Голос проклятого (джен)

Пахнет хвоей. Достаточно даже обычного человеческого обоняния, чтобы понять: впереди сосновый лес. Джесси — не человек, и запах вокруг нее яркий, крепкий — так пахнет зима и Новый Год.

В бытность человеком, до вампиров, до Таламаски, Джесси праздновала Новый Год с опекунами. И Рождество. А потом… Как-то не до этого было. Сперва незачем, затем не с кем. Когда дар начал усиливаться и человеческие эмоции буквально раскалывали голову на части, скопления народа стали самой нежелательной вещью на свете, а значит, не осталось никого. Ни коллег, ни знакомых, ни даже лучших друзей.

И теперь он, первый Новый Год, который Джесси может себе позволить.

— Я могу уже открыть глаза? — нетерпеливо спрашивает она, но Лестат лишь усмехается.

— Терпи.

И она терпит, и даже не подсматривает. Позволяет вести себя все дальше и дальше по хрустящему снегу. Вообще-то сегодня только тридцатое декабря, но так как сам Новый Год они собираются провести в кругу большой семьи, весь сегодняшний день решено посвятить исключительно друг другу.

Почти девять месяцев Джесси вампир. Это были долгие месяцы привыкания и самопознания, но только сейчас можно сказать наверняка, что она вжилась в свою новую роль. С утра довелось проверить выдержку: в кафе, где они «завтракали» — по факту просто сидели и строили друг другу рожицы, — девушка-официантка поранилась до крови. И если прежде запах сводил Джесси с ума, сегодня она смогла отрешиться от раздражителя и продолжить дурачиться с Лестатом. Он сказал, она удивила его.

Вспоминая это, Джесси не может сдержать довольной улыбки. Ей понравилось восхищение в глазах Лестата и она намерена вызывать его и впредь — это ей уж точно никогда не надоест.

Поначалу приходилось непросто. Эгоистичный и эгоцентричный Лестат не сразу привык к тому, что иногда нужно и поступиться принципами, а она, новорожденная и крайне импульсивная вампирша, слишком остро реагировала на любой косой взгляд. Ругались они страшно, Хайман даже забрал Пьера в свою часть дома, чтобы мальчик рос в адекватной, спокойной среде. Пьер, конечно, за свою недолгую жизнь и не к такому привык, но от общества последнего из Детей Тысячелетия не отказался.

По правде говоря, сейчас Детьми Тысячелетия считаются все, кому довелось вступить в бой с Акашей. Каждый из них вкусил столько ее крови, что ни огонь, ни солнце более не причиняют вреда. А Хайман значится Первородным. До пробуждения Маарет он останется единственным Первородным, а потом, возможно, его нарекут новым Царем.

Джесси знает и без своего дара, что дядя очень скучает по своей возлюбленной и всё ещё тоскует по погибшим друзьям, так что Пьер нужен ему не меньше, чем он — Пьеру.

И пусть Джесси и Лестат более не ругаются — примерно полгода им потребовалось, чтобы приспособиться и ужиться, — мальчик продолжает проживать в другой части дома, с «дедом».

— Что такого радостного ты вспомнила? — любопытствует Лестат, мимоходом касаясь шеи Джесси губами. Теперь, когда они оба вампиры, его кожа более не кажется ни твердой, ни холодной. Прикосновения сладко обжигают.

— Попытайся догадаться, — увиливает Джесси. Они давно условились не читать мыслей друг друга, и она может позволить себе немного подразнить его.

— Думала обо мне, вероятно? — смеется Лестат. — Я чертовски неотразимый и сексуальный, уверен, твои мысли не могут быть ни о чем другом.

— А еще ты чертовски самоуверенный, — осаждает его Джесси. — Впрочем, все как всегда. Могу я уже открыть глаза?

Снег под ногами продолжает хрустеть. Дорога прямая, чуть под откос.

— Еще нет. — Лестат крепче обнимает её за плечи и шепчет в самое ухо: — И тем не менее, ты думала обо мне.

