De dos caras: Mazmorra* (джен)

Джинни залечивает его раны, каждый раз при этом ругаясь с мужем и мамой.

— Нас могут вычислить из-за твоей жалости к нему! — умоляет Молли, но Джинни никого не слушает. В глазах чужака благодарность, какой она давно не встречала. Несмотря на неотесанный вид и грубый язык, он всячески пытается выразить свои чувства — приносит ей смоченные тряпочки и кладет на лоб, в то время как Мирч о таких вещах и не задумывается. Она тайком ест принесенные им снадобья из трав. Даже те, что вперемешку с землей. Несмотря на выносливость, Джинни крайне тяжело со второй беременностью, но она не готова это показывать никому, кроме чужака. Когда она спрашивает его имя, он кивает на свои руки — все в мозолях. Джинни не понимает, но называет его Чужестранцем. Остальные не настолько лояльны.

И когда все начинается — а Джинни старается даже в этот момент, когда все тело раздирает боль, не подавать виду — он замечает первым и сразу спешит принести еще своего снадобья. Но Мирч, поняв его намерения, отталкивает чужака, не пускает к рожающей жене. Сбегаются все, но никто не знает, как вести роды, особенно сложные — всегда используется большое количество магии, но никто не знает нужных заклинаний, все слишком растеряны и напуганы.

Джинни не может больше терпеть, и ее отчаянный крик заполняет заброшенный стадион. Молли старается изо всех сил, но ничего не помогает. Молли приходит в панику — она никогда не видела свою дочь такой. Затем они слышат другой крик — грубый и очень громкий. И огонь. В руках у чужестранца самодельный факел из бревна и тряпок. Он машет им, рыча, словно зверь, и отгоняя всех от Джинни. А затем он колдует. Его магия — черная, и все сходят с ума от ужаса. Он нависает над ней, взывая к темной силе, и та слышит — Джинни вздымает вверх черными потоками тумана, тянущегося из-под земли, и ее крики стихают.

Она рожает, и роды принимает чужак, он ведет себя так, словно для него это будничное занятие. Артур едва сдерживает Мирча — тот не в силах вынести зрелища своего новорожденного ребенка в мозолистых руках чужака. Он плачет. То ли от ужаса, то ли от счастья.

— Спасибо! Спасибо тебе! — первой приходит в себя Молли. Она подбегает к чужаку, обнимая и его, и свою дочь с крошечной внучкой. Еще одна девочка.

Остальные не сразу приходят в себя, но спустя несколько дней их отношение к чужаку тоже меняется, и ему дают имя — Берт.

* * *

— Я не могу на это смотреть! Она... Она словно ухаживает за ним! — Мирч старается шептать, но выходит громко. Молли тяжко вздыхает и не знает, что ответить. Сложно не замечать и продолжать списывать на трудные роды поведение Джинни в последние недели. Она холодна практически со всеми, кроме Берта. При общении с остальными в глазах дочери читается постоянный упрек — и пусть только кто-то посмеет что-то плохое сказать в его сторону!

— В эти неспокойные времена все ищут поддержку...

Мирч прекрасно понимает, что имеет в виду Молли, наблюдая, как этот верзила водружает на голову его жены венок из ромашек. И где он их только нашел?! Но сейчас лето, и вполне вероятно, что они растут где-то неподалеку. А теперь он видит ее глаза. Они светятся счастьем и какой-то детской забытой радостью, ведь он так неуклюж и в то же время застенчив, но стоит только кому-то подойти — и он превращается в зверя, готового любому вырвать глотку. Даже самому Мирчу.

Молли подбадривающе гладит его по плечу.

— Я с ней поговорю.

Николеску кивает и уходит, чувствуя себя преданным. И все его жалеют, ополчаясь против Джинни и “этого верзилы”, как величают чужака за глаза. Но все же их с Джинни отношения становятся поводом для пересудов и даже неким развлечением для вынужденных скрываться волшебников.

