Позволь себе Фли-Фли (гет)

Dorian — La Tormenta

Idris Elba — On Life (Edit)

JRY feat Rooty — Pray

Lituj — Say you Do

Одна, вторая, третья ступенька вниз… — готовый пьедестал для её падения, и взволнованный голос Алисии за спиной:

— Лекс, стой!

Хэлфорд спускается так быстро, что впору свернуть себе шею, скатившись кубарем в сети ярких лучей. Исчезнуть, стать частью всей этой цветной, качающейся людской массы, только бы не видеть этих наглых, самодовольных глаз!

— Подожди!...

Она-то подождёт, конечно!

Но всё, чего хочется прямо сейчас, — оказаться на другом конце земного шара. Или сбежать в Запретный лес, чтобы укрыть за пушистым пологом еловых ветвей вырвиглазный транспарант своего позора.

Она едва не налетает на того крепыша-бармена, неуклюже тормозит, хватаясь за крепкое плечо в гладкой рубашке.

— Мадам, осторожнее, здесь скользкий пол!.. Вы хорошо себя чувствуете? Прошу, возьмите освежающий безалкогольный коктейль! Алкогольный?... Без проблем! Кому, вы говорите, ещё дать?.. Вашей подружке? Пожалуйста!

Рассеянно-благодарный кивок услужливому мальцу: хоть один воспитанный человек на всё это прогнившее насквозь заведение!

— Я так и знала!! — запыхавшись, восклицает Алисия и хватает подругу за руку. Они стоят, обтекаемые толпой, словно крохотный островок в галдящем море. — Нельзя было оставлять тебя одну! Что там стряслось?

— Ничего особенного, просто я прилюдно призналась, что хочу трахнуться с Флинтом…

— Чегоо???

Хэлфорд смешит лицо подруги, вытянутое в продолговатую «о». Пожалуй, шока здесь хватит на добрый десяток букв.

— Мы же пили одинаково! Подожди-ка!.. — Алисия оборачивается и машет вверх, на балюстрады, высматривая в лёгкой туманной дымке чей-то силуэт: — Дэнни, эй! Я здесь!

— Мне подсунули какую-то вкусную дрянь! И понеслось… Ладно, забудь! Давай-ка выпьем до дна! Хуже этот день уже не станет!

Охотницы скрещивают руки на брудершафт. Спиннет с ходу опрокидывает в себя пол-бокала быстрее, чем Алекса приподнимает брови в безмолвном «оу! С каких это пор ты пьёшь залпом?»

— Кстати, кто этот Дэн?.. — Хэлфорд на всякий случай оглядывается: а нет ли поблизости тёмно-серых глаз?

— Макферсон, шестикурсник с Когтеврана… ты что, не помнишь? Не надо делать такое лицо! Подожди, или я тебе не рассказывала?...

Они сливаются с немноголюдной компанией в малом зале, теряясь среди разморённых выпивкой, танцами и полночной ерундой.

Алисия щекочет ухо, пытаясь перекричать музыку и рассказать про белокурого ангела, с которым болтала, пока Хэлф «развлекалась со змеями» («Эй, это они со мной нефигово так развлеклись!»).

Оказывается, Макферсон тоже играл в квиддич на третьем курсе. Даже прослыл неплохим охотником, да и по мнению мадам Трюк, у него нормально получалось. Пока одним весенним деньком серьёзный перелом ключицы от удара бладжером и вслед за тем гневное матушкино письмо не поставили маленькую, но жирную точку в его спортивной карьере.

— Ну и как думаешь, кто долбанул Макферсона? — Алисия каким-то чудом находит свободный диван в самом углу.

Хэлфорд уже знает ответ. Но всё же говорит, в надежде не услышать очевидное:

— Флинт?..

— Да.

Ну вот, не прокатило!

— У нас что, кружок пострадавших от Маркуса?

— Не кружок, а целое сообщество! — печально ухмыляется Спиннет, усаживаясь на диван. — Теперь ты тоже в нашей упряжке, подруга!

— Очевидно, да!

Кожаная обивка приятно холодит голые ноги, а ещё один бесплатный комплимент от бармена — услаждает язык клубничным, кисло-сладким букетом.

Кстати, и ракурс на редкость удачный: можно вдоволь поглазеть на все эти тяжеловесные, словно прибитые пылью, мантии, устаревшие платья с рюшами и пиджаки всех пошивов и фасонов, с примесью, точнее, претензией на замшелый бомонд.

Мысок её туфли покачивается в такт неспешному ритму льющихся в дымном пространстве слов:

«…Я опять сейчас в пути,

Чтобы отыскать рассвет,

Кто поможет мне найти

На вопрос один ответ…»

Вот-вот, на вопрос один ответ! Только у неё в голове почему-то не вопросы, а сплошные загадки и ребусы.

И она всё ещё пытается договориться со своим внутренним «критиком»…

«Да, я призналась, что хочу Маркуса! И ЧТО? Мы же с тобой за искренность, ведь так?»

«Хм, а как же «в каждой девушке должна быть загадка?».. Ладно, загадку оставим кисейным обморочным барышням прошлого века, но изюминка, изюминка должна же быть!»

«Ах, изюминка!.. Знаешь, а я не боюсь лишиться сморщенного куска винограда! Пусть отсыпят хоть целую бочку: честность и прямота на рынке душ всё равно стоят дороже…»

— У меня в голове не укладывается!!..

А вот и реплика любимой подружки подоспела! Не в бровь, а в глаз, Алисия.

— Нет, ты правда как на духу выложила ему это??

— Ну-у-у, перед этим мы очень мило побеседовали, знаешь, как старые добрые приятели! — фыркает Алекса.

— Ладно, как там говорила твоя любимая героиня Скарлетт…О'Шмара?.. — (в этот момент Хэлфорд распрыскивает оставшийся коктейль). — Что ты ржёшь?.. Не помню точно имя, ну не суть… в общем, «подумаю об этом завтра»!

— И то верно! — розовые липкие капли стекают с носа, Алекса наспех промакивает их бумажной салфеткой и замечает ярко-жёлтую кляксу от прожектора на светлой макушке высокого паренька в десяти метрах от них.

Он неловко крадётся сквозь толпу, раздвигая острыми локтями всю эту хаотичную мозаику тел. Голубая рубашка, синие брюки-трубочка и почему-то… школьный галстук — когтевранская невозможно благородная синь — ха! — на фоне пропахшего пивом, прокуренного паба.

— Дэни! Эй, Дэн! Мы здесь! — пока Алисия радостно изображает ветряную мельницу, Хэлфорд остаётся с улыбкой освободить Макферсону местечко между подругой и собой.

— Ты ведь Алекса, верно?

У него странные, по-рыбьи бесцветные глаза даже сейчас, под слоем бархатной тени.

— А тебя Дэн зовут?

Когтевранец самодовольно кивает, подхватывая горящий любопытством взгляд Алисии. На его худом скуластом лице проступает многозначительная улыбка, когда он вновь смотрит на Хэлфорд:

— Я много о тебе слышал!

— Да?...

Алекса вот так сразу не может понять, хорошо это или плохо: быть предметом кулуарных разговоров в закрытой магической школе где-то на отшибе Британии?..

