Блики солнца (джен)

Примечания:

Декабрьский челлендж, тема шестнадцать "Отец и сын"

Коллаж к драбблу

https://pp.userapi.com/c851328/v851328638/7c68d/ZdclIGnu5Rw.jpg

420 г. Р.Э., залив Иссата

Море у залива Иссата никогда не было благосклонным: неожиданные отмели, подводные скалы, блуждающие водовороты — казалось, оно взяло цель продемонстрировать людям все коварство, на какое способна стихия. Даже ветры здесь дули так, как им вздумается, не слушаясь ни примет, ни предсказателей.

Резкий порыв налетел со стороны берега, ударил, норовя вырвать из рук трос, но Энрах Таю только рассмеялся, сильнее натягивая его и закрепляя парус. Маленькое судно завершило поворот, ложась на новый курс — к берегу, к небольшой, скрытой прибрежными скалами бухточке, которую Таю заприметил еще в прошлом плаванье, но так и не сумел подойти.

Море Энрах Таю любил всей душой: изменчивое и коварное, оно тем не менее будто смывало с людей все чуждое и наносное, оставляло только самую суть, выхолощенную, как каменные голыши, выброшенные приливом на берег. Оно было с ним с самого детства — белыми барашками волн, накатывающими на широкие мраморные ступени, что спускались от дома к самой воде. Летняя резиденция Энрахов стояла почти на самом берегу — светлый, будто сотканный из ветра и солнечного света дом, что Энрах Саю Далливан когда-то построил для своей жены. Энрах Лее обожала теплое и ласковое южное море и с первого взгляда влюбилась в широкие белые ступени, ведущие ее прямиком к нему. Как-то отец, смеясь, сказал, что его дорогая Лее выходила замуж за этот дом и море, и только потом — за него самого. Маленький Таю очень ясно ее представлял — в тонком бирюзовом платье, легкую и летящую, растворяющуюся морской пеной в шепоте волн. В Дни Памяти они с отцом всегда ходили именно сюда — к самой кромке волн, а не в домашний храм, и дарили волнам голубые и зеленые ленты. Алые Энрах Лее не подходили совсем. Ленты плыли, растворялись в волнах, а они долго сидели на ступенях и говорили обо всем на свете, залитые бело-голубым светом, пока солнце не опускалось за горизонт. Потом Таю с отцом возвращались в дом, и Энрах Саю сам заваривал горячий глинтвейн, приносил пледы и оставался с Таю до самого утра.

Утром же он возвращался в свой рабочий кабинет, писал письма, принимал посетителей, и подслушивающий у дверей Энрах Таю совсем не узнавал в этом холодном и жестком человека своего отца. Но Таю нравилось приходить туда, смотреть, как при виде его тает холодок в глазах, а вся жесткость уходит, будто распадается кусками гипсовая маска. И он готов был слушать о виноградниках, годовых оборотах риса и чем угодно еще, только бы сидеть с ногами в глубоком кресле и смотреть, как сильно и плавно скользит по бумаге перо, вычерчивает линии и строит новые маршруты. Вот только с каждым годом гипсовая маска становилась все прочнее, пока окончательно не обернулась холодным мрамором.

— Там отмель, проскочим или подождем, пока прилив поднимется еще выше? — штурвал Энрах Саю держал легко, практически небрежно, но можно было не сомневаться — с намеченного курса судно не сдвинется ни на волосок, а цепкому взгляду темных глаз, вокруг которых собрались лукавые морщинки, позавидовали бы все преподаватели семинарии. Таю задумался, высчитывая время прилива: им же еще как-то обратно плыть и нужно успеть до отлива! Он не сомневался, что сам Энрах Саю проведет их суденышко с закрытыми глазами в самый переменчивый ветер, но капитаном сейчас был именно он, Таю, и ему решать, как быть. А потом выслушивать шутки над собственной глупостью и невнимательностью, если они застрянут до следующего прилива. Или сядут на мель.

— Подождем, — он внимательно посмотрел на отца, пытаясь понять — угадал или нет, но Энрах Саю безмятежно улыбался, только лукавых смешинок в глазах стало больше.

— Есть, капитан, — отсалютовал он преувеличенно серьезно и, закрепив штурвал, улегся прямо на палубу, подставляя лицо солнцу. Глядя на эту картину, Таю с трудом удерживался, чтобы не улыбаться во весь рот: поднимаясь на борт корабля, Энрах Саю оставлял весь мрамор на берегу, будто время отматывалось назад, к теплому солнцу и белым барашкам волн на ступенях, а во всем мире не оставалось ничего важного, кроме них двоих и бесконечной морской глади. За это Энрах Таю любил море еще больше. А уж в этом плаванье отец ничего за ним не перепроверял, видимо, наконец поверив в то, что сын в состоянии закрепить надежно парус и определить курс. Только бы это действительно оказалось так. Таю встрепенулся и полез перепроверять узлы.