Золотые Длани (джен)

Вальде откинула грубое одеяло и спустила ноги на пол. Он показался ей холодным, но она, не обуваясь, подошла к маленькому окну и осторожно отодвинула деревянный ставень. Тот скрипнул, отчего Вальде вздрогнула. Лишь бы никто не услышал и не прибежал проверять, все ли с нею благополучно. «Конечно же, нет», — подумала она, уронив две слезинки на кое-как оструганный подоконник.

Ночь стояла темная, безлунная. Изредка между густыми облаками мелькали бледные звезды и тотчас исчезали. Ветер то усиливался, то стихал. Вальде безучастно глядела на облака, надеясь, что зрелище убаюкает ее и подарит немного спасительного сна. Сна, в котором нет ни путешествия, ни Лабайна, ни скорой свадьбы.

Лишь по ночам, и то не всегда, могла она оставаться одна. Днем с нее не спускали глаз: в обитой мягким сукном повозке рядом с нею все время находились три придворные девицы или служанки, а саму повозку, как и тяжелые телеги с приданым, со всех сторон окружала стража. На ночь останавливались в крупных поселениях или ставили шатры под открытым небом. Вальде попросила, чтобы ей хотя бы ночью позволяли побыть одной, и ее просьбу исполнили, хотя снаружи стража по-прежнему бдела.

Дни тянулись медленно и уныло, никаких происшествий за все время пути не случилось. Воины и девицы поневоле начали присматриваться друг к другу, посылать взгляды и улыбки. Больше Вальде не приходилось выпроваживать свиту из своей комнаты или шатра — девушки сами норовили отыскать предлог, чтобы удалиться со службы. И не раз слышала Вальде по ночам поспешные шаги, шелест платьев, шепот или приглушенный смех.

Здесь, на постоялом дворе под странным названием «Три собаки», ночные свидания продолжились. Вальде заметила из окна, как внизу прошли за угол два воина, но обратно не вернулись, зато ветер принес чьи-то тихие голоса. А за стеной, в соседней комнате, вовсю слышались звуки поцелуев, томные вздохи и шорох одежды. Вальде захотелось проклясть тонкие стены и заткнуть уши — и заодно вытрясти из головы думы о собственной брачной ночи, которая приближалась быстрее, чем ей хотелось бы.

Сколько дней осталось ехать? Свадебный поезд уже пересек границу Кайбигана и Ходанна. Сама Вальде не видела карты путешествия, нарисованной по приказу матери, но предполагала, что самая трудная часть дороги позади. Дальше будет меньше лесов, больше городов и крупных деревень — и везде люди станут приветствовать ее, как свою герцогиню, призывать на ее голову благословения Превысшего Создателя и желать ей счастья.

«Совсем так же, как десять лет назад они приветствовали Каингу Вербанненскую».

Дома, пока супружество с Лабайном казалось чем-то далеким и смутным, Вальде пыталась гнать горькие думы, и это даже удавалось — иногда. Теперь же сердце ее сжималось, страх леденил тело, и не было других мыслей, кроме предстоящей свадьбы. Порой ей хотелось зарыдать, закричать во все горло: «Я не хочу!» Но чаще хотелось просто умереть.

Вальде отвернулась от окна и глянула на потолок комнаты. Там висела на крюке неказистая масляная лампа в виде рога, сейчас потухшая. Что, если снять ее, зацепить за крюк свой пояс, сделать петлю — и весь этот ужас останется позади. Мысль оказалась столь сильна, что Вальде содрогнулась, словно веревка уже обвила ее шею, медленно вытягивая жизнь.

Нет, так нельзя. Самоубийство от отчаяния — грех и знак слабости, а ей подобает быть сильной. Вальде рухнула на колени: «Прости мне такие мысли, Создатель, и не карай меня сильнее, чем уже покарал!» По лицу вновь покатились горячие слезы. Глотая их и сотрясаясь всем телом, Вальде шептала: «Я не могу умереть… Я должна узнать, что случилось с Анкеем… Пока он жив, я должна жить… Если же он умер, моя душа тоже умрет. Пусть тогда делают с телом что хотят».

Возня за стеной стихла, послышались смешки и шепот. Ветер снаружи усилился, скрипнул под порывом ставень. Съежившаяся на полу Вальде разогнулась. Резкая боль в спине заставила ее вскрикнуть; она тут же зажала себе рот обеими руками, хотя вряд ли ее крик встревожит кого-то — уже не раз служанки говорили ей, что она разговаривает и порой стонет во сне.

Надо идти спать. Днем в повозке не выспаться: не дает болтовня свиты. Как бы то ни было, она — герцогиня и должна предстать перед женихом прекрасной и величественной, а не сонной и заморенной. Вальде отряхнула колени и подол длинной рубашки и потянулась к окну закрыть ставень.

