Призрак в конце коридора (джен)

Raise the glass to freedom

Something they can never take away

No matter, what they tell you

Raise the glass to the four of us

Tomorrow will be more of us

Telling the story of tonight

«Story of tonight», из мюзикла «Гамильтон»

Быть Блэком — нелегкий труд. Быть Регулусом Блэком — непосильный. Потому что если ты Регулус Блэк, для тебя это самое простое «быть» уже огромная проблема. Зачем тебе быть, если ты не можешь радоваться этому бытию? Зачем тебе существовать в мире, где то, что наполняет других людей смыслом, тебе грозит смертью? Зачем жить, если твои родители всегда хотят от тебя невозможного и никогда не будут довольны, а твой старший брат, твой единственный друг и защитник, ненавидит тебя и никогда не простит?

Регулус заперся в ванной и вертел перед глазами тонкое лезвие. Барти говорил, что это опасно и вредно, что однажды Регулус может от этого умереть. Умирать Регулусу не хотелось. Однако и жить — тоже. Он не верил, что сможет вылечиться: его показывали стольким врачам, родители даже специально отправляли его в Германию на обследование в какую-то клинику, и ничто не помогло. С чего вдруг поможет Реддл со своей глупой методикой? Регулус прекрасно понимал, что единственный способ поддерживать свое существование — перекрыть все возможности испытать радость. Он даже осознанно отказался от прогулок в город, потому что это было приятное разнообразие среди серых будней и давало повод ждать выходных. Ждать хоть чего-то. Он долго спорил с Чарити, но в итоге убедил ее, что пока что ему будет лучше так. Потому что «нам же не нужны несчастные случаи — мне не хочется никого покалечить, мэм». Это, кстати, было сущей правдой; меньше всего на свете Регулус хотел прослыть настоящим чудовищем. Сириус и так считает его маленьким монстром. Сириус… ведь они, наверное, могли бы помириться, если бы Регулус захотел. Но он не хотел. Стоит Сириусу перестать ненавидеть его, как в этом мире сразу появится кое-что радостное. А это значит постоянный огромный риск. Прежде всего для самого Сириуса. Нет, без него будет лучше. Ничего, Регулус привык, что его участь — одиночество. Даже его болезнь из-за своего названия в народе стала известна как «болезнь одиночника». Солиданику нельзя пускать людей слишком близко. Как бы они ни просили. Иначе потом больно будет всем.

Регулус расстегнул манжету и посмотрел на запястье. Ровные, аккуратные полоски уже затянувшихся порезов начинались почти от самой кисти и прятались под рукавом. Он не любил резать себя. Это было больно и мерзко и заставляло чувствовать себя жалким беспомощным червяком. Именно поэтому Регулус это и делал. Чем хуже — тем лучше. Лезвие прижалось к коже.

Вспышка боли. Руку прошило насквозь. Не сразу — как только он вытащил лезвие из раны. Кожа вокруг пореза словно стягивалась, боль была острая, жгучая, глубокая. Регулус закусил губу. Ему не становилось легче дышать, не случилось никакой вспышки осознания, что мир не так ужасен и жить еще можно. Мир был отвратителен — а он каждым своим движением делал его еще отвратительнее. Он не пытался помочь себе, он загонял себя в могилу, потому что это был единственный способ хоть как-то существовать. Все-таки умирать Регулус не хотел. Выдохнув сквозь зубы, он еще медленнее провел лезвием по коже.

Он знал свой порог. Останавливался всегда, когда казалось, что еще чуть-чуть, еще один раз — и ему станет легче. Позволял своему мозгу исступленно гадать, а что могло бы быть, если бы он не остановился. И никогда не пытался это проверить. Чем хуже — тем лучше.

Регулус промыл порезы ледяной водой, от которой рука окончательно потеряла чувствительность, забинтовал и спрятал под рукавом. Острая ненависть к миру и самому себе постепенно сменялась обычным мрачным отвращением. Он приходил в норму. Если это можно было назвать нормой.

Сириус никогда ничего не говорил ему о порезах. Возможно, не догадывался. Или предпочитал не замечать. Или ему было все равно. Регулус точно не знал. С одной стороны, это было хорошо: меньше поводов для нотаций (Сириус читал их с таким видом, словно за ним самим не водилось абсолютно никаких грехов, и это бесило еще больше). А с другой… иногда — по ночам, лежа в кровати и глядя в темный потолок, когда отвращение к миру достигало своего апогея — Регулус пытался представить себе, что было бы, если бы Сириус узнал. И не понимал, хочет он этого или нет. Должно быть, все-таки хотел. По крайней мере в тот противно-солнечный субботний день, потому что за обедом он неловко потянулся к супнице, рукав задрался, и свежий бинт высунулся на всеобщее обозрение. Сириус, как всегда болтавший с Поттером о всякой чепухе, ничего бы и не заметил, но в этот момент Билли Уизли, сидевший как раз напротив, ойкнул и уставился на Регулуса.

