О воспитании (гет)

Для пользы дела допрос следовало бы продолжить, а по-человечески — прервать и перенести. Но когда Штольман предложил второй вариант, Никитина решительно воспротивилась.

— ...Людмила Петровна, вы уверены? Всё-таки вы сразу после больницы, а разговор наш тяжёлый.

— Пожалуйста, товарищ полковник. Мне лучше, вы же видите.

Пока он видел, что женщина стала ещё бледнее, а в глазах отчаяние плескалось, крик о помощи. После обморока они из кабинета перебрались в спальню. Няня устроила Людмилу полусидя, подложив ей под спину две подушки, бросила на Штольмана выразительный взгляд и вышла из комнаты, сказав, что будет поблизости.

— Вы своего коллегу позовёте?

— В этом нет необходимости... Я вообще должен перед Вами за его поведение извиниться.

— Зачем?! Он же прав во всём! Ему полчаса хватило, чтобы увидеть то, чего я не замечала, наверное, полгода. А ведь он чужой человек, а я — мать...

— Со стороны вообще часто виднее, а капитан Сальников — профессионал и искал целенаправленно.

— Вы что, меня оправдываете? — Глаза у Людмилы лихорадочно блестели.

— Нет, успокаиваю.

— Вы можете его позвать?

— Если вы настаиваете.

Явившийся на зов Володя был мрачнее тучи и злился по-прежнему, видно, и на себя тоже. Штольман кивнул ему на стул у стены. Людмила теперь смотрела только на Сальникова.

— Зачем... горох? Это то, что я думаю? У Антошки коленки были — один сплошной синяк!

— Коленями на горох или гречку — старый широкоизвестный домостроевский способ наказания, — медленно проговорил Володя. — Для родителей с садистскими наклонностями... Как вы это просмотреть-то могли?

— Да он же стесняется меня! Давно сам и переодевается, и моется. Я в Петрокрепости это только потому и заметила, что мы все в одной комнате спали. И ни я, ни Алиса так ничего и не смогли от него добиться. На физкультуре упал и всё! — Людмила прикрыла глаза, по щекам заструились слёзы. — Почему? Как можно о таком молчать?

— Это просто как раз, — сказал Штольман. — Вы же болеете, он вас расстраивать побоялся. А ещё ему наверняка говорили, что он мужчина и должен сам отвечать за свои проступки.

— За какие проступки? — прошептала Людмила. — Он такой хороший мальчик, самый лучший!

— Уж за какие-нибудь, — Голос Володи хрипел так сильно, что Яков Платонович взглянул на друга с беспокойством. — Взрослый ребёнку всегда внушить сможет, что тот виноват.

— Давайте по порядку, Людмила Петровна, — сказал Штольман деловито, потому что явно необходимо было снизить накал страстей. — Ваш лечащий врач сказала мне, что за последние полгода у вас было три гипертонических криза: первый — в начале лета, после той самой пощёчины, о которой нам рассказала Алиса Андреевна, третий — две недели назад, когда вам сообщили о смерти вашего мужа, а вот второй случился в начале ноября. По словам доктора, в тот раз вы решительно отказались от госпитализации и провели две недели на больничном дома. Однако ваша соседка из квартиры напротив сегодня сообщила нам, что все осенние каникулы, да и какое-то время после, дома как раз не было ни вас, ни детей. Она даже спрашивала вашего мужа, куда это вы подевались, и он, явно нехотя, пробормотал что-то о санатории. Я правильно понимаю, что именно в начале ноября вы узнали, что ваш муж жестоко обращается с Антоном, и уехали с детьми в Петрокрепость к Бережной?

— Да. — Людмила, казалось, его осведомлённости почти не удивилась. Ей просто было не до удивления.

— Расскажите, пожалуйста, что именно вы узнали и как.

— Я... прочитала Антошино письмо к Деду Морозу. — Женщина опять перевела взгляд на Володю. Видимо, его эмоции были ей сейчас важнее и ближе штольмановской деловитости. — Вы понимаете, Антоша действительно в последнее время старался вести себя как взрослый. То, что в его комнате игрушек не стало, я ведь ещё в начале осени заметила. Спросила, куда они подевались, а он мне ответил очень серьёзно, что уже вырос и пусть теперь Сашенька с ними играет. Мне это показалось совсем неправильным, и когда я пару дней спустя увидела у Саши Антошину любимую мягкую обезьяну, то принесла её Антоше перед сном. Он взял, уснул с ней в обнимку, но через день она опять оказалась у его брата. Тогда я подумала, что, может, и правда, растёт, и купила ему эту модель самолёта, которой он очень обрадовался. А когда я в начале ноября спросила его, не хочет ли он как всегда написать письмо Деду Морозу, он посмотрел на меня с укоризной и сказал, что давно в такое не верит и знает, что желания из писем раньше дед Петя исполнял, а после его смерти — я. А сейчас я просто должна совсем-совсем выздороветь, и это будет для него самый лучший новогодний подарок. — Людмила закусила губу, справляясь со слезами. — А несколько дней спустя, в последнюю пятницу перед осенними каникулами, вдруг потеплело совсем, и я Антоше сказала не зимнее пальто надеть, в котором он до этого пару недель ходил, а курточку полегче. Он в последний момент переоделся и в школу убежал, а пальто на стуле в прихожей осталось. Я его взяла, чтобы на вешалку повесить, и тут это письмо из его кармана выпало. Наверное, сын в тот день хотел его в почтовый ящик бросить. — Людмила замолчала и задумалась.