За окном послышался странный шум, не похожий на шаги стражи, затем шорох, тихий стук дерева о дерево и осторожный скрип — раз, другой, ближе, еще ближе. Вальде замерла на миг — и едва сдержала вопль ужаса: на ее глазах в подоконник вцепились мужские руки в перчатках.

Усилием воли она сумела успокоить себя, даже усмехнулась: должно быть, кто-то из влюбленных воинов ошибся окном. Вальде схватила плащ, готовясь отругать нерадивого стража, когда из-за окна донесся едва различимый шепот, который нельзя было не узнать:

— Любимая…

Плащ упал у босых ног Вальде. Сама же она, застывшая, могла лишь смотреть, как в окно влезает Анкей. В ночной темноте его лицо казалось усталым и исхудавшим, но глаза сверкали решимостью.

— Откуда ты взялся? Как ты попал сюда?

Вальде не знала, что еще сказать, и просто упала ему на грудь. Он подхватил ее, крепко прижал к себе — и с видимым усилием отстранил.

— Я все вам расскажу, миледи, — прошептал Анкей. — Только не здесь. Скорее собирайтесь, и бежим.

Вальде не верила своим ушам, своим глазам. Это казалось сном или грезой — и все же это была правда. Анкей жив, он пришел за нею, он спасет ее и увезет прочь отсюда. Куда — неважно, лишь бы скорее. Да, скорее.

Вчерашнее платье лежало сложенным на сундуке. Завтра поутру служанки сразу заметят, что его нет, — да и пусть. Вальде оделась, путаясь в рукавах и подоле, натянула чулки, башмаки, закуталась в плащ. Все ценное — деньги, наряды, украшения — лежало под охраной в одном из сараев. Вальде схватила то, что было на ней вчера, — узкую золотую диадему и жемчужные серьги — и сунула за шиворот. Анкей ждал ее снаружи, стоя на лестнице, приставленной к стене.

— Тише!

Он подал Вальде руку. Она зажала в зубах косу, чтобы невольно не вскрикнуть, и осторожно спустилась, почти не чувствуя под ногами скрипучих ступеней. Анкей отнес лестницу под навес неподалеку, вновь сжал руку Вальде и повел ее прочь от «Трех собак». Будь здесь хотя бы одна, она бы не подняла шума.

— Вы можете идти, миледи? — спросил Анкей шагов через двести. — Не тревожьтесь, здесь недалеко.

Вальде кивнула, запоздало сообразив, что в темноте этого не видно, и шепнула в ответ: «Да, могу». Черная, мрачная недавно ночь сделалась для нее чудеснейшей в мире. В воздухе разлилась весна, прохладный ветер трепал выбившиеся из косы пряди волос. Она едва не рассмеялась в голос — и ощутила, что Анкея переполняют те же чувства. Но он не останавливался, увлекая ее за собой дальше, под полог небольшой рессовой рощи, которую свадебный поезд миновал вчера вечером.

Ветки и колючки цеплялись за подол и плащ Вальде, словно пытались остановить ее, заставить вернуться. По-прежнему улыбаясь, она шла за Анкеем дальше, и назойливые враги отпускали ее, бессильные против юной любви. Когда за деревьями смутно замаячили поля, раздался звук, обрадовавший Вальде еще больше, — ржание лошадей.

— Ты — чудо, о котором я молилась, — прошептала Вальде. Она запыхалась, но не только от быстрого бега.

Анкей ответил именно так, как она желала сейчас, — сжал ее в объятиях и поцеловал так жадно, так неистово, как никогда прежде не смел. Вальде задрожала, у нее вырвался тихий стон, тело ее пылало неведомым прежде огнем. Вздумай он взять ее здесь же, она позволила бы ему, и эта ночь сделалась бы их настоящей брачной ночью, настоящей свадьбой. Но Анкей сумел опомниться первым. С тяжким вздохом он разжал руки и повел Вальде к лошадям.

Обе они были под мужскими седлами. Вальде смутилась, вообразив, как задерутся сейчас ее юбки, — разве что прикрыть плащом. Казалось, Анкей понял, что ее тревожит, когда подсаживал в непривычное седло.

— Пока придется потерпеть, любимая, — сказал он. — Если я посажу вас впереди или позади себя, вам будет еще труднее, да и конь быстро устанет нести двоих. Лучше раздобудем где-нибудь по дороге мужскую одежду для вас.

— Мне придется притворяться мальчиком?

Мысль удивила и рассмешила Вальде. Качнувшись в седле, она крепче оперлась на стремена. Лошадь оказалась смирной и пошла ровным шагом, постепенно переходя на бег.

— Самым красивым мальчиком в Аскелле, — улыбнулся Анкей.

