правило, которое позволяло менестрелю самостоятельно определять свой репертуар, и поэтому я был избавлен от пьяных выкриков из зала «А сыграй нам «Пельскую балладу», менестрель!» или чего-то подобного. Конечно, некоторые посетители вежливо просили меня исполнить то, что я не знал, и я столь же вежливо отказывал им. Право выбора репертуара позволяло мне играть исключительно знакомые мне мелодии, не тратя время на заучивание местных «популярных» песен.

Фархад, оценив то, какой доход он получает с моей помощью, даже выделил нам с Вейлин отдельную небольшую комнату, доступ в которую для посетителей был закрыт. Накладывая при помощи магии изнутри аналог гасящей звук стены, мы могли репетировать с волчицей те песни, что планировали исполнять на очередном «концерте».

Работать с Вейлин было одно удовольствие. Волчица обладала феноменальной памятью и музыкальным слухом, и любую услышанную один раз мелодию она запоминала так накрепко, что порой даже поправляла меня, если при повторном исполнении какой-то музыки память могла меня подвести, и я брал неверную ноту. При этом для Вейлин вообще не имело значение, что я играл и в каком стиле. Она с одинаковым удовольствием и результатом помогала мне исполнить и фолк, и рок, и джаз, и даже попсу. Впрочем, песни последнего жанра волчица считала в большинстве своем достаточно примитивными как в музыке, так и в текстах, и участвовала в их исполнении лишь по причине своей исполнительности, но никак не любви к звучащей мелодии.

Раз за разом я удивлялся тому факту, что Вейлин во всех случаях позволяла мне играть ровно то, что хочу я — и никогда не просила исполнить какие-либо мелодии Кораланд или же какие-то свои любимые композиции, отличные от моих. По этой причине каждый вечер в «Синем коне» звучала только земная музыка — что впрочем вряд ли расстраивало посетителей, любящих новизну и незнакомые им мелодии.

* * *

Я чувствовал, как мои щеки пылают жаром даже под слоем пушистого меха, а лапы слегка подрагивают. Я был болен. И нет, дело было не в жаре или простуде. Увы (а может и к счастью), я влюбился в Вейлин. В существо, которое вообще не являлось человеком! Я не понимал, как я докатился до такой жизни, но наши многочисленные совместные концерты вкупе с развившейся амнезией в отношении стандартной человеческой красоты заставили меня воспринимать Вейлин именно как объект воздыхания, а не мою коллегу по вечерним концертам.

Я видел в Вейлин не просто прямоходящую волчицу, которая в первый день моего пребывания в Мире Спокойной Воды вызвала бы у меня страх и отторжение, а самую привлекательную самочку, которую я видел в Ландаре. Каждая черта ее внешности мне очень нравилась (точнее, нравилась моему мутировавшему сознанию, адаптировавшемуся к местным реалиям), и каждая встреча с ней была для меня большой радостью — и большим страданием.

Казалось бы, в чем была сложность сказать ей это прямо? Чай, в свои тридцать лет я был давно избавлен от подростковой стеснительности и мог подойти к интересующей меня женщине и прямо сказать мне, что я думаю. Возможно, я боялся неловкости — но скорее в разрезе того, что не представлял, каким образом уместно заявлять о своих чувствах к представительнице противоположного пола, не нарушая никаких местных правил приличия.

Я проводил с ней вечера до и после наших выступлений в таверне, и Вейлин казалась настроенной максимально благодушной в отношении меня: ей нравилось мое общество, она не протестовала, когда я брал ее за лапы. Большего себе не позволял уже я сам, опасаясь того, что она поймет меня неправильно и обвинит в излишней фривольности.

Я видел пару раз влюбленные парочки в Ландаре — но наблюдение за ними не особо помогло мне понять, как правильно себя вести. Поцелуев между ними я не видел, но вместо них я часто видел, как влюбленные терлись мордами друг о друга и утыкались носами в шею — возможно, именно это заменяло поцелуи.

* * *

В один из дней, когда моя очередная тренировка с мастером Гимеоном закончилась, но я еще не покинул пределы дома, я подошел к учителю с вопросом напрямую:

— Мне нужен ваш совет. Не знаю, сможете ли вы помочь, но мне больше некого спросить.

Гимеон отложил один из многочисленных свитков пергамента, с которого он переносил информацию на другой свиток, и поднял на меня спокойный желто-зеленый взгляд:

— Выкладывай.

— Учитель, мне нравится одна самочка, но я не знаю, как именно сообщить ей об этом, чтобы она правильно это восприняла.

Чешуйчатые губы Гимеона слегка расползлись в улыбке, а глаза наполовину прикрылись полупрозрачными веками:

— Стало быть, совместная игра с Вейлин дала тебе не только хорошего компаньона в твоей менестрельской карьере, но еще и объект воздыхания? Так какого совета ты от меня ждешь, Мирпуд?

— Несмотря на то, что я живу у вас далеко не первый месяц, я пришелец в Мире Спокойной Воды. Будь Вейлин жительницей моей реальности — я бы не стоял здесь. Но я опасаюсь сказать или сделать что-то не то. Вдруг я ее оскорблю, даже не намереваясь этого делать? Как мне рассказать ей о своих чувствах и дать ей понять, что она мне интересна?

Гимеон издал в ответ неопределенный шипящий звук:

— Я не знаю, какой тип самцов предпочитает Вейлин, но обычно некто, пытаясь построить отношения с самкой, в прямом смысле «заявляет» на нее свои права, а она решает, позволить это или нет. В нашем мире словосочетание «заявить права» вообще является синонимом предложения вступить в брак. Что же касается твоего интереса к ней — я бы рекомендовал подойти к ней и сказать: так и так, ты представляешь для меня интерес как самка. Не зазорно будет признаться, что ты делаешь свое признание согласно правилам своего мира, и поэтому заранее приносишь извинения, что твое поведение может отличаться от привычного для нее. Твоя искренность сыграет тебе на лапу.

— Учитель, а если случится такое, что она ответит мне согласием… что мне делать? Я имею в виду — я ваш ученик, и может быть, мне будет что-то не разрешено делать, так как это будет вредить нашей с вами связи?

— А ничего не изменится. Обычно образовавшая пара пытается найти место, где они будут жить вместе, строить семью, вести совместный быт — вам это не грозит. Твое место — здесь, место Вейлин — в Цитадели. Я не выпущу тебя к ней, ее не выпустят к тебе. Общаться вы можете сколько хотите в свободное время от обязанностей время, но в первую очередь у каждого из вас есть свой статус и положенное вам место. Поэтому, если ты действительно испытываешь к ней чувства, будь готов к тому, что в обозримом будущем тебе не светит ничего, кроме встреч по вечерам, даже если она тоже к тебе неравнодушна. Выдержишь ли ты это? Впрочем, в личной жизни лишь ты знаешь, как поступать правильно, и я здесь буду ничуть не лучшим советником, чем случайный прохожий на улице. Мое дело — напомнить о твоих обязанностях и ограничениях. Во всем остальном лишь ты себе хозяин и господин, а я — не твой родитель, чтобы поправлять тебя.

* * *

Совет звучал понятно. Но одно дело услышать его, а другое — применить на практике. Возможно, я излишне бравировал, говоря «что уж мне, тридцатилетнему мужику…», но когда в очередной вечер мы с Вейлин находились в тренировочной комнате в таверне тигра Фархада, я чувствовал себя как неловкий школьник, который очень хочет признаться своему объекту воздыхания в собственных чувствах, но никак не может этого сделать. Весь мой опыт, все прожитые года, вся уверенность куда-то исчезли, стоило мне остаться наедине с волчицей. Все заготовленные слова резко пропали из головы, оставив после себя пространство, наполненное лишь неловкостью и сомнениями.

На мое состояние обратила внимание и Вейлин, так как наша репетиция откровенно не задалась:

— Мирпуд, что с тобой? Ты путаешь ноты и ведешь себя так, словно ты суар первый раз в жизни видишь! Ты не заболел?

Мои лапы, и так дрожавшие от неизвестности, затряслись еще сильнее:

— О нет, что ты, я совершенно здоров! — дальнейшие слова я произнес почти шепотом. — Ну, почти.

Вейлин подошла ко мне ближе и прикоснулась лапой к моей ладони, лежавшей на грифе гитары — и лучше бы она этого не делала, ведь ее касание заставило меня дернуться еще сильнее, да так, что я едва не заставил волчицу упасть на спину:

— Да что с тобой, Мирпуд? Ты пахнешь… подожди… — Вейлин принюхалась к моей шерсти. — Да ты возбужден сверх меры, твой мех просто пропах феромонами!

Поняв, что дальше нет смысла что-либо скрывать или прятаться, я поставил гитару вдоль табурета и встал во весь рост:

— Извини, я не очень представляю, как у вас тут все устроено в этом плане, и поэтому буду вести себя так, как это принято в моем мире. Я влюблен в тебя, Лин, и все, что ты сейчас чувствуешь и видишь, связано исключительно с тобой. Будешь ли ты моей парой?