— Что было в письме? Оно сохранилось?

— Оно у Алисы. — Теперь женщина и вовсе смотрела просто в пространство. — Там было примерно так: "Дедушка, забери нас с мамой и братиком отсюда куда-нибудь, хоть в детдом. Потому что у меня никак не получается нас всех защитить..." И обещание там, в детдоме, всех слушаться и хорошо себя вести. Я... таращилась на этот листок минут пятнадцать, потом пошла на ватных ногах к Антоше в комнату и стала искать хоть что-нибудь, что могло бы мне это объяснить. И нашла эти проклятые графики уборки в верхнем ящике письменного стола. Их было много, с лета ещё. То есть уборка в шесть тридцать утра — это не только до школы, это ещё и на каникулах. И все эти листки были рукой Влада заполнены, а я-то ведь в начале на Галину Борисовну подумала! Потом мне стало плохо, я приняла порошок, но даже он не подействовал, так что пришлось мне скорую вызвать. Укол, который мне сделали, помог и от госпитализации я отказалась, позвонила на работу, а потом Алисе. Она сказала: "Собирай детей и приезжайте". Я так и сделала, сложила вещи кое-как, забрала Сашеньку из ясель, дождалась Антошу из школы и вызвала такси. Ах да, один из листков с графиком я в кухне на столе оставила с припиской: "Просто оставь нас в покое. Мы не вернёмся"...

— Но вы вернулись, — констатировал Штольман. — Почему?

— Влад уговорил... — с трудом выговорила женщина после паузы.

— Как?! — Володя опять рычал, и Штольман глянул на него предостерегающе.

— В первый же день он звонил Алисе несколько раз, но мы не стали с ним разговаривать. Я боялась, что он сразу приедет, но он не приехал, не приезжал целую неделю. Видимо, решил дать мне время остыть. А мы с Алисой всю неделю расспрашивали Антошу, но он так нам ничего и не сказал. Не только про горох, он даже насчёт этих графиков только плечами пожимал: мол, ничего страшного, он мужчина, а не неженка. А про письмо сказал, что всё дело не в нём, а во мне, что это меня обижают, и я не должна это больше терпеть. — Людмила прерывисто вздохнула. — Обнимал меня и молчал, почти не плакал, я больше него плакала, это точно... Первый раз Влад приехал только через неделю, но сначала Алиса его не пустила. Поэтому во второй раз он пришёл, когда она была на работе. И Антоша с ней был, она в субботу на полдня взяла его с собой в библиотеку. Влад долго звонил в дверь, и в конце концов я ему открыла. Начала с того, что собираюсь подать на развод, и что он может оставить себе и машину, и дачу, но квартира на Моховой моя. И что он сам, конечно, может навещать Сашеньку, но ноги его матери в моём доме больше не будет. Он ответил, что я нездорова и потому говорю какую-то ерунду. С этими глупостями мне вообще пора заканчивать и возвращаться домой, потому что каникулы закончились и Антону надо в школу. Никакого развода он мне не даст, потому что любит и меня, и Сашеньку, да и к Антону прекрасно относится. Он просто уверен, что мальчишка не вырастет настоящим мужчиной, если с ним только нежничать и цацкаться. У самого Влада в семье применялись жёсткие методы воспитания, и ничего, ему только на пользу пошло, человеком вырос. Он думал, что он Антону за отца, но если я так категорически против его методов, то он больше в воспитательный процесс моего старшего сына вмешиваться не будет никогда и никак, тут я полностью в своём праве. Он обещал поговорить с Антоном как мужчина с мужчиной, и даже извиниться перед ним, если это поможет восстановить доверие. Я ответила, что доверие — хрупкая вещь, и уже поздно. Влад возразил, что ничего не поздно, если мы оба захотим. Что нам есть, за что бороться, потому что мы прожили вместе несколько очень счастливых лет. Он сказал, что прекрасно понимает, что всё у нас разладилось с приездом его матери, которую он очень любит, но ему ясно, что человек она тяжёлый, и вдовство её характер никак не улучшило. Что он уже поговорил с ней, и Галина Борисовна обещала всякие нападки на меня прекратить, и вообще бывать она у нас теперь будет реже и только в его присутствии. Что я могу вернуть Антонину Глебовну, если хочу, и что он готов и перед ней извиниться, если это необходимо.