Они недолго следовали той дорогой, которой недавно проехал свадебный поезд. Вскоре Анкей свернул на неширокий проселок, что вел на северо-запад. Стук копыт таял в ночи, хотя Вальде казалось порой, что за ними мчится погоня. Оглядываясь, она видела позади такую же тьму, как и та, что стелилась впереди, разгоняемая порой упрямыми звездами.

— Расскажи, как ты нашел меня, — попросила Вальде, когда за их спинами осталось не меньше двух алкеймов. — И что с тобой случилось, когда моя мать отослала тебя.

Анкей обернулся к Вальде и сжал ее ладонь.

— Поверьте, миледи, я безумно желал вернуться — или хотя бы передать вам весточку, — сказал он, не выпуская ее руки. — Напрасно: ваша матушка крепко стерегла вас. Я не смог даже сообщить вам, что отправляюсь на войну. Мысль же о вашей скорой свадьбе сводила меня с ума — и я в самом деле потерял рассудок. Я написал сам себе письмо, якобы от имени дяди, и упросил командира отпустить меня ненадолго. Одной просьбы, конечно, было бы мало, но помогло золото. Я тайно покинул свой лагерь и узнал, что вас повезли в Ходанн. Милостью Своей Превысший сохранил и вас, и меня от разбойников и прочих смутьянов вроде этого Амайрана. Мне пришлось незаметно следовать за вами, о лошадях и припасах в дорогу я уже позаботился. Потом я всего лишь выбрал подходящее время, дождался, когда стражи отойдут, и влез к вам в окно. Признаться, — Анкей улыбнулся, — я немного боялся ошибиться…

— Знаешь, когда я увидела тебя в окне, я тоже сперва подумала, что кто-то из воинов перепутал…

Вальде запнулась, вновь растеряв все слова. Да и зачем было что-то говорить? Милостью Превысшего чудо свершилось: Анкей спас ее и сейчас едет рядом с нею, держит за руку — что еще нужно? «Нет, кое-что нужно, — сказала себе Вальде. — Нужно убежище».

— Куда мы поедем? — тихо спросила она.

— Даже не знаю, что вам ответить, миледи, — признался Анкей. — Хотя я много думал об этом. Дядя нам не защитник. Я бежал с поля боя, а вы — из-под венца. Как бы страшно это ни звучало, но мы оба — преступники, пускай оправданием нам — любовь. Увы, миледи, нам нет отныне места ни в Кайбигане, ни тем паче в Ходанне.

— Тогда остается Вербаннен, — сказала Вальде, подумав. — Никто не догадается искать нас там.

— Но там опасно, — возразил Анкей и крепче сжал ее руку. — Там война, грабежи, разбойники. Кроме того, для вербанненцев вы стали бы ценной заложницей, оружием против вашего отца. Я не желаю подвергать вас такой опасности. Разве что укрыться ненадолго где-нибудь на севере Вербаннена, там поспокойнее. А потом перевалить Мендритские горы и податься куда угодно — хоть в Магидду, хоть в Трианду, хоть даже за море.

— С тобой — хоть за десять морей, — улыбнулась Вальде. — Мы нигде не пропадем: ты воин, я рукодельница. Правда, ты забыл еще кое о чем. — Она ощутила, что краснеет.

— Даю слово, миледи… Вальде… мы обвенчаемся как можно скорее. Я сам жду этого так же, как и вы. — Анкей умолк, словно задумался, и продолжил: — Есть одно место, где мы могли бы переждать опасность — и заодно сочетаться браком. Это Мельтанский монастырь, он знаменит на всю Аскеллу — и стоит почти у самих гор, на северо-западе Вербаннена. Монахини добры, они не прогонят нас, особенно если узнают, какой страшный грех мы предотвратили своим бегством. И вряд ли они выдадут нас, если ваш отец, не приведи Создатель, обо всем узнает. Пускай они приютят нас ненадолго — этого окажется довольно.

— Да, пусть так и будет.

Вальде ощутила, как с души ее упала последняя тяжесть. Пускай путь далек и труден, у них появилась цель. А потом, когда они окажутся в монастыре, настанет время думать дальше.

Они ехали всю ночь, лишь перед рассветом дав отдых коням и себе. Спустя два переворота больших песочных часов они продолжили путь по самым безлюдным местам южного Кайбигана.

* * *

— Так ведь страшно, — сказал один из мужиков, прочие поддержали дружным гомоном. — Как же тут устоишь на месте да не кинешься наутек, ежели на тебя лошадь несется? Да еще и не одна, а полсотни?

