Химия (гет)

Спустя несколько месяцев интригующего ожидания ответа на архивный запрос по Винсенту в руках у Джона наконец-то оказалась стопка ксерокопий старинных документов — на которых важные детали порой досадно ускользали за пределы листа. Напряжённый рабочий день подходил к концу, и Джон, сидя за рабочим столом, разложил перед собой долгожданные бумаги, углубившись в чтение. Его ждало в общем-то ожидаемое открытие — создатель Эдварда оказался вовсе не инженером или механиком, всерьез увлекающимся анатомией, а врачом-хирургом. Среди этих бумаг, словно драгоценная находка, обнаружилась и его фотография, вернее, ее копия — слегка зернистая, на тонкой серой бумаге. Джон поднес ее ближе к настольной лампе. Черно-белый отпечаток сохранил резкие, волевые линии лица мужчины, лет тридцати пяти на вид. Высокий лоб, темные волосы, аккуратно зачесанные назад, тонкие элегантные усы, и взгляд... Взгляд притягивал внимание своей глубиной и проницательностью, словно стремящийся проникнуть в самую суть. Да, такой человек мог взяться за Эдварда... В этом строгом, но выразительном лице Джон ощущал и острый ум, и какую-то сдержанную, аристократическую стать. Переворачивая страницу за страницей, он вчитывался в строки, описывающие годы жизни Винсента — 1807-1889 — которые пролегли целой эпохой, словно намеренно окутанной пеленой забвения, несмотря на то, что за долгие годы своей практики он изобрел целый ряд инструментов для деликатной хирургии и анатомической диссекции — необычайное новшество в эпоху, когда хирургия была скорее ремеслом грубой силы, чем искусством тончайшего вмешательства. И ведь именно эта поразительная ювелирная тонкость и точность оказались позже так необходимы в создании Эдварда... Механика же, как понял Джон, упоминалась на страницах медицинских журналов не просто как увлечение с юных лет, а скорее как страсть, глубоко укоренившаяся в его натуре. Джон помнил те сложные и причудливые машины Голдберга из замка. И это увлечение, как оказалось, было более чем удачным дополнением к его врачебному таланту. Встретилось ему и любопытное упоминание о «экспериментах по оживлению с помощью электричества», что вызывало чаще скепсис у медицинского сообщества, хотя в 19 веке такие опыты и были в ходу. И ведь оживил таки! — пронеслось в его голове. Мелькали в архивных копиях и занимательные упоминания о увлечении Винсента алхимией, что хоть и не удивило Джона, но стало для него неожиданностью, ведь в дневниках об этом не было ни слова. И вот тут-то уж волна критики и насмешек обрушилась на создателя Эдварда со всей силой — интерес к алхимии в глазах рационального медицинского сообщества 19 века выглядел откровенным шарлатанством и возвращением к средневековому мракобесию. Оказалось, что всю свою врачебную жизнь он провел в Филадельфии — этом городе с богатыми медицинскими традициями — и перебрался в почти захолустный портовый городок уже на закате дней. И уж там, собрав воедино весь багаж своих знаний и опыта, наконец занялся воплощением своей амбициозной мечты. Постепенно картина вырисовывалась, собираясь из разрозненных фрагментов в единое целое. Похоже, уединение было ему необходимо, чтобы сохранить в тайне свою необычную деятельность. Слишком поздно начал... Прокручивал Джон в голове. И в этой запоздалости ощущалась печальная безответственность по отношению к Эдварду.

Ещё в дневниках Винсента, которые теперь хранились в сейфе в его кабинете, прослеживалась прогрессивная для 19 века идея об улучшении человеческой природы с помощью механизмов. Помня эти строки, Джон не мог отделаться от мысли, что ножницы так и остались у Эдварда не по трагической случайности.