Тени Вайаты (джен)

Огешан споткнулся в очередной раз, но сумел удержать равновесие. Найра почти висела на его руке, голова ее клонилась ему на плечо. В другое время он замер бы на месте, затаив дыхание и не в силах шевельнуться от несказанного блаженства. Сейчас же было не до радостей любви. Незнакомая прежде усталость, охватившая тело, боролась с бурей в душе.

Они шли почти всю ночь. Огешан сам удивился тому, что его опасный замысел удался: в толпе нагруженных сетями рыбаков, что отправились на ночной лов, даже не заметили приставших к ним двух юношей. Потом пришлось осторожно выбираться вдоль берега почти в полной темноте, пугаясь каждого валуна и каждого плеска тускло-белой пены. Прибрежные скалы, чьи слоистые края похожи на бритвы, и ковер скользких, осыпающихся камешков утомили уставшие ноги. Найра шла, ни на что не жалуясь, даже сама порой подбадривала его. Думая об этом, Огешан понял: друг без друга они бы не одолели этот путь.

Путь словно сам собой повел их к предместьям — ночевать среди холодных сырых скал не хотелось, даже если это казалось мудрым. Огешан поневоле радовался неудобствам и телесной усталости: она отвлекала от тягостных дум. От мыслей об Исуре, который сейчас в тюремном застенке, как и Берхаин, отец Найры. А может быть — Огешан страшился этой мысли — они оба уже мертвы.

— Может, зря мы не остались у той женщины, Меширы? — тихо сказал он, когда Найра опять споткнулась и едва не упала. — Может, ничего страшного не стряслось бы. А ты бы тогда могла отдохнуть…

Найра мотнула головой и вздернула подбородок.

— Нет, какой там отдых… — Она вздохнула — вернее, почти всхлипнула. — Я бы глаз не сомкнула от страха. Как подумаю: вдруг отца уже убили?

Огешан осмелился обнять ее за плечи. Она уткнулась головой ему в грудь, отчего он едва не упал сам, хотя вовсе не от усталости.

— Не убили, поверь, — прошептал он ей в волосы. — Я тоже тревожусь, ведь Исур мне как отец — или старший брат. Не будь его, Садахар давно бы покончил со мной. Знаешь, я вспоминаю то, что сказал тебе отец там, в шахте, — что его никто не сможет убить. Они же оба все-таки не простые люди. Как, по-твоему, я смог отыскать тебя?

— И как? — Найра словно оживилась, подняла голову. Они продолжили идти, а Огешан рассказывал:

— Исур сказал, что между мной и тобой есть связь, потому что я… потому что ты дорога мне. Так мы нашли разбойничье убежище в шахте. И твой отец, наверное, так же его нашел.

— А что, если нас как-то выследят через эту связь? — ужаснулась на миг Найра и тут же мотнула головой. — Нет, волю моего отца ничем не сломить, я знаю. Но… если бы мы могли помочь им…

— Я сам думаю об этом. — Огешан ласково сжал ее пальцы и ощутил столь же нежный ответ. — Правда, пока не знаю, как. Ты только не тревожься, мы непременно придумаем.

Растущий месяц, похожий на толстую дольку сыра, нехотя выскользнул из-за черных облаков. Серая каменистая равнина чуть осветилась, и стало видно, что камень впереди заканчивается и начинается трава. До предместий осталось недалеко — вглядевшись в темноту, Огешан различил смутные очертания низких домов и черные сгустки деревьев.

— Куда теперь? — спросила Найра.

— Знаешь, я подумал… — Огешан остановился, оглядывая темные жилища и улицы. — Вряд ли разбойники прячутся у самих городских стен или в оживленных местах. Скорее, их убежище должно быть на окраине, ближе к шахтам. Днем мы с тобой прошли южной окраиной. Теперь давай пройдем северной, тем более, до нее рукой подать.

Найра кивнула. Ограда ближайшего дома оказалась едва по грудь обоим, и они без труда перебрались, зато густой сад, явно гордость хозяев, заставил их попотеть. К тому же во дворе сидел на привязи брехливый пес, который тотчас разразился злобным лаем. Ему глухо ответили соседские псы, из дома послышалась брань.

— Вот же напасть! — прошептала Найра и покосилась на дом. — Ничего, сейчас я ему…

Она взялась за узелок Меширы. Огешан тем временем придержал тяжелые от плодов ветки, а Найра, выбираясь, кинула псу лепешку из узелка. Пес довольно заворчал и умолк, занявшись поздним ужином.