— Страшно, говорите? — Кэлем Варусдар несколько раз перекрутил в руке рогатину. — А что вы думаете, лошади не страшно? И всаднику ее — тоже? Не верьте слухам, в бою все боятся, даже те, кто с малых лет сидит в седле и машет мечом. Просто представьте: каково лошади скакать на выставленные рогатины? Она — животное не глупое и калечить себя не хочет. Когда всадники скачут на пеших бойцов, то ждут, что они расступятся или побегут прочь. А если не бегут, любому станет не по себе.

— Больно просто выходит, — проворчал другой мужик.

— В бою никому не бывает просто, — ответил Кэлем. — Но легче, когда ты бьешься не за себя, а за других и вместе с другими. Когда ты знаешь, что твой товарищ рядом прикроет тебя — и ты сам его прикроешь. Тогда никакой страх над тобой не властен. Помни, что враг тоже тебя боится. Да и про стрелков не забывайте, они станут бить и по всадникам, и по коням. Всадник, оставшийся без коня, уже не так страшен, особенно если у него меч, а не копье. Вам будет проще достать его рогатинами — если они у вас не сломаются. Поэтому запас должен быть изрядным на такие случаи.

Будущий запас лежал рядом — груда крепких жердей шагов в восемь длиной, которые предстояло отточить и обжечь, а если хватит железа, то и оковать. Захваченные у врагов копья выдавались лишь тем, кто хорошо показал себя в обращении с простой рогатиной.

— А теперь еще раз. — Кэлем бросил рогатину ближайшему добровольцу и запрыгнул в седло. — Стройтесь, да поживее.

— А ну как лошадку твою покалечим?

— Не покалечите, она у меня умная, — ответил Кэлем и потрепал гнедую гриву.

Два десятка мужиков выстроились в ряд, выставив рогатины, точно на зверя. Кэлем отъехал шагов на триста и помчался на них. Жерди в руках задрожали, один-двое завертели головами, оглядывая товарищей. Но те стояли твердо, словно готовились встретить настоящего врага. «А ну, стой», — шикнули товарищи на тех, кто готов был дрогнуть, и пихнули их локтями. Кэлем остановил своего коня чуть ли не в волоске от черных остриев.

— Славно выстояли, — послышался рядом голос, чуть приглушенный из-за платка. Похвалы, произнесенной этим голосом, жаждали все добровольцы.

Кэлем лишь улыбнулся, сверкнул зубами: мол, а как же иначе? Мужики опустили рогатины, кто-то утирал украдкой пот со лба, но все усталые, заросшие лица сияли гордостью.

— Будете так же стоять в бою — ни один враг не пройдет, — прибавил Амайран. — Каждому хочется остаться в живых. Для этого в наших силах пускай не все, но многое.

Мужики затоптались на месте, и предводитель решил слегка подбодрить их. С едва слышной в голосе усмешкой он бросил Кэлему:

— Смотри не загоняй их до смерти. И не забудьте про обед.

— Уж это они точно не забудут, — вернул ухмылку тот. — Как и я. А что до «загонять», так любой из них сам загонит лучшую нашу лошадь.

Кивнув, Амайран зашагал дальше. Судя по шуму за спиной, мужики вновь строились, готовые обучаться очередным военным хитростям и улучшать старые умения. Никто не расслышал тихих, едва различимых слов: «Вы счастливые — вам есть к кому возвращаться». Но миг душевной слабости миновал, и предводитель продолжил обходить свой лагерь — «ставку», как называли его некоторые десятники.

Трудно было бы отыскать место удачнее. Дремучие леса, дубовые, кромитовые и кое-где сосновые, которыми заросла вся центральная часть Вербаннена, могли бы принять под свой кров и втрое больше людей. Неподалеку от одной из южных дорог, что вела к столице и задевала западную оконечность леса, обнаружились остатки древнего поселения. Почему и когда его покинули, не было толку гадать — время возвело для него лучшие укрепления. С ним соседствовал полноводный ручей, текший на восток, к Схуру. Когда же в отряде Амайрана появились первые добровольцы-крестьяне, они живо взялись за старый колодец и в два дня расчистили его. Сгнившие остатки построек пошли на дрова, и теперь места хватало на всех — и даже оставалось для учений.

Грубые шатры из веток предназначались для тех, кто не был привычен ночевать под открытым небом, и для хранения пороха. Дни и ночи становились теплее, и большая часть воинов довольствовалась для сна седлом под головой и собственным плащом. Для костров собирали сухой валежник, который почти не давал дыма. По милости Превысшего, ливни случались редко, хотя были для отряда сущим бедствием.

Отдельно стояла переносная кузня. Там работал парень чуть за двадцать, сын кузнеца, после долгих уговоров отпустившего его в отряд Амайрана. Он трудился над наконечниками для стрел и копий, чаще всего перековывая из старых — зачастую вынутых из тел убитых и раненых товарищей, — поскольку раздобыть железо удавалось редко. Ему помогали двое сверстников, а чуть дальше несколько человек выстругивали древки для стрел. Землю устилали пушистые пахучие стружки и связанные пучки птичьих перьев.

