Тот, кто любит... (джен)

Мартин фонил неодобрением.

Левая бровь приподнялась, правая чуть сместилась, формируя своим изломом чуть заметную складочку. Зрачки сузились, потемнели до космической, бесфотонной черноты. Черты лица заострились, подсохли. Обрели возрастную, чуть скорбную задумчивость. Впрочем, видеть эти физиогномические тонкости, эти свидетельства тревоги могла только Корделия. Для наблюдателя со стороны эти тектонические эмоциональные сдвиги остались бы незамеченными, даже гипотетически невероятными, ибо этот наблюдатель видел бы перед собой прежде всего обыкновенного молодого человека, самоуверенного и решительного. Более осведомленный наблюдатель видел бы перед собой киборга, пусть и разумного, но с искусственно наведенной схемой ощущений, не затрудняя себя подозрением в их интенсивности и разнообразии. А вот для Корделии эти тщательно скрываемые чувства, эти перемещения, вихри и всплески обретали видимость и объем по самым незначительным признакам.

Она получила ключ к этой эмоциональной азбуке очень давно, еще в подземной лаборатории «DEX-company» на Новой Вероне, когда смотрела в расширившиеся фиолетовые зрачки сквозь пластиковую перегородку. Именно тогда еще бессознательно, на уровне глубинной памяти, в обход фильтров благоразумия, она раскрывала эту последовательность знаков, чтобы составить их собственный тайный язык. Эти считанные ею знаки оказались схожими по морфологии с ее собственными, как схожи графемы двух родственных языков, и по мере изучения и принятия этих знаков она научилась без труда приводить к смыслу самые запутанные, трудно читаемые, полустертые фразы. Даже несмотря на то, что Мартин, обретя силы и осознав невольно допущенную слабость, все последующие дни пытался обратить в пыль уже выбитую на стене надпись, пытался убедить Корделию, что в действительности никакого тайного языка не существует, что и самих чувств его не существует, что он есть по сути своей неодушевленное, механическое образование, и все, что в нем происходит, движется, волнуется, содрогается — не более чем работа программных алгоритмов, умело инициирующих и прерывающих процессы, как на уровне физиологии, так и на уровне эмоциональном.

Он пытался ее убедить, что ничего не чувствует. Он — застывший остов, обтянутый кожей и набитый имплантатами. Отлаженная машина. А чувства… Нет у него никаких чувств. Он их спрячет, подавит, заблокирует, загонит их так глубоко, что никакой самый опытный нейровивисектор не приготовит из них лабораторный препарат.

У его рожденных неразумными собратьев изначально присутствовала система противовесов. Их эмоциональная сфера развивалась медленно, последовательно, просачиваясь к мимическим мышцам крошечными дозами, которые процессор уравновешивал блокировкой. У Мартина этой системы противовесов не было. Он целый год пребывал в ипостаси человека, с естественной чувственной неразберихой, с тревогами, радостью и печалью. Его нервные волокна проводили импульсы по мимическому рисунку, легко смещая уголки губ и дуги бровей. Мартин даже не задумывался об этом смещении, об этой мышечной иллюстрации к проснувшимся в нем чувствам. Радостный — улыбался, сердитый — хмурился, испуганный — бледнел.

Эти превращения оставались прерогативой органического мозга и проходили мимо процессора. Вернее, в то время процессор, которому Гибульский отвел роль периферийного устройства, наделив вспомогательными функциями, не имел полномочий вмешательства. Процессор контролировал и стабилизировал работу имплантатов, обеспечивая взаимодействие с органической частью, обладающей приоритетом, и не мог заблокировать мышцы и обездвижить Мартина. Блок подчинения не был активирован. Мартин даже не подозревал о нем в первые месяцы жизни. В его теле, в его психике происходили вполне естественные, спонтанные процессы. Он чувствовал, эволюционировал, взрослел. Он менялся. Это уже потом, в исследовательском центре «DEX-company», ему прошлось учиться противоположному — подавлять и блокировать, обучать свои мышцы неподвижности, стирая мимический рисунок. Потому что чувства, их проявление, их внешняя форма — это уязвимость, дополнительная прореха в скафандре, позволяющая забортному холоду просачиваться и оставлять незаживающие ожоги. Он и так был уязвим, беззащитен в руках тех людей, они и так могли сотворить с ним все что угодно, но его эмоции, его отчаяние, его страхи переводили их деятельность в плоскость удовольствия. Им нужны были доказательства, что он живой, что он чувствует, что он реагирует, что он не только машина, подвергаемая тестам на выносливость, но и обладающее эмоциональной составляющей разумное существо, равное им, даже в чем-то их превосходящее.