Молли втайне не может не признавать, насколько счастливой и беспечной выглядит ее дочь. Ее волосы и глаза блестят, когда она бегает с ним по стадиону, в свете полуденного солнца кажется, что мимо проносится рыжее пламя со звонким смехом, заставляя многих против воли улыбнуться. И в такие тяжелые времена это всем необходимо как воздух. Но все же Молли решается поговорить с дочерью, стараясь подбирать слова как можно мягче, но реакция в ответ все равно бурная:

— Как ты можешь, мама?! — выкрикивает та. — Если бы не Берт, я бы... я... — она задыхается от возмущения, и Берт тут же показывается неподалеку, грозно сверля глазами Молли.

— Детка, я лишь хочу до тебя донести, что твой муж не в восторге от...

— А что Мирч тогда сделал?! Что он сделал, мама?!

"Ничего", — крутится на языке у Молли, но она молчит и приобнимает рассерженную дочь. “Никто бы ничего не сделал, но это не означает, что нужно...” — Молли вздыхает и отпускает Джинни.

— Я очень рада, что Берт оказался рядом, — искренне произносит она. Взгляд Джинни сразу смягчается.

— Спасибо, мама, — тихо произносит она, порывисто обнимает Молли — и остальные разногласия более не волнуют мать, остается лишь ощущение счастливого дитя в ее объятьях.

Потом Молли так же пресекает любые недоброжелательные высказывания в их адрес. Мирч же отдаляется от их палаток, ища поддержки у жаждущих перемыть всем кости. Но он возвращается обратно, стоит сгуститься тучам и появиться Министру Магии. Он что-то очень долго обсуждает с Артуром, после чего их лагерь начинают готовить к нападению. И все забывают о Берте и Джинни — все становится таким неважным перед страхом смерти. Волшебные палочки вздымаются вверх, волшебники колдуют до изнеможения, Министр же лишь коротко кивает, видя их усилия, и вновь возвращается к Артуру Уизли:

— Не стоит никуда бежать, — спокойно говорит он. — Когда все начнется, будьте готовы к сильным изменениям погоды — вплоть до урагана. Спрячьтесь в своих палатках и ждите меня. Я вернусь и помогу вам возвратиться в ваши дома. А до тех пор больше никакой магии.

Артур кивает, стараясь не задавать лишних вопросов и не выказать сковывающий его страх. И все же на один вопрос он решается:

— Где же мои сыновья? — вопреки стараниям, горестно звучит его голос.

Макдей надевает шляпу и застегивает мантию, словно не услышав вопроса. Но затем все же отвечает:

— В конечном итоге, каждый ищет в этой жизни покой. К кому-то он приходит слишком рано и неожиданно. А кто-то ждет его долго и обретает мир, — он кивает и аппарирует, оставив озадаченного Артура стоять посреди стадиона.

* * *

Сил остается совсем мало. Подчиненные негласно разделяются на тех, кто "за", и тех, кто "против". Умелый очень осторожен. Не все свиньи такие. Но большинство тянется за ним в надежде на переворот. Снова прибывает народ Хмурого, их некуда девать — все плохо организовано, а про эту низшую касту даже Умелый с трудом говорит без омерзения. Есть, разумеется, несколько приемлемых — только мужчины, преуспевшие в боевом искусстве, охоте и темной магии. Но они крайне вспыльчивы, агрессивны и совершенно неразборчивы, словно на их глазах стерли все запреты и некому удержать их жажду похоти и разврата. Они разворовывают Лондон и его окрестности — а скоро, наверное, разворуют всю Англию — пробираясь по ночам в дома в поисках любых признаков волшебников и магии. И еще вещи. Они надевают на себя украшения — красивые костюмы и платья, выглядят при этом порой совершенно нелепо и неправильно, и в таком виде продолжают ночные нашествия. Но волшебники оказываются не такой уж простой добычей — они надежно спрятались, не без помощи мистера Макдея. А точнее — если бы не он, их бы давно уже нашли и доставили к Хмурому. Но человекоподобные черви каждую ночь погружаются все глубже под землю и рыщут все дольше.

Сегодня в Подземельях сгущается атмосфера. Свин чувствует это кожей. Водяные демоны охраняют его несчастного господина — мистера Малфоя. Умелый удерживается от нелестных комментариев в его адрес — некогда осуждать и обвинять. Только помощь и время — это все, что нужно Умелому, чтобы освободить Драко Малфоя из мучительного плена. Видит Третье Подземелье — осталось ему недолго.