Кроме редкого собачьего лая да шипения бродячих кошек, ничто не нарушало сонную тишину. Порой попадались случайные прохожие — не то гуляки, не то неверные мужья. Тогда Огешан увлекал Найру в ближайший переулок или толкал под куст. Затаив дыхание, они замирали там, душистые листья и цветы суэра задевали их лица, и Огешан позволял себе вообразить, что это прикосновения волос и губ Найры.

Но сладостные мечты не лишили его бдительности. Выбираясь из очередного укрытия, он заметил краем глаза, как за угол дома неподалеку метнулась тень. Огешан нащупал кинжал на поясе и осторожно двинулся в ту сторону — соседней улицей. В памяти ожили их с Исуром вечерние блуждания по закоулкам Вайаты, и Огешан усмехнулся. Нет, как бы ни уверял телохранитель, что не желает учить его, кое-что он все же поневоле преподал.

Шагах в пяти от перекрестка Огешан знаком велел Найре подождать, а сам направился к углу последнего дома. Не успел он завернуть, как на него набросились: одной рукой неизвестный вцепился ему в горло, другой старался полностью натянуть капюшон ему на лицо. Отбиваясь молча, Огешан схватился за кинжал. Он услышал гневный возглас Найры, стремительные шаги, глухой стук и чавканье. На миг держащая его за горло рука ослабела, кто-то сквозь зубы помянул лодку Вожатая и морских тварей. Огешан ударил наугад, сорвал с лица капюшон. Умирающий соглядатай хрипел на земле в пенящейся луже крови, над ним стояла Найра с узелком в руках.

Порадоваться общей победе они не успели. Сзади послышался звонкий топот, показавшийся в тихой ночи громом, и протяжный крик: «Сюда!»

— Там еще один! — в один голос прошептали Огешан и Найра, глядя друг на друга.

Они тотчас бросились в погоню, путаясь в длинных плащах. В голове Огешана билась мысль: раз соглядатай зовет, значит, есть кого. А кто это может быть — либо товарищи по службе, либо стража. Но додумать он не успел. Наперерез бегущей впереди тени вылетела другая, в желтом свете месяца блеснул нож. Соглядатай повалился ничком без единого крика, а нежданный спаситель повернулся к Огешану и Найре.

— Вот вы где, птенчики! А мы уж вас обыскались.

Голос показался знакомым. Найра рядом встрепенулась. Приглядевшись, Огешан узнал грязные курчавые вихры и торчащую во все стороны черную бороду разбойника, что нагнал их последним: его в самом деле так и звали — Лохматый. Глядел он на них добродушно, и самый последний трус не увидел бы в его ухмылке ничего угрожающего.

— Думали, вас еще засветло стража сцапала, — раздался голос сзади — это подошел еще один разбойник. — Куда ж вы подевались?

— Отстали, — сказал Огешан, чувствуя себя распоследним дураком.

Лохматый сделал движение, словно хотел хлопнуть его по плечу, но удержался.

— Слышь, птичка, отца твоего стражники взяли, — сказал он Найре. — И того, второго, тоже.

— Мы знаем, — ответила она. — Вот и думаем, как бы выручить их.

Оба разбойника невесело хмыкнули.

— Это дело гиблое; кто в тюрьму войдет, тот выйдет оттуда только на площадь Мерхамета, сами знаете, для чего. Ну да ладно, идемте, спрячем вас. Отдохнете, а то вид у вас такой, словно от самой южной границы ноги били. И голодными вас не оставим.

Мысль о еде и отдыхе приободрила обоих беглецов. Они уже успели перекусить тем, что дала им Мешира, — на берегу, когда выбрались из города, но не слишком налегали на снедь, поскольку не знали, где удастся раздобыть еще. Теперь Найра с сожалением поглядывала на смятый узелок, сквозь ткань которого просачивался сок от раздавленных плодов.

Что удивительно, разбойники двинулись не к окраине, а к более оживленной части предместий. Там, кроме крепких деревянных домов, оказались несколько лавок, черные в темноте вывески поскрипывали на ночном ветру. Разбойники сперва огляделись по сторонам, затем уверенно подошли к одной из лавок и дернули дверь. Огешан с Найрой чуть помедлили, но последовали за ними.