— Тяни! — послышалось неподалеку. — Пускай!

Звон тетивы и свист стрел заглушили все прочие шумы, сменившись тем особым звуком, когда стрела втыкается в цель. Амайран пригляделся: три десятка добровольцев, сменяясь по десятку, упражнялись в стрельбе из лука по старым доскам. Стреляли по-разному: меняя расстояние до цели, вверх, навскидку, с колена, рядами. Многие доски расщепились от попаданий, стрелки только успевали подбирать стрелы, а суровый наставник был неумолим:

— Пускай!

Амайран не вмешивался, лишь наблюдал. Большая часть стрелков в его отряде — и конных, и пеших — давно перешла на луки. Арбалетные болты было труднее изготовить, поэтому захваченные у врагов арбалеты доверяли только лучшим стрелкам. Добровольцы из крестьян и горожан умели неплохо владеть луком, но быстро ощутили разницу между охотой на диких гусей и боем насмерть. Здесь никто не смел дать слабину.

Шагах в двадцати от стрельбища лагерь заканчивался, огражденный стеной медленно зеленеющего леса. Далеко впереди виднелась макушка высокого дуба, который не обхватили бы вместе трое самых рослых мужчин. Если бы Амайран оглянулся, он увидел бы еще два-три таких дерева. Старый лес сам устроил для отряда удобные точки наблюдения, откуда просматривались все окрестности, особенно дороги. Пока никаких знаков не было, и это слегка тревожило Амайрана.

По лагерю разнесся глухой стук: сегодняшние кашевары звали обедать, колотя деревянными черпаками по висящему на веревке бревну. Учения уже закончились, и уставшие люди спешили к котлам, над которыми витал пускай поднадоевший, но приятный дух каши с копчеными ребрами. Счастье, что в вареве вообще есть мясо, — на скудной пище много не навоюешь.

Амайран отправил часовых на смену наблюдателям на деревьях. Прежде чем они добрались до места и вернулись их товарищи, с дуба на западном краю долетел сигнал дозорного: «Наши возвращаются, с ними несколько чужих».

— Не иначе, новые добровольцы, — заметил подошедший Бритак, командир стрелков, от чьего взора не укрылся сигнал наблюдателя.

«Милордом» ни Бритак, ни его товарищи давно уже не утруждали себя, да и сам Амайран не возражал. Никто из добровольцев в его отряде не знал его настоящего имени, ибо он счел это ненужным. Сейчас, в годину войны, не до громких титулов и семейной гордости — он был обычным человеком, борющимся по мере своих сил за свою землю.

Амайран лишь кивнул в ответ. Он давно ждал вестей от разведчиков, размышляя, куда нанести новый удар — и где он будет нужнее всего. Больше месяца отряд неустанно бил по кайбиганскому снабжению, разведчикам и вербовщикам, но избегал крупных столкновений и тем паче — открытых боев. Недовольных пока не было: и воинов, и добровольцев устраивала скрытная тактика, к тому же дающая возможность поживиться при случае. Сам Амайран не одобрял этого, но порой позволял. Гораздо строже он был в других вопросах и ни разу не допустил, чтобы его люди издевались над пленными — будь то ради забавы или же ради сведений. Если пленники упрямились на допросах, Амайран предавал их быстрой смерти. Обычно это отрезвляло прочих и развязывало им языки.

Когда вернувшиеся с наблюдательных постов часовые покончили со своим обедом, послышались долгожданные звуки — цокот конских копыт, скрип телег, тихие, но радостные голоса. Сам Амайран предпочел сперва дождаться известий, а потом уже разделить трапезу с принесшими их товарищами.

Вести явно обещали быть добрыми. Вслед за двумя десятками конных разведчиков тянулись три телеги с сеном и две — с мешками и бочонками. Замыкали шествие незнакомые люди, по виду крестьяне — тоже около двух десятков. За спинами у них виднелись тяжелые мешки, в руках обычное оружие простолюдинов — топоры, вилы и косы.

Обитатели лагеря радостно встретили товарищей. Кашевары звонко шлепали в общие деревянные миски еду, стараясь подложить побольше мяса, прочие расспрашивали о приключениях и поздравляли с хорошей добычей. Пока простые воины ели и рассказывали о своих подвигах — как водится, не всегда правдиво, — Амайран обратился к обоим десятникам.

— Откуда? — спросил он, подразумевая как добычу, так и пополнение.

— Телеги — из кайбиганского лагеря, — ответил Теман. — Можно было бы свести больше, но нас было слишком мало, а их — сотни с три. Счастье, что мы хоть столько взяли да сами живыми ушли…

— Куда они направлялись?