— Что с тобой случилось, что у тебя с рукой?

Сириус резко обернулся. Посмотрел на бинт. На Регулуса. И все понял.

— Так, братец… Давай-ка выйдем на минуту. Поговорим «голова к голове».

— Нам не о чем говорить, Сириус.

Сириус очень хотел раскричаться, он всегда так делал. У него даже лицо дергалось от того, как сильно он сдерживался. Однако в этот раз ему удалось сохранить самообладание.

— Регулус Арктурус Блэк, я сказал — мы выйдем и поговорим с глазу на глаз. И это не обсуждается. Извините, миссис Бербидж, мы на две минуты. Не волнуйтесь, — он поднял руку, останавливая уже поднимавшуюся Чарити, — я себя полностью контролирую. Прошлый раз не повторится.

Регулус нехотя выбрался из-за стола и поплелся в коридор. Что-то было не так. Раньше Сириус не пытался контролировать себя. Он бушевал и сносил все на своем пути, не давая себе труда хоть на секунду задуматься, что о них подумают другие. У Регулуса появилось неприятное ощущение, что в этот раз он пережал какую-то пружину внутри у брата — и как обычно все не закончится.

В коридоре Сириус привалился к стене, потер виски, словно у него разболелась голова, и тихо спросил:

— И давно ты режешься? — даже не встряхнул за плечи — его любимый метод общения. Регулус неожиданно почувствовал себя виноватым, но не понимал почему, и ему это не нравилось.

— Это не твое дело, Сириус.

— Ах вот как. Мой младший брат превращает себя в кровавую тетрадь для прописей — и это не мое дело?

— Семь лет назад ты ясно дал понять, что брат тебе не нужен. По крайней мере, такой как я.

— Регулус, — взгляд у Сириуса был странный. Незнакомый. В нем было сочувствие. И вина, — мне было одиннадцать, и я сказал это по дурости, ты это знаешь.

— Ты сказал то, что хотел сказать. И это из-за тебя я стал таким, каким стал, — Регулус знал, что это подло. Больно. Нечестно. Но он не видел другого выхода. Им с Сириусом нельзя мириться. — Ты виноват в том, что случилось.

— Я знаю. Но я хочу это исправить. Я не хочу тебя терять. Ты мой брат, Рег. Ты мне нужен.

— Вот именно, я нужен тебе. Ты не думаешь обо мне, ты думаешь о себе. Опять! Ты всегда думаешь только о себе! Тебе плевать, что со мной происходит.

«Регулус Арктурус Блэк, я не хочу возвращать maman живой скелет вместо сына! Ешь нормально!»

«Регулус, меня достал свет в твоей комнате, первый час ночи, ложись спать, завтра нас опять потащат к врачам с утра, и угадай, кому прилетит, если ты будешь клевать носом?»

«Рег, чтоб тебя, хоть раз в жизни перестань разыгрывать из себя треклятого Гамлета и послушай, что говорят люди! У нас есть шанс понимаешь, есть шанс, мне уже поперек горла твое нытье!»

— Тебя не волную я, ты просто не хочешь, чтобы тебя грызла совесть, если со мной что-то случится. Ты не изменился. Поэтому то, что я с собой делаю, тебя не касается, Сириус.

Это была неправда — они оба это понимали. Это был удар в спину — и это они тоже понимали. Регулус надеялся, что вот сейчас Сириус наконец сорвется, закричит, может быть, даже ударит его. Что он снова станет собой. Но Сириус молчал. Он побледнел как покойник, поджал губы и смотрел на Регулуса нечитаемым взглядом, совсем как отец. Потом тихо сказал:

— Хорошо. Если ты хочешь, чтобы то, что ты делаешь, меня не касалось — хорошо. Пусть так. Знаешь, мне надоело тебя спасать. Пора спасать себя. Если тебе так нравится — тони. Но я лично собираюсь всплывать.

С этими словами он развернулся и ушел в столовую. Регулус остался стоять посреди коридора оглушенный, один на один с ужасающим пониманием. Сириус не отрекся от него семь лет назад. Зато отрекся от него сейчас. И Регулус сам подтолкнул его к этому. Несколько секунд не было ничего. А затем он почувствовал внутри ужасную боль, в сто раз хуже, чем от любого пореза. Это было ужасно, это было невыносимо — но это была не та боль, которую искал Регулус. Она разрывала его на части, сводила с ума, заставляла каждую клетку его тела гореть в агонии.

Регулус был гордым. Очень гордым — он же Блэк. Но сейчас он готов был забыть про свою гордость и броситься брату в ноги, умолять его, лишь бы только он простил. Принял обратно. И Регулус бы это сделал, если бы мог. Однако радости, которая бы нахлынула на него в таком случае, он бы не вынес. Им с Сириусом нельзя мириться. Регулус понимал, что сделал все… правильно. Да, правильно, как бы ужасно это ни звучало. Ведь чем хуже, тем лучше, верно? Хуже этой боли не могло быть ничто. Он своими руками запер себя в Аду, и теперь его страдания не позволили бы ему ни на минуту забыться. Это был разумный план, а Регулус всегда был разумным человеком.

