Losing My Religion (гет)

Ей до смерти надоело лежать.

Спросил бы кто Гермиону парой-тройкой месяцев ранее, предпочтёт ли она в законный выходной поваляться в постели подольше с Живоглотом или полетит на всех парах в Министерство заканчивать очередное дело из бесконечного списка, ответ был бы однозначным. Сейчас же Гермиона лезла на стену от безделья. Точнее, лезла бы, если бы могла встать без посторонней помощи, трёх флаконов обезболивающего зелья и замораживающих чар на спине.

У постели в тонкостенной стеклянной вазе постанывали заунывники, под ними скопилась стопка уже наполовину прочитанных книг. Крис обещал принести ещё, может быть, вместе поломать голову над заменами в рецепте Снейпа, но, очевидно, придумал себе занятие поинтереснее, раз до сих пор не нашёл минутки заглянуть в больничное крыло.

Было бы обидно, если бы не смертельная тоска — за эти пять дней летальный исход от проклятия в сравнении с ней начал казаться всё более предпочтительным. Не учитывая участившиеся визиты Малфоя, конечно.

Тот же чуть ли не ночевал в палате: уроки легилименции Гермиона неизменно проваливала, обрекая себя на поток сарказма и показных страданий; совместные чтения книг по ментальной магии (читал скорее Малфой — Гермиона больше слушала и комментировала) тоже приносили мало радости, поскольку трансформировать теорию в практику ей пока не удавалось. Остаток времени отнимали процедуры, причём проводили их неизменно в присутствии этого несносного человека и не всегда — за ширмой. Спорить Дараньи бросил где-то на седьмой итерации (она считала!), а его помощница и вовсе пала жертвой малфоевской харизмы.

Время на себя появлялось только по ночам и приносило мало облегчения — без чар и мазей Гермиона не могла толком пошевелиться, не рискуя едва сращённой кожей, и потому оставалось лишь гипнотизировать взглядом чёртовы цветочки, которые попросту отказывались вянуть. Прямо как ухмылка их самодовольного дарителя.

В моменты оглушающей тишины в ушах всё ещё звенели его слова, не столько злые, сколько правдивые. Да, думала, что сойдёт с рук, да, надеялась, что новая слежка продержится дольше. Гермиона так до сих пор и не поняла, в чём прокололась, чем вызвала подозрения, и оттого было ещё горше терпеть и его вечные инсинуации, и этот снисходительный тон, и своё бедственное положение. И час от часа оно лишь ухудшалось: немели зажатые от боли мышцы, метались ничем не занятые мысли, ещё и один из немногих известных способов расслабиться — окунуться в воду — стал Гермионе недоступен.

Может быть, именно из-за невыносимой скуки она и решилась тем утром доказать, что окончательно сошла с ума.

— …а использовать сложную магию что тогда не умели, что сейчас…

— Как насчёт общественно-полезной деятельности, мистер Малфой? — оборвала Гермиона уже порядком надоевший поток сознания. — Без практики от всех этих рассуждений мало толка, а её нет, потому что вы предпочитаете проводить время тут, а не в артефакторной.

— И под обществом, я так понимаю, вы имеете в виду себя? — фыркнул тот, элегантно левитируя парящую книгу обратно на прикроватную тумбу.

— Именно. Пострадавшее от ваших действий, между прочим, общество.

Малфой нахмурился и рубленым жестом снял чары.

— Пострадали вы от своей глупости, Грейнджер, и только. Но извольте, над скудоумными с недавних пор потешаться наказуемо, особенно когда эти скудоумные облечены властью.

— Мимо. Ваше раздражение только доказывает, что я всё сделала верно, и если бы не брошенная вами не пойми где плетка…

— Чего вы хотели?

Похоже, перебивать друг друга с недавних пор вошло у них в привычку.

— Сходите со мной в душ.

— По-моему, вы путаете меня со своим ухажёром, мисс Грейнджер…

— Ну, раз сейчас здесь вы, а не Крис, кого мне ещё просить? Жить невозможно, — пожаловалась Гермиона, не дав вставить и слова. — От этой мази всё чешется, а целители только накладывают очищающие — после них ещё хуже. Посмотрела бы я на вас после недели без ванны…

— Хотите, чтобы я потёр вам спину?

Мудак!

Гермиона насупилась.

— Очень смешно. Нужно, чтобы вы наколдовали какой-то покров, не пропускающий воду, и подержали его минут двадцать. И помогли дойти.

— А сами не можете, потому что?..

— Вроде бы мои чары могут конфликтовать с тем, что использует Дараньи. Или вы про «дойти»?

— Нет, тут вопросов нет — вы и в лучшие времена некрепко держались на ногах.

Да если бы не его… его… всё! И идиотское нарушение соглашений, и незаконное перемещение, и этот нипричёмный вид.

Пару секунд Гермиона молча металась между желанием послать его к Артуру на рога, порывом проклясть чем-нибудь неприятным и потребностью всё-таки хоть раз за неделю отмыться до скрипа.

— Какой же вы… понимающий. Помогите встать.

Она едва ли не чувствовала кожей (липкой, такой мерзко-липкой) сочащееся из Малфоя веселье. Потешается над больной — чего же ещё от него можно было ждать? А она ведь доверяла, ещё как доверяла до этого эпизода со слежкой. Хотела ли верить теперь? Особенно когда Люциус наконец позволил ей опереться на себя грудью и начал отступать к двери в ванную.

Его ладонь обжигала низ спины там, где поясница переходила в ягодицы, и удивительным образом отвлекала от понемногу возвращающейся боли. Это что за вольности?!

И, похоже, что Гермиона подумала об этом не так тихо, как предполагала, поскольку над ухом раздался смешок:

— Обычно подобные фразы в компании молодых незамужних девушек произношу я.

Она вспыхнула и попыталась отстраниться. От неловкого движения вдоль позвоночника снова прострелило, в глазах потемнело, и Гермиона вцепилась в то, что попалось под руку.

— Ну и ну, мисс Грейнджер, полегче. Неужели пан Кристиан настолько вас разочаровал?

За бестолковыми подколками, которые слышались будто со дна колодца, скрипнула дверь, и со следующим шагом вернулось осязание: хлопок чужой рубашки под лбом, жар тела, отделённого двумя слоями ткани, пронизывающий холод каменного пола.

Малфой тряхнул её, как куклу, заставил опереться на локти над раковиной и плеснул в лицо водой.

— Грейнджер? Вы меня слышите?

Вода помогла — обруч, стянувший виски, ослаб и зрение прояснилось. Из мельтешащих мушек начали проступать очертания окружающих предметов, источником давления на запястье оказалась Малфоева ладонь.

— Ага…

— Снимайте сорочку.

Сил язвить, что до подобной близости им ещё далеко, не нашлось, и, прислонившись бёдрами к тумбе, Гермиона потянула вверх подол.

— Подождали бы хоть, пока я отвернусь, ей-Мерлин, — фыркнул откуда-то из-за спины Малфой.

— К… колдовать тоже не глядя будете?

Он что-то выдохнул на грани слышимости — спину сначала запекло, а потом боль ушла, как будто снова замороженная мазью. Гермиона осторожно попробовала повести лопатками. Неприятно, тянет, но вроде кровавый водопад не грозит. Потянулась пальцами к ране у перехода шеи в плечо.

— Не советую. И эти чары не так-то легко удерживать, поэтому поторопитесь.

Люциус Малфой из зеркала смотрел на неё. В глаза — сейчас. Но в эти ли глаза он смотрел, когда Гермиона не держала взгляд? Или несколько ниже?

— Вы же хотели отвернуться.

— А вы всерьёз думаете, что после двадцати с лишним лет брака меня шокирует вид голой женщины?

С языка рвалось: «Грязнокровки — скорее отвращает», — но Гермиона просто отступила в душевую. Стратегически отступила. Своё она возьмёт, когда не будет настолько… обнажённой.

* * *

После тёплого душа, отнявшего остатки сил, Гермиона проспала до самого вечера. Но как же хорошо проспала — вернулось уже почти забытое ощущение чистой кожи против таких же чистых простыней, убаюкивало тяжёлое мягкое одеяло на плечах, усыплял прохладный ветерок из приоткрытого окна. Ушло даже раздражение на постоянно замутнённое зельями сознание, на Малфоя с непроницаемым выражением лица, на всю ситуацию в общем.

Ужинали с Дитой вместе — целительница оказалась охочей до сплетен и с радостью описывала последние новости Дурмстранга. У зельеваров все стоят на ушах: делают запасы для медиков, промежуточные субстанции и совершенно некогда присесть. У лингвистов Малфой запросил помощь в переводе Библии, и теперь младший состав корпит над дореволюционной русской орфографией. В администрации переполох — гадают, стоит ли извещать британцев о произошедшем, озаботились ли этим приезжие, никто ведь даже не подумал заглянуть проведать пациентку. У корабельщиков начинается тренировочный сезон — ветра уже не такие злые, солнца становится с каждым днём всё больше, а там уже недалеко и до традиционных соревнований на Пасху…

Гермиона слушала краем уха, потягивая из кружки тёплый бульон, и изредка вставляла ничего не значащие фразы. Вот бы узнать, что с экспериментами… Но Крис так и не появлялся, Патронуса посылать ему было довольно рискованно — в Дурмстранге к такому зрелищу вряд ли привыкли, да и кто знает, чем сейчас занят Концевич. Малфой тоже больше не заходил.

Не было толком вестей и из дома: Рон как написал чуть меньше недели назад, что чуть не потерял письмо в творящемся у них бардаке, так и не выдал ничего полезного. Артефакты ушли, во всём обвинили сотрудника архива и его начальство — с отстранением, Непреложным и всем вытекающим. Бруствер лавирует в этом хаосе, пытаясь успокоить магловского премьера, мракоборцы ищут след в Европе — скорее вопреки деятельности зарубежных коллег, чем благодаря. Робардс рвёт и мечет после её отчётов, в основном потому что Малфоя нечем прижать уже сейчас, а соблазн спустить всех собак на человека, неоднократно замеченного в различных махинациях, как никогда велик. И вообще, Гермиона, точно ли у вас там всё так спокойно, как ты описываешь?

Она так и не ответила Рону и, честно говоря, медлила только потому, что не хотела врать. Да дромарогово дерьмо у них творится — чего непонятного-то? Как будто с Малфоем может быть иначе.

Гарри тоже молчал уже едва ли не третью неделю. Его письмо Гермиона ждала, наверное, даже больше, чем способа снять проклятие. Гарри всего-то и просил: пристально следить за Малфоем и не подвергать себя опасности. А она что? А ничего — с больничной койки надо выбираться всё-таки…

— Дита?..

— А? Что такое?

— Если магия не справляется… Может быть, стоит попробовать показаться обычным врачам? У вас же тут столица рядом, там наверняка есть хорошие специалисты.

Целительница смешалась.

— Да, я понимаю, что объяснить им характер ран будет трудно, но ведь не все целители полагаются только на магию, так? Может, есть кто-то из сквибов, кто согласился бы заняться моим случаем?

— Это довольно сложно. У нас сквибов… отдают в магловские семьи и… ну, с ними не поддерживают контакт.

— В смысле «не поддерживают контакт»? Это же довольно самостоятельные дети, которые росли в любящей семье…

— Как-то так… В магических династиях замалчивают факт существования детей без способностей и, если к семи-восьми годам дар не проявляется, ребёнку правят память, выбирают подходящую семью, делают документы… в общем, вводят в общество простецов. Ошибки редки, но если они происходят, то дети, как правило, получают приглашения из Шармбатона и считаются маглорожденными. Мастер Дараньи рассказывал о паре случаев на своей памяти, когда махинации вскрылись. Оба раза — когда щиты Дурмстранга беспрепятственно пропускали приглашённых, несмотря на их статус крови. А в Британии… тоже такое встречается, да? Если вы смогли пройти через барьер.

— О, нет, я действительно росла без знаний о магии. — Назвать родителей «маглами» Гермиона не смогла бы, наверное, никогда. — В Дурмстранг меня допустило покровительство директора.

Она помолчала, а потом подняла взгляд на заметно погрустневшую целительницу.

— То есть вообще без шансов? И целители здесь не жалуют немагические подходы?

— Я боюсь, что так. Мы заимствуем некоторые вещи, следим за прогрессом, но в целом не вмешиваемся и избегаем варварских методов. Я поняла вашу мысль — попробовать просто зашить рассечения, но шовные чары ваши раны не держат, к сожалению. А обычной нитью мы не умеем, да и вряд ли она справится лучше, если честно.

Вот так и умирают лучшие из идей — от банального страха перед ручным трудом и зашоренности.

— Пригласить британских коллег тоже не в ваших силах?

— Я поговорю с мастером Дараньи. Не думайте, что он не хочет поскорее решить вашу проблему.

Гермиона кивнула. Разочарования это действие, правда, не уняло, и отступившая было тоска накатила с новой силой.

— Вы не расстраивайтесь, Гермиона. Зельевары, говорят, что-то придумали, и там сейчас ажиотаж в лабораториях — тестируют экспериментальные составы, наверное, как раз для вас… — Дита кинула взгляд на дверь и заговорщически наклонилась ближе. — А хотите, я передам, что вы были бы рады видеть пана Концевича?

— Если не затруднит, — на мгновение поджав губы в предвкушении, ответила Гермиона.

— Договорились! А теперь давайте немного полечимся.

* * *

Утро принесло с собой череду долгожданных посланий — вместе с завтраком на подносе появилась пухлая стопка конвертов. А к вкусной еде, приятному ощущению чистой кожи и свежему воздуху палаты прилагалась ещё и приятная (в кои-то веки!) компания.

Энтузиазм Криса оказался заразительным — тот сыпал терминами, описывал, как провёл всю эту неделю за составами для заживления, параллельно тестируя новые варианты очищающего зелья к заколке, и в целом выглядел невероятно живым. Сказывалось ли приближение каникул или так повлияло отсутствие отвлекающих факторов?

Малфоя не обсуждали — Гермиона не рисковала задать вопрос, крутившийся в голове всё это время, и пыталась понять, действительно ли хочет знать ответ. Рубец на груди ныл в морозные дни, чувствительность усиливалась по дням цикла, и, с одной стороны, вдруг Крис знал, как ослабить остаточные эффекты, а с другой… лучше бы не знал. Он ей нравился, правда нравился, да и ученичество у Пожирателя ещё ни о чём не говорило само по себе, но всё-таки оно было. Тем более что теперь и сама Гермиона могла бы обозвать себя подобным образом.

— …покойный директор у вас был гением! Гением, Мара меня прокляни! Я такого нигде не видел, Гермиона, честно. Показал пану Дрожичу — он аж дар речи потерял. Это же революция ювелирного мира — такое подробное описание сочетаемости проклятий с материалами, советы по деактивации чар, подбор ингредиентов безупречен…

— Да, профессор Снейп много знал… — И ещё больше любил это демонстрировать.

— Я думаю, мы закончим корректировки в самое ближайшее время. Жаль, что так получилось… я помню, ты очень хотела сама разобраться, но…

— Да нет, всё хорошо. — Гермиона запила поселившуюся в груди горечь чаем и постаралась расслабить сжавшиеся плечи. — С мёртвой точки сдвинулись — уже что-то. В конце концов, я и так отвлекаю тебя от диссертации.

— Это только плюс — представь, адаптировать такой состав! И почти без помощи Дрожича, ему, как обычно, некогда… Без связи с автором, к тому же.

— Ты же принёсёшь заколку сюда на тест? Ну, или я попрошу Малфоя.

— Пробовать точно будем с тобой, какие вопросы. Не раньше, чем через пару дней, правда. Сейчас всё-таки важнее поставить на ноги нашу главную благодетельницу.

В груди потеплело. Боже, как она отвыкла от обычной, казалось бы, рабочей вежливости. О том, что кто-то может о ней позаботиться, пусть даже и в виде такого пустяка как утолить чисто исследовательский интерес.

— …думаю, помимо растопырника с твоей спиной мы можем ещё попробовать…

— Что бы я без тебя делала? — Гермиона поджала губы, пытаясь скрыть растроганную улыбку, и крепче стиснула в ладонях простынь.

— Подозреваю, страдала бы от невыносимой боли… — самодовольно ухмыльнулся Крис. — Или наоборот? Пан Малфой мне намекнул, что тут каким-то образом оказался замешан Пшемиков бальзам…

Ох чёрт.

— А больше он… эм… ничего не говорил?

— Пообещал, что твоя версия событий окажется куда более увлекательной, чем его.

Просто нет слов.

Гермиона несколько раз открыла и закрыла рот в попытке придумать не то отговорку, не то подходящее описание произошедшего.

— Уф… — вздохнула наконец. — Ну, не то чтобы он соврал. Если кратко, то я подлила концентрат в пятичасовой чай и пригласила Малфоя позаниматься легилименцией, чтобы решить одну проблему без его махинаций. А потом просто… упала и задела ту плётку? Глупо вышло.

— Да уж, обычно к целителям приходят с немного другими последствиями «задевания», — хохотнул Крис. — Знаешь, он собирался пойти к нашему главному и заявить о моём соучастии.

— Я не хотела! Боже, прости, что подставила…

— Не думаю, что пойдёт. Во-первых, пан Дрожич за своих стоит горой, хоть и поносит последними словами в лаборатории. Во-вторых, тогда ваша проблема — чем бы она ни была — перестанет быть только вашей проблемой, а Малфою, вероятно, это банально невыгодно.

— Мне всё равно нужно как-то её решить, так что это вопрос времени…

— Не расскажешь?

— Нет. Мне за такой прокол начальство голову оторвёт, поэтому чем меньше тех, кто в курсе, тем лучше. В идеале бы чтобы даже Малфой не знал…

— Ну чудеса… Интригу нагнала — ух!

Крис умел разрядить обстановку — где, на каком курсе этому учат? Его шутки отгоняли тревоги, рассказы заставляли забыть о гнетущем, а споры… ох, возможно, именно ради этих минут Гермиона могла бы простить Малфою всю командировку, превратившую её спокойную размеренную жизнь в крысиные бега.

— Обещаю, когда всё закончится, ты узнаешь первым.

Ну, или нет.

Концевич фыркнул будто в подтверждение её мыслей, а потом бесцеремонно пересел из кресла на край постели и взъерошил кудри.

— Может, есть смысл отпустить всё и как выйдет, так выйдет? Ты вечно напряжённая. Массаж хочешь?

— Ты решил убить меня своими руками, раз уж у Малфоя ничего не вышло?

— Только если это будет смерть от удовольствия, — подмигнул Крис. — Так как насчёт массажа головы? Агнешка за такое родину, помнится, думала продать.

— Извини, Британия не продаётся, — улыбнулась Гермиона и, перевернувшись, подложила предплечья под лоб.

Крис не ответил. Его ладони аккуратно огладили шею, убирая в сторону кудри, поднялись выше, надавили у основания черепа. В и без того закрытых глазах потемнело, заплясали мушки, но больно не было — наоборот.