— Они шли к Пелейе, — сказал второй десятник, Пиор. — Похоже, собираются основательно взяться за нее, чтобы вырвать у нас все зубы. Вроде они остановились на берегу Фаэта, притока Схура…

— Да только переправиться не смогут, — подхватил Теман с ухмылкой. — Мы загодя успели разрушить мост.

Амайран улыбнулся. Разрушенный мост через Фаэт, реку неширокую, но полноводную, основательно задержит кайбиганцев. Пелейя, город-оружейная, располагалась в излучине Фаэта, к юго-востоку от лагеря Амайрана. Подступиться к ней, лишившись мостов, можно было только с юга, но те земли пока держал герцог Фандоан. Правда, Секлис мог двинуть войско вдоль южного берега реки, минуя дороги. Зато обозам, как и пушкам, там не пройти. Из всех возможных дорог им останется только проселок между Фаэтом и южной кромкой лесов. Руманнский перекресток, что на западной дороге, войска Секлиса еще не захватили. А восточную дорогу держит Эредеро.

— Когда это было? — спросил Амайран.

— Вчера поутру мы угнали телеги с припасами. Кайбиганцам оставалось меньше алкейма до переправы.

— Значит, уже могли успеть навести. — Амайран задумался. — Хотя с лесами на том берегу негусто. На то, чтобы срубить и доставить в лагерь даже тридцать стволов, уйдет целый день. Пока они застряли там, самое время ударить по ним. Если у них вправду столько припасов и они везут их своим, что двинулись на Пелейю… У них есть с собой орудия?

— Нет.

— Тем лучше для нас. Окружить их, прижать к реке и расстрелять — если понадобится, то из пушек. Думаю, так мы и сделаем. Но это обсудим позже. Какие вести от Поисса?

Оба десятника лишь развели руками.

— Там дела совсем плохи, — сказал Теман. — Мы ведь взяли у кайбиганцев не две телеги с припасами, а три. Но как увидели те поскребышки, которые припас нам Поисс, так сразу совесть уколола. Им самим есть нечего. Вот мы и отдали ему одну телегу. И ему на постоялом дворе пригодится, и людям в деревне.

Амайран кивнул.

— Вы сделали правильно. Тем людям много труднее, чем даже нам здесь. Лучше я отниму запасы у врагов, чем у своих соплеменников. — Он оглянулся на новых добровольцев, по виду усталых и голодных, которые так и стояли на прежнем месте. — А они откуда взялись?

— Дожидались на постоялом дворе, — сказал Пиор. — Видно, узнали, что мы держим связь через хозяина. Сказали, что из Куспейара, деревни рядом, что ушли чуть ли не тайком. Тамошние жители боятся кайбиганцев и не верят в наше заступничество…

— Ну и пускай их, пусть не верят, щеррь с ними, — высказался старший из добровольцев. — А мы верим. Эти убийцы за просто так спалили Тагну, маленькое селение неподалеку от нас, — чтоб прочим было неповадно. Мы хотим отомстить.

Прочие добровольцы подхватили речь старшего. Почти все они были средних лет, но не старше сорока.

— Мы слышали, что ты справедлив, Амайран. Мы верим тебе.

— Чем ждать, пока тебя побьют, лучше уж бить самому.

— Пусть молодые трусят — мы не станем отсиживаться под юбками у своих баб.

— Отольются кайбиганцам наши слезы!

— А повезет, и раздобудем чего…

— Вот на этом я вас прерву. — Амайран сделал всем знак умолкнуть. — Если желаете присоединиться ко мне, извольте принять мои правила. Мы — воины и защитники своей страны, не имеющие возможности открыто вступить в войско герцога Фандоана. Посему и ведем мы себя как воины, а не как разбойники. Убиваем, если нужно, но не пытаем ради забавы. Грабим, но не ради собственной поживы. Вы сами видели сегодня, как поступили мои командиры с отнятой у врагов добычей. Если кто-то не согласен со мной, пусть скажет сразу, ибо я жестко пресеку любые мятежи.

— А ежели кто не согласен, так и тут же дух вон, — проворчал один из мужиков. — Кто ж нам позволит уйти живыми из твоего убежища, раз мы его видели? А ну выдадим тебя кайбиганцам?

— Тоже верно. — Амайран улыбнулся под своим платком. — Поэтому, если решились — оставайтесь и будьте нам товарищами.

— Останемся. Не по-нашему это — бросать дело недоделанным. Нас тут шестнадцать мужиков — молодые-то парни, жидкая кровь, струхнули идти с нами, — зато…

Старший пересчитал глазами своих — и осекся.

— Разве нас не шестнадцать было, мужики? — вытаращил он глаза. — Откуда ж этот взялся?