Они очутились в маленькой клетушке, такой низкой, что оба набили себе шишек на темени. Разбойники запоздало шепнули: «Осторожно, пригнитесь». Тьма стояла непроглядная. Огешан ощутил, как его взяли за плечо и повели куда-то. Он крепче сжал руку Найры, в голове ожили все недавние сомнения и подозрения насчет разбойников и их надежности. Но пришлось выбирать из двух зол меньшее.

Впереди едва слышно скрипнула дверь, пахнуло густой липкой сыростью, как из старого погреба. Далеко внизу что-то гулко стукнуло, рука на плече Огешана разжалась, а в ладони ему сунули веревку.

— Давай, держись крепче и спускайся. Лестницы тут нет.

Огешан ощупал ногой пол впереди: грубый невысокий порог, а за ним пустота.

— Найра… — тихо окликнул он.

— Иди давай, она пойдет следом, — перебил разбойник, подталкивая его в спину — одни боги знают, как он видел тут что-то. — А я — последним, кто-то же должен отвязать веревку.

— Иди, — эхом отозвалась Найра — судя по голосу, она ничуть не боялась.

Веревка обожгла Огешану ладони. Запах сырости стал гуще и окутал, как шерстяное одеяло; ноги стукнули о неровный земляной пол. Огешан едва успел выпустить из рук веревку, когда сверху послышался оклик:

— Эй, ты внизу? Принимай свою девицу!

Легкий шорох, чуть слышный вскрик — не страха, а восторга, — и Найра очутилась в объятиях Огешана. Ее растрепанные волосы касались его лица, тьма стирала всю робость и смущение, и так не хотелось разжимать руки. Вздумай он отыскать губами ее губы, он нашел бы их тотчас, и она бы не отвернулась — наверное…

Найра высвободилась первой. Как ни было Огешану жаль, он не посмел удерживать ее дольше. Наваждение пропало, когда наверху послышалась возня — видимо, это спускался разбойник.

— Что это за место? — спросил Огешан, когда тот оказался внизу и принялся, судя по шороху, сворачивать отвязанную веревку.

— Старые погреба. Не бойся, здесь можно говорить в голос, про них почти никто не знает. Нарыли когда-то, еще до землетрясений, да и позабыли, а один наш приятель, торговец, нашел. Он хранит здесь припасы и товар.

— Вы сбываете ему награбленное? — Это прозвучало не как вопрос.

Разбойник хохотнул.

— Все тебе скажи! Ишь любопытный! Да ладно, жить все хотят, даже мы. Лучше пошли скорее, разболтались.

Впереди замаячил тусклый свет — это шел им навстречу опередивший их Лохматый с глиняным светильником. Разбойник сделал знак поспешить. Не разжимая рук, Огешан и Найра последовали за ним темными земляными проходами, которые кое-где укрепляли деревянные балки и опоры — и подгнившие, и почти новые. Запах сырости таял, сменившись легким духом сухой пыли, шерсти и старых корзин. Полумрак впереди гудел голосами, и они делались все громче. Огешан шел молча, как и Найра, недавняя вспышка юной страсти ушла бесследно. Он размышлял о другом, внутренне трепеща — и понимая, что именно должен сделать.

Только пока не знал, как.

Балки над головами нависли ниже, пришлось пригнуться. Огоньков стало больше, как и длинных, корявых теней на стенах. Те, кто отбрасывал эти тени, встретили вновь прибывших радостно-насмешливым гулом. Сидящий на свертке из шкур Панхар, без брони, с повязкой вокруг лба, поднялся им навстречу, опираясь на палку.

— Хвала богам, вы нашлись, — сказал он. — Значит, их жертва была не напрасна.

В том, как он произнес слово «их», звучало неприкрытое восхищение, почти благоговение — пополам с сожалением. Хотя трудно было сказать, кого ему жаль — людей или могучих союзников. Возможно, все вместе.

— Не надо оплакивать их раньше времени, — заявила на это Найра, откидывая капюшон, и гордо выпрямилась. — Вожатай еще не увез их тела в море. Откуда вы знаете, на что они способны, даже находясь в плену? Я не знаю. Но я верю в своего отца.

— А я верю в своего друга, — прибавил Огешан, ощутив, несмотря на усталость, небывалый прилив сил. Да, время настало.