Но только на одну половину. На вторую он был Блэком. То есть безрассудным идиотом. Отчаянно не желавшим терять брата — единственного человека, как подозревал Регулус, который искренне его любил.

Нужно было снова привлечь его внимание. Заставить думать о себе. Любым способом — пусть даже самым ужасным. Лучше ненависть, чем безразличие. Регулус медленно дошел до библиотеки, опустился за один из столов. Обычно он предпочитал свою комнату всем другим, но в библиотеке почему-то лучше думалось. Напротив стояло глубокое кресло — любимое кресло Сириуса. На секунду Регулус представил себе, как брат молча смотрит на него и отворачивается, и тут же скрючился от боли. Нет, нет, нет, что угодно, но не безразличие! Уж лучше ненависть! Ему и не нужно прощение Сириуса. И, если уж говорить начистоту, это Сириус должен был просить у него прощения за этот скандал, пусть он и не кричал. Чего он докопался? Это личное дело Регулуса, оно больше никого не касается, Сириусу от этого ни горячо ни холодно — так чего он завелся? Сам влез — и сам получил! Все закономерно!

— Эй, что с тобой?

Над ним стоял Билл Уизли и смотрел с беспокойством — глупый, думает, что может понять, что происходит. Регулус уже открыл рот, чтоб велеть ему убираться прочь, когда его осенило. Это Билл был виноват в том, что случилось. Из-за него Сириус увидел порезы. Если бы не Билл, ничего не случилось бы. А он стоит тут как ни в чем не бывало, пока Регулус мучается! Еще никогда мир не казался ему настолько несправедливым.

— Неважно. Не твое дело.

— Ты поранился? — настырный мальчишка никак не хотел отстать. И тут в голову Регулусу пришел план. Сомнительный с точки зрения морали — но почему нет? Чем он хуже прочих? А заодно пусть этот маленький мерзавец помогает исправить то, что он разрушил. Регулус усилием воли подавил желание послать Билла куда подальше. Придется втянуть его в разговор. Господи, как же его бесят эти дети…

— Да, я поранился. Это мой механизм справляться с болезнью.

— Ты нарочно поранился? — очевидное до глупой детской головы доходило очень медленно. — Но Барти же сказал…

— Я не верю тому, что говорят Барти и Реддл. Боль — очень хороший способ подавить радость. А, да что я тебе объясняю, ты все равно не поймешь.

— Пойму, — ага, взыграла гордость. Конечно, сам еще мелюзга, а туда же, считает себя взрослым. — Объясни!

— Вообще-то у меня еще были дела, — Регулус сделал вид, что собирается уходить. — Но-о… если окажешь мне услугу, объясню.

— Какую?

Попался.

— У Сириуса в комнате где-то лежит наша фотография. Я ее там забыл. Это важная для меня фотография. Принесешь мне?

— Ладно.

— Только это надо сделать быстро, ясно? Мы с Сириусом… сейчас в ссоре, он будет сердит, если кто-то к нему заявится. А фотография мне нужна. Так что давай, быстро.

Билл кивнул и убежал. Регулус размышлял, куда лучше спрятать фотографию. Он не планировал забирать ее насовсем — так, подержать пару недель, пока Сириус не занервничает и сам к нему не придет. Он не может за ней не прийти. Эта фотография слишком ему дорога. В конце концов это их единственная совместная фотография. Наверное, стоит положить ее между книжками. С Сириуса станется перерыть даже его ящики с бельем (если он решится сам вернуть пропажу), но в книгах он копаться не станет никогда.

Не прошло и пяти минут как Билл вернулся с фотографией. Регулус нетерпеливо протянул руку и…

То ли от волнения, то ли еще от чего, но ладони у Билла были мокрые и липкие. Фотография прилипла к пальцам. И когда Регулус ухватился за край, не выдержала. Старая бумага надорвалась как раз между лицами. В руке у Регулуса оказалась неровная половинка. Билл тихо ойкнул.

— Ты что наделал? Ты… ты… Это ты виноват! — Регулус сунул оторопевшему Биллу половинку фотографии. — Теперь сам придумывай, как ее спасти, понял!

Он вскочил со своего места и побежал прочь.

— Регулус!

Первым порывом Регулуса было обернуться. Но он не обернулся и заставил себя бежать дальше. Ведь это же не он виноват, это все Билл, Билл… а ему нечего стыдиться, он здесь вообще не при чем. Но лучше убраться подальше, прежде чем Билла найдет Сириус.

* * *

Флер и братья Уизли нередко прибегали к Ремусу за помощью или советом, поэтому не было ничего удивительного в том, что, едва он вышел из столовой (удивляясь, с чего это Джеймс завел моду пялиться на него через весь стол), к нему подбежал взволнованный растревоженный Билл. В руках у него было два обрывка бумаги.

