Око за око, зуб за зуб (джен)

Яркий свет заставил Петунию заморгать, и она широко раскрыла глаза, пытаясь вспомнить, как здесь оказалась.

Она точно была не в комнатке Поттера и даже не в своем доме на Тисовой. Осмотревшись, она сообразила, что находится в лавочке у какой-то незнакомой ей заправочной станции. Через окно были видны бензоколонки, вокруг которых сновали рабочие в синих с красными лентами комбинезонах и несколько машин конца семидесятых. Было раннее утро, и довольно просторное помещение лавки сейчас пустовало. Она одна прохаживалсь между рядами стеллажей, битком набитых всевозможной снедью для ленивых и неприхотливых путешественников: всякие чипсы, крекеры, конфеты, галеты, семечки, и прочие сладости в целофановых пакетах.

Перед собой Петуния толкала тележку для покупок, в которой она с ужасом распознала несколько бутылок дешевого пива, пачку сигарет, пакет прокладок и две бутылки джина. И все они были той марки и качества, от которой ее родители с детства приучили воротить носик.

Что за?...

Она протянула руку, чтобы ...

Но рука ей не подчинилась.

Петуния снова попыталась протянуть руку ... нет, хотя бы пошевелить пальцем ... снова облом. Да что тут происходит?

Тело само двигалось к выходу из лавки, и сколько бы ни пыталась она повернуть обратно, чтобы вернуть все эти неподобающие для такой почтенной домохозяйки и жены зажиточного бизнесмена, как она, „товары“, ничего не выходило. Петуния пробовала даже вслух возмутиться своему поведению, но через поджатые в тонкую линию губы не удалось проронить ни звука.

Ноги несли Петунию в неизвестном ей направлении по асфальтированной дорожке, мимо стеклянной витрины магазинчика, и голова сама повернулась, чтобы осмотреть свой внешний вид в отражении. И тогда она захлебнулась молчаливым криком.

Она выглядела и была одета как бомжиха. Неровно стриженные, грязные пряди неопределенного цвета были похожи на волосы старой куклы, заброшенной на чердаке. На ней были серые мужские брюки в черную клеточку, слишком длинные даже для дамы ее роста. Поношенные кеды, выкопанные наверно на помойке, размерно шлепали по дорожке, изредко поскрипывая. Длинная толстовка до колен скрывала верхнюю часть тела до шеи.

Кто эта девушка, так похожая на нее, Петунию Дурсль, десять лет назад?

Почему ее тело не подчиняется хозяйке, как обычно? Такое ощущение, что она лишь посторонний человек, наблюдающий глазами этой девушки.

Петуния решила просто выжидать, раз уж ничего другого ей не остается. Она вспомнила, как ей в детстве говорили, что если потеряешься в незнакомой местности, лучше никуда не уходить и дождаться помощи. На данный момент она ничего больше не могла поделать — только оставаться на задворках сознания и ждать, когда ей удастся вернуть контроль над своим телом.

За магазинчиком обнаружилась большая парковка для автомобилей и двухэтажный отель с несколькими пристройками. Но ее понесло не к отелю, а к парковке.

Ее тело остановилось рядом с потрепанного вида драндулетом темно серого цвета, с разрисованными на дверцах цветочками и листьями. Алые губы с высунутым наружу языком украшал капот автомобиля, если, конечно, ЭТО можно так называть. ОНО было настолько потрепанным, что в нем с трудом угадывался Форд Поп 1953-года производства. Девушка привычно распахнула дверь машины правой рукой и небрежно забросила коробки с пакетами на заднее сиденье, в последний момент заметив там детскую люльку.

В люльке спал русоволосый годовалый младенец с тощими щечками.

Это был Дадли.

Но не ее Дадлипусик, а неухоженный осунувшийся ребенок. Шуршание пакетов разбудило малютку, и он распахнул огромные голодные глазки синего цвета. Поерзав несколько секунд, ребенок сначала тихо заскулил и замахал ручонками, а потом громко загорланил во всю мощь детской глотки.

— Молока для Дадли купила? — прозвучал с водительского сиденья мужской голос, и Петуния вздрогнула, посмотрев туда.

А потом безмолвно вскрикнула.

За рулем сидел Вернон. Но вовсе не ее Вернон.

Нет, это и вправду был ее же муж, но таким его Петуния никогда в жизни не видела. Он отрастил длинные, сальные, нечесанные волосы до плечей. Несклько прядей были завязаны вместе с перышками красной ниткой. Мужчина этот был худой-худющий со впалыми, обросшими недельной щетиной щеками. Выпуклые бледно-синие глазки с красными прожилками испытующе уставились на Петунию, и она ощутила внутренное напряжение молодой женщины, в теле которой сейчас находилась.