— Всякого разного, — таинственно добавляет Дэн, и сразу становится ясно: плохо.

— Я тоже наслышана о твоих подвигах в квиддиче! — парирует Алекса.

— Было дело, — когтевранец глотает наживку, приняв за чистую монету мнимое восхищение. — Пока этот чокнутый Флинт не нанёс мне травму… Кстати, он тоже здесь. Всё стоял около перил, я ещё подумал: кого это ты поджидаешь, урод?

Мелкий смешок Дэна тонет в сочных децибелах басов… и в её вновь проснувшемся смятении.

Он ждал кого-то?

Невысказанные вопросы застревают между губ… страсть как хочется позадавать их все, но странный когтевранец, явно решивший подкадрить её подругу, — увы, не самый лучший собеседник.

Хорошо бы уйти на время, потому что и дальше вести непринуждённый дружеский трёп, пытаясь унять непонятную дрожь в груди, — выше её сил.

— Я сейчас!

— Только не влипни в новую историю! — хихикает порядком захмелевшая Спиннет, неверной рукой поправляя съехавший поясок платья, Макферсон уже тянет к нему свою бледную птичью кисть…

Это последнее, что видит Алекса сквозь пушисто-розовую шапку тумана. Дрожащее месиво тел поглощает: чьи-то руки на талии, неосторожный тычок в спину — и где-то там спасительным маячком сигналит барная стойка.

Наконец, ладонь с зажатым галлеоном хватается за лаковый борт. Одинокий стул на высоких ножках — довольно шаткое прибежище в этой людской стихии, но он свободен, единственный из десятка занятых.

— Что вам угодно, милая? — второй бармен, высокий медноволосый парень, обмахивает накрахмаленным платочком стойку перед самым её носом.

Взгляд заинтересованный, мол «что это за пташка прилетела в наши края?», но без раздражающей пытливости. Так, лёгкое любопытство.

— Чего-нибудь сладкого, крепкого и освежающего!

Несочетаемая фигня, но внутри бродят настолько разноречивые чувства-мысли о Маркусе!... Этом невыносимом, грубом, заносчивом…

Начищенная монета призывно стучит ребром об упругое дерево, заметно влияя на веснушчатого бармена:

— У вас весьма изысканный вкус!

— На кого?..

— Я говорю, весьма оригинальный выбор коктейля!

— Ой, простите!..

— У нас таких нет, но… — в раскосых блеклых глазах отражаются золотистые искорки галлеона, — я приготовлю специально для вас!

Мелькают быстрые руки в рыжеватых брызгах пигмента, позвякивая высокими бутылями с разноцветным сиропом. Длинные зазубренные щипцы ловко крошат кубики льда в металлический шейкер. Раз кубик, два…

— Красотка, не желаешь со мной выпить?

Алекса почти подпрыгивает на стуле, увидев рядом бородача в затёртой мантии, из которой выглядывает несвежая полотняная рубаха.

В ноздри ударяет резкий запах спирта с едкой примесью каких-то трав.

Что ж, ещё один потрёпанный жизнью завсегдатай.

— Нет, спасибо.

— А всё-таки! Негоже такой миленькой дамочке коротать время одной! — он придвигает свою полную рюмку ближе, нетерпеливо перебирая кряжистыми пальцами хрустальный ободок.

— Извините, я правда не хочу!

Алекса чувствует себя загнанной в клетку: в полной тишине в наглухо запертой комнате, где кто-то мерзко и надрывно кричит. Неприязнь, колкая и распирающая, поднимается изнутри.

— Ты это… подумай, детка!

Грузное тело, пышущее дюжей силой и одышкой, надвигается на неё, как скала. Узкие глазёнки в набрякших мешковинах век похотливо блестят в неверном свете, крупный рябой нос свисает картошкой, до верхней вывернутой губы.

С такими бесполезно разговаривать.

Сначала он предложит выпить, потом настойчиво вольёт в неё несколько крепких рюмок (так, по его мнению, расслабляются приличные хорошенькие дамы), а потом устроит свою толстую мясистую ладонь между её ног.

Склизкая паника вовсю разворачивает щупальца под кожей, когда резкий холодный голос разрывает чьи-то ровные кольца кальянного дыма.

— Отвали от неё!

Хэлфорд оборачивается и встречает в полутьме зала выразительную черноту слишком знакомых, тщетно избегаемых глаз.

Флинт стоит позади здоровяка, почти касаясь рукой складок его мантии. Угрожающе близко.

Девушка не замечает, как хватается за стойку вмиг оледеневшими пальцами.

Бородач нехотя, с видимым трудом преодолевая свою массивную плоть, поворачивается к непрошеному гостю на этом интимном рандеву.

— Что ты сказал, малец?

— Иди на хер отсюда, если не хочешь проблем! — нарочито медленно повторяет капитан.

Внешне спокойный и выдержанный, внутри он словно до упора натянутая струна.

Она чувствует, кожей ощущает эту силу и уверенность в себе, волнами исходящую от его статной фигуры.

Похоже, оппонент чует то же, расценивая это, как явное посягательство на свой авторитет.

— Слышь, сосунок! Угрожать мне вздумал?

Нечаянно сдвинутая рюмка едва не падает с края, но молниеносная реакция Хэлфорд спасает несчастную посудину от участи сотен стекляшек до неё.

Мужчина дёргается вперёд, кажется, она даже слышит треск швов его мантии.

Ёкнувшее сердце не успевает сделать и двух ударов: кулак Флинта с излёту впечатывается в широкую грудь, выбивая из утробы противника хлюпающий влажный хрип.

Опешивший здоровяк замахивается ручищей-молотом, целясь в голову, но получает мощный апперкот в лицо.

Что-то ломается с хрустом сухой ветки.

— Ааа…сука!... — прижав к переносице ладонь, мужчина отступает на шаг и наваливается на барную стойку. — Я урою тебя!!..

Свободная рука его хаотично шарит по мантии, наконец, достаёт из кармана смятый носовой платок. Но тонкая струйка крови, словно чернила из треснутой ручки, уже стекает по щеке, грозя испачкать воротник.

Бармен в панике суетится за прилавком, взывая к благоразумию. Толпа вокруг Маркуса опасливо редеет, и косой луч прожектора ярко высвечивает его прямой силуэт, бросая зловещую чёрную тень на Алексу.

— Билли, Билл! — машет бариста, бросив маленькое скомканное полотенце. — Хватит! Не трогай его, слышишь? Это сын Флинта!

— Мне до Мордреда, кто это, хоть сраный Фадж!! — рычит Билл, сверкая по-бычьи налитыми глазками.

Охваченная страхом, сама не зная, за кого, Хэлфорд незаметно съезжает с высокого сиденья и замирает в нерешительности, невольно любуясь Флинтом.

Он статен и высок, но не настолько, чтобы прослыть долговязым. Мышечная сила, влитая в идеальные пропорции форм, скрытых дорогой, ладно пошитой одеждой. Магловские по виду джинсы на крепких скатах бёдер. Вся его фигура, облизанная изменчивым, мерцающим светом… и её преступными глазами.

