Тот, кто любит... (джен)

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Под ногами разверзлась бездна.

Мартин отшатнулся. Он почувствовал ее дыхание. Позвала. Потянула. Пустота. Черная. Беззвездная. Безвоздушное одиночество. Забортный космос, где сама жизнь останавливается, распадается облачком мерзлых молекул. Он знал эту пустоту, пребывал в ней.

Вакуум, где сознание остается в неприкосновенной ясности и нейросеть безупречно проводит импульсы, где физические процессы следуют изначальному алгоритму. Вакуум иного качества. Вакуум отчаяния. Он консервирует и уплотняет взаимодействие клеток, он навязывает им телесную производительность и механическое быстродействие, он выпаривает и осаждает душу, он убивает. Но Мартин жил. Долго, целых четыре года, 1535 дней. Он двигался в этом вакууме по искусственно навязанной траектории, горел в радиоактивном облаке, медленно падал в ненасытное жерло. Он и физически должен был разрушиться, исчезнуть, утратив на излете признаки разумности.

Но его, затерянного во вселенной, уже обугленного смертоносным излучением, подобрал встречный корабль.

Там он забыл о вымораживающем дыхании космоса. Восстановил свою целостность, свою тождественность миру. Стал ему сопричастен. Созвучен. Он забыл свой страх. Забыл, как звучит эта гулкая, бездонная пустота. И вот ее вздох. Ее злорадный расширившийся зрачок, ее взметнувшееся веко. И где... На «Космическом мозгоеде».

Нет, корпус транспортника не поврежден. Не стонут и не скрипят раздираемые давлением переборки. Не воют, захлебываясь, двигатели. Не стекает в пробоину воздух. В пультогостиной звенят знакомые голоса. Слышится смех. Они с Корделией только что пили чай, сидя на розовом диванчике, и слушали хвастливое повествование Теда, его красочное, полное саспенса и драматизма, описание погони за «Алиенорой».

Все уже кончилось. Все на борту. Все живы. Казак арестован. «Алиенора» отправилась в направлении порта приписки, где ее уже ожидала команда следователей. Мартин чувствовал себя победителем, приобщившимся к миру взрослых. Беспокоила только Корделия. Он уловил затаившееся в ней нездоровье сразу, как увидел, но не смог идентифицировать причину. Сканирование не выявило внутренних повреждений, а синяки и ушибы носили поверхностный характер. За время ее пребывания на «Мозгоеде» кровоподтеки побледнели, ссадины затянулись. Тем не менее, выглядела она больной. Но Мартин объяснил это пережитым стрессом. Эти люди такие хрупкие! Такие ранимые. Их так легко сломать.

Она несколько дней оставалась в неведении, в тревоге, она ничего не знала о происходящем на «Алиеноре». Ее беспокойство вполне объяснимо. И состояние тоже. Она истощена. Но нет, есть что-то еще, что-то, связанное с нарушениями гормонального фона.

У Мартина давно вошло в привычку мониторить ее физическое состояние. Он делал это по умолчанию с тех самых пор, как нашел ее в геральдийском лесу. Именно тогда Мартин настроил свою систему так, чтобы отслеживать динамику ее нездоровья. Он не сбросил настройки и после ее выздоровления, когда она в его помощи уже не нуждалась. Пусть остаются. Ему так спокойней. Пульс, давление, температура, гормональный уровень. Последний параметр определяется приблизительно, без указания молярной массы, но вполне отчетливо, чтобы предположить симптомы надвигающегося нездоровья. Ничего внушающего опасения. Все в пределах нормы, все прежние гормональные колебания, взлеты и падения графика полностью соответствовали человеческой парадигме. Чего же он испугался?

Когда-то Корделия посредством своеобразного wi-fi «поводка», еще на Геральдике, вот так же мониторила его состояние. Система посредством телеметрии выдавала подробный отчет. Достаточно было коснуться сенсора на комме, чтобы в вирт-окне высветились запрашиваемые параметры. Корделия придирчиво отслеживала биохимию его крови. Мартин о таком мог только мечтать. Люди такие неудобные в эксплуатации! Кровь полагается поместить в биоанализатор. Над самим человеком следует проделать множество манипуляций, подключить с десяток приборов. Один отлеживает сердечную деятельность, второй — дыхательную, третий выводит на монитор водно-солевой баланс, четвертый — волновые колебания мозга. И как тут поймешь, что с человеком что-то не так?

Вот он, Мартин, почувствовал, что с Корделией что-то не так, а причину не распознал. Не мог даже определить, каков характер этих изменений, злокачественный или безобидный. А когда Вениамин Игнатьевич увел ее в медотсек, даже испугался. Нет, испугался он потом, когда уже стоял за дверью... Да, подслушивал, но не намеренно. Это его способность, опция. Человек на его месте не различил бы ни слова. А Мартину и усилий не понадобилось. Он ждал позволения войти, а услышал... Узнал причину. Ребенок! У Корделии будет ребенок. Маленький человечек. Генетическая копия.

В те несколько минут, пока он стоял за дверью, пока слушал звенящий от радостного недоверия голос Корделии, время уплотнилось до критической, невыносимой массы. Оно вошло в то агрегатное состояние, что настигает временные отрезки лишь при крушении судеб, когда события ускоряются, мелькают. В старых земных книгах Мартин читал о предсмертных видениях, переживаемых людьми: будто бы перед смертью человек видит свою жизнь со стороны, как зритель, сидящий в зале. Там, перед дверью в медотсек, Мартин пережил нечто схожее. Он видел не только прошлое, свое детство на космическое станции, свое пребывание в исследовательском центре «DEX-company», свое избавление, свое короткое ослепительное счастье, он видел будущее.

Он увидел то, что случится. У Корделии будет ребенок. Близкое, родное ей существо, повязанное с ней узами крови, ее отражение. А он, Мартин, больше не нужен. Он чужой, лишний. Он будет изгнан, отторгнут. И тогда под ногами разверзлась бездна. Бездна, в которой он некогда был заключен и обездвижен; бездна, где он оставался в абсолютном режущем холоде. Теперь он туда вернется. Он больше не единственный, он больше не «семья». Он всего лишь временный заместитель. Суррогат. Игрушка. Которую так легко заменить.

Мартину стало больно... Так больно. Нет, не физически, импульсов нейросеть не зафиксировала, но на внутренний экран выскочила предупреждающая надпись:

«Превышен допустимый уровень кортизола».

Мартин глубоко вздохнул и дал команду лимитировать гормональный всплеск до нейтральных величин. Он не должен спешить. Он должен с ней поговорить. Увидеть ее глаза. Услышать ее голос.

Он уже падал, уже летел в эту пустоту, с раздавленными обескровленными легкими, с почерневшим обугленным сердцем. Он уже бежал в раздирающем порыве от этой боли, от текущей по жилам кислоты отторжения. Это случилось на Геральдике, когда тяжелый тупоносый флаер, заходя на посадку перед их геральдийским домом, сверкнул надписью DEX... Мартин не стал дожидаться полного разворота гудящей машины и бросился бежать.

Бежать... Он бежал, гонимый одним лишь безрассудным, живущим где-то глубоко в клетках ужасом. Эти клетки люди унаследовали от своих далеких предков, некогда живущих простой философией страха, подчиняясь единому универсальному закону выживания. Эти клетки не рассуждают, не анализируют. Они кричат: «Беги!» И он бежал. Не оглядываясь. Не допуская сомнений и не задавая вопросов. Он летел в бездну. Там, на дне, в забвении и неподвижности, было если не спасение, но избавление, покой, вечная гибернация, отсутствие боли. Исчезнуть, самоликвидироваться. Он принял ее предательство как абсолютную данность. Она — человек, а люди... люди всегда предают.

Тогда он ошибся. Страшно, оглушающе.

Надпись с начальными буквами DEX означала безобидный логотип компании, монтирующей солнечные батареи. Он жестоко поплатился за свою поспешность, за то, что пренебрег разумом и последовал за инстинктом. Действовал как испуганное животное. Нет, он действовал как ребенок. Он и был в сущности ребенком, запуганным, несмышленым, для которого мир делится на холодное и горячее, на мокрое и сухое. Его душе еще предстоит повзрослеть.

Не так ли говорила Корделия? Его мозг превосходит эффективностью и быстродействием мозг обычного человека, а вот душа нуждается в обучении. Тогда он не совсем ее понял. Что это значит? Что значит «взросление души»? Взрослеет, формируется тело, наливается зрелостью, силой, массой. Тверже становятся мышцы, грубее — кожа. А что же душа? В чем отличие души ребенка от души взрослого?

Он это понял не сразу. Потребовалось время. Заливающая разум неконтролируемая обида, отрицающая доводы рассудка, одностороннее пылающее суждение, низводящее ситуацию к абсолютной, безапелляционной оценке. Есть только «я», мое страдание, мое неудобство. Иного виденья, иного мнения нет. Оно не рассматривается. Он и второй раз вынес подобное суждение. Произнес приговор и едва не привел в исполнение, когда выяснилось, что Корделия знала о сговоре Генри Монмута с «DEX-company». Тогда его тоже захлестнула обида. Он снова обвинил Корделию с предательстве, в злонамеренности, в преступном умолчании. Бежать необходимости не было, у него другое оружие — последний приказ, капсула с ядом. Он был близок к тому, чтобы активировать комм. Даже не из страха, ибо зримой опасности не было, ловцы еще не покинули космопорт Перигора, а назло... В отместку! Чтобы уязвить, чтобы сделать ей больно. Отмстить неуклюже, по-детски. Он же помнил, как она испугалась, как зашлось в адреналиновой судороге ее сердце, когда он в тестовом режиме активировал «последний приказ». Он помнил ее глаза, мгновенно провалившиеся, заранее стылые, в кристалликах скорби. Он умрет и накажет ее своей смертью. Ей будет плохо, она будет страдать. Ей будет стыдно, она будет винить себя за обман, за преступное молчание. Корделии тогда пришлось поранить себя, чтобы вывести его из угара обиды. Воспользоваться его же оружием. Брызнувшая кровь мгновенно привела его в чувство, и стыдно стало уже ему.

Потом он злился на нее за ссылку на «Мозгоед», за это отстранение от значимых и опасных событий. Она опять приняла это решение без него, с обычным человеческим самоуправством. Рассудком он понимал, что хозяйка (а тогда она именно так определялась системой) права, что она прежде всего заботится о его безопасности, спасает ему жизнь, что она опытнее, взрослее, что она знает мир, в котором он еще только учится жить. Понимал, но не мог совладать с подступающей, такой знакомой обидой. Обида. Будто капля концентрированной уксусной эссенции на коже. Жжет, разъедает. Но для жизни неопасна. Небольшой дискомфорт. Достаточно заблокировать рецепторы. Но Мартин в ожидании Корделии пестовал эту каплю, распалял, взращивал, чтобы было чем плеснуть ей в ответ, отплатить, отыграться. Он сидел в своей комнате, нахохлившись, отстранившись, а она гладила его затылок и тихо оправдывалась. Он уже и обиды не чувствовал, уже осознал, понял, а повернуться и ответить не мог. Детская душа не позволяла. Правда, и активировать комм уже не пытался.

Он учился главному — понимать. Смотреть на свою обиду со стороны, дистанцироваться, контролировать. Учился избегать однобоких скоропалительных суждений. Первая усвоенная им истина — люди разные. И поступки людей тоже разные. Когда-то он поспешил принять на веру слова Бозгурда, оболгавшего его родителей. Мартин не усомнился ни на минуту, что та женщина, называвшая себя его матерью, читавшая ему вслух детские книжки, ставшая его проводником в мир, подарившая ему первые проблески человечности, всего лишь участница эксперимента, равнодушная статистка. Он поверил в то, что его предали, что кто-то получил вознаграждение. И долгих 1535 дней жил с этой ложью, хранил ее в своем сердце, прятал в непроницаемом коконе ненависти, тихо и неуклонно превращаясь в машину. В своем стерильном, холодном боксе, в тревожные ночные часы он вспоминал покинувших его родителей одновременно и с горечью, и с любовью. Он мечтал о мести предавшим его людям и в то же время звал их на помощь. Звал, без слов, без голоса, без надежды. Звал. И ненавидел себя за эту неизбывную наивность.

Их было как будто двое: Мартин — порождение забортного вакуума, уверовавший в абсолютные величины, Мартин — машина, и Мартин — ребенок, горстка разумных молекул. Мартин-киборг был всегда прав, всегда состоятелен, всегда вооружен доказательствами и аргументами, но жив только мечтой саморазрушения, ибо обратить эту энергию вовне он не умел. Он не мог убить человека. И по этой причине убивал себя.

А Мартин-ребенок был слаб. Он был подобен призраку, пугливо взирающему на разрушительную деятельность собрата. Мартин-ребенок жил безумной неосуществимой надеждой. Этот Мартин, в благословенные минуты покоя, стоял у сверхпрочного свода купола исследовательского центра и вглядывался в звездный рисунок. Этот Мартин помнил теплые руки матери, этот Мартин слышал ее голос, ее слова... «Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок...» Этот второй Мартин был обречен, он таял, растворялся, а тот, первый, набирал силу. Так кто же победит? Кто переспорит? Оказалось, что слабость упорней, выносливей силы, и дымный задохлик победил. Он остался и выжил. Но тот, забортный, вакуумный, все еще здесь, где-то прячется. Он не ушел, не растворился. Он еще полон сил. И ждет своего часа. Он реагирует молниеносно, сокрушительно, сминая и размалывая фильтры рассудка.

Ярость и обида. Этот первый выбивает из-под ног опору и злорадно усмехаясь, толкает вниз. «Ты ей больше не нужен. Ты — временное увлечение. Домашний любимец, кукла. Люди часто обзаводятся такими питомцами, чтобы скрасить одиночество. Корделия много лет назад потеряла мужа и сына. В ее сердце огромная, незаживающая пробоина, которая истощает ее, распыляет жизнь. И она находит тебя, забавную человекообразную зверушку, чтобы эту пробоину заткнуть. С тем же успехом она могла бы заглянуть в ближайший зооприют и выбрать себе щенка поблохастей. Породистого она бы не взяла. Взяла бы самого несчастного, истощенного, с порванным ухом, хромого и одноглазого. Чтобы явить свое милосердие. Гордиться собой, восхищаться. Разница-то невелика. Хромой щенок или ты, полудохлый киборг. Выхаживала бы с героической самоотверженностью, выводила бы глистов и подтирала лужи. Но подвернулся ты. Что гораздо интересней. И масштабней. И задача сложней, и перспективы заманчивей. И даже как будто любит. И заботится. И жизнью рискует. Теперь у нее будет ребенок. Ребенок — он же родной, он — продолжение, генокод, бессмертие. Никакому киборгу с ним не сравниться. Люди свято чтут закон сегрегации: свой — чужой. На каждом установлен подсознательный транспондер. И определяющим фактором выступает генетическое сочленение. Корделия в любом случае предпочтет своего, родного».

За несколько минут перед дверью Мартин прожил целую эпоху, пробежал целый спиральный виток, скатился с сияющей вершины в самую глубокую пропасть. Минуты обрушились в самих себя, подобно атомам коллапсирующих звезд, чья плотность чудовищно возрастает под воздействием сил гравитации. Он снова пережил тот безумный слепящий приступ обиды, отчаяние, ярости, который некогда вынудил его бежать. Возможно, происходи этот разговор не на «Космическом мозгоеде» в открытом космосе, а в планетарной клинике, Мартин поддался бы этому секундному помрачению, стал бы жертвой замыкания рассудочных цепей и кинулся бы бежать. Но замкнутое пространство транспортника быстро его отрезвило. Пелена рассеялась, и он услышал голос Теда, смех Полины и строгую реплику Станислава Федотовича. И ему стало легче. Уже второй, повзрослевший Мартин мягко, понимающе отстранил и успокоил того, испуганного, мечущегося, рвущегося в облюбованное укрытие, желающего затеять войну с целым миром, обвинить, приговорить, уйти в гордое, укоряющее молчание.

Нет, он уже не тот. Он — взрослый, самостоятельный, он умеет принимать решения, брать на себя ответственность, пусть даже это очень утомительно и порой внушает больший страх, ибо винить за неудачи будет некого. В конце концов, ничего еще не случилось. Сама Корделия пребывает в растерянности. Он слышит это по ее голосу. Ее искренность близка к 100%. Она снова и снова требует у Вениамина Игнатьевича подтверждения. Она не верит. Возможно, она даже испугана. Ошеломлена. Мартин еще ничего об этом не знает. Из одной подхваченной крупице информации он соорудил целую башню, реконструировав свое будущее. А что бы сказал его бесстрастный кибернетический двойник, предоставь ему Мартин в качестве исходных эту крупицу? «Недостаточно данных для анализа». Вот что ответил бы киборг. И был бы прав. Мартин слишком увлекся своей человеческой составляющей, почти уверовал в ее непогрешимость.

Он вызвал на внутренний экран диалоговое окно и привёл уровень адреналина и кортизола к нейтральным величинам. Как же люди обходятся без этого регулятора биохимических процессов? Ни снизить уровень гормонов, ни поднять, ни обнаружить вовремя смещение.

Дверь откатилась, ушла в пазы. Появился Вениамин Игнатьевич. Он прятал улыбку. Глаза доктора лукаво поблескивали. Он кивнул Мартину и ушёл в пультогостиную. А Мартин снова глубоко вдохнул.

Он почувствовал плотный, схожий по разрушительному воздействию с радиацией, фон. Но это была не радиация, бьющий нейтринным потоком солнечный ветер. Это была вина. Корделия взглянула на него робко, просительно. Она съёжилась и втянула голову в плечи. В её эмоциональной и гормональной сферах царил хаос. И она ничего не могла с этим поделать.

— Не было необходимости скрывать, — тихо, даже успокаивающее произнес Мартин, — я бы понял.

Хмель ревности — а это была ревность, то, что он чувствовал — уже выветрился. Осталось что-то ноющее, подспудное, как после неудачного падения, но без травм и разрывов. Лёгкий ушиб по вине собственной неловкости. Засмотрелся на облака и споткнулся. И пугать Корделию, обвинять её он не собирался.

Он до сих пор помнил, как сломал ей руку на четвёртый день своего пребывания на Геральдике, помнил её глаза, её болезненное недоумение и страдал. Он бы и хотел это как-то изменить, но прошлое, увы, коррекции не подлежит. Правда, Корделия убеждала его, когда он всё-таки решился ей признаться, что восприняла это происшествие как должное, что подобное должно было случиться, так как назревал кризис и каким-то образом этот кризис, это накопившаяся энергия взаимного недоверия, должны были проявиться. Она и сама виновата: не сделала ни единой попытки до него достучаться, объяснить, поговорить.

— Я бы тебя не услышал, — буркнул в ответ Мартин.

— Я должна была провести тебя по дому, по всем его закоулкам, чтобы ты убедился, что никаких тайных пыточных полигонов у меня нет, — возразила Корделия, — но я этого не сделала. Ты же искал лабораторию?

— Искал, — ответил Мартин, опустив глаза, — в первую же ночь. Тебе «Жанет» сказала?

— Я предприняла кое-какие меры, — улыбнулась Корделия, — искин за тобой ненавязчиво присматривала. Но я запретила ей ограничивать тебя в передвижениях. Хотела, чтобы ты сам обозначил границы, сам установил правила, почувствовал, что от тебя тоже что-то зависит. Привык, приспособился. Но я не учла степени твоего недоверия, твоей тревоги.

Мартин вздохнул. Корделия коснулась его руки.

— Всё уже в прошлом. Всё уже кончилось.

— Но я же мог тебя убить.

— Ну не убил же. Дэн тоже мог убить Теда, когда тот нашёл его, окровавленного, у стыковочного шлюза. Его спасла случайность, Тед вовремя подал голос.

— Я знаю. Дэн рассказывал. Ему до сих пор не по себе.

— Вот видишь. Все совершают ошибки. Поэтому не вини себя. Я знала, на что шла. Я — взрослая. Я — человек, и у меня есть выбор.

Она его простила.

«Я — взрослая и я человек» — сказала Корделия. А что такое зрелая подлинная человечность, как не умение прощать? Может быть, теперь его очередь явить человечность?

— А кто отец, ты знаешь? Или донор анонимный?

— Конечно знаю.

— Кто?

Он спросил машинально, потому что система всегда в поиске информации. Так как информация имеет ту же ценность, что и энергоресурсы. У человека даже при избытке питательных веществ, при отсутствии информации наступает сенсорный голод. Мозг нуждается не только в глюкозе, но и в поступающих извне сигналах, в касаниях внешнего мира. У Мартина таких реципиентов двое — и мозг и процессор. Своим любопытством он питает обоих, но они всё равно голодны, им всегда мало. Потому и спросил. Чтобы дать процессору лишний повод.

— Ты, — ответила она.

«Ты…» Мозг слишком медлителен, неповоротлив, его хранилище памяти неорганизованны и бездонны. А процессор не нашёл повода реагировать. Для него эта информация никакой ценности не имеет. Мартин успел ухватить только самое поверхностное, очевидное.

— Но… я же стерилен… на генетическом уровне.

Всё логично, всё правильно. Он — киборг, машина, а у машин детей не бывает. Машины собираются людьми из отдельных деталей или выращиваются в чанах с амниотической жидкостью.

Машина, если её определённым образом запрограммировать, может собрать из отдельных деталей свою копию. В сборочных цехах, где клепают андроидов, у конвейера стоят те же андроиды. Но это не одно и то же. Собранные ими человекообразные роботы не дети. Они вообще не дети. Потому что механизмы детьми не бывают. Они — неживые. Дети рождаются только у живых. И это значит, что он, Мартин, живой! Он теперь по-настоящему живой.

Мартин сидел в каюте и улыбался. Это было нечто новое, преобразующее. Живой! Он — живой. Оказывается, у этого слова есть гораздо больше значений. Живой это не только двигаться, дышать и чувствовать боль. Живой — это намного больше, это непостижимые глубины сопричастности. Это полнота, объём и единство, это сознание и слияние с первой зародившийся клеткой. Мартин видел мириады жизней, эти бесконечные светящиеся нити, пронизывающие вселенную, окутывающие её, передающие смысл, нити, исходящее из неведомого глубинного источника, чья тайна так и осталась неразгаданной.

Кто же заронил искру жизни в первую сформировавшуюся клетку? Есть ли это великая случайность или целенаправленный акт? Была ли на то воля саморегулирующийся вселенной или вторжение разума? Мартин не знал. Да и никто не знал. Сейчас ему это было неважно. Важно было то, что он допущен в этот вселенский круг, признан своим, равным, что он не менее ценная живая частица в этом многомерном плетение, чем самый сложный живой организм, что он тоже живая пульсирующая клетка. Он больше не продукт, не искусственно созданное, навязанное природе образование. Он живой, такой же проводник импульсов в зарослях вселенских дендритов. Вот что значит быть живым: быть частью и целым одновременно. Ощущать жизнь каждым рецептором, каждым нейроном, каждом сочленением, быть суверенным и зависимым. Быть подобным и единственным. Быть каплей, постигающей океан. Живой! А он-то, жестянка неразумная, едва глупостей не наделал. Уже вообразил себя отвергнутым, отчужденным. Глупый… глупый и маленький.

В ту последнюю ночь на «Космическом мозгоеде» за несколько часов перед посадкой на Терру, где ожидала «Подруга смерти», Мартин думал о своём исходнике, сыне профессора Каленберга и Эмилии Валентайн, погибшим 8 лет назад. Это ему Мартин был обязан своим нынешним перерождением, своим обретением целостности. Каким он был, этот Мартин-исходник? Внешне они похожи. Они по сути братья-близнецы, даже клоны. Но даже тождественные генетически человеческие близнецы не являются абсолютными копиями друг друга. У них бывают разные увлечения, противоположные темпераменты, диаметрально расходящиеся взгляды.

Мартин часто вглядывался в изображения светловолосого мальчика, которые сохранились в его цифровой памяти. Отражение отнюдь не зеркальное. Они несомненно похожи. Мартин узнавал себя в формирующихся чертах подростка, в движениях юноши, в задумчивом, напряженном ожидании сложившегося мужчины. Но Мартин ничего не знал о его подлинном характере, о его мечтах, о его надеждах. Он даже не слышал его подлинного голоса. Возможно, Гибульский использовал аудиообразцы для настройки тембра голоса, но у самого Мартина эти образцы отсутствовали.

Он всего лишь тень, жалкая копия, усиленная киберпротезами. Имеет ли он право ставить знак равенства между собой, куклой, и человеком? Говорят, когда-то на Земле существовал обычай создавать восковые копии людей. Был даже такой музей. Там хранились изображения знаменитостей, воспроизводящие оригинал в мельчайших подробностях. Он, Мартин, в некоторой степени и есть такая копия, только более усовершенствованная, умеющая двигаться.

Вполне вероятно, что пару десятков лет спустя, когда мораторий на производство киборгов будет снят, люди задумаются над созданием такого музея, где вместо восковых фигур будут движущиеся, говорящие киборги-клоны знаменитостей. Потому что киборги при всей своей разумности все равно только тени. Они — плод научно- технического прогресса, естественным путем они не рождаются, ибо не предусмотрены природой. Есть ли у него, Мартина-киборга, Мартина-тени, подлинное право называть будущего ребенка, человеческого ребенка, своим, видеть в нем свое продолжением и назначать себя смыкающим звеном поколений?

В тихом свечении радости Мартин вдруг ощутил печаль. Эта радость, эта возможная будущность принадлежит не ему. Он незаслуженно ее присвоил, почти украл у того, кто восемь лет назад замерз на Хроносе. А если бы Мартин Каленберг выжил? Если бы спасатели прибыли на два часа раньше, и он вернулся бы домой, к родителям? Ему сейчас было бы около тридцати. Он стал бы знаменитым исследователем дальнего космоса, у него был бы собственный корабль, команда единомышленников. В далеком космосе он бы открыл свою кислородную планету. Это была бы яркая, полная приключений жизнь. Жизнь человека. И родителям не понадобилась бы кибернетическая подделка. Гибульский вырастил бы другого киборга. Возможно, на той же станции в системе Бетельгейзе. Но прилетела бы за ним Корделия? Или тот гипотетический киборг сгинул бы в мусоросжигателе на Новой Вероне? Что ожидало бы «DEX-company»? А саму Корделию? Она ввязалась в эту войну с корпорацией только потому, что хотела защитить его, Мартина. Он послужил катализатором всем последующим событиям. И закон о правах разумных киборгов Корделия также продавила ради него. И само ОЗК, созданное Кирой Гибульской, получило поддержку по той же причине. Все эти жизни, судьбы, потрясения проросли из одной трагической гибели на холодной планете, из последнего вздоха, опавшего смертным инеем.

Мартин Каленберг умер, чтобы все они могли жить.

— Это называется «синдром выжившего», — сказала Корделия, когда Мартин неловко признался в этой печали.

— Ты об этом слышала? — изумился он.

Корделия горько усмехнулась.

— Мне ли об этом не знать… Я же тоже из них, из выживших. — Помолчала и тихо добавила: — «…И когда рядом рухнет израненный друг, и над первой потерей ты взвоешь, скорбя, и когда ты без кожи останешься вдруг, оттого, что убили его, не тебя…»* Я пятнадцать лет живу с этим синдромом. Я выжила, а они — нет. Я выжила потому, что они остались там, внизу. Потому что не позвали с собой. Щедрый взнос, покрывающий все последующие издержки. Кредит без лимита и процентов.

— А я живу потому, что он замерз на Хроносе, — сказал Мартин. — Это должна быть его жизнь. А я эту жизнь украл.

— Перестань. Ничего ты не украл. Все мы в какой-то степени выжившие и все мы живем за счет тех, кто был первым, кто ушел до нас. Нашей вины в этом нет.

— Но мы же виним себя.

— Виним. Потому что люди. У человека, настоящего человека, так бывает… «жжет память и мучает совесть».

* В. Высоцкий «Баллада о борьбе»

Мартин прислушался.

«Подруга смерти» вышла из «червоточины» в ближайшем к системе Эстеллы трансакционном секторе и добирала оставшиеся миллипарсеки на маршевых двигателях.

Впервые это слаженное низкое звучание Мартин услышал около года назад, когда очнулся в медотсеке яхты. В тот первый миг присутствия, в момент проявления из беспамятства он не понял, определяется ли его кибермодифицированное тело как физическая величина или изъятое из этого тела сознание существует в иной, бестелесной форме. Он ничего не чувствовал. Вернее, не чувствовал того, к чему привык, того, что подступало, наваливалось, вгрызалось в первые же секунды вновь обретенного сознания. Холод и боль. Боль и холод. Одного не было без другого. Обожженные, воспаленные рецепторы и одеревеневшие мышцы. В его боксе температура поддерживалось чуть выше пятнадцати градусов, что для DEX'а считалось комфортным. И вдруг что-то не так, без скачущих по нейронам тревожных импульсов. Тихо. Тепло. Удобно. И где-то глубоко внизу в недрах неизвестного космического корабля этот слаженный гул. Мартин боялся открыть глаза и долго прислушивался к этому гулу, пытаясь определить полярность окружающего пространства. Плюс или минус? Спасение или смерть? Постепенно он разбил это хоровое звучание на голоса и даже уловил их отличие. Они были разные. Разница в едва уловимых полутонах, которые вряд ли распознал бы человек, даже сведущий в устройстве маршевых двигателей. А он услышал. Возможно, потому что особо пристально, с опаской изучал новый мир, выстраивая гипотетическую схему опасностей. Эта удобная койка, теплое одеяло, капельница с глюкозой могли быть предпринятым людьми временным потворством, тактическим приемом, цель которого вернуть его к приемлемой работоспособности. Люди изобретательны, хитры и беспощадны. Им нельзя верить. Все, что он пока может, на что уходят жалкие остатки жизни, это слушать. Вот он и слушал.

В своей каюте Мартин почти неосознанно принял ту же стандартную позу, как тогда в медотсеке. В каюте было темно, и он легко скатился вниз по шкале времени. Тихо. Тепло. Гудят маршевые двигатели. В рубке управления голоса. Это спорят пилот с девушкой-навигатором. Тогда Мартин ничего о них не знал. Определил только, что на яхте находятся два ХХ-объекта и четыре ХУ. Вторым ХХ-объектом была его хозяйка.