* * *

Услышанное стало для волчицы настоящим шоком. До этого не особо заметный для меня запах Вейлин, к которому я успел принюхаться за долгие месяцы и даже не обращал на него внимания, резко изменился, и в него добавились новые нотки, раньше отсутствовавшие. Пусть мое сознание и не сумело дешифровать их, но одно было мне точно известно — это не была ни агрессия, ни ненависть.

Внешне Вейлин тоже изменилась — ее голубые глаза стали еще шире, удивленно распахнувшись так, что веки стали почти невидимы, а пасть раскрывалась и закрывалась, словно она что-то произносила, но совершенно беззвучно. Наконец, сделав один неловкий шаг, волчица осторожно обняла меня, сложив лапы за спиной, и уткнулась лбом мне под шею, все еще не произнеся ни слова. Постояв так несколько мгновений, Вейлин сделала шаг назад и наконец-то ответила:

— Твое признание делает тебе честь, Мирпуд. Ты мне тоже симпатичен, и я даже не знаю, как это все оценивать… мне кажется…

Я не дал волчице продолжить фразу, сам подойдя к ней и крепко обняв ее, из-за чего ее еле различимые слова потонули где-то в моей шерсти. Я не стал уподобляться влюбленным парочкам из города и не стал тереться мордами с ней, не будучи уверенным, что это было бы уместно. На мое удивление, Вейлин заметно обмякла, и ее лапы снова сжались за моей спиной, заставив ее еще глубже утонуть мордой в шерсти у меня на груди.

Высвободившись после паузы, Вейлин выглядела повеселевшей.

— Так мы теперь… пара?

— А ты сам как считаешь?

— Не забывай, Лин, я Росток Клевера, и во многом не ориентируюсь в вашей морали и правилах поведения.

— Ну хорошо, по законам вашего мира мы пара?

— Не считая того, что ты не сказала в ответ, что тоже влюблена в меня — да.

Взгляд Лин остался таким же безмятежным:

— Возможно. Может, все же порепетируем? Теперь-то у тебя не будут дрожать лапы, не так ли?

— Знаешь, я так подумал. В связи с моим признанием… не согласишься ли ты исполнить другую песню? Не ту, что мы планировали изначально, но мне очень хочется услышать ее в твоем исполнении. Пожалуйста.

— И какую же?

— Помнишь, я рассказывал тебе про коллектив «Фавн»?

Вейлин кивнула:

— Да. Кажется, это те звери, которые играют музыку, довольно похожую на нашу? Ты еще говорил, что они из… как же ты ее назвал… Германдии?

— Германии. Да, они. У них есть песня, которая называется «Эти холодные ночи». Вот, послушай.

Сам трек Вейлин слушала, лишь вооружившись куском пергамента, на котором только одним ей ведомым шифром делала пометки, позволяющие ей впоследствии воспроизвести нужные тональности, перепады голоса и звучание песни.

Закончив записи, Вейлин отложила пергамент в сторону, потянувшись вверх и хрустнув когтистыми пальцами:

— Ты все же неисправимый романтик. Боюсь, если я ее буду исполнять, ты весь зал феромонами провоняешь.

— А какая разница? Я хочу сыграть ее для тебя, а не для других. Кто услышит — что ж, ему повезло. А если уж остальные почуют мой запах — тем лучше, поверят в мою игру.

* * *

К публике в таверне мы вышли вдвоем, и наше появление было встречено бурными аплодисментами посетителей, которые уже заждались начала очередного вечернего концерта.

Заняв высокий табурет на сцене и положив гитару себе на колени, я начал играть песню, будучи готовый подхватить диалог, содержащийся внутри строк произведения. Первой начала Вейлин:

А ночь холодна,

И ветер гуляет по нашей земле.

Я снова тебя ожидаю одна —

Одна в наступившей холодной зиме.

Я подхватил текст:

Дорога к тебе непосильна без врак

И только лишь глупый ею пойдет.

Но ежели это влюбленный дурак,

То что же с пути его в жизни собьет?

Голос Вейлин присоединился к моему, и наше волчье завывание слилось в единый тандем:

А ночи опять холодны, так впусти же меня

Ведь суженый твой стоит под дверьми.

Пусти же поближе к огню очага

Пусти же — иль просто меня прогони!

И снова Вейлин продолжила повествование одна:

Ах милый, отцом я опять заперта

И нету ключей у меня от двери.

Не любит тебя он, я снова одна,

Одна в наступившей холодной ночи.

* * *

Боже, я не мог передать словами, какой кайф я тогда испытывал. Облик Вейлин, которая невероятно прекрасно исполняла свои партии песни, да еще в сочетании с общим музыкальным рядом заставляли меня испускать столько феромонов, что их начал чувствовать даже я. Все тело казалось будто бы ударенным током, шерсть стояла дыбом, а мозг заливало тоннами серотонина и дофамина, из-за чего я слабо понимал, где нахожусь, и мне лишь хватало сил играть мелодию дальше, да подпевать Вейлин, когда приходила моя очередь вплетать свой голос в общее повествование.

И когда же песня стихла, я чувствовал себя так, словно пробежал марафон — дыхание сбилось, голова гудела от выплеска гормонов, а шерсть топорщилась, медленно и очень плавно опускаясь обратно. Вейлин усмехнулась и обратилась ко мне, перекрикивая аплодисменты:

— Видел бы ты сейчас себя со стороны, Мирпуд! У тебя такой взгляд, словно ты увидел самого Арханиса, и он тебе пообещал невероятное блаженство! Ты готов играть дальше? Зрителям явно хочется еще!

И она была права — посетители таверны топали лапами по полу и требовали продолжения банкета. Их топот слился в единый гул, который, как ни странно, помог мне — постепенно сознание перестало затуманиваться, а звуки вокруг стали более четкими и более не звучали словно через вату.

Я перехватил гитару поудобнее, готовый было начать ту композицию, которую мы с Вейлин договорились исполнять первой до того, как я ей предложил «Эти холодные ночи», как вдруг дверь таверны резко распахнулась, и внутрь зашел солдат городской стражи, рослый лев в шлеме, полностью скрывающем его голову и повторяющем контуры морды большой кошки. Стражник был вооружен мечом и щитом с гербом королевства, увитым лавровой ветвью мечом, и он, выйдя на середину зала, коротко бросил мне:

— Не время для игр, менестрель.

Далеко не все посетители таверны обратили внимание на вошедшего, и тогда воин просто ударил мечом по щиту, и тогда все разговоры стихли, и все головы обратились на стражника. Убедившись, что все взгляды прикованы к нему, воин произнес, и его голос был четким и густым, словно наполняя все уголки «Синего коня».

— Почтенные жители и гости Ландара! С прискорбием сообщаю вам, что сегодня умер наш мудрый и справедливый король Авар Восьмой. Прошу вас всех положить лапы на голову в знак скорби и сожаления о его уходе.

Тонкий, но четкий гул недоумения, переходящий в короткие всхлипы и причитания, снова наполнил таверну. Как минимум у половины посетителей из глаз потекли слезы, и они возложили себе лапы на голову, обхватив двумя пальцами каждой лапы свои уши. Я недоуменно оглянулся, и увидел, что Фархад и Вейлин тоже возложили себе лапы на головы, и последовал их примеру, чтобы не выделяться на фоне всей остальной толпы. В полной тишине, нарушаемой лишь короткими всхлипываниями некоторых самочек, прошло около минуты, в течение которых вся таверна сидела недвижимо, склонив головы над столами и держась лапами за голову.

Воин снова ударил мечом в щит, двинувшись к выходу:

— Я прошу вас всех воздержаться от увеселений вплоть до прощания с Его Величеством, да сохранит его Арханис на пути в Светлые Поля.

Стоило ли говорить, что после этого ни о каком продолжении концерта не могло идти и речи? Мало этого, метка на моей правой лапе зажглась красным, и стоило мне накрыть ее, как в голове раздался голос учителя:

— Мирпуд, срочно домой. Сегодня умер король, и вечером в городе может произойти все что угодно. Я хочу, чтобы ты был под моим присмотром сегодня. Не задерживайся.

Будучи под впечатлением от происходящего, я лишь коротко ответил в мыслях своему наставнику, что услышал его, после чего, убрав гитару в чехол, побрел к выходу. Хотя я и не был подданным Граальстана по факту рождения и определенно не чувствовал Авара Восьмого «своим» королем, я понимал чувства жителей столицы, и все ощущение эйфории, которое я получил сначала от признания Вейлин, а потом и от совместной игры, словно куда-то улетучилось. Коротко кивнул Лин, которая легким качанием головы попрощалась со мной, усевшись на табурет и опустив голову с задумчивым и печальным взглядом.

* * *

Город словно затих в единой скорби. Раньше, когда я гулял по Ландару, со всех его уголков были слышны разговоры, смех, фырчание, рев, крики — словом, столица никогда не была безмолвна. Но не в тот день.