— Билл, всё, перестань! Иди домой, к жене, я пришлю тебе две пинты «Скаутского»!

Жене.

Чувство жалости к бедняге, проснувшееся где-то между смачным ударом и грязным словцом, вдруг сменяется острым, ядовитым презрением. Этот потный боров сидит здесь, просаживая последний кнат да нагло клея молодых девок, когда дома, замотанная бытом и тремя детьми, ждёт вечно уставшая Миссис-Как-Там-Её! И ей уж точно не перепадёт ни унции его потных ласк.

Оказывается, халявная выпивка — весьма подходящая наживка, чтобы утопить неудавшийся вечер!

Сплюнув на пол вязкую тёмную слюну, злой, проигравший Билл грузно шаркает громоздкими сапогами в сторону выхода. Не глядя на своего успешного и дерзкого соперника.

— Вы бы поосторожнее, мистер Флинт, — обеспокоенный взгляд бармена всё ещё шарит поверх голов, пока ловкие кисти машинально трут бокал. — Он человек злопамятный!

— Мне по хер, — отвечает слизеринец, подходя вплотную к Хэлфорд. Так, что она вновь забирается на барный стул, но голая коленка всё равно касается его бедра в жёсткой ткани.

Коктейль стоимостью полгаллеона, увешанный дольками цитруса вокруг пухлой сливочной шапки, наконец-то гордо возвышается над жалкими шотиками и дешёвым пивом.

Маркус провожает взглядом первый глоток, завороженно наблюдает, как прозрачный край ложится на её нижнюю губу.

Терпкий лёд, переходящий в нежную сладость. На языке и в его глазах: то, что нужно.

— Собираешься надраться, Хэлф?

Голос насмешливый, но без обычной резкости, скорее, вкрадчиво-любопытный.

Кривая ухмылка симпатично раздвигает его полные губы, пока он медленно, с особым удовлетворением, разминает ударную кисть.

Да уж, бармен намутил ей потрясный коктейль, а Флинт прошёлся по всем оголённым фибрам души.

Так умеет только он. Одновременно вызвать страх, мандраж и тучу грёбаных мурашек.

— А тебе какое дело? — она не слишком-то вежлива, внутренне сгорая от волнения, не зная, как лучше поступить с ним: обдать колким холодом или согреть дружеской улыбкой?...

И его рука на лакированной глади, отбивающая кончиками пальцев ритмичное стаккато в паре дюймов от её локтя. Узкий рукав тёмно-синего свитера, обхватывающий жилистое запястье. Тонкие, набухшие после удара венки до выпуклых бугорков суставов, переходящих в длинные пальцы с аккуратными лунками ногтей.

У Маркуса красивая, но не изящная кисть.

Это не руки пианиста, но руки пахаря: сильные, крепкие, натруженные метлой, иссушенные стылым ветром.

Алекса так и замирает с прижатым ко рту бокалом, наблюдая за соблазнительной игрой тени во впадинках между жил, скользит вверх, к сгибу руки, где тонкая вязка джемпера, натянувшись, красиво облекает тугие бицепсы и округлые, развитые дельты.

Флинт замечает её взгляд и тут же самодовольно ухмыляется, придвигаясь ближе:

— А где же твоя мужиковатая подружка? Сосётся с придурком Макферсоном?

Широкая улыбка так и светится на его лице, и грубоватые, резкие черты приобретают соблазнительную мягкость.

— Она не мужиковатая, это раз! — Алекса театрально загибает палец, так, будто растолковывает трёхлетке. — Даже если и сосётся: её право, знаешь ли, так что — два! И Макферсон не придурок — это три!

Он придурок, но тебе это знать не обязательно!

В полумраке зала выразительная темнота флинтовских глаз действует… словно капелька сладкого яда на завязавшего алкоголика: медленно, но верно развращает, заставляя просить ещё. Само присутствие Маркуса: такое близкое, тёплое, ощутимое — лихорадит сердце, словно таблетка от головной боли с лошадиной дозой кофеина.

Хэлф тянет мысленные поводья, закусывая удила, будто та ретивая лошадка, дрожащая от одного только желания, чтобы её скорей обуздали. Схватили твёрдой рукой, сжали мускулистыми бёдрами судорожно вздымающиеся бока.

— Ты не фига не разбираешься в людях, — улыбается Маркус (да, поэтому я выбрала тебя!). — Кстати, как вы добрались?

— На метле, — хвастливо, с нотками обречённо-скучающей дамы, бросает охотница, улавливая взглядом лиловый отсвет, красиво стекающий по его скуле к подбородку.

Брови Флинта ползут вверх, зажигая в ней жаркое самодовольство:

— Ну ты и безбашенная, Хэлф!

Он усмехается, на мгновенье отводя взгляд, но вновь возвращается к ней.

Не может не вернуться.

Вообще Маркус как-то слишком часто опускает взор к её губам, задумчиво приоткрывая свои. Так, будто ему неудобно дышать через нос.

— Да, я такая! — ей тяжело дышать под этим липким, пристальным вниманием. И больше не хочется дерзить, только мило улыбаться в ответ. Очень фиговый знак!

Помолчав, слизеринец машет бармену:

— Эй, Бёрнс!

Тот уже услужливо оправляет рубашку возле, готовый угодить любому желанию важного клиента:

— Да, мистер Флинт?

— Выключи ту хрень, что сейчас играет! У тебя есть что-нибудь более… — щёлкнув пальцами, капитан игриво косится на Алексу, — лиричное?

— Одну секунду!

Звон литавр тут же прерывается, вызывая недовольные окрики в зале, и уступает место сочным, глубоким басам прошлогоднего хита «Диких Роджерсов» «Песчаная буря».

Глаза Маркуса обретают какой-то загадочный блеск.

Или ей так чудится в уютной темноте?..

В набирающих силу аккордах его уверенный, спокойный голос набатом бьёт в перепонках. Оглушая чертовски волнующей неожиданностью:

— Пошли потанцуем.

Это не вопрос, а утверждение. Но растерянность на её лице сейчас больше похожа на шок, чем на милую, кокетливую неопределённость.

— Извини, я не в настроении танцевать… — Алекса держится за хрупкую ножку бокала, точно за несчастный тонущий буёк.

Ухмылка на лице Флинта отметает любой намёк на кратенькое отрицание из трёх букв: наглый ехидный тиран.

— Пфф, я избавил тебя от вонючего старого козла, так что… — он хватает её за руку, стягивая со стула, — ты мне должна!

Боже, этот игриво-галантный, невозможно обаятельный парень — прежний дьявол Маркус Флинт?

Тёплая, слегка шершавая ладонь увлекает её в самый центр танцпола, пронизанного гаснущими розовыми и синими вспышками света, а мелодичный баритон уже тянет свою извечную балладу о жестокой любви:

«Я потерял тебя в толпе,

Я обожал тебя и ненавидел…»

Она едва успевает полюбоваться его спиной и осознать свой первый маленький триумф, как слизеринец резко притягивает её к себе, заключая в крепкие грубоватые объятия:

— Попалась, охотница?

Такая неожиданно-желанная близость сводит с ума, лишая способности мыслить, дышать, говорить… обрекает растворяться в каждой букве его хрипловатого тембра.