— Н-н-нет, вроде ... — услышала она свой дрожащий голос с хрипотцой. Таким бывает голос у курящих алкашей, но она, Петуния, такой никогда не была. Или уже, в этом теле, была?

Хряяясь! Кулак Вернона вывел ее из раздумья, встретившись с ее носом, отчего она ощутила дикую боль. Что-то теплое и липкое потекло по ее лицу, стекая по бородку и оттуда — на видавшей виды толстовку. Забыв на секунду про боль, она обмакнула пальцы в текущую по лицу жидкость и внимательно посмотрела на них. Эта была кровь.

— З-зачем? — заикнулась она, не веря своимглазам.

— Затем! — рявкнул этот незнакомый и пугающий Вернон. Сзади еще пуще горланил ребенок. — Купила значит, выпивку, курево и тампоны эти... Он стал задыхаться от ярости и, с трудом открыв дверь со своей стороны, для чего ему пришлось толкнуть ее несколько раз, резко выпрыгнул из машины. — А ребенку пожрать забыла взять, да? И ты называешь себя матерью? Никакая ты не мать, ты грязная алкашка, проститутка ... Дай мне деньги, я сам все куплю.

Его длинная рука потянулась над крышей машины, почти дотянувшись до нее. Кисть Вернона с внутренной стороны была вся покрыта следами от уколов, а ладонь с торчащими вверх пальцами была грязная и похожа на мертвого паука, откинувшегося вверх ногами.

Петуния зарылась в карман толстовки и нашла там несколько свернутых в трубочку пятифунтовых купюр. Вопрос, почему семейные деньги у нее, а не у Вернона, сам напросился, и тут же в голове прозвучал внутренный голос, который безжалостно повторял: „потому что она проститутка, проститутка ...”. Петуния стиснула купюры пальцами и услышала „свой“ незнакомый голос:

— Я сама ... — и побежала обратно в лавку.

Пять минут спустя, вернувшись с бумажным пакетом, полным баночек детского питания, коробок сухой каши и молока, с пеленками и пачкой новых подгузников для Дадли, она застала Вернона притихшим, с банкой пива в руках и ревущим ребенком на заднем сиденье.

Бутылочку нужно было помыть сначала, но Дадли слишком сильно надрывался, так что она, не заморачиваясь на тему гигиены, насыпала в нее несколько ложечек сухого молока и кашки, залила водой из другой бутылки, которая валялась рядом с люлькой, встряхнула, пока смесь внутри не стала более-менее однородной и, толкнув свое сиденье вперед, чтобы присесть рядом с ребенком, сунула соску в его ротик. Тот стал жадно лакать концентрат, захлебываясь и глотая. Бутылочка опустела в считанные секунды, и ребенок сразу заерзал на месте.

Она взяла его на руки и сразу ощутила неприятный запах немытого тела и мочи.

— Вернон, — позвала она мужа. Тот неохотно обернулся. — Нам надо помыть сына и сменить ему подгузник. — Подождешь еще пару минуточек?

— Беги, лентяйка, — махнул он рукою куда-то в сторону отеля. — И возьми че-нить поесть, что ли...

Через пару десятков минут машина тронулась с места. Вернон, поев и выпив вторую банку пива, почувствовал в себе романтический настрой. Водя машину правой рукой, он притянул левой голову Петунии к своему паху и нетерпящим возражения голосом сказал:

— Соси!

— Вернон? — не поверила она своим ушам. Она знала своего мужа как примерного водителя, который за рулем не отвлекался от дороги на ... такие вещи. Но этот мужчина отличался от ее любимого, такого надежного супруга, как огонь от воды. — Но ты же за рулем!

— И че? Разве для тебя это впервые? Не так ли чаще всего ты ублажаешь своих клиентов, сучка? — Он гадко лыбился, слегка выпячивая свою ширинку. — Тяни молнию, вытаскивай мой член и соси. Второй раз повторять не буду, а заартачишься — будет больно.

Петунии хотелось умереть на месте от стыда, но ее тело само стало выполнять приказы мужа, не слушая ни ее подвывания, ни протесты, ни предупреждения.

И привело это к закономерному исходу.

В пике удовольствия Вернон отвлекся от вождения, забыв обо всем на свете, и врезался автомобилем в придорожное дерево. Боковая ветвь толщиной с мужскую руку, разбив лобовое стекло, проткнула шею Петунии и проникла в живот ее мужа, убив обоих на месте.

Назаднем сиденье Дадли, в кои-то веки плотно поев, выкупанный, одетый во все чистое и новое, дрых без задних ног, и даже не ощутил смерть родителей.