Невысокая коренастая фигура стояла в самом конце толпы новоприбывших и тщательно куталась в широкий суконный плащ, обтрепанный по подолу. Один из мужиков подскочил, сдернул капюшон с головы неизвестного. Увиденное заставило его отдернуть руку и отшатнуться.

— Баба!

Зашумели все — и добровольцы, и обитатели лагеря. Правила Амайрана были суровы: женщин в лагерь не допускали ни при каких обстоятельствах. Тем, кто имел семьи, запрещалось навещать их, а отлучаться без приказа предводителя не смел никто и никуда. Все свободное время посвящалось изготовлению оружия и военным учениям.

Виновница бури казалась невозмутимой. Она оглядывала сердитых мужчин равнодушными глазами, слегка прищурившись. Была она крепкого сложения, лет тридцати от роду, и казалась мрачной. Губы, пересеченные шрамом от недавнего удара, чуть кривились в усмешке.

— Гляньте, мужики, еще и стриженая!

Один из добровольцев схватил женщину за волосы. Они в самом деле были коротко острижены и торчали во все стороны, как черная мохнатая шапка.

— Никак, ведьма! Или шлюха!

— Да она дней с десять как прибилась к нам — пришла в Куспейар щеррь знает откуда, вся избитая. Видно, не просто так ее отделали…

— Закрой рот! — рявкнула женщина и отвесила державшему ее мужику крепкого тумака.

Прежде чем закипела драка, вмешался Амайран.

— Хватит. — Он поднял руки, и драчуны застыли на месте. — Раз уж она здесь, выгонять ее мы не станем. — Он обернулся к женщине. — Зачем ты пришла сюда?

— Затем же, зачем и все, — бросила она, точно сплюнула. Взор ее горящих глаз пожирал Амайрана и его закрытое лицо. — Бить кайбиганцев. Поверь, мне есть за что мстить. А эти олухи еще и смеются!

Голос женщины дрогнул, но она сумела сдержать слезы. Видно было, что ей довелось немало пережить и что всю боль свою она готова обратить в чистую ярость.

— А хоть бы и так! — Она с вызовом повернулась к недовольным мужикам. — Смогли бы вы защитить своих жен, если бы вас изрубили на куски? То-то, вот и мой муж не сумел. Я видела, как эти щерревы дети убивали всех, видела, что они творили с женщинами… И со мной тоже сотворили. Другие не пережили позора. Я пережила — и хочу мстить. Пусть никто больше не окажется на моем месте и на месте моей деревни, от которой осталось пепелище!

В одобрительном гуле голосов тихо прозвучал голос Амайрана:

— Ты права. — Он долго молчал, глядя на нее. — Я тебя не выгоню. Только что ты собираешься делать у нас?

— Баба в лагере всегда пригодится… — подал голос один из сегодняшних кашеваров.

— Вот еще, — фыркнула женщина. — Я сюда пришла не кашу варить и не обмотки стирать. Вот, гляди!

С этими словами она извлекла из-под плаща арбалет. Оружие было кайбиганское, новое, отлично ухоженное, на поясе женщины виднелся кожаный мешочек с болтами. Она лихо натянула тетиву и вставила один болт.

— Хочешь поглядеть, как я стреляю?

— А давай, — ухмыльнулся Бритак, почуяв родственную душу, и звонко шлепнул ладонью с растопыренными пальцами по коре ближайшего дерева. — Смотри не промахнись. Если прострелишь мне руку, сама будешь командовать стрелками…

— И буду.

Ответ женщины прозвучал одновременно с выстрелом. Зрители дружно ахнули, послышались похвалы и брань. Кованый болт торчал между указательным и средним пальцами Бритака, не задевая их. С неописуемой гримасой наемник убрал руку.

— Дожили… — проворчал он и прибавил что-то по-хиризийски. — Если уже бабы стреляют лучше меня, пора мне правда уходить в бродячие шуты.

Веселый смех грянул на весь лес, так, что кое-где взлетели с веток вспугнутые вороны. Женщина тоже заулыбалась — было видно, что ей лестна похвала, даже столь своеобразно высказанная. Вряд ли кто-то осмелится теперь бранить или гнать ее.

— Если так, — заговорил Амайран, — то мы с радостью примем тебя, как своего товарища. Как тебя зовут?

— Дасия, — ответила она. — Не бойся, из-за меня не будет ссор — кто на меня позарится? Я пришла сюда как воин, а не лагерная шлюха. А если кто не поймет, то лишится кое-чего. — Она обвела толпу мужчин выразительным взглядом и вновь обернулась к предводителю. — Могу я спросить тебя?

— Почему я прячу лицо? — В голосе Амайрана слышалась легкая усмешка. — У меня есть на то причины.

— Открой, — попросила Дасия — не потребовала, а именно попросила. — Хочу знать, кому я стану подчиняться.