Вся окутанная Флинтом, Алекса осторожно касается его плеч, словно боится, что под ладонями окажется раскалённый печной бок, а не приятное, возбуждающее тепло мужского тела. Пальцы её аккуратно обводят тугие мышцы спины, запоминают каждый дюйм приятной на ощупь ткани.

«В глубине души ты прекрасно знаешь,

Что в худшие времена

В тебе живёт чёрный ангел,

Что тянет ко дну нас двоих…»

Вокруг качаются сплетённые тела, их связывает упругий бит, прошивает сквозь нутро, вырывая с корнями глубоко затаённые желания.

Алые капли огней кляксами спускаются вниз, растекаются по одежде, ползут по стенам, окрашивая лица фантастическим светом…

Но для Алексы существует лишь одна реальность — его тёплое дыхание на шее, лёгкие касания щеки.

Флинт сильнее прижимает её к себе в изматывающем, сводящем с ума темпе.

Медленном, как ленивый плеск тёплых волн, лижущих сухие камни на рассвете.

Чтобы прочувствовать сквозь тонкую преграду смятого между ними платья: вот он, здесь, рядом с тобой.

Её ладони смелее скользят по крепким, напряжённым плечам, принося ни с чем не сравнимое наслаждение обладать.

Пусть на краткий миг, но ласкать тёплые мышцы под мягкой тканью, сходить с ума от ощущения этих рук, собственнически сомкнутых на талии.

Чистейшая эйфория, и имя ей — две дальние буковки алфавита.

Она летит в пропасть от пьянящего осознания, что вот он — слизеринский «бэдбой», недоступный, сотканный из вечных оскорблений, тычков и угроз, — так легко впустил её к себе. Так, будто сам мучительно долго жаждал слияния.

«И когда наступает новый день,

Ты клянёшься мне, что

Изменилась бы,

Но вновь сдаёшься…»

— Ты вкусно пахнешь, Хэлфорд, — тихо произносит Маркус в самое ухо, отодвигая прядку.

Подушечки его пальцев легонько обводят завиток, задержавшись на мочке, но это невесомое, словно трепет крыльев мотылька, прикосновение прошибает током.

Она хочет сказать ему то же: как сладок запах вишни и немножко — виски, смешанный с мускусом его духов, да только нервно улыбается в ответ:

— Неужели?..

— Значит, я нравлюсь тебе?

О нет, чьё-то самолюбие по-прежнему размером с Эверест! На который ей ещё предстоит взойти в полной амуниции.

— Не обольщайся, Флинт! Мне нравишься не только ты… Ой!

Он грубо стискивает её, вызывая лёгкий вскрик. Требовательный вопрос вновь опаляет ухо:

— Кто ещё тебе нравится?

— Не скажу!

— А я скажу, что ты заноза в заднице, Хэлфорд!

Алекса угадывает его гаденький смешок возле виска, и сама смеётся.

Странное чувство, они словно давние приятели: пикируются колкими фразочками, беззлобно поддевая друг друга.

Но у неё есть тайное оружие любой привлекательной девушки — уверенность в том, как она влияет на таких парней, как Флинт.

Хэлфорд обнимает его, тут же ощущая ответную реакцию: Маркус шумно выдыхает, крепче сплетая руки за её спиной. И она горячо жалеет, что не надела другой свой наряд, — с глубоким вырезом до самой ямочки на пояснице.

Слегка отстранившись, слизеринец ловит её взгляд. Его восторженное лицо в тёплом мерцании света навсегда отпечатывается в памяти.

А ещё эти чёрные радужки, полные клубящихся далёких гроз.

Понимание озаряет слишком ярко, кричит крупным шрифтом с детской книжки: она никогда не забудет Маркуса, даже если обзаведётся красавцем-мужем и дюжиной детей, даже если умрёт старой кошатницей под пыльным чердаком…

Они вдвоём прекрасно знают, что сейчас произойдёт: Алекса читает это по его жадно приоткрытым губам, застывшему в туманной поволоке взгляду.

Но Флинт не спешит, до немеющих мурашек растягивая сладкое предвкушение между ними.

Медленно скользит ладонями вдоль её позвоночника вверх, погружая пальцы в мягкие пряди волос, слегка массирует затылок, заставляя Алексу в блаженстве прикрыть веки, и нежно обхватывает её нижнюю губу.

Тело прошивает раскалённая, искрящая стрела, прямо от места соприкосновения их губ до кончиков пальцев на ногах — так это ощущается.

Пружина, туго скрученная все эти месяцы, с щелчком рвётся внутри, выпуская наружу целый водопад чувств.

Хэлфорд не замечает, как они перестают танцевать и замирают, погружаясь в мармеладную пучину взаимного влечения. Это не остановить. Уже поздно, детка!

Мягкий влажный язык ласкает её всё смелей…

Так нежно!

Словно ешь ложечкой взбитые до крутой пены сливки: они обволакивают губы, мягко ложатся на кончик языка, оставляя тающее послевкусие… как самый изысканный десерт из «Сладкого королевства».

Она понимает: попробовав раз, уже не остановиться.

Лёгкий, но сильнодействующий наркотик: слишком божественно, чтобы подчиняться доводам рассудка, она точно станет конченой сладкоежкой!... Гребаный зефирный торчок.

И плевать на всех, плевать на эти бесконечные дни без него! Всё это было до. А сейчас… она ласкает Маркуса, поглаживая в такт чувственным поцелуям. Невесомые пальчики порхают по шее, касаются короткостриженых волос.

— Ммм… Хэлф… — горячий выдох растворяется на её мокрых губах.

Холодок людного зала едва успевает коснуться их, как Флинт снова приникает языком, крепче сплетая на пояснице руки.

Ему хорошо.

Сладкая радость от осознания поджигает кровь с той же скоростью, с какой невинные прикосновения распаляют высокомерного слизеринца.

Не в силах сдержаться, он со стоном углубляет поцелуй, обхватив её лицо и направляя для себя. И Алекса тонет в хаотичном ритме на своих губах, не успевая дышать между этими жадными ласками…

Боже, она ведь всегда считала, что круто целуется! Самодовольно черпала своё вдохновение в восторженных глазах неискушенных юнцов.

Но то, что вытворяет Флинт…

Каблуки пошатываются на скользком полу, она поджимает пальцы ног в мучительной истоме, в нервном дрожании коленок, когда Маркус скользит ниже, отпуская красные, припухшие губы, и рассыпает лёгкие поцелуи вдоль шеи до самой выемки между ключиц.

Может быть, она очнётся завтра с утра, и всё это окажется сном — злой насмешкой судьбы, издёвкой воспалённого воображения… Как угодно, но только пусть не высыхает влажная дорожка у воротника, не останавливаются тёплые ладони, пусть и дальше нежат её тело, сминая платье!..

Она готова часами стоять в очереди под дождём, ветрами и снегом, только бы получить ещё порцию его ласк, вновь с трепетом ощутить, как он обволакивает её всю, словно многорукий Бог, заставляя отречься от прежней веры…

«Нет, это невозможно!»