Улицы Ландара все так же были полны зверей, но они были непривычно тихими. Их головы были задумчиво склонены, глаза наполнены слезами, а самочки украдкой вытирали мокрые очи, хлюпали носами и хныкали. Я не видел ни одной радостной морды, ни одной улыбки — ничего. Только скорбь, огорчение и задумчивость.

И лишь мой учитель остался неизменным. Когда дверь его дома за мной закрылась, взгляд с поволокой воззрился на меня:

— Народ очень любил Авара Восьмого, и я уверен, что лишь фанатики сейчас радуются его смерти. Завтра будет организована церемония прощания с усопшим королем, и я как главный гарнизонный маг буду присутствовать на церемонии. Ты идешь со мной. Веди себя максимально тихо, не отсвечивай и делай вид, что тебя там не существует. А теперь иди в комнату.

Я не стал спорить с наставником и пошел за дверь. Последнее, что я успел увидеть перед тем, как закрыть створку — как Гимеон очень задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом, словно его сознание находилось где-то в другом месте, но не с его обладателем.

Авар Восьмой умер прямо посреди зимы. Местное холодное время года ничем не отличалось от привычного для меня земного — температура падала по ощущениям ниже нуля, вокруг лежал снег, а некоторые звери носили теплую зимнюю одежду, если их шерсть была слишком короткой и недостаточно грела. Мне в этом плане повезло — как раз к зиме мой мех стал более пушистым и длинным, и я мог ходить практически в той же одежде, в которой ходил летом. Более того, я даже не носил обувь — подушечки на лапах были постоянно горячими, и снег под ними таял буквально за несколько секунд, оставляя после себя лишь ощущение влажной прохлады, к которому я быстро привыкал.

Вопрос обуви был вообще одним из тех, кто занимал меня больше всего, особенно в преддверии холодной части года. Обуви в привычном земном понимании тут практически не было, так как подавляющее количество зверей были пальцеходящими или же вообще имели копыта, и обычные человеческие образцы для них не подходили. Конечно, существовали отдельные виды, вроде медведей, от природы опирающихся на всю стопу, а потому имеющие что-то вроде ботинок, но таких образцов было крайне мало. У обладателей копыт было два варианта, как они могли поступить — либо же ходить «о натюрель» (к примеру, все парнокопытные так и поступали), либо же носить подковы, как и их четвероногие собратья, если их образ жизни требовал такой защиты. Поэтому были нередки случаи, когда кузнец-коновал на рынке мог подковать копыта коня, который в тот же момент сидел на табурете, пересчитывал наличность у себя в кошельке и раздумывал, где ему найти в шелковом ряду несколько мер атласа для последующего пошива костюма.

За все время, что я прожил в Ландаре, я успел увидеть лишь два образца обуви (не считая упомянутых выше «ботинок» для медведей и им подобных) — так называемые «пальчники», маленькие ботинки с подошвой, надеваемые только на пальцы стоп, и «лервы», чем-то похожие на туфли с очень высоким каблуком, поддерживающие полностью свод стопы и позволяющие их обладателям полноценно ходить, имея каблук в качестве дополнительной точки опоры.

В отличие от нашего мира, наличие или отсутствие обуви в Мире Спокойной Воды никоим образом не свидетельствовало о достатке или бедности обладателя. Любая обувь была штучным товаром, изготавливаемым под конкретного зверя из-за очень большой разницы в размерах стоп у разных видов зверей, а потому обувные мастера ценились очень высоко и брали за свои услуги весьма хорошую плату. Что пальчники, что лервы стоили весьма немало — хотя вторые стоили дороже, и потому зачастую лишь обеспеченные звери могли себе позволить подобную обувь. Но, как я упоминал выше, отсутствие обуви в общем-то не свидетельствовало о том, что конкретный зверь был беден.

Дело в том, что обнаженная стопа была весьма заметным элементом внешнего облика зверя, и ее приятный внешний вид тоже был способом поднять свой престиж в глазах окружающих. Нередко самочки использовали свои стопы как еще одно место для украшения — были нередки кольца, подвески, цепочки, дорогие ткани и иные способы визуально подчеркнуть — или же наоборот скрыть — какие-то элементы, контуры или детали стопы. Когда мы с учителем бывали в городе, мне доводилось видеть очень богатых и знатных дам, которые не носили обуви, но их стопы были изысканно украшены драгоценностями, делающими их более привлекательными для остальных.

Из-за вышеперечисленного босая стопа без украшений была не символом бедности, а скорее «обычным» состоянием ее владельца, который сам по себе ни на что не указывал и не свидетельствовал о чем-либо. Наличие пальчника тоже ни о чем не свидетельствовало — скорее всех, его обладатель просто собирался в дальний путь или же решил по необходимости сохранить свои подушечки на стопах, так как его работа могла быть сопряжена с хождением по опасным поверхностям. Наличие лервы уже было символом достатка — но ношение драгоценностей на босых стопах все же было куда более дорогим способом показать свою состоятельность. Так как я не обладал никаким статусом, даже будучи учеником главного гарнизонного мага, я никогда не пытался каким-либо образом подчеркивать свои стопы и ходил так, как ходила немалая часть жителей города.

* * *

Рано утром на следующий день после того, как стало известно о кончине монарха, Гимеон разбудил меня:

— Мы идем на церемонию прощания в Святилище Гроузи. Там обычно выставляют на обозрение народа всех только что усопших монархов. И будь добр, на сегодня оденься соответствующе.

Именно тогда я узнал, что траурным цветом (по крайней мере, в Граальстане) считался не черный, как можно было бы ожидать, а зеленый, цвет священного клевера. Поэтому вместо своих черных одеяний ученика мага мне было предложено надеть зеленые шоссы, зеленое же исподнее, которое полностью сливалось по цвету с чулками, такого же оттенка рубаху и зеленый шерстяной гоун с металлическими пуговицами. Гимеон же оставил свою зеленую хламиду, в которой обычно проводил со мной тренировочные занятия, но заменил обычный алый плащ главного гарнизонного мага на что-то вроде бесформенного зеленого пончо, которым, казалось, можно было обернуться несколько раз. Набросив его на себя и накрутив лишь в одном ему ведомом порядке, учитель поторопил меня:

— Идем, нам нельзя опаздывать на прощание.

* * *

В день похорон короля Граальстана мороз выдался особенно суровым, но даже он не сумел загнать зверей обратно в дома к теплу очагов. Улицы столицы были запружены зверями, и все как один были одеты в зеленые оттенки, из-за которых я порой не видел мостовой буквально в нескольких метрах перед собой — все закрывала сплошная зеленая река, от которой в воздухе разливался пар из приоткрытых пастей. Из-за этого порой казалось, что я находился в бане с насыщенным водяным паром — разве что температура вокруг была далеко не банной.

Пробираться сквозь такую толпу было бы полнейшим самоубийством, поэтому к Святилищу Гроузи были проложены несколько «проходов», каждый из которых охраняла цепь рассеянных городских стражников, отсекавших эти полосы от толпы. Именно в один из таких «потоков» мы и попали вместе с учителем еще за десяток кварталов до места назначения. Лишь там у нас была возможность спокойно идти вперед вместе с другими знатными зверями, а не прорываться сквозь зеленое море скорбящих, замедляясь с каждым шагом.

Пока мы шли по проходу, я обратил внимание, что ближе к Святилищу толпа становилась несколько реже, и то тут, то там среди моря жителей города были пустые места, где жглись костры для обогрева скорбящих. Как я знал, в Ландаре было строжайше запрещено разводить огонь посреди улиц, но, видимо, из-за дня траура и сильного мороза власти разрешили преступить городской закон.

Костры были центром притяжения зверей — пока одни подходили к огню погреть лапы и размягчить задубевшую от мороза одежду, остальные, согревшись, отходили от костров, уступая место другим. Возле каждого костра стояли ведра, доверху наполненные снегом, и за порядком приглядывал стражник, следя за тем, чтобы угли от костра не подожгли все вокруг.

* * *

И вот, наконец, наш путь с учителем внутри коридора, ограниченного стражниками, закончился, стоило нам добраться до собора, где проходило прощание с почившим монархом. Громада храма, полная высоких стрельчатых окон, барельефов и скульптур из серо-черного камня увеличивалась с каждым шагом, все больше и больше закрывая собой небо. И к тому моменту, как мы с наставником коснулись лапами первой ступени небольшой лестницы, ведущей внутрь храма, величественный шпиль собора полностью закрыл собой серое и хмурое зимнее небо. Никого из обычных жителей города пока что не пускали в храм, и единственными входящими внутрь были только монахи, вельможи и другие высокопоставленные звери, к которым, очевидно, относился и мастер Гимеон.

Внутри собора я увидел схожий интерьер, весьма смахивавший на тот храм, где я несколько месяцев назад проходил обряд получения фамилии своего учителя. Отличие было разве что в том, что площадь внутри была больше, а потолок — выше.

Сразу же в глаза бросился приподнятый над полом постамент, расположенный ближе к алтарю. Из-за густого ковра из клевера, устилавшего постамент, тело монарха, одетое в ярко-алый парадный мундир, резко выделялось цветным пятном посреди зелени. В отличие от нашего мира, усопший король лежал не в гробу, а был просто уложен прямо на ковер из клевера, без каких либо тканей или подложек под тело.