Он уже переживал это падение в прошлое на «Космическом мозгоеде». Тогда он тоже был ранен. И также лежал в медотсеке. Та же стягивающая грудную клетку повязка. Капельница. И запах дезинфектанта. Пугающий и слишком знакомый.

Он тогда пережил яркое, острое дежавю. Вообразил, что он все еще в начале пути, что яхта только что стартовала с Новой Вероны и он, полумертвый, беспомощный, во власти незнакомых ему людей, а все счастливые месяцы на Геральдике, их дом, теплое свечение в окнах, всего лишь утешительный бред. Он целую минуту верил в это, пока не услышал голос Теда. Целую, бесконечную минуту пребывал там, в вакууме, в точке замерзания и отрицания, где очутился вновь, но уже стоя за дверью.

Странно, его как будто снова и снова возвращают к этой исходной точке. Как будто с этой позиции начинается следующий виток, дальнейшее движение по спирали. Все повторяется, при условиях сходных, но обновленных, как при переходе на новый уровень. Он снова был ранен, снова истекал кровью, но стрелял в него не Бозгурд и не Казак. Он стрелял в себя сам. Оружием послужил собственный страх, которым он вспорол сердечную сумку, и долгих двадцать секунд умирал, прислушиваясь к голосу Корделии. В капельницах и повязках он не нуждался, и потому лежал тут, в своей каюте, сращивая

эмоциональные раны и прислушиваясь к гулу двигателей.

Корделия отправила Мартина спать.

До самого старта с Терры-6 она держалась прямо, уверенно. Приветливо попрощалась со Станиславом Федотовичем, провела короткое предстартовое совещание с Вадимом и капитаном МакМанусом, выслушала претензии пилота к навигатору и даже высказала пожелания, что хотела бы съесть на ужин.

Мартин находился с ней рядом, слушал ее уверенный голос и представлял вылетающие на внутренний экран тревожные цифры: уровень работоспособности, уровень мозговой активности, уровень кортизола. Все в красной зоне. Почти по нулям. Она держалась из последних сил, на истончившемся, запретном резерве. Не могла позволить себе обычной человеческой слабости. Потому что рядом с ней были те, кто в нее верил, кто был от нее зависим. Потому что она не могла позволить им усомниться в благополучном исходе, в их обязательной победе. И только после старта, когда яхта легла на курс, а корвет охранения синхронизировался с ней по трассе и скорости, Корделия вышла из рубки управления и направилась в каюту. У двери она пошатнулась. Мартин, неотступно за ней наблюдавший, подставил руку, чтобы она могла опереться и сохранить равновесие. Сделал он это очень деликатно, оберегая от возникшей неловкости. Она всего лишь споткнулась. Но в каюте Корделия как-то сразу поникла, ссутулилась, будто оборвались поддерживающие ее нити. Она почти упала на койку, свернулась клубком и закрыла глаза. Мартин набросил на нее одеяло и устроился рядом на полу.

Он продолжал на нее смотреть. Она как будто уменьшилась в размерах, истаяла. Как будто пребывающая в ней минуту назад решимость добавляла все мышцам объема, а костям прочности. Теперь же ничего не осталось. Только выжатое иссохшее тело. Человеческое тело. Хрупкое. Уязвимое. Мартин словно видел ее впервые. Почти не узнавал. Он слишком долго знал ее как хозяйку (он и сейчас иногда мысленно ее так называл), а хозяйка — существо могущественное, неуязвимое, наделенное полномочиями бога. Это осознание ее всемогущества как будто прибавляло ей роста, увеличивало в размерах. Она как будто обретала иную, почти пугающую природу. Человек, но человек, обладающий сверхспособностями, сверхвыносливостью.

Все это, конечно, не так. На глазах Мартина она горела, истощая внутренние ресурсы, удерживая замкнутый на себя периметр ответственности, жертвовала своими нейронами ради тех, чьи жизни притянула в свою звездную систему, кому назначила и рассчитала орбиту, тех, чьи пути скорректировала и подчинила собственной гравитации. Она не могла их подвести. Как не могла подвести его, Мартина, позволить ему усомниться или испугаться. Но она всего лишь человек, женщина, и никаких сверхспособностей у нее нет. Нет имплантатов и мышечных усилителей, нет регенерационной системы, нет стабилизирующего гормональный уровень котроллера. Ничего нет. Есть только воля, решительность и удача.

Корделия лежала с закрытыми глазами. Мартин знал, что она не спит. У людей так бывает. Сильная усталость до тошноты, до нервной сухости, отнюдь не гарантия сна. Скорее наоборот. Клетки, занятые изысканием ресурсов по аварийному протоколу, излишне возбуждены и перегреты. Кровь, разбавленная, процеженная, еще яростно бежит малому и большому кольцам. Черты лица заострились, глаза утонули в растекшихся тенях. Свесившаяся рука была тонкой, бледной. Ему достаточно слегка свести пальцы, что сломать эту руку. Удивительный парадокс. Особое строение костей, имплантаты дают ему огромное физическое преимущество, а защищает его хрупкая человеческая женщина.

Он помнил это пугающее, до дрожи, ощущение всемогущества, ощущение безграничной слепой силы в сходящихся пальцах, когда перехватил ее предплечье. Это было так легко, так просто. Ее косточки были будто стеклянные. Одно небольшое усилие, и они треснули, раскололись. Он помнил этот влажный, щемящий хруст. Люди такие хрупкие. Вот так же легко, одними пальцами, он мог раздробить ей череп, сломать позвоночник, раскрошить суставы. Ее жизнь теплилась в тонких, крайне уязвимых пределах, ограждаемая от внешнего воздействия стенками мыльного пузыря. Достаточно неуловимого движения, неловкого поворота. Она могла погибнуть по собственной вине, из-за нелепой случайности. И Мартину вновь стало страшно.

Он всматривался в ее осунувшееся лицо и спрашивал себя: а если она истает, растворится? Вдруг эти неясные очертания под наброшенным одеялом окончательно сгладятся? Что с ним будет? Нет, конечно, сейчас все иначе. Все изменилось. Его не продадут с аукциона вместе с посудой и мебелью. Он — полноправный гражданин Федерации. И у него есть друзья. Есть ОЗК, где он всегда найдет убежище и работу. Есть экипаж «Космического мозгоеда». Есть и сотрудники медиахолдинга, которые ему помогут. А «DEX-company» больше нет. Ему нечего бояться. Но он боится. И это очень по-человечески.

Корделия как-то сказала, что страх одиночества, страх остаться один на один с огромным, безжалостным миром, один из самых сильных, второй по интенсивности после страха смерти.

— Неразрешимый парадокс человечества, — грустно улыбаясь, объясняла ему Корделия, — вечные метания между «не оставляйте меня одного» и «оставьте меня в покое». Первое чаще перевешивает и страх одиночества толкает на безумные, необъяснимые поступки. В угоду ему люди ломают свои и чужие жизни, калечат и себя и своих близких. Женщины ради мнимых формальных союзов, ради ложного статуса, жертвуют собственными детьми. Мужчины ради социально значимой роли идут на преступление. Только бы не быть одному, только бы не смотреть в себя, в собственную темную бездну.

— А ты? — осторожно спросил Мартин. — Разве ты не боялась одиночества?

— Конечно боялась, — кивнула Корделия. — Все боятся. Страх это защитная реакция, это нормально. В исполнении женщины этот страх гораздо убедительней. Женщина сама по себе, по своей природе, существо слабое и уязвимое, она предназначена для задач камерных и узконаправленных. Она, как ядрышко ореха, нуждается в скорлупке, существует внутри, хранит, выращивает, преумножает. А мужчина и есть та самая скорлупка, внешние пределы. Он обращен вовне. Поэтому женщина, утратившая свою скорлупку, свой семейный кокон, оказывается беспомощной и беззащитной. Она как моллюск без раковины. Когда это случилось со мной… — Голос Корделии дрогнул, но она быстро справилась. — С меня не только содрали кокон, с меня содрали кожу. Ты

оказываешься в открытом космосе без скафандра. Но ты не умираешь. Ты живешь.

Это приведенное ее сравнение Мартин воспринял особенно остро. И легко. Он сам не раз представлял себя таким же оголенным живым существом в вакууме.

Корделия помолчала и заговорила вновь.

— Но даже у моллюска есть шанс. Тысячи и даже миллионы таких вот ободранных моллюсков погибают. Я выражаюсь сейчас фигурально. Не все люди умирают, оставаясь в одиночестве. То есть, не умирают физически. Есть те, кто убивает себя медленно. Есть те, кто умирает духовно, но по-прежнему влачит физическое существование. А есть те, кто выживает и обретает новые качества. Меняет свою природу. Вот я из них, из выживших. А знаешь, как у меня это получилось?

— Как? — оживился Мартин.

— Для этого нужно дойти до конца, нырнуть еще глубже.

— Куда? — не понял он.

— В свой страх. Не прятаться, а шагнуть навстречу. Уйти в отрицание. Не цепляться за обломки, а прыгнуть. — Она задумалась, пытаясь перевести прожитый опыт в ясные и простые формулы. — То есть позволить течению нести тебя, довериться.

— Но течение может вынести на камни, — возразил Мартин.

— Да, может, но это представляется как желанный финал. Шанс прекратить боль. Поэтому ты начинаешь эти камни искать, а не уклоняться от них. Не думаешь о том, что будет, а просто действуешь. Потому что тебе уже все равно. Ты пережила свой страх, исчерпала его. Не заглядывая в будущее, живешь только настоящим.

Мартин часто размышлял на ее словами. Все ею сказанное входило в противоречие с самим его устройством. Программа самосохранения, базовые директивы не позволяют действовать без расчета на будущее. Они будут выстраивать стратегию, давать рекомендации, прослеживать возможные последствия. То, о чем она говорила, это хаос, набор случайностей. Как ему следовать? Как выживать?

И вдруг он понял. Вот сейчас, в ее каюте, он понял. Нет, его кибернетическому двойнику этого не объяснить. Он слишком рационален. Понимает человек. Пройти этот страх утраты до конца, испить его, погрузиться в него, стать его частью. Принять и пережить. Возродиться и стать другим. Стать частью течения. Довериться.

Мартин протянул руку и осторожно погладил ее коротко остриженные волосы. Корделия так устала, что не нашла в себе силы пойти в душ. Волосы были жесткие, спутанные. У корней проглядывала седина. Корделия, почувствовав его движение, поймала его руку, прижалась к ней лицом и прошептала:

— Не бойся, Мартин, я не умру.

Решение покинуть Новую Москву было принято после пресс-конференции, во время которой над головой Корделии взорвался квадрокоптер.

Это было одно из мероприятий, в котором Корделия была вынуждена принимать участие из-за продолжающегося следствия по делу Макса Уайтера. Так как в этом деле она была признана основной потерпевшей, а сам факт угона и похищения приобрел общественный резонанс, то окончательно укрыться за широкими спинами адвокатов и следователей ей не удалось. Пришлось пойти на уступки и дать согласие на пресс-конференцию, для участия в которой прибыли репортеры всех ведущих онлайн-изданий и голоканалов. Корделии предстояло в течении нескольких часов отвечать на самые бестактные, а порой и оскорбительные вопросы.

Мартину уже доводилось наблюдать эту экзекуцию в терминале космопорта Новой Москвы. Когда они прибыли, здание из высокопрочного пластика походило на осажденную крепость. Мартин вспомнил картинку из учебника земной истории, который он скачал из архива «Жанет». Средневековый замок, зубчатые стены, башни с бойницами, а под стенами вражеское войско, с лестницами и стенобитными орудиями. Мартин изучал эту картинку, да и множество ей подобных, в растерянности и недоумении. Как людям удавалось обороняться и нападать с таким примитивным оружием? Ни бластеров, ни плазмометов, ни виброножей. И боевых андроидов, самых примитивных, у них не было, которых отправили бы на штурм первыми, не говоря уже о киборгах. Люди все делали сами. Сами лезли на стены, сами стреляли, сами рубились в схватках. И сами гибли. Зачем? С тем же откровенным недоумением Мартин взирал на выведенное искином изображение: войско репортеров, осаждающее терминал. Только вместо холодного оружия, примитивных стреляющих устройств, именуемых лукам и арбалетами, эти нападающие были вооружены видео- и аудиоаппаратурой. Над их головами вместо вертолетов и бомбардировщиков кружили сверкающие объективами дроны.

— Мы можем покинуть терминал через аварийный выход, — сказал Вадим, — я уже связался со службой безопасности космопорта.

— А я подгоню флайер, — добавил Никита, пилот «Подруги смерти».

Мартин хотел было предложить подогнать флайер к шлюзу и улететь с посадочного поля, но вспомнил, что без процедуры паспортного контроля и сканирования покидать территорию космопорта запрещается, и промолчал. Он чувствовал исходящую от этих людей угрозу. Пока это было всего лишь изображение, скопление голографических призраков, но даже неосязаемые, они несли в себе потенциал опасности. Мартин наблюдал за их лицами, схематичными, полупрозрачными, ибо искин яхты не заморачивался четкостью изображения столь незначительных по его шкале ценностей объектов, и видел в их глазах… агрессивный, разъедающий голод. Этот голод порождался отнюдь не критически низким уровнем энергии, он был иной природы. Голод, который Мартин наблюдал только у людей. У себя ничего схожего с этим внеприродным явлением он не фиксировал. Они напоминали ему хищников. Подкрасться, окружить, наброситься. Как поступают хассы на Медузе. Дэн рассказывал. Но то животные, по канонам разумности низшая форма жизни. Они следовали своим инстинктам, подводя все многообразие мира под категории годного и негодного в пищу. А тут люди. Люди, отвечающие всем категориям разумности. Люди, обладающие сознанием. Люди, одаренные эмоциями и независимым мышлением. Люди, которым не приходилось мучительно вычленять себя из цифровых тенет. Почему же так происходит? Что ими движет? Мартин изучал их лица, ловил их взгляд. Он чувствовал дискомфорт и странное неприятное щекотание.

— Что с тобой? — спросила Корделия, заметив его у голоплатформы.

— Они ведут себя… — Мартин попытался подобрать определение -… странно.

Корделия усмехнулась.

— Они ведут себя как почуявшие добычу стервятники. Или акулы. Земные акулы, когда океаны еще были пригодны для жизни, чуяли свою добычу за десятки километров. Достаточно было одной царапины, одной капли крови, чтобы приманить стаю хищников. Вот эти тоже почуяли.

— Но они не голодны.

— Это другой голод. Это погоня за сенсацией. Жажда успеха и славы. Если кому-то из них удастся запечатлеть меня в необычном ракурсе, в минуты слабости, отчаяния, горя, залезть ко мне в душу, потоптаться там, разъять и повертеть в руках сердце, разложить на символы, на удобоваримые знаки печаль, превратить в десерт и закуску, то представленный ими товар будет стоить немало.

— Но почему? В чем ценность? Это же… ничего. — Мартин взглянул на Корделию. — Это слова, пиксели, образы. Цифровой эквивалент. Эти данные существуют, пока есть источник энергии. При отсутствии энергоресурсов все исчезнет.

— Да, ты прав. Но, видишь ли, люди так устроены, что им это необходимо. Кроме хлеба они требуют зрелищ. «Хлеба и зрелищ!» кричали они, подступая к императорскому дворцу в Древнем Риме. Panem et circences. С тех пор мало что изменилось. Люди отправились в дальний космос, но с той же настойчивостью требуют зрелищ. И политики им потакают. Чужая жизнь, жизнь реального персонажа, хорошо продается. Гораздо лучше, чем жизнь, придуманная сценаристом. Моя жизнь интересна, полна событий. Вот почему она стоит дорого. Наблюдение за моей жизнью позволяет людям приобщиться, стать частью другого, недоступного им мира. Не понимаешь?

— Не понимаю, — подтвердил Мартин.

— Ну вот, смотри. Жизнь большинства людей, несмотря на количество освоенных ими планет и сопутствующих этому освоению приключений, скучна и однообразна. Они вынуждены изо дня в день заниматься одним и тем же. Их жизнь — это бесконечная, рутинная забота о пропитании. Дом, магазин, работа. Или наоборот. Редкие поездки на природу, короткий отпуск. Осторожные развлечения. Люди предпочитают неспешный, размеренный быт, привычный, стабильный, без потрясений и перемен, в установленных границах. Даже те, кто в молодости стремился к подвигам и свершениям, искал и требовал впечатлений, с течением времени становятся домоседами и занудами. Это естественный процесс. Они пережили свою адреналиновую увлеченность и успокоились. Но гораздо больше тех, кто и в юные годы мало на на что решился. Растратил запал на мелкие шалости. Из малодушия, неуверенности, лености отверг подвернувшийся шанс и теперь вынужден прозябать, подглядывая за теми, кто рискнул и выиграл. Это подглядывание дает им ощущение причастности. Будто бы и они тоже там, под прицелом репортерских дронов, в центре внимания. Когда они смотрят на людей известных, политиков, спортсменов, актеров, им кажется, что жизнь этих знаменитостей бесконечный праздник, калейдоскоп событий, фейерверк, карнавал. В котором все жаждут участвовать.

— Они о тебе так думают?

— Ну да. Они верят, что моя жизнь — это приключенческий сериал. Что они видят? Корделия Трастамара, аристократка с Геральдики, планеты избранных, золушка, внезапно обретшая имя и состояние, глава холдинга, владелица голоканала, бесстрашно вступившая в схватку с «DEX-company». Авантюрный роман. Нападение, похищение. Ни дня без событий. А сколько интереса, сколько домыслов, слухов, версий вызывает этот таинственный киборг. Сюжет для романа. Это же ристалище, Колизей. Гладиаторы выходят на арену и проливают кровь для увеселения публики. А публика смотрит, топает

ногами, свистит, жует попкорн и понятия не имеет о том, чего все это стоит, какова цена этой славы. Они завидуют, вздыхают. «Ей повезло», думают они. Незаконнорожденную дочь признал отец-аристократ. Они ведь не вспоминают о том, что дело не в отце, а в трагедии и утрате. Не случись той катастрофы, гибели лайнера, я прожила бы жизнь мало отличную от той, которую ведут они, зрители. Скромная преподавательница ксенофилологии в университете. Растила бы сына, читала бы лекции и, скорей всего, была бы счастлива. Я никогда не мечтала ни об известности, ни о богатстве подобно девушкам, стремящимся на голосцену. Мне всего хватало. У меня была семья, спокойное, стабильное будущее. Я была в этом будущем уверена, пока… пока «Посейдон» не напоролся на астероид. Вот тогда и началась… эта яркая жизнь.

Корделия усмехнулась. Выглядела она по-прежнему плохо. Слабость, головокружение. Ее постоянно тошнило. Ела она с трудом и очень мало. Ренди Кларк ставил ей капельницы с витаминами и микроэлементами.

— Так у всех женщин? — спросил Мартин, когда она в очередной раз лежала в медотсеке.

— Почти. Бывают исключения. Есть такие, кто узнает о беременности во время родов. Не волнуйся. К 12-й неделе пройдет. — Заметив его беспокойство, улыбнулась. — Кажется, мы с тобой поменялись местами. Теперь ты сидишь со мной в медотсеке, а я лежу под капельницей с витаминами.

Капитан МакМанус вышел на трап встретить офицеров планетарной СБ, прибывших для завершения формальностей. Мартин сидел в кают-компании, ожидая, когда Никита подгонит флайер. Корделия уже покинула яхту. В сопровождении капитана, Вадима и офицеров-пограничников она шла по летному полю, намеренно привлекая к себе внимание.

— Они даже не за мной охотятся. За тобой. Им ты нужен. Поэтому я буду отвлекать их внимание, а ты поедешь домой. В том флайере, который подгонит Никита. А меня отвезет Вадим.

Идея оставить ее одну в терминале, осажденном этими «хищниками», Мартину не понравилась.

— Но…

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что ты киборг, что у тебя стоит программа телохранителя, что ты вовремя заметишь опасность, что ты сможешь меня защищать, что мне нужна твоя помощь, что отсылая тебя, я поступаю неразумно. Я в тебе нисколько не сомневаюсь. Но будет лучше, если ты покинешь терминал незамеченным. Пусть кидаются на меня. Мне не привыкать. А тебе лучше оставаться в тени. Понимаешь? Чем меньше о тебе знают, тем в большей ты безопасности.

Мартин вздохнул. Она права. Как всегда права.

— Приказ принят к исполнению, — пробурчал он, отвернувшись.

Искин «Подруги смерти» кот Бегемот в галстуке-бабочке, скромно визуализируясь на краю голоплатформы в обнимку с примусом, продолжал трансляцию с внешних камер космопорта.

У Мартина было по меньшей мере десять минут. Он наблюдал за нетерпеливо топчущимися людьми. Они подустали и притихли. Но Мартин по-прежнему ощущал идущую от них агрессию. Он вновь и вновь воспроизводил сказанное Корделией. Хлеба и зрелищ… Первое вполне объяснимо. Хлеб — пища, энергоресурсы. Без пищи, без своевременного поступления глюкозы, человеческий организм, как и организм киборга, постепенно выйдет из строя. Пища — это естественное, базовое условие. Это он понимал. Но зрелище… Каких зрелищ требуют эти люди? И те люди, которые за эти зрелища, за перехваченную информацию, за искусственно созданные сюжеты, за украденные голоснимки, готовы платить? Жизнь сама по себе захватывающее зрелище, она полна завораживающих чудес.

Мартин вспомнил рассвет на Геральдике. Он всегда просыпался за несколько минут до того, как Аттила, звезда класса F, далекая, яростная, полная термоядерного неистовства, покажется из-за горизонта, вспарывая полумрак зубчиком своей короны. Мартин встретил больше сотни рассветов, и каждый раз этот миг воскрешения, пробуждения, раскрытия гигантского глаза в обрамлении пылающих ресниц, завораживал своим величием и неповторимостью. Однажды, чтобы оказаться еще ближе к эпицентру событий, он посреди ночи ушел из дома, взобрался на ближайший кедр и ждал восхождения Аттилы там. Дело было зимой, и Мартин продрог. Посинел и заиндевел. Корделия ругалась и спешно готовила шоколад с кайенским перцем. А Мартин, жмурясь от удовольствия, пребывал в безмолвном, но оглушающем звучании нарождающейся вселенной.

И это только рассвет. А закат? А дождь? А снежная буря? А гроза? А тихий, звенящий птичьими голосами, душный, пряный летний полдень? А весенняя оттепель? А игры мраморных дельфинов в океане? Мартину не хватало суток, чтобы смотреть и слушать. Информация, краски, звуки, события, эмоции, впечатления шли потоком. И это крошечная, ничтожная толика того, что воспринимается в данный момент времени, в определенной точке пространства, на одной планете. А планет и звезд неисчислимое множество. И каждая — отдельный непредсказуемый мир. Чего же людям не хватает? Людям скучно?

Служба безопасности космопорта отвела под стихийно организованную пресс-конференцию один из VIP-залов. Мартин, все еще негодующий, обиженный, жестко закольцевав адреналиновую подпитку в глубинных пределах, сидел во флайере на заднем пассажирском месте. Это был тот самый флайер, на котором его везли в дом на Геральдике, где он сидел, забившись в угол, приходя в себя после мучительного приступа агорафобии. Он — пассивный, безмолвный участник. Даже не пассажир — груз. Сразу после взлета Никита включил трансляцию с начавшейся пресс-конференции, и Мартин немного отвлекся.

Корделия более двух часов стойко отбивалась от сыпавшихся на нее бестактных, однотипных вопросов. Причиной такой активности массмедиа стал даже не факт похищения главы холдинга с Асцеллы и угон яхты, а стрельба на строящемся квантовом телескопе, которая квалифицировалась следственными органами как преднамеренная диверсия. Запись с видеокамер станции, запечатлевших момент покушения на Мартина и его ранение, в конце концов утекла в сеть и стала вирусной. Найти ответственного за этот слив так не удалось. Подозревался один из техников станции, внезапно уволившийся через пару недель после происшествия. Но был ли он действительно виновен, значения в настоящее время не имело. Свое черное дело ролик сделал. Информация о том самом уникальном разумном киборге, принадлежащем главе холдинга, стала достоянием общественности. А тут еще и похищение самой Корделии, и опять с участием беглого пирата. Как тут не сопоставить факты и не сделать далеко идущие выводы?

— Когда вам стало известно о нападении на вашего киборга?

— Вы узнали о нападении уже на «Алиеноре»?

— А что вы почувствовали, когда узнали о ранении киборга?

— Во сколько вам обошелся его ремонт?

— Вы намерены возобновить производство DEX'ов?

— Вы намерены судиться с владельцем «Алиеноры»? Какова примерная сумма иска?

Корделия отвечала, но журналисты повторяли свои вопросы снова и снова, подставляя синонимы и меняя формулировки.

— Вы готовы заплатить выкуп за киборга?

— Это правда, что его стоимость приравнивается к стоимости корпорации?

Корделия лавировала, уходила от прямых ответов, даже шутила. Но Мартин видел — она держится из последних сил. Вновь будто истаяла, истончилась. Глаза снова меркли, проваливались.

— Вот сволочи… — проговорил сквозь зубы Никита, также слушавший трансляцию, — стервятники.

Тем не менее, некоторое время спустя Корделия согласилась на еще одну пресс-конференцию совместно с представителем следственного комитета.

— Во избежание домыслов и слухов, — как пояснил этот представитель, — иначе эта так называемая «третья власть» такого насочиняет.

Корделия объяснила Мартину, который сердился на нее за необъяснимую уступчивость, что делает это скорее не ради пресечения слухов (слухи и сплетни все равно будут), а ради своеобразного мирного договора с Рифеншталями. Согласно закулисной договоренности участие представителя этого могущественного клана выводилась за скобки. Александр ван дер Велле проходил по делу как потерпевший, а не подозреваемый. И Корделии на предстоящей пресс-конференции предстояло ответить так, чтобы всем стало ясно — владелец «Алиеноры» случайная жертва, а виноват во всем беглый работорговец Макс Уайтер. Кто организовал ему побег? Это еще предстоит выяснить. Свою сводную сестру Корделия тоже вывела из-под удара, предоставив ей возможность стать свидетелем. Да, она была на яхте, но всего лишь в качестве пассажирки, гостьи того же ван дер Велле, с которым, по слухам, у нее был роман. Уайтер утверждает, что она причастна к организации побега? Так этот беглый пират что угодно наговорит. Ему же грозит пожизненное уже не на Титане-10, а в местах еще более печальных — на рудниках пресловутого Хроноса.

— Это там, где… — начал Мартин, услышав имя планетоида.

Корделия кивнула.

— Да, Хронос, тот самый. Причудливо тасуется колода…

Накануне второй пресс-конференции Мартин заупрямился.

Нет, он не мог позволить ей остаться один на один с этой стаей — стаей организованной, подготовленной, сомкнувшей ряды, вооруженной, ощетинившейся аудио- и видео аппаратурой, выслеживающей, вынюхивающей слезу и дрожь, тень сомнений и страха. Это были не объективы, это были глазастые, дальнозоркие телескопы, соперничающие по мощности со строящимся «Саганом». Квантовый телескоп на орбите изучал термоядерное сияние звезд, потоки излучения, выбросы звездного вещества, идущие за миллионы километров, он фиксировал стадии перерождения гигантских космических скоплений, по сравнению с которыми сам был только песчинкой. Эти же сканирующие и наблюдающие устройства были предназначены не для уловления равнодушных фотонов, а для объектов живых, дышащих, их сокровенных, потаенных волнений.

Нет, в отличие от него, подопытного, Корделию не будут привязывать к лабораторному столу или фиксировать в стенде. Формально она будет свободна. Сможет двигаться, вставать, поворачивать голову. Сможет даже упасть. Или сбежать. Тем не менее, путы, которые будет держать ее во власти информационных вивисекторов, надежны и нерушимы. Эти путы невидимы, неосязаемы, они не впиваются в кожу и не препятствуют кровотоку, но они надежны и нерушимы, ибо эти путы Корделия назначает сама.

Когда-то на Геральдике она простила ему выходку с коммом (он активировал «последний приказ»).

Мартину необходимо было убедиться в функциональности и действенности устройства, да и не верил он ей. До конца не верил. Да, Корделия нашла его в лесу, защитила от браконьеров, пошла ради него на конфликт с соседями, вместо вполне заслуженного наказания колола витамины и отпаивала молочным коктейлем. Это значительно сместило чашу весов в ее пользу, но и противоположная чаша не пустовала. Сомнения оставались. Она была человеком, хозяйкой, всемогущим богом. Он был в ее власти. Он зависел от нее. Она была единственной, кто стоял между ним и тем страшным, кровавым миром, из которого он был извлечен.

Для Мартина причина этого извлечения все еще оставалась загадкой. Объяснение, данное Корделией, было смутным, расплывчатым, скорее внушающим недоверие. Душевное спокойствие… Он немало часов провел, размышляя над этим. Но мало что понял. Что это — душевное спокойствие? Никто из людей, кого он наблюдал, подобных эфемерных потребностей не испытывал. Он оставлял Корделии право на элементарную жалость. Некоторым человеческим существам, особенно женщинам, это свойственно. Они жалеют слабых и беззащитных. Вероятно, это доставляет им какое-то особое удовольствие. Кейт приносила ему в бокс сладости и обезболивающее. Тоже… жалела.

Но порыв жалости и сострадания мимолетен. К тому же, Корделия гораздо прагматичней, хладнокровней и рассудительней. За этим ее порывом могут стоять совершенно иные планы. Она вложила в спасение Мартина крупную сумму, она рисковала, и потерять свое приобретение позволить себе не может. Игрушка слишком дорогая. Приказ она запишет, потому что ей придется отвечать на вопрос, а детектор киборга не обманешь. Но вот какой приказ? И Мартин, недолго думая, активировал комм.