Некстати пробудившись, внутренний голос нашёптывает горькие крамолы:

«Так не должно быть! Ты забыла, что у него есть другая? Это неправильно: любить его!»

И ещё сотня «не».

— Маркус… подожди… стой…

Задыхаясь, Алекса упирается ему в грудь, чувствуя, как под ладонями мощно толкается тренированное сердце.

Флинт не слышит её, закрытые веки мелко подрагивают в обрамлении тёмных ресниц, будто и он видит тот же беспокойный, возбуждающий сон.

Как же хочется запечатлеть это мгновение!

Взять широкую кисть и резкими, точными мазками обрисовать линию бровей, высоту напряжённых скул; тонкой штриховкой подчеркнуть тени у нижних век и загнутые кончики ресниц…

«Ты не достойна быть с ним!»

— Мне надо идти… я сейчас…

Маркус открывает глаза, но не замечает той бури, что разносит в щепки наспех сколоченный, хлипкий шалаш из обрывков брошенных фраз и всех этих «если» и «но».

— Опять хочешь убежать от меня? — он снова пытается её целовать, с силой убирая руки и заводя их за спину. — Я тебя не пущу!..

Кто теперь узнает в этом страстном слизеринце прежнего грубияна?...

Теперь ей физически плохо от губительных противоречий, от того, какая неразбериха творится сейчас в душе. Будто жалкий воришка, застигнутый врасплох, поспешно прячет она чувства-улики, но зоркий взгляд полицейского увидел достаточно для возбуждения дела.

— Нет, Маркус, пожалуйста!... Я в туалет, отпусти!...

Последние слова тают на его губах. Флинт жадно слизывает этот отчаянный протест и, наконец, отпускает, сжав ягодицу:

— Три минуты, поняла?

Алекса растворяется в толпе, не зная, куда идти.

Кругом лица, лица, лица…

Расслабленные, утомлённые, счастливые в фальшивой искренности, одинаковой для всех.

На секунду чудятся светлые волосы и красное платье Алисии, но слепящие блики высвечивают какую-то толстушку в пшеничных кудрях.

Тёмная лакированная дверь, открытая рывком… и Хэлфорд забегает внутрь маленького тёмного туалета, в эту чёрно-кафельную клетку с белоснежными раковинами, тусклым светом и кабинками вдоль левой стены.

Она дёргает кран, получая в лицо мириады мелких брызг от смачного напора, набирает полные ладони обжигающе-ледяной воды и плещет на раскрасневшиеся, горящие щёки. Фух!

Так, всё, успокойся! Ничего ещё не произошло! Чего ты боишься? Вы просто танцевали, просто целовались, вы просто, просто, просто…

Ну, знаешь, зажиматься с человеком, который наверняка помолвлен, — ни фига не «ПРОСТО»!

Ты опять!?

Узкое прямоугольное зеркало отражает обезумевшие, слезящиеся глаза и мелкие завитушки мокрых прядей, змейками прилипшие ко лбу.

Нужно отдышаться, привести себя в порядок, найти Алисию и свалить! Вот и всё, а потом…

Боковым зрением она замечает, как резко открывается входная дверь, впуская какофонию безбашенных нот, а ещё… Маркуса.

?!

Жалкая, должно быть, картина предстаёт с порога: взъерошенные мокрые волосы у лица, капли, стекающие с подбородка прямо на ворот мятого платья, расцвеченного тёмными пятнами воды, и полный паники вопрос:

— Что ты здесь делаешь?..

Флинт на пару секунд замирает в проходе, оценивая её всю, затем с плотоядной ухмылочкой бросает запирающее на дверь и медленно идёт навстречу:

— Я ещё с тобой не закончил, — смотрит, не отрываясь, в глаза, щедро одаряя голодным блеском своих, будто видит перед собой пышное кремовое пирожное, в которое с наслаждением вонзит кривые заострённые зубы.

Узкое пространство вмиг схлопывается вокруг, сворачивается в туннель, из которого нет выхода, точнее, только один: стать лакомой приманкой для хищника.

— Это женский туалет, Флинт!

— Да что ты говоришь?

Вкрадчивый голос его так непохож на обычный надменный, издевательский тон.

Он полностью контролирует ситуацию и кайфует от одного только осознания своей власти и от того, что и она ЭТО ЗНАЕТ.

Почему-то именно сейчас Алекса замечает маленькую витиеватую букву «М» на его джемпере. Ну конечно! Ещё одна фирменная шмотка мадам Малкин за увесистую стопочку галлеонов.

Выдохнув, уже теряя над собой контроль, она отступает к дальнему умывальнику и хватается за гладкий холодный ободок позади.

Они вдвоём балансируют на верёвочном мосту — тонкой грани между «очень хочется» и «нельзя», сотканной из предрассудков прямо над тягучей пропастью.

Флинт первый делает шаг.

Настигает её, свою охотницу, прижимая к жалкой раковине, видавшей лишь рвотные кляксы да прокуренные плевки деревенских кутил.

— Если бы ты знала, как бесишь меня, Хэлф… — знакомая хрипотца в его голосе пьянит похлеще самого креплёного коктейля.

Лиловая тень окутывает лицо охотника, подчёркивая темноту расширенных зрачков.

Он обезоруживающе близко, как тогда, в душной раздевалке. Впервые Алекса не хочет отводить взгляд — лишь смотреть, смотреть, до боли и рези в белках. Любоваться им, впитывать лихорадочный блеск глаз, наблюдая, как верхняя губа обнажает неровные края зубов.

Он ждёт её реакции, как лев перед прыжком.

— Ты тоже…

В поясницу больно давит фаянсовый выступ, но эта боль тонет в чёрной бездне напротив, в обманчиво мягких движениях рук, скользнувших по талии к спине…

Вверх-вниз… вверх…вниз…

Тусклые переливы желтоватого света под потолком струятся на их сплетённые тела, становясь бутафорией для животной страсти, с громким лязгом рвущейся из цепей.

Слишком долго они дразнили этого непредсказуемого зверя, отчего, учуяв свежую, возбуждённую плоть, он скалит клыки, и рычит, и грызёт железные прутья.

Флинт притягивает Алексу к себе с упоением завоевателя, схватившего долгожданный трофей.

Влажные тёплые губы жадно приникают к её рту, срывая тихий стон: на вкус, как игристое после тяжёлого победного матча, когда уже не хочется говорить — только судорожно глотать хмельную свежесть, пачкая подбородок.

Заготовленная о речь о том, «какой же ты придурок, Флинт!» летит прахом под этой изматывающей негой.

Словно кошка, она ластится к его умелым рукам, выгибается, ещё сильнее прижимаясь к Маркусу, и не замечает, как он стягивает её длинные волосы в кулак и с наслаждением управляет ею, играется, точно куклой, отклоняя голову назад. Целует, разбрасывая горячие отметины по шее, а в перерывах шепчет какую-то чушь, оседающую карамельной патокой в ушах:

— Сладкая… милая… нежная…

Её чертовски возбуждает то, как именно это звучит из его уст. Оказывается, чей-то ротик способен не только на злые крики и оскорбления!