Само пятно клеверного ковра было правильной овальной формы, но при этом слева была проложена небольшая дорожка, не покрытая клевером, позволявшая подойти к умершему лису со стороны его правой передней лапы. Пришедшие звери занимали места полукругом вокруг тела Авара Восьмого, и лишь тогда я смог присмотреться к его морде, так как мне раньше не доводилось видеть умерших зверей.

На первый взгляд мне казалось, что внешне в облике монарха ничего не поменялось, и он казался безмятежно спящим: никаких следов смерти, пятен, бледности или перекошенных черт морды. Однако чем дольше я смотрел на умершего монарха, тем больше я ловил себя на мысли, что в его внешности что-то неуловимо изменилось. Приглядевшись, я понял, что меня смутило — шерсть на морде короля была чем-то обработана, из-за чего были сглажены все неровности меха, приглажены все топорщившиеся волоски, а шерсть казалась словно покрытой тончайшим слоем чего-то прозрачного и блестящего. И стоило мне это осознать, как я в ту же секунду не мог более воспринимать лиса как спящего — его морда, блестящая как у статуи, мгновенно перестала выглядеть живой, превратившись в какую-то посмертную маску, прилизанную и приглаженную.

* * *

Я ожидал, что церемония прощания начнется — но все звери стояли безмолвно, молитвенно сложив лапы и опустив глаза вниз, словно чего-то или кого-то ожидали. Не было слышно ни песновений, ни псалмов — даже шепотков не было, слышалось лишь размеренное дыхание присутствующих. Так как мы с мастером стояли ближе к алтарю ( в самом конце опоясывавшего полукруга возле ложа с умершим монархом) у меня была возможность видеть практически всех гостей церемонии прощания.

И лишь спустя несколько десятков минут ожидания раздался звук открываемых ворот, впустивших внутрь Святилища порцию морозного воздуха вместе с кружащимися снежинками, и в проеме появились двое зверей.

Один из них, невысокий енот в яркой оранжевой жилетке-безрукавке, частично скрытой под зеленой накидкой, смотрелся одновременно и красочно, и нелепо, словно карикатура на разумного зверя. Его взгляд и облик казались нормальным, но стоило ему начать идти, как я приложил максимальные усилия, чтобы не рассмеяться в голос — походка енота была семенящей, словно длины его лап не хватало, чтобы сделать полноценный шаг, а передние лапы и при этом забавно раскачивались вперед и назад независимо друг от друга. Внешне этот енот больше напоминал клоуна, который забавной пантомимой в духе Монти Пайтон пытался показать самую глупую походку из всех возможных. Шедший позади енот внимательно смотрел на своего спутника — и вот о нем стоило рассказать подробнее.

С первой секунды я почувствовал твердую уверенность, что это был Верховный Иерарх Джезри Бойдул. Внешне высокий и статный, но очень худой, рыжий лис без гривы смотрел вперед твердым и уверенным взглядом, словно показывая, что он никого и ничего не боится. Его слегка прищуренные зеленые глаза внимательно смотрели всех присутствовавших, пока сам лис крепко держался черными когтистыми пальцами за отвороты своей зеленой сутаны с вышитым на нем черными нитями символом архианства, трехлистным клевером. Обернувшиеся на звуки шагов звери, собравшиеся полукругом вокруг постамента с Аваром Восьмым, почтительно склонили головы, и стоящий рядом со мной учитель ткнул мне ребром ладони в затылок, чтобы я последовал примеру остальных.

Ответив кивком на приветствие, Бойдул произнес голосом, который звучал невероятно четко и поставлено, словно ему на своем веку приходилось вести радиопередачи или быть ведущим новостных выпусков:

— Приветствую, почтенные лары и ларессы. Мы можем начать церемонию прощания. Магов прошу проследовать за мной для Звучной Молитвы.

Я хотел было остаться на месте, но Гимеон схватил меня за локоть и повел меня вместе с отделившимися от полукруга зверями в сторону неприметной двери справа от алтаря. Пока я шел, внутренний переводчик объяснил мне, что Звучной Молитвой назывался особый ритуал, очень торжественный и важный, который проводился при прощании с умершим. Участвовали в нем непременно маги с обязательным присутствием монаха Священного Ордена. Так как в этот раз умер монарх, в качестве «монаха» выступал сам Верховный Иерарх, соответственно статусу усопшего.

Большая комната, которая размерами составляла примерно треть основного зала Святилища, вместила около десятка зверей, и последним зашел Иерарх, закрыв за собой створку. Пока я рассматривал узоры из повторяющегося рисунка трехлистного клевера, равномерно покрывающие стены, потолок и пол, Бойдул обратил на меня внимание, спросив Гимеона:

— Это ваш ученик, мастер?

— Да, Ваше Святейшество. Он первый раз присутствует на Звучной Молитве.

Более Бойдул не сказал ни слова, заняв место в центре помещения, над большим рисунком клевера, выбитом прямо в полу. Метка на моей правой лапе зажглась красным, и я, привычный к боли от призыва, машинально накрыл ее левой ладонью, а в моей голове раздался голос учителя, стоявшего рядом, но видимо решившего передать нужные указания не вслух:

— Звучная Молитва не такая сложная, как тебе может показаться. Тебе не нужно ничего говорить. Все что тебе нужно — сложить лапы в положении три-семь-один, и потом, когда придет время, вытянуть обе лапы вперед, применить фигуру «осэн гро» и явить свой дар, сложив ладони в позиции «мехг логри».

Я лишь кивнул, даже не оборачиваясь на учителя — используемые им термины означали магические наименования для нужных положений ладоней, когда для определенного заклинания требовалось поставить ладони конкретным образом, чтобы волшебство сработало правильно.

* * *

Молитва все шла и шла, и она действительно была похожа на молитву — раздавались песнопения, очень напоминающие церковные. Бойдул, сменив тембр своего голоса на более высокий и протяжный, произносил нараспев посвящения усопшему монарху, упоминая его заслуги и желая ему безмятежного пути в Поля Арханиса, к спокойствию и умиротворению после тягот земной жизни.

Ни один из присутствовавших магов не выполнял каких-либо пасов лапами — все застыли в позе три-семь-один, как и я, и их полуприкрытые глаза были опущены в пол. Из-за особой акустики зала эхо голоса Иерарха была несколько смягчено, из-за чего я четко слышал каждое слово, что он произносил.

Внезапно мое кольцо с головой волка, которое я в тот день надел на средний палец правой лапы, начало очень неприятно вибрировать, покрывшись красноватым сиянием. Я всеми силами старался терпеть зуд от вибрации, пытаясь сосредоточиться на сохранении требуемой магической позы для молитвы, но в какой-то момент не выдержал и обхватил кольцо ладонью, стараясь не нарушать позиции. Стоило мне это сделать, как дверь в комнату распахнулась, и внутрь зашло прямоходящее существо в черном плаще, наглухо скрывающем любые черты морды или тела. С удивлением я опознал в нем ту же сущность, которая явилась мне во время странного сна в казарме рядом с Себастьяном.

К моему несказанному удивлению, все звери вокруг меня продолжали молитвенно держать лапы, опустив глаза вниз, словно ничего не произошло. Один лишь Бойдул прекратил песнопения и уставился на фигуру, опустив плечи, словно столкнулся с чем-то неприятным:

— И снова ты. Что на этот раз?

* * *

Фигура сбросила с себя плащ, и я с удивлением обнаружил, что под ней скрывалась удивительно красивая зеленоглазая лиса с длинными рыжими волосами и пышными ресницами в бархатном зеленом платье, плавно обтекающем ее пышные формы и тонкие лапы. Ее голос был столь же прекрасен, как и ее внешность — вкрадчивый, гортанный, обволакивающий своей нежностью:

— Скучал без меня, Джезри?

Иерарх скривился так, словно у него внезапно заболели зубы, однако не отвел взгляда от незнакомки:

— Почему ты вечно приходишь тогда, когда мне до тебя вообще нет дела? Ты не могла подождать буквально восемь минут, пока я бы не закончил молитву?

Лисица очаровательно улыбнулась в ответ:

— Милый мой Джезри, когда же ты наконец поймешь, что Смерть не станет спрашивать тебя, когда ты готов? Я прихожу тогда, когда нужно мне, а не тебе.

Смерть? Это была Смерть? Я с широко раскрытыми глазами смотрел на незнакомку, не понимая того, что услышал. Ни голосом, ни манерами — она категорически не была похожа на ту фигуру, что я видел во сне рядом с Себастьяном.

Смерть прижалась к Джезри и потерлась мордочкой об его мохнатые щеки, однако Иерарх оттолкнул ее с видимым негодованием:

— Приспешница Легизмунда, я требую поединка!

Смерть рассмеялась, обнажив белоснежные зубки и облизнувшись:

— Конечно-конечно, мой милый. Разве когда-то было иначе?

В моей голове зашевелился внутренний голос, который прокомментировал происходящее. Оказалось, что в местных реалиях Смерть приходила к конкретному зверю в обличие того, чего тот максимально сторонился и опасался. В случае Бойдула к нему пришла красивая лиса, так как тот был монахом, соблюдающим добровольно целибат, а потому и сторонящемся красивых самок. И если к зверю приходила его Смерть, то у него было два выбора, как поступить — либо сдаться, позволив забрать свою жизнь, либо же сразиться за нее, выбрав поединок. Так как Смерть была умелой, она могла состязаться в чем угодно — хоть в бою на мечах, хоть в магическом поединке, хоть в загадках. В случае победы Смерть прощалась с жертвой до следующего раза. Судя по реакции Бойдула, Смерть приходила к нему не в первый раз.

Лисица слегка приспустила ворот платья, показав Бойдулу ложбинку между грудей, и задорно рассмеялась:

— Не хочешь увидеть перед поединком немного прелестей самки?

Бойдул зарычал:

— Не смей, бесовское отродье! Я вызвал тебя на поединок!

Смерть разочарованно вздохнула и подняла ворот платья обратно:

— Какой же ты скучный, Джезри! Ну хорошо, будь по-твоему. На чем ты хочешь со мной сражаться на этот раз? Опять магический поединок, как и в прошлый раз?

Иерарх помотал головой:

— Нет. Я хочу партию в "небесные линии".

Услышанное заставило Смерть улыбнуться:

— Надо же, какой интересный поединок! Еще ни один смертный не предлагал мне сразиться именно в этой игре. Ну что же, давай посмотрим, насколько ты умелый!

* * *

Я уже забыл как дышать и даже забыл о церемонии Звучной Молитвы. Ни один зверь вокруг меня, кроме Бойдула, не менял своей позы и продолжал делать вид, что ничего не происходит. Лишь Иерарх и я как пассивный наблюдатель были свидетелями происходящего.

Прямо в воздухе между Смертью и Бойдулом появился светящийся куб величиной с голову, который представлял собой причудливо пересекавшиеся нити разных цветов, имеющих небольшие кружочки на краях отрезков. Я ничего не понимал в этом кубе, и мне пришлось наблюдать за Иерархом, который покрутил куб в воздухе, изучая все его грани. Смерть нежно проворковала:

— Какие два цвета выберешь, Джезри?

Бойдул отнял лапы от куба и сложил их на груди:

— Зеленый и красный.

— Стало быть, мои будут синий и черный. Ну что же, пусть стартует игра! Начинай!

Я не очень понимал, в чем состояла суть игры, но я видел, как Бойдул и Смерть поочередно двигают по одной линии своего цвета за раз, словно стремясь распутать их переплетения между собой. Я не понимал ни правил сдвига линий, ни того, к чему конкретно стремятся игроки, но я видел, насколько отличалось их поведение. Все свои ходы Смерть делала непринужденно, быстро и с легкой очаровательной улыбкой, словно она знала все на несколько ходов вперед и ничуть не переживала о результате.

Бойдул же, напротив, был задумчив, действовал медленнее и порой даже пару раз отнимал пальцы от линии, которую он был готов сдвинуть, и менял свое решение, перемещая другую линию взамен первоначального выбора.

После очередного хода Смерть, сдвинув свою линию, протянула лапу и нежно погладила Бойдула по щекам:

— Не хочешь сдаться, мой милый? Обещаю, что перед тем, как забрать тебя, я разрешу овладеть мной!

Иерарх сжал зубы и вместо ответа сдвинул очередную линию. Смерть усмехнулась:

— Ты такой милашка, когда злишься!

* * *

Я не знал, сколько уже длилась игра, правил которой я не понимал, но в какой-то момент Смерть сдвинула очередную полосу на кубе, который к тому моменту выглядел намного более упорядоченным, чем вначале, и облизнула свой нос:

— Джезри, мой милый, еще один ход — и партия за мной. Ты можешь распутать еще одну линию, но меня ты уже не догонишь. Смотри — вот здесь! — Смерть показала пальцем на одну из черных линий. — Сдавайся, не трать время попусту!

Лис задумчиво обошел куб со всех сторон, словно ища какое-то решение, после чего вернулся на исходное место. Смерть откровенно веселилась:

— Это была интересная партия, но ты проиграл, Джезри. Просто признай это.

Лоб Бойдула пересекла вертикальная черта, которую я разглядел даже через шерсть. Он довольно долго рассматривал причудливый узор, после чего складка полностью разгладилась, Иерарх улыбнулся и сдвинул одну из зеленых полос так, что она легла поверх черной. Улыбка Смерти быстро пропала, и она прищурила глаза, растеряв всю свою нежность:

— Ах ты, подлец! Обратная тяга сделанного хода!

Бойдул впервые за всю партию улыбнулся:

— Да. Я всю партию старался завести тебя в ловушку. Я берег этот ход до последнего. Да, я отсрочил свою победу на два хода. Но ведь из-за обратной тяги твоя победа отсрочена на три хода. А три больше, чем два. Я победил.

Смерть зашипела и махнула лапой в воздухе, от чего куб растаял в воздухе:

— Поздравляю, Джезри Бойдул, ты победил. Увидимся в другой раз!

Накинув себе капюшон обратно на голову, Смерть неслышно вышла из комнаты, после чего дверь за ней захлопнулась. Бойдул облегченно вздохнул, но вдруг внезапно поднял взор и понял, что я все это время был свидетелем его игры. Иерарх собрался было что-то у меня спросить, как вдруг его взгляд с ужасом сфокусировался на моей правой ладони. Я перевел глаза на нее и увидел, как она покрыта подушечкой пульсирующей магии, обволакивающей все от кончиков пальцев до запястья. Иерарх злобно зашипел:

— Праволапец!

Лишь когда он это произнес, весь морок рассеялся, и я понял, что все вернулось в привычное состояние — все вокруг молились, а Бойдул продолжал произносить слова посвящения. Одна только моя правая ладонь продолжала пульсировать магией. Я собрался было спрятать ее, чтобы никто не успел этого заметить — но опоздал. Джезри Бойдул поднял взгляд, и его морда мгновенно перекосилась, стоило ему увидеть мою правую ладонь. Совсем как в мороке его зубы сжались, и из его пасти с шипением донеслось злобное:

— Праволапец!

Все участники Звучной Молитвы тут же очнулись, и вот я стал источником наблюдения для полутора десятков магов. Раздался новый возглас Бойдула:

— Арестовать! Немедленно!

Меня тут же схватили за лапы два ближайших ко мне мага, тут же заломившие мне лапы за спину, и я рухнул на мозаичный пол на колени. Последнее, что я успел увидеть — обеспокоенный взгляд мастера Гимеона, который, казалось, был ошарашен не меньше других.

— Мастер Гимеон, вы хотя бы понимаете, что произошло? — голос Верховного Иерарха дрожал от ярости. — Проклятый с ним с этой Звучной Молитвой, хотя и это уже ни в какие рамки! Вы допустили до ритуала праволапца! На каком основании вы не выявили, что ваш ученик — праволапец? Почему вы не сообщили об этом служителям Священного Ордена?

От стыда я был готов провалиться сквозь мозаичный каменный пол молельной комнаты. Настолько паршиво я не чувствовал себя никогда в жизни. Впервые за все время пребывания в Мире Спокойной Воды я оказался в ситуации, когда мое будущее оказалось под угрозой. Я не понимал, кто такой праволапец, не понимал, что мне грозит, но одно мне было ясно, как божий день — я совершил нечто, что вызвало гнев Верховного Иерарха. А если гневался он — это могло грозить чем угодно, вплоть до медленной и мучительной смерти.

Хотя я и стоял на коленях, и два мага держали мои лапы за спиной, я все же мог видеть мастера Гимеона. Какое-то время он еще стоял с потерянной и отсутствующей мордой, но вскоре его чешучатая физиономия разгладилась, и перед Бойдулом стоял прежний уверенный и даже вальяжный варан:

— Ваше Святейшество, я хотел бы попросить с вами личного разговора наедине в другом углу зала. Если дело касается моего ученика, я хочу, чтобы наш разговор остался лишь между вами, как Верховным Иерархом, и мной, как учителем этого молодого волка, носящим мою фамилию. Если возможно, под Глухим Колпаком.

Лис с сомнением смерил взглядом варана, после чего перевел испепеляющий взгляд на меня:

— Хорошо, мастер, будь по-вашему. Идемте.

Я прекрасно помнил, как мой учитель отнесся к тому, что я подслушал его допрос фанатика на центральном ристалище Ландара несколько месяцев назад, и я поначалу собирался было тихо и спокойно дожидаться, пока они обсудят все, что им было нужно, но потом я вспомнил одну фразу, которую мастер обронил, когда отчитывал меня за прослушку: "Не подслушивай разговоры, если они тебя не касаются!" Но постойте, ведь этот разговор напрямую меня касался! Хотя двое магов и заломили мне лапы за спину, они не сковали мне пальцы лап — и этого мне хватило, что сжать средний и большой палец на левой лапе, готовые к действию. Когда учитель и Бойдул остановились в другом конце зала, я щелкнул пальцами — и тут же услышал голоса в своей голове:

— Вы точно уверены, что нас никто не прослушивает, мастер?

— Совершенно, я наложил Глухой Колпак, и теперь этот разговор не слышит никто, кроме нас. Уверен, мой ученик будет очень любопытен и попытается подслушать нас, но не беспокойтесь, ему это будет не под силу. Я совершенно уверен, что нас здесь только двое.

Уставившись в пол, я пытался скрыть недоумение. Гимеон в открытую врал Верховному Иерарху в глаза — много раз я пытался за последние месяцы ради эксперимента прослушивать разговоры варана (разумеется, с его согласия) — и всякий раз он без труда засекал мою прослушку, как бы ни старался ее скрыть. Я был на сто процентов уверен, что учитель прекрасно слышал то, что я подключился к их беседе, но по какой-то причине предпочел соврать о том, что на самом деле меня здесь не было. Какой его был замысел, я не знал, и поэтому мне оставалось только слушать разговор дальше:

— Мастер, я...

— Джезри, давай без официоза. Мы с тобой старые друзья еще со времен зверячьего приюта Ордена. Неужели за те пятосем⁽¹⁾ лет, что мы знаем друг друга, ты будешь в личной беседе обращаться ко мне так, словно мы на глазах у осьми⁽²⁾ свидетелей?

Гимеон и Бойдул — друзья? Учитель никогда не рассказывал мне о том, что они с Верховным Иерархом хотя бы как-то близко знакомы, а тут выясняется, что они друг друга с детства знают и чуть ли не вместе росли в приюте?

— Хорошо, Гимеон, давай к делу. Ты понимаешь, что это грандиозный провал? У тебя в учениках выродок Проклятых, праволапец! И это стало известно на глазах у самых уважаемых магов Ландара! Проглядеть праволапца — это очень серьезный прокол! Уверен, что после этого тебя вообще будут уважать? Ты уронишь свой авторитет в глазах других, а это куда страшнее. Со мной ты сможешь договориться — а с ними?

Мой внутренний переводчик быстро объяснил значение термина. Так как маги в Мире Спокойной Воды творили колдовство левой лапой, правая лапа обычно никак не участвовала в сотворении магии и не была рабочей. Поэтому маг, который был способен творить волшебство правой лапой, вызывал крайне сильные подозрения, ведь он мог быть потенциально опасен сам по себе. А еще многие верили, что праволапцы — посланцы самого Легизмунда, что, естественно, угрожало архианству Граальстана.

— Джезри, я искренне благодарен тебе за то, что ты так печешься о моем благополучии, но давай я сам разберусь с тем, что обо мне подумают другие. Я же не слиток золота, чтобы нравиться всем, правда? Да и вообще, что ты заладил со своим праволапцем? Да, у Мирпуда определенно есть способность колдовать правой лапой, но это же всего лишь один эпизод. Пойми же, он Росток Клевера. В чем он виноват? Он ничего не знает ни о Легизмунде, ни о Сером Равновесии.

И снова учитель врал Иерарху. Я прекрасно знал и о Сером Равновесии, и о Легизмунде — мастер сам рассказал мне обо всем в тот день, когда я смог создать призрачных певиц в таверне Фархада.

— А ты в этом уверен, дружище? А ты не допускаешь мысли, что он Судья? Что говорит пророчество Дарсара?

— Да-да, оно говорит, что Судья обязательно будет праволапцем. Вот только сам факт того, что Мирпуд праволапец, еще не говорит о том, что он обязательно Судья. Конечно, владеющих даром через правую лапу исчезающе мало, и их за последние осмолетия видели крайне мало, но ведь они же возможны!

Как я ни напрягал память — я не мог вспомнить, чтобы в том свитке, с которым я появился в доме мастера Гимеона, было какое-либо упоминание праволапца. Еще в лесу я обратил внимание на то, что, возможно, пророчество неполное, но теперь выходило, что так оно и обстояло на самом деле. И получалось, я знал гораздо меньше, чем полагал раньше.

— Тебе этого мало, Гимеон? Вот угораздило тебя...

— Джезри, послушай меня! Я знаю, что ты сейчас думаешь — казнить его и дело с концом, да? Да, это моя ошибка, что я не разглядел его праволапость раньше, но ведь и повода не было это проверять. Последний праволапец в Ландаре был сколько... осмо лет назад? Больше? Не уверен, что это вообще было при нашей с тобой жизни. Он в этом не виноват и не замышляет ничего плохого! Будь он действительно посланником темных сил — я бы давно уже его раскрыл!

— И что ты мне предлагаешь? Чтобы я сейчас вышел обратно в круг и сказал "Так и так, почтенные лары, ошибочка вышла, этот молодой волк совершенно безобиден, давайте продолжим Звучную Молитву"? Что ты так за него радеешь? Он не твой сын и не твой родственник.

— Это как посмотреть, друг мой Джезри. Он носит мою фамилию, и я его усыновлял. Пусть он не называет меня отцом, а я его — сыном, но это не значит, что его благополучие для меня — пустой звук. Одно дело казнить действительно опасного зверя, а другое — доставить к палачу зверя, которому не повезло владеть "неправильным" даром, но он совершенно безобиден. Мирпуд не заслуживает казни.

— Повторяю — что ты предлагаешь, Гимеон? Пропустить такое я не могу, иначе на меня будут косо смотреть самые уважаемые маги Ландара из числа присутствующих в этом зале. Отправить его на смерть ты мне не дашь. Предложи альтернативу. Мы можем сколько угодно быть старыми друзьями, но ты сам понимаешь, что наша дружба здесь ничего не значит.

— Если ты так хочешь, Джезри, арестуй его, я протестовать не буду. Но я тебя прошу — если ты так уверен, что он Судья, отправь его на проверку к Кенсан к Эдне. Ты же можешь так сделать?

Лис сложил лапы на груди и хмыкнул:

— К Эдне, говоришь? И как я объясню это другим?

— А ничего объяснять не надо. Отдай приказ арестовать его здесь и отправить в темницу Цитадели. Скажи, что дело серьезное, и ты будешь разбираться в нем сам. Кто там дальше будет разбираться, что с ним станется, и кто осмелится перечить твоим словам? Я уверен, что если продержать его в заточении хотя бы месяц, то все попросту забудут о произошедшем. А там уже тайно отправь его под конвоем Цепного и Кон-Сай в Кенсан.

— Хорошо, Гимеон, будь по-твоему.

Они закончили разговор и выдвинулись в нашу сторону. Когда Бойдул встал на старое место, я увидел, как Гимеон посмотрел на меня крайне хитрым взглядом, однако при этом не сказал ни слова. Иерарх показал на меня пальцем и произнес четко, строго и раздельно, чеканя слова:

— Этого волка арестовать и доставить в казематы Цитадели. Я разберусь с ним сам. Учитывая возможную опасность этого праволапца, проводить под конвоем Цепного и Кон-Сай. Мастер Лиметс, мастер Коннерс! Осторожно выведите этого молодого волка через черный ход, чтобы никто в главном зале этого не видел. Я отдам приказ, чтобы солдаты моей гвардии взяли у вас арестованного. После этого вернитесь обратно, и мы закончим молитву. Выполнять!

* * *

Я плохо помнил то, как меня взяли в конвой и вывели тайно через черный ход с церкви, чтобы не смущать собравшихся придворных в главном зале возле алтаря. В тот момент меня меньше всего волновало то, как я выгляжу в глазах остальных. В моей голове по кругу крутилась одна и та же мысль: "Ну вот и все, доигрался волк на гитарке". Даже тот факт, что учитель ходатайствовал перед Иерархом о том, чтобы меня не казнили, не особо радовал меня. "Дружба дружбой, а служба — службой" — ведь так гласит народная пословица? Кто мешал Бойдулу, вернувшись обратно в свой рабочий кабинет, столь же легко отказаться от своего обещания, данного Гимеону, и спокойно отправить меня на казнь, как ужасного и мерзкого праволапца, который еще и посмел испортить церемонию прощания с королем! Правильно, никто. Вся моя надежда была лишь на то, что Иерарх умел ставить договоренности выше всего остального.

Меня вели в ту часть города, где я никогда не бывал раньше, и я увидел цель нашего "похода" под конвоем Цепного Меча и Кон-Сай задолго до того, как мы дошли до точки назначения. Цитадель Ордена поражала воображение своим монументальными видом. Возносившиеся вверх шпили, на которых трепетали флаги с трехлистным клевером, высокие витражные окна с цветным стеклом, резные мосты между башнями, белые колонны на всех уровнях крепости, коридоры, балконы, снующие то тут, то там звери, которых я стал видеть, стоило нам приблизиться к площади перед Цитаделью.