Ему и в голову не пришло подумать о ней, наблюдающей его агонию. Человек, наблюдающий за умирающим киборгом. За Мартином десятки раз наблюдали. В порядке эксперимента. И сам Бозгурд, и нейротехники, и лаборанты. Ему отдавали приказ на самоуничтожение и смотрели. Снимали необходимые данные, изучали. Это была стандартная, устрашающая своей обыденностью процедура. Что чувствовали эти люди? Да ничего. Любопытство, возможно, отвращение. Мартин и от Корделии иного не ждал. Она ничего не почувствует. Или почувствует досаду. Или рассердится. А потом отменит приказ. Это же просто. Как делали те, в лаборатории. Но Корделия, в отличие от них, почувствовала… Она почувствовала! Мартин до сих пор помнил ее глаза… Побелевшее лицо… Ее сердце, человеческое сердце, без контроллера миокарда, претерпело те же болезненные преобразования, ведущие к омертвению и разрушению, что и его. Будто и для нее прозвучал тот же приказ. Тот же неумолимый, пресекающий дыхание гонг.

Как же ему было стыдно… Как же стыдно…

Он сказал, что все понял. Это было не совсем правдой. Пощечина — наказание мягкое и справедливое. Он заслуживал гораздо большего за свою выходку. И чем больше проходило времени, тем неотвратимей он убеждался. Он не только себя убивал, он убивал и ее, он останавливал и ее сердце. Информация от его рецепторов пробегали и по ее нейронам, по невидимой, общей для них кровеносной системе.

— Я не тебя увидела в той подземной лаборатории, — сказала однажды Корделия, — я увидела себя.

Есть некая глубинная, всепроникающая общность, постижение которой и есть подлинная цель, подлинная взрослость разумного существа. Для Мартина пришло время постижения этой взрослости.

Уже подготовленный для мероприятия зал походил на лабораторное стекло с обездвиженным, разъятым препаратом, а множество корыстно любопытствующих нацелились на этот препарат своей сверкающей линзой. Когда Мартин это представил, по спине пробежала дрожь. С ним когда-то делали то же самое, над ним нависали, пялились, изучали, ощупывали холодные, искусственные глаза. Его тоже сканировали, исследовали. Через датчики и детекторы информация ложилась графиками на кристаллы. Вздох, слеза, содрогание — все оцифровывалось, подвергалось анализу, сверялось и каталогизировалось.

— Я не останусь дома, — решительно заявил он. — Я не ребенок, не беспомощный младенец. Я — киборг, с боевой программой и навыками телохранителя. Выберусь через крышу. Или вызову беспилотник из ближайшего супермаркета.

Вадим, прибывший за своей подопечной на бронированном флайере, смерил его мрачным взглядом. Корделия, утомленная препирательствами, вздохнула.

— Блокатором его и в транспортный модуль. Чтоб не путался под ногами, — проворчал бывший спецагент.

— Вадим… — Корделия поморщилась.

Мартин не обиделся. Он уже привык к этой неприязненной, почти враждебной манере нового шефа службы безопасности. Дэна Вадим даже ударил, а потом спас. Безопасник и киборг несколько секунд играли в «гляделки», потом Вадим сдался. Видимо, оценил возможный ущерб от побега киборга.

— Пусть замаскируется как-нибудь.

Мартина обрядили в форменный комбез сотрудников СБ, а лицо скрыли за внушительным «визором». После всех камуфляжных манипуляций он стал близнецом одного из DEX'ов-семерок.

— Вот так-то лучше, — буркнул Вадим.

Мартин едва сдерживался, чтобы не издать победный клич. Нет, он не останется дома, запертый и ненужный. Он больше не прячется. Он — сильный, он уверен в себе. Он хочет быть со своим человеком и выполнять то, для чего был создан. А создан он — быть защитником.

Дрон взорвался через час после начала пресс-конференции. Мартин, в своем форменном, обезличивающем комбезе стоявший в двух шагах от Корделии, засек разрастающуюся тепловую кляксу и успел среагировать: прыгнул вперед, заслоняя собой хозяйку. Два DEX'а-телохранителя мгновенно оттеснили толпу и создали коридор для выхода охраняемого объекта. Уже во флайере Корделия спросила:

— А что случилось?

Через час Вадим, проведя предварительное расследование, доложил, что следов взрывчатых веществ не обнаружено. Да и откуда они могли взяться, если всех подававших заявку на участие журналистов допускали в зал только через сканер и короткое общение с двумя «семерками». Причиной взрыва, не повлекшего за собой никакого значимого ущерба, если не считать двух царапин у сидевшего в первом ряду репортера канала «Меньшие, но лучшие», послужил заводской брак. Что-то там замкнуло и перегрелось. Тем не менее, в прессе немедленно началась шумиха по поводу очередного покушения на главу холдинга «МедиаТраст». «Кто на этот раз?» вопрошали огромные голографические заголовки. «Заводской брак или диверсия?» взывали бегущие по вирт-окнам строки.

Корделия покачала головой.

— Ну все, не будет нам покоя.

Тогда же и возник план побега — инкогнито, на пассажирском лайнере, вторым классом.

— А почему мы летим через Аркадию? — спросил Мартин после того, как забронировал два билета на свое имя. — Через Шии-Раа ближе и безопасней.

— Потому что на Аркадии живет моя мать. А искать меня на одной планете с Катрин Эскот не догадается самый отчаянный журналист, — ответила Корделия.

— Ты обещала рассказать, почему тебя не будут искать на Аркадии.

Пассажирский лайнер «Эльдорадо» покинул таможенную зону Новой Москвы и лег на курс к первому трансакционному переходу. Двигатели медленно, но неуклонно разгоняли огромный многопалубный паром до субсветовой скорости.

Мартин проверил ремни безопасности Корделии, но сам пристегиваться не стал. Устроился на полу рядом с ее койкой. В ответ на удивленный взгляд пояснил:

— Мне необходимо свобода маневра. А ремни могут помешать.

— Подумать только, целая секунда.

— Для киборга и секунда имеет значение.

Корделия не возражала. Она позволяла ему принимать решения и не вмешивалась. Сама эта поездка, от выбора рейса до каюты, была ему выдана как беспроцентный кредит на формирование ответственности, на осознание важности принятых решений, на учет и анализ последствий, а также на взращивание чувства самоуважения и уверенности в себе.

Полноправное взаимодействие с миром для Мартина только начиналось, и он понимал, что находится в начале пути. Его подвиг с пленением Казака и возвращением «Асмодея» на станцию событие исключительное, прорывное, но отнюдь не означающее самостоятельность. Он действовал в критической ситуации, подгоняемый базовой директивой. Но способен ли он взаимодействовать с людьми, с обустроенным по их правилам миром в ситуации рядовой, рутинной, где сверхусилия системы не требуются?

Человеческая жизнь — это бесконечная череда коротких бытовых трансакций. Люди постоянно взаимодействуют друг с другом, и очень часто именно это каждодневное, бытовое общение требует от них наибольшей психологической устойчивости. Тысячи малозначимых решений, которые той же Корделии приходится принимать в течение дня. Даже покупка дорожной сумки требует усилий. Корделия предоставила Мартину полную свободу с одним-единственным условием: он не будет избегать личных контактов. По мере возможности. Эту самую сумку он мог бы заказать по инфранету, но все же вышел из дома и купил все дорожные принадлежности в ближайшем гипермаркете. Что также потребовало от него принять с десяток решений. Когда он вернулся, слегка растерянный, Корделия взглянула на него с чуть заметной усмешкой.

— Трудно?

Он кивнул. Это действительно было трудно. Очень трудно. Автономное движение представляется занимательной прогулкой только тем, кто обстоятельствами ограничен в передвижениях, для кого взаимодействие с внешним миром умозрительная фантазия. Как это было некогда для него. Он был заперт в стерильном, замкнутом пространстве, помещен в изолированную сферу, которая удовлетворяла базовые потребности, но отменяла решения, и мечтал выбрать что-то сам, сделать шаг в сторону, нарушить правила.

На Геральдике условия смягчились, в чем-то он получил свободу, но по-прежнему существующая сфера, ставшая зоной комфорта и безопасности, препятствовала его общению с миром. Они существовали параллельно друг другу, а роль посредника исполняла Корделия. Зона комфорта была светлой, теплой, уютной. Покидать ее не хотелось. Ну если только для поиска приключений.

Мартин вспомнил древний земной мультик, в котором создатели озвучили одну из гипотез исчезновения динозавров. Мартин сначала не понял, что это своего рода притча, а не научная гипотеза. Даже попытался поискать в архивах «Жанет» подтверждение этой гипотезы. Но искин со смехом объяснила ему, что это всего-навсего сказка. Динозавры вымерли потому, что их детеныши не смогли вылупиться из яиц. Из-за наступивших холодов скорлупа стала слишком толстой. Она выполняла свой долг. Мартин не раз представлял себя жителем такого же просторного яйца. Почти что купол из сверхпрочного стекла на далеком планетоиде. А за пределами этого купола — космический холод. Не безопасней ли оставаться внутри? Забота Корделии была той же непроницаемой скорлупой. И разрушать эту скорлупу совсем не хотелось. Но что же там снаружи?

Но Корделия разрушила эту скорлупку сама, вернее, истончила. Она осторожно снимала слой за слоем, помогая ему выбраться. Собственно, это уютное, безопасное пространство никуда не делось. Оно есть, и он в любой момент может туда вернуться, и осознание того, что средоточие покоя неколебимо, позволяло ему двигаться дальше. Очень трудно было удержаться и не спросить совета, а то и вовсе переложить выбор на Корделию. Потому что ей проще.

Когда-то на Геральдике ей хватило минуты, чтобы связаться с транспортной компанией и забронировать каюту 1-го класса. А ему приходилось выбирать, взвешивать, выяснять. И говорить… с людьми. Встречаться с ними, обмениваться взглядами, выстраивать фразы так, чтобы они соответствовали принятым условностям. И находиться среди людей. А их много, очень много… Мартин едва успевал переключаться с одного на другого. Преодолеть себя, уговорить, подавить свои страхи. Нет, эти люди не враги. Это нейтральные, равнодушные к нему объекты. Они даже не знают, что он киборг. Никто не будет любопытствовать, отворачиваться, едва скрывая отвращение, шарахаться, выкрикивать оскорбления. Он ничем от них не отличается. Он — человек, только выращенный искусственно, с кибернетическими добавками. Но это знало его сознание, а подсознание таило вытесненные страхи.

Когда-то эти страхи были так сильны, что Мартин не нашел в себе сил выбраться из флайера на аэропарковке в Лютеции. Он испытал нечто схожее с приступом агорафобии, когда вместо титанового свода над его головой распахнулось небо. Не черное молчание космоса, а сияющая бесконечность, без ограничивающих опорных координат. Он тогда сразу ушел за процессор, предоставив системе заново обсчитывать и перестраивать сетку. Тогда от него требовалось пройти всего несколько шагов до флайера, а там, за тонированными сверхпрочными стеклами, он почувствовал себя лучше. Пространство съежилось, сместилось до привычной тюремной конечности, до обжитой непроницаемой скорлупки. Космопорт Лютеции напугал его не своей масштабностью.

Этого он уже не боялся после прогулок по геральдийскому лесу и полетов с Корделией над океаном. Его напугали люди. Их было много.

Такого количества людей одномоментно ему видеть не приходилось. В исследовательском центре «DEX-company» было от силы несколько десятков сотрудников, из которых к экспериментам с Мартином было допущено не более десятка. Остальные людские миллиарды, заселенные людьми планеты, звездные системы имели для Мартина такое же значение, как расположенные за сотни парсеков космические объекты. Но в огромной планетарной гавани эти люди внезапно обрели свою видимость, свою осязаемую вещественность. Сотни, тысячи… И все — потенциальные враги. Корделия тогда нашла выход: придумала для него импровизированную капсулу из аудио- и видеофильтров. Эти фильтры позволили Мартину отгородиться от пугающей, навалившейся реальности, гремящей, незнакомой, и пережить маленький катаклизм в обустроенном мире. Благодаря фильтрам Мартин слышал только голос Корделии — голос своего человека. А на внутреннем экране сменялись отснятые им ролики.

Он делал эти зарисовки во время своих прогулок. Бегущие облака, парящие птицы, крадущиеся солнечные пятна, дремлющие в прозрачных горных озерах странные, светящиеся рыбы… У него уже был огромный архив. Летопись новой жизни. За то время, пока Корделия вела его через паспортный контроль и таможню, он и сотой доли не просмотрел. Его убежище было обширным, с целую планету, и он был бы счастлив оставаться в пределах этого убежища. Ему больше ничего и не надо. Информации достаточно. Он готов был провести несколько недель или даже месяцев в одиночестве, позволив Корделии посвятить некоторое время работе на Земле и Новой Москве. Возможно, не объявись Джонсон с бригадой ловцов на Геральдике, хвати у Бозгурда благоразумия не затевать с Корделией войну, все бы так и сложилось, но обстоятельства вышвырнули его за пределы убежища, вынудив спешно, даже аварийно, учиться. И он учился. И многому уже научился.

Космопорт Новой Москвы, пожалуй, многолюдней и грандиозней космопорта на Геральдике, которая всячески подчеркивает собственную обособленность, подходя к своим визитерам очень избирательно. Новая Москва — ее полная противоположность. Это бурно растущий, высокоиндустриальный мир, обещающий в ближайшее десятилетие превратиться в крупный федеральный центр, и космопорт, один из трех, построен с расчетом на будущее. Запущены два терминала, три еще строятся. И людей, среди которых немало транзитников, в десятки раз больше. И Мартину уже не спрятаться, не задействовать аварийный протокол. Ему приходится смотреть и слушать, отслеживать и сканировать. Потому что теперь он ведущий, он — ответственный. Когда-то Корделия вела его за собой, оберегая от излишних, травмирующих прикосновений, а теперь ее ведет он. Он — ее внешняя линия обороны, ее хранитель. И не только ее. Мартин ответственен еще за две жизни, те, которые только формируются, готовятся. Он ответственен за их будущее. И, честное слово, ему это нравится.

Мартин сам выбрал рейс и лайнер. И даже каюту второго класса забронировал без подсказки Корделии, руководствуясь тем, что к пассажирам 1-го класса приковано больше внимания. У VIP-залов всегда крутится пара-тройка репортеров из желтых онлайн-изданий, в надежде урвать несколько скандальных голоснимков. А кто обратит внимание на поток пассажиров, разбегающихся по каютам эконом-класса? Кто опознает среди этих пассажиров женщину в свободной, слегка мешковатой одежде, шагающую следом за парнем с дорожной сумкой? Да таких непритязательно одетых в дорогу женщин сотни. А парней в потертых джинсах и растянутых свитерах крупной вязки и того больше.

Каюты 2-го класса вполне приемлемы для путешествия. Правда, тесноваты. Придется заставлять Корделию гулять по коридорам, чтобы избежать застоя в мышцах и усилить кровообращение. Но это недолго, всего несколько дней. Лайнер перемещается не столь стремительно, как яхта класса А-плюс, к тому же делает еще остановки на пути к Аркадии. Но эти несколько дней станут долгожданной передышкой.

Корделия, невзирая на сопровождающий первый триместр токсикоз, продолжала очень интенсивно работать. История с похищением сыграла роль пиар-хода, на который ни один самый оптимистически настроенный пиар-менеджер не рассчитывал. Слухи о том, что Корделия негласно схлестнулась с Рифеншталями, этим могущественным банкирским кланом, неожиданно вынесли холдинг и голоканал GalaxieZwei в топы всех рейтинговых агентств. Посыпались предложения от рекламодателей и более крупных медиахолдингов о совместных проектах. А более мелкие компании стали искать пути для вхождения в холдинг. Предложения поступали не только от медиагигантов, но от компаний, специализирующихся в области кибернетики и компьютерных технологий. Все как-то разом вспомнили, что «Медиатраст» принадлежит контрольный пакет акций пребывающей в анабиозе «DEX-company». Да, производство киборгов остановлено, но немало подразделений и лабораторий корпорации занимались разработками, применяемыми в производстве андроидов, в медицине, биоинженерии, генетике, в компьютерном оснащении космических лайнеров, яхт и более мелких транспортных средств. Конечно, большую часть этих предложений рассматривали и оценивали топ-менеджеры «Медиатраст», а к Корделии попадали наиболее перспективные, уже с экспертным заключением и финансовой перспективой. Но объем был значительный.

Однажды, когда Корделия приходила в себя после очередного приступа головокружения, Мартин заглянул в открытые вирт-окна. Сначала мало что понял — смутили формулировки, неизвестные понятия, термины, дополнительные значения, бизнес-категории. Пришлось задействовать процессор на полную мощность, чтобы тот, подключившись к нескольким источникам, обработал пласт незнакомой информации и перевел малознакомые структуры в привычные и распознаваемые. Все оказалось не так уж и сложно. Нет, все тонкости бизнес-отношений Мартин не постиг. Для него межличностные связи и без бизнеса представлялись клубком противоречий. Но сравнить намерения двух сторон, вступающих в контрактное противостояние, мог. Чем и поспешил поделиться с Корделией. Даже обнаружил скрытую в цифрах неточность. Корделия молча на него смотрела. Потом сказала:

— Какой же ты у меня умница… Вот что я буду без тебя делать?

— А почему без меня? Я не собираюсь становиться твоей потерей. Еще одной.

— А я не собираюсь становиться твоей тюрьмой. Еще одной.

Некоторое время молчали, как бы оценивая реплики друг друга. Затем Мартин добавил:

— Что-нибудь придумаем.

— Придумаем, — откликнулась Корделия.

С тех пор Мартин занимался поступающими документами — меморандумами о намерениях, резолюциями, экспертными заключениями, бизнес-проектами — постоянно. Это стало походить на своего рода учебу. Он изучал проект, аналитические заметки к нему и высказывал свое мнение, следует ли этот проект принять к рассмотрению или отвергнуть, и почему, а Корделия выслушивала и объясняла ошибки. Пока у Мартина лучше всего получалось, если речь шла исключительно о технической стороне воплощения. Он легко просчитывал и сравнивал, черпая необходимые данные в инфранете, просматривая биржевые сводки и банковские предложения по кредитованию, а вот что касалось возможного успеха того или иного проекта, то тут он пока проигрывал.

— Ты еще плохо разбираешься в людях, — успокаивала его Корделия, — судишь слишком прямолинейно, без учета нюансов, то есть человеческих заморочек. А заморочек этих у людей превеликое множество. Проект в сфере медиа и шоу-бизнеса может иметь успех при условии, если учтет наибольшее количество этих самых заморочек, зацепит тайные струны, удовлетворит ряд подсознательных потребностей.

— Накормит всех тараканов? — вспомнил Мартин выражение одного из редакторов.

— Именно! — улыбнулась Корделия. — А ты еще не со всеми познакомился. Только с самыми крупными.

Но Мартин и не стремился постичь науку управления медиапространством. Он хотел всего лишь помочь Корделии. Вот и на лайнере, заметив, что она приготовилась изучать переброшенные на планшет документы, решительно отобрал гаджет и сказал:

— Я сам посмотрю.

Она растерялась.

— Чувствую себя Фемистоклом*.

Мартин порылся в памяти, но обнаружил только мимолетное упоминание этого исторического деятеля. Что-то такое, связанное с Древней Грецией.

— Однажды Фемистокл, правитель Афин, назвал своего сына самым сильным человеком в Элладе, — начала свои пояснения Корделия.

— Почему? Тогда же киборгов не было.

— Конечно не было. Более того, его сын в то время был младенцем.

Мартин совсем запутался, и Корделия сжалилась.

— Сын командует женой Фемистокла, жена — самим Фемистоклом, а Фемистокл — эллинами. Из этого следует…

— Что младенец командует всеми?

— Правильно.

— А, понял. Ты хочешь сказать, что я теперь управляю холдингом?

— Что-то вроде того.

— Нет, я не управляю. Не умею. Я хочу, чтобы ты отдохнула.

Мартин отложил планшет, сел, скрестив ноги, у ее койки.

— А теперь расскажи мне, почему никто не будет искать тебя на Аркадии?

Корделия вздохнула. На несколько секунд закрыла глаза. Задумалась.

— Это не так просто, Мартин.

— Расскажи. Нам еще долго лететь.

— Ну, вероятно потому, что я плохая дочь.

— А что ты сделала плохого?

— Не оправдала надежд.

Корделия положила руку на живот и закрыла глаза. На несколько секунд она погрузилась в совершенно недоступный и непостижимый для Мартина мир — в мир созидания новой жизни. Он мог прочитать всю доступную в инфранете медицинскую литературу, мог назвать и подробно описать все стадии развития человеческого эмбриона, мог назвать все осложнения при родах и возможные мутации плода, но даже самая подробная информация, со всеми научными выкладками, оставляла его в статусе стороннего наблюдателя, рассчитывающего процессы в звездном ядре по спектральным всполохам.

Мартин не упускал случая посмотреть на Корделию в инфракрасном диапазоне. Он почти изнывал от любопытства и нетерпения. Это же так интересно, так увлекательно. Он наблюдает за рождением целой вселенной. Даже двух. Непостижимое чудо жизни. Из ничего, из двух клеток, видимых только под микроскопом, развивается разумное существо. И в то же время терзался тревогой и подспудным страхом. Тем самым, о котором ему часто рассказывала Корделия, страхом потери. Чем больше любишь кого-то, тем больше боишься его потерять.

— Прежде всего, — заговорила Корделия, — я не родилась мальчиком.

О том, что у Корделии есть мать, Мартин узнал далеко не сразу. Это случилось уже на Новой Москве, вскоре после того, как состоялось поглощение «DEX-company». Корделия была очень занята, изучая поступающие на ее электронный адрес документы. Основные работы осуществлялись через независимые аудиторские фирмы, привлеченные к проверке и пересмотру всех соглашений и контрактов перекупленной корпорации. На имя главы холдинга поступали сухие цифры итогов.

Корделия часами следила за бегущими в вирт-окне строками, изредка притормаживая столбцы, чтобы развернуть убранное под кат примечание. Мартин, в то время еще не освоившись окончательно и остро переживая свою отстраненность, находился где-то поблизости, изнывая от желания быть допущенным и доказать свою полезность. Да, он еще мало что понимает в этом сложном человеческом мире. Он еще только ребенок в едва очерченных границах личности. Он учится взаимодействовать, преодолевать и контролировать. Пока он только наблюдает, счастливый уже тем, что хозяйка… нет, уже не хозяйка, блок подчинения заархивирован… его человек здесь, с ним, в безопасности, что опасность миновала, и он снова, по утрам открывая глаза, прислушивается к звучанию любящего, гармоничного мира. Вероятно, то же самое испытывают выздоравливающие, когда боль отступает, а тело вновь обретает способность к полноценному движению. Он наблюдал за ней, своим человеком, пытаясь по легкому мимическому сдвигу разгадать ее мысли, ее настроение, предвосхитить за доли секунд подступающие радость или досаду.

— Ты чего? — спросила однажды Корделия, поймав его взгляд.

— Смотрю.

— И что видишь?

— Тебя. Ты все время меняешься.

Она удивилась.

— Разве? Я этого не чувствую. Ничего не происходит. Я работаю. Просматриваю отчеты. Скучно, буднично.

— Это тебе так кажется. Потому что ты не видишь себя со стороны. А я вижу.

— Неужели так интересно?

Мартин кивнул.

— Очень.

То, как она изменилась, заметил бы и человек. Корделия развернула какой-то документ. Брови у нее поползли вверх. Она присвистнула.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Мартин.

По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.

— Матушка в своем репертуаре.

Матушка? О ком это она? Мартин еще ни разу не слышал,

чтобы Корделия кого-нибудь называла «матушкой». Чей-то псевдоним? Прозвище?

— Пора прикрыть эту лавочку, — продолжала Корделия, изучая поступивший счет.

— Что случилось? — повторил Мартин.

Тогда она развернулась в кресле.

— Очередное кровопускание. Моя достопочтенная родительница прошла омолаживающий курс.

— Твоя… кто? Родительница?

— Ну да. Моя мать, Катрин Эскот.

Они взирали друг на друга с недоумением. Мартин, потому что слышал о достопочтенной родительнице первый раз, а Корделия… по той же причине.

— Ты моя единственная семья, — сказала она однажды.

И Мартин с тех пор даже не задумывался над тем, что же, собственно, было до него или до гибели «Посейдона». Он знал совершенно точно, что семья Корделии погибла в той катастрофе, ее муж и пятилетний сын. «Жанет» тайком показывала ему задвинутые в дальние сектора папки с семейными голографиями. Этих голографий было много, но сама Корделия никогда в эти папки не заглядывала. Мартин определил это по дате последнего изменения.

Он понимал, почему они никогда не говорят о прошлом. Это слишком больно. Как ему, так и ей. Он старался забыть, забросать прошлое новыми впечатлениями, будто яму кедровыми ветками, а она… потому что рана еще тлеет и воспаляется под слоем регенерирующего геля. Если начать говорить, вспоминать, то гель предстоит сорвать вместе с наросшей коллоидной тканью. Потому Мартин и не задавал вопросов, соблюдая клятву, данную «Жанет». Но ему и в голову не приходило, что семья Корделии — это не только муж и ребенок, что семья еще и родители. Об отце не раз упоминалось. Это он оставил ей наследство, имя, обанкротившийся голоканал и владения на Геральдике. Отец Корделии давно умер. И как-то по умолчанию Мартин перенес в категорию умерших и мать. Ведь Корделия же сказала, что он, Мартин, ее единственная семья. Какие еще могут быть вопросы?

— Твоя мать… жива? — спросил он тогда нерешительно.

— Еще как! И обходится мне очень дорого.

Больше Корделия ничего не сказала. А Мартин задумался. В самом деле, чему он удивляется? Корделия выросла в обычной человеческой семье. О ней кто-то заботился, кто-то воспитывал, кто-то водил ее в школу. Мартин воспринимал привычную, по человеческим меркам, картинку несколько отстраненно, как нечто происходящее в ином измерении, потому что сам ничего подобного не переживал. Как объяснить слепому, что такое свет, а парализованному — что такое движение? А если даже объяснить и дать научное определение поляризованному фотону, то как слепому постичь этот свет, прожить его и прочувствовать?

Мартин ни о чем подобном не задумывался, потому что все происходящее в человеческой семьи для него так же малопостижимо, как и происходящее в далеких галактиках, в иных мирах. Ему доступна только теория. Вот почему это явилось для него открытием. Корделия вовсе не сирота, как ему представлялось. Она так же одинока, как и он. Она так же пережила утрату. И вот у нее, оказывается, есть мать. Тогда почему она так странно себя ведет?

Вот что бы сделал он, если бы узнал, что та женщина, Эмилия Валентайн, жива? Что она не погибла в транспортном инциденте на Новой Земле, а живет на далекой планете? Та клевета, возведенная на родителей Мартина Каленберга, следовательно, и его родителей, давно опровергнута, и он часто вспоминал посещавшую его женщину с фиолетовыми глазами. Он любил ее. Там, на станции, он этого не понимал, он был слишком глуп. Он был всего лишь говорящей заготовкой для человека и не мог как-то квалифицировать свое чувство. Только много позже он понял — любил. Это была любовь. И чтобы воскресить эту любовь, он бы, вероятно рванул на самый край Галактики, чтобы вернуть это мимолетное живое тепло, дарованное той женщиной. Но Корделия этого не делает.

Очень скоро после состоявшегося открытия они переехали зимовать на Геральдику, и радость возвращения, красота кедрового леса, необъятные просторы, путешествия вытеснили тревожащие Мартина вопросы. Правда, когда они были на Новый год в Перигоре, Корделия показала ему дом, где провела свое детство.

— Вот здесь мы жили, пока его светлость Карлос-Фредерик не указал нам на космопорт, — сказала она, кивая на окна одного из домов. — Катрин Эскот снимала здесь квартиру, когда работала секретарем у Карлоса-Фредерика. — Помолчав, она добавила: — Дом сейчас принадлежит мне. Сол им распоряжается. Дерет с квартиросъемщиков три шкуры.

— А долго ты здесь жила?

— Восемь лет.

И перевела разговор на другую тему.

Затем Корделия упомянула о матери в связи с каким-то кинофестивалем, где Катрин Эскот оказалась среди гостей. Шла прямая трансляция. Они с Мартином завтракали. После завтрака Мартин собирался в поход на грависанях. Корделия, краем глаза наблюдавшая за новостной лентой конкурирующего голоканала, со смешком бросила:

— Леди Эскот верна традициям. Третий муж на три года моложе своего предшественника.

Мартин попытался определить, кто в толпе гостей эта пресловутая леди Эскот. У «Жанет» не было ее изображения.

— У нее уже третий муж?

— Ага. И тоже бывший.

И вновь ни единого слова пояснений. А спрашивать Мартин не решался. Он чувствовал, что тема, будучи не вовремя затронутой, ранит Корделию. А он уже не единожды ошибался, задавая бестактные и даже неприличные вопросы. Нет, она не сердилась, не обзывала его безмозглой жестянкой. Она отвечала мягко, терпеливо. Но за плавно, размеренно звучащим голосом он слышал боль, особенно если он со своей машинной прямолинейностью касался ее погибшей семьи. Он тогда нарушал какие-то неведомые для него границы: задавал вопросы о маленьком Мартине, о том мальчике, который остался на «Посейдоне». В архивах «Жанет» обнаружилась целая подборка детских книг и фильмов. И рациональный киборг тут же попытался выяснить их предназначение. Корделия, услышав вопрос и заметив развернувшийся в вирт-окне список, побледнела, взгляд затуманился и брови как-то страдальчески сошлись. Она беспомощно заморгала, будто попыталась согнать некую пелену. Мартин испугался. Ее эмоции спутались, перемешались. Уголки глаз заблестели. Она несколько секунд молчала, вынуждая Мартина терзаться виной. Потом отмерла и ответила, тускло, с заметным усилием, что эти книги и мультики она собирала для своего сына, рассчитывая подарить после возвращения с Асцеллы. Только некому было дарить…

— Извини. — Мартин поспешно свернул вирт-окно. — Я не знал.

— Ничего. Жаль, что ты для них уже взрослый.

Она потом долго молчала и заговорила с ним только вечером. С тех пор Мартин стал осторожней. Даже обозначил свое любопытство как опасное свойство. Ему лучше молчать. Он же ничего не понимает в людях! Потому что он машина! Бесчувственный и прямолинейный. Облагороженное оружие, лишь внешне схожее с человеком. Но два дня спустя Корделия, заметив его настороженную молчаливость, сказала, что он по-прежнему может задавать ей любые вопросы. Это полезно не только ему, но и ей.