— Ремус, я… Регулус… фотография… — Билл открывал и закрывал рот, путаясь в словах и не зная, с чего начать. Ремус придержал его за плечо:

— Погоди-погоди, отдышись сначала. Что-то случилось? Что-то серьезное? — утвердительный кивок. — Так, давай-ка отойдем куда-нибудь, и ты мне все расскажешь.

Они направились в библиотеку: все в Реддл-холле, если хотели поговорить о чем-то серьезно и обстоятельно, шли в библиотеку. Гостиную дети не любили, слишком уж она напоминала о терапии, и не пользовались ею. Другое дело библиотека, где тихо, спокойно и уютно, где можно, укутавшись пледом, с ногами забраться в бархатное кресло и слушать своего собеседника часы напролет…

Едва он смог сесть, Билл протянул Ремусу обрывки бумаги, оказавшиеся двумя половинками старой фотографии. С обеих половинок смотрели слегка встревоженные симпатичные черноволосые мальчики.

— Регулус попросил меня принести эту фотографию из комнаты Сириуса, — объяснял Билл, нервно вытирая мокрые ладони о свой джинсовый комбинезон. — Сказал, что забыл, а они с Сириусом поссорились. Я сбегал, принес, но когда отдавал, она… у меня были мокрые руки, а Регулус потянул ее, и… и вот, — он грустно показал на половинки фотографии. — Сказал, чтобы я сам придумал, как ее спасти. А я не знаю… Ремус, а может, ты знаешь? Ты же умный!

Ремус повертел одну из половинок. На ней был, кажется, Сириус: он держался как-то посмелее брата, даже подбородок у него задирался. Надрыв прошел как раз рядом с его лицом, чудом не задев. С обратной стороны была надпись: «Лучшим на свете кузенам на добрую память, с любовью, Андромеда».

Что-то в рассказе Билла Ремусу не нравилось. Регулус и Сириус не ссорились — хотя бы потому, что они находились в состоянии войны постоянно. С чего бы Регулусу вообще забывать важную ему фотографию в комнате Сириуса? И даже если так, почему не подняться за ней самому? Ну конфликтом больше, конфликтом меньше, они же наверняка уже к этому привыкли. Может быть, потом следует выяснить у Регулуса, зачем он втягивает в свои личные дела детей. А то как хорош, гусь: вместе разорвали, а отдувайся один Билл!

— Ну-у, — протянул он тем временем вслух, — можно наклеить обе половинки на картонку поплотней. А надпись переписать. Заметно будет, конечно, но если не присматриваться…

— К чему присматриваться? — поинтересовался громкий голос у них за спинами. Ремус похолодел и выронил обрывок.

Сириусу всегда было до всего дело. Он обожал совать нос в чужие дела, иногда даже буквально. Как сейчас: не успели Билл и Ремус спрятать несчастную фотографию, а он уже стоял рядом и заглядывал Ремусу через плечо.

— Ну, что вы тут?.. — он поперхнулся, побледнел и ухватился за спинку стула. Билл торопливо начал оправдываться:

— Я не хотел, я ее просто взял, чтобы отдать…

— Отдать?! — выдохнул Сириус. Его взгляд так и впился в Ремуса. — Какого черта тебе понадобилась моя фотография, вор?

— Твоя фотография? — ошарашенно пролепетал Билл. — Но я думал, что…

— Сириус, мы ничего не крали, — вмешался Ремус. Да, технически, Билл, конечно, украл фотографию, но он же не знал!

— Ах не крали? А что ж вы тогда сделали? И что вы сделали с ней?

— Что за шум, а драки нет?

О нет. Пожалуйста, взмолился Ремус, не надо. Вот только его нам не хватает. Не надо, ну не надо-о!

— Барти, я не знаю, что происходит, но вот у этих двоих моя фотография, и они ее разорвали! — Сириус ткнул пальцем в обрывки. Он никогда не любил Барти и, раз теперь уцепился за него, как за соломинку, значит, этот снимок очень много для него значит. Или значил. Ну и влипли же они…

— Барти, — Ремус поднялся и сделал шаг навстречу ему, — послушай меня, пожалуйста, я могу все объяснить.

— Нет нужды, Ремус, — отмахнулся Барти с усмешкой. — Я все слышал.

— Правда?! — сердце взвилось в груди птицей.

— Да. И считаю, что твоя грубая и наглая ложь — повод стыдиться.

Нет. Только не снова. Черт возьми, за что?!

— Я не лгу, — ну да, конечно, а голос дрожит. Кто тебе поверит, Ремус?

Барти осуждающе поцокал, качая головой:

— Ц-ц-ц, ничему тебя жизнь не учит. Тебя прошлый раз не заставил задуматься? Ты забыл, чем все заканчивается, если ты пытаешься мне лгать? — с каждым словом он подходил все ближе, пока, наконец, не замер буквально в паре дюймов от Ремуса и не глянул снизу вверх. Ему показалось, или его губы на секунду изогнулись в улыбку?