Я уже упоминал ранее, что в Ландаре были храмы, которые давили своими размерами, но Цитадель в этом плане превосходила все прошлые соборы вместе взятые. Площадь перед зданием размером была явно минимум в половину Красной площади в Москве, но совершенно пустая, без каких-либо построек или зданий. Сочетание пустоты огромной площади и громады Цитадели давила на меня намного сильнее, чем просто монументальность постройки штаб-квартиры Ордена. Последний раз окинув взглядом фасад перед собой, насколько мне хватало глаз, я задался про себя вопросом, сколько сотен лет строили Цитадель, как много строителей в этом участвовали и каких немереных денег это стоило казне.

Впрочем, на площади было еще кое-что, заслуживавшее внимания. Огромное ветвистое дерево высотой с десяток-другой метров, очень напоминавшее по виду дуб или другой подобный исполин. То тут, то там среди его мощных ветвей среди жухлой зеленой листвы попадались желтые точки, издалека казавшиеся плодами. Поначалу казавшееся мне громадным и колоссальным, при ближайшем рассмотрении дерево произвело удручающий вид — треснувшая кора, обнажавшая местами ствол, скрученные и погнутые ветки, торчащие из земляного круга вокруг ствола корни, выгнутые самым немыслимым образом.

Прямо в тот момент под деревом суетилось несколько монахов в зеленых хламидах, которые поливали корни дерева из ведер, но вода очень плохо впитывалась в землю, застывая вокруг корней озерцом глубиной в десяток-другой сантиметров. Монахи, подоткнув хламиды, влезали босыми лапами прямо вглубь залитой воды и пытались раскопать землю, чтобы хотя бы как-то заставить воду впитываться, некоторые из них успели вымазать хламиды в земле, но вода по-прежнему уходила вглубь медленно и неспешно, словно ей что-то мешало.

Над центральной площадью начал падать снег, и в ту же секунду я увидел, как снежинки, словно огибая какой-то невидимый силовой купол, не касались веток дерева, и, скатываясь по незримой границе вокруг кроны, опадали на брусчатку площади, и ни единая снежинка не касалась кроны древа. Тогда я предположил, что с дождем, наверное, происходит то же самое, и монахи поливали дерево лишь по причине того, что естественным образом вода к корням не поступала.

Стоило конвою только подвезти меня к воротам Цитадели, как на мою голову надели мешок, из-за чего я полностью потерял возможность ориентироваться. Лапы заломили за спину, и я почувствовал, как мои ладони больно сжали в захват, стиснув пальцы и блокируя любую возможность колдовать. Над моей головой раздался голос:

— Его Святейшество приказал доставить этого волка в казематы.

Ответа я не услышал — передо мной открылась дверь, которую я не видел, и меня, полусогнутого, с заломленными лапами и с мешком на голове, повели дальше. Все что мне оставалось делать — перебирать лапами, пытаясь не упасть и не споткнуться.

* * *

Шли мы довольно долго. Я не мог сказать этого наверняка, но я точно прошел примерно с пяток лестниц. Несмотря на то, что двигался я в довольно неудобной позе, мои конвоиры не торопили меня, замедляясь перед лестницами и на поворотах, чтобы я не упал и не пропахал носом пару метров пола.

Наконец, мое путешествие окончилось. Сквозь мешок на голове я услышал, как передо мной бренчат ключи, а после двукратный звук поворота замка. Раздался громкий металлический скрип двери, и я почувствовал, как меня подтолкнули вперед:

— Заходи!

Сделав несколько неуверенных слепых шагов, надеясь, что не влечу головой в косяк, я осторожно пошел прямо. В какой-то момент меня остановили, после чего я почувствовал, как мои пальцы перестали сжимать, с моей головы исчез мешок, а за спиной захлопнулась дверь. Развернувшись на месте, я лишь успел увидеть, как в зарешеченном оконце на двери сверкнули чьи-то глаза, после чего они исчезли, а после раздались уходящие шаги, перемежавшиеся со звоном оружия и доспехов.

Обстановка внутри была вполне непримечательной — крохотное зарешеченное окно, дававшее совсем немного внешнего света, достаточного лишь для того, чтобы различать, день или ночь на улице, матрас на полу, наполовину разодранный с торчащей оттуда соломой, продолбленная дыра в полу, из которой доносился несильный, но довольно неприятный запах мочи, а также странное приспособление на стене в виде торчащей бронзовой лапы ладонью вниз, под которой прямо в воздухе висел небольшой стеклянный кристалл. Я осторожно тронул его лапой, кристалл слегка качнулся, но остался висеть на месте, покачиваясь, будто уравновешенный магнитом.

Мое внимание привлекло то, что одна из стен моей камеры была не сплошной, а отгороженной решеткой с некрупными ячейками от соседней камеры, в которой я никого не увидел. Дыры в решетке были достаточными, чтобы я мог просунуть в них лапу по локоть, но дальше они уже не проходили. У соседней камеры дальняя от меня стена была сплошной, как ей и полагалось быть, поэтому я решил, что это было лишь странным конструктивным решением от строителей темницы.

Я разочарованно плюхнулся на матрас как был, в зеленом траурном костюме. Ни гитары, ни телефона, ни плеера с собой у меня не было. На сколько я попал в камеру, мне было неизвестно. Я попробовал создать маленький огонек на кончиках пальцев левой лапы, но даже то, что у меня это получилось, нисколько не поднял мне настроение. Какой толк мне был от магии, если она бы ничем мне не помогла?

Внезапно метка на моей правой лапе зажглась красным. Накрыв ее ладонью, я услышал взволнованный голос учителя:

— Мирпуд? Хорошо, что ты ответил. Я боялся, что тебя посадят в тот блок казематов, где блокируются любые магические действия. Видимо, Его Святейшество сдержал свое слово и действительно посадил тебя в камеру лишь временно.

— Учитель, почему вы дали мне подслушать ваш разговор с магистром Бойдулом?

После секундной паузы голос переспросил меня:

— А почему ты решил, что я тебе это позволил?

— Мастер, пожалуйста, не прикидывайтесь наивным. Я многократно пытался прослушать ваши разговоры в последние месяцы, и ни разу мне это не удавалось сделать, потому что вы легко засекали мое присутствие. А тут вы так просто позволили мне стать частью вашей беседы?

— Хорошо, скрывать не буду — я сделал это намеренно. Моей целью было успокоить тебя/ Я знаю, что ты очень любопытный и не удержишься от того, чтобы услышать нечто, касающееся тебя. Я на самом деле установил Глухой Колпак, и Иерарх знал это, но у этого заклятия есть изъян — если некто успел подсоединиться к беседе до наложения Колпака, то он не оборвет соединение. Вот почему ты слышал мой разговор. И да, мне пришлось врать Бойдулу, чтобы он ничего не заподозрил.

— А почему же вы раньше не говорили, что вы лучшие друзья с Его Святейшеством?

— А зачем мне было тебе об этом рассказывать? Я сообщаю тебе ровно то, что тебе нужно в момент времени. Не больше и не меньше.

— С каждой секундой я все больше и больше думаю, что вы скрываете от меня очень и очень многое. Чего я еще не знаю, учитель?

— Хорошо, я тебе расскажу, Мирпуд. Я с самого начала если не был уверен наверняка, то по крайней мере подозревал, что ты праволапец. То, как ты творишь магию и некоторые другие детали легко докажут очень опытному магу, что ты умеешь колдовать и правой лапой в том числе.

— Но почему вы тогда не выдали меня Ордену? Разве это не ваша обязанность?

— Обязанность. Но я умею пренебрегать своими обязанностями, если не считаю правильным им следовать. Безусловно, с точки зрения правил Священного Ордена ты нарушитель, и я был обязан сообщить о тебе в первый же день, когда в мою голову закрались подозрения о твоей истинной природе. Но две вещи остановили меня. Ты Росток Клевера, и ты носишь мою фамилию. Я не хотел, чтобы ты пал жертвой Ордена, не будучи виновным, поэтому я до последнего защищал тебя от интереса церковников.

— Вы мне еще скажите, учитель, что вы сторонник Серого Равновесия — вот забавно будет!

— Нет, Мирпуд, я не сторонник Серого Равновесия, как и не сторонник трехлистного клевера. Я главный гарнизонный маг, и у меня хватает забот на основной работе, чтобы переживать по поводу всяких религиозных постулатов. Вон, у меня в пятом взводе недокомплект боевых магов для патрулей вокруг Ландара — а я еще буду разбираться, какой лапой у меня ученик колдует. Это пусть Орден разбирается, а мне лично на это все равно. Я не считаю тебя преступником, Мирпуд. Ты — мой ученик, и мне этого достаточно.

— И что же теперь меня ждет?

Голос Гимеона замялся на несколько мгновений:

— Я... я не знаю, Мирпуд. Если Иерарх последует моей просьбе, то тебя отправят к Эдне под конвоем, чтобы она тебя проверила и достоверно установила, являешься ли ты зверем из пророчества или нет.

— А кто такая Эдна?

Пауза после моего вопроса затянулась, и после тишины в голове голос ответил, и он звучал виновато:

— Это... это моя мама, Мирпуд.