— Почему?

— Потому что боль надо проговаривать, — пояснила она. — Я за эти пятнадцать лет никогда ни с кем не говорила о том, что случилось на «Посейдоне». И о своей жизни «до». Пресекала малейшие попытки психоаналитиков вызвать меня на откровенность. Я и вообразить не могла, что кто-то чужой, полный исследовательского азарта, заглянет в то, что принадлежит только мне, будет изучать, препарировать, разлагать на оставляющие… что кто-то коснется наточенным инструментом их лиц, их последних прощальных взглядов… Но это неправильно. Это как заложенный много лет назад ядерный заряд. Говорят, что время лечит. Неправда, время не лечит. Время формирует свинцовую капсулу. Защитный саркофаг. Но сам заряд остается взрывоопасным. Обезвредить его может только сам носитель. Сознательно. Пропуская этот заряд через себя.

Мартин понимал, о чем она говорит. Его прошлое было таким же испускающим смертельную радиацию зарядом.

— Я всегда тебя выслушаю, Мартин. Я разделю это с тобой. Когда придет время.

— И я с тобой разделю.

— Не бойся. Задавай мне вопросы.

И вот он вспомнил тот короткий, неожиданно напряженный решающий разговор, который обрел значимость ключа.

— Что значит «не оправдать надежд»?

Корделия вздохнула.

— Любой родитель возлагает на своего ребенка определенные надежды. Появление детей — это всегда перемены, пересмотр прежде утвердившихся планов. Иногда дети вписываются в эти планы, а иногда — нет.

— А ты… не вписалась?

— Нет.

— А почему?

— Девочкой родилась. И это самое сокрушительное разочарование, которое постигло мою мать.

— А разве плохо родиться девочкой?

— Видишь ли, наше геральдийское общество довольно консервативно. Даже ультраконсервативно. Оно гордится тем, что следует давно отжившим, архаичным традициям. Например, женщина не имеет права воспользоваться репликатором, даже если физическое состояние не позволяет ей выносить ребенка. Ребенок, появившийся на свет с помощью репликатора, не будет считаться законным наследником и даже не получит гражданства Геральдики. Наши снобы полагают, что, действуя таким образом, сохраняют приоритет подлинной человечности. Во имя близости к природе. То, что женщина иногда по состоянию здоровья или по каким-то иным причинам не может выносить полноценного ребенка, никого не интересует. Обходились же дамы, в том числе и самые родовитые, без репликаторов на протяжении веков. И ничего, род человеческий не вымер. Напротив, умножился и расселился по звездным системам.

— А ты бы предпочла воспользоваться репликатором? — осторожно спросил Мартин.

— Нет, — быстро ответила Корделия. — Я считаю, что репликатор — это крайний, даже аварийный случай. Когда естественную беременность женщине не потянуть. А я пока еще в форме! Как ты меня в спортзале гонял… Тем более, восемь лет детства на Геральдике также дают физическую фору. Я всего лишь хочу сказать, что у человека, у любого, должен быть выбор, пространство для маневра. А подобные правила, даже во имя самых благих целей, скорее наносят ущерб той самой декларируемой человечности. Но против меня и моей матери сыграла другая, еще более архаичная традиция. Моему папеньке, высокородному аристократу, непременно требовался наследник — мальчик. Моя мать потому и решилась на беременность, ибо он не раз громогласно заявлял, что женится на той женщине, которая родит ему сына, продолжателя рода Трастамара. Анри Четвертый, был такой король в позднем Средневековье, тоже обещал своей фаворитке Генриетте д’Антраг законный брак в случае рождения сына. Обманул, разумеется. Но моя матушка до сих пор верит, что Карлос-Фредерик непременно сделал бы ее знатной дамой, если бы она родила мальчика. Но родилась я… — Корделия печально усмехнулась. — И разрушила ее жизнь.

— Но ты же не виновата, — удивился Мартин, — пол человеческого зародыша им самим не определяется. И твоя мать не виновата. Пол зависит от отца.

— Да, только моей матери ты этого не объяснишь. Для тебя, возможно, это прозвучит удивительно, но есть немало родителей, которые избрали своих детей главными виновниками неудач. «Ты не такой красивый… Ты не такой умный… Ты не такой здоровый…» Вслух это не говорится, но ребенок чувствует, знает. Дети, они вообще очень чувствительные, им слова не нужны. Достаточно жеста, взгляда, скрытого неодобрения.

— Как киборг? Мне тоже не нужны слова. Я чувствую твое настроение.

— Все чувствуют, — задумчиво проговорила Корделия, — если хотят. Постепенно дети вырастают и теряют эту способность. Из соображений безопасности. А те, кто эту способность сохраняет… — Она задумалась. — Непросто это. Сил может не хватить. — Корделия тряхнула головой. — Так вот, первое разочарование. А первое потянуло за собой и второе, затем третье, четвертое. В конце концов, Карлос-Фредерик объявил о своем намерении жениться и потребовал, чтобы мы покинули Геральдику. Следует отдать ему должное. На произвол судьбы он нас не бросил. Назначил скромное содержание, арендовал на десять лет дом на Аркадии. На мое имя учредил фонд. Нищета и прозябание в ржавом модуле на захолустной планетке матери не грозили, но и предписанное существование не шло ни в какое сравнение с блеском на Геральдике. Первые пару лет после ссылки она пребывала в депрессии. Глотала таблетки, сутками лежала на диване, ела все подряд. Я была предоставлена сама себе. Нет, она меня не обижала. Не морила голодом, не оскорбляла, не запирала в темном, холодном контейнере. Я была вроде домашнего питомца, о котором, хочешь не хочешь, а надо заботиться, время от времени ставить ему мисочку с едой и менять подстилку. Я оказалась неудачным вложением. В бизнесе такое случается. Покупаешь акции, вкладываешь средства, а этот актив приносит одни убытки.

— Ты была киборгом?

— Да, я была киборгом. Но без процессора и имплантатов. Мне выдавали кормосмесь, выдавали соответствующую сезону одежду, следили за моей телесной исправностью и позволяли самообучаться. Я не испытывала физических страданий. Я жила вполне благополучно. Особенно по сравнению с теми детьми, кого отдавали в приюты или помещали в специнтернаты. И даже могла назвать себя счастливой. Я много читала, много думала, много училась. Я чувствовала, что в моей жизни что-то не так. Что в ней должно быть что-то еще, бесконечно важное, жизненно необходимое. Доказательство того, что я есть, я существую, я живая. Ведь что такое любовь? Любовь — это признание ценности, подлинного, бесконечного бытия, это принятие, открытие иной вселенной — вселенной души. Разумеется, тогда я этого не понимала. Ощущала пустоту. Повезло, что я не отправилась за избавление от этой пустоты в сомнительную компанию. — Корделия помолчала. — Года через четыре с матерью произошла перемена. Не помню уже точно, что на нее так повлияло. Кажется, она обнаружила в инфранете голографию юной княжны Мышковской, в замужестве Трастамара. И что-то у нее замкнуло. Она внезапно восстала с дивана и затеяла войну. Есть такой литературный персонаж — Эллочка-Людоедка. Это из классической земной литературы, когда еще умели писать книги. Так вот, эта Эллочка вела войну с дочерью американского миллионера Вандербильта.

— Войну? Твоя мать воевала? А где?

— Мартин, это не та война, где стреляют. Это война, где тратят деньги на мексиканского тушкана. Моя мать бросила пить, села на диету, занялась фитнесом. Что, с одной стороны, заслуживает уважения.

— А с другой стороны?

— А с другой… — вздохнула Корделия, — а с другой, все эти усилия шли на борьбу с воображаемой соперницей. Катрин доказывала, что она ничуть не хуже этой аристократической швабры, как она ее называла. И мужа себе отхватит… Ну да, отхватила. На десять лет моложе, брачного афериста. К счастью, сам сбежал, когда обнаружил, что у моей матери нет доступа к моему фонду. Когда я уже заканчивала школу, она вышла замуж во второй раз. За безработного актера, бездарного, смазливого. Этот второй решил пойти по стопам набоковского Гумберта. Тоже литературный персонаж. Любитель маленьких девочек. Мне, к счастью, было почти шестнадцать, и сразу после получения аттестата я улетела на Асцеллу. Но до отъезда пережила несколько неприятных недель. Самое печальное, что моя мать ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Я кочевала по знакомым, одноклассницам, даже устроилась ночной кассиршей в супермаркет, чтобы домой не приходить.

Мартин нахмурился.

— Тебя никто не защитил?

Корделия отмахнулась.

— К счастью, он был трус, и ничего трагического не произошло. Но было неприятно.

— А где он сейчас, ты знаешь?

— Знаю. В тюрьме. Нет, я здесь ни при чем. Это он сам так собой распорядился. Я покинула Аркадию, и на этом все кончилось. Матушка выходила замуж и в третий раз. Но мне уже тогда было не до подробностей. Знаю, что и третий ее брак не удался. Вероятно, по тем же причинам, что и два предыдущих. После крушения «Посейдона» она прилетала ко мне на Селену. Но мне стало только хуже. Я отказалась с ней встречаться. Потому что не могла ничего ей дать, а она ничего не могла предложить мне. Но я, в отличие от нее, умела существовать автономно, а она — нет. Она потом несколько раз пыталась со мной встретиться… А уж когда я получила наследство… Свой дочерний долг я выполнила. Купила ей дом на аркадийском побережье, назначила содержание, счета оплачиваю, но… все через адвокатов. Возможно, я не права.

— А бывает так, что люди меняются?

— Бывает. Но редко. Человеку, чтобы измениться, перейти в иную систему ценностей, требуется пройти через потрясение, трагедию, испытание. Чтобы сотряслись самые основы.

— Как это случилось с тобой?

— Да, как со мной. Происходит своего рода перезагрузка системы. Все настройки возвращаются к заводским, — усмехнулась Корделия. — Вот я, к примеру, по сценарию неудачница.

— Ты… неудачница?

— Да, самая настоящая. Всегда на вторых ролях, серая, невзрачная, непритязательная, без особых способностей. Неудачная дочь блестящей матери. Если бы она не пустилась в эту авантюру с мужьями, вынудив меня бежать, и держала бы меня при себе, проживала бы я сейчас на Аркадии в должности какой-нибудь гувернантки или экскурсовода. Возможно, получила бы диплом управляющей семейным отелем. Жизнь была бы тихой, размеренной, под патронажем мудрой родительницы. Не самый плохой вариант.

— Но ты бы и тогда могла получить наследство.

— Могла. Но скорей всего позволила бы Катрин этим наследством распоряжаться. Настал бы миг ее триумфа. И она, возможно, могла бы меня полюбить. Но, увы… Я мало того, что сбежала на Асцеллу, так еще и пережила крушение. Система перегрузилась, все настройки слетели. Я стала другим человеком.

— А она?

— А она… не знаю. Бывает, что и без потрясений люди меняются. Если прикладывают сознательные усилия. Люди взрослеют, набираются опыта. Постигают некие непостижимые прежде истины. Но далеко не все и не всегда. Ну что, ответила я на твой вопрос?

— Да, ответила, — кивнул Мартин. — И еще больше запутала.

На мгновение Мартину показалось, что вся эта шумная, беспокойная толпа в зале прилета ожидает именно их. На внутреннем экране с бешеной скоростью побежали логи недельной давности. Информацию слили… Кто? Когда? Мартин сам выбирал этот рейс и этот лайнер. Каюту бронировал на имя Мартина Каленберга. Корделия нигде не упоминалась. Его собственное имя мало кому известно.

Журналисты знают, что универсального киборга главы холдинга зовут Мартин, но имя распространенное, и в статьях его чаще называют просто «тот самый киборг» или «киборг стоимостью в целую корпорацию», а не «киборг по имени Мартин». Даже не так, не по имени, а по кличке. «Уникальный киборг по кличке Мартин». По кличке… Будто он домашний питомец, любимец богатой дамы. А кто запоминает клички? Да никто. Все заслоняет стоимость говорящего артефакта.

Но пренебрежение тоже дает преимущества. Его имя в паспортной карточке не указывало на Корделию. Тогда кто все эти люди? Кто предал? Вадим? Только ему был известен номер рейса и время прибытия. Он даже проводил негласную проверку лайнера: запрашивал его техническое состояние. Полученный результат с трудом, но все же был признан бывшим спецагентом удовлетворительным. Главным аргументом в пользу «Эльдорадо» стала минимальная вероятность столкновения лайнера с пиратами. Трасса была оживленной, в пересекаемых секторах курсировали полицейские корветы. Зачем бы Вадиму это понадобилось? Нет, это не он. Мартина он, конечно, недолюбливает, как и всех киборгов, но обязанности безопасника исполняет добросовестно, даже слишком. Даст фору самой Корделии, мечтающей посадить Мартина под замок в их доме на Геральдике. А Вадим посадил бы под замок их обоих. Чтобы не играли с судьбой в «прятки».

Мартин шагнул вперед, заслоняя собой Корделию, и просканировал собравшуюся толпу. До это же фанаты того рэпера, который летел с ними лайнере 1-м классом! Рэпер SiньКа.

Они видели его в одном из баров, когда вечером поднимались на верхние палубы, чтобы выпить чаю и понаблюдать за людьми в их естественной среде обитания. Этот рэпер, весь в сине-зеленой росписи, с подбритым лбом и висками, окруженный плотным кольцом поклонников и поклонниц, что-то развязно, почти нечленораздельно исполнял, пользуясь обсценной лексикой. Мартин издалека определил, что он не только пьян, но и находится под воздействием наркотических веществ. Он выдавал короткие фразы, укладывая в узловатое, рваное подобие стихов.

— Почему людям это нравится? — тихо спросил Мартин.

Корделия отделила ложечкой кусочек яблочного пирога и ответила:

— Я уже рассказывала про тараканов. Каждая разновидность этих мозговых насекомых нуждается в определенной интеллектуальной диете. Вот у нас с тобой соответствующей этой музыке породы нет, а вот у них, — она указала на прихлопывающих и притопывающих поклонниц, — есть. Один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.

— А разве нельзя сделать так, чтобы все слушали хорошую музыку?

— Увы, — вздохнула Корделия. — Запретить подобное творчество не лучший выход. Слышал выражение «запретный плод сладок»?

— Да.

— Ну вот. Чем больше запретов, тем больше поклонников у SiньКи и ему подобных. Такова человеческая природа. Всегда желает того, что запрещено. Это и есть так называемая детская душа.

Мартин сделал очередную пометку в своем реестре человеческих странностей. Корделия разрешила ему задавать любые вопросы, и он будет их задавать.

Они проскользнули в толпе встречающих незамеченными.

— Куда теперь? — спросила Корделия, когда он помог ей забраться в беспилотный таксофлайер. В развернувшемся меню Мартин выбрал пункт назначения и вбил адрес пансиона.

— Где ты забронировал номер?

— В пансионе «Бэлль», город Фалелес.

Он указал местонахождение пансиона на виртуальной карте. Корделия присвистнула. Мартин забеспокоился.

— Я сделал что-то не так?

— Не люблю совпадения.

— Какие?

— На соседней улице живет моя мать.

— Я не знал. Честное слово. Мне понравился город. С точки зрения безопасности. Развитая инфраструктура, но туристическим центром не является. Ничтожный процент правонарушений. И пансион я выбирал…

— Мартин, родной, не оправдывайся. Ну выбрал и выбрал. Полетели, а то эта парочка, — Корделия положила руку на живот, — уже давит на все близрасположенные органы.

Пансион Мартин и в самом деле выбрал удачно. В нем останавливались не туристы, прибывшие на Аркадию весело провести время, а в основном родственники и знакомые проживающих на планете переселенцев. Этакое приложение к ухоженным семейным усадьбам. И публика соответствующая: солидная, неторопливая, состоятельная. Пожалуй, Мартин с Корделией оказались там самыми молодыми.

Отдохнув, они спустились в крошечный ресторан.

— Сейчас будут гадать, кем мы друг другу приходимся, — шепнула Корделия.

— Как всегда, — ответил Мартин.

Несмотря на то, что Корделия давно объяснила ему, откуда проистекает эта потребность на всё и вся вешать опознавательные знаки («Видишь ли, это все от страха, от далеких предков. В те далекие времена, когда человек мало знал и мало умел, все неизвестное чаще всего таило в себе опасность. Вот у человека на базовом уровне и возникла эта потребность, порожденная инстинктом самосохранения, все классифицировать и каталогизировать. Опасно то, что неизвестно, а то, что известно, помещенное в кластер и обвешанное ярлыками, уже опасности не представляет…»), он не переставал удивляться и недоумевать. Ну что тут такого? Они же всего лишь люди.

— А мне нравится, — неожиданно сказала Корделия, когда она устроились за столиком на открытой террасе с видом на море.

— Пансион?

— И пансион, и ужин, и то, что на нас смотрят. И даже то, в чем нас подозревают.

Они заказали паэлью с лангустом и салат. Мартин предусмотрительно попробовал все блюда сам, провел органолептический экспресс-анализ и только потом позволил Корделии приступить к еде.

— В том, что я твой партнер?

— Ага. — И прошептала. — Это очень повышает мою самооценку. Раздувает пламя тщеславия. — Она хихикнула. — Все вначале видят тебя, высокого, красивого, сильного, грациозного… Совершенство, одним словом. Любуются и задаются вопросом, какова же подруга этого божества? А тут я, немолодая, беременная… Одним словом, осетрина второй свежести. Представляешь степень их изумления? Кстати, очень выигрышная позиция в переговорах. Собирается компания крупных финансистов, промышленных магнатов, известных политиков. Все опытные, безжалостные, зубастые. Готовы перемолоть в челюстях всю Галактику. А перед ними я. Неуклюжая, отекшая, переваливаюсь, как утка. Баба, да еще беременная. Какова их первая реакция?

— Они расслабляются. Потому что ты для них не соперник.

— Именно. А в результате?

— Принимают все твои условия. Даже невыгодные.

Корделия кивнула.

После ужина Мартин настоял на том, чтобы они вышли на набережную полюбоваться перламутровым аркадийским морем и послушать знаменитых аркадийских москитов.

Моря и океаны Аркадии очень отличаются от геральдийских. Все пригодные к колонизации участки суши располагаются в субтропическом поясе планеты, где климат соответствует земному средиземноморскому. К сожалению, полоса благоприятствования далее на юг и на север не распространяется. На полюсах планеты довольно обширные материки, превосходящие по площади Антарктиду, покрыты нетающими ледниками. Температура в самом сердце этих ледяных пустынь опускается до -90, что исключает их освоение. На побережье, где погода радует какими-то тридцатью градусами ниже нуля, производятся только геологоразведочные работы. Но субтропическая полоса с лихвой искупает эти вымороженные земли.

Мартин смотрел на волны. На Геральдике море никогда не бывает таким ласковым, таким вкрадчивым, таким призывно бликующим, в серебристых крошках, которые горстями сыпались на отражающую поверхность с двух аркадийских спутников. Имел место тот редкий астрономический момент, когда оба космических приемыша взошли одновременно и повисли над планетой как упущенные на детском празднике воздушные шары. Размер их был невелик. Оба спутника уступали земной Луне, а уж по сравнению с геральдийскими «братьями» и вовсе казались лилипутами. По этой причине, из-за недостаточной массы и удаленности от планеты, их влияние на приливы было минимальным. Воздействовали они иначе — своей светимостью. Их поверхность представляла собой металлизированную корку, которая как зеркало отражала свет и позволяла ученым строить безумные гипотезы относительно их искусственного происхождения. Были также предположения, что оба спутника — это ядра некогда погибших, выгоревших в звездном катаклизме планет. После миллиона лет блужданий попали в сети гравитации звезды, а затем обосновались на орбите. Но как бы эти луны ни оказались в системе, их пленение дало планете немало преимуществ, и одно из них, пусть чисто визуальное, это светлая ночь и серебристые росчерки на воде. Корделия и Мартин стояли у парапета, любуясь этой неспешной, чарующей игрой света.

— Красиво, — сказал Мартин.

— Да, в юности я часами на это смотрела. Удивительное зрелище. Когда обе луны всходят одновременно, и в ясную погоду отраженный свет растекается по поверхности моря, касаясь самого дна. Световые волны сталкиваются, набегают одна на другую, порождая необычный эффект.

— Ты бы хотела сюда вернуться?

Корделия помолчала.

— Пожалуй, нет. Провести пару недель, возможно. А жить…

Она взяла Мартина под руку, и они медленно побрели в сторону пансиона. Гуляющих было много. Скорей всего, вечерняя прогулка по набережной давно стала традицией как для гостей Аркадии, так и для ее постоянных обитателей. Корделия во избежание непредвиденных и нежелательных встреч сохраняла тот же небрежно-бесформенный стиль, который помог им ускользнуть с Новой Москвы. Она сменила джинсовый сарафан на свободного покроя платье из геральдийского льна, скрыла волосы под умело повязанным шарфом, а глаза, несмотря на вечернее время, затенила очками. Впрочем, наличие очков даже в ночное время никого не смущало. Солнцезащитные очки давно уже исполняли обязанности портативного терминала.

Мартин набросил капюшон толстовки. Всех идущих навстречу он привычно сканировал и, убедившись в отсутствии оружия и наступательных планов, идентифицировал как нейтральные объекты. Точно так же он пометил и трех немолодых женщин, шедших навстречу. Не обнаружив ничего вызывающего опасений и ничего, с точки зрения киборга, достойного внимания, он сфокусировался на трех ХУ-объектах в разных возрастных категориях, как вдруг почувствовал, как рука Корделии, лежавшая на его локте, дернулась. Детектор уловил изменение сердечного ритма. Сокращения участились. Мартин, находясь в режиме близком к боевому, услышал, как зашумела кровь в сосудах, чей тонус, подгоняемый сократившейся гладкой мышцей, подскочил до опасных величин. Правда, Корделия несколько раз глубоко вздохнула, и мелькнувший было красный сигнал сменился на срединный желтый.

— Что случилось? — спросил Мартин.

— Еще один миф развеян, — ответила Корделия. — Говорят, что мать всегда узнает свое дитя. Оказывается, не всегда.

Она споткнулась, но шаг ее тут же выровнялся. Мартин начал оглядываться. Кого он пропустил?

— Те три дамы, — подсказала Корделия. — Они с нами поравнялись. Уже прошли. Крайняя справа — Катрин Эскот.

На ужин они не ходили. Корделия долго сидела на террасе, смотрела на море. Мартин принес ей из ближайшего кафе отварной рыбы и травяной чай. Предварительно все попробовал сам.

— Знаешь, — начала Корделия, — я никогда не верила в так называемый зов крови. Здравый смысл подсказывает, что эмоциональные связи создаются вовсе не на основе генетического сходства, а совсем по иным причинам, на основе родства духовного. Узы, которые связывают твою истинную семью, не есть узы крови. Это не я сказала, эти слова принадлежат одному земному писателю ХХ века. И я с этим согласна. Доказательством тому служит хотя бы наша взаимная привязанность. Никаких общих хромосом у нас с тобой нет, а связь такая крепкая, что мы чувствуем друг друга на расстоянии. И все-таки где-то в глубине души верилось, что он есть, этот зов, эта таинственная общность крови.

— Корделия помолчала. Взяла чашку с чаем, сделала глоток. — Ты был прав. Зря мы сюда прилетели.

— Ближайший рейс через неделю.

Она отмахнулась.

— Переживем. И не такое переживали.

Неожиданно на видеофон Корделии пришло сообщение.

— Посмотри, что там, — попросила она.

Мартин взял видеофон.

— Это от Вадима.

— Интересуется, все ли у нас в порядке? Ты же ему писал полчаса назад.

— Нет, не интересуется. Он пишет, что Александр ван дер Велле умер.

Корделия в изумлении развернулась в кресле и требовательно протянула руку. Мартин передал ей устройство. Корделия, будто не доверяя глазам, прочитала вслух:

— Найден мертвым в своем доме на Новоженевском озере. Официальная версия — тромбоэмболия.

Мартин вновь зафиксировал скачок давления, и ему это не понравилось. Он уже давно выяснил, что такое преэклампсия, мультисистемное состояние, характерное для беременных на больших сроках, и методично отслеживал все нарушения и колебания в деятельности сердечно-сосудистой системы.

Он коснулся руки Корделии. Давление поднялось, но критических значений не достигло.

— Почему ты огорчилась? Он же враг.

Корделия кивнула.

— Да, враг, но у него был шанс.

— Какой?

— Изменить свою жизнь. Сделать правильный выбор. Не обратиться в подобие деда, не закоснеть, не мумифицироваться.

В уголках ее глаз мелькнули слезы.

— Снова окситоцин?

— Да, он.

Мартин сел на пол, по-детски подвернув ногу, как делал это, когда играл в шахматы с «Жанет». Взгляд его на мгновение расфокусировался.

— Я слышу три сердца, — тихо сказал он.

* * *

Он снова ощутил этот странный, муторный ком. Бесформенный, плотный. Он поднялся из подреберья, вытянулся, просочился в горло. Стало трудно дышать. Обозначилась сухость. Мартин уже знал — это она, ревность, горьковатая детская злость. Растерянность, недоумение. Она плачет. Из ослабевших пальцев выскользнул видеофон. Мартин успел его подхватить. Отложил в сторону. Привычно устроился на полу, подвернув одну ногу и опершись подбородком о колено второй.

Когда-то очень давно, вот так же обхватив одно колено руками, он слушал первый в своей жизни дождь. Проснувшись в страхе, в первозданной панике, когда верх и низ будто поменялись местами, слушал этот природный водяной гул, воображая планетарную катастрофу. Затем, когда система выбросила на внутренний экран лаконичное, сугубо научное описание заурядного климатического явления, немного успокоился и отправился взглянуть на это самовыражение природы. Дождь! Это же самый обычный дождь.

Спустился из тесного убежища под крышей в темную, пустую гостиную. Мягко фосфоресцировали прозрачные декоративные колонны, а по ту сторону прозрачных стен это кроткое, деликатное мерцание отражалось в ураганном натиске, подсвечивая тысячи водяных вихрей. Мартин видел их замысловатую пляску. Это было пугающе и завораживающе красиво. Эти играющие струи, завихрения, всплески казались разумными. Они представлялись участниками некой хорошо спланированной мистерии. И тогда, чтобы вычислить и разгадать алгоритм этого танца, Мартин устроился прямо на полу, по-детски подвернув ногу. Это Корделия потом сказала, что по-детски. Так делал ее маленький сын… Он всегда играл на полу, отвергая коврики и подушки. На подъеме, у косточки, даже появилась мозоль. А Мартин всего лишь не решился взять с дивана подушку.

Геральдийский дом еще не стал для него родным и безопасным. Дом все еще был более удобным местом содержания, благоустроенной клеткой. Хозяйка позволяла ему многое, но возможность касаться предметов, пользоваться ими по своему усмотрению не обговаривалась. Поэтому он предпочел воспользоваться собственной конечностью. Корделия тогда тоже проснулась. Укрыла пледом и приготовила чай. Он до сих пор помнит тот чай, горячую гладкую кружку между ладоней. Чай был крепкий и очень сладкий. Пальцы согрелись. И где-то внутри, в сердце… Будто льдинка подтаяла.

Он ощутил тогда это впервые — странную застенчивую радость и покой. Первое любопытство, обращенное к миру. С тех пор, возможно, и возникла эта ассоциативная связка — детская поза и радость познания. Когда он задавал Корделии вопросы и готовился слушать, то садился именно так, подвернув ногу. Смотрел на нее с любознательным нетерпением. Будто из подсознания возвращался тот мальчик, заключенный в тело-оружие, и брал это тело под свой контроль. Он все еще был там, этот мальчик, сосуществовал с Мартином-вторым, уже обретающим опыт, с Мартином, принимающим решения. Нет, мальчик никуда не ушел. Он здесь. Любопытствует, наблюдает, задает вопросы. Обижается, недоумевает.

Она плачет. Почему? Неожиданная, непознаваемая логикой печаль порождала чувство вины. Будто это он, Мартин, во всем виноват, будто это все случилось из-за него, он — первопричина.

Он помнил, что сказал Александр ван дер Велле.

Мартин уже третьи сутки после своего ранения находился на «Мозгоеде». Старый армейский транспортник, заметая следы, двигался от одной сомнительной станции «гашения» к другой, такой же сомнительной, без определенной цели, без четко обозначенного на карте места назначения. От Стрелка с карнавальской станции пришло первое, странное послание. Тогда они еще не знали, что Корделия уже похищена, что она уже на яхте «Алиенора», принадлежащей этому Александру. В пультогостиной они разглядывали парящее над голоплатформой изображение — молодой мужчина с мальчиком на руках. А Мартин объяснял Станиславу Федотовичу, что это погибшие на «Посейдоне» муж и сын Корделии. «Хозяйке привет от родственников» гласила сопроводительная надпись. Вполне нейтральная, даже дружеская, если не знать, что эти родственники мертвы. В этой фразе таилась угроза. Затем через Стива Хантера пришло второе послание, уже без иллюстраций. Требование выкупа. А выкупом назначался он, Мартин. Орбитальная станция «Эксплорер» в системе Беллатрикс. Мартин не колебался.

— Самое трудное в этом мире — принять неизбежное, — сказала однажды Корделия. — Смирение — это не слабость, не страх. Смирение — это и есть подлинная сила. Когда-то очень давно, когда люди еще верили в Бога, они придумали короткую и очень правильную молитву «дай мне мужество принять то, что я изменить не в силах…»

Хватит ли мужества у него?

Послание, обозначившее станцию «Эксплорер» как место назначения, оказалось не последним. «Мозгоед» уже вышел из зоны молчания и неопределенности. Обрел цель. Дэн проложил трассу. У последней перед пунктом назначения станции с ними связался Вадим. Именно он тогда заговорил о неком вдохновителе, о могущественном изобретательном враге, для которого Казак, ранивший Мартина, и сводная сестра Корделии Камилла всего лишь исполнители.

Когда станция «Эксплорер», огромная титановая «куколка» с поджатыми крыльями солнечных батарей, засветилась на обзорном экране, в развернувшемся вирт-окне возник он — Александр ван дер Велле.