— Как удав кролика... — произнёс Володя.

Людмила взглянула на него затравленно, но потом кивнула:

— Вот и Алиса мне сказала, что он меня будто гипнотизирует. Она вообще всячески пыталась меня отговорить, но... куда ей до Влада. В конце концов мы с ней чуть не поссорились, я сказала, что если она хочет его для себя, пусть так и скажет. Потом извиняться пришлось. — Никитина опять замолчала. Было видно, что силы её на исходе и разговор надо заканчивать.

— Когда вы вернулись домой, Людмила Петровна?

— В субботу, ровно за неделю до убийства.

— И какой вам показалась эта неделя?

— Странной. Напряжённой. Муторной. Я же не поверила ему до конца, хотела поверить, но не смогла. Ждала подвоха. Видела, что и Антошка ждёт, хотя они вроде бы помирились, пожали друг другу руки. А теперь я думаю, как они могли помириться после... гороха? Или это всё-таки был не Влад? Как вы думаете?

— Я думаю, что ваш муж не просто так говорил о жёстких методах воспитания, — ответил Штольман.

— Вот и я... так думаю. Но если это Влад, то... он же не знал, что сын так ничего мне и не рассказал. Получается, он думал, что я вернулась к нему, несмотря на то, что он моего мальчика мучил. Кем он должен был считать меня после этого?

— Вас это всё ещё волнует? — Володя встал со стула и отошёл к окну. — Собственностью своей он вас считал, мягким воском в руках...

— Я знаю, что виновата. Тысячу раз виновата перед сыном, — сказала женщина Сальникову в спину и повернулась к Штольману: — Вы меня теперь арестуете?

— А вы имеете отношение к убийству мужа?

— Нет. Я не знаю, кто его убил.

— А вот здесь, думается мне, вы лукавите. Вы ведь узнали человека на фотографии, которую показывал вам в воскресенье капитан Сальников?

— Я уже сказала, что не могу быть ни в чём уверена. Я была без очков.

— Зато вы долго ехали с убийцей мужа в одной машине, беседовали. Можем попробовать провести опознание по голосу.

— Он мало говорил, на разглагольствования Влада отвечал односложно. Я не думаю, что смогу узнать голос.

— Зачем вы его выгораживаете?

— Я просто не хочу по ошибке навести подозрения на невинного человека.

— Да вам бы от себя самой подозрения отвести! — обернулся Володя возмущённо. — Как вы не понимаете?

Тут в коридоре послышалась какая-то возня, потом распахнулась дверь и в комнату ворвался растрёпанный мальчишка к расстёгнутом коричневом пальтеце.

— Антоша... — пролепетала растерянно Никитина.

— Вы зачем на маму кричите?! — выпалил он с порога. — Вы же милиция, вы её защищать должны!

— ...И жалко её, и встряхнуть хочется, даже не встряхнуть, трясти как грушу, чтоб от морока окончательно избавилась. Умная, образованная, а как куклу по зволила себя водить на верёвочках. В общем, кто бы ни убил этого... инженера-изобретателя, главная жертва в этой истории точно не он. А мальчишка мне понравился, не сломали они его. Не успели.

Штольман кивнул:

— С мальчиком надо будет осторожно поговорить, Володя. Необходимо выяснить, только ли Никитин его так "воспитывал" или Галина Борисовна тоже поучаствовала.

— Ты хочешь, чтобы я?

Штольман покачал головой. Володя действительно умел прекрасно разговаривать с детьми, но это дело принимал слишком близко к сердцу. Отстранять Сальникова от расследования смысла не было, поскольку убить Никитина во второй раз он не сможет, как бы ни хотел, а Людмиле его гнев, пожалуй, и на пользу мог пойти.

— Что молчишь, Яков Платонович? Не захочет Антон со мной разговаривать, рассердился за мать. Могу Ане Тихоновой в родной детдом позвонить, она такое точно умеет. Даже съездить могу и всё как следует объяснить, тем более, давно у них не был. Сегодня, что ли?

— Нет, лучше завтра с утра. А старшего брата Никитина ты нашёл?

— Есть два подходящих Валерия Анатольевича Дюмина, оба во Владивостоке. Тебе он зачем нужен? Хочешь спросить, какие к нему применялись "жёсткие методы воспитания", что он на другой край нашей шестой части света перебрался?

— Именно. Если окажется, что Людмила всё-таки замешана в убийстве мужа, Галина Борисовна наверняка захочет оформить опеку над детьми, а заодно и над имуществом. Надеюсь, Дюмин поможет нам этого не допустить.

— Думаешь, что Людмила замешана, потому что она Васильева прикрывает? — протянул Володя с горечью.

— Думаю, что она не Васильева прикрывает.

— А кого? Бережную?

— Похоже на то.

— Так мы куда сейчас с тобой? В Петрокрепость?