— Пожалуйста, Барти, просто позволь мне объяснить!

Это прозвучало громче, чем Ремус планировал, и Барти немедленно вскинул руку в предупреждающем жесте:

— Ремус, мне все-таки напомнить тебе, что случилось в прошлый раз? Если ты не хочешь снова впутать кого-то в неприятности, как ты обычно это делаешь, то я бы посоветовал тебе помолчать.

Ремус открыл рот — и закрыл его обратно. Спорить было бесполезно. Барти всегда выходил из всех споров победителем. А Ремус… Ремуса вечно загоняли в угол, обвиняли во всем подряд, а затем еще и затыкали рот, не давая оправдаться. Сколько бы он ни пытался подняться, жизнь отточенным болезненным ударом снова сбивала его с ног. У него не было ни шанса. Но что, что такого он сделал, почему Барти так его ненавидит?..

…он не справился и переступил черту…

Слова мистера Реддла прозвучали в ушах громко, внезапно. Все встало на свои места. Теперь Ремус заметил и нервную складку у губ Барти, и какое-то неуверенное, словно бы опасливое выражение в его глазах. Ведь это была его работа. Тяжелая работа, с которой ему было трудно справиться, и о которой Билл не знал. Он мог опять сорваться. Выпасть из роли. Но права на такую ошибку у него не было.

— Барти, остановись. Стой.

— Прошу прощения? — глаза Барти сощурились. Он, должно быть не знал, что о его работе известно кому-то еще. — Ремус, ты забываешься. В мой кабинет, быстро — поговорим о твоем наказании.

Он играл свою роль. Понял, что его разоблачили, но держался до последнего. Непосвященный даже не заподозрил бы. И не заподозрил.

— Нет! Ты не можешь так делать!

Билла никто не успел остановить: он опрокинул свой стул и влез между Ремусом и Барти, вызывающе задрав подбородок. Ремус на секунду оцепенел. Барти тоже.

— Билл, послушай… — Ремус положил ладонь Биллу на плечо: мальчика нужно было успокоить, пока он не наломал дров. Билл нетерпеливо стряхнул его руку.

— Да, послушай, Билл, — подхватил поборовший оцепенение Барти. — Так уж вышло, что я намного старше и обладаю определенной властью. Поэтому ты не можешь говорить мне, что делать и чего не делать. Ремус, я сказал: в мой кабинет и живо, ну!

— Это несправедливо! — надрывался Билл. Его рыжие волосы вставали торчком. У Ремуса вдруг екнуло сердце.

— Но это несправедливо! — снова вскинулась Лили.

— Я же велел тебе сесть!

— Это несправедливо! Несправедливо, несправедливо, несправедливо… — повторяла она как заведенная.

— Билл, остановись! — но Билл не слушал.

— Ты думаешь, что тебе все можно, потому что ты доктор! Потому что у тебя есть власть указывать другим! Но это не так! Чем больше твоя сила — тем больше ответственность! — выкрикнул он в ярости (Ремус был уверен, что он кого-то цитирует). — Ты должен подавать другим пример, а ты используешь свою силу, чтобы мучить других! Ты просто злобный и жалкий! Я… я тебя… — По его волосам вдруг пробежал яркий отсвет.

— БИЛЛ, ПОЖАЛУЙСТА!

— …Пре-зи-ра-ю!

— Да что ты… — Барти потянулся к нему — и его отбросило. Он стукнулся спиной о шкаф. — А-а-ах, матерь Божья…

От Билла, как в каком-то кино, во все стороны разлетались искры. Всполохи статического электричества плясали на его коже, одежде, волосах. В душной библиотеке запахло настоящей грозой. Сириус испуганно попятился, когда одна из искр выстрелила в его направлении. Билл — несчастный, сердитый, сжавший кулаки — смотрел на них тяжелым недетским взглядом.

— Ты… ты… — голос у него сломался, губы задрожали, и Ремус понял, что, если что-то не предпринять, случится катастрофа.

— Хэй, хэй, Билл, только не плачь, — он опустился перед ним на одно колено, чтобы смотреть мальчику прямо в глаза. — Знаешь, почему вода и электричество не дружат? Потому что когда они встречаются, происходит взрыв!

Шутка была глупая, но Билл криво улыбнулся и вытер глаза ладонью. Катастрофа отменялась.

— Ремус, это… это же нечестно.

— Ты прав, — кивнул Ремус, жалея, что не может похлопать Билла по плечу, как всегда поступал с Чарли. — Абсолютно нахер нечестно.

— На…

— Лучше не повторяй это слово. Особенно при Чарли. Билл, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Этот мир отвратительно устроен. И иногда плохие вещи случаются, когда мы совершенно этого не заслуживаем. Они случаются и будут случаться. Просто потому, что так работает этот чертов мир. И ни я, ни ты — никто не может этого изменить, понимаешь? Дерьмо случается. Это… закон.

