Эхо Денали (гет)

Алекс проснулся, будто по внутреннему будильнику, точно в срок, который наметил себе для пробуждения. Первая мысль, возникшая в сознании, была о перемене, произошедшей за пределами пещеры: ветер не шумел с прежней яростью. Затяжные порывы, что ещё совсем недавно били по стенам пещеры, теперь сменились лишь приглушённым, далёким шумом.

Алекс прислушался. До этого звук бури был постоянным, всеобъемлющим фоном, сливавшимся с биением его собственного сердца и пульсацией в висках. Сейчас же он почувствовал изменение в воздухе — тяжёлое, гнетущее ощущение, что висело в пещере на протяжении всей бури, начало рассеиваться. Алекс медленно приподнялся и посмотрел на остальных: Брендон и Ларсен ещё спали, а Хантер стоял у самого входа в пещеру, его фигура, казалось, сливалась с тёмным проёмом на фоне бледнеющей серости снаружи. Его взгляд, сосредоточенный и напряжённый, был устремлён вверх, в небо.

Алекс подошёл к нему, стараясь не шуметь и увидел то, чтотак ждал: сквозь рассеивающуюся снежную пелену пробивались первые, едва заметные просветы. Это было не голубое небо, нет, пока лишь разреженная облачность, но сквозь неё уже просачивался бледный, прирачный свет. Буря отступала.

В глазах Хантера читалась не просто надежда, а глубокое, почти мистическое благоговение. Он словно впитывал этот медленно рождающийся свет, эту тишину, эту перемену, которая означала их спасение. Его лицо, обветренное и усталое, было устремлено к этим просветам, как лицо древнего жреца, вглядывающегося в знаки судьбы. Он не произносил ни слова, но Алекс понимал его без слов. Это был взгляд человека, который заглянул в бездну и остался жив и теперьтвидит рассвет нового дня. Буря, их смертельный враг, отступала. Мир постепенно возвращал свои очертания, а значит, скоро может появиться шанс увидеть чистое небо, установить связь, шанс на спасение. Эта тишина, непривычная и почти оглушительная после рёва стихии, была самым ясным и обнадёживающим сигналом, который они могли себе представить.

Раньше порывы ветра были как удары снежного великана, а теперь они стали слабее, словно этот исполин, вымотавшееся от собственного бешенства, наконец-то успокоился.

Алекс осторожно выглянул наружу. Кружащиеся хлопья снега замедлили свой хаотичный танец, и там, где раньше была лишь беспросветная белизна, появились зыбкие просветы. Тяжелые, свинцовые тучи начинали расходиться. Это не было резким разрывом; скорее, они отступали, словно огромные, серые занавесы, медленно раздвигаемые невидимой рукой.

— Ветер стихает, — произнес Хантер, и эти простые слова были наполнены колоссальным облегчением и звучали так, будто он сам с трудом верил в происходящее, говорил вполголоса, чтобы не спугнуть это хрупкое затишье. Это был голос человека, который только что прошёл по краю пропасти и теперь осторожно делает первый шаг назад.

Алекс всматривался в окружающее пространство: где-то вдалеке начинала проступать размытые контуры пиков горного хребта. Тени таяли, открывая постепенно всё больше деталей. Небо начинало проясняться, и сквозь рваные, ещё вчера свирепые облака, которые теперь казались лишь клочьями тумана, уже можно было различить едва уловимые очертания горных вершин. Это был не просто пейзаж, это была симфония света и тени, силы и хрупкости; гора словно разжимала свою хватку, отпуская людей, давая им шанс на жизнь.

Вдруг рация, которую Алекс постоянно держал в кармане куртки, внезапно ожила. Это было настолько резко, настолько неожиданно, что Алекс вздрогнул. Сначала послышался едва уловимый, тихий треск, похожий на крошечные искры в ночной тишине. Затем он усилился, переходя в отчётливое, нарастающее шипение, прерывистое, но живое, словно кто-то там, далеко, настраивал свой приёмник, пробиваясь сквозь километры заснеженных гор. В этом знакомом, почти родном шуме Алекс уловил нечто большее, чем просто помехи — признак человеческого присутствия. Признак того, что где-то там, внизу, есть люди, которые ищут их.

Алекс мгновенно достал рацию, его пальцы, несмотря на онемение от холода, действовали с исключительной точностью, нащупывая кнопку передачи.

-База Талкитна, Маккензи, ответьте, повторяю...

— Вас слышу, это Маккензи, обнаружил пропавшую группу — голос Алекса, хриплый от холода и усталости, прорезал шипение эфира. Он старался сохранить чёткость, чтобы каждое слово было понято, несмотря на нарастающее волнение, которое волной прокатилось по его телу. В этот критический, невероятный момент, когда связь чудом пробилась сквозь остатки шторма, каждая секунда имела решающее значение.

Ответная реакция на его вызов не заставила себя ждать. Сквозь шипение эфира послышался искажённый, но отчётливый голос, полный облегчения и профессиональной собранности:

— Маккензи? Приём! Вас слышу. Как слышите меня? Сообщите состояние группы и точные координаты.

Прижавшись к холодной, шершавой поверхности стены их каменного убежища, Алекс извлёк из внутреннего кармана своей штормовой куртки аварийный радиомаяк. Он ощутил характерную вибрацию, когда активировал устройство, словно сердце маяка забилось в его руке, отправляя в эфир беззвучный призыв о помощи. Пульсирующий красный светодиод на корпусе маяка подтвердил начало передачи сигнала.

Звук ожившей рации и отчётливый голос Алекса вырвал двух остальных альпинистов из их тяжёлого, поверхностного сна. Они вздрогнули, приподнимая головы из спальников, их лица сначала были полны смутного недоумения, а затем на них отразилачь недоверие, удивление, надежда.

Ларсен, несмотря на сломанную ногу, попытался приподняться на локтях, а Хантер, по прежнему стоявший у самого входа в пещеру, неотрывно следил за каждым движением Алекса.

В его глазах читалась тонкая грань между надеждой и глубоко ззасевшм беспокойством, тревогой, который так хорошо знаком каждому, кто хоть раз сталкивался с коварством и обманом гор. Хантер не отрывал взгляда от рации, словно пытаясь не только услышать, но и увидеть невидимые волны, несущие спасительные слова. В его глазах, ещё минуту назад настороженных и немного потерянных, вспыхнуло глубокое, тихое облегчение. Это не было бурным, ликующим проявлением радости; скорее, это было осознание — трезвое и пронзительное — того, что связь установлена, что их услышали, что пребыванию здесь приходит конец.

Алекс медленно обвёл всех присутствующих взглядом:

-Ждём эвакуацию.

Эти два слова прозвучали не были просто констатацией факта. В них была сама жизнь, вернувшаяся к ним после долгих часов на грани, в них плескалась надежда, которая, казалось, пробилась сквозь ледяную толщу гор и безразличие стихии. В них был конец кошмара, было начало чего-то нового, обещание тепла, безопасности, спасения, возможности увидеть своих близких.

Через несколько часов сквозь наступившую тишину, казавшуюся теперь оглушающей после долгих часов бури, прорезался звук. Сперва — едва различимый, почти фантом, столь же неуловимый, как ускользающая надежда. Одна и та же мысль мгновенно возникла у каждого из них: вертолет или...галлюцинация? Долгие часы тревоги, ожидания , слившиеся в один бесконечный кошмар, холод, изолиция недостаток кислорода — всё это могло сыграть злую шутку. Но ведь они слышали одновременно, этот звук, который нараста́л, неторопливо, но неумолимо, превращаясь в низкий, пульсирующий гул. Ритмичный, вибрирующий рокот лопастей приближался сквозь последние, редеющие остатки тумана, сквозь рассеивающуюся завесу бури.

* * *

Вертолёт Национальной гвардии Аляски, подобно гигантскому стрекочущему насекомому, легко набирал высоту. Его мощные лопасти рубили воздух, создавая гул, который теперь, после ужаса стихии, звучал как самая прекрасная музыка. Алекс, пристёгнутый к сиденью, смотрел в иллюминатор, и его взгляд был прикован к горным хребтам, что теперь простирались под ними, словно исполинская, застывшая в вечном сне волна. Они поднимались всё выше, и вскоре под ними уже лежали заснеженные вершины Денали, их могучие, изрезанные ледниками склоны, утопающие в ослепительном сиянии утреннего солнца.

Это было зрелище, которое переворачивало сознание. Ещё совсем недавно эти горы были смертельной ловушкой, безжалостной громадой, пытающейся поглотить их. Теперь же, с высоты птичьего полёта, они представали во всей своей первозданной, величественной красе. Каждый пик, казалось, был высечен рукой невидимого исполина, каждая долина, затянутая мерцающим ледником, таила в себе тысячелетние тайны. Бескрайние поля девственного снега, ослепительно белые под лучами, переливались всеми оттенками от молочного до перламутрового, создавая неземную панораму. Воздух за стеклом казался кристально чистым, и каждая складка рельефа, каждый разлом в скале, каждый заснеженный гребень были видны с невероятной чёткостью, словно весь мир открылся перед ним на ладони. Это была невероятная красота и первобытная сила, от которой захватывало дух, заставляя забыть о недавних испытаниях и ощутить себя крошечной песчинкой перед лицом бесконечного величия природы. Каждая минута полёта дарила ощущение нереальности, словно они

Алекс перевёл взгляд на Хантера, сидчщего напротив, его лицо, ещё недавно измождённое до предела, теперь было озарено светом спасения, но в его глазах, когда он смотрел на Денали, читалось нечто большее, чем просто радость от избежавшей смерти. Там была глубокая, почти осязаемая печаль, сожаление. Денали, эта неприступная громада, осталась непокорённой. Их путь оборвался, не достигнув заветной цели. Он был жив, но его мечта осталась там, внизу, на этих сверкающих, но пока неприступных склонах.

Алекс абсолютно точно мог сказать, о чём думал Хантер. Он видел это во взгляде каждого альпиниста, кто хоть раз оказывался в подобной ситуации. Это была мысль о возвращении. Не просто желание вернуться домой, в тепло и безопасность, но непреодолимое стремление снова оказаться здесь, на этих склонах. Это было обещание самому себе, что когда-нибудь, когда силы восстановятся, когда раны затянутся, они снова бросят вызов этой горе. Мысль о том, чтобы собраться с силами, залечить раны — как физические, так и душевные — и однажды снова встать на этот путь, чтобы покорить вершину. Сейчас они были спасены, сейчас они были живы, и это было главным. Но упрямый огонь в глазах Хантера, его молчаливое, но красноречивое обещание, говорил о том, что эта история ещё не закончена. Вершина ждёт. Это было не просто стремление к достижению, это была глубокая, внутренняя потребность, почти зов души, который понимал только тот, кто сам хоть раз поднимался так высоко, кто дышал разреженным воздухом на грани возможного.

Когда вертолёт осторожно снижался над площадкой, его массивные лопасти сначала рассекали воздух, поднимая вокруг сверкающие вихри снежной пыли, а затем Алекс ощутил, как машина мягко коснулась заснеженной посадочной площадки

Как только мужчина ступил на твёрдую, холодную землю базы, он тут же увидел весь свой отряд, каждого рейнджера со своей базы. Они стояли немного поодаль от самого центра посадочной площадки, все до одного.

Каждый из них, с кем он тренировался, делил тяготы и риски, с кем он не раз выходил на задания в эту безжалостную глушь Аляски, стоял здесь, молча глядя на него. Не было произнесено ни одного слова, но было нечто гораздо большее: глубокое уважение, пережитое облегчение от того, что они не потеряли своего коллегу, и невысказанное, но явное признание его мужества и упорства. Тишина их молчания была наполнена глубоким, невысказанным пониманием той бездны, из которой он выбрался, и которую они сами хорошо знали. Алекс был дома. Среди своих.

Тут же находился и начальник станции, Дэйв Браун. Дэйв был рад видеть — это угадывалось в его глазах, но выражение его лица оставалось непроницаемым, словно высеченным из гранита — ни один мускул не дрогнул, чтобы выдать хоть малейшее проявление эмоции. Однако в глубине его глаз, под маской жёсткого, профессионального спокойствия, Алекс уловил проблеск облегчения. Это было то облегчение, которое Дэйв, человек старой закалки, привык глубоко прятать. Он подошёл к Алексу, остановившись в нескольких шагах. Его взгляд был прямым и пронзительным, словно рентген, просвечивающий насквозь.

— Маккензи,- низкий, глухой голос Дэйва звучал резко, не допуская возражений.

— Рад видеть тебя живым. Очень рад.

Короткая, напряжённая пауза повисла в воздухе. Затем тон его стал жёстче, словно камень, ударяющийся о лёд, холодный и бескомпромиссный.

— Зайдёшь ко мне, как только тебя осмотрят медики. Есть что обсудить.

Это была не просьба, а приказ, облечённый в слова, не терпящий возражений. Алекс кивнул. Он прекрасно понимал, что его ждёт разбор полётов за нарушение протокола, за самовольные действия, за риск, которому он подверг себя. Но сейчас, после всего пережитого, это казалось ничтожным по сравнению с тем, через что он прошёл. Он хотел что-то ответить, сказать, возможно, объяснить свои мотивы, но Дэйв отступил в сторону, и Алекс увидел, что в образовавшемся просвете между фигурами его коллег, появилась она. Энни. Его Энни.

Всё вокруг, казалось, замедлилось, погрузившись в нереальность момента, всё отступило на второй план, растворяясь в оглушительной тишине. Единственное, что имело значение, была она. Как? Как это возможно? Его Энни здесь, посреди снежной, безжалостной пустоты... Алекс хотел заговорить, спросить, но слова отказывались повиноваться.

Это было похоже на самый невероятный, самый желанный сон, на фантастическую галлюцинацию, рождённую отчаянной, граничащей с безумием надеждой. Он инстинктивно, чуть ли не рефлекторно, сделал шаг вперёд, протягивая руку, словно боясь, что она растворится, исчезнет, как мираж.

Ему казалось, что его разум, измождённый борьбой за выживание, наконец-то поддался обману.

Но она шла к нему. Её лицо было бледным, почти прозрачным от переживаний и холода, но глаза… В них была такая глазах любовь и такое облегчение, что это было невыносимо, ослепительно, почти болезненно. Она была реальна. Она была здесь. Мир сузился до них двоих, до этого невозможного, нереального и такого желанного воссоединения.

Для Энни происходящее было столь же нереальным, хрупким, призрачным.

Горы вернули ей мужа. Живого.

Мир вокруг неё, до этого казавшийся безжалостной, ледяной тюрьмой, вдруг наполнился смыслом. Это было дыхание жизни, вернувшейся к ней.

В этот момент не существовало ни прошлого, ни будущего, ни вопросов, ни ответов. Была только эта чистейшая, невыносимо острая реальность их встречи. Горы, эти безжалостные, леденящие вершины, которые, казалось, должны были забрать его навсегда, вместо этого вернули его ей. Это было чудом, невероятным даром, о котором она просила и теперь получила от самой судьбы.