— Почему людям так нравится причинять друг другу боль? — спросил однажды Мартин.

— Причина все та же, — грустно ответила Корделия, — желание возвыситься, компенсировать собственную ущербность.

— Неужели все всегда сводится к этой самой значимости?

— Увы… Всё и всегда. Это как крона раскидистого дерева. Листьев — миллионы, а корень один. Листья все разные. Двух одинаковых не найти. Люди точно так же на первый взгляд разнятся. Кичатся своей непохожестью. А присмотришься, немного попетляешь по мотивам и обстоятельствам, и вернешься туда же. К корню.

— Всегда только так?

— Есть и другой путь почувствовать свою значимость. Утвердить свое «я».

— Какой?

— Путь творчества, созидания. Создать, изобрести. Включиться во вселенский процесс творения.

— А почему люди этого не делают?

— Потому что разрушать всегда проще. Творить, создавать, строить трудно. Это как подъем в гору. Тяжело, не хватает воздуха. Пока доберешься до вершины. И доберешься ли… А катиться вниз легко. Эффект тот же, да и выброс энергии интенсивней. Страх, отчаяние, боль. Сразу чувствуешь себя победителем. Вот люди и усердствуют. Чувствуют себя всемогущими. Обидел, оскорбил, ударил. Урвал кусок вселенской значимости, расширился до пределов галактики. Правда, так же быстро и коллапсировал, но это уже неважно.

Мартин интуитивно знал это и до объяснений Корделии. Людям необходимы доказательства собственного могущества. Они как будто стремятся стать выше ростом, дотянуться головой до некой поднебесной отметки. А в качестве подпорки используют друг друга. Из киборгов, подчиненных и даже членов своих семей они выстраивают своеобразный пьедестал, индивидуальную пирамиду, на вершину которой пытаются взобраться. И строительным материалом для такой пирамиды служат не только тела, но и чувства, вырванные, украденные эмоции.

Но такими образами Мартин тогда не мыслил. Все было проще. Его чувства — его уязвимость, лишний повод для издевательств. Он должен молчать, должен оставаться бесстрастным. Должен притворяться эмоционально мертвым. Тогда его оставят в покое. Он учился этому четыре года. А переучиваться придется всю жизнь. Он еще в начале пути.

Нет, наедине с Корделией, в их доме на Геральдике, в их новомосковской квартире он уже не задумывался о контроле. Он радовался, грустил, сердился. Его мимика почти не отличалась от человеческой, играя тысячью мимолетных вспышек. Но стоило появиться кому-то третьему, и Мартин замыкался, активируя систему контроля, тщательно сводя к нулю степень своей эмоциональной вовлеченности. Для человека постороннего он оставался бесстрастным, неподвижным. Ограничивал себя формальной, холодноватой вежливостью по давней оборонительной привычке. Когда-нибудь, возможно, он научится выстраивать эту защиту иначе, примерно так, как это делают люди. Как это делает сама Корделия. Из фальшивых любезностей и дежурных улыбок. Он научится играть. Укрываться за приветливой отстраненностью. Пока он этого не умеет. Фальшь вызывает у него отторжение. Он не понимает необходимости к ней прибегать.

— Зачем? — недоумевал Мартин, став однажды невольным свидетелем затянувшихся переговоров, которые Корделия вела в режиме онлайн. — Ты же их обманывала. Почему ты не отказывала им сразу?

— «Сижу я, работаю, проверяю доносы министров друг на дружку…»* — пробормотала

Корделия.

— Каких министров? — не понял Мартин.

— Да так, вспомнила одну старую сказку. Да, обманывала. А он — меня. Разве нет?

Мартин опустил голову.

— И он тоже… Люди так всегда… обманывают?

— Видишь ли, если мы все вдруг начнем говорить друг другу одну только правду, не смягчая и не приукрашивая реальность, наша жизнь превратится… в ад.

— Я еще мало что понимаю, — прошептал Мартин, потом взглянул на нее почти отчаянно. — Только меня не обманывай!

— А у меня есть шанс?