— Ваша мама?

Прислонившись к стене и вытянув лапы, я пытался переварить услышанную информацию.

— Да. Я не рассказывал тебе этого раньше, Мирпуд, но моя семья — это причина, почему я ненавижу свою фамилию. Мой отец был графом, богатым, но столь же мерзким и отвратительным. Он обрюхатил мою мать, и выгнал ее из поместья после моего рождения. Он всеми силами пытался вбить мне в голову мысль, что моя мать была опустившейся шлюхой, которую он выгнал, чтобы спасти меня от морального разложения, но слуги в поместье были умнее и рассказывали мне то, что было на самом деле. Я постоянно с ним ссорился и спорил, а он был вынужден меня терпеть, потому что в высшем свете аристократ без детенышей был бы высмеян. Но даже его терпению пришел конец, и как только я стал совершеннолетним, он выгнал меня из дома, устав терпеть вечные скандалы и ссоры. Я разыскал свою мать и восстановил с ней отношения. Она же и стала моим первым учителем, так как было очень хорошей колдуньей, а у меня обнаружился дар огнемага. Впоследствии Эдна осела в Кенсане, став кем-то вроде доверенного мага Ордена, который занимался проверкой самых подозрительных и опасных магов. Именно по указанным выше причинам я ненавижу свою фамилию и крайне не люблю ее упоминаний. В общем, если ты действительно потенциальный праволапец и Судья, то именно Эдна, как очень мощная колдунья, сможет достоверно сказать, ты это или нет.

Я сжался в комок:

— А что потом? Если ваша мама скажет, что я этот... праволапец! Я умру? Меня казнят? Что со мной будет?

Раздался долгий вздох:

— Прости, Мирпуд, я не знаю. Могу только сказать, что приложу все усилия, чтобы тебя не отправили на казнь.

После недолгой паузы голос продолжил:

— Я попробую получишь разрешение у магистра Бойдула, чтобы мы могли продолжать занятия магией. Раз тебя разместили в блоке без блокировки умений, то это значит, что тебя пока не считают опасным заключенным. Возможно, будет наложена блокировка, не позволяющая тебе использовать магию вне пределов твоей камеры, но я не вижу причин, почему мы не должны продолжать обучение. А пока береги себя. Доброй ночи, Мирпуд.

Метка на моей ладони погасла, и я устало рухнул на матрас, бессмысленно глядя в потолок. Разговор с учителем практически не разогнал моей тревожности, и мне оставалось лишь вручить свою судьбу в руки случая и ждать грядущее. За этими мыслями я задремал.

* * *

Меня разбудил шум, доносившийся из-за решетки. Приподнявшись на локте, я увидел, как в соседнюю камеру затолкали невысокую фигуру с пышной гривой, после чего за спиной у нее захлопнулась дверь, и в замке повернулся ключ.

Вероятно, я проспал до самого вечера, потому что за небольшим зарешеченным оконцем не было ничего видно. При этом я узнал, зачем была нужна лапа с кристаллом — оказывается, это был местный светильник. Шарик зажегся мягким и приятным желтым светом, который не слепил, но при этом равномерно освещал всю мою камеру. В свою очередь, у моего соседа зажегся такой же кристалл, из-за чего сплошная стена моей камеры оказалась покрыта светящейся сеткой с приглушенными границами.

Из-за решетки донесся голос, оказавшийся женским:

— Кто здесь?

Я встал с матраса, выпрямившись во весь рост и подошел ближе к решетке, чтобы разглядеть свою соседку. Моему взору предстала невысокая худенькая ежиха с вытянутой остренькой мордочкой, практически плоской грудью, очень проницательными черными глазами и живым, подвижным черным носом, который, казалось, постоянно был в движении, к чему-то принюхиваясь. Подняв на меня глаза, она тряхнула головой, и я увидел, что вместо волос самочка носила очень пышную копну иголок, который издалека по внешнему виду казались полной копией волос и лишь вблизи можно было разглядеть, что они были толще и острее, чем обычная грива.

Наступило неловкое молчание, и первой его нарушила ежиха:

— Меня... меня зовут Виджи. Можно... можно я тебя потрогаю? Я не общалась с живым зверем, не считая солдат из допросной комнаты, вот уже пару месяцев.

Виджи просунула худую лапку сквозь решетку и без труда коснулась моей ладони. На удивление, ее ладошка была была очень теплой и приятной на ощупь. Ежиха пригляделась к моей ладони, и ее голос стал очень удивленным:

— Так ты еще и Росток Клевера? Не видела их пару лет.

Почему-то с первой секунды почувствовав доверие к новенькой, я осторожно накрыл своей большой ладонью ее маленькие пальцы:

— Я Мирпуд.

— А за что ты оказался здесь?

Я замялся:

— Я учитель главного гарнизонного мага, мастера Гимеона. Во время Звучной Молитвы я случайно призывал магию правой лапой, и меня арестовали по приказу Верховного Иерарха.

Ежиха снова подняла взгляд, и ее глаза выражали удивление:

— Ты... праволапец? А достайма'гри хом у лонэй!

Я недоуменно наклонил голову:

— Прости, что?

Виджи убрала лапу от решетки:

— А достайма'гри хом у лонэй. Я знала, что ты живешь. Ты не знаешь Грита Стил?

Я покачал головой:

— Никогда не слышал. А что это?

Виджи прижалась головой к решетке:

— Грита Стил, язык Серого Равновесия. Обычно все праволапцы так или иначе веруют в Легизумунда и знают этот язык. Но раз ты Росток Клевера, то, возможно, даже впервые о нем слышишь.

Ежиха ушла вглубь своей камеры, после чего подхватила матрас, похожий на мой, разве что еще более жалкий, и подтащила его к решетке:

— Мирпуд, я с трудом стою на лапах после допроса. Ты не будешь против подтащить свой матрас, чтобы мы могли лечь подле одной решетки и говорить, разделенные лишь железом?

Я впервые усмехнулся за весь день:

— Звучит интересно. Хорошо.

Выполнив пожелание Виджи, я подтащил свое спальное место так, что оно лежало симметрично матрасу ежихи, и мы могли лечь на свои места так, что нас разделяла лишь решетка. Когда же мы начали говорить, я заметил, что Виджи почти постоянно протягивала ладонь сквозь решетку и трогала мою лапу, даже не глядя в мою сторону:

— Как ты давно в нашем мире, Мирпуд?

— Думаю, около полугода или может даже больше. Я появился здесь еще летом, когда было тепло.

— Тогда, стало быть, ты сможешь понять то, о чем я говорю. Меня заточили в темницу за то, что я сторонница Серого Равновесия. Как ты знаешь, в Граальстане почитание Легизмунда запрещено под страхом смертной казни. В Меровии и Паруссии с этим проще, там можно веровать и в добро, и в зло, но туда еще пойди доберись, особенно если ты подданный граальстанской короны. Я сама из окрестностей Ландара, жила в деревне Торрена. С раннего детства я верила, что все в мире должно иметь баланс и противоположности, и помнится, меня за это презирали жители деревни. А потом, когда я уже стала взрослее и оказалась в Ландаре, меня схватили звери из Ордена, и так я оказалась здесь. А ты, Мирпуд — во что ты веришь?

Вопрос застал меня врасплох:

— Я? Ну... Я верю в необходимость зла как неизбежности.

Виджи шумно повернула голову в мою сторону, зашуршав иголками по матрасу:

— Правда? А во что верят в вашем мире, Мирпуд?

Мне не хотелось углубляться в особенности теологических воззрений нашего мира, поэтому я ответил кратко:

— Если не расписывать — мы верим в добро как главное в этом мире, хотя далеко не все этому следуют или стремятся.

Голос Виджи стал тише:

— Совсем как здесь, в Граальстане...

— Мой учитель говорил мне, что видение добра и зла изменилось из-за Ростков Клевера.

Виджи опустила голову обратно на матрас:

— Возможно и так. Я... мне не особо интересны причины, почему все так. Мне важно, во что я верю. Как говорят те, кто верует в Серое Равновесие, "нам нужен воздух, чтобы дышать, и нам нужна земля, чтобы ходить". Арханис и Легизмунд — это земля и воздух. Не будет одного — и жизнь будет невозможна.

Помолчав немного, Виджи произнесла тихим голосом:

— Прости, если я слишком разговорчива. Мне было не с кем поговорить так долго.

Дальнейшая речь ежихи стала крайне неразборчивой, превратившись в какое-то сопение, и вскоре я понял, что Виджи заснула, тонко фырча и свистя носом, сжавшись в позе эмбриона и слегка касаясь ладонью разделяющей нас решетки. И хотя я тогда находился в тюрьме, не зная, что меня ждет впереди, такое соседство меня чем-то успокаивало и помогало чувствовать себя не так паршиво. Именно так, глядя в потолок, не имея возможности заглушить свет от желтого кристалла на стене, я постепенно и провалился в сон, лежа на матрасе возле решетки. И на этот раз сон был настоящим.

1) 40

Вернуться к тексту

2) 64

Вернуться к тексту