Панхар и разбойники смотрели на них молча. Кто-то сунул им кусок черствой лепешки и две сушеные рыбки. Огешан взял угощение, словно не заметив, и набрал в грудь побольше сухого, остро пахнущего воздуха.

— Я хочу говорить с вами всеми, — начал он, стараясь не смотреть по сторонам. — Вы, как и я сам, — жертвы чужой несправедливости и жестокости. Жертвы Садахара. Этот гнусный изменник готов покуситься на божественную кровь, чтобы сделаться королем Вайи. Мы все можем представить, что будет тогда с нашей страной и с нашим народом. И всем нам есть что терять, поэтому я призываю вас на борьбу с захватчиком. Порознь и я, и вы — ничто. Зато вместе мы обретем силу.

— Нам-то как раз нечего терять, — сказал один из разбойников, светловолосый южанин в годах. — Мы уже все потеряли. А ты просто хочешь, чтобы мы помогли тебе убрать твоего врага и сесть на престол.

— А потом сам же казнишь нас, — подхватил другой, помоложе. — Да и есть за что. Руки-то у нас всех изрядно в крови.

Огешан сглотнул, подавляя гнев. Разумеется, не стоило ждать, что эти люди сразу же поверят ему и последуют за ним. Он вспомнил королей былых времен: предания говорят, что народ шел за ними, как один человек, в едином порыве. Впрочем, так ли это было? Всем известно, что о слабых и колеблющихся предания молчат. Но если справились некогда его предки, справится и он.

— Вы можете искупить свою вину, — сказал Огешан. — Каждый, кто последует за мной, будет помилован — если даст потом клятву оставить разбой и сдержит ее. Я не верю, что вам по душе ваша нынешняя жизнь, даже если вы пытаетесь обманывать сами себя. Что вам делать теперь, когда вы лишились убежища? Станете искать новое? Уйдете на западные и южные дороги?

Он оглядел притихшую толпу и понял, что угадал: во многих глазах, запавших и безжизненных, читалась черная тоска.

— Да, — продолжил Огешан, — многие из вас тяготятся жизнью разбойников, но не знают иного пути. Я готов указать его вам. Более того — готов пройти его вместе с вами.

— Там и убить могут, — буркнул кто-то. — Не все доживут до помилования. А ты подстрелишь одной стрелой двух уток: и своего добьешься, и от нас избавишься.

— Убить могут, — кивнул Огешан. — Как любого из вас, так и меня. Я готов сражаться за свой престол и свой народ. А за что готовы сражаться вы?

На сей раз обошлось без насмешек — но и без ответов. Впрочем, молчание продлилось недолго.

— За месть, — сказал Панхар и шагнул вперед, отбросив палку. — Я пойду с тобой, королевич. Я уже потерял все. И не хочу, чтобы подобную потерю пережил каждый муж и отец в Вайе.

— Я… благодарю тебя, — произнес Огешан, чуть помедлив: он поневоле робел перед Панхаром, прожившим и испытавшим гораздо больше его самого. — И я не забуду того, что ты отозвался первым. Если мы победим, — сказать «когда» он не решился, — ты вновь станешь наместником Тереслеха.

Панхар печально улыбнулся и качнул головой.

— Нет, королевич. На моих руках невинная кровь. Я не страшусь смерти и заслуживаю ее, но предпочту пасть в бою. Самое горячее мое желание — убить Садахара, что бы ни говорил твой телохранитель про чары на нем. Даже если не удастся, никто не скажет, что я остался в стороне и не отозвался на призыв.

Огешан не нашелся с ответом, лишь молча кивнул. Зато заметил не без радости, что разбойники подались ближе к нему, а усталое равнодушие в их глазах сменилось оживлением. Они колебались, они сомневались. Они решались. Одно слово может помочь им решиться — а может испортить все.

— Я понимаю, о чем вы думаете, — заговорил Огешан как можно тверже. — О том, что нас слишком мало. О страже в городе, о страже во дворце. Я тоже об этом думаю. А еще думаю о тех стражах, что верны королевскому дому, а не захватчику Садахару. Сегодня вечером вся Вайата кишела стражей, они искали меня и мою невесту. — Огешан глянул на Найру. — Нас увидел Кумах, начальник дворцовой стражи, но не тронул. Он мог схватить нас или убить, а вместо этого спас. И каким бы могущественным ни казался Садахар, основа его власти — страх, а не преданность. Мало кто верен ему лично, кроме его сына Сеннуфа и нескольких десятков стражников. Не будем забывать и о народе: он долго терпит, и все же наступает время, когда терпение кончается. Наша сила во внезапности. Если мы схватимся хотя бы с небольшим отрядом стражи и одолеем их, народ поддержит нас — слишком они не любят стражу.

— А было время, когда эта служба считалась чуть ли не самой почетной в Вайате, — заметил загорелый парень с перебитым носом — видимо, сам родом из города. — Теперь, при Садахаре, стали хуже грабителей. Королевич верно сказал: в народе эту братию ох как не любят.

— Я тоже могу помочь, — вмешалась Найра, глаза ее горели, щеки раскраснелись. — Могу поднять весь наш квартал. У нас тоже все недовольны: стражники житья не дают, унижают, обыскивают, каждый откованный гвоздь подсчитывают. Позавчера вон сожгли дом у одной вдовы, она едва спаслась с детьми. Одно слово — и все поднимутся…

— Нет, — возразил Огешан. — Ты не можешь идти, это опасно. А вдруг тебя убьют или хуже того — схватят? Что тогда будет с тобой и с твоим отцом?

— Отец, — Найра вздернула подбородок, — сгорел бы со стыда, если бы узнал, что его дочь струсила.

— И люто разгневался бы, если бы узнал, что ты сунулась в самое пекло…

Разбойники зашумели, точно толпа, собравшаяся на представление бродячих актеров, кто-то даже забил в ладоши.

— Эх, милые бранятся — только тешатся, — сказал Панхар и развел Огешана и Найру в стороны. — Мой тебе совет: никогда не спорь с женщиной, особенно на людях. А ты, девушка, видно, вся в отца. Так что поосторожнее с нею, королевич, кто знает, чему еще он ее обучил. Я вон до сих пор хромаю от ее удара…

Все рассмеялись, так, что потолок чудом не обрушился от гулкого эха. Найра тоже прыснула, хотя смутилась и зажала рот краем плаща. Неким чутьем Огешан понял, что все уже согласны идти за ним, только отчего-то медлят сказать об этом прямо.

— И все же он прав, Найра, — продолжил Панхар. — Тебе там делать нечего. Если стража тебя схватит, нашему делу конец. Думаешь, Садахар не решится прикрыться тобой, чтобы заставить твоего королевича сдаться?

Найра опешила — о таком она явно не думала. Меж бровей ее протянулась было складка, но тотчас исчезла: никто из присутствующих не знал девушку настолько близко, чтобы понять, что это значит.

— Ну, разве что так… — нехотя сказала она.

Огешан вздохнул с облегчением.

— Значит, ты остаешься здесь. — Он взял ее за плечи. — Не тревожься, мы… То есть… — Пришедшие на ум слова показались настолько глупыми и пустыми, что он запнулся и сказал иначе: — Все будет так, как должно быть.

Найра кивнула. В этот миг она казалась удивительно похожей на отца — не столько чертами лица, сколько выражением. Даже глаза, такие же голубые, как у него, сияли той же решимостью. Как ни хотелось Огешану любоваться ею, не отводя взора, он вовремя вспомнил о новообретенных союзниках.

— А мы все отправляемся в город, — сказал он Панхару и прочим. — Думаю, лучше до зари, пока большинство спит. Только как мы войдем…

— Я знаю путь. — Панхар указал в дальний конец погреба. — Вон там, если пройти дальше, есть проход, который ведет в Вайату. Проход узкий, идти только поодиночке, а заканчивается он в трущобах, что близ городского рынка и площади Мерхамета. Как раз недалеко до дворца.

— Оружие у вас есть?

— Найдется. Луки тоже есть, хотя от них мало толку в тесноте уличных боев, если дойдет до них. Зато можно будет взять копья у стражников, когда одолеем их.

С этими словами Панхар обвел взглядом своих людей, они поддержали торжествующими криками. Торжество это остро отозвалось в сердце Огешана, так, что он едва не закричал вместе с ними. Теперь оставалось самое трудное — дождаться условленного времени. Но так хотелось действовать немедленно, идти прямо сейчас, сражаться и победить. В том, что они победят, Огешан не сомневался — или не позволял себе сомневаться.