— Вот этот поворот — самое оно. И склонишь голову, словно что-то унюхал, понял меня? — обращается Умелый к своему первому помощнику Льстивому. Тот быстро кивает, и Умелый продолжает: — Не больше пяти секунд. Потом сразу возвращаешься, но перед этим словно невзначай проверяешь, нет ли посланий от Слушателей.

— Мне прочитать их, сэр?

— Прочитай.

Маленький свин еще раз кивает, но медлит:

— А если там будет что-то важное?

— Важное сожрешь сразу! — нетерпеливо хрюкает Умелый. — Ничего! Слышишь меня? — он встряхивает маленькую свинью за плечи. — Ничего важного не должно достигнуть ушей Хмурого.

— Я понял, — пищит Льстивый и уходит выполнять задание, как бы невзначай держа крохотные часики с крышкой-зеркальцем в руке, обеспечивая себе безопасный путь со всех сторон. Нынче темные твари повсюду. Малфой-мэнор оказался отличным местом для создания перехода — подкопа к главному проходу в Мутные Воды. Черви постарались и довольно скоро вырыли тоннель. Теперь все твари пролезают сразу в мэнор. Умелый замечает абсолютно весь нанесенный поместью ущерб. Каждую трещинку и каждую разбитую вазу. Как и переломанные пальцы и ушибы на теле хозяина. Да, их много. Карлики не устают придумывать пытки — это их любимое занятие. Но наносимый урон стал гораздо меньше, благодаря браслету. Хоть что-то еще работает, хотя бы магия Посвященных еще не сдалась и в силе. Значит, Посвященные что-то делают. Умелый не успевает многое разузнать, теперь его главная задача — это мистер Малфой, ждущий передачу от Льстивого. И Льстивый справляется. Приказав склонить голову, Льстивый закрывает обзор от Луны и передает Малфою передачку с лекарствами. И несколько слов:

"Она знает. С ней оставили Грейс Камерон. Мы позаботимся о ее безопасности".

Малфою запрещено отвечать, и ответа не последует. Льстивый спешит в свежевырытый отдел, где очень тихо. Сюда не пускают никого, кроме свиней Слушателей. Те имеют более выраженные уши и очень маленькие глаза — они им не нужны. Днем они спят — а ночью слушают. У них большие трубы, словно от саксофонов, которые ловят волны с Поверхности Мутных болот. И они жадно прижимают к трубам уши, ловя от фальшивой луны любую рябь, которая может быть важной, и только от тех, кто под Надзором. Имена и локации каждый день обновляются. И сегодня Льстивый проверяет сообщения. Они нашли место, где "резко повысилась активность". Разумеется, речь идет только о магической активности. Свин сжирает пергамент и поспешно удаляется, не забывая о крохотном зеркальце. Отражение несколько дрожит — но он справился, и теперь можно гордиться собой. По пути ему встречаются несколько карликов. Те, как обычно, ворча на своем противном крякающем языке, тащат в руках очередной громоздкий аппарат для пыток. Свин против воли испуганно хрюкает и тут же осознает, что ему придется выполнять подобное задание еще как минимум несколько раз.

* * *

Это всегда больно. Она часто ему повторяла: "Терять друзей, свободу, честь... Всегда надо знать — все когда-то закончится, как бы больно ни было". И после недолгого молчания добавляла: "И терпеть". Драко знал — в этот момент она боролась со слезами. Это были темные дни. Отца забрали в Азкабан, и вроде бы теплилась надежда, что это ненадолго. Но оказалось — надолго...

"Сколько терпения надо, мама?" Его снова пытают. Скончается ли он в этой пыточной, весь в поту и крови, без чести и друзей, как и его отец? Пожалуй, одиночества он боится больше всего. И невозможности знать наверняка ответов на постыдные для самого себя вопросы, вызывающие отвратительное чувство жалости к самому себе. “Нужен ли я еще кому-то?”

— Чего глаза закатываешь, белобрысая мразь?