Он прав, этого и отрицать не стоит. Теперь, когда на смену склокам пришли мир и гармония, разве может она не думать о нём? Кровь Лестата течет по ее венам, ее кровь — по его. Они — одно целое. Каждую ночь они вкушают кровь друг друга, и это делает Джесси сильнее. Настолько сильной, что сейчас она, не пробыв вампиром и год, гуляет под лучами солнца, не испытывая от них никакого дискомфорта. Да и сюда они прибыли с помощью Облачного дара — теперь он ей самой доступен. Хотя Джесси все равно предпочитает летать только с Лестатом. Лишь тогда мир кажется ей прекрасным.

— Габриэль еще не звонила?

Голос Лестата спокойный, но Джесси знает, что в глубине души он скрывает тревоги. Габриэль и Мариус отправились путешествовать, как только стало ясно, что вампирам более ничто не угрожает, и как Лестат ни пытался убедить мать задержаться, она сделала то, что делала всегда: сбежала. Когда ее помощь более не требовалась, она выбрала уйти, дабы «не наскучить друг другу», как она объяснила. Выбор же спутника — того, с кем она общалась, как кошка с собакой, — не показался странным уже самому Лестату.

— Габриэль бежит от комфорта и покоя. Ее жизнь — поле битвы. Пока Мариус будет раздражать ее, надежней спутницы у него не будет, — пояснил он примерно восемь месяцев назад и с тех пор ни разу не заговаривал о своей матери. До этого дня.

— Габриэль писала мне на той неделе, — повторяет Джесси то, что Лестату уже и так известно. — Обещала постараться. Более ничего.

— Хорошо, — только и отвечает он. — А вот Луи с Арманом совершенно точно приедут. Луи сказал, что у него есть для нас особый подарок.

С момента победы над Акашей Луи и Арман мало времени пробыли в компании остальных. Сославшись на неотложные дела, они отправились восстанавливать ковены по всему миру, но исправно созванивались с Лестатом и Джесси все это время, не пропадая больше, чем на неделю. То, что Луи приедет на празднование Нового Года, понятно и без слов.

— Мой особый подарок уже со мной, — мурлычет Джесси, прижимаясь к руке Лестата щекой. — И он просто изводит меня своей таинственностью.

— Так сильно хочется открыть глаза? — В голосе Лестата неприкрытая насмешка. — Что ж, открывай.

Они останавливаются, и Джесси, пользуясь дозволением, широко распахивает глаза.

Яркое солнце, отраженное многократно в мириадах снежинок, бьет по глазам, но картинка быстро восстанавливается. Они на краю утёса. Под ними бесконечный спящий лес, а за ним — темные своды замка, старинного и мрачного.

Джесси уже видела этот замок прежде, в архивах Таламаски.

— Овернь, — выдыхает она, узнавая родовое поместье Лестата, выведенное его же рукой на странице дневника. — Здесь ты родился…

Лестат улыбается мягко, но печально. Его глаза сейчас практически лишены золотого блеска. Мягкие, шоколадные. Грустные.

— На этом самом месте я получил свое прозвище «Убийца волков», — рассказывает он, окидывая утёс широким жестом. — Здесь погибла моя лошадь и некоторые мастифы. Это место прежде приносило мне одну лишь горечь…

Джесси не знает, что сказать. Тоска Лестата передается и ей, и она лишь ныряет в его объятия, давая почувствовать, что он не один. Об этом она говорит и ему. Повторяет вновь и вновь, что он не один. Что она никогда не бросит его.

Лестат всегда этого боялся. Говорил, злой рок отталкивает дорогих его сердцу людей. По сути же, скверный характер кажется Джесси куда более разумной причиной. Но она его характера не боится. Она любит его так сильно, как он хочет, чтобы его любили. И пусть она более не живая и не хрупкая, но знает, что и он любит её. А раз так, опасения его целиком и полностью напрасны.

— Я не один, — повторяет Лестат, сжимая ее в объятиях настолько сильно, что у смертной бы уже ребра хрустнули. — Спасибо, Джесс. Ты вошла в мою жизнь так спонтанно, так просто поставила все мое существование вверх тормашками, но я безумно благодарен тебе за это. За… — он склоняется к ее губам, и Джесси подается вперед, тонет в его ласках и поцелуях. За девять месяцев они не утратили своей остроты и нежности. — За это…

Они парят в нескольких футах над землей, а под ногами расстилается Овернь. И сосны — сколько же здесь сосен! — от запахов кружится голова. А может, от Лестата. От Лестата она всё время кружится.