Зато ее ощутила Петуния, наконец отделившись от непокорного ей тела. Покружив над местом происшествия, дождавшись прибытия дорожной полиции, вызванной зеваками, она начала терять терпение, потому что дальше с ней ничего не происходило. Не появлялся обещанный гадалками тоннель в мир иной, не приходили ни ангелы, ни дьяволы — вообще никто.

Она стала наблюдать за действиями полиции со скуки. Те вызвали по рации в полицейской машине скорую, чтобы забрать тела погибших молодых Вернона и Петунии, которые сдохли как распоследние ублюдки. Она не хотела в это верить, но этот„другой“ Вернон был алкашом и наркоманом, а „та” Петуния — проституткой. Срам-то какой!

Ей было плевать, что будет с их трупами, ее интересовал лишь выживший ребенок, Дадли. Куда его отправят?

Полицейские что-то говорили по рации, с кем-то спорили, кричали.

Прибыла скорая и отвезла младенца. За машиной скорой помощи увязалась и бестелесная Петуния. Над ее сыночком долго сетовала врачиха, обстоятельственно прислушиваясь стетоскопом к его сердечному ритму.

„Что с Дадликом?” — хотела спросить она, но, конечно, никто ее не услышал, и она угомонилась.

В болнице ее ребенок был оставлен на попечение медсестр из детского отделения. Социальные службы в лице высокой как жердь и худосочной девицы появилисьтут как тут и начали копаться в метрике мальчика.

Всплыли имена двух теть Дадли: со стороны отца — незамужная Марджори Дурсль и со стороны матери — замужная миссис Лили Джеймс Поттер.

Девица из Социальной службы сразу начала звонить на указанные в справке телефонные номера. Марджори Дурсль наотрез отказалась от своего племянника, сетуя о том, что у нее работа связана с длительными поездками по аукционам для породистых собак, которых она разводила ради заработка. Лили Поттер уперлась, что у нее самой есть мальчик еще младше, чем племянник, но под конец смягчилась и обещала в ближайшие дни прибыть в указанную больницу, забрать сиротку. Если что, она обещала позвонить чиновнице и сообщить ей причину своего опоздания и уточнить новую дату встречи с ней.

Петуния начала беспокоиться.

Что-то здесь было не так.

Что-то пошло по неправильному сценарию.

Она решила подумать и распределить по полочкам все имеющиеся факты.

Она очнулась некоторое время тому назад в совершенно непонятной ситуации — в теле себя помолодевшей, замужем за тощим вульгарным Верноном. У нее был запущенный ребенок, Дадли, который совсем не был похож на прежнего Дадлипусика Петунии.

Они погибли в автокатастрофе, а их сына отдадут ее еще живой-живехонькой ненавистной сестре-ведьме, Лили...

Она начала рыться в своей памяти, чтобы вспомнить, какой была ее жизнь, прежде чем оказалась здесь.

Ей померещилось лицо матери — женщины, как две капли похожей на саму Петунию. Она чаще всего хмурилась, увидев какой-либо беспорядок дома и сразу звала свою старшую дочь, убираться. Младшую Лилечку никто не трогал, и она росла, не имея даже самое отдаленное представление о ведении хозяйства...

Она вспомнила, как проводили Лильку в школу Чаро ...

Ох!

Воспоминания нахлынули в призрачную голову Петунии и затопили ее фактами, видениями, ассоциациями.

Свадьба. Рождение Дадличка, похороны родителей, ссора с Лили по поводу дележки наследства, новый дом в пригороде Лондона, вдалеке от этих ненормальных в поселке Годриковая Лощина, чтобы встреча с сестрой, даже случайно, стала бы невозможной.

Страстные ночи с Верноном...Ооо!

Корзинка с подброшенным на крыльцо племянником, утром второго ноября, и извещение, оставленное на его тонком одеяльце о смерти Лильки с ее чокнутым муженьком.

Волшебники. Бородатая сволочь смотрит в ее глаза, мерцает зеньками за очками-полумесяцами, а в отражении стеклышек она видит свою смерть, смерть любимого мужа, смерть Дадлички ... Кучка купюр на столешнице, подборшеные Дурслям уходящим бородатым дедом, чтобы те строго по его указанию растили Лилькиного мальчика. Она и без этих денег растила бы навязанного ребенка без баловства, потому что весь заработок Вернона должен пойти на обеспечение Дадлички, а не выродку Джеймса Поттера.

Дрессировать мелкого засранца, третировать и гнобить его было так здорово, так льстило ее Эго, так заводило ее , что она придумывала все новые и новые методы унижения для него. А Вернон, увидев, что родная тетя не ставит ни во что собственного племянника, начал подыгривать ей, включил воображение и третирование выросло до неслыханных высот. Дадличек старался от родителей не отставать.

Так прошло несколько счастливых лет для троих Дурслей, а когда приезжала ее золовка Марджори, — для четверых.

Затем чмо начал сопротивляться.

Петуния чувствовала это, но подловить на горячем ей не удавалось. Поттер успешно скрывался от слежки тети, паралельно как-то научился выключать свою ненормальность, чтобы все забыли о ней. Однако воздух на Тисовой был пропитан колдовством, она ощущала его вздыбывшимися волосками по всему телу, вдыхала его и чувствовала его привкус на языке. Некому было творить волшебство в доме кроме маленького гаденыша, она злилась и давила на него, чтобы признался, но он не поддавался ни на ее угрозы, ни на увещевания, и не прекращал свой маленький бунт. Постепенно ее ощущения притупились, и она даже решила, что они с Верноном и Дадличкой сумели выбить из выродка дурьсвоим „особым” к нему отношением, сделав его совершенно обычным, на зло его погибшим родителям-волшебникам.

„Святой Брутус” был бы прямой дорогой для него в мир чернорабочих, преступников и будущих зеков. Чтобы икалось Лильке в Том мире.

Но, нет.

Пришло письмо из Хогвартса, и маленький урод отправился учиться волшебству.

Дурь они никак из него не выбили.

А жаль...

Потом ей померещилось его беспомощное мертвое тельце на полу коридора и пришло внезапное осознавание, что Поттер ведь в самом деле ее единственный племянник.

Полиция, Дадли, маленькая спальня на втором этаже ...

Пока Петуния востанавливала свою старую память, в больнице, где приютили и лечили ее годовалого сыночка от недоедания, появилась ее сестра, миссис Лили Поттер, развевая полы ало-красного шелкового платья. За ней, подпрыгивая и оглядываясь по сторонам шаловливыми глазами, шагал не ее тупоголовый муженек Джеймс, а их приятель, Сириус Блэк.

Сириуса Петуния ненавидела всем своим, когда-то живым, а теперь призрачным сердцем. Он был жестоким, беспардонным, наглым выродком, и со слов Лильки она знала, что из дома родителей его выгнали. Навсегда. Отсекли негодного отпрыска от Древа Рода.

Но с Лилькой почему-то приехал именно он.

Петуния, в своем бестелесном, призрачном состоянии содрогнулась. Она представила себе, какой будет жизнь ее сыночка, не мага, в доме волшебников, и не захотела ему такой нерадостной судьбы. Однако не в ее силах было что-то изменить.

И следующие несколько лет она навидалась столько ужасов, что издевательство ее семьи над Гарри показались ей сущим раем по сравнению с „жизнью“ Дадли в доме тети-ведьмы Лили.

Его поселили в подвале, рядом со складом, где хранились ингредиенты Лили для ее экспериментов в зельеварении. Миссис Поттер, будучи весьма искушенной в этой области колдовства, все свое свободное время проводила над кипящими котлами, изобретая, а затем тестируя на своем магловском племяннике свои наработки. Дадли поили всякой дрянью, от которой тот покрывался то сыпью, то огромными пузырями, после которых его кожа стала похожа на лунный рельеф. Петуния все время проводила рядом с бредящим от тетиных экспериментов сыном, пытаясь хоть как-то успокоить его, когда тот плакал во сне; гладила его призрачными руками, сама плакала, понимая, что страдания Дадли — наказание за ее отношение к Гарри.

Кормили племянника Поттеры через день или, когда кто-нибудь из постоянно таскающихся к ним в гости Мародеров спрашивал, как поживает та магловская нежить.

Иногда его выпускали из темной коморки на воздух, но только тогда, когда дома не было посторонних, чтобы не пугать гостей его ужасным видом.

Дадли протянул при таком обращении только несколько лет и умер.

То ли от последней, сваренной Лилькой, бурды, гордо названной ею „лекарством”, то ли от того, что она забыла покормить его на три дня, забыв даже дать ему напиться воды.

В момент смерти сына, свет в глазах призрачной Петунии погас, и она вздохнула, если можно так сказать, с облегчением, подумав, что, наконец, к ней пришла истинная Смерть.

* * *

В следующее мгновение ее ослепил свет люминесцентного электрического освещения, и она открыла глаза. Первое, что она обнаружила — ряды стеллажей со снедью, фриджераторы с бутылками газированных напитков, проволочная поставка для газет. И тут она с ужасом осознала, что ее опять вернули в лавку у заправочной станции, где недалеко ее ждет муж-грубиян и недокормленный сын.