* * *

Впереди едва виднелся далекий огонек и чуть заметные тени разбойников, шедших последними. Найра ступала на цыпочках, закутавшись в плащ и стараясь дышать тихо. Еще одной тенью, незаметной, неотличимой от прочих, она влилась в молчаливую толпу. Сердце же ее не молчало. Как ни рвались в ее душу неведомые тревоги, как ни распирало ее от предвкушения неизвестно чего, она всем существом своим взывала к богам о даровании победы.

«Эдат-Справедливость, ты видишь, что мы идем биться за правду, а не за жажду власти или пустую славу. Даруй победу тем, кто прав, а не тем, кто живет лишь чужим страхом и болью. Вразуми тех, кто сомневается, даруй силы и мужество тем, кто уверен, всели ужас в сердца трусов и изменников. А ты, Эдара-Милосердие, сохрани тех, кто идет биться за правду. Не допусти невинных жертв, их без того было немало. Спаси моего отца, каких бы богов он ни чтил и кем бы он ни был когда-то. Спаси Огешана, ибо его путь — мой путь, и его жизнь — отныне моя жизнь. Спаси и меня и сделай так, чтобы я не пожалела о том, что пошла со всеми, и не подвела их».

Выскользнуть незаметно вслед за всеми Найре удалось без труда. Когда Огешан и прочие уходили, она притворилась спящей, и ее не стали тревожить. Тем лучше — как бы они изумились, если бы увидели ее нынешний облик.

Когда ночной военный совет завершился, все разошлись отдыхать. Найра с Огешаном наскоро поели предложенной снеди и тоже отправились на отдых — вернее, он отправился. Она же дождалась, пока он уснет, — ждать пришлось не слишком долго — и принялась за дело.

Среди кучи всякой всячины, сваленной в погребе, Найра заметила несколько пропыленных, белесых кусков медовых сот. Она отрезала немного — нож ей дала Мешира вместе с припасами в дорогу. Вымазав медом подбородок и щеки, Найра прилепила на лицо клочки собственных срезанных волос. Как бы ни было неприятно, она поневоле посмеивалась собственной хитрости: теперь ее никто не узнает, даже Огешан, особенно в темноте, под капюшоном.

Хотя Найре казалось, что от нее разит медом до самого побережья, никто не обратил на нее внимания. Проход, о котором говорил Панхар, оказался в самом деле узким и неровным. Приходилось горбиться и ступать осторожно, и все равно под ногами попадались то ухабы, то трещины. Было душно от чужого дыхания и пота, и к тому же невыносимо воняло тухлятиной. Теперь Найра могла лишь порадоваться своей выдумке с сотами — запах меда чуть приглушал смрад.

Тесной цепочкой они шли по бесконечно тянущемуся вперед, точно кишка, проходу. Спина и ноги ныли, все тело чесалось от пота, колотилось сердце, спирало в груди дыхание — не то от духоты и вони, не то от невыносимой тревоги. В голове теснились и кипели всевозможные мысли о том, что пришлось вынести нынешней ночью отцу. Если его и не убили, то могли жестоко искалечить — Найре доводилось видеть казни на площади Мерхамета, и она знала, сколь изощренными бывают приговоры Садахара. Вновь и вновь взывая к богам-близнецам, она шла вперед сквозь думы и страхи и надеялась, что ей достанет и сил, и мужества.

— Что-то шумно там для раннего утра, — сказал кто-то впереди.

Найра вздрогнула, увидев впереди тусклый свет. Проход закончился в старом доме с обвалившейся крышей — таким побрезговал бы самый невзыскательный бедняк. Воняло там еще хуже, но за время пути Найра уже притерпелась, хотя нутро ее все равно противно зашевелилось. Зато сам дом, словно утопленный вглубь переулка и зажатый со всех сторон другими хибарками, был в самом деле безупречным укрытием.

Один за другим Огешан, Панхар и разбойники выбрались из подземелья. Найра вылезла чуть ли не последней, поневоле сощурилась — и увидела вдали справа от себя столб дыма, поднимающийся к серому предрассветному небу.

— Это еще что? — зашептались разбойники.

А улицы впереди в самом деле проснулись, несмотря на рань. Грозным эхом неслись над ними крики: «Пожар! Пожар!», кое-где в них вплетались другие: «Мятеж! Убийство!»

— Видите? — Огешан указал на столб дыма вдали. — Это со стороны дворца. Похоже, горят саррады — жилища стражников.

— Не может же это быть случайностью, — отозвался Панхар. — Похоже, нас кто-то опередил.