Одно мгновение Амайран смотрел на нее, а потом медленно опустил один краешек платка.

Дасия увидела худое, изможденное лицо, заросшее черной бородой. Увидела глубокие тени под глазами, из-за которых они казались еще темнее. Увидела то, что он позволил ей увидеть, — всю ту боль, которую он нес в себе. Но эта боль не властвовала над ним — она лишь побудила его к действию, сделала тем, кто он есть.

— Во имя Создателя! — ахнула Дасия, точно самая обыкновенная деревенская кумушка. — Молодой-то какой! Святой Ремесиан, что ж с тобой приключилось?

— То же, что и с тобой, и с многими другими, — ответил Амайран и вернул платок на место. — Секлис Кайбиганский надругался над всем, что было мне дорого. Но это в прошлом. Мы здесь не ради прошлого, но ради будущего. А теперь, — обратился он ко всем вновь прибывшим — и всадникам, и добровольцам, — поешьте и отдохните с дороги. Нам сегодня будет о чем поразмыслить.

* * *

В поход решили выступить ночью. Пока воины проверяли оружие, снаряжали пушки или просто отдыхали, Амайран сидел поодаль, опершись на полусгнившие венцы колодезного сруба. Редко выпадала ему возможность остаться наедине со своими мыслями и углубиться в них — в те, что не касались лагерных забот, добытых в разведках сведений, вражеских маневров и планов нападения.

О грядущем налете на кайбиганцев он не тревожился. Если удастся окружить их и застать врасплох, они будут обречены. Даже если враги сумеют отбить нападение, он всегда сумеет отступить со своими людьми и измотать кайбиганцев в дальнейших мелких стычках. В любом случае реку враги не перейдут. А если у них в самом деле столько припасов, как рассказали Пиор и Теман, хватит не только для себя, но и для войск герцога Фандоана.

Всего один раз решился Амайран на подобное — и знал, что дар его был принят. Герцог и его военачальники могли долго гадать, кто же скрывается под личиной Амайрана, но так и не приблизиться к разгадке. Он и не желал этого. Даже теперь, после всех своих побед, когда одно имя его вдохновляло вербанненцев и вселяло ужас в сердца кайбиганцев, Амайран не знал, искупил ли он свою вину. Оправдался ли за совершенное предательство.

Впрочем, нет. Амайран, народный вождь, не задает себе таких вопросов. Их задает Ойнор ан Тойдре, беглец, клятвопреступник, неоправданная надежда и хранитель величайшей тайны Аскеллы.

К счастью, слишком много у него насущных дел, они не дают часто терзаться думами. Когда же думы приходят — как сейчас, — он в силах прогнать их прочь, особенно назойливый вопрос, прав он был или нет. Теперь уже неважно — как он сам сказал, все осталось в прошлом. Ныне же он служит своей стране, как может. Он не искал славы — она сама пришла к нему вместе с новым именем, которое он считал себя не вправе носить и все же носил. Лишь о двух людях тревожился он — не считая тех, кто доверился ему как предводителю. Но обе тревожные думы — Эвлия и Ниера — были для него потеряны.

О сестре он сам не знал, что думать. Никаких следов найти не удалось — да и не слишком усердно он искал, вступая на новое поприще. И все же ему не верилось в ее гибель. Порой возвращались навязчивые мысли, что такой светлой душе, как Эвлия, в самом деле было бы лучше в Высших чертогах, рядом с отцом и матерью. Но если все светлые души уйдут, кто тогда останется?

Что до Ниеры, то здесь оснований для тревог было больше. Лорд Те-Сапари славился своим упрямством и вполне мог сдержать брошенное в гневе слово. Сама мысль о том, что Ниера сделается невестой, а потом и женой другого, сводила с ума — и непременно свела бы, если бы он чаще размышлял об этом.

Если бы он мог, то увез бы ее. Но куда?

— А ведь до нее отсюда рукой подать, — послышался рядом голос Кэлема.

Верный друг и помощник был проницателен — трудно утаить от такого свои сокровенные думы. И он говорил верно. Путь до вотчины лорда Те-Сапари занял бы не больше двух суток, тем более, что сам хозяин пребывал сейчас в Эредеро и не помешал бы своей дочери.

Так поступил бы Ойнор ан Тойдре. Но так не мог поступить Амайран.

— Я не могу уехать, Кэлем, — сказал он в ответ и поднялся на ноги. — Ты уже много раз советовал мне, но это было бы неосторожно с моей стороны. Мое место — с моими людьми. Кроме того, так можно упустить нечто важное в ходе войны.

— А можно выиграть войну и проиграть самому, — заметил Кэлем, но не прибавил больше ничего.

Мгновения душевной слабости ушли бесследно. Амайран вернулся, готовый вести своих людей в новый поход.