Он быстро теряет сознание, радуясь этому. Нет, он не готов на переговоры с Волдемортом, несмотря на постоянные уговоры и напутствия Умелого. Пожалуй, он слишком не доверяет себе, и его защиту легко сломают, даже если Хмурый еще не до конца перевоплотился. Драко больше чем уверен — Хмурый бы выпытал у него все до мельчайших подробностей. А дальше бы всех убили. По его вине. Поэтому он блаженно проваливается в успевшую стать желанной темноту, переносясь в пространстве в тот самый “городок ожидания”. К ее губам и теплой коже. К горящему ощущению пощечины от ее руки и удивленно-озадаченному взгляду карих глаз от его нелепого признания в любви.

* * *

Находясь почти постоянно в молчании, не считая редких звуков автомобильных гудков и чьих-то громких возгласов из приоткрытого окна, Гермиона снова и снова прокручивает в мыслях беседу с Грейс, отмечая ее явную заинтересованность в Гарри. Возможно, стоит попытаться завести разговор о нем, и тогда Грейс наконец откликнется и заговорит. Она не спит по ночам, бродит по комнате, касаясь пальцами стен, и подолгу стоит у окна. На вопросы Гермионы она не отвечает, словно дала обет молчания. А днем ложится на пол и вслушивается в землю, иногда пугая этим Гермиону. Но страх за происходящее с Гарри и Малфоем гораздо сильнее, и в одну из ночей Гермиона подходит к стоящей у окна Грейс и тихо шепчет, словно беседуя сама с собой:

— В тот день... он особенно запомнился мне. Когда мы искали крестражи, искали выход… — горло тут же предательски сжимает, заставляя запнуться, — Гарри был очень расстроен… Подавлен, как и все мы, но как-то по-особенному, — она вздыхает, — мы постоянно прятались, переходя с места на место, словно блуждая в одних и тех же воспоминаниях. На какой-то момент это так затянуло, что я была готова оставить все и продолжать прятаться... Ведь что-то бы точно поменялось, не смогло бы продолжаться вот так... Но он не такой, — легкая улыбка касается губ Гермионы, — он не переставал искать пути даже в такое время. Ему было не важно, в какую цену обойдется победа, уже столько всего было пройдено, столько потерь и горечи...

— И что же он сделал? — звучит голос Грейс, но ее взгляд не отрывается от окна.

— Пожертвовал собой...

Вот те слова, возвращающие Грейс в эту маленькую комнату в городке на севере Ирландии. И она разворачивается к Гермионе лицом:

— Значит, есть в нас что-то общее… — легкая грусть отражается на ее лице, на мгновение она улыбается, но тут же холодеет. — Хорошо это или плохо, решать не мне, — она прикрывает глаза и замолкает, и Гермиона уже успевает отчаяться, когда Камерон внезапно продолжает:

— Двое бывших Посвященных убедили меня отдать им Гарри. Отдать для Хмурого.

Гермиона беззвучно охает — будто подтверждаются ее самые ужасные предположения — но Грейс спешит ее разубедить:

— Это такой обман, — она выдвигает ладонь вперед. — Они скажут Хмурому, что заманили и задержали Гарри, и Хмурый последует за ними в указанное место. И там действительно будет Гарри, но будут еще существа из Второго Подземелья, которые помогут обманом провести обряд разделения души.

— Разделения души? — перебивает Гермиона, ощущая, как удушливый спазм сжимает горло.

Грейс решительно кивает:

— Только это теперь способно сдержать ту возрождающуюся злость в теле Хмурого. Мы не способны...

— Но это... но мы не можем... — Грейнджер на секунду отворачивается и зажмуривается, дыша глубоко и приказывая себе не терять самоконтроля и не повышать голос. Затем она продолжает, чувствуя, как безумно колотится сердце:

— Грейс, послушай меня, прошу тебя, — ее голос звучит относительно спокойно, но в душе все клокочет, и она молит Мерлина услышать ее немую просьбу — не допустить подобной участи для Гарри! Любой ценой.