— Я могу поговорить с капитаном Петуховым?

И сразу назвал свое имя, коротко, без пауз и колебаний, объяснил, кто он. Заказчик. Вдохновитель. Злодей.

На злодея Александр ван дер Велле не был похож. ХУ-объект чуть старше 30 лет. Правильные черты лица. Взгляд внимательный, умный. Человеческий взгляд. С горечью и состраданием. Мартин тогда почувствовал охватившую мозгоедов растерянность. Только Дэн с Лансом оставались невозмутимыми. По внешности они людей не оценивали. Мартин, собственно, тоже. Но за последние несколько недель жизни на Новой Москве, участвуя в беспокойной жизни Корделии, наблюдая за ней, за ее коллегами, конкурентами, деловыми партнерами, он, кажется, заразился этой человеческой субъективностью, приноровился увязывать внешность с деятельностью и психоэмоциональным содержанием. Люди же постоянно так делают — судят по внешности, а ему в процессе социализации и познания «человечности» придется этому научиться. Тем более, что довольно частно внешнее является отражением внутреннего.

— Изумрудная скрижаль, — прокомментировала как-то его усилия Корделия, — что снаружи, то и внутри. Что вверху, то и внизу.

— Так всегда? — осторожно спросил Мартин.

— Бывают исключения.

Александр ван дер Велле и был таким исключением. Доброжелательный, харизматичный. Неужели это он? Он, ради игры, ради какого-то путаного замысла, едва обозначенного плана небрежно, мимоходом вторгшийся в их жизни. Он так спокойно, доходчиво об этом рассказывал, будто речь шла о каком-то сценарии. Заместитель Корделии, Конрад Дымбовски, иногда пересказывал предлагаемые сюжеты. Всё так, он намеревался похитить Мартина, а затем вернуть его Корделии. Само похищение только видимость, операция прикрытия, потому что, если бы он этого не сделал, похищение было бы настоящим. Кому это выгодно? Есть желающие. Но он о них говорить не будет. Настоящее похищение не в его интересах. Ибо является нарушением его далеко идущих планов. Он вынужден в этом участвовать, потому что сводная сестра Корделии в своей неукротимой жажде мести могла бы заключить другой союз с теми самыми желающими, людьми могущественными и беспринципными. Доказательством способностей Камиллы стал ее выбор подельников — Макс Уайтер и бывший контрразведчик Скуратов. Большая удача, что Александру удалось эту компанию возглавить, направить в нужном ему направлении и взять под контроль. На что Станислав Федотович холодно заметил, что с контролем над Казаком у великого комбинатора как-то не сложилось. Александр ван дер Велле не обиделся и вполне уместно изобразил раскаяние.

— Нельзя быть сильным везде, — ответил он.

Мартин позже нашел эту цитату в сети. Слова принадлежали германскому полководцу, основателю стратегии.

— Ошибки надо признавать и исправлять, — продолжал Александр, — и я прошу вас мне в этом помочь.

Тот разговор внезапно обрушил еще непрочный, едва сформированный мир. Мартин внезапно ослабел, внутренне расслоился, свернулся в давно отвергнутую им форму личинки и попытался вернуться в свое заброшенное, занесенное мумифицированными страхами убежище. Эти его страхи, подобно запутавшимися в паутине насекомым, истлели, истончились, обрели невесомую хрупкость и обратились в прозрачные, дырчатые скелетики, от малейшего касания обращающиеся в пыль. За последние несколько недель Мартин сокрушил этих скелетиков, этих хитиновых оболочек немало. Их растертые в пыль крылышки и лапки он ссыпал в узкую каверну, которая некогда служила ему убежищем. Поверх останков он забросал это убежище обрывками своих геральдийских снов, смывая темные образы и замещая их свежими, новорожденными. Он изменил координаты и переформатировал карту. Верил, что не понадобится. Но Александр появился и вернул его в это убежище. Это он, шагнувший из вирт-окна вдохновитель, тайный заказчик, кукловод, разбросал песок и столкнул в омут.

Мартин вглядывался, изучал, слушал уверенный молодой голос. Этот человек очень далеко, за миллионы световых лет от дрейфующего «Мозгоеда». Человек Мартину незнаком. Далек от него не только пространственно, но и социально. В распоряжении этого физического благополучного ХУ-объекта целый мир, калейдоскоп возможностей, океан впечатлений. Зачем ему понадобился он, Мартин? Почему этот человек, приветливый, улыбающийся, из своего благоустроенного мира, где он наслаждается уверенностью, гражданской полноценностью и свободой, вмешивается в его, Мартина, жизнь?

Вот так просто. Вмешался и толкнул фигурку. Неудивительно. Все киборги для людей фигурки. Их расставляют на шахматной доске и отправляют в бой. Мартин сразу представил гигантскую доску, едва лишь «Жанет» объяснила ему правила игры. Он двигал свои пешки, коней, ферзя, ладью и думал, что именно так поступают и люди — двигают фигурки. Он тоже был одной из них. Он был средством, а в схватке участвовали люди. Он должен был стать для одной из сторон преимуществом — новым оружием. Когда же получившая преимущество сторона одержит победу, он будет утилизирован. Корделия тогда сняла его с игрового поля и научила двигаться автономно, выбирать между черной и белой клеткой самостоятельно. Игрока, хозяина в голове больше не было. Теперь он сам полноценный, разумный участник, и правила игры другие — человеческие.

Его вернули на доску. Он снова стал пешкой. Его силком толкнули на черную клетку и заставили сделать ход. Он опять средство. Часть плана этого доброжелательного человека, которого никогда прежде не видел. Корделия тоже стала средством. Такой же игровой фигурой. Люди играют не только киборгами, но и своими собратьями. Собратьями даже престижней. Именно этим, престижем, объясняется отсутствие киборгов на Геральдике — приказы исполняют люди. Держать в качестве личного слуги или сексуального партнера киборга — признак неполноценности, неуверенности и бедности. Богатые и уверенные играют только в людей. А этот Александр ван дер Велле богат. И очень уверен.

Что за игру он ведет? Мартин, оцепеневший в своем убежище, мучительно размышлял. Это похищение, как сказал Александр, не более, чем инсценировка. Никто не должен был пострадать. Мартина планировалось обездвижить, поместить в транспортировочный модуль, а затем, после переговоров, вернуть Корделии. Мартин не понимал смысла задуманного. Детектор показывал внушительный процент искренности, но Мартин не верил. Логика не просчитывалась. Разыграть фиктивное похищение, чтобы уберечь Мартина от настоящего? Зачем? Корделия не раз объясняла, что в том мире, в котором ей приходится существовать, любое действие рассматривается как инвестиция, перспективный бизнес-проект. Рассчитываются прибыль и убытки. В чем же прибыль Александра ван дер Велле? Ему нужен не Мартин? Полина права? Ему нужна Корделия?

Инсценировка нужна, чтобы сблизиться с ней. Она необходима ему как средство.

Один из деловых партнеров Корделии как-то пригласил ее на свидание.

— Он в тебя влюблен? — осторожно спросил Мартин.

Корделия печально усмехнулась.

— Он влюблен не в меня, он влюблен в мой холдинг.

Александр хочет с ней играть, двигать по игровому полю как ферзя. Он, Мартин, киборг, знает, что значит быть фигурой. Знает эти ощущения, эти противоречия, эти страхи. Он знает, как покоряться и молчаливо сопротивляться, как вкрадчиво упорно саботировать, как обращать энергию игрока в свою собственную. Ему уже не больно, он привык. Он успеет спрятаться за процессор, отрешиться. Но Корделия человек, она все чувствует. Ей не уйти в кибернетическое беспамятство. Александр сказал, что никто не должен был пострадать… Но Корделия пострадала. Мартин видел кровь на ее лице. Беглый пират, взбунтовавшийся наемник приставил бластер к ее виску. Александр легко распорядился ее чувствами. Пусть бы его план сработал, и Мартин был бы похищен без стрельбы и травм. Пролежал бы несколько суток в гибернации. Розыгрыш. Фальшивка. Но Корделия об этом не знала!

— Я очень боюсь тебя потерять, — сказала она однажды.

Сказала очень тихо, ровно, без эмоциональных перепадов. Но слова, почти неокрашенные, схематичные, врезались в память и проросли.

— Я очень боюсь тебя потерять…

И потеряла. Из-за этого человека — Александра ван дер Велле. Она поверила в утрату, она вернулась туда, на палубу гибнущего «Посейдона», под черный нависающий иллюминатор.

Почему же она тогда плачет?

* * *

— Он же враг! — более настойчиво повторил Мартин.

Корделия подняла голову.

— Я плачу, потому что у него был шанс.

— Какой шанс?

— Стать творцом. Видишь ли, по моим наблюдениям все люди делятся на три категории. Есть творцы, разрушители и… их можно назвать пищевые трубки. Они ничего не разрушают, но ничего и не создают. Они вроде заготовок, питательной среды, из которой эти самые творцы и разрушители произрастают. Их, этих заготовок, очень много, а творцов и разрушителей мало. Особенно творцов. Александр родился в стане разрушителей, но мог стать творцом. И он хотел им стать. Он был уже в пути.

Мартин сел рядом и спросил.

— Что мне для тебя сделать?

Корделия взглянула на него, взгляд засветился благодарной нежностью. Она обхватила его голову руками и прошептала:

— Живи. Дыши. Будь.

Мартин протянул руку и бережно снял слезинку.

— Ты не виновата, — неожиданно сказал он, — Александр сам так решил. Он человек, а у человека всегда есть выбор.

— Ты прав, выбор есть всегда.

Почему все-таки Аркадия?

Этот вопрос ей не раз задавал Мартин. Гораздо быстрее добраться до Геральдики через Новую Землю или Шии-Раа, где тяжеловесная, многопалубная «Queen Mary» делает остановку. Стоянка около суток. И через три прыжка — орбита Геральдики. На Аркадию «Queen Elisabeth», лайнер той же компании «Botany Bay», прибудет через неделю. И все это время им предстоит провести в ожидании и неопределенности. В опасной неопределенности.

С точки зрения здравого смысла решение безрассудное, гневно отвергнутое и Вадимом, и Конрадом. С молчаливым неодобрением к ним присоединился и Мартин. Корделия чувствовала его тревогу, его настороженность. Она ловила упрек в обращенных к ней фиолетовых глазах. «Ты подвергаешь себя опасности», говорили эти глаза. «Я боюсь за тебя. Боюсь тебя потерять». Поймав один из таких взглядов, она едва не передумала, у самой стойки регистрации, когда посадку уже объявили. Но не сделала этого. А Мартину на его очередной вопрос, почему они все-таки летят на Аркадию, пространно объяснила, что выбор ее продиктован стремлением сбить со следа как врагов, так и журналистов, не оставлявших ее в покое на Новой Москве. Мартин слушал, склонив голову, затем вкрадчиво уточнил:

— 65% искренности. Обычно твой процент колеблется в пределах от 80%. И выше.

— А где остальные 20%?

— А на 20% ты врешь.

— Ах ты… киборг.

Отчасти она действительно лгала. Все эти опасения, касающиеся журналистов, папарацци, преследователей, служили своего рода оправданием. Эти оправдания, логично обустроенные, аргументированные, вполне тянули на заявленные 65%. Это не ложь, это умолчание, намеренная недомолвка. Корделия не договаривала и не признавалась даже себе, что причин, побудивших ее выбрать маршрут через Аркадию, по меньше мере, три или… даже четыре. И две из них взаимоисключающие.

Оправдывая заниженный процент, Корделия упомянула проживающую на Аркадии мать — Катрин Эскот. Мартин ничего о ней не знал (он и о погибших на «Посейдоне» муже и сыне знал очень мало, так как свято соблюдал заключенную между ним и Корделией хартию деликатности «О прошлом вопросов не задавать»), потому что в привычной для него картине мира такие понятия, как мать и отец, относились к категориям абстрактным, почти условным.

Да, была некая женщина, называвшая себя его матерью, носившая имя Эмилии Валентайн, в прошлом известная актриса. Эта женщина появлялась в его жизни несколько раз, неожиданно исчезла, и со временем обратилась в неосязаемый призрак, в воспоминания, в прекрасный миф. Для Мартина она стала идеальным, бестелесным образом, которой давно уже преобразился в одну из фантазий. Обычная метаморфоза, неизменно происходящая в памяти всех сирот, чьи родители в бережно хранимых снах обратились в легенду. Вероятно, Мартин экстраполировал этот процесс легендирования и на нее, Корделию. У нее когда-то были родители, но они точно так же необъяснимо исчезли. Тем более, что эту его гипотезу подтверждал отец, неведомый ему Карлос-Фредерик Трастамара, оставивший Корделии наследство. Геральдийский аристократ, подтверждающий свое право на мифологизацию по всем пунктам. И этот мифологизированный персонаж совершенно затмил второй — мать.

По выстроенной им схеме, схожей с его собственной, тождественной по структуре, мать Корделии тоже была там, в этом уже состоявшемся мифе. Она была призраком, легендой, ее неожиданное эмпирическое присутствие стало для Мартина подлинной неожиданностью. Корделия помнила мерцающие детским изумлением фиолетовые зрачки, их глубинное неосознанное расширение, подчиненное человеческой растерянности. Он изумился, когда узнал, что мать Корделии жива, но тогда, на Новой Москве, когда развернулся злосчастный вексель от «Голдман, Майерс и Ко», Корделия ушла от ответа, сухо подтвердив наличие родительницы. И Мартин, правильно истолковав эту сухость, не задал ни одного вопроса. И, по всей видимости, отложил возникшую неясность на потом.

Корделия знала, что он давно так делает — откладывает на потом, что у него уже целый реестр загадок и непоняток. В этот реестр он вносит все возникающие у него логические уравнения, которые он не в силах подвести к решению сам по причине отсутствия опыта. Жизнь среди людей, наблюдение за этой жизнью, вовлеченность в эту жизнь порождали немало таких узелков, распутать которые он мог только с помощью Корделии. Он выбирал эти узелки с упрямой методичностью и, заручившись подсказкой, пытался расплести, изучить и осмыслить. Давалось ему это нелегко, ибо разница между его прямолинейной, по-детски упрощенной картиной мира и перегруженной комплексами и

психологическими парадоксами той же картиной от человека была огромной, и эта многослойность, многомерность человеческого восприятия, мотивации и взаимодействия с миром порой ставила простодушного киборга в тупик.

Корделия жалела его, наблюдая очередной приступ растерянности и непонимания, и в то же время немного завидовала. Для Мартина сама жизнь, его в ней место, смысл этой жизни — все было обескураживающе просто, подчинено самым первым, изначальным законам. Истинная ценность — это сама жизнь, возможность видеть, двигаться, дышать, познавать. Если к этой возможности прилагается минимум физических благ — отсутствие боли, достаточное количество пищи, крыша над головой и поступающая информация, служащая пищей как для кибернетической составляющей, так и человеческой, то в совокупности это уже счастье. Мартин уже не раз объяснял, почему у него нет присущих человеку желаний. Чего он может хотеть, если у него все есть? Он не страдает, он не голоден, ему не холодно, он получает информацию. И он не понимает, чего еще требовать для неведомого по его меркам удовлетворения, а Корделия, руководствуясь своими человеческими настройками, всеми этими некогда вбитыми в ее голову догмами, стереотипами, шаблонами, образцами, пыталась втиснуть Мартина с его незамутненной радостью бытия в привычную ей парадигму.

Да, Мартин со своим ненасытным любопытством требовал у нее ответы, ему было интересно, он изучал и разгадывал, но даже полученные ответы отнюдь не приближали его к этой самой парадигме. Он по-прежнему оставался счастливым, незадействованным наблюдателем, что Корделию и радовало и пугало. Для него все эти запутанные человеческие взаимоотношения оставались бесполезной, сложной многоуровневой игрой, этакой «игрой в бисер», в которой заняты самые опытные и многомудрые игроки, которая требует учитывать множество правил и пояснений к этим правилам, и которая при всей ее сложности так и не приводит к желаемому результату. Люди играют в эту игру неосознанно, придавая игровым ходам статус судьбоносных решений, но не замечают того, что существует за пределами игрового поля, что пребывание за этими пределами единственно ценно.

«Это не он у меня, это я у него должна учиться», думала Корделия, наблюдая, как Мартин, в очередной раз, упоенно дразнит выводок геральдийских белок, чтобы затем кубарем скатиться с кедра и явиться на кухню встрепанным, исцарапанным, с сияющими от восторга глазами. Корделия подозревала, что проживающий поблизости от дома беличий выводок, негодующе щелкающий и чирикающий, принимает участие в этом представлении с неменьшим удовольствием. Иначе давно бы откочевал подальше.

— Вот же детский сад, штаны на лямках, — ворчала в таких случаях Корделия, смазывая царапины заживляющим гелем.

Мартин виновато вздыхал, и оба чувствовали себя заговорщицки-счастливыми.

«Все так просто», думала Корделия, «так удивительно просто. Почему люди этого не понимают? Почему громоздят на своем пути столько преград и страданий? Они, в конце концов, придут к этой простоте, но как же долог путь…»

У Мартина новая головоломка. Оказывается, у Корделии есть мать. И эта таинственная, совершенно неучтенная особа живет на Аркадии, на планете, куда они летят.

«И в самом деле, зачем? Ты рассказала Мартину о журналистах, о нестандартности принятого решения, и все это правда на целых 65%. Он знает, что ты не договариваешь. Тебе нужно что-то еще. Есть другая причина. Тайная, неозвученная. Что это? Возможно, тот самый пресловутый зов крови, древний инстинкт, который ты сама же и отрицала. Потребность замкнуть некогда разорванный круг жизни, связать цепь поколений, вернуться под покровительство предков, как это делали в языческие времена на древней Земле».

«Распалась связь времен…»

«Мы, люди, за прошедшие века нисколько не изменились. Совершенствуются технологии, а мы — все те же. Полны страхов, надежд и сомнений…»

Да, ей придется в этом себе признаться — она хотела встретиться с матерью. Хотела недостижимого примирения, обретения общности, целостности и поддержки.

— Это все окситоцин, — в который раз объясняла она Мартину подступившие слезы.

Она чувствует себя уязвимой. Это ощущение такое же древнее, как сама жизнь. Первая женщина на Земле, ощутив себя беременной, осознала и свою уязвимость. Еще были страх и ответственность. Тысячелетия отделяют Корделию, главу влиятельного медиахолдинга, владелицу контрольного пакета акций «DEX-company», аристократку с Геральдики, от той первой женщины, обладавшей лишь зачатком сознания, движимой лишь инстинктами, но родство с далекой праматерью проступило сквозь кристаллические фильтры рассудка, вынуждая совершать необъяснимые поступки.

Была еще одна причина, в которой Корделия призналась бы охотней. Эта вынужденная задержка на Аркадии, это праздное ожидание позволяло, после всех обрушившихся потрясений, провести несколько дней с Мартином, воскресить на несколько дней их счастливую уединенность на Геральдике. Той зиме в геральдийском лесу не суждено повториться. Даже если они вернутся в их дом, все уже будет по-другому. А эта выпавшая им неделя как заблудившийся отголосок, потерянный, но внезапно обретенный лоскут прошлого, завалявшийся, как серебряная монета в кармане. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если вся эта история с яхтой «Алиенора», беглым пиратом и похищением завершится равноценным приговором, спокойная жизнь для них кончилась. Начинается новая, сумбурная, полная забот и тревог. В их маленькой семье ожидается прибавление. В сердце и восторг, и страх, и сожаление. А эти дни — последний подарок, нечаянно выпавший бонус.

Корделия даже пожалела, что лайнер придет через неделю. Они могли бы задержаться и дольше. Рожать ей еще не скоро, чувствует она себя хорошо. С наступлением второго триместра все симптомы токсикоза как по волшебству исчезли. Ее тело, тренированное повышенной гравитацией Геральдики, легко справлялось с двойным бременем. Правда, Мартин, начитавшись в инфранете невесть каких ужасов, настаивал на скорейшем возвращении в безопасный, тихий Перигор, административный центр Северной провинции, и задержку на Аркадии воспринимал как угрожающее препятствие. Он предпочел бы видеть Корделию не только в Перигоре, но уже и в клинике Перигора, в отдельной, хорошо охраняемой палате.

Когда он изложил свой план, Корделия погладила его по волосам и с улыбкой спросила:

— Мартин, родной, когда ты успел стать таким занудой?

Мартин обиженно засопел. Он же заботится, хочет как лучше! А эти люди… такие хрупкие и такие беспечные.

А день спустя Корделия уже готова была с ним согласиться. Это случилось после того, как мать не узнала ее на набережной. Нет, рассудок, взлетевший на кафедру сознания, тут же привел тысячу аргументов в защиту леди Эскот. Да, не узнала. А Корделия сама себя в зеркале видела? Она же приняла все меры, чтобы сохранить инкогнито: нелепое, бесформенное платье совершенно неподходящего ей фасона, покрывающий голову шарф, темные очки, да и само деликатное положение, в котором она пребывает, также меняет внешность — отечность, неуклюжесть. Тем более, что они с матерью много лет не встречались. И ничего странного, что не узнала. И даже к лучшему, что не узнала. Корделия вряд ли что-то исправит, выяснит или наладит. Она верит, что по прошествии стольких лет это возможно? Это иллюзия, заблуждение — зов крови, связь поколений, смутное, подсознательное шевеление. Неясный порыв, далекая детская травма. Проще было бы сходить к психоаналитику. Проговорить эту травму и забыть. Но ей помешал окситоцин. И вот ожидаемый результат.

И все же больно… Давит. Зачем они сюда прилетели? Зачем? Они могли бы уже быть дома. Возможно, удалось бы уговорить Мартина еще месяц пожить в их доме, а потом уже перебраться в Перигор.

В тот же вечер пришло сообщение от Вадима. Слишком много для одного такого короткого дня.

Корделия положила руку на живот. Один из малышей робко шевельнулся, за ним второй. Она уже не в первый раз чувствовала их пока слабенькие толчки. Скоро осмелеют. Мартин тут же встревожился.

— Тебе плохо?

Она слишком долго молчала. Ему это тягостно. Будто она его за что-то наказывает. На Геральдике они тоже часто молчали, иногда часами. Но это было совсем другое молчание. Там, в их доме, это молчание означало высшую степень взаимодействия, когда слова теряют свою коммуникационную суть. В том молчании они переходили на более высокий, неосязаемый уровень общения. Их безмолвный разговор шел в иных эмоциональных знаках и единицах. А молчание, в котором она замкнулась сейчас, переживая утрату, их разделяло.

Неожиданно в дверь постучали. Мартин вскинулся.

— Ты что-нибудь заказывал? — спросила Корделия.

Час назад Мартин принес ей из ресторана отварной рыбы и салат.

— Нет, не заказывал.

— Тогда кто это?

— Не знаю. Сейчас посмотрю.

Мартин шагнул к двери и замер. Запустил сканирование. Оглянулся и произнес:

— Женщина, пожилая. Оружия нет.

— Тогда открывай.

Женский голос. Ответ Мартина. Корделия вздрогнула. Вошедшая произнесла ее имя. Корделия с усилием поднялась и пошла вслед за киборгом. Рядом с ним в тесной прихожей стояла немолодая женщина в шляпе. Это была Катрин Эскот.

— Мама? Но как ты…

— Прости меня, — тихо произнесла вошедшая.

Процессор идентифицировал звук как нейтральный.

Запущенный в фоновом режиме шумовой анализатор принялся методично сверять уловленный, уже конвертированный в цифровой аналог волновой импульс с имеющимися в базе данных образцами. Программа, избрав срединную желтую метку, не активировала аварийный протокол, но, уловив некоторое отклонение от нормы, какое-то тревожащее колебание, запустила проверку.

Мартин еще спал. Процессор, в режиме обособления, осуществлял рутинный мониторинг, не нуждаясь в присутствии человеческого двойника. Мартин проснется только при смещении звукового спектра в красную зону, если в стандартном ночном аккомпанементе прорежется фальшивая нота. Пойманный сигнал был сомнителен, эмоционально окрашен, но не враждебен. Прогнав звук по первому слою образцов,

процессор приступил к более основательной сверке.

Мартин открыл глаза. Его разбудил не процессор, увлеченно сверяющий данные, разлагающий звуковой узел на составляющие. Мартина разбудила Корделия, вернее, ее изменившееся дыхание. Еще несколько минут назад она дышала спокойно, в замедленном модусе, как это происходит во сне. В бодрствующем состоянии она делала до двадцати вдохов в минуту, иногда, если волновалась, до двадцати пяти. А во сне ее дыхание замедлялось до шестнадцати. Между фазами ложилась секундная пауза. Выдох затягивался. Во сне система жизнеобеспечения работала автономно. Почти как у киборга. Процессора, контролирующего дыхательную и кровеносную системы, у Корделии, как и у всех остальных людей, не было, но наличествовал какой-то тайный подсознательный механизм, перенимающий во сне функции управления. Такой механизм, скорей всего, наличествовал и у Мартина, но процессор не оставлял этому неведомому регулятору ни малейшего шанса. Возможно, если отключить процессор, то внутриклеточный контроллер себя проявит. Мартин еще ни разу не пробовал. Процессор принудительно отрезали от управления телом посредством блокатора. Тогда управление базовыми функциями перехватывал мозг.

Мартин хорошо помнил те мучительные моменты безвластия, когда легкие и сердце как будто выбивались из физиологического ритма, медля и подергиваясь в нерешительности, пока от мозга не приходил побуждающий импульс. В эти мгновения Мартин не умирал, но и не жил. Он выпадал в серую зону за границей сознания, сохраняя присутствие. Но это был не сон. Он себя осознавал. А люди не осознают себя во сне. Они как будто бы умирают, оставаясь при этом физиологически дееспособными. Возможно, и у него, Мартина, получится? Он отключит процессор и… заснет. Заснет как человек. Без запущенного в режиме Stand-By охранного модуля. Без сканера, отслеживающего звуки. Без внутреннего будильника, отмеряющего часы необходимого отдыха. Корделия без всего этого как-то обходится. У нее тоже есть сканер в режиме Stand By. Сканер, задействованный и днем, и ночью. Каким-то же образом она угадывает, что с Мартином что-то не так. Каким-то образом определяет, хорошо ему или плохо.

Мартин отслеживает ее состояние по дыханию, по пульсу, по давлению, по голосовым модуляциям. Он способен уловить малейшие нюансы, малейшие отклонения, но как то же самое получается у нее? Она с такой же быстротой и точностью считывает с него те же самые сигналы. Вот сейчас у нее изменилось дыхание. Сон ее истончился, уподобился паутине. Она еще спутана им, еще поглощена, но ткань наброшенной на дремлющее сознание паутины становится все более ветхой, прорехи множатся, расползаются. Она слышит. Она тоже слышит.

— Мартин, — позвала Корделия.

Он выбрался из спального мешка, в котором устроился поперек двери.

— Что это? Будто плачет кто-то.

Так вот что это за звук. Вот почему процессор не определил его как враждебный, запускающий тревогу, и в то же время счел раздражающим, с негативным подтекстом. Плач. Недалеко от дома Катрин Эскотт кто-то плакал.

* * *

Мартин изучал сидевшую напротив женщину. Она заметно волновалась. Держалась неестественно прямо. Беспрестанно вертела в руках крошечную сумочку из кожи леразийской ящерицы. Корделия называла такие сумочки «клатч». У нее тоже такие были, не меньше десятка. Круглые, квадратные, треугольные. Разноцветные. Очень неудобные и малофункциональные. И неоправданно дорогие. Когда Корделия, собираясь на презентацию, в первый раз вооружилась одной из таких сумочек, куда помещалась парочка бесполезных мелочей — ни бластер туда не спрятать, ни аптечку, — Мартин спросил, почему, принимая участие в потенциально опасном мероприятии (среди приглашенных может оказаться наемный убийца), она всегда экипируется так непродуктивно. Против высоких каблуков, сводящих вероятность бегства к нулевой, он уже не возражал. А вот зачем ей эта сковывающая движения сумочка? Нет, он все-таки никогда не поймет людей. Кажется, будто сам смысл их жизни эту самую жизнь запутать и усложнить. Корделия тогда засмеялась.

— Ты прав. Вся человеческая жизнь искусственна и нелогична, регламентирована пустыми условностями. Я бы с превеликим удовольствием обошлась бы без этого куска кожи, без аксессуара тщеславия. Эта сумочка страшно неудобна. Приходится постоянно

перекладывать ее из одной руки в другую. И помнить о том, что она есть, чтобы не забыть ее где-нибудь на раковине в дамской комнате.

— Тогда зачем ты ее берешь?

— Потому что это своего рода опознавательный знак. Транспондер, подающий сигналы «свой-чужой». Марка и стоимость такой сумочки автоматически причисляет владелицу к определенной касте, дает выход на новый уровень. Иногда мне это необходимо. Приходится соблюдать правила, мимикрировать. Потому что это игра. Иногда от подобной мелочи, — она указала на сумочку, — зависят судьбы людей. Это опять же тянется из тех далеких времен, когда все усилия человека были сосредоточены на выживании. Каждое племя имело свой отличительный знак, свой тотем, видимый издалека. Перо, яркая татуировка, символ. Не было времени и возможности обмениваться словами. Да и слов еще не было. Был визуальный ряд. Впрочем, люди переняли это у животных. Те тоже узнают родичей по раскраске. Или наоборот — получают предупреждение. Не ешь меня, я невкусный. Или — это яд, будь осторожен. И у людей на подсознательном уровне сложилась та же система. Вот я вхожу в зал с этой сумочкой, скажем от Fendi Style, и подсознание всех присутствующих, еще до осознания факта моего прихода, сигнализирует — своя. Казалось бы, столько лет прошло. А люди все те же…

— Это обязательно? — тихо спросил Мартин.

— Что именно?

— Играть, соблюдать правила.

Корделия вздохнула.

— Собственно, я давно могла бы со всем этим покончить. Помнишь, как мы мечтали поселиться в нашем доме на Геральдике и уже не возвращаться на Новую Москву? Я могла бы передать управление холдингом совету директоров. Да и Конрад прекрасно справится. Но…

— Тебе будет скучно!

— Нет, скучно мне не будет. Целой жизни не хватит, чтобы объехать всю Геральдику, обогнуть ее по экватору. Нет, меня держит ответственность. Я не могу просто взять и уйти. Огромное количество людей рассчитывает на меня, связывает со мной свое будущее. ОЗК нуждается в поддержке, в продвижении. Я не могу их подвести.

А чтобы помочь, я вынуждена пребывать на предназначенном мне обстоятельствами месте, вынуждена играть по правилам и… носить эту сумочку.

— Понял. Я могу помочь?

— Ты помогаешь тем, что ты есть.

С тех пор Мартин уже не задавал вопросов, почему Корделия совершает те или иные

противоречащие его прямолинейной логике поступки. Это ее мир, ее игра. Она знает, как лучше.

Катрин Эскотт тоже носит маленькую сумочку. Для нее это такой же посылающий сигналы транспондер, элемент оперения. Корделия рассказывала, что ее мать всегда позиционировала себя как представительницу геральдийской аристократии и доказывала это через соответствующий образ жизни. Ей тоже нужна была принадлежность к касте, которая достигалась через престижные аксессуары.

Кроме дорогой бесполезной сумочки Мартин заметил еще кое-что: хирургическое вмешательство. Внешность Катрин Эскотт не соответствовала ее возрастной категории. Кожа неестественно гладкая, фигура по-юношески стройная. Не подсушенная годами мышечная масса, а сформированная искусственно на операционном столе. Мартин знал, что Корделия регулярно оплачивает счета, поступающие от известных клиник пластической хирургии, но лицезреть последствия производимых манипуляций ему еще не доводилось.

— Моя мать очень боится старости, — сказала однажды Корделия, изучая поступивший счет.

— Это же естественный физиологический процесс. Зачем его бояться? Все люди стареют.

— Да, но не все готовы с этим смириться. Есть категория женщин, для которых старость настоящее проклятие. Хуже смерти. Даже не потому, что износ организма сказывается на здоровье, а потому, что внешне они теряют прежнюю привлекательность. Конкурентоспособность. Седина. Морщины.

— Но ты же тоже седая. Но тебе это не мешает быть привлекательной.

— Когда ты успел научиться говорить комплименты?

Мартин смутился.

— Я хотел сказать, что я тебя люблю, и мне все равно, как ты выглядишь. Я же киборг. У меня другие приоритеты.

— У неё настоящая геронтофобия, — продолжала Корделия. — Полагаю, что триггером послужило известие о женитьбе отца на юной княжне Мышковской. Сопернице в то время было восемнадцать лет. А матери — двадцать шесть. И у нее уже была я. С тех пор она ведет со своим возрастом настоящую войну.

Мартин опередил не менее пяти серьезных хирургических реконструкций. Волнистые волосы, настораживающие идеальным блеском, разрез глаз излишней миндалевидной правильности. И ресницы — длинные, безупречно загнутые. А вот сосудистый тонус повышен, и тоны сердца глуховаты. Это выдает истинный возраст. И почему люди пытаются обмануть время? Это же невозможно. Тем более, что времени у них достаточно, почти 90 лет в среднем. А средняя продолжительность жизни DEX'а — восемнадцать месяцев.

Леди Эскотт наконец-то справилась с волнением и заговорила. Но тему сразу выбрала неудачно. Она посмотрела на Мартина, сидящего рядом с Корделией, и как бы мимоходом, слегка пренебрежительно спросила:

— Это и есть тот самый киборг?

Корделия вздрогнула. Она услышала что-то такое в тоне матери, что заставило ее ответить очень сухо и даже резко:

— Мартин — человек с кибернетической составляющей.

В голосе Корделии лязгнул металл. Мартин удивился. Сам он ничего оскорбительного в вопросе не услышал. Да, он — киборг. Что тут такого? Это все знают.

Гостья как-то съежилась.

— Извини, я не хотела. Я не знала. Но в газетах пишут…

— В газетах много что пишут. Но не всему следует верить. Как ты меня нашла?

Мартин явственно ощутил, как гостья расслабилась, задышала часто, почти радостно. На хирургически реставрированных щеках появился румянец.

— Ах, так меня Клаудиа предупредила.

— Какая Клаудиа?

— Клаудиа Райнкобер, владелица пансиона, — пояснил Мартин.

— Ты разве не помнишь Клаудию? Она была нашей соседкой. Ее сын учился на управляющего отелем. Потом они взяли кредит и купили этот пансион. Она тебя не сразу узнала. И даже не тебя… — гостья покосилась Мартина, — а вот его. С тех пор, как началась шумиха с этими разумными… кибермальчиками, она все новости отслеживает. Все надеется, что их старая Mary… тоже разумная. Она у них уже десять лет.

Корделия покосилась на Мартина.

— Здесь есть киборг?

— Есть. Mary четвертой модели. Горничная. Признаков разумности нет. Опасности не представляет.

— Клаудиа сразу мне позвонила, — продолжала тараторить гостья, — сказала, что ты здесь, и не одна, и что ты… — Леди Эскотт посмотрела на живот дочери, — что у меня будет внук.

— Внуки, — поправила ее Корделия. — Их двое.

Леди Эскотт вдруг закрыла лицо руками и заплакала.

Они говорили еще долго. Мартин выходил на террасу, смотрел на тихое, ночное море, прислушивался к далеким голосам, несколько раз приносил Корделии чай. Ему не нравилось, что она не спит, что она нервничает, что волнение передается детям, что крошечные сердца бьются неровно и беспокойно, что безмятежная их дремота нарушена. Ему не нравилось, что гостья беспрестанно говорит, выплескивая на Корделию немалый запас сомнений и недовольства. Она жаловалась, обвиняла, молила и требовала. Чего? Из ее путаных излияний, по большей части Мартину непонятных, он понял только, что леди Эскотт, утратив надежду, на благополучное замужество, внезапно обнаружила, что у нее во всей Галактике никого нет, кроме дочери, что все ее надежды, обращенные к мужчинам, оказались напрасными, и что, в конце концов, она осознала, как виновата перед дочерью, как жаждет загладить свою вину и как мечтает обрести душевное спокойствие.

Пресловутое душевное спокойствие! Мартин и верил ей, и не верил. Детектор показал 60%. Иногда показатель скатывался до 55. Нет, она не лгала. Она верила в то, что говорила. Ей действительно одиноко. Ей даже страшно. Перед ней перспектива одинокой, безотрадной старости. Но страдание ее было каким-то… искусственным. Как ее волосы и кожа. Подправленным и подретушированным. Она могла бы произнести все то же самое менее пафосно и без игры с сумочкой. Вполне искренне она плакала только после слов Корделии о внуках.

Леди Эскотт ушла под утро, вырвав у дочери обещание, что они из пансиона на оставшиеся несколько дней переедут в ее дом. Корделия обещала.

Небо наливалось глубинной перламутровой синевой. Спутники Аркадии бледнели, таяли, растекались в полупрозрачные бесформенные кляксы. Корделия молчала. Затем взглянула на Мартина и спросила:

— Что скажешь? Дадим ей шанс?

— Сначала ты ляжешь спать, — строго сказал он.

— Да, конечно. Мартин, а ты — тиран.

— Ей действительно страшно и одиноко, — сказал Мартин. — Возможно, она наконец осознала свой возраст. Примирилась с ним.

В доме Катрин Эскотт, который Мартин методично исследовал от порога до чердака, в то время как Корделия с матерью послушно сидели в ожидании, он наотрез отказался занимать отдельную комнату, а устроился поперек двери в гостевой спальне Корделии.

— Мартин, ну что ты делаешь? — устало вздохнула она. — Что еще за паранойя? Здесь мне ничего не грозит. Иди и нормально выспись.

Он приподнялся на локте, еще раз просканировал комнату, проверил пульс и дыхание Корделии, сверкнул для убедительности красными глазами и снова улегся. Корделия повздыхала, поворочалась и вскоре уснула. А Мартин запустил шумовой сканер в фоновом режиме. И тоже уснул. И спал бы до утра, если бы не плач…

— Какой он у тебя… решительный, — прошептала Катрин Эскотт не то со страхом, не то с благоговением.

— О да, — так же шепотом ответила Корделия, — решительный.

Мать и дочь послушно сидели рядышком на диване, где Мартин рекомендовал им оставаться. Сам он, комната за комнатой, методично обходил дом. Двигался плавно и бесшумно. Корделия краем глаза замечала его то в одной двери, то в другой, а минуту спустя он уже смазанным силуэтом возник за окном.

— Что он делает? — спросила Катрин.

— Ищет.

— Кого? В доме никого нет.

— Он должен сам убедиться. Пока не убедится, не успокоится.

— А у меня кот, — забеспокоилась Катрин, — аркадийский кун.

— Кота не тронет, — успокоила ее Корделия, — если не голодный, конечно. А вот если голодный…

— Зачем кота? Не надо кота! — всполошилась леди Эскотт. — Там в холодильнике еда есть.

— Мама, успокойся, я пошутила.

На пороге возник Мартин. Возник неожиданно, посредством неуловимого пространственного парадокса, будто всего мгновение назад самозародился из теней, световых пятен и торсионных полей. Будто вдохновленная неким творческим импульсом материя сопряглась в молекулы и породила живое наделенное разумом существо. Вселенная всего лишь пожелала, вычерчивая в глубинах смутный образ, и вот он возник — грациозный, сильный и безумно красивый. Корделия невольно зажмурилась.

Его задумали как безупречное оружие. Нет, своего разумного киборга Гибульский прежде всего видел человеком, эрзац-сыном для обезумевшей матери, но сама кибернетическая основа, сам ствол, на который гениальный нейрокибернетик привил отросток души, был взращен людьми как инструмент разрушения. Эти безупречные мышцы, гибкость и упорство связок, прочность костей, плавность и неукротимость движений, их завораживающая целесообразность, согласованность подчинялись и возводились в степень с единственной целью — во имя запредельной эффективности этого оружия.

Вся история человечества — это история оружия. Нет иной цивилизационной области, в которую люди, с начала времен, не вложили бы больше ресурсов и дарованных свыше талантов. Нет, ни картины, ни статуи, ни поэмы есть подлинные памятники и произведения искусства. Истинные шедевры, рожденные гением, это оружие. Оружие — средоточие страсти, таланта, вдохновения и тщеславия. Оружие — пик человеческой изобретательности, апогей инженерной мысли. Над чем бы ни трудился пытливый ум, к каким бы тайнам ни простирал свое любопытство, какие бы открытия ни делал, обладатель этого ума неизменно замыкал свои изыскания на потенциале разрушения. Титан эпохи Возрождения Леонардо в своем времени прославился отнюдь не как художник. Для Людовика Сфорца он изобретал военные машины, пушки и мортиры. Названный в более поздние века гуманистом Леонардо изобрел скифскую колесницу — жуткое устройство, призванное оставлять на поле боя салат из рук, ног и голов. Говорят, что война — катализатор прогресса. Любые открытия, изобретения обращаются в инструмент смерти, и лишь потом, после убедительной демонстрации своих разрушительных возможностей, плод научных изысканий оборачивается к людям созидательной стороной. И киборги не исключение. Их с самого начала задумывали как универсальных солдат, неуязвимых убийц, которых не посетит сомнение. Они должны были беспрекословно выполнять приказы, безропотно умирать и сеять смерть. Это уже позднее появились Irien'ы и Mary, безобидные гражданские модели, а изначально заказчик требовал только оружие.

А самое эффективное оружие всегда произведение искусства. Это пародоксальное сочетание гармонии и разрушительной силы. Временами, наблюдая за Мартином, Корделия испытывала необъяснимые приступы — к сердцу подкатывал ком какого-то щемящего ужаса. Это случалось в те редкие моменты, когда она вспоминала, что перед ней воплощение нечеловеческой смертоносной силы. Да, по большей части он — человек, но человек, способный, не особо затрудняясь, пройти по маленькому городку подобно той скифской колеснице Леонардо и оставить за собой такой же салат из рук, ног и голов. Идеальное безумной красоты оружие, завораживающее своим совершенством. Осознает ли сам Мартин свои возможности? Осознает. И как будто стыдится.

Однажды в трущобах Старого Стамбула, когда они вышли из лавки торговца древностями, дорогу им преградила компания из пяти человек в масках. Серьезного оружия у них не было, только виброножи и станнер. Вероятно, одна из многочисленных местных банд, специализирующихся на богатых туристах. У Корделии мелькнуло предположение, что грабителей навел сам торговец, пожелавший удвоить заработок. Корделия не искушала местный криминалитет украшениями или голографическим блеском банковской карты, но что-то в ее уверенном поведении, да и стоимость одежды могли много сказать знатоку, подсказать подлинную ценность добычи. Зрелая состоятельная дама, а с ней — симпатичный парень сомнительной боеспособности. Избалованный любовник, почти домашний питомец. Сложения скульптурного, но скорее деликатен, чем грозен. Сбежит и бросит свою благодетельницу. Или благодетельница охотно облегчит свой банковский счет, чтобы спасти от синяков своего мальчика. Эх, как же они ошибались!

— Степень допустимых повреждений? — тихо спросил Мартин, едва те пятеро, в хищном упоении, шагнули навстречу.

— Минимальная, — ответила Корделия, — постарайся никого не убить.

Схватка длилась недолго. Корделия даже не успела испугаться. Был миг изумления. Он ли это, тот цепенеющий от страха мальчик, которого она когда-то кормила овсянкой? Именно в том переулке Корделия впервые ощутила приступ благоговейного ужаса. Мартин двигался так быстро, выверенно и безжалостно, как не смог бы двигаться ни тренированный спецназовец, ни распиаренный кинематографом мастер боевых искусств. Движения его были метки и скупы, без какой бы то ни было кинематографической лихости. Ни размаха, ни зрелищности. Корделия успела заметить, как перекувыркнулся тот, у кого был станнер. Другой отлетел, третий согнулся, четвертый схватился за ушибленное колено, пятый баюкал вывихнутую кисть. У этого пятого был нож, и он успел замахнуться. Это уже потом Мартин показал ей запись, траекторию, по которой двигался. А в момент инцидента Корделия видела только смазанные пятна. Так обычно происходит в фантастических фильмах, где герой обретает способность опережать время, ускоряться с помощью волшебного зелья или заклинания. Все его враги будто оказываются под водой, сонными и вялыми. Сгустки плазмы продираются сквозь воздушную преграду, будто атмосфера загустела и уплотнилась. Брошенные виброножи обретают способность к плавному парению. А герой, не особо утруждаясь, обходит препятствия и крушит врагов, которые беспомощны и почти слепы. На глазах Корделии разыгралась подобная сцена. Нет, время не замедлилось, и Мартин не двигался с какой-то сверхъестественной скоростью. Его противники не обладали особыми боевыми навыками, кроме опыта уличных столкновений. Это были обычные мелкие грабители, привыкшие брать числом, а не умением. Так же легко с ними справился бы и опытный телохранитель-человек. Правда, у Мартина это получилось эффектней.

Когда они вернулись в гостиницу, он спросил:

— Ты испугалась?

— Чего?

— Ты увидела, на что я способен. Ты меня теперь боишься?

Он ждал ответа с какой-то потаенной тоской.

— Мартин, я всегда знала, на что ты способен.

— Но ты испугалась! — упрямо повторил он.

— Я свое давно отбоялась. Еще в медотсеке «Подруги смерти». Это тогда мне следовало бояться.

— Так ты на меня не сердишься? Я никого не убил.

Она взяла руку Мартина, ту самую, в которой таилась смертоносное искусство, погладила, а потом прижалась к ней щекой.

— Мартин, родной, не имеет значения, какими сверхспособностями ты обладаешь. Значение имеет только твой выбор, цель, с которой ты эти сверхспособности пускаешь в ход. Посмотри вокруг. Любой из окружающих нас предметов может стать орудием преступления. Может быть обращен в оружие. Подставка для цветов или кофейная чашка. Все что угодно. Есть отдельные даже спецкурсы по самообороне, на которых обучают производить эту метаморфозу — превращать безобидные предметы обихода в кинжал и гарроту. Поверь мне, жажда убийства, наслаждение властью и безнаказанностью не зависят от физических возможностей. Очень часто главным злодеем оказывается персонаж телесно слабый, и даже ущербный. А вот тот, кто щедро одарен природой, гораздо чаще проявляет великодушие. Потому что сила — это ответственность и великодушие. Понимаешь?

Он кивнул.

«Возможно, моя любовь — единственное, что удерживает Мартина от этой отвратительной мутации, от превращения в убийцу. А если меня рядом не будет? Если он останется один? Хватит ли у него душевной зрелости, чтобы сохранить свою человечность? Не механизироваться?»

С тех пор Корделия прилагала все возможные усилия, чтобы не попадать в сомнительные ситуации, в которых исход определялся бы боевой программой, а не человеческим разумом. Мартин учился взаимодействовать с миром на паритетных условиях. Он осознал свою силу, почувствовал свое превосходство. Он учился эту силу контролировать, конвертировать ее в спокойствие и уверенность.

Корделия вновь залюбовалась им, стоящим на пороге. Он — ее защитник, ее внешний контур, ее несокрушимая линия обороны.

— Нашел кого-нибудь? — с напускной серьезностью спросила Корделия.

— Нет. Только кота.

И… облизнулся. Катрин тихо ахнула. Возникший серым, сумрачным клубком аркадийский кун потерся о ноги киборга.

Дом матери Корделии понравился. Уж во вкусе леди Эскотт не откажешь. В кое-каких излишествах она себе не отказывала, но деньги дочери на обустройство потратила с толком. Уютное жилище состоятельной немолодой светской львицы. Двухэтажный коттедж в земном средиземноморском стиле, с французскими окнами, огромной террасой, садом и фонтаном. Легкая светлая мебель, стилизованная под земную старину. Обивка, декорированные стены, занавеси на окнах — все в единой цветовой гамме. Вероятно, эта стилизация под двадцатый век представлялась Катрин доказательством подлинного аристократизма. Разве потомственные аристократы не окружали себя антикварной мебелью и вазами эпохи династии Мин? Разве кресла и комоды времен какого-нибудь Наполеона III не пользовалась у них особыми спросом? Конечно, в XXII веке такую аутентичную мебель уже не достанешь, но почему бы не прибегнуть к легкому подражанию? Это же так шикарно! Все эти старинные лампы, абажуры, книжные полки, каминные решетки. И кочерга. Мартин с большим интересом изучал этот некогда популярный предмет земного быта.

Гостевая спальня в доме была одна, и Корделия попыталась отправить Мартина спать в гостиную на диван. Но он молча разложил поперек двери спальный мешок, найденный на чердаке (имущество сбежавшего третьего мужа, любителя затяжных пикников на природе) и с упрямым сопением в этот мешок забрался.

— Мартин, ты же убедился, что в доме никого нет, — напомнила ему Корделия.

— Это незнакомая мне локация, — ответил из своего мешка киборг, — вероятность чрезвычайной ситуации 27%.

Корделия вздохнула и попыталась устроиться поудобней. Один из двойняшек выразил недовольство пинком в печень. «Неблагодарные, — подумала Корделия, — какие же вы все… неблагодарные. Эх…»

В темноте плакал ребенок. Тоскливо, потерянно. Корделия, в зыбкой неопределенности, между бодрствованием и сном, пыталась понять: кто? Кто-то из двойняшек? Нет, они еще не умеют. И причин у них нет. Они еще ничего не знают об этом мире, чтобы вот так громогласно, отчаянно изнывать от обиды. Они еще в блаженном пренатальном беспамятстве. Их еще не изгнали из рая с напутствием «добывайте хлеб в поте лица своего». Их легкие еще не расправились. А когда это произойдет, это будет их первая телесная мука, первое усилие, которое породит боль и крик. И плачет не младенец. Кажется, даже не ребенок. Ей снится? Сны бывают такие яркие, осязаемые. Обычно человек не осознает, что участвует в сновидении. Гораздо реже случаются сны осознанные, когда сновидец полноправно участвует в сюжете и даже им управляет. Есть даже целая эзотерическая дисциплина — управление сновидением. Корделия ко всему эзотерическому относилась с изрядной долей скепсиса, но полностью не отрицала, так как с ней самой, без техник и медитаций, случались осознанные сновидения. Может быть, это еще одно? Подсознание приоткрыло дверь в параллельную реальность, позволив ей заглянуть туда в ясном уме и твердой памяти. Может быть, ей следует идти на звук? Психологи объясняют подобные явления вытесненными воспоминаниями, забытыми детскими травмами. Мозг генерирует иллюзию плача, чтобы Корделия, в конце концов, ухватившись за эту нить, спустилась бы в лабиринт и нашла затаившегося там Минотавра. Но в этот момент Корделия услышала шорох. Это Мартин шевельнулся в своем мешке.

— Мартин, — позвала она.

Он сразу отреагировал. Выскользнул из мешка и застыл, прислушиваясь.

— Что это? Будто плачет кто-то.

— Да, я слышу. — Он переместился к окну.

Корделия села и зажгла ночник. Теперь, когда она окончательно проснулась, плач слышался более отчетливо. Нет, это не ребенок. И не женщина. За дверями гостевой спальни мелькнул свет. Глаза Мартина сверкнули, но тут же погасли. В дверь деликатно постучали.

— Корди, дорогая, ты не спишь?

Корделия вздохнула. Она бесчисленное количество раз просила не называть ее «Корди».

— Нет, мама, не сплю.

Дверь отворилась, и появилась леди Эскотт в элегантном шелковом пеньюаре. В руках у нее был крошечный светильник, в котором металось искусное подобие огненного лепестка.

— Ты тоже это слышишь? — спросила Катрин, приближаясь к постели дочери.

— Да, плачет кто-то.

— Это уже вторую ночь. Вчера я была уверена, что это сон.

— Я тоже думала, что сон, — отозвалась Корделия.

Мартин на какое-то время вернулся к окну, видимо, анализируя ситуацию и просчитывая вероятности.

— Я пойду посмотрю, — сказал он. — А вы закройте дверь и ждите.

— Так и пойдешь? В трусах? — окликнула его Корделия.

Но киборг уже исчез.

Леди Эскотт, которая с неожиданной для такой самоуверенной дамы с легкостью признала за Мартином верховную власть, рысцой побежала следом и активировала предохранительный сенсор на входной двери. Корделия встала и тоже набросила халат.

«Отныне моя участь ждать и беспокоиться», — подумала она.

Ее мать, леди Эскотт, напротив, пребывала в каком-то суетливом воодушевлении.

Неожиданное примирение с дочерью, ее согласие переехать из пансиона, известие о внуках озарили ее жизнь подобно разноцветным театральным прожекторам, умело сведенным светотехником на главной героине, и леди Эскотт, пребывавшая уже не

первый год после бегства последнего мужа в тоске и депрессии, внезапно воспарила, как символическая надувная фигура над стадионом. В ее жизни вновь что-то происходило! На нее вновь обращали взгляды! Корделия видела, что ее мать едва не лопается от желания немедленно устроить всегалактическую онлайн-конференцию и оповестить всех когда-либо ей знакомых, что вот сейчас в ее доме находится ее дочь — Корделия Трастамара Геральдийская, глава холдинга «Медиатраст», владелица контрольного пакета акций «DEX-company», и находится здесь со своим уникальным потрясающим киборгом, который такой и есть, как о нем пишут, и даже лучше. И она бы сделала это, если бы Корделия еще в пансионе не пригрозила ей самыми страшными карами (снять с довольствия раз и навсегда).

— Учти, мама, если в окрестностях твоего дома… если в окрестностях Фалелеса появится хотя бы один журналист… И подружке своей Клаудии передай! — И добавила тихо, страшно и задушевно: — Разорю.

А Мартин, чтобы усилить эффект, инфернально сверкнул глазами и скрутил в узел ложку. Леди Эскотт торопливо кивнула. Корделия сделала лицо попроще и дала пояснение к предшествующей реплике:

— Когда уеду, тогда всем и расскажешь. Мы тебе голографии оставим.

Они снова сидели бок о бок и прислушивались. Ни единого звука снаружи не доносилось. Корделия поймала себя на чувстве внезапного горького сожаления. Это сожаление, и прежде ее посещавшее, перемежалось с приступами гордости и восхищения, того самого, опьяняющего, возносящего, которые она испытала накануне, глядя на бесшумно возникшего в гостиной Мартина. Светлая грусть впервые посетила ее, когда Мартин однажды утром самостоятельно покинул их квартиру на Новой Москве и отправился за покупками. Это был его первый опыт взаимодействия с миром, с людьми без посредника и защитника. Он справился сам. Без нее. И с тех пор он уходил все чаще. А она ждала. Она им гордилась, гордилась его отвагой, его решимостью. И втайне замирала от страха. Он больше в ней не нуждается. Он ей не принадлежит.  Она этого и добивалась, к этому стремилась, к его независимости и автономности. Так почему же ей страшно?

Корделия сделала над собой усилие и отогнала мрачные мысли. Она не будет играть в «Умную Эльзу». Хватит. Неожиданно в вирт-окне домофона возник Мартин. Корделия вздохнула с облегчением, а Катрин бросилась открывать. Киборг вошел стремительно и сказал:

— Мне нужны одеяло и скотч.

— Что? — не поняла Катрин. — Виски?

— Все-таки кого-то съел, — пробормотала Корделия. — Мама, скотч это такая липкая лента.

Катрин застыла в нерешительности. Похоже, что бытовые мелочи в таких незначительных масштабах редко оказывались в сфере ее интересов.

— Я сам посмотрю, — сказал Мартин и скрылся на кухне.

Скотч он нашел. Розового цвета с блестками.

— Гламурненько, — хмыкнула Корделия.

Катрин захлопала в ладоши.

— Ах это… Да, да, эту волшебную ленту мне подарил кузен Филипп. Помнится…

— Мама, потом.

Вместо одеяла Мартин прихватил свой спальный мешок. И снова исчез.

— Зачем ему мешок? — с тем же благоговейным ужасом спросила леди Эскотт. Глаза ее сияли.

— Поймал кого-то, — спокойно пояснила Корделия.

— А кого?

— Сейчас узнаем.

Где-то вдалеке послышалась возня. Затрещали кусты. Но длилось это недолго. Вновь наступила тишина. Вновь тихий плач. Но даже не плач, а приглушенный скулеж. Это была бесконечная, бессвязная жалоба, перемежаемая стонами и всхлипами. И эта жалоба приближалась. В вирт-окне вновь появился Мартин. На плече у него лежал какой-то объемистый тюк. Когда Катрин впустила его в дом, Мартин втащил этот внушительный, в человеческий рост, сверток и прислонил к стене. Сверток являл собой наполненный человекоподобным содержимым спальный мешок, аккуратно перевязанный скотчем. Из отверстия торчала голова. И эта голова издавала хныканье и скулеж. Корделия невозмутимо наблюдала за происходящим. Катрин прикрыла рот рукой.

— Кто это? — спросила она.

Корделия поднялась, намереваясь приблизиться, но Мартин сделал предостерегающий жест.

— Не подходи.

— Мартин, кто это?

Человекообразное содержимое мешка продолжало всхлипывать. Корделия разглядела грязные, свалявшиеся волосы, залитое слезами изможденное лицо. Торчащие скулы, запавшие глаза. Цвет кожи — землисто-серый. Потрескавшиеся губы шевелились. Корделия различила слова.

— Голодный… голодный… Кеша голодный… Кеша голодный…

И тут же ровная механическая речь.

— Критически низкий уровень энергоресурсов. Возможно отключение.

И снова всхлип.

— Голодный… голодный…

Корделия в изумлении уставилась на Мартина.

— Так он…

— Да, киборг.

Корделия обернулась к матери.

— Мама, быстрей, горячий сладкий чай. Сахара побольше.

Катрин порысила на кухню.

— Он… DEX?

— Нет, Irien, — ответил Мартин.

— Irien? Этого только не хватало!

Irien продолжал всхлипывать.

— И это еще не все, — продолжал Мартин.

Что-то в его голосе заставило Корделию насторожиться.

— А что еще?

— Нестандартная для Irien'a активность процессора. И запрошенный мною пакет данных тоже… нестандартный. Даже не пакет. Обрывки, цифровые клочья. Нестандартное поведение.

— Ты хочешь сказать…

Появилась Катрин с кружкой, исходящей паром. Мартин взял у нее из рук кружку, сделал глоток и одобрительно кивнул. Затем приблизил кружку к лицу Irien'a, который не переставал раскачиваться и бормотать. Уловив тепло и аромат, киборг как птенец потянулся к источнику углеводов. Его затрясло, он издал странный, умоляющий, высокий звук и, казалось, готов был вцепиться в кружку зубами. Пил он с каким-то утробным подвыванием, захлебываясь и задыхаясь. Даже когда кружка опустела, он продолжал со свистом втягивать воздух, вылавливая последние молекулы. Мартин отнял кружку. Киборг потянулся и завалился на бок. Он даже пытался ползти вслед за неожиданно открывшимся источником. У Корделии сжалось сердце. Она положила руку на живот и тяжело опустилась на стоящий у стены пуф.

— Еще, — твердо сказал Мартин, отдавая кружку Катрин.

Та вновь убежала.

— Мартин, что происходит? — прошептала Корделия. — Откуда он?

— Откуда, не знаю, но предполагаю, что хозяева бросили его умирать. У него содрана кожа на ладонях. Он откуда-то выбирался. Из подвала или колодца. А то, что происходит, называется срыв.

Катрин появилась со второй кружкой. Irien снова сделал попытку ползти, устремив на кружку обезумевший взгляд. Мартин легко вернул его в вертикальное положение, чтобы повторить процедуру кормления. Вновь жадное хлюпанье и утробное подвывание. Когда кружка опустела и Мартин передал ее Катрин, Корделия неожиданно спросила:

— Какого цвета зеленая стена?

Она задала этот вопрос, совершенно не отдавая себе отчета, зачем это делает. Разве Irien'ы бывают разумными? Irien замер. Он впервые услышал Корделию, увидел ее. Из-под свалявшихся светлых волос блеснули полные страха и отчаяния глаза.

— Зеленая… зеленая… стена зеленая, — бормотал киборг.

Мартин фонил неодобрением.