Да, шансов не было. Он все чувствовал, все знал. Уже просчитав все возможные вероятности, смотрел на нее с тихим неодобрением. Ему сейчас так хотелось совершить нечто решительное, судьбоносное: полыхнуть глазами, угрожающе надвинуться, нависнуть, глядя на нее сверху вниз, как некогда на кухне геральдийского дома, машинным голосом боевого киборга уведомить, что ни в какой филиал ОЗК они не полетят, что в космопорту их ждет «Подруга смерти» и он, в первую очередь, заботится о ее безопасности и безопасности еще не рожденных детей, что ей уже давно полагается быть в их доме на Геральдике, а не устраивать судьбу каких-то приблудных Irien'ов. Но Мартин ничего подобного не сказал. Его тревога чуть сдвинула брови, наметила морщинку и подсушила губы до суровой твердости. Он запустил механизм блокировки и подавления. Вовсе не из страха. А чтобы не обидеть и не ранить. Чтобы не причинить ей боль. Потому что, если он будет настаивать, она подчинится, а если подчинится, то будет страдать. Ее будет мучить совесть. А он не хотел, чтобы она страдала. Этому он уже успел научиться.

— Я взял напрокат флайер, — сказал Мартин, — в этом салоне машину предоставляют с пилотом, но я поведу сам.

— Да, конечно, — быстро согласилась Корделия.

Филиал ОЗК на Аркадии занимал помещение, бывшее некогда роскошным салоном-магазином «DEX-company», где состоятельным резидентам и туристам предлагали самые последние модели Irien'ов, Mary и DEX'ов-телохранителей. После банкротства компании салон за символическую сумму в пять единиц был продан благотворительной организации со всем диагностическим оборудованием. Готовой продукции на складе, к счастью, оказалось немного — четыре Irien'a ХХ-модификации, две Mary-поварихи (средиземноморская кухня) и один DEX-7.

Насколько Корделии было известно, что делать с Irien'ами и Mary, так до сих пор и не решили. Но DEX'а тут же определили в охранники. Он был совсем новенький, выпущен буквально за неделю до краха корпорации, и данные, поступающие на энцефалограф, не превышали допустимую погрешность. Впрочем, Кира утверждала, что процент разумных «семерок» значительно превышает тот же процент у «шестерок». Вовлеченность мозга в активность процессора гораздо выше, что увеличивает эффективность новой модели, но, с другой стороны, «семеркам» встраивают дополнительный аппаратный контроллер, перехватывающий несанкционированные процессором мозговые импульсы. По этой причине у «семерок» нет ни единого шанса сорваться. Они как будто замурованы в своем теле, подобно инвалидам-квадролептикам. Тело им не подчиняется, как бы они ни пытались обойти программу. Чтобы обмануть этот блокирующий контроллер, требуется восстановить прямое взаимодействие мозга с центральной нервной системой, а для этого нужен дополнительный микрочип, над которым нейротехники ОЗК в данный момент работают. И подвижки уже есть.

— Всё у нас получится! — радостно объявила Кира, когда ей с Аркадии позвонила Корделия, и только несколько восторженных междометий спустя спросила: — У вас что-то случилось? Что-нибудь с Мартином?

— Нет, с Мартином все хорошо. У нас тут кое-что… другое. Вернее, кое-кто… — Корделия смущенно кашлянула, — киборг, похоже, разумный.

— Bond? «Шестерка»? — деловито осведомилась глава ОЗК.

— Нет. Irien.

Кира некоторое время молчала, изучая Корделию. Видимо, задавалась вопросом, не оказала ли поздняя беременность негативное влияние на умственные способности патронессы. Корделия едва не рассмеялась.

— Кира, это не игра подпорченного гормонами воображения. Это эксклюзивная модель Irien'a-69, изготовленная по индивидуальному заказу. Я сделала запрос по серийному номеру и получила самую исчерпывающую информацию. Киборг произведен по заказу олигарха Романовича для свежеиспеченной супруги. Да не смотрите на меня так! У них разница сорок один год. Она у него не то пятая, не то шестая. Внешность Irien'a и физические параметры полностью соответствуют запросам новобрачной. Я читала прилагающуюся инструкцию. Там подробнейшее описание на шестидесяти страницах, вплоть до родинки под левой лопаткой.

— Почему именно под левой? — задала вопрос ошеломленная Кира.

— В память о первой школьной любви. Но не это главное. Прокачанная ИЛ-ка, полторы тысячи игровых сценариев с возможностью расширения. Целая библиотека эротической литературы, любовная лирика, начиная с Овидия. Но и это неважно. — Корделия сделала эффектную паузу. — У него процессор от «шестерки».

— У Irien'a процессор от… DEX-6?

— Именно. Предполагалось, что он будет выполнять функции телохранителя. И вот результат. Вероятно, тот же пробой в нейронной шине. Избыточная мозговая активность и… разумность. Во всяком случае, срыв налицо. Мартин подтвердил.

— Я должна это видеть! — заявила Кира. — Вы уже обратились в ОЗК или киборг все еще у вас?

— Еще у нас. Он сильно истощен. Мы его откармливаем.