— С Новым Годом, Джесс. — Лестат крепче обнимает её и начинает спуск к поместью. Он и сам не бывал здесь более сотни лет, так что едва ли знает, что их здесь ожидает. Впрочем, вампира, если он того захочет, пропустят даже на частную территорию. — Взглянем одним глазком, ладно?

Джесси кивает, позволяя направлять себя. Земли они касаются почти у самых ворот, и здесь — о чудо! — их никто даже не думает останавливать. Ворота открыты, прислуги нет.

Они ступают на подъездную аллею, и Лестат с таким упоением рассматривает все вокруг, словно видит впервые. Джесси молчит, давая ему побыть в своем моменте, и он вспоминает о ней ровно тогда, когда нужно. У массивных дубовых дверей он крепче сжимает ее ладонь и, сделав приглашающий жест, предлагает войти в замок.

Они и так уже нарушили сотню правил, заявившись сюда, так что Джесси лишь кивает, и в следующий миг оказывается в просторном холле, украшенном позолотой. Две крутые лестницы уводят вверх, на второй этаж, а между ними стоит самая огромная сосна, какую Джесси только доводилось видеть. Старинные игрушки и настоящие свечи украшают массивные «лапы», а под сосной высится не менее огромная коробка, увенчанная синим бантом.

— Они не подвели, — довольно тянет Лестат, и его губы растягиваться в улыбке. — С Новым Годом, Джесс. Вот теперь уже точно: С Новым Годом!

Не успевает Джесси понять, что к чему, как Лестат подводит ее к сосне и кладет ее ладонь на верхушку коробки. Низкорослой Джесси она достает почти до подбородка.

— Откроешь?

Джесси все еще мало что понимает, кроме того, что их тут ждали, и что подарок предназначен ей. Желание узнать поскорее, что же Лестат для нее придумал, придает смелости. Она снимает бант и разрывает упаковку острыми вампирскими ноготками — быстро и просто, и ножниц искать не нужно.

Коробка, вопреки ожиданиям, полая внутри. Лишь на дне ее стоит хрустальный шар с искусственным снегом.

Джесси нагибается поднять его. Это уменьшенная копия Оверни. Здесь и замок, и деревья, и утёс. И они двое на его краю, только с одеждой Лестат не угадал. Кто ж знал, что она в последний момент купит себе новое пальто?

— Присмотрись, — просит Лестат, слегка всколыхнув снег внутри шара. Снежинки опускаются на Овернь, засыпая и лес, и фигуры. Джесси всматривается в них, а Лестат мягко гладит ее по волосам, несколько мешая концентрации.

— У тебя в руках… — наконец замечает она и сильнее напрягает идеальное зрение. — Это?..

— Это. — Лестат выпрастывает вперед руку, и на раскрытой ладони его переливается светом свечей тоненькое колечко с бриллиантом.

— Джесси Ривз… — Губы Лестата задевают мочку уха, а свободная рука крепко обвивает талию Джесси. — Сможешь ли ты выдерживать мой несносный характер с этого дня и до конца вечности? Сможешь ли оставаться со мной и в жажде, и в сытости, в горе, и в радости, пока этот мир не обратится в прах? Всегда?

Он замирает, будто бы вовсе не уверен в ее ответе. Но Джесси не собирается подводить его ожидания. Множество испытаний спустя она может сказать, что Лестат принадлежит ей, а она — ему. Так возможен ли другой ответ в данных обстоятельствах?

— Мадам де Лионкур — тебе пойдёт это имя, — подталкивает Лестат, нервно усмехнувшись. — Соглашайся.

Джесси не хочется больше мучить его. Ей не хочется терять более ни секунды. Она разворачивается в руках Лестата с тихим «да» на губах, а в маленьком шаре продолжает сыпать снег, под которым двое бессмертных, как и они сейчас, обмениваются клятвами вечной любви.