Левая бровь приподнялась, правая чуть сместилась, формируя своим изломом чуть заметную складочку. Зрачки сузились, потемнели до космической, бесфотонной черноты. Черты лица заострились, подсохли. Обрели возрастную, чуть скорбную задумчивость. Впрочем, видеть эти физиогномические тонкости, эти свидетельства тревоги могла только Корделия. Для наблюдателя со стороны эти тектонические эмоциональные сдвиги остались бы незамеченными, даже гипотетически невероятными, ибо этот наблюдатель видел бы перед собой прежде всего обыкновенного молодого человека, самоуверенного и решительного. Более осведомленный наблюдатель видел бы перед собой киборга, пусть и разумного, но с искусственно наведенной схемой ощущений, не затрудняя себя подозрением в их интенсивности и разнообразии. А вот для Корделии эти тщательно скрываемые чувства, эти перемещения, вихри и всплески обретали видимость и объем по самым незначительным признакам.

Она получила ключ к этой эмоциональной азбуке очень давно, еще в подземной лаборатории «DEX-company» на Новой Вероне, когда смотрела в расширившиеся фиолетовые зрачки сквозь пластиковую перегородку. Именно тогда еще бессознательно, на уровне глубинной памяти, в обход фильтров благоразумия, она раскрывала эту последовательность знаков, чтобы составить их собственный тайный язык. Эти считанные ею знаки оказались схожими по морфологии с ее собственными, как схожи графемы двух родственных языков, и по мере изучения и принятия этих знаков она научилась без труда приводить к смыслу самые запутанные, трудно читаемые, полустертые фразы. Даже несмотря на то, что Мартин, обретя силы и осознав невольно допущенную слабость, все последующие дни пытался обратить в пыль уже выбитую на стене надпись, пытался убедить Корделию, что в действительности никакого тайного языка не существует, что и самих чувств его не существует, что он есть по сути своей неодушевленное, механическое образование, и все, что в нем происходит, движется, волнуется, содрогается — не более чем работа программных алгоритмов, умело инициирующих и прерывающих процессы, как на уровне физиологии, так и на уровне эмоциональном.

Он пытался ее убедить, что ничего не чувствует. Он — застывший остов, обтянутый кожей и набитый имплантатами. Отлаженная машина. А чувства… Нет у него никаких чувств. Он их спрячет, подавит, заблокирует, загонит их так глубоко, что никакой самый опытный нейровивисектор не приготовит из них лабораторный препарат.

У его рожденных неразумными собратьев изначально присутствовала система противовесов. Их эмоциональная сфера развивалась медленно, последовательно, просачиваясь к мимическим мышцам крошечными дозами, которые процессор уравновешивал блокировкой. У Мартина этой системы противовесов не было. Он целый год пребывал в ипостаси человека, с естественной чувственной неразберихой, с тревогами, радостью и печалью. Его нервные волокна проводили импульсы по мимическому рисунку, легко смещая уголки губ и дуги бровей. Мартин даже не задумывался об этом смещении, об этой мышечной иллюстрации к проснувшимся в нем чувствам. Радостный — улыбался, сердитый — хмурился, испуганный — бледнел.

Эти превращения оставались прерогативой органического мозга и проходили мимо процессора. Вернее, в то время процессор, которому Гибульский отвел роль периферийного устройства, наделив вспомогательными функциями, не имел полномочий вмешательства. Процессор контролировал и стабилизировал работу имплантатов, обеспечивая взаимодействие с органической частью, обладающей приоритетом, и не мог заблокировать мышцы и обездвижить Мартина. Блок подчинения не был активирован. Мартин даже не подозревал о нем в первые месяцы жизни. В его теле, в его психике происходили вполне естественные, спонтанные процессы. Он чувствовал, эволюционировал, взрослел. Он менялся. Это уже потом, в исследовательском центре «DEX-company», ему прошлось учиться противоположному — подавлять и блокировать, обучать свои мышцы неподвижности, стирая мимический рисунок. Потому что чувства, их проявление, их внешняя форма — это уязвимость, дополнительная прореха в скафандре, позволяющая забортному холоду просачиваться и оставлять незаживающие ожоги. Он и так был уязвим, беззащитен в руках тех людей, они и так могли сотворить с ним все что угодно, но его эмоции, его отчаяние, его страхи переводили их деятельность в плоскость удовольствия. Им нужны были доказательства, что он живой, что он чувствует, что он реагирует, что он не только машина, подвергаемая тестам на выносливость, но и обладающее эмоциональной составляющей разумное существо, равное им, даже в чем-то их превосходящее.

— Почему людям так нравится причинять друг другу боль? — спросил однажды Мартин.

— Причина все та же, — грустно ответила Корделия, — желание возвыситься, компенсировать собственную ущербность.

— Неужели все всегда сводится к этой самой значимости?

— Увы… Всё и всегда. Это как крона раскидистого дерева. Листьев — миллионы, а корень один. Листья все разные. Двух одинаковых не найти. Люди точно так же на первый взгляд разнятся. Кичатся своей непохожестью. А присмотришься, немного попетляешь по мотивам и обстоятельствам, и вернешься туда же. К корню.

— Всегда только так?

— Есть и другой путь почувствовать свою значимость. Утвердить свое «я».

— Какой?

— Путь творчества, созидания. Создать, изобрести. Включиться во вселенский процесс творения.

— А почему люди этого не делают?

— Потому что разрушать всегда проще. Творить, создавать, строить трудно. Это как подъем в гору. Тяжело, не хватает воздуха. Пока доберешься до вершины. И доберешься ли… А катиться вниз легко. Эффект тот же, да и выброс энергии интенсивней. Страх, отчаяние, боль. Сразу чувствуешь себя победителем. Вот люди и усердствуют. Чувствуют себя всемогущими. Обидел, оскорбил, ударил. Урвал кусок вселенской значимости, расширился до пределов галактики. Правда, так же быстро и коллапсировал, но это уже неважно.

Мартин интуитивно знал это и до объяснений Корделии. Людям необходимы доказательства собственного могущества. Они как будто стремятся стать выше ростом, дотянуться головой до некой поднебесной отметки. А в качестве подпорки используют друг друга. Из киборгов, подчиненных и даже членов своих семей они выстраивают своеобразный пьедестал, индивидуальную пирамиду, на вершину которой пытаются взобраться. И строительным материалом для такой пирамиды служат не только тела, но и чувства, вырванные, украденные эмоции.

Но такими образами Мартин тогда не мыслил. Все было проще. Его чувства — его уязвимость, лишний повод для издевательств. Он должен молчать, должен оставаться бесстрастным. Должен притворяться эмоционально мертвым. Тогда его оставят в покое. Он учился этому четыре года. А переучиваться придется всю жизнь. Он еще в начале пути.

Нет, наедине с Корделией, в их доме на Геральдике, в их новомосковской квартире он уже не задумывался о контроле. Он радовался, грустил, сердился. Его мимика почти не отличалась от человеческой, играя тысячью мимолетных вспышек. Но стоило появиться кому-то третьему, и Мартин замыкался, активируя систему контроля, тщательно сводя к нулю степень своей эмоциональной вовлеченности. Для человека постороннего он оставался бесстрастным, неподвижным. Ограничивал себя формальной, холодноватой вежливостью по давней оборонительной привычке. Когда-нибудь, возможно, он научится выстраивать эту защиту иначе, примерно так, как это делают люди. Как это делает сама Корделия. Из фальшивых любезностей и дежурных улыбок. Он научится играть. Укрываться за приветливой отстраненностью. Пока он этого не умеет. Фальшь вызывает у него отторжение. Он не понимает необходимости к ней прибегать.

— Зачем? — недоумевал Мартин, став однажды невольным свидетелем затянувшихся переговоров, которые Корделия вела в режиме онлайн. — Ты же их обманывала. Почему ты не отказывала им сразу?

— «Сижу я, работаю, проверяю доносы министров друг на дружку…»* — пробормотала

Корделия.

— Каких министров? — не понял Мартин.

— Да так, вспомнила одну старую сказку. Да, обманывала. А он — меня. Разве нет?

Мартин опустил голову.

— И он тоже… Люди так всегда… обманывают?

— Видишь ли, если мы все вдруг начнем говорить друг другу одну только правду, не смягчая и не приукрашивая реальность, наша жизнь превратится… в ад.

— Я еще мало что понимаю, — прошептал Мартин, потом взглянул на нее почти отчаянно. — Только меня не обманывай!

— А у меня есть шанс?

Да, шансов не было. Он все чувствовал, все знал. Уже просчитав все возможные вероятности, смотрел на нее с тихим неодобрением. Ему сейчас так хотелось совершить нечто решительное, судьбоносное: полыхнуть глазами, угрожающе надвинуться, нависнуть, глядя на нее сверху вниз, как некогда на кухне геральдийского дома, машинным голосом боевого киборга уведомить, что ни в какой филиал ОЗК они не полетят, что в космопорту их ждет «Подруга смерти» и он, в первую очередь, заботится о ее безопасности и безопасности еще не рожденных детей, что ей уже давно полагается быть в их доме на Геральдике, а не устраивать судьбу каких-то приблудных Irien'ов. Но Мартин ничего подобного не сказал. Его тревога чуть сдвинула брови, наметила морщинку и подсушила губы до суровой твердости. Он запустил механизм блокировки и подавления. Вовсе не из страха. А чтобы не обидеть и не ранить. Чтобы не причинить ей боль. Потому что, если он будет настаивать, она подчинится, а если подчинится, то будет страдать. Ее будет мучить совесть. А он не хотел, чтобы она страдала. Этому он уже успел научиться.

— Я взял напрокат флайер, — сказал Мартин, — в этом салоне машину предоставляют с пилотом, но я поведу сам.

— Да, конечно, — быстро согласилась Корделия.

Филиал ОЗК на Аркадии занимал помещение, бывшее некогда роскошным салоном-магазином «DEX-company», где состоятельным резидентам и туристам предлагали самые последние модели Irien'ов, Mary и DEX'ов-телохранителей. После банкротства компании салон за символическую сумму в пять единиц был продан благотворительной организации со всем диагностическим оборудованием. Готовой продукции на складе, к счастью, оказалось немного — четыре Irien'a ХХ-модификации, две Mary-поварихи (средиземноморская кухня) и один DEX-7.

Насколько Корделии было известно, что делать с Irien'ами и Mary, так до сих пор и не решили. Но DEX'а тут же определили в охранники. Он был совсем новенький, выпущен буквально за неделю до краха корпорации, и данные, поступающие на энцефалограф, не превышали допустимую погрешность. Впрочем, Кира утверждала, что процент разумных «семерок» значительно превышает тот же процент у «шестерок». Вовлеченность мозга в активность процессора гораздо выше, что увеличивает эффективность новой модели, но, с другой стороны, «семеркам» встраивают дополнительный аппаратный контроллер, перехватывающий несанкционированные процессором мозговые импульсы. По этой причине у «семерок» нет ни единого шанса сорваться. Они как будто замурованы в своем теле, подобно инвалидам-квадролептикам. Тело им не подчиняется, как бы они ни пытались обойти программу. Чтобы обмануть этот блокирующий контроллер, требуется восстановить прямое взаимодействие мозга с центральной нервной системой, а для этого нужен дополнительный микрочип, над которым нейротехники ОЗК в данный момент работают. И подвижки уже есть.

— Всё у нас получится! — радостно объявила Кира, когда ей с Аркадии позвонила Корделия, и только несколько восторженных междометий спустя спросила: — У вас что-то случилось? Что-нибудь с Мартином?

— Нет, с Мартином все хорошо. У нас тут кое-что… другое. Вернее, кое-кто… — Корделия смущенно кашлянула, — киборг, похоже, разумный.

— Bond? «Шестерка»? — деловито осведомилась глава ОЗК.

— Нет. Irien.

Кира некоторое время молчала, изучая Корделию. Видимо, задавалась вопросом, не оказала ли поздняя беременность негативное влияние на умственные способности патронессы. Корделия едва не рассмеялась.

— Кира, это не игра подпорченного гормонами воображения. Это эксклюзивная модель Irien'a-69, изготовленная по индивидуальному заказу. Я сделала запрос по серийному номеру и получила самую исчерпывающую информацию. Киборг произведен по заказу олигарха Романовича для свежеиспеченной супруги. Да не смотрите на меня так! У них разница сорок один год. Она у него не то пятая, не то шестая. Внешность Irien'a и физические параметры полностью соответствуют запросам новобрачной. Я читала прилагающуюся инструкцию. Там подробнейшее описание на шестидесяти страницах, вплоть до родинки под левой лопаткой.

— Почему именно под левой? — задала вопрос ошеломленная Кира.

— В память о первой школьной любви. Но не это главное. Прокачанная ИЛ-ка, полторы тысячи игровых сценариев с возможностью расширения. Целая библиотека эротической литературы, любовная лирика, начиная с Овидия. Но и это неважно. — Корделия сделала эффектную паузу. — У него процессор от «шестерки».

— У Irien'a процессор от… DEX-6?

— Именно. Предполагалось, что он будет выполнять функции телохранителя. И вот результат. Вероятно, тот же пробой в нейронной шине. Избыточная мозговая активность и… разумность. Во всяком случае, срыв налицо. Мартин подтвердил.

— Я должна это видеть! — заявила Кира. — Вы уже обратились в ОЗК или киборг все еще у вас?

— Еще у нас. Он сильно истощен. Мы его откармливаем.

Мартин испытывал не досаду. Растерянность.

Irien? Почему Irien? Почему не DEX? Во время своего пребывания на «Космическом мозгоеде» Мартин уже моделировал схожую ситуацию: он и еще один разумный киборг. Вот как Дэн и Ланс. У него появился бы друг, компаньон, напарник. Корделия изо всех сил старалась помочь Мартину в его познавательной деятельности. Они много путешествовали, посещали самые живописные природные аномалии на Геральдике, такие как Долина Пылающих Ледяных ключей или лавовые чаши в океане. На Шии-Раа они брали парусный тримаран и отправлялись нырять в бухту Крапчатых полипов.

Но Корделия в силу своей человеческой природы, своей физической хрупкости, не могла разделить с ним подлинную радость приключений. Да и времени у нее не было. Для главы холдинга не существовало такого понятия как отпуск. Она не могла себе позволить отключить видеофон и уйти в автономное плавание, предоставив своим заместителям решать возникающие проблемы. Даже сведя руководство до минимума, чтобы избавить партнеров от довлеющего единовластия и позволить им проявлять инициативу, она все же не могла окончательно отрешиться от роли строгого попечителя. Ей необходимо было находиться поблизости — помогать, отслеживать, проверять. Мартин видел, как отчаянно она борется с этой своей родительской потребностью вмешаться, взять ответственность на себя, вникнуть до мельчайших деталей и единолично принять решение. Но она была всего лишь человеком, женщиной, ей необходим был сон, отдых.

Целых 15 лет она жила в этом изнуряющем темпе, заполняя безумной гонкой образовавшуюся пустоту. Ничего другого у нее не было. Она работала на износ, забивая свой день переговорами, конференциями, проектами и контрактами. Ее никто не ждал, у нее не было причины себя жалеть, распределять, выкраивать время. А потом появился Мартин, неожиданно подброшенное судьбой «дитя», и тогда ей пришлось делать выбор: делегировать часть управленческих полномочий, научиться доверять или… потерять Мартина, который требовал такого же внимания. И она научилась. Она пожертвовала своим единовластием, почти ушла в тень, оставив за собой функции наблюдателя. Нет, решающее слово по-прежнему оставалось за ней. Она могла затормозить или вовсе отменить запущенный проект, но в детали уже не вникала, не сидела ночами над контрактами и финансовыми отчетами, не пересматривала и не пересчитывала. Она вдруг обнаружила предел собственных сил и обозначила приоритеты. Тем не менее, работа ее продолжалась. Всегда рядом был видеофон, всегда где-то на планшете в режиме онлайн шли совещания, конференции, рабочие заседания, в любое из которых она могла вмешаться, выразить согласие или обозначить решительное «нет». На электронную почту поступали новые проекты, меморандумы, отчеты, резюме, контракты. Вот в этом Мартин мог ей помочь. И делал это с удовольствием. Ему нравилось чувствовать себя полезным.

И все же со временем, кроме покоя и безопасности, ему понадобилось что-то еще, что-то очень важное, волнующее, живущее в нем неразрешимым напряжением. Он не мог ясно это копившееся напряжение диагностировать. Никаких гормональных, биохимических отклонений система не находила, выдавая на внутреннем экране безупречные показатели. Эта копившаяся в нем энергия была нефизического, почти нетелесного порядка. Это было то, что люди называют вдохновением, жаждой самореализации, азартом, потребностью действовать. Это было странно и временами пугающе.

Мартин почувствовал эту подступающую энергию в ту долгую и прекрасную зиму на Геральдике. Во время одной из своих прогулок он набрел на одиноко торчащий утес, походивший на исполинский зуб, такой же гладкий и заостренный, невесть как проросший посреди геральдийского леса. Кедры, прежде выступавшие в угрюмой и прекрасной симметрии, как бы уважительно расступились, позволяя этому подземному пришельцу густо багрового цвета нарушить их стройное согласие.

По сравнению с ближайшим горным массивом утес был невысок, всего пара десятков метров, но своей крутизной, неприступностью внушал уважение. Мартин с минуту любовался мерцающими вкраплениями биотита в гранитном основании, затем вдруг почувствовал странный азарт. Этот утес, встретивший его на дороге, будто бы бросал ему вызов, предлагал померяться силой, выступая посланником от целой вселенной. На стороне утеса была его гладкая, несокрушимая дикость, а на стороне Мартина — быстрота и ловкость. Утес был неподвижен, а Мартин — само движение. Они представляли собой две крайности, две маски, в которые рядится материя. В одном эта материя находилась в жесткой межмолекулярной сцепке, пребывая в сокрушающей неподвижности, в оппозиции к хаосу жизни, а в другом — эта материя пребывала в вечном беспокойстве, поиске, перемещении, воплощая сам этот хаос. Кто из них выйдет победителем?

Мартин приблизился к утесу и протянул руку, отыскивая едва заметную шероховатость, выступ, вмятину, неровность. Нашел. Подтянулся. Уперся ногой. Отыскал следующую неровность. Снова подтянулся. Два раза он срывался, катился в снег. Выбирался, встряхивался. И взбирался вновь. С каждой попыткой, рывком — все выше.

Когда с содранными ладонями и синяками он вернулся домой, то внятно объяснить Корделии, зачем ему понадобилось лезть на этот утес, он не смог. Но она и не требовала объяснений. Пока Мартин упоенно живописал свои попытки удержаться на двух пальцах и кончике высокого, зимнего ботинка, она разглядывала его с какой-то тихой всепонимающей грустью. Она знала, зачем ему это понадобилось, знала, что за азарт толкал его вверх, какая неведомая сила вынуждала совершать эти, казалось бы, бессмысленные действия. Он познавал сам себя, свою природу, свои пределы. Он взаимодействовал с миром, бросая ему первый вызов, наслаждался ощущением своей телесной слаженности, своей силы.

Впервые он испытал это чувство на Шии-Раа, когда кувыркнулся с тримарана, а затем, коснувшись дна, поплыл. Именно тогда он впервые осознал свою власть над телом, его беззаветное, радостное служение. Впервые между ним, прежде мечущимся, противоречивым, часто испуганным его разумом и кибермодифицированной оболочкой возникла эта согласованность. Впервые не возникло сопротивление. Всё отладилось, вошло в ритм. Он обрел целостность, подлинную самостоятельную силу. Он принадлежал сам себе.

Разрозненные прежде части сомкнулись, заключив гармоничный союз. Тогда в море Мартин только наслаждался, еще не осознавая случившегося. Ему было хорошо. Он был счастлив. А в той схватке с утесом он уже понимал, что происходит. Это ощущение слаженности, утроение силы, он фиксировал сознательно. Порыв. Расчет. Исполнение. И там, на вершине, победа.

Собственно, тот одинокий утес, багровым зубом выпирающий в окружении кедров, не являл собой для опытного альпиниста достойное испытание. Но Мартин совершил свое восхождение экспромтом, без подготовки, без надлежащего снаряжения. И для него этот небольшой камень стал равен земному Эвересту. Забравшись на вершину, он взирал на внезапно притихший лес, на кедры, вдруг утратившие свою великанскую надменность, с гордостью победителя. Нет, он победил не лес, и не кедры, и даже не этот утес. Он победил себя, свою неуверенность, свой страх.

Корделия как-то сказала, что истинные победы человек одерживает не на полях сражений, те победы вторичны, эти победы уже следствие, истинные победы человек одерживает над собой, преодолевая себя косного и невежественного.

— На самом деле, — говорила Корделия, — мы боремся не с миром, и даже не друг с другом. Мы боремся с собой, со своими личными демонами, со своими комплексами и страхами.

В тот день она обработала его ссадины, нанесла на кровоподтеки, которыми он обзавелся, скатившись кубарем почти достигнув вершины, противовоспалительную мазь, поцеловала его в макушку и сказала:

— Только будь, пожалуйста, осторожен.

Произнесла спокойно, даже небрежно, но Мартин уловил тревогу. В ее глазах что-то блеснуло. 

— Ты сердишься? — спросил он.

— Нет. Борюсь с искушением.

— Каким?

— Посадить тебя под замок.

— На цепь между кухней и санузлом?

— Ага.

Она действительно не сердилась. Она тревожилась. Он чувствовал эту тревогу. Старательно подавляемую. Это походило на глубинную боль, залитую дозой анальгетика. Нервные узлы утратили проводимость, обманывая мозг искусственным безучастием. Но боль никуда не ушла. Она продолжала свое кипение, как термоядерная реакция под свинцовым кожухом. Корделия ничего ему не запретит, а ее угроза так и останется только угрозой. Ничего не значащим предупреждением. Но каждый раз, когда он отправится на поиски той телесной слаженности, когда в очередной раз задумает бросить вызов себе и миру, она будет слышать свист уходящего из пробоины воздуха и смотреть вслед тем, кто ушел от нее навсегда. Он этого не хотел. А она не хотела становиться препятствием, ограничивающим контуром, тюрьмой. Им необходимо соблюсти баланс, прийти к компромиссу.

В ту Долину Огненных Ключей, которую они посещали вместе, во второй раз Мартин отправился один. Тайком. Он хотел взглянуть на эти ключи поближе. Он не солгал, всего лишь кое о чем умолчал. Сказал, что отправится полюбоваться карстовыми пещерами, но

не упомянул, что от этих пещер до Огненных Ключей чуть больше трех километров. К тому времени, после его первого опыта по скалолазанию, Корделия уже приобрела для него альпинистское снаряжение, и Мартин прихватил его по самой уважительной причине. Карстовые пещеры никакой особой опасности не представляли. И давно превратились в местную достопримечательность, а вот к Огненным Ключам еще предстояло спуститься в глубокую расщелину. Корделия, кажется, ничего не заподозрила (вернулся он вовремя, без особых повреждений), но смотрела на него с каким-то ласковым упреком. И Мартин почувствовал себя виноватым.

Тогда он впервые подумал, что неплохо бы обзавестись напарником. Напарником-киборгом. Два киборга — это уже целая армия. Вот как Дэн и Ланс. Прикроют и поддержат друг друга. И Корделия будет знать, что он отправляется на поиски своей

телесной гармонии не один. А пока такого напарника нет, потому что вероятность обнаружить еще одного разумного… и не просто бракованного, сорванного, а такого, которому Мартин позволил бы находиться в непосредственной близости от Корделии, которому Мартин мог бы доверять… колебалась где-то в зоне погрешности, ему придется быть осмотрительней. Экипажу «Космического мозгоеда» повезло, и Лансу повезло. Но транспортник постоянно в движении, перемещается от одной звездной системы к другой, а он, Мартин, живет посреди геральдийского леса и заполучить в напарники он может разве что геральдийского медведя.

Идею с напарником Мартин отложил до лучших времен. И даже о ней забыл. Чтобы не волновать Корделию он отказался от рискованных похождений. Возможность перевести накопившуюся в мышцах энергию в энергию движения и снова насладиться слаженностью он находил в состязаниях с беличьим семейством, гонках на грависанях с Генри Монмутом-младшим, в долгих прогулках по окрестностям и даже в своеобразных марш-бросках на несколько километров. А потом они вернулись на Новую Москву, где у Мартина появился спортзал и работа в качестве тренера. Затем он отправился на «Саган», и все последующие события надолго избавили его от потребности в адреналиновом допинге. Теперь под его защитой была не только Корделия, но и будущие дети. Ситуация изменилась на прямо противоположную. Явись в данный момент разумный, пусть даже вменяемый, киборг, Мартин сделал бы все возможное, чтобы этот киборг со всей своей адекватностью оставался бы от них как можно дальше. Не до него.

Мартин шел на звук. Он уже давно уловил странность этого плача. Ему доводилось слышать, как плачут люди. Он слышал, как плакала Корделия. Ночью, тайком. В первый раз, еще на Геральдике. Он тогда подкрался к двери и долго настороженно прислушивался. Не сразу догадался, что означают звуки, доносившиеся из спальни хозяйки. Процессор судорожно искал в архиве звуковое соответствие. Нашелся невнятный, тусклый обрывок. И расплывчатое описание — выброс отрицательных эмоций. Мартин прочел выскочившую на внутренний экран надпись и сразу испугался. Отрицательные эмоции означали, что его новая хозяйка чем-то недовольна. А чем она может быть недовольна, если вот уже несколько недель рядом с ней только он, и он единственная причина для тех самых эмоций. То руку сломал, то в лес убежал. То прячется, то плохо ест. Она с ним очень терпелива. Скрывает свое неудовольствие. И вдруг этот приглушенный плач.

Неожиданно наступила тишина. Плач оборвался. Но не потому что Корделия успокоилась. Это «Жанет» запустила режим звукоизоляции. Возможно, хозяйка вспомнила, что в доме она не одна.

Утром Корделия выглядела как обычно. И была с Мартином все так же терпелива. Даже еще более заботлива и внимательна. Ни досады, ни раздражения в свой адрес Мартин не уловил. Улучив момент, отправил «Жанет» запрос:

«Активация режима звукоизоляции происходит согласно протоколу или требуется вмешательство пользователя?»

«Вмешательство» — ответила искин.

«А вчера что случилось?» рискнул задать вопрос Мартин. «Ночью ты активировала режим».

Искин некоторое время молчала, затем ответила.

«Активация режима звукоизоляции произошла по причинам личного, семейного характера».

Мартин задумался. Затем, повинуясь случайной догадке, заглянул в краткую биографию Корделии, обнаруженную им в открытых источниках. Сведений было мало, но кое-какие даты Мартин мог сопоставить. Выяснилось, что накануне был день рождения ее сына, того мальчика, который вместе с отцом остался на «Посейдоне». Вот в чем причина! В том, другом Мартине, которому тоже было пять лет.

Корделия допустила эту слабость один-единственный раз. Больше Мартин, как ни прислушивался, на этой слабости ее не поймал. Правда, режим звукоизоляции пару раз все же активировался. Зачем? Если ей это необходимо, он не будет мешать. Она — человек. Люди умеют плакать. Он — нет. Или умеет? В минуты отчаяния он чувствовал нечто глухое, вязкое, подкатывающее к горлу, что хотелось излить, исторгнуть в крике. В уголках глаз скапливалась влага. Даже слеза скатывалась. Но Мартин обычно блокировал слезные железы, блокировал эмоции. Получается, что и Корделия в большинстве случаев тоже свои эмоции блокирует?

Позднее, когда недоверие и настороженность сменились взаимной привязанностью, Корделия перестала скрываться, но свою слабость объясняла одним словом:

— Окситоцин.

Но тот звук, который вел Мартина, издавала не отчаявшаяся женщина и не человеческий ребенок. Это было вполне сложившиеся существо мужского пола. Молодое и…

кибермодифицированное! Слабый прерывистый волновой сигнал. Активность процессора! Киборг! Мартин остановился, запуская сканер на полную мощность и активируя инфракрасное зрение. Источник теплового излучения оказался пугающе близко, не более ста метров. Активность процессора нестабильна. Сигналы хаотичны. Так бывает при критически низком уровне энергоресурсов. Да и само тепловое свечение было неярким, без красных пылающих областей спектра, которыми слепили теплокровные существа, если Мартин пользовался этим зрением в ночном лесу.

Обнаруженный киборг лежал в эргономичной позе эмбриона, подтянув колени к животу. На Мартина он не отреагировал, продолжая всхлипывать. В ответ на стандартный запрос — хаотичный набор знаков, из которого Мартин выловил критично низкие показатели уровня энергии и работоспособности. И еще, что перед ним… Irien.

Корделия осторожно выбралась из флайера. Мгновение постояла, чтобы сбившийся центр тяжести определился с временными координатами, и решительно отпустила руку Мартина.

— Я пойду с тобой, — сказал он.

— Нет.

— Почему?

— Потому что ты этого не хочешь.

— Я справлюсь.

— Мартин… — Корделия вздохнула. — Это бывший салон «DEX-company». Со всем соответствующим антуражем. Я же понимаю, что ты при этом почувствуешь.

— Я справлюсь, — чуть тише, склоняя голову, повторил он.

Справится. Корделия в этом не сомневалась. Заблокирует эмоции, завяжет в узел свои страхи и справится.

Мартин еще не переступал филиала «DEX-company» ни на Аркадии, ни на Новой Москве, ни где-либо еще. Корделия выстраивала свой график так, что любые переговоры, встречи, видеоконференции, касающиеся активов поглощенной киберкорпорации, происходили либо в отсутствие Мартина, либо в режиме звукоизоляции, если он находился поблизости. Мартин и сам не стремился становиться участником или зрителем. У них с Корделией даже выработался определенный набор невербальных сигналов, который шел в ход, если речь шла о «DEX-company». Корделии достаточно было многозначительно замолчать, поигрывая видеофоном, чтобы Мартин тут же нашел себе неотложное дело на террасе, на парковке или в спортзале. Даже переговоры с Кирой Гибульской Корделия старалась вести по закрытой линии, памятуя о том, как глава ОЗК однажды в присутствии Мартина взялась рассуждать о предпринятых инженерами «DEX-company» мерах по предотвращению срывов «семерок», каким образом у них это вшивалось и активировалось. И с помощью каких особых тестов оценивалась надежность этой прошивки.

Корделия слишком поздно заметила, что бесшумно вошедший в ее рабочий кабинет с кружкой кофе Мартин уже довольно долго слушает эти подробности. Лицо у него при этом слишком безучастное, а костяшки пальцев, сжимавших кружку, побелели. Потом кружка треснула. Посыпались осколки, кофе пролился. Несколько осколков остались у Мартина в руке. Чуть позже Корделия, осторожно поглаживая эту одеревеневшую руку, уговаривала его разжать пальцы, что извлечь эти вонзившиеся в ладонь осколки и обработать раны. Правда, это было давно, еще до «Сагана». С тех пор Мартин значительно изменился, обрел психологический иммунитет, но Корделия, тем не менее, продолжала оберегать его от сходных потрясений. Возможно, причина была даже не в его страхах, с которыми он довольно успешно справлялся, а в ней самой, в ее потребности чувствовать себя нужной, значимой для него.

Но на Аркадии Корделия лукавила. Бывший филиал устрашающего впечатления не производил. Это был всего-навсего роскошный салон, который благодаря усилиям сотрудников ОЗК превратился в интернат для детей младшего школьного возраста. Хозяева сами приводили киборгов, чтобы убедиться в их нормальности или «ненормальности». В подавляющем большинстве случаев подтверждалось первое, а если второе, то ОЗК выплачивало компенсацию, и хозяева тихо удалялись. Но бывало, что не удалялись, а брали на себя обязанности волонтеров и доказывали своим киборгам, что вполне достойны их доверия. Отделение ОЗК на Аркадии было самым спокойным и благополучным.

Срывы случались и на Аркадии, но без оторванных голов и развешанных по деревьям кишок. Киборг-телохранитель, принадлежавший пожилой даме, бывшей актрисе, слишком вольно исполнил отданный ему приказ и так испугался этой вольности, что сбежал из дома и месяц скрывался в заброшенном торговом центре на окраине. Хозяйка, искренне опечаленная побегом, вообразила, что киборг, за которым она уже давно замечала эти самые вольности, стал жертвой киберворов, и заявила в полицию. Полиция начала поиски. Киборг пребывал в уверенности, что его отправят на утилизацию. Дама, названивая главному по розыску, требовала вернуть ей «дорогого Жоржика», потому что никто кроме него не будет так внимательно слушать ее театральные байки и разглядывать голоснимки, на которых ее запечатлели в гриме.

В конце концов киборг был обнаружен. Полиция готовилась к захвату торгового центра, но вмешались волонтеры ОЗК. Киборг попытался вырваться из окружения, но его обездвижили и доставили в аркадийское отделение. К счастью, полиция на преследовании беглеца не настаивала. Ничего противозаконного беглый DEX не совершил. Никого не ранил и тем более не убил. И даже ничего не сломал. Единственным его прегрешением было воровство фруктов из близлежащих садов, также он был замечен у супермаркета, где вытаскивал из контейнера просроченные йогурты. К тому же хозяйка написала заявление на имя начальника полиции, что готова взять на себя всю ответственность за Жоржика и возместить нанесенный им ущерб, то есть стоимость украденных фруктов. Киборг пострадал по вине собственных страхов. Даже в ОЗК он упорно отказывался идти на контакт, изображая правильного киборга. Успокоился он лишь после того, как его самоотверженная хозяйка оформила опекунство и даже записалась в волонтеры.

Еще одна история произошла с рыжей девушкой-DEX'ом, также исполнявшей в семье местного депутата обязанности телохранителя. У деятеля был сын-подросток, совершенно не соответствующий статусу мажора. Супруга, воображая себя первой леди, большую часть времени посвящала участию в благотворительных аукционах и заседаниях книжного клуба в компании таких же политически ориентированных дам. Сыну доставались жалкие крохи родительского внимания. По причине слабого здоровья подросток учился дома, по индивидуальной программе. Был крайне застенчив, много читал, и очень скоро случилось то, что часто происходит с детьми замкнутыми, одинокими, но не обделенными воображением, и что психологи, вероятно, назвали бы «синдромом наследника Тутти» — мальчик влюбился в «куклу», то есть в свою телохранительницу-DEX'а. Влюбился трогательно, романтично, наделяя киберизбранницу несуществующими эмоциями и тайными мыслями. Ему стало казаться, что она смотрит на него как-то особо, что она улыбается, грустит, сердится, что она, в отсутствие свидетелей, двигается, танцует, гуляет по саду, что она даже испытывает потаенное влечение к своему поклоннику, которое вынуждена скрывать. Подросток подкармливал свою «возлюбленную» пирожными, дарил ей цветы и даже посвящал поэмы. Как выяснилось позднее, фантазии подростка возникли не на пустом месте. У девушки-DEX'а были и эмоции, и тоска, и страхи. Она почти освоилась с ролью акробатки Суок во дворце Трех Толстяков, как вдруг отец мальчика озаботился странным поведением сына. Понаблюдав за наследником, депутат пришел к заключению, что подобная привязанность является нездоровой, и если станет известно, что его сын влюблен в «куклу», дальнейшее продвижение по карьерной лестнице папаше не светит. Более того — и в поведении куклы проявилось нечто подозрительное, нечто человеческое, не то в повороте головы, не то в движении губ, не то в походке, ставшей чересчур женственной. Папаша решительно двинулся к сыну и его телохранительнице. И мальчик сразу всё понял.

— Беги! — крикнул он и шагнул навстречу отцу, чтобы не позволить тому отдать приказ.

Девушка-DEX тоже распознала угрозу и выполнила приказ своего юного подопечного — бросилась бежать.

К счастью, служба «очистки» «DEX-company», знаменитый 16-й отдел, вот уже несколько месяцев как был расформирован, и самому депутату ничего не оставалось, как обратиться к ОЗК. Девушку-DEX'а нашли далеко за городом, голодную, обезвоженную. Доставленная в ОЗК, она быстро восстановила работоспособность. Но со своим поклонником уже не увиделась — родители увезли его с Аркадии. Перед отъездом депутат потребовал возместить все издержки.

Кеша, оказавшийся в аркадийском филиале ОЗК после звонка Корделии, стал третьим по счету киборгом, чья история срыва и спасения подпадала под определение драмы.

— Мартин, — тихо, но решительно повторила Корделия, — ты останешься здесь. Ничего со мной не случится. Я поговорю с Кирой и сразу вернусь. Вот она, уже встречает.

Выскочившая на парковку глава ОЗК стремительно приближалась. Мартин, невзирая на все ее заслуги и самоотверженную борьбу за права разумных киборгов, так и не простил дочери своего «создателя» той давней ее попытки залезть ему в голову. Не забыл он и деятельного участия девушки в создании программного обеспечения для «шестерок», креативного апгрейда с целью увеличения эффективности биомашины. Даже то, что Кира принимала активное участие в установке файервола, спасшего Мартина на «Алиеноре», не могло излечить его от настороженности и сомнений. Хуже Киры был, пожалуй, только Збышек Ковальский, который при виде Мартина обретал сходство с самцом хакура в период гона. К величайшему облегчению Мартина Збышек на Аркадию не прилетел. Прилетела только Кира.

Когда Корделия назвала ей модель спасенного киборга, Кира ей не поверила. До сих пор случаев разумности Irien'ов и Mary не фиксировалось. В обеих линейках использовался процессор упрощенной архитектуры, не поддерживающей программных вариаций. Большинству Irien'ов прописывался десяток популярных поведенческих сценариев, участие в которых органического мозга не предполагалось. Люди, вопреки расхожим стереотипам, сексуальной изобретательностью не отличаются. И потребности у них на удивление схожи. Мужчинам требовалось подтверждение их маскулинной состоятельности, желательно побыстрей и попроще, а женщинам — иллюзия внимания, что Irien'ами успешно имитировалась.

Для клиентов, обладавших более богатым воображением, Irien'ов изготовляли на заказ. И вот такому эксклюзивному Irien'у, опять же по требованию заказчика, установили процессор от DEX-6, что повлекло за собой непредсказуемые последствия. Irien, разумный! Это же сенсация! Кира, свалив всю работу на Мей Ким, рванула в космопорт, чтобы первым же рейсом, пусть даже грузовым, улететь на Аркадию. Она должна это видеть!

После того, как упакованный в спальный мешок, всхлипывающий и подвывающий киборг выхлебал несколько кружек горячего сладкого чая, Мартин вновь взвалил его на плечо и потащил мыться. Корделия вновь послушно сидела рядом с матерью, терпеливо ожидая исхода творящихся за дверью ванной событий. Оттуда слышались всхлипы, жалобы, плеск, журчанье, хлюпанье и шумная возня. Леди Эскотт ерзала от изумления и восторга. Ее тусклая размеренная жизнь внезапно заиграла красками эпатажа. И в этой новой расцветающей жизни ей не терпелось принять участие.

— Что делать-то? — запустила она пробный шар.

— Вари кисель, — посоветовала Корделия.

— Что? К…К… кисель? — Леди Эскотт была обескуражена. И почти оскорблена. Кисель? Какая проза!

— Именно. Кисель. У тебя же есть варенье?

— Что? Варенье? Ты имела в виду… la confiture?

— Ну пусть конфитюр. Есть?

— Да, из лепестков аркадийской розы. Это такая особо утонченная разновидность сладостей. Аромат этих лепестков придает…

— Мама, вари кисель! Бери этот свой утонченный la confiture (Корделия выразительно грассировала), сахар, крахмал. Или предлагаешь мне этим заняться?

Корделия сделала красноречивую попытку подняться, придерживая живот. Леди Эскотт вскочила.

— Иду, уже иду.

Шум воды стих. Из клубов пара появилась странная шатающаяся фигура, напоминающая вертикально поставленный куль. Фигура двигалась мелкими шажками. Вслед за фигурой из тех же клубов возник Мартин, основательно промокший. Корделия, которая за последние несколько месяцев утратила способность чему бы то ни было удивляться, наблюдала за приближающимся кулем. Оболочка для двигающегося содержимого была сформирована из чистой простыни, поверх которой был аккуратно наложен скотч. Из куля торчала мокрая светловолосая голова. Очень юное исхудавшее лицо, огромные, тонущие в синюшных разводах глаза.

Мартин подтолкнул шатающийся куль к стулу и усадил. Мокрая голова-одуванчик испуганно втянулась в плечи.

— Мартин, ты его что… стукнул?

— Ничего не стукнул, — засопел Мартин. — Он DEX'ов боится.

— Хозяин сказал… «Кеша плохой», — вдруг забормотал Irien и добавил хриплым пьяным голосом: — DEX, а ну всыпь ему! Кукла чертова…

И заплакал. Корделия поднялась и протянула было руку, чтобы погладить мокрую растрепанную голову, но Мартин преградил ей дорогу.

— Не подходи!

— Мартин, ну что ты в самом деле? Он же дал тебе доступ. И зачем ты опять его связал?

Мартин набычился.

— Доступ он дал, но у него есть скрытые файлы. В них я заглянуть не могу, а это может быть все, что угодно.

— Хочешь сказать, что этого несчастного Irien'a несколько недель морили голодом, чтобы затем мне его подсунуть? Это у кого же такие провидческие способности?

— Но Полине же подсунули Irien'a на Шоарре!

— Ну ты сравнил!

— Вероятность того, что наше местонахождение известно тем, кто желает тебя убить, не равно нулю, — упрямо возразил Мартин и добавил почти умоляюще: — Давай подождем кого-нибудь из ОЗК.

— Хорошо, я не буду к нему подходить. Но ты его развяжешь.

— Развяжу.

Появилась леди Эскотт с кастрюлькой горячего, упоительно благоухающего киселя. Irien тут же забеспокоился, заерзал, потянулся к манящей кастрюльке. Корделии показалось, что он, как голодный птенец, заранее рот откроет. Но он только захныкал от нетерпения, когда Катрин водрузила кастрюльку на стол и подула на исходящую паром жидкость. К удивлению Корделии, препятствовать пожилой даме приблизиться к киборгу Мартин не стал. Остался поблизости, придерживая мокрого поднадзорного за плечо. Корделия исподтишка показала Мартину кулак. Мартин ответил взглядом полным недоумения.

«Вот паршивец!»

Леди Эскотт тем временем увлеченно кормила «птенчика» киселем. Киборг взирал на благодетельницу влажными, благодарными глазами. Подсохшие волосы обратились в

мягкую, влекущую, льняную копну, в которую так приятно запустить пальцы. Черты лица правильные, модельные. Ресницы длинные и густые. Вероятно, инженеры и генетики «DEX-company» очень старались, исполняя заказ жены олигарха.

Наевшийся киборг заметно успокоился. В глазах появилась осмысленность.

— А что теперь делать? — слегка растерявшись, спросила Корделия.

— Спроси его о последних хозяйских приказах, — подсказал Мартин, — если ему не приказали их стереть.

Не приказали.

Сбежавшие владельцы элитной секс-игрушки оказались людьми на редкость легкомысленными. Олигарх Романович, преследуемый налоговой службой, так спешил покинуть свое аркадийское поместье, что ему, а его супруге тем более, и в голову не пришло озаботиться компроматом, хранящимся в цифровой памяти Irien'a. Возможно, память своих DEX'ов он очищал регулярно, память телохранителей, присутствовавших на секретных переговорах, или, что не так уж невероятно, память убийц. А вот память игрушечного «любовника» жены, этой разновидности домашнего питомца, и весьма неоднозначное содержание этой памяти господин олигарх не учел. Скорее всего, на спасение киборга из подвала, где он был заперт с тремя Mary и двумя DEX'ами, никто не рассчитывал. Им не отдали последний приказ, а отправили в гибернацию. Обрекли на медленную, пусть и бессознательную, смерть.

Леди Эскотт ахнула и закрыла лицо руками.

— Какой негодяй! А эта его жена… Невозможная особа! Вздорная, скандальная. Корделия, дорогая, мы же можем что-нибудь сделать?

Корделия вздохнула.

— Можем. Позвоним в ОЗК и начальнику полиции.

Внезапное обретение хозяйки, даже без записи в программе, нисколько не огорчило, а скорее обрадовало Irien'a. Он уставился на Корделию едва ли не с обожанием, с каким-то робким молящим восторгом. «Вы же меня не прогоните? Вы же меня возьмете?» Такими глазами смотрят потерявшиеся или сданные в приют хозяевами собаки, когда после долгих мытарств, страхов, побоев, холодных ночей, голодных скитаний кто-то из прохожих небрежно, мимоходом, чешет за ухом или угощает сосиской. И тогда одинокий, тоскующий пес, совершенно потерянный в этом огромном, грохочущем мире, уже однажды познавший горечь предательства, уже пострадавший по вине тех, кому доверял, тревожно вглядывается в лицо человека с надеждой на знак, на короткий призыв, на обещание определенности и покровительства. Хозяин! Грозный, жестокий, не благодарный, забывчивый, равнодушный, пьяный… Какой угодно, но пусть только будет! Пусть будет! Чтобы только служить, чтобы принадлежать… На Корделию смотрели именно такие глаза. Ее имя еще не высветилось в строке основного владельца, но она уже взяла на себя ответственность, уже подарила надежду…

Когда в дом Катрин прибыли сотрудники ОЗК, Irien подчинился безропотно. Только уже на выходе оглянулся и печально взглянул на Корделию.

В присутствии начальника полиции был взломан подвал виллы Романовича. Обнаруженные в режиме гибернации киборги были также погружены во флайер и отправлены в ОЗК. В компенсации стоимости киборгов олигарху Романовичу было отказано.

Обитателей в аркадийском филиале было немного. Большинство составляли киборги неразумные — DEX'ы и Mary. Часть из них попала в ОЗК случайно, благодаря счастливому для них стечению обстоятельств, часть — конфискована у хакеров, устроивших на Аркадии что-то вроде перевалочной базы, часть выкуплена у хозяев, заподозривших свое оборудование в тайной мозговой деятельности. Разумных среди подопечных Жанны Корзун, возглавляющей филиал, крепкой, энергичной дамы лет пятидесяти, было еще меньше — четыре DEX'а и один Irien.

Среди DEX'ов всё еще числились телохранитель Жоржик и рыжая девушка «Суок». Первый пользовался полной свободой передвижений. Большую часть времени проводил в доме хозяйки, а в филиале посещал психологические сеансы. У рыжей девушки опекуна не было, она жила в филиале, занималась в игровой комнате и смотрела голофильмы в медиабиблиотеке. Два других DEX'а только учились контактировать с людьми. Обоих списали из армии после тяжелых ранений. ОЗК выкупило киборгов на аукционе подержанной армейской техники, на которой оба киборга продавались как бросовые, подлежащие утилизации. На этот аукцион они попали только благодаря жадности интенданта, позволившего DEX'ам восстановиться до минимального уровня работоспособности. И вот появился пятый — Irien. Первый и единственный.

— Я хочу его на Землю забрать, — сказала Кира.

— Кого? — не сразу поняла Корделия. — Кешу?

— Ну да, Irien'a. Он же единственный. Разумных DEX'ов и Bond’ов уже более трехсот. И мы предполагаем увеличение числа сорванных до двух тысяч. «Семерки» опять же. А вот Irien! Через несколько дней с Аркадии уходит небольшой туристический лайнер. Капитана я знаю. Вот этим рейсом и полечу.

Корделия не ответила. Она медленно шла за Кирой, поглядывая по сторонам. Действительно, аркадийский филиал самый благополучный. Эта энергичная дама, бывшая преподавательница физкультуры в школе для трудных подростков, поддерживала идеальный порядок и железную дисциплину как среди сотрудников, так и среди подопечных. Впрочем, второе было несложно.

Собственно, ничего плохого в намерении Киры забрать эксклюзивного Irien'a в штаб-квартиру не было. Это действительно сенсация. Какой простор для научных наблюдений! Какой материал! Кибернетики со всей Галактики сбегутся — посмотреть. Процессор от DEX-6 оказывает стимулирующее воздействие на мозг более примитивной модели. Irien'ов целенаправленно конструировали с упором на физическую привлекательность. А вот их ментальная составляющая угнеталась и редуцировалась. И вдруг такой прорыв!

«Что-то мне это напоминает, — подумала Корделия. — Единственный доступный для изучения экземпляр».

Нет, разумеется, пребывание Кеши в штаб-квартире ОЗК нельзя будет даже сравнить с пребыванием Мартина в исследовательском центре. Единственного Irien'a будут холить и лелеять. И речи не пойдет о каких бы то ни было унизительных или болезненных экспериментах. За ним будут всего лишь наблюдать. Ну, может быть, время от времени снимать энцефалограмму, фиксировать динамику, подсовывать психологические тесты и брать кровь на анализ. Сам Кеша будет в первое время даже наслаждаться таким повышенным вниманием. Ему будет интересно. А потом? Цель ОЗК социализировать разумных киборгов, сделать их частью человеческого сообщества, найти каждому из них опекуна и, как сверхзадача, семью. А какой опекун может быть у Irien'a? Irien это не бесстрастный, эмоционально собранный DEX. Irien — это воплощенный соблазн, живое искушение. Тем более, что Кеша не серийная стандартная модель с ограниченным набором сексуальных ужимок, а изготовленная по особому заказу, очень дорогая и очень красивая игрушка. Корделия видела его в крайне истощенном, потрепанном виде, но даже исхудавший, бледный до синевы, грязный, Irien подтверждал свою генетическую элитарность.

Найдется немало желающих завладеть такой игрушкой. Есть вероятность, пусть и ничтожная, что кому-то удастся обмануть бдительных психологов ОЗК, и Кеша попадет не в те руки. Да пусть даже в те. Где гарантия, что этот выпестованный, выращенный, экипированный всеми приемами обольщения киборг, осознав силу своего воздействия на людей, не станет причиной трагедий и разочарований?

После первого тестирования возраст Irien'a был определен как соответствующий развитию ребенка в возрасте трех лет. Конечно, он еще мало что понимает. Взаимодействие с людьми осуществляла программа. И тот пробудившийся в нем ребенок только наблюдал, находясь в ментальном оцепенении. Что он мог извлечь из всего им наблюдаемого? Лучше не думать.

В те 28 часов, которые Irien провел в доме Катрин Эскотт, думать о психологическом состоянии киборга было некогда. Они его откармливали. Корделия, памятуя о нелегком возвращении Мартина к жизни, к естественному пополнению энергоресурсов, пыталась контролировать этот процесс, сводя консистенцию и размеры порции к терапевтическим. Правда, Мартин буркнул, что «этому и кошачий корм сойдет…» Но в защиту Irien'a неожиданно выступила леди Эскотт, которой импонировала роль этакой утешительницы страдающего красавца. Корделия наблюдала за матерью с плохо скрываемой усмешкой. Леди Эскотт как будто даже помолодела. Она уже без напоминаний отправлялась на кухню, чтобы приготовить что-нибудь нежное и питательное бедному «птенчику».

Когда киборг немного насытился, его удалось разговорить. Что оказалось делом нелегким и, мягко говоря, специфическим. Трудность состояла не в том, что Irien отказывался идти на контакт и отвечать на вопросы. Как раз наоборот — на контакт он шел, и даже очень охотно. Старался изо всех сил угодить, исполнить то, что от него требовали накормившие его люди. И делал он это с какой-то собачьей услужливостью, что Корделию болезненно коробило. Трудность заключалась в пропасти между сознанием трехлетки и программным изобилием элитной секс-машины. У трехлетки словарный запас был минимальным, извлеченным, похоже, из подсмотренных мультиков, сознание путаным, искаженным отчаянием, голодом, физической беспомощностью. Зато у секс-киборга с его сотнями игровых сценариев затруднений с речевыми оборотами не возникало. Терзаемый лексической ущербностью «ребенок» то и дело прибегал к помощи своего опытного двойника, выуживая из программных тестов подходящие, как ему казалось, речевые блоки, и тогда с языка милого мальчика слетали такие фразы, что Корделия чувствовала жар на щеках, а леди Эскотт ахала и убегала пить капли. Один Мартин сохранял хладнокровие, бдительно отслеживая гормональный уровень подкидыша — не готовится ли «птенчик» к атаке и не запустились ли тайно инсталлированные боевые программы, требующие разогрева мышц. И стоило Мартину пошевелиться, просто сменить позу, переступить с ноги на ногу, как разговорившийся было Irien испуганно замолкал и втягивал голову в плечи. И снова пытался объясняться как трехлетка. Наконец Мартин сжалился.

— Дай мне полный доступ к архиву.

Irien подтвердил допуск незамедлительно. Мартин, до этого бегло просмотревший установленные программы, погрузился в изучение сохранившихся видеофайлов.

— Неужели хозяева не приказали ему всё удалить? — удивилась Корделия.

Мартин пожал плечами.

— Вероятно, им и в голову не приходило, что эксклюзивный киборг попадет в чужие руки.

Из всего архива Мартин предъявил Корделии два эпизода, иллюстрирующие взаимоотношения не только киборга и хозяев, но и Романовича с молодой супругой.

В обоих эпизодах Кеша выступал в роли дичи, а DEX'ы-телохранители в качестве гончих. Это напомнило Корделии сцену не то из мелодрамы, не то из книги, где супруг-самодур забавлялся тем, что травил болонку своей жены двумя доберманами. Это у него называлось «воспитательный процесс». Саму супругу он и пальцем не трогал, баловал ее, исполнял самые изощренные прихоти, но время от времени устраивал вот такую показательную «порку». Несколько раз собачке удавалось сбежать, забиться в какую-то щель, но, в конце концов, доберманы ее настигли и порвали на глазах кричащей от ужаса хозяйки. Вероятно, Романович перенял опыт коллеги, отыгрываясь за попранное мужское достоинство на несчастном Irien'е.

— Понятно, — тихо сказала Корделия, — убери.

Мартин смахнул вирт-окно.

Эта сцена травли возникла на внутреннем экране Корделии, едва только Кира заговорила о будущем уникального киборга. Нет, нечто подобное с ним вряд ли случится. Теперь права этой одушевленной секс-игрушки будет защищать ОЗК. И опекун, изъявивший желание принять участие в судьбе подкидыша, будет тщательно проверяться. Но даже если этот опекун не окажется извращенцем, достанет ли у этого человека терпения и твердости, чтобы не позволить Irien'у обратить свои возможности во зло? Вот в чем вопрос. Это же не прямолинейный, прямодушный DEX, который или сбежит, или вынесет мозг кулаками, это же идеальная машина обольщения, уже освоившая приемы мимикрии.

Кира будто услышала ее мысли.

— Да-а, — протянула она, — подобрать опекуна для Irien'a будет непросто. Тем более, для такого Irien'a. Элитного. И разумного.

В сопровождении Жанны Корзун они уже приблизились к карантинному боксу — небольшой комнатке за прозрачной стеной.

«Дежавю», подумала Корделия.

Но в отличие от того, первого бокса в лаборатории на Новой Вероне, этот бокс не был заперт. Небольшая дверца была приоткрыта, и обитатель бокса мог покинуть его в любую минуту. Чего явно делать не собирался. Кеша сидел на аккуратно заправленной постели в стандартной позе, обхватив колени. Заметив Корделию, он радостно вскочил, кинулся к перегородке, но на полпути остановился и нерешительно взглянул сначала на Киру, потом на завфилиалом. Будто одобрения искал. И вновь эта собачья услужливость. Готов хвостом завилять.

Ничего удивительно. Судя по тем роликам, которые выудил Мартин, мадам Романович и воспитывала его как болонку, как ценного домашнего любимца. У него не было иной модели поведения. Это Мартина почти год растили как полноценного человека, а этот сразу стал игрушкой. Что, кстати, делает его еще более опасным, чем вышедший из повиновения DEX. Irien знает слабую сторону людей, их пороки. Он уже изучил живущую в людях тень и знает, как этой тенью манипулировать, как дразнить и распалять. Пока он этого не осознает, пока действует на основе пробудившегося инстинкта самосохранения, который прописан не в программе, а в самих клетках, чей органический код хранит страхи первых бактерий — нельзя сердить и раздражать того, кто сильнее. Ласковая заискивающая покорность всегда дает шанс. Было бы даже странно, если бы Irien не усвоил этот универсальный принцип. Он, скорей всего, учился у другого хозяйского любимца — четвероногого, новойорксширского терьера или флорентийского шпица. У жены Романовича в аксессуарах, помимо элитного Irien'a, должна наличествовать крошечная собачка. Статус обязывает.

Корделия никогда не видела эту даму, не имела понятия о ее кинологических предпочтениях, но о существовании четвероногого любимца догадалась сразу — по тому движению, каким Irien сунулся под ее руку, выпрашивая ласку. Мартин отреагировал молниеносно, идентифицировав этот «собачий» порыв как угрозу.

Сканирование в ОЗК подтвердило отсутствие боевых программ и зловредных вирусов. Корделия звонила на следующий день в филиал и лично беседовала с программистом — смешливым пареньком с внешностью дворового хулигана.

— Да я там у него такое нарыл! — Глаза парня предвкушающе поблескивали. — Такого! Да «GalaPorno» отдыхает. А какие телки! Ой… — спохватился он и залился краской под строгим взглядом Корделии. Та спрятала улыбку.

— Мой тебе совет, — произнесла она вкрадчиво, — удали.

— А чего? Я же только для себя. В сеть не солью. Дурак я, что ли?

— Удали, — повторила Корделия. — Похвастаешься, покажешь другу. Тот попросит посмотреть, сделает копию. А там, скорей всего, люди известные, богатые. Если эта компра где всплывет, проблемы будут у всех.

Парень больше не улыбался.

— Да понял я, понял.

— Оставь киборгу только базовый софт, — попросила Корделия.

— Да там такие сценарии!

— Вот сценарии оставь себе. Подружке подаришь. А киборгу — базовый софт.

И вот уже набравший вес, с обновленным софтом, элитный киборг по имени Иннокентий смотрел на Корделию с тем же ранящим молящим восторгом, с каким смотрят собаки в приюте.

— Мы в ответе за тех, кого прикормили, — пробормотала Корделия.

А Кеша еще и ладонь приложил к прозрачной перегородке, как это когда-то сделал Мартин. Только у Irien'a содранные ладони и стертые пальцы уже зажили, и кровавого следа на пластике не осталось.

Корделия решилась.

— Вот что, Кира, оформляйте опекунство.

— На кого? — изумилась глава ОЗК.

— На меня. На кого же еще? Видно, судьба у меня такая.

— А как же… — Кира перевела взгляд на выпирающий живот внезапной претендентки.

— Справлюсь как-нибудь.

— А Мартин?

— А Мартин меня убьет.

Через парковку Корделия шла медленно, склонив голову, подобно преступной доне Анне, ожидающей встречи с Командором. Сам Командор ожидал ее со скрещенными на груди руками и горящими инфернальным пламенем глазами. Даже Кира, вызвавшаяся проводить Корделию до флайера, споткнулась. Irien, шедший следом, попытался укрыться за их спинами.

— Так, — зловеще протянул Мартин, разнимая руки и делая шаг вперед, — а этот что тут делает? Погулять вышел? Или… как?

— Или как. — Корделия отвела взгляд. — Мартин, видишь ли…

— Привет, Мартин. Как поживаешь? — попыталась отвлечь на себя внимание Кира.

Но Мартин ее не слышал. Он смотрел на Irien'a, на этого плаксивого, жалкого подкидыша, который так ловко влез в его жизнь, в его семью и в его джинсы.

Отодвинув Киру, как нечто несущественное, он оказался прямо перед Irien'ом. Кеша боязливо втянул голову в плечи, но не отступил. Даже осмелился взглянуть на своего грозного визави. Корделия и Кира, затаив дыхание, наблюдали за происходящим. Киборги стояли друг против друга и, во всей видимости, обменивались сообщениями. Затем Мартин очень выразительно показал Irien'у кулак. Кеша, со своей стороны, очень внимательно этот кулак оглядел и даже, кажется, обнюхал. Неожиданно Мартин отступил к флайеру, откатил пассажирскую дверцу и сделал приглашающий жест. Irien ящеркой скользнул в открывшиеся недра. Кира и Корделия выдохнули.

— И что дальше? — тихо спросила бывшая беглянка и контрабандистка у потенциально многодетной главы медиахолдинга.

— Не знаю, — ответила Корделия, невозмутимая, как новогренландский тюлень. — Но скучно не будет.

КОНЕЦ