— М-м-м…

— М-м-м? — насмешливо хмыкнул откуда-то сверху Крис, продолжая гладить занемевшие мышцы.

— Продать за это остров Уайт, конечно, слишком щедро, но вот сдать в аренду на пару лет…

Подушечки пальцев — тех же, что с методичной жёсткостью давили дремоносные бобы и препарировали растопырников, — проследили шейные позвонки, и Гермиона не сдержала стон.

— О боже…

— Никогда не подумал бы, что наша чопорная мисс Грейнджер способна издавать такие звуки, — раздался от двери знакомый голос.

— Могу поделиться опытом, пан Малфой, вдруг вам тоже когда-нибудь пригодится.

— Что вы здесь делаете? — вмешалась Гермиона, пока в комнате не началась петушиная (или, скорее, павлинья) драка.

— Принёс вам ещё почту.

Люциус обвёл взглядом мизансцену больничной палаты и небрежно кинул конверты рядом с пустыми тарелками — один из уголков зацепил с кромки остатки яичного соуса.

— Вы можете аккуратнее? — Гермиона подтянулась поближе в попытке спасти, судя по виду, письмо от Крама.

— А вы? — отбрил этот мудак.

Глубокий вдох, Грейнджер. Медленный выдох. Палочка далеко… к сожалению. А так руки чешутся — жуть!

— Пан Малфой, вы не оставите нас наедине?

— Залог женского удовольствия — терпение, пан Кристиан. Впрочем, это приходит с годами.

Гермиона с трудом подавила желание закатить глаза. Ещё немного, и она точно получит тестостероновую интоксикацию — такие концентрации стоит признать опасными для здоровья.

— Тогда мужское счастье — встретить женщину, которая заставит вас приобрести этот навык. И что-то мне подсказывает, счастья у вас впереди в избытке.

Крис очень ненатурально изобразил кашель и вернулся к прерванному занятию — волосы немного потянуло у корней, прикосновения переместились на затылок и мягко закружили на стыке с шеей. Гермиона медленно моргнула и не сдержала удовлетворённый вздох.

Послышался скрип старого кресла у окна, и, будто вместе с воздухом из лёгких, из рук Гермионы вылетело пострадавшее письмо.

— Весьма занимательно, — многозначительно изрёк Люциус, пошуршав конвертом. — Ваш болгарский друг предостерегает вас ровно от того, чем вы сейчас заняты, мисс Грейнджер.

Она-то думала, что Малфой просто положит письмо обратно на стол!

— Отдайте быстро!

Пара неловких движений чуть не отправила на пол Криса, но так и не спасла корреспонденцию из загребущих рук.

— Тише, вы же не хотите себя травмировать, — усмехнулся Малфой, а потом, будто спохватившись, добавил: — О, или хотите?..

Послушная едва ли контролируемому магическому всплеску, Гермионе в руку влетела палочка.

— Я сейчас вас травмирую, Малфой! Убирайтесь вон!

Тот лишь вздёрнул бровь, нисколько не впечатлённый обрушившейся на него агрессией.

Гермиона вдохнула. Напряжённые плечи её осели, как если бы на них взгромоздили многотонную плиту, на спине от резких движений лопнула едва поджившая рана. Ощущение всесильности, напитанное злостью, схлынуло, и на его место пришло полное опустошение.

На плечо легла чужая ладонь, погладила, развернула обратно и вынудила лечь на живот.

— Гермиона, правда, тише, у тебя снова кровит.

— Выйдите оба, — прохрипела она, пряча под подушку письмо. — Ей богу, пока не прокляла.

* * *

Успокоиться удалось только через полчаса. До того сердце тяжело бухало в висках, пульсировало где-то в прижатом к постели животе. Глаза жгло от слёз. Гермиона не могла даже себе объяснить, почему вдруг малфоевские обычные остроты вызвали такую реакцию, и, если быть честной, в кои веки не хотела анализировать своё состояние. Доанализировалась уже.

Сквозь пелену она просмотрела письмо от Виктора. То самое, которое должно было прийти ещё месяц назад.

Крам писал путанно и не без ошибок — приходилось продираться сквозь рассказ, едва успевая смаргивать упрямо наползающие снова капли. И несмотря на все восторги, адресованные школьной программе, поддержке выпускников и прочим исключительно учебным вещам, письмо полнилось завуалированной горечью и даже ненавистью: Дурмстранг держал нейтралитет после смерти Каркарова. Держал крепко, не отказываясь от пуристской повестки, но и не вникая слишком глубоко, чтобы впутаться в войну заморских соседей. Преподавали тёмные искусства, как выяснилось после поездки на турнир, бывшие ученики Пожирателей, не заслужившие метки. Зельевары, несмотря на показное следование всем этическим нормам, не гнушались испытывать составы на опустившихся на самое дно маглах, которых никогда не хватились бы… Примеров хватало. Гермиона качала головой и думала, когда теперь удастся обсудить это с Крисом — правда ли всё написанное рукой Виктора или же за эти несколько лет ситуация кардинально изменилась?

Отдельно шли предупреждения не связываться ни с чем, в чём был замешан Митько Дрожич — бывший преподаватель зельеварения Виктора. Здесь в письме начинали проскакивать много раз перечёркнутые слова, по итогу выведенные кириллицей, как если бы Крам писал на эмоциях… Да и было отчего — старик оказался тем ещё скандалистом и интриганом. «Мразя⁽¹⁾», — подвёл итог Виктор, и Гермиона, переведя слово с помощью чар, от души согласилась. Очень уж ёмко оно звучало на этом странном певучем языке.

В целом, ничего нового не открылось: в администрации сидят конченые пуристы, несмотря на благопристойный фасад; преподают хорошо за счёт граничащих с покрывательством привилегий для научных коллективов, и едва ли удалось бы среди штата найти хоть одного белоручку, который не влез бы хоть в какое-то мутное дельце. Люциус Малфой вписывался сюда как родной — не удивительно, что его ждали с распростёртыми объятиями.

Малодушно захотелось домой. Всё было просто, понятно, спокойно, пусть и скучновато. Пусть Гермионе не обещали таких золотых гор, да и повышение пришлось бы выбивать месяцами, но она хотя бы осталась бы в относительной безопасности и могла бы рассчитывать только на себя. А не на милость Малфоя, Криса и Мерлин знает ещё кого — по горло она уже сыта этими мужчинами.

Потянуло живот, скрутило где-то внутри. Неужели завтрак? Или…

Или нет, осознала Гермиона парой минут позже, когда боль отступила.

Мир как будто насмехался над ней, демонстрируя, что всегда найдётся дно поглубже и стук погромче. Сейчас настроение стремительно пробивало все мыслимые и немыслимые планки, улетая всё ниже и ниже. Как будто не хватало плети…

До ужаса унизительно оказаться в таком положении, да ещё и неспособной самостоятельно передвигаться по замку — а ведь все вещи остались в комнате. И кого просить достать ей «тревожный набор»? Малфоя? Ему и без этого хватает поводов почесать языком — куда уж ещё подкидывать. А Криса… Нет, только в самом крайнем случае. Дита должна была вернуться час назад, наверное, — с зельями для приёма после завтрака — но из целителей так никто и не объявился.

В какой-то прострации выудила ещё одно письмо из стопки.

Гарри…

И, соплохвост её побери, вскрытое! Вскрытое самым наглым образом, как будто это Гермиона здесь сидела под цензурой институтской администрации!

Ну Малфой!..

Впрочем, магический шифр явно оказался ему не по зубам, и на пергаменте всё ещё поблёскивала мешанина из букв. Это успокаивало, но не слишком. При таком количестве свободного времени и наличии малейшего желания Малфой мог бы взломать чары — со следящими же справился, а в основе криптографических изысков мракоборцев лежали те же принципы.

Содержание письма только добавляло беспокойства. Что Гарри освоил в совершенстве за время работы в аврорате, так это искусство формулировок-вуалей — и вот теперь интересовался, удалось ли Гермионе допросить компаньона. Да если бы это было так просто! Веритасерум — не Империус, для опытного окклюмента (а Малфой явно поднаторел в ментальных науках) обойти его действие — раз плюнуть. Да и понять, что происходит, не составит труда… если Малфой успеет, конечно, что-то рассказать и не нарушить один из многочисленных обетов — в том, что чистокровный маг, длительно интриговавший в Министерстве и за рубежом, хранит немало тайн, сомневаться не приходилось. Про повторение доверительных вечеров в преподавательской гостиной и вспоминать нечего — сейчас те моменты казались едва ли не образцом взаимопонимания, мифом, порождением Гермиониного богатого воображения.

Вряд ли Люциус действительно злился из-за её поступка — в конце концов, план-то был хорош, и мастер интриги не мог отрицать очевидное. Но в таком случае, чем была продиктована его вспышка гнева недельной давности? И почему тогда всё это время Малфой продолжал упражняться за её счёт в красноречии? Ведь, появись у него самого необходимость вернуть контроль над ситуацией, сделал бы и не такое.

И хотелось узнать о подвижках с артефактами: что местными, оставшимися на его попечении, что с пропавшими на родине. О них Гарри практически не писал — вскрыли лишь бардак в хранилище вещдоков, документы на «утилизированные» реликвии удивительным образом «потерялись», и потому уже ходят разговоры о том, чтобы вернуть виновницу неразберихи домой. Мешает только нежелание представать перед зарубежными коллегами «некомпетентными болванами».

Прочитав этот пассаж, Гермиона не смогла сдержать смешок. Да уж, есть о чём волноваться… но из курицы павлина не сделаешь, как ни тыкай цветастые перья вместо хвоста. Архивы всегда вели из рук вон плохо, и, сколько она ни пыталась надавить на начальство, разбираться с этим никто не хотел. Ещё бы — на несколько месяцев похоронить себя под кипами отчётов различной степени паршивости, в придачу получив на свои плечи ответственность за любые всплывающие проблемы, выглядело сомнительной перспективой, с какой стороны ни посмотри. И, вероятно, что отличало Гермиону-невыносимую-хогвартскую-всезнайку от Гермионы с трёхлетним опытом в аврорате, так это заметно поубавившаяся жажда сделать всё по уму своими руками. Не её же вина в том, что архивариусы не имеют специального образования, а мракоборцы просто отвратительно пишут документацию! Вот в Гермиониных личных бумагах царил полный порядок — потому и злость брала за потерю единственных нормальных доказательств её невиновности.

В таких растрёпанных чувствах и застал Грейнджер вернувшийся Люциус.

— Всё ещё жаждете крови? — хмыкнул вместо приветствия.

Она обернулась.

Малфой скинул с себя тёплую зимнюю мантию и привычным движением перебросил её через спинку кресла. Лёгким взмахом палочки подвинул его ближе к постели, трансфигурировал уже не нужный конверт от письма Крама в стакан и наполнил его Агуаменти.

— Почему волшебники так зациклены на крови? — парировала Гермиона. — Почему не ликвор, не кости? У родителей же нет никакой связи с кровью ребёнка, даже у матери во время беременности…

— Мисс Грейнджер, вам уже сообщали, что вы невыносимы?

— Я серьёзно! Объясните, потому что невозможно пятнадцать лет жить в предрассудках и не понимать, почему к тебе в лучшем случае относятся снисходительно.

— Мерлина ради, вы же изучали теорию магии и ритуалистику — иначе грош вам цена как артефактологу. Так и ответьте себе на этот вопрос.

Не хотела она отвечать. Потому что, пусть кровь и использовалась в различных обрядах, не существовало исследований, которые однозначно доказывали ущербность маглокровок, третичность их способностей по сравнению с потомственными волшебниками. Даже наоборот — некоторые вещи были недоступны для обладателей безупречной родословной из-за повышенной чувствительности к определённым видам магического воздействия.

— Из-за нескольких вырванных из контекста научных фактов одна группа людей не начинает ненавидеть другую.

Малфой имел наглость расхохотаться. Гермиону прошило новой порцией злости, чересчур яркой, даже обжигающей.

— Что смешного?

— Вы правы, факты совершенно не обязательны, — отсмеявшись, выдавил из себя Люциус. — Достаточно лидера с хорошо подвешенным языком. История не раз демонстрировала, как легко массы идут на поводу у того, кто обещает им величие, справедливость и порядок. И не так уж важно, что подразумевается под этими словами. Превосходство крови, расы, народа… подставьте что угодно. Механизм один и тот же.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что события волшебного мира не уникальны. Маглы строем шли уничтожать соседей, уверенные, что исполняют долг, так же, как и мы. Покажите возможность утолить жажду ресентимента, вернуть былые золотые времена — и вуаля, дело в шляпе.

Ждала ли Гермиона, что разговор примет такой оборот? Вряд ли — и потому сейчас, слегка приоткрыв рот, слушала эти пространные рассуждения, пытаясь собрать в кучу расползающиеся мысли. Спину тянуло, в животе пульсировало, а Малфой будто провалился куда-то в себя:

— И знаете, что ещё объединяет все подобные режимы? Голоса «против» не слышны не из-за единства народа в порыве восстановить «справедливость». А потому что несогласных очень быстро убеждают молчать. Пара демонстративных арестов. Пара исчезновений. Власти легко показывают перспективы: слушайся нас, не высовывайся — и всё будет хорошо. Впрочем, странно, что я это вам рассказываю.

Он спрятал безрадостный смешок в стакане.

— Страх куда надёжнее любого фанатизма. Большинство кричит лозунги не от восторга, мисс Грейнджер. И зачастую вовсе не обязательно верить в то, что делаешь. Достаточно бояться того, что последует, если не подчиниться.

Гермиона не сдержалась и усмехнулась в ответ.

— Вы в Визенгамоте то же самое говорили, да?

— Вы сейчас такая дерзкая, потому что ваша сторона одержала победу. Повернись всё иначе... Сомневаюсь, что методы моего… бывшего покровителя по отношению к таким, как вы, сильно отличались бы от тех, что использовались в Третьем Рейхе или Советах.

Анализировать его слова не хотелось. Не хотелось и представлять это эфемерное «что, если…».

— То есть вся ваша терпимость — просто пшик, и вы предпочли бы видеть меня рабыней, изувеченной или мёртвой? Тогда почему не избавились в гроте? Почему не…

— Потому что. — Малфоя этот разговор, казалось, тоже начал утомлять. — Вы не поверите — мне было абсолютно плевать на грязнокровок, пока они не пытались строить из себя невесть что и менять волшебный мир по своему усмотрению. Мне было бы плевать и сейчас, если бы Министерство не пихало везде свою маглофильскую повестку, не вводило квоты на рабочие места, не выпускало бы откровенно идиотские законы, которые вместо пропагандируемого ими «равенства» лишь переводят стрелки и меняют угнетаемых и угнетателей местами.

— Да если бы не ваши!..

— Закончили, Грейнджер. Мне вас навязали, вам навязали меня, и мы, к сожалению, нёсём друг за друга ответственность. Не пытайтесь приписать мне то, чего нет, и не усложняйте. Лезвие Оккама — слышали про такое?

— Я удивлена, что про него слышали вы.

Малфой одним глотком допил остатки воды и развеял стакан. Фыркнул:

— Рейвенкловская корона не жмёт? По-вашему, волшебники совсем тёмные, если полагаются на магию? О лезвии Оккама впервые писали ещё в достатутной литературе.

— Жаль, что из всего, что проповедовали францисканцы, вы вынесли только это.

— Аскетизм, нищенство и любовь к сирым и убогим? Побойтесь Мерлина, Грейнджер, Министерство уже заставило меня помогать вам здесь — тут и до рясы недалеко.

— Вы даже не заметите разницы, — буркнула Гермиона под нос.

Вот бы Малфой уже убрался подальше — так хорошо было лежать одной, пусть и с некоторой кровавой проблемой.

— Какие вести с родины? Мистер Поттер переловил всех нарушителей дома и решил взяться за континент?

— А вы разве не смогли прочесть? Раз уж влезли в мою почту.

Мерзавец даже бровью не повёл, как будто это в порядке вещей — пытаться вскрыть почту из аврората.

— Так невежливо — читать письма девице от любовника. Судя по чарам, миссис Поттер есть о чём побеспокоиться.

— Малфой, признайтесь честно, у вас проблемы с женой? Потому что я не вижу абсолютно никаких оснований для подобных выводов, кроме вашего потревоженного эго.

Секундное молчание, а затем:

— Думается мне, раз у вас есть силы на досужие домыслы, то найдутся и на легилименцию. Готовы к уроку, мисс Грейнджер?

— Что из воспоминаний вы предложите на этот раз? — Она благоразумно не стала акцентировать внимание на том, что попала в точку. Хрупкое малфоевское самоуважение такого точно не перенесло бы.

— Вы всё ещё сбиваетесь на эпизоде из «Флориш и Блоттс», хотя уже должны были выучить его наизусть. Пока не справитесь с этим, дальше не пойдём. В чём дело?

Дерьмо. Дерьмо.

— Я не понимаю, за что вы хотите, чтобы я зацепилась, — соврала Гермиона не моргнув глазом. — Я не могу почувствовать ваше презрение к близким мне людям, интереса в этой встрече у меня тоже нет.

— Чушь, — отбрил Малфой, и Грейнджер похолодела. Нет, пожалуйста, только не вытаскивать сейчас её проблемы с родителями. Не сегодня, не в этом положении. Должно же в мире быть милосердие к больным? — Уже четыре обрыва на одном и том же месте. Вы даже знаете, что будет дальше, — ничего кошмарного. Я повторяю: в чём проблема?

— Это не вашего ума дело! — взвилась Гермиона. И с нарастающим стыдом ощутила, как между ног от напряжения мышц стало мокро и тепло.

Только бы дойти до уборной, трансфигурировать какую-то временную тряпку, пока не появится возможность попросить принести вещи из её комнат. Невыносимо, совершенно идиотская ситуация.

— Моего, Грейнджер, раз уж я взялся вас учить.

Она с трудом поднялась — последняя порция обезболивающего зелья заканчивала действие — и, невольно вспомнив прошлое утро, направилась в сторону ванной.

Три шага до подоконника — мимо малфоевского кресла. Дальше, вдоль стены, уже проще. Спина горит, за лобковой костью пульсирует.

Давай, Гермиона, ты выдержишь.

— У вас опять раны открылись. Вернитесь в постель, я позову Дараньи.

— Идите к чёрту, Малфой, — не оборачиваясь, рявкнула Гермиона и хлопнула дверью.

* * *

Дараньи он всё-таки позвал.

Пожилой целитель левитировал обессилевшую Гермиону на свежую постель взамен перепачканной кровью, вполголоса пробурчал что-то о худших пациентах в его практике, поводил палочкой и влил крововосстанавливающее и умитротворяющий бальзам.

— Герра Малфой, вы бы помягче с ней. Период такой, девочку крепко приложило, ещё и тело подводит…

— В каком смысле «тело подводит»?

Ответил Дараньи на грани слышимости — Гермиона так и не смогла ничего разобрать из доносящихся из-за ширмы слов. Быть может, это и вовсе был не английский.

За перегородку скользнула Дита.

— Я не знала, чем вы пользуетесь, поэтому принесла всего…

— Спасибо. Вы сможете забрать из моей комнаты содержимое прикроватной тумбочки?

Целительница коротко кивнула и покинула палату, а Гермиона, пользуясь моментом одиночества, развязала тёсёмки переданного ей мешочка. Внутри нашлось какое-то подобие прокладок, разве что тканевых — как будто из начала прошлого века.

Её передёрнуло. Ага, пользуются магловскими изобретениями и следят за прогрессом. Конечно. Ещё бы мха положили для надёжности или опилок.

Гермиона невольно вернулась в лето 94-го, когда вернулась домой и обрадовала маму менархе. Она много читала об устройстве организма до (а как же иначе), но читать об изменениях, которые должны произойти с твоим телом, и наблюдать их воочию — две огромные разницы. Мама долго тогда объясняла, какие существуют средства гигиены (и что чаши из медицинского силикона — истинный подарок женщинам от миз Чалмерс), как предотвратить нежелательную беременность (и как её вообще организовать) и прочие вещи, которые полагалось знать дочери врачей.

Мама… Почему-то именно сейчас воспоминания о родителях отзывались тяжестью на сердце, а на глаза наворачивались слёзы. Так хотелось уткнуться в подушку и нарыдаться вдоволь, но за ширмой всё ещё о чём-то беседовали Малфой и Дараньи, и такой роскоши Гермиона себе позволить, конечно, не могла.

Чёртов Малфой со своей чёртовой легилименцией — насколько же нужно быть садистом, чтобы заставлять её пересматривать один и тот же момент чужими глазами? Одно из тех редких воспоминаний, когда она чувствовала себя счастливой, потому что оба мира, которым она принадлежала, существовали в каком-то подобии гармонии. После книжного они тогда заглянули к Фортескью… родители попробовали русалочий сорбет с водорослями и потом долго вспоминали этот вкус в письмах как наиболее соответствующий духу Косого переулка — такой же странный и абсурдно прекрасный.

— Чувствуете себя лучше? — А это уже Малфой, лёгок на помине.

Кресло вернулось на место, шаги Дараньи стихли в коридоре.

— Продолжим?

— Я не буду снова смотреть «Флориш и Блоттс». Давайте что-то другое.

— Дело в ваших родителях? — Голос Люциуса в этот раз звучал иначе, или ей показалось? Как будто мягче. Более понимающе? — Их не смогли найти во время войны, насколько я помню.

— Так и было задумано, — отрезала Гермиона. Откуда взять сил? Как не сорваться на всхлип, если так припекает в носу? Благо хоть ответ вышел не дрожащим, как она боялась.

— Скучаете, значит. Не простили вашу лояльность Поттеру или?..

— Мистер Малфой, просто дайте мне другие вводные. Не хочу обсуждать это с вами.

— Ладно, Грейнджер. Раз у вас сегодня день семейной ностальгии, попробуйте найти подтверждение тому, что и мне эти чувства не чужды.

Не вставая с кресла, он протянул палочку за кончик. Гермиона ухватила рукоять недоверчиво. Поинтересовалась:

— Вы всерьёз хотите показать мне что-то личное?

— Лучше я сделаю это добровольно, чем если вы переворошите мне все воспоминания, пытаясь оттянуть неизбежное.

Тяжёлый вздох.

Зрительный контакт.

Почти скромный взмах древком.

— Легилименс.

* * *

В этот раз вместо ряда наглухо запертых архивных шкафов Гермиону ждал почти домашний уют библиотеки: невысокие открытые полки, заполненные альбомами, хрониками, одиночными свитками. Везде чёткая датировка: «Детство (1957-1964)» — совсем худенький корешок, «Хогвартс» в семи томах, перемежающихся летними альбомами, от которых пахло полиролью для мётел и бризом, «Лазурный берег (1972)» с цветочными мотивами на обложке.

Она старалась не думать, что Малфой принял перед сеансом, чтобы это пространство, прежде недружелюбное и вымерзшее, теперь выглядело и ощущалось так.

«Вы хотите, чтобы сегодня я следовала за своими ощущениями?»

«Верно», — короткий ответ, но без раздражения. Почти по-отечески терпеливый — если вообще возможно такие слова применить к Люциусу Малфою.

Гермиона огляделась. Огонь в камине прогорел, тихо потрескивали угли. Обивка мебели истёрлась и кое-где была залатана грубыми стёжками. Такой библиотеку нарисовало исключительно воображение её хозяина или же эти особенности имели какой-то сакральный, метафоричный смысл?

А ведь у неё были такие же: сколы мозаики на полу вокзала, потемневшие от копоти окна, треснувшее дерево сидений в главном зале…

В шкафу слева со скрипом двинулась стеклянная дверца, скрывавшая, судя по всему, отрывки из семейной жизни Малфоев между войнами.

Тринадцать альбомов. Первые два — истрёпанные, с выглядывающими авроратскими формами допросов. Последние — помпезные, с серебристым тиснением. Гермиона не стала брать ни те, ни другие. Её необъяснимо тянуло к одному из средних томов, по-видимому, за 84-ый или 85-ый год. На иризирующей обложке значилось лишь одно слово: «Драко».

«Неожиданный выбор», — послышалось в шорохе штор.

«Вы позволите?»

«Если бы я не позволял, вы бы даже не заметили этот стеллаж».

«Увесистая».

«Он мой единственный сын».

Хмыкнула. Обмен очевидными фактами её обычно не прельщал, но в этом коротком мысленном диалоге чувствовалась и гордость за отпрыска, и тихая скорбь. Чего, интересно, стоила Малфою эта поездка, если говорить о семейных отношениях? Когда появился раскол: во время войны или после?

Выше уровня роста зашуршало — из глубины шкафа, будто из потайного отделения, показался ящик, доверху набитый листками. Он дрожал, шелестел и стремился погрести под собой, опрокинувшись на голову.

«Откройте уже дракклов альбом, Грейнджер».

Она молча кивнула. Книга послушно раскрылась примерно на середине. Разворот был посвящён пятому дню рождения Драко — иронично, 5 июня 1985-го. Странно, что его не одевали в платье, как многих мальчиков из аристократических семей в первые годы жизни. От такого зрелища Гермиона бы не отказалась: предпочли бы старшие Малфои голубые оттенки, ограничились рюшами по подолу или… Додумать мысль она не успела.

«Магическая аристократия не следует традициям магловской, это смехотворно».

«Благодарю, что просветили, лорд Малфой», — тщательно стараясь добавить в голос признательности и не хихикать, ответила Гермиона.

«Выберите одно воспоминание и коснитесь колдографии. Сосредоточьтесь».

От движущихся картинок разбегались глаза — мельтешение грозило головной болью в самое ближайшее время, если она не поторопится. Положиться на волю случая? Почему бы и нет?

Гермиона закрыла глаза, наугад ткнула в страницу… и оказалась на ступенях Малфой-мэнора.

В воспоминании, немного сероватом за давностью лет, здание не вызывало того ужаса, что накатывал при мысли о финальных обысках во второй послевоенный год, в которых Гермиона благо не участвовала. Раннее лето вступало в свои права: вокруг всё цвело, зеленела живая изгородь, отделяющая ворота от входа в особняк. Щебетали птицы, шелестели листья розовых кустов под окнами…

Откуда-то из лабиринта донёсся тонкий приглушённый расстоянием вопль.

Гермиона отвлеклась от разглядывания витражей на окнах и обернулась на звук.

К мальчишескому голосу (судя по всему Драко) присоединился периодический крик какой-то птицы. Затем послышались шаги — скорее, даже топот — и из просвета между стенами изгороди пулей вылетел светловолосый мальчуган. Завидев отца, выходящего в сад, он припустил ещё пуще, едва сдерживая слёзы.

Люциус Малфой из воспоминания тоже обернулся… И тут Гермиона не выдержала и расхохоталась — следом за Драко из того же проёма показался весьма недружелюбно настроенный белоснежный павлин с расправленным хвостом. Несмотря на кажущуюся неповоротливость, бежала птица вдохновенно, с явным намерением цапнуть хулигана за что-нибудь мягкое и побольнее.

«Маврикий, — уточнил появившийся рядом призрачный Люциус-из-настоящего. — Драко регулярно донимал его в детстве, Рик в силу дурного характера в долгу обычно не оставался».

«А сейчас что произошло?»

Они проводили взглядами Драко, нырнувшего в объятия к присевшему у ступеней отцу. Павлин, смекнув, что Малфой-старший — птица более высокого полёта, гортанно проорал что-то нецензурное на своём павлиньем и удалился во вторую половину лабиринта. Гермиона стёрла слёзы из уголков глаз.

«Хотел подарить матери новое перо для письма. Белоснежное павлинье, конечно. Маврикий был против».

«Еще бы!»

Отец и сын вернулись в дом — Люциус из воспоминания продолжал что-то мягко выговаривать Драко.

Гермиона моргнула раз, другой. Расслабилась, позволила ментальной связи, что удерживала её в воспоминании, аккуратно истончиться и лопнуть. В реальности ничего не изменилось: серая палата, затянутое облаками небо в окне, Люциус Малфой…

Впрочем, нет, кое-что изменилось: эта скупая улыбка появилась у него впервые. Она почти не касалась глаз, не углубляла морщин в уголках, не трогала носогубных складок. Она выглядела… действительно скорбной. Возможно, такая была у самой Гермионы при мыслях о Хогвартсе, проделках близнецов, просьбах списать домашнюю работу и прочем, и прочем, и прочем. Так скучают по тому, что уже не вернуть, сколько усилий не приложи.

— Драко… повезло с вами.

Это признание выжало из неё все соки. Было так странно расписываться в том, что даже самые отпетые, самые гнилые люди могут иметь нормальную семью, хорошую, крепкую. В которой заботятся, слышат, поддерживают. В которой дети растут такими же счастливыми, как и у тех, кто на светлой стороне. Только «светлые» при этом прозябают в нищете, в то время как у этих «темных» золото не влезает в хранилища с незримым расширением. Вселенская несправедливость.

Спустя несколько минут Люциус всё ещё молчал, и Гермиона засомневалась, слышал ли он её вообще, но стоило ей шевельнуться — и он ожил:

— Он вряд ли согласится с этим.

— Почему?

— Возможно… — казалось, слова даются ему с трудом, как будто Люциус не то выбирал их по словарю, не то давил многотонным прессом, — возможно, потому что загубленная юность перекрывает все прелести свободного детства.

Гермиона фыркнула.

— Тогда он так и не набрался мозгов. Перед Драко тысячи путей, многие из которых открыты ему благодаря поддержке семьи и вашему наследию, как бы мне ни было грустно это говорить. Всё, что от него требуется, это распорядиться этими возможностями с умом. Не придумывать с нуля, где взять ресурсы, средства, связи и прочее, как приходится это делать половине министерских. Вы же в курсе — большая часть моего поколения, что сейчас работает на государство и притом не училась на Слизерине, ненавидит Министерство и с радостью оттуда сбегут, как только найдут способ себя обеспечить без этих игр с нулевой суммой. Люди просто не находят себе применения после Хогвартса, если их не учат дополнительно. Лавочники, как правило, не готовы вкладываться в наёмных рабочих, вот и остается…

— Он планирует начать стажировку в Мунго осенью. Похвальное рвение. Но это скорее… вопреки тому, чему я его учил, чем благодаря.

— Вы уж простите, мистер Малфой, но учили вы его…

— Тому, что знал сам и что хотел сохранить.

— Да, верно.

Разговор оборвался. Малфой ещё недолго посидел молча: буравил взглядом край больничной простыни, перекладины ширмы, оконный витраж. Гермиона наблюдала и пыталась вспомнить: а что она может вспомнить из детства такого же яркого? Ошеломление от первой совы — письмо-приглашение от Минервы Макгонагалл; её треугольная шляпа и безупречные манеры за пятичасовым чаем, путешествие с Кингс-Кросс до Хогсмида… Моментов с родителями было ничтожно мало: часть из них стёрлась, перекрытая более яркими эпизодами из жизни с волшебниками, вторая — выцвела, как выцветали старые плёнки. Как будто Гермиона изменила память не только маме и папе, но и себе.

Малфой поднялся, шагнул к двери:

— Отдыхайте. Сегодня вы справились гораздо лучше.

Гермиона кивнула и наконец спрятала лицо в подушке, отложив палочку.

Уже у самой двери он остановился.

— Спасибо, что достали это воспоминание, мисс Грейнджер.

Негромко хлопнула дверь. В груди ещё давила тоска по родным, но плакать перехотелось.

— И вам спасибо, мистер Малфой… — давя улыбку, ответила Гермиона тишине.

---

1) болг. Ненавижу

Вернуться к тексту