— Тебе довелось встретить Гарри... нормальным, — она разворачивает к себе Камерон за плечи, подавляя желание сдавить их до болезненного хруста, — ты никогда не видела, как его разум разрывает на части, не видела, как он... — Гермиона замолкает, на мгновение зажмуриваясь, стараясь не поддаваться врезающимся в разум воспоминаниям, — сдавливал мое горло…

Она сжимает челюсти до боли, но эмоции все равно берут свое:

— Пытался задушить! И ты сочла себя вправе решать за него, подвергать его подобной участи! — она срывается на крик. — И это ты мне будешь рассказывать о любви?! Ты понятия не имеешь, что это такое! — Гермиона с силой встряхивает Грейс, не без удовольствия отмечая, как ее голова резко откидывается назад. — И любовь никогда не бывает простой... — крик переходит в злое шипение: — Это почти всегда больно, почти всегда до слез, и если ты сейчас же мне не скажешь, где Гарри, я клянусь, я убью тебя...

Камерон словно деревенеет в ее руках, в глубоких синих глазах вспыхивает и тут же гаснет страх — словно укол, возвращающий в реальность.

— Он в заброшенном ангаре, — голос Грейс звучит еле слышно и Гермионе приходится прислушиваться, — рядом со стадионом торговли. Его... должны были подготовить. Необходима полная уверенность, что он выдержит снова... сдержит это зло в себе.

— Как ты могла так поступить? — выплевывает Гермиона, не скрывая отвращения. — Он ведь доверился тебе! Я точно знаю, раз пошел за тобой, забирая нас с Малф... — ее голос надламывается и Гермиона отворачивается, отпуская плечи Грейс и облокачиваясь спиной о стену рядом с окном, стараясь унять колотящееся сердце. Малфой. Она старалась не думать о нем в эти дни. Это было слишком — наподобие пытки. Но лишь наподобие, ведь по-настоящему пытали его. Возможно, в это же мгновение, возможно, он зовет ее, просит помочь, как когда-то он вернулся за ней, совершенно неожиданно показав себя с другой стороны... В памяти против воли возникает его низкий голос, произносящий слова любви...

Справившись с собой, Гермиона вновь начинает говорить — тоном, не допускающим возражений:

— Раз ты пошла на это, то будет мало сказать мне, где Гарри, и мало — помочь предотвратить этот обряд. Я хочу... чтобы ты помогла мне спасти Малфоя.

Слова повисают в воздухе, и Грейс осторожно разглядывает ее профиль и поджатые губы, затем, будто извиняясь, тихо произносит:

— Это несколько жизней. Для меня это лишь несколько жизней.

Гермиона кидает на нее строгий взгляд:

— Что ты хочешь этим сказать?! — у нее появляется острое желание хлестнуть эту девчонку по бледной щеке.

Грейс кладет руку себе на сердце:

— Если оно остановится ради спасения всего — я тут же его остановлю. Даже вырву собственными руками. Но этого мало. Это еще одна жизнь, еще одна, которая не поверила вовремя, не прислушалась и не переступила через гордость и свои желания. Я ничто, Гермиона. Я не могу это остановить, не сможешь и ты. Как и твой Малфой. Боюсь, вся мудрость и величие этих миров растрачены. Остается только насилие. И им же мы и пытаемся остановить войну, — она зажмуривается и испускает рваный стон, полный боли и отчаяния, сползая при этом на пол. И замолкает.

Гермиона сглатывает подкативший к горлу ком. Разворачивается к окну — взгляд бегает по подоконнику, по серой улице за окном, стараясь зацепиться хоть за что-то, что подскажет верный путь. Сейчас нельзя допустить ошибки. И становится ясно — больше нельзя оставаться в стороне. Но ей слишком мало известно — а за окном, будто назло, все серое и безликое, и взгляд возвращается в комнату, падая на склонившуюся светлую голову Грейс.

— Поднимайся! Сейчас же, — голос Гермионы строг, но она помогает девушке подняться, поддерживая за локоть. — Пойдем, садись на диван и отвечай на вопросы, которые я тебе задам.

— Хорошо, — почти безжизненно соглашается Камерон.

Гермиона хмурится, мысли в голове несутся, словно вихрь, обгоняя друг друга, и рука ищет пергамент с пером, но находит только какой-то журнал и ручку. Что ж, сгодится и это.