Натяжение на затылке, тёплое тело, холодный кафель и опаляющий жар его дыхания — словно порт-ключ в другой мир, куда она провалилась исключительно по собственной воле и… глупости. Всё равно. Нежные губы Маркуса вытворяют это с ней.

До мурашек упоительно ощущать живые тиски: его бёдра, приученные лихо седлать метлу, а сейчас — прижатые к её ногам в грубом, властном доказательстве своего права на понравившуюся самку; твёрдый живот, сотканный из упругих волокон рельефных мышц; сильные руки, нетерпеливо дрожащие в свободе ласкать и подчинять.

— Ты же… сказал… я херово целуюсь… — последний аргумент, заготовленный на случай большой катастрофы, летит под ноги блеклым фантиком: да, на поле Флинт сильно обидел её, но сотню раз доказал обратное, и сейчас его злой отрывистый шёпот бархатистым пёрышком тешит самолюбие:

— Заткнись!…

Он сам закрывает ей рот своим, проникает языком, лаская, не давая вырваться ни одной букве, ни звуку, лишнему в этой мокрой и жаркой возне.

Сладкая вишня, терпкий виски — таков он на вкус.

Алекса захлёбывается, не в силах напиться, точно алкоголик, зарёкшийся никогда, и вдруг очнувшийся в пьяном угаре, в луже текилы, снова не рассчитав дозу.

Наглые в своей безнаказанности руки охотника скользят по шее вниз, мягко сжимают грудь, массируя, возбуждая всё сильней… но ничто не возбудит её душу острее, чем сорвавшиеся в порыве слова:

— Ты такая красивая, Хэлф!...

Несчастная тряпочка, гордо именуемая подолом выходного платья, беспомощно смята у набухшей уже ширинки.

Новое, пугающее осязание сплетается с горячей волной, разливающейся по всему её телу от места, где чувствительный бутон, прижатый к твёрдому бедру, сводит низ живота в сладком и болезненном спазме.

— Боже, Маркус… — прерывистый выдох опрометчиво слетает с её губ, выдавая с головой.

— Хорошо тебе, да?

Разорвав сладостный контакт, Флинт продолжает ласкать её руками, взглядом, всей своей поганой сутью.

Нечем дышать и нечего сказать — лишь цепляться за его плечи, стекая по ладоням вниз, прямо на грязный кафельный пол.

— Сейчас будет ещё лучше… — он толкает её, изнеженную, обессиленную, прямо в кабинку напротив.

Протяжно скрипит железная дверь, когда капитан, усевшись на крышку унитаза, рывком тянет Хэлфорд к себе, заставляя опуститься сверху, лицом к лицу. Охваченная жаром крепкого тела, объятая твёрдостью мышц, она тает на его бёдрах, точно шарик фисташкового эскимо в июльский полдень.

— Я говорил тебе, что ты много выделываешься на поле?

— Что?..

Алекса вновь не успевает ответить, остро переживая одно прикосновение за другим. Его ладони скользят по коленкам вверх, задирая подол до самых бедренных косточек. Холодный воздух лишь касается её оголённого тела, но тут же отступает под натиском ласкающих рук.

— С чего ты взял?... — растерянно повторяет Хэлфорд.

Всё сложнее сдержать напор Флинта и его пальцы, пробравшиеся к пуговицам на спине.

Она выкручивается, пытаясь расцепить хватку, но мешают волосы, неудобно липнущие к мокрому от слюны подбородку.

Флинта забавит вся эта возня.

Вдохнув сладкий дурман вседозволенности, он уже не может отстать. Превращаясь в жадного, требовательного лихоимца. Его руки одновременно везде: гладят, сжимают, трогают, мнут с пылом дорвавшегося до вожделённой добычи.

И одно мягкое, упругое местечко на её теле вызывает у него почти экстатический восторг:

— Мммм, какая же сочная у тебя задница!... Специально отставляла её, да?

Округлости ягодиц горят от щипков, там точно останутся беспорядочные красные следы.

Алекса честно пытается вспомнить: когда, перед кем и где. Может, на матче?...

И не сразу угадывает возбуждающую забаву, которую ей предлагает Флинт: детская игра в поддавочки, где главный приз — сладенький поцелуй.

Её саму вдруг заводит тесная темнота кабинки, раскинутые под ней бёдра и он, весь такой нежный, сексуальный, соблазнительный и порочный…

— Да, я хотела, чтобы ты смотрел!..

Маркус судорожно выдыхает, проходясь по обнажённым ногам. Ещё один горячий поцелуй с благодарностью обжигает ей губы, прежде чем он подтягивает Алексу повыше, прижимая к твёрдому бугорку, изнывающему в тесноте грубой ткани, и с нежностью оглаживает покрасневшие ягодицы, не давая слезть.

— Я и смотрел… и мне было по хер на квоффлы… — длинные пряди касаются его лица, скрытого в темноте, но слабые отблески влажно мерцают в чёрных глазах, доверчиво обращённых на неё снизу. — Так хотелось тискать твою попку, сбить тебя с метлы и…

— Сбить с метлы? — она шутливо поддевает кончик капитанского носа, раскрасневшись, пытаясь незаметно сместиться, но Флинт не даёт.

— Отвечаю, Хэлф, когда ты на поле, я не могу нормально тренироваться!... Я как ублюдский первокурсник!...

— Тогда мы устроим совместные полёты… и вы точно продуете… — тихий злорадный смешок тонет где-то между его мягких губ, смакующих её, как мороженое. До последней вафельной крошки и капелек растаявших букв.

Она может говорить сейчас всё, что угодно: что слизеринцы болваны все до одного, что их дурацкая команда никогда не возьмёт кубок школы…

Флинт простит ей всё.

А потому осмелевшие пальцы с наслаждением перебирают его мягкие волосы, слегка тянут у корней, заставляя отклониться.

— Соблазнительная девочка!... — шепчет охотник, в упоении прикрыв глаза.

И это он: тот, кто сейчас похотливо закусывает раскрасневшиеся губы, разомлевая под тяжестью её тела, — ходил по коридорам с гримасой холодного высокомерия на лице, перед которой не пасовал разве что кривой рот Малфоя, да и то не на стадионе.

Это он, сидит здесь, под ней — смазливой эмигранткой — из той далёкой заокеанской страны, чей флаг здешние величают звёздно-полосатым тряпьём.

Но игра продолжается.

Путаясь в длинных локонах, Маркус расстёгивает верхние пуговицы платья, тянется ниже, цепляя ещё одну между лопаток:

— …И такая развратная! Твои дружки Уизелы знают об этом?

— Нет…

— Им не повезло…

Платье немного сползает, обнажая плечо, тут же атакованное губами Флинта, и это настолько правильно, что она сама готова признаться в чём угодно, лишь бы вновь и вновь ловить на своей коже его сбивчивое, рваное дыхание.

Поласкав ещё немного чувствительное местечко у ключиц, Маркус тянется к её устам, обхватывает узкую спину и грубо тянет платье, уже не справляясь с возбуждением после обоюдных нежностей.

Лёгкий треск ткани теряется где-то там, пока их жаждущие пунцовые губы снова льнут друг к другу, наполняя шаткую тесноту кабинки мокрыми звуками чупа-чупса, с упоением катающегося во рту.

Хэлф облизывает чужой язык и почти давится новым вопросом:

— Флиртовала с ними?...

— С кем?... Да… Ай!! — болючий щипок обжигает нежную кожу под ягодицей.

Алекса дёргается, но Флинт крепко удерживает её на себе одной рукой, пока другая больно сжимает в кулак спутанные светлые пряди.

— Ты больше ни с кем не будешь заигрывать, поняла? — на выдохе шипит он.

Резкая перемена в его повадках ошеломляет. Это всё ещё игра или уже серьёзное посягательство на свободу?...

— Да... Да!.. — чуть не скулит Алекса. — Хорошо!..

Затылок горит от натяжения, млеет шея, но девушка не может шевельнуться, пока Маркус, наконец, не отпускает её волосы, сменяя гнев на кровожадную милость:

— Моя послушная охотница…

Крепко обняв, он снова целует, толкая обоих в эту сладкую, нежную пучину. Окунает с головой да так, что закладывает уши и Хэлфорд больше не чувствует отдельно себя, только в слиянии с ним, бесстыже облепленным ею в его запахе и тепле.

Горячие ладони спускаются по её спине вниз, пробираются под платье и массируют ягодицы.

Глаза закрыты, и она остро ощущает, как её обнажённое, чувствительное тело катается на его влажных порозовевших губах, как шершавые от мозолей пальцы скользят по голым бёдрам вверх, задевая тонкую резинку трусов.

Несравненный, чистый кайф!

Невовремя вспоминаются робкие зажимания в темном углу стадиона, с неумелыми стеснительными партнёрами по команде… Всё не то, и никогда не было тем, что девушка чувствует сейчас.

Нежась в руках капитана, она растекается по его мускулистой фигуре, каждой клеточкой впитывая мягкие прикосновения ткани, его тёплую кожу, необычно смуглую от недостатка освещения. И это больше, чем просто желание иметь, трахнувшись прямо здесь, в замызганной кабинке.

Власть развращает. Особенно та, добровольно отданная ей этим крепким податливым телом, изнемогающим в жажде получать и доставлять удовольствие. Прямо сейчас.

В порыве эмоций Алекса прижимает Маркуса к своей груди, где он прячет частые шумные выдохи.

Он весь, с ней и в её руках.

Мерлин! Она готова расплакаться хмельными слезами, и пусть тушь течёт чёрными дорожками по лицу…

Маски, одна за одной, шелухой опадают на грязный пол, обнажая первобытную сущность, возводя культ физической близости в абсолют.

Обхватив голову слизеринца и слегка отклонив назад, она мгновение любуется его одурманенным взглядом и приоткрытыми, вспухшими губами, едва остывшими от недавнего поцелуя, и снова жадно впивается ртом. Глотает его хриплое дыхание и невольно ёрзает на нём, сжимая бёдрами торс, чтобы хоть как-то унять щекотку внизу живота.

— Маркус… — она задыхается, пугаясь растущей пульсации от постоянного давления между ног. — Мы не можем…

Флинт не сразу отвечает, агонизируя в собственных переживаниях, долго прятавшихся в показном безразличии:

— Можем!..

— Отпусти, мне нужно идти…

— Сиди, я сказал!

Это командует он, чистокровный волшебник, который сходит с ума в туалете захудалого бара, бесстыдно лаская полукровку, — сумасшествие, помноженное на двоих, обоюдная горячка, вынуждающая Алексу шире раздвинуть коленки и плотнее прижаться к нему, пока его рот покрывает беспорядочными поцелуями её воспалённое лицо.

— Боже… — ноги стремительно немеют от ощущения, словно кто-то настойчиво ласкает её промежность горячей ваткой.

Она подаётся тазом вперёд, вцепившись в слизеринца.

По телу проходит лёгкая, едва ощутимая судорога, бёдра сдавливают Флинта так сильно, что он разрывает поцелуй с громким чмокающим звуком, и ошалело смотрит на неё. Вихрь чувств и эмоций клубится в его чёрных зрачках, поглотивших радужку, когда он тягуче стонет ей в рот:

— Сделай так ещё раз!..

— Как?..

Нетерпеливые руки, подхватив её под ягодицы, направляют к себе в слишком понятном движении. Лихорадочный блеск глаз и приоткрытый рот только поощряют бесстыдство.

Потеряв остатки совести, обещая корить себя всю оставшуюся жизнь, Алекса плавно покачивается на бёдрах охотника вперёд-назад, заставляя его искусанные уста хрипло, отчаянно шептать:

— Ох, ч-чёрт!..

Зажмурив глаза от удовольствия, Маркус часто дышит ртом, судорожно облизывая языком верхнюю губу:

— Пожалуйста… вот так… да! Ещё! Поскачи на мне…

Он съезжает ниже, больно ударившись затылком о бачок унитаза, но, похоже, не замечает этого, продолжая тяжело дышать и цепляться за её талию и ноги, пока она раскатывает его, как разогретый мягкий пластилин.

— Хэлф!… Твою мать… ч-чёртова ведьма…мммм…

Алекса опирается о его грудь, чувствуя ладонями упругие перекаты напряжённых мышц под вязаной тканью.

Кончики прядей ласкают лицо капитана, почти болезненное в мученическом проживании экстаза.

Боже, он так хорош!...

Внутри всё плавится и горит, тяжело дышать… Ягодицы сводит от непривычного сокращения… а в самом низу наливается кровью крохотный лепесток.

Сладостное трение лишь подгоняет неизбежную разрядку, Флинт сам помогает ей, приподнимая возбуждённый пах навстречу. Они вдвоём ловят слаженный ритм и стонут на весь этот чёртов туалет, наполняя доверху скрипучие хлипкие стенки.

Кусок литого фаянса с протяжным скрипом шатается под ними, рискуя вот-вот свалиться и опрокинуть честь старательных трудов хозяина заведения.

Набирающая силу жаркая волна заставляет инстинктивно прикрыть веки, но Алекса хочет смотреть. Наблюдать за тем, как Маркус лишается рассудка, сгорая в собственных эмоциях, видеть его лицо, покрытое испариной, мелкими бисеринами пота, точно после длительной, изматывающей тренировки.

Она имитирует секс, никогда ни с кем не спав, и это самое острое, яркое и крышесносное ощущение в её жизни.

И его глаза, на миг цепляющие её взгляд, так похожи на мольбу тонущего, который тянет руки к своему спасителю,

только вот руки Маркуса жадно приподнимают её платье, смяв у талии.

Он тоже хочет смотреть, с открытым ртом залипать, но не на её ангельский лик, а на то, как ластовица ажурных чёрных трусиков скользит по набухшему шву его джинс.

— Как хорошо ты работаешь… Да… Да!… Сладкая, продолжай!…

Похоже, это здорово заводит Флинта, а она не знает, что заводит её больше: умоляющий, точно в бреду, шёпот или нахально торчащая, горячая даже сквозь грубую ткань плоть, задевающая бедро.

— Я хочу тебя!… — отчаяние в голосе слизеринца так похоже на состояние её души сейчас: сидеть на нём верхом, чувствуя мелкие подрагивания крепких ног, и понимать, что скоро, очень скоро всё закончится. — Я очень тебя хочу!…

Близкий оргазм искажает его сосредоточенное лицо гримасой боли: две стороны одного чувства, но красивее выражения она ещё не видела.