— Ужасный закон, — покачал головой Билл. Глаза у него были печальные, словно он всегда подозревал мир в чудовищной несправедливости, а теперь наконец убедился, что был прав.

— Да, но — вот сейчас слушай меня очень, очень внимательно — это не значит, что все хорошее пропало. Есть хорошие люди, которые продолжают делать хорошие вещи. И их больше, чем кажется. Нельзя отчаиваться, Билл.

— И что тогда делать?

— Надеяться. И тоже делать что-то хорошее. Наплевать на эти дурацкие законы и просто делать. И обязательно с ними встретишься. Вот я, например, уже встретился с тобой.

Не ожидавший комплимента Билл покраснел и смутился:

— Да я-то… я просто хочу, чтобы все было честно.

— Тогда играй по-честному сам и не смотри на других. Всегда будут те, кто пойдет кривым путем. Главное, — позади заворчал Барти, и Ремус повысил голос, — главное, что твоя совесть будет чистой.

— Ты думаешь, это что-то поменяет?

— Думаю, что мир станет на одного храброго мальчика честнее. Это уже неплохо, а? — Билл неуверенно кивнул. — Так, а теперь вдохни-ка поглубже: тебе не помешало бы снять напряжение.

Переминаясь с ноги на ногу, Билл послушно выдохнул и обнял себя руками.

— Когда я был маленький, ну, здоровый, мама меня часто так обнимала, когда я еще не болел. Я думаю о ней — и мне становится получше.

И тут Ремусу в голову пришла идиотская, опасная и нелогичная идея. Которую он поспешил выполнить, пока не потерял храбрость. Или идиотизм…

— Вот так? — он раскинул руки, улыбнулся — и крепко обнял Билла. В ту же секунду про телу прошла судорога. Стало очень больно, раздался треск. Ремус как-то заторможенно почувствовал, что его трясет. В глазах потемнело; он еще сильнее стиснул Билла и потерял сознание.

Из обморока его вывели крики: громкие, над самым ухом. А еще вода. Кто-то брызгал водой ему на лицо. Или ронял слезы. Ремус открыл глаза и встретился взглядом с зареванным, досмерти перепуганным Биллом. Он тихо всхлипывал, нос у него покраснел.

— Ре… Ремус! Ремус! — повторял бедняга как заведенный, утирая слезы рукавом. Ремус облегченно выдохнул: у него все получилось. Он все сделал правильно.

— Ну-ну, что ты, — он не без труда оперся на руку и сел. В голове все спуталось, тело было слабое и вялое, но все это он замечал мимоходом — плачущий Билл был куда важнее. — Я в порядке, видишь? Я в порядке!

Ремус протянул руку, и сбоку послышалось неодобрительное покашливание. Белый как бумага Барти стоял рядом и потирал локоть; руки у него были в зеленых резиновых перчатках, а на лбу блестел пот.

— Уверен, что с тобой все в порядке? — спросил он тихо, так что за рыданиями Билла его почти не было слышно. Голос у него дрожал. Ремус кивнул, и Барти как-то обмяк.

— Все нормально. Голова немного кружится и слабость, но это пройдет… — рыдания усилились. — Ох, Билл, все хорошо. Ну же, иди сюда.

Барти снова кашлянул в кулак. Не советую этого делать, говорил его взгляд. Если только у тебя от удара током не атрофировался инстинкт самосохранения. Ремус ответил ему таким же взглядом.

Ты не понимаешь. Ему это нужно. Очень нужно.

Барти пожал плечами.

— Билл? — мальчик испуганно повернул к нему мокрое лицо. — Надень свои перчатки, пожалуйста.

Непослушными трясущимися руками Билл вытащил пару резиновых перчаток: толстых, оранжевых. Кое-как надел их — а потом бросился в объятья к Ремусу, уткнулся лицом в его свитер и зарыдал в полный голос. Братья Уизли никогда не плакали, даже если было больно: их, как и всех остальных в Реддл-холле, жизнь очень рано научила держать слезы при себе. Они были не детьми, а маленькими взрослыми, боровшимися с бедой, которую выдержал бы не каждый из этих хваленых взрослых. Но сейчас Билл как самый настоящий ребенок захлебывался слезами, всхлипывал и поскуливал, прижимаясь к Ремусу все крепче.

— Я… я думал, ты…

— А со мной все в порядке, — Ремус погладил его по стоящим торчком волосам, хотя те еще не потеряли весь свой заряд и руку покалывало. Затем он наклонился и прошептал в ухо Биллу: — Я очень крепкий, меня сложно убить, поверь.

Уже вон сколько лет пытаются — а ничего не вышло, да, Барти?

— Ремус, — Билл отнял лицо от его груди, вытер глаза и с пугающей и в то же время трогательной наивностью попросил: — Н-не умирай, пожалуйста.

— Ты что, как я могу! У нас с тобой впереди еще миллион дел, куда мне сейчас умирать? — улыбнулся Ремус и убрал со лба Билла челку.

И тут, как из другой жизни, послышались шаги, голоса. Хрупкий тонкий мир, воздвигшийся вокруг мальчиков на время их разговора, безжалостно разбили и отмели в сторону: сумасшедшая реальность вступала в свои права.

— Мистер Крауч! — в библиотеку ворвалась разгневанная мадам Помфри. Она когда-нибудь бывает не сердитой? — Это переходит всякие границы, что вы делаете с детьми?!

— Я? — вытаращил глаза Барти. — Ровным счетом ничего, мадам. Имел место обычный припадок, который был оперативно ликвидирован, — и он как бы невзначай скрестил руки в перчатках на груди. — Вполне штатная ситуация — а истерика Билла, я полагаю, всего лишь реакция на…

— У меня не было истерики! — огрызнулся Билл, выпутываясь из рук Ремуса и готовясь, по всей вероятности, поставить кое-кого на место грубой силой.

— …на побочные, не связанные с приступом обстоятельства. Правда, я допустил серьезный просчет, — Барти виновато свесил голову, — и Ремус получил удар током.

— Что?! И вы говорите, что ситуация штатная?

— Это был маленький удар, мадам, — поспешно влез в разговор Ремус. Он чувствовал, что Барти здорово прилетит, если мадам Помфри поймет, насколько серьезно тот просчитался. — Я уже в полном порядке, только слабость небольшая…

— Думаю, Ремусу стоит как следует отлежаться. А Биллу — побыть немного в своей комнате и успокоиться.

— Но я…

— Билл, — в прозрачном взгляде Барти сгустилась суровость, — ну ты же не хочешь, чтобы у тебя случился второй припадок, верно? Это и так большой шаг назад. — Билл покраснел. — Давай, иди. Мисс Гойл, проводите его. И последите, чтоб пока к Биллу никто не заходил, хорошо? А Ремуса я сам отведу.

— Мистер Крауч, — мадам Помфри выросла на его пути, как Сфинкс перед царем Эдипом, — мне кажется, для начала необходимо его осмотреть, а это, кажется, моя юрисдикция.

— Мадам Помфри, а моя юрисдикция — моральное состояние этих детей, и я не позволю мучить моего пациента, когда он к этому не готов. Или вы хотите, чтобы он потерял сознание прямо у вас в кабинете? Осмóтрите его вечером.

Не слушая больше ее гневные заявления, Барти подхватил Ремуса под локоть и неожиданно бережно повел наверх. У дверей библиотеки толпились девочки, и он шикнул на них:

— Нечего тут сидеть-высиживать, потом его проведаете и посплетничаете! Ремусу нужен покой.

Когда они оказались одни — на втором пролете лестницы, где их не было видно и слышно — Ремус наконец позволил себе сказать словами то, что уже долго вертелось у него в голове.

— В этот раз у тебя почти получилось — я имею в виду, не переступить черту. В следующий точно получится. — Барти не ответил, только поджал губы. — Я не буду говорить, что понимаю, каково тебе. Никто из нас не понимает, насколько сложная твоя работа. Но я знаю, что ты стараешься. И я уверен, мистер Реддл очень гордится тобой.

Ремус встретился с цепким взглядом льдисто-прозрачных глаз, который всегда его так пугал — и в этот раз ободряюще улыбнулся ему, как улыбался Биллу. Барти посмотрел в сторону, на секунду его лицо стало почти смущенным. Но только на секунду.

— Спасибо за такую высокую оценку, но я, кажется, не просил меня утешать, — он гордо хмыкнул и вздернул нос. — В твоем сочувствии я не нуждаюсь: я, в отличие от вас, полностью справляюсь. И не думай, пожалуйста, что это отменит твое наказание. В субботу останешься в поместье.

— Но я же говорю, это не я…

— Тогда считай это наказанием за то, что бездумно подверг свою жизнь огромному риску и поставил весь проект мистера Томаса под угрозу. Знаешь, что со мной… со всеми нами сделали бы, если бы у нас на руках умер пациент? Вот и я не хочу знать. Не говоря уже о том, что было бы с самим мистером Томасом — он однажды уже потерял пациента… Все, мы пришли, ложись и не дергайся. Я пришлю к тебе вечером Паркинсон, она тебя осмотрит — и поможет, если что.

Как бы Барти не любил ложные теории, кое в чем он был прав: Ремусу стоило лечь. Но едва его голова коснулась подушки, в дверь тихо постучали и она приотворилась. За ней виделись взволнованные мордашки девочек. Лили впилась в него глазами. Ремус улыбнулся и сел на постели:

— Заходите, только тихо.

В следующее мгновение он оказался заключен в кольцо объятий. Лили обвила его руками и раскачивалась из стороны в сторону, Алиса плюхнулась рядом на кровать и, похлопывая по плечу, бормотала со смесью ужаса и восхищения:

— Ну ты даешь, конечно… С ума сойти можно, как ты только додумался? Там же искры во все стороны летели…

— Я говорила, что ты псих?

Тонкс стояла возле кровати, сунув руки в карманы, и ухмылялась. От ее улыбки у Ремуса почему-то защемило в груди и стало жутко и радостно одновременно.

— Теперь сказала. — Она ухмыльнулась еще шире.

— Но это было круто. Абсолютно глупо, конечно, но круто.

— Главное — эффективно, — по-идиотски отшутился Ремус. — Не знаю, сколько веремени понадобилось бы Барти, но я справился явно быстрее!

— Ремус, ну что ты такое говоришь! — Лили выпустила его, и он увидел, как нижняя губа у нее подрагивает.

— Брось, Лили, они же шутят, — махнула рукой Алиса, — у них свой, семейный юмор, нам не понять.

Неожиданно Тонкс залилась краской.

— Понятия не имею, о чем ты, — буркнула она и отвернулась к окну. — Если у Люпина глупое чувство юмора, не нужно впутывать в это меня.

— Кто это тут кого впутывает? — в дверь протискивался Джеймс, очки у него перекосились, волосы вздыбились еще сильней. — Ремус, ты что там устроил? Ты меня почему на подвиги не позвал?

— Не смешно, Поттер, — осадила его Тонкс. — Биллу прилетело просто ни за что, он припадок поймал из-за этого придурка Барти!

— Может… не стоит так решительно судить о нем? — Ремус попытался немного остудить ее пыл. — Мы же не знаем, что он думает…

— Господи, ты серьезно? Уж ты-то должен понимать, что он за человек — как ты можешь искать в нем что-то хорошее после того, что он делает?

— Потому что я верю в него! — Ремус едва не вскочил, но ноги были ватные, и он упал обратно, так и не поднявшись. — В каждом человеке есть что-то хорошее! Барти не плохой человек, он просто… Его нужно понять.

— В любом случае то, что произошло с Биллом — ужасно, — заметила Лили, качая головой. — Бедный мальчик, страшно представить, что он чувствует. Это же его первый приступ здесь?

Ремус мрачно кивнул:

— Барти сказал, что это большой шаг назад.

— А вот это он зря, — неожиданно серьезно заявил Джеймс. — Нельзя так. Это как в спорте: всякое желание работать губится на раз-два.

— Ах, неужели, Поттер? — не без холодного сарказма отозвалась Лили. — У тебя, должно быть, большой опыт по упражнению в мотивировании других.

— Вы изволите шутить надо мной, миледи! Вам прекрасно известно, что я капитан своей команды, я имею дело с мотивацией на каждом шагу и могу сказать точно: вот тут Барти сел в лужу. Не знаю, где он учился психологии, но по этому пункту у него явно должна стоять двойка.

— Ты потише говори, — предостерег его Ремус, — а то Барти услышит и накроет вас всех, а вам тут вообще-то быть не положено.

— Это еще с чего — ты что, током бьешься?

— Он считает, что мне нужно прийти в себя…

— Я бы не надеялся, — Сириус стоял на пороге. Ремус вздохнул: как нельзя кстати.

— Блэк, ты уверен, что хочешь поговорить об этом сейчас?

— Не волнуйся, — фыркнула Тонкс, — если ты такой стыдливый, мы с девочками можем и уйти. Обсуждайте тут свои секретики. Девочки, давайте, не будем смущать мужчин.

Она подхватила Лили под локоть, махнула Алисе и торопливо исчезла; и снова Ремусу на секунду почудилось, что она слегка покраснела. Едва дверь за девочками закрылась, Сириус недовольно скрестил руки на груди.

— Ты чокнутый.

— Спасибо, я знаю.

— Ты идиот.

— А это что-то новенькое.

— Жертвенный идиот, ты ничего умнее придумать не мог? А если бы ты умер?

— Боюсь, — в другой раз Ремус обязательно ввязался бы в перепалку, но спор с Тонкс его вымотал, — тебе этого не понять. Это все, что ты мне хотел сказать?

— Нет, не все. Зачем ты подговорил Билла украсть мою фотографию?

— Сириус, я повторяю, я не подговаривал Билла. Его попросил твой брат. Сказал, что это его фотография.

Сириус как-то весь подобрался, побледнел и уперся Ремусу в лицо тревожным взглядом.

— Не неси чепухи, — его голос звучал неуверенно, — Регу плевать на меня. Он бы не стал такое делать.

— Может, тебе спросить его самого?

— Люпин, ты глухой? Он не хочет меня знать. И вообще это неважно. Где фотография? Отдай, пока вы хуже не сделали.

— У меня ее нет, — пожал плечами Ремус. — Наверное, она все еще там, на столе.

Сириус, не сказав ни слова, вылетел из комнаты. Джеймс, все это время стоявший возле кровати, только присвистнул:

— И ни «здрасьте», ни «до свидания». