Белая ворона (гет)

Два года пролетели, как один затянувшийся выдох. Мидори продолжала жить в ритме, который диктовал клан: тренировки, миссии, редкие часы покоя, когда она украдкой наблюдала, как Мадара погружается в бесконечные совещания со старейшинами. Его пальцы всё реже касались её волос в случайных коридорных встречах, а взгляд стал напоминать сталь — холодную и непроницаемую. Но она верила. Верила, что это лишь временная стена, которую он возводит ради их общего будущего.

В день, когда ей исполнилось восемнадцать, Мидори проснулась со странным трепетом под рёбрами. Она никогда не отмечала дни рождения — во время войны каждая такая дата — лишь напоминание, что ты пока жив. Но сегодня... Сегодня она позволила себе надеть платье с вышитыми воробьями по подолу — подарок Изуны, который тот вручил со словами: «Птицы ведь всегда находят путь домой, правда?»

Ожидание грызло её весь день. Мадара обещал встретиться на закате у старого храма Накэми, где когда-то признался, что её улыбка напоминает ему рассвет после долгой ночи. Мидори пришла раньше, поправляя прядь волос, выбившуюся из строгой причёски. В руках она сжимала засохший цветок ириса — тот самый, что он подарил ей в день их первой тайной прогулки.

Он появился без опозданий, как всегда. Но в его глазах не было прежнего тепла, только тень чего-то тяжёлого, что он нёс за спиной, словно невидимый свиток.

— С днём рождения, — голос Мадары звучал ровно, как клинок, рассекающий воздух. Он протянул шкатулку из чёрного дерева. Внутри лежал кулон с символом Учиха — алая и белая части которого, были переплетены со знаком, напоминающим символ бесконечности.

— Это... красиво, — прошептала Мидори, чувствуя, как сердце бьётся чаще.

«Он помнил. Помнил, как я говорила, что символ клана похож на две реки, которые не могут разойтись», — улыбнулась она своим мыслям.

— Ты заслужила это, — он не встретился с ней взглядом, разворачиваясь к закату. — Завтра старейшины объявят о моей помолвке.

Цветок ириса упал на землю, рассыпаясь в прах под внезапным порывом ветра. Взгляд Мидори опустился на землю под её ногами. А когда она подняла голову в последнем всполохе тлеющей надежды, Мадары уже не было поблизости.

* * *

Спустя две недели настал день свадьбы. Алый закат окрасил небо над укреплённым поселением клана Учиха, но сегодня багряные оттенки воспринимались не как символ страсти, а как напоминание о крови, пролитой ради единства рода. Сегодня Мадара Учиха, легендарный воин и глава клана, брал в жёны Чиасу Учиху — девушку из знатной ветви, чья родословная восходила к первым обладателям шарингана. Её чёрные волосы, уложенные в строгую причёску, оттеняли алые губы, а в глазах, вспыхивавших редким двойным томоэ, читалась тихая гордость. Она стояла рядом с Мадарой, словно изваяние: прямая спина, подбородок чуть приподнят, руки сложены в традиционном жесте покорности судьбе.

Чиаса не была обычной невестой. Её дар — редкая способность усиливать чужие дзюцу через кровь — делал её бесценным активом для клана. Старейшины шептались, что этот брак укрепит чистоту их линии, а её дети унаследуют мощь обоих родителей. Мадара, облачённый в церемониальное хаори с вышитым фамильным веером, сохранял бесстрастное выражение лица. Лишь изредка его взгляд скользил к краю площади, где Мидори, одетая в скромное кимоно цвета пыльной сакуры, подавляла дрожь в руках, сжимающих ритуальный веер.

Площадь перед храмом была украшена чёрно-красными шёлками — цвета долга и жертвенности. Жрец, монотонно читая молитвы, акцентировал слова о «сохранении крови» и «силе, рождённой от единства». Когда наступил момент обмена чашами саке, Мадара взял из рук Чиасы сосуд, не коснувшись её пальцев. Её губы дрогнули в намёке на улыбку, но взгляд остался холодным, как лезвие куная.

— Союз скреплён, — провозгласил жрец, и толпа разразилась сдержанными аплодисментами. Изуна, стоявший рядом с Мидори, незаметно наклонился к ней:

— Дыши глубже. Ты же медик — знаешь, как скрыть пульс.

Она кивнула, впиваясь ногтями в ладони, чтобы не посмотреть на Мадару. Её исцеляющие руки, обычно тёплые, сейчас леденели от бессилия.

Праздник напоминал стратегический совет: воины чокались кубками, избегая прямых взглядов, а старейшины обсуждали будущие кампании. Мадара, держась рядом с Чиасой, отвечал на поздравления короткими кивками. Его рука лежала на её талии как символ, а не прикосновение.

— Вы сделали мудрый выбор, — прошептала Чиаса, ловя взгляд одного из старейшин. — Наши дети станут мостом между ветвями клана.

— Да, — коротко бросил Мадара, заметив, как Мидори поправляет повязку раненому ребёнку у дальнего стола. Её движения были чёткими, профессиональными — лишь он заметил, как она дважды провела пальцами по краю бинта, прежде чем завязать узел.

Когда луна сменила закат, новобрачные удалились в дом, подаренный старейшинами. Интерьер, лишённый личных вещей, напоминал казарму: свитки с тактиками на стенах, оружие в стойке вместо цветов. Чиаса расстелила футон с вышитым фамильным гербом и повернулась к Мадаре, сняв украшения с символами клана.

— Я исполню свой долг, — сказала она, развязывая пояс кимоно. — И ожидаю того же от вас.

Мадара молча, погасил свет. Их единение было лишено слов — лишь ритм, отточенный необходимостью.

А в хижине за главным домом Мидори стирала окровавленные бинты, смывая в реке следы чужой боли. Вода уносила слёзы, которых никто не видел.