Такой беззащитный в своём переживании, в ожидании скорой разрядки, Маркус раскрывается перед ней, дрожит, как пульс крови по вздувшейся вене вдоль его шеи, к которой, в благоговении и экстазе, она хочет припасть…

Проклятые волосы лезут в лицо, она раздражённо отбрасывает их назад, продолжая ритмично двигать тазом.

Как же приятно!! Как хорошо!! Мммм…

Под сомкнутыми веками начинают пульсировать и расходиться белые круги, Алекса концентрируется на крепких пальцах, впившихся ей в ягодицы… на тёплых мускулистых бёдрах под собой… на возбуждённой покрасневшей промежности… боже!... Ещё!.. Сейчас!... Гадкий слизеринец, трись об меня!... Вот так, даааа!.. Трахай меня!.. Ох…

БАММ!!!

Оглушающий удар почти сносит дверь: ту, что снаружи.

Искажение слуха, или грохот такой, будто смачно приложили «Бомбардой»!

Маркус резко дёргается, и Хэлфорд, не удержавшись, с недовольным возгласом падает на липкий пол. Почти достигнув пика, но свалившись с отвесной скалы вниз. Всё.

Фейерверк кончается, потухающие искорки тихо гаснут в темноте, так и не вспыхнув в чувственной разрядке.

Лишившись желанной стимуляции, изнывают раздражённые нервные окончания, Алекса прикладывает ладонь к ноющему животу, ощущения такие, что лучше бы ей прищемили мизинец! Она испытывала нечто подобное раньше: когда сжимала бёдра или ёрзала по подушке, но близость с Маркусом…

Эмоциональный накал от яркого осознания, что именно он (да-да, капитан слизеринской сборной, грубиян, тролль и самая сладкая из её грёз), позволил ей быть с собой (скакать на себе, ага!), наслаждаться и дарить наслаждение… У неё нет связных слов, нет ничего, что смогло бы описать «о дивный новый мир», или как там у Хаксли, открывшийся с ним.

И теперь ледяной немытый кафель заменяет ей горячо обожаемое тело.

— Флинт… я ненавижу тебя…

Он хмыкает, но молчит. Где же твои издёвки, охотник?

Прямо перед её глазами висит обессиленная кисть, охваченная золотым браслетом. Тонкая венка по тыльной стороне ладони всё ещё вздута, но сердце, питающее её, замедляет свой бег.

В другой ситуации было бы даже забавно поглядеть, как замлевший, разнеженный Флинт не может подняться с унитаза. Лежит, раскинув конечности, точно перегретый в жарких лучах сонный кот. А вот ей больше нельзя сидеть на холодном полу.

Алекса поспешно встаёт и оправляет сбившееся платье, но по спине бродит мерзкий холодок, и, кажется, не хватает двух пуговиц.

Больше не слышно ударов извне, но за стеной всё отчётливей нарастает приглушённый гул.

— Ты же запирал дверь?

— Да..

Даже в лёгкой полутьме кабинки Алекса замечает потемневшую кайму его губ. Язык ненароком цепляет свои, сухие и воспалённые… Да уж, они чуть не сожрали друга друга десять минут назад.

Кажется, Маркус хочет что-то сказать. Смотрит снизу вверх своими офигительно тёмными глазами, а уголок рта нервно дёргается вбок.

Нет, передумал…

Молча скользит неутолённым взглядом по её ногам, по мятой тряпке, с таким усердием примеряемой накануне, по спутанным кольцам волос… рассматривает лицо, поднимаясь к глазам... Хэлфорд катает во рту первую букву, но и сама не знает, что сказать.

Запертые здесь вместе со своим неопределённым будущим, они обалдело смотрят друг на друга, так, будто только что заавадили человека и им срочно нужно спрятать труп.

БАМ! БАМ! БАМ!

Мерлинов Драккл! Да что там такое?

На ходу подтягивая платье, она стремглав бежит прочь, а если кто-то (так, одна девчонка с вороньим гнездом на голове) сегодня и был немножко пьян, то вмиг протрезвел до состояния чистейшего хрустального стеклышка.

Распахивается открытая заклинанием дверь, и руки Алисии первыми хватают за плечи:

— АЛЕКСА!!

Позади Спиннет маячит тот самый вежливый бармен с волшебной палочкой наготове: видимо, он-то и распечатал туалет.

За спиной неслышно клацает дверь, закрывая шкатулку с драгоценностями. Навсегда отделяя главное сокровище от неё: бамц! Крышечка прикрылась, просим вас на выход, дамы и господа!

Разноголосица звуков накрывает ледяным ушатом. Чьи-то руки тормошат, поправляют волосы, тянут воротник платья, взволнованное лицо незнакомой молодой ведьмы маячит рядом с заполошным выражением Алисии:

— Алекса!!! Что с тобой??! Годрик!.. — она в ужасе прижимает ладони ко рту. — Тебя избили в туалете!!..

— Что?.. Нет! Нет!! Лис, я… в порядке… но нам срочно нужно уходить!

Сама не зная, почему, Алекса до трясучки, до потеющих ладошек боится Флинта, боится своей пробудившейся реакции на него…

И знает точно: что не сможет находиться здесь, под одной крышей с ним, ни секунды, ни чёртова мгновения!

Когда она быстрым шагом, словно клинок, рассекает редеющую толпу, цветные полосы стробоскопов змеями обвивают её тело, раскручиваясь по ногам вниз. Змеями.

Музыка оглушает, Алисия что-то тараторит вслед, хватаясь за рукав, но Хэлфорд не различает слов, лишь успевает бросить на самом выходе, у порога: «Сумочка при тебе? Сможешь управлять «Старсом»?»

Крыльцо и лужайка перед ним усеяна людьми, кто-то с помощью магии устанавливает огромное соломенное чучело с нахлобученным поверх головы несуразным полотняным колпаком. Остальные выстраиваются в круг, распевая хмельные песенки про «чистоту удалой крови» и «беднягу Гая».

Стук тяжёлых пивных кружек, кислый запах солода и сырой травы, прелый — водорослей, оседают в плотном воздухе, и первые оранжевые всполохи от взявшейся соломы впиваются в него, застревают, точно иглы.

Пьяные крики и смех летят в непроницаемое небо вместе с тёмными силуэтами двух ведьм на изящном тонком древке.

А внизу разгорается вакханалия: пламя, усиленное заклинанием, рваными языками яро лижет тугие связки выжелтевшей травы, разбрасывает жаркие снопы искр на десятки метров вокруг. Свистят шутихи, с треском разрывая густо-синее небо мерцающими кометами. Окружённый беснующейся толпой, горит Гай Фокс — несчастный поборник за справедливость.

Неудавшийся бунт полукровок! Так символично…

Алекса улыбается ночному ветру, но улыбка отдаёт едкой горечью, словно в её душе тоже подожгли фитиль чьи-то нежные губы, и теперь внутри всё плавится и сгорает, как то чучело внизу — символ её прежней жизни.