— Так, начинаем, — Гермиона садится напротив у столика и выдыхает, словно глубоко внутри боится, что не сможет ничего понять, что ум давно заплесневел и не решит эту задачу сейчас. "Представь, что это просто руны. Древние руны, они сложные, но их лишь надо запомнить — и все встанет на свои места".

— Сколько времени у нас осталось? — рука с ручкой немного дрожит, но Грейс этого не замечает или же не обращает внимания.

— Пара дней. Возможно, неделя, если его что-то отвлечет.

Гермиона быстро кивает, делая первую пометку:

— Если сделать так, как задумывалось изначально, будет ли от этого прок?

Грейс опускает голову:

— Я не знаю...

— Мне нужны точные ответы! Соберись! — ладонь бьет по столику, заставляя Грейс вздрогнуть, ее взгляд несколько проясняется:

— Я поняла, что должен быть еще один участник. Мне кажется, были неправильно истолкованы некоторые моменты... — она встряхивает головой, выставляя вперед руки в защитном жесте, прося Гермиону не кричать:

— Нужна жертва. Для освобождения стражей. И теперь я поняла, что это не я. Это старец, которого я не знаю! Я не понимаю, кто это должен быть! — отчаянно выкрикивает она, закрывая ладонями лицо.

Гермиона снова быстро кивает и записывает, игнорируя все еще звенящий голос Грейс и возникшую ассоциацию маленькой девочки, не познавшей ни жизни, ни любви, но со взваленной на дрожащие плечи непосильной ношей.

— Так, старец. И мы. Что еще должно произойти? Мы все собираемся у стражей и проводим какой-то магический обряд?

Грейс кивает, все еще не отнимая рук от лица:

— Да. Жертва приносится, и стражи оживают, — она проводит руками по волосам, затем сцепляет пальцы в замок на шее. — Это очень большой выплеск энергии и магии, который переворачивает миры и впускает вслед за Стражами Третье Подземелье.

— А Стражи — это?.. — хмурится Гермиона, стараясь не упустить ни одной важной детали и одновременно пытаясь свести параллели с тем, что было известно ранее.

— Стражи — это исполинские создания, похожие на фестралов, которые обретут плоть и кровь на время Наказания. И уничтожат, снесут всю грязь и разврат. А потом последуют духи Третьего Подземелья, забирая провинившиеся души и унося их с собой, дабы те постигли Вечную Боль, и она стала их ориентиром.

Гермиона ненадолго замирает, затем шумно выдыхает:

— Что будет с нами в этот момент? — ее голос звучит совсем не так бодро, как хотелось.

— Если Стражей выпустим мы, то ничего — это наш долг, и мы его выполнили. Но если нет... бездействие карается с той же силой. Каждый получит свое Наказание.

— Судя по твоим словам, выполнение обязанностей Посвященных кажется совсем несложным. Нужно лишь собраться в одном месте и...

— Не совсем. Добраться до места вполне возможно, хоть у нас не вышло и этого... Но при обряде — нужно объединение. Поток общей энергии, желания и чистого посыла. Если же его нет, то ритуал бесполезен. Боюсь, что этот метод уже невозможен.

Гермиона закусывает губу, стараясь не поддаваться унынию, исходящему от Грейс.

— Теперь, когда разгромлен Лондон, я уверена, Гарри не останется в стороне, он...

— Ему интересны лишь вы с Малфоем! — Гермиона озадачивается, улавливая ревнивые нотки. — Он готов убить или сам умереть ради вашего спасения. Но не ради Лондона... и, тем более, Подземелий...

На некоторое время воцаряется тишина, все мысли куда-то разом разбегаются и остается лишь одна-единственная, словно мигающая красным фонарем:

— Но мы... умрем. Если не остановить все это.

— Я говорила ему об этом, что Наказание...

— Он вряд ли тебя правильно понял, Грейс! — Гермиона заставляет себя успокоиться. — Знал ли он, как все случится? Так, как ты рассказала сейчас мне?

— У нас... у меня с ним не было подобного разговора, — она быстро потупляет взгляд.

Гермиона искренне удивляется:

— Не было? Но что же ты ему рассказала?

— Я этого не знала. Было лишь письмо моего деда, и иногда магия Посвященных касалась разума, словно подгоняя и подсказывая, но эта энергия... она не дает всего осознания... Я смогла увидеть и частично пережить Старые Неспокойные Времена, когда нашла укрытие в горах, где долгое время прятался мой дед Джошуа... оказалось, что там собраны сотни воспоминаний Посвященных и их преемников. И я смогла частично окунуться в историю и увидеть произошедшее... Тогда стало ясно, что нельзя просто ждать, нужно хотя бы что-то предпринять, даже ценой нескольких жизней, — она замолкает и выжидающе смотрит. Ее грустные глаза пронизывают Гермиону толикой возродившейся надежды — ведь Гермиона услышала то, чего добивалась. Но Гермиона молчит, и взгляд Грейс беспомощно бегает от напряженного лица Грейнджер к застывшей ручке в ее руках.

Гермиона отбрасывает ручку в сторону и поднимается. Ходит кругами по комнате, как загнанный зверь, кусая губы и нервными жестами убирая отросшие волосы со лба. Внезапно Грейс поднимается и останавливает ее робким объятием. У Гермионы почти кончились запасы зелий, корректирующих состояние во время беременности, и она чувствует, как грудь начинает трясти от сдерживаемых все это время рыданий. И, испытывая отвращение к себе и неудавшейся попытке во всем разобраться, она дает волю слезам. Грейс же прикрывает глаза, гладя Гермиону по спине. Этот период она уже прошла. И за ним последовал тот самый, что вынудил пойти на что угодно, ради крошечной надежды хоть как-то все исправить. Но внезапно Гермиона затихает и отстраняется — в ее взгляде снова решимость, словно этого истошного срыва вовсе не было. Она отходит от Грейс, поднимает ранее отброшенную ручку и садится обратно.

— Так. Дальше. Что еще тебе известно?

Грейс несколько теряется, но под взглядом Гермионы, снова ставшим колким, обходит диван и садится обратно.

— Думаю, гораздо больше будет известно Малфою. Насколько я успела понять, он занял место своего отца во владениях Гекхала, и мог узнать какие-то подробности на тайных собраниях и...

— Значит, первым делом найдем его. Он тогда аппарировал и....

— Он в пыточных, обычно там держат тех, кто провинился или сказал лишнее.

Холодный пот прошибает Гермиону, заставляя вновь испытать бессилие и нарастающую панику.

— Мы можем туда проникнуть? Ты сможешь? — наверняка это глупый вопрос, но не успевает Гермиона на себя разозлиться, как Грейс внезапно отвечает:

— Да... — как-то отрешенно звучит ее голос, — я смогу это сделать, и меня не схватят. Они не посмеют меня тронуть.

— Хорошо, — медленно кивает Гермиона, не до конца обдумав все возможные риски. — Ты в этом уверена?

— Да, я смогу это сделать. Я... отправлюсь туда прямо сейчас и вернусь с Малфоем.

— Вот так просто? — неодобрительно качает головой Гермиона и хмурится, мысленно уже отказываясь от этой идеи, посчитав ее слишком рискованной.

— Да. Вот так просто, — тихо повторяет Грейс.

Внезапно звучит хлопок аппарации, оставляя после себя лишь невесомое облачко рассеивающегося дыма.

Гермионе долго не верится в ее исчезновение. В голову лезут всякие мысли — в том числе, что Грейс просто решила сбежать от надоедливой Грейнджер с дурацким списком бессмысленных действий. Гермиона с силой сжимает в руке журнал, издавая почти рычащий звук. Ничего больше не остается делать, кроме как ждать, томясь в удушающей неизвестности.

* * *

Грейс аппарирует в темницы. Ее тут же замечают — звучат трубы и послушные карлики доставляют ее к Хмурому. Она не сопротивляется, ведь за этим сюда и пришла. Хмурый, оказывается, не сильно спешит ее видеть, и ей приходится некоторое время ожидать в полутемном длинном зале, наполненном по щиколотку водой, в которой ворочаются его вновь созданные твари, словно впитывая в себя жидкость, превращая в слизкую субстанцию на черной лоснящейся коже. Они громко ползают, рокочут и неуклюже плюхаются в воду, тут же поднимаясь, чтобы опять упасть — но другим боком, оставляя после себя тягучие нити.

— Зачем явилась? — внезапно совсем близко звучит голос Хмурого, бесшумно, в отличие от червей-людей, подошедшего к ней.

— Я прибыла для обмена, — стараясь выглядеть убедительно, отвечает Грейс, помимо воли опуская взгляд, встретившись с животным красным.

— Обмена? — он ждет ответа, но звучат лишь хлюпающие звуки его тварей, и он продолжает: — Что ж, я слушаю тебя, — он придвигается к ней ближе, обдавая на удивление приятным запахом пряностей, но от предстоящей участи все равно накатывает тошнота.

— Я готова обменять себя на Малфоя-младшего, Повелитель, — она вновь мельком поднимает на него взгляд, стараясь подавить в себе страх перед его видом. Но с досадой приходит осознание — внешний вид ничего не означает. Ни под какой оболочкой не скрыть источаемую от него энергетику власти и жажды поглощения, уничтожения или порабощения.

— И зачем это мне? — создается впечатление, что она его несколько забавляет. Маленькая, юная, решившая встретиться с ним лицом к лицу. Возможно, он вовсе не знает, кто она такая.

— Я... я побывала там, где хранятся все воспоминания, и я расскажу вам, каких ошибок лучше не совершать, чтобы не прекратилась... эта новая зарождающаяся эра.

— А это мне нравится, — он обходит ее полукругом, впиваясь красными глазами — отчего мурашки тут же бегут по коже — словно предупреждая. — Но скажи мне, откуда у тебя это желание? И почему ты решила вдруг поделиться со мной своими священными тайнами?

— Я... — Грейс ощущает, как тело сковывает страх. Если сейчас он не поверит, то тут же расквитается с ней, как с надоедливой букашкой. Но затем на ум приходят зеленые глаза и те редкие моменты, когда она ловила на себе их взгляд, и ей казалось, что она для него что-то значит. — Я ненавижу то, на что меня обрек этот старик! — специально громко выкрикивает она, подавляя желание замолкнуть навеки. — Мне незнакомы никакие миры, только мир магглов! А вы их не трогаете, и я за это вам благодарна. Но старый безумец обрек меня на выполнение претящего мне задания — я обязана защитить тех, кому не должен быть причинен вред в Подземельях, тех, кто здесь почетный гость, иначе меня настигнет Наказа...

— Замолчи, — почти ласково звучит его голос, — эти правила меня давно тяготят. И, как видишь, я их уже не исполняю и до сих пор ничего не происходит. Но я могу тебя понять, — он улыбается, — ты мне пригодишься гораздо больше той полудохлой крысы. Обменяйте их! — рявкает он куда-то назад, стоящим у входа карликам.

— Но, видишь, какая у нас получается загвоздка, — он берет ее под руку и куда-то ведет, словно прогуливаясь по жуткой водяной тропе, и Грейс вздрагивает каждый раз, касаясь склизких тел, — я должен тебя проверить, моя дорогая. Ты все же практически с враждебной стороны, и, несмотря на твои, я уверен, искренние слова, мне нужно убедиться самому. Ты не против? — он останавливается, разворачивая ее к себе, держа на мощных вытянутых руках за плечи.

— Я не про... — она не успевает договорить. В ее сознание грубо и насильственно внедряются. И она обмякает в его руках, словно тряпичная кукла с широко распахнутыми от удивления глазами. Он жадно рыщет в ее сознании, разрывая в клочья малейшие намеки на попытки защититься. Он видит многое. Большинство из этого связанно с Поттером. Но то ли от ужаса, то ли Грейс везет — вспоминаются действительно терзания и мучения от свалившейся на нее участи. И он ее отпускает. Но не дает упасть на пол, подхватывая на руки.

— Приготовьте ей комнату! Она будет моей гостьей и ведуньей. Нам еще много предстоит узнать. Пускай пока отдохнет. Сойти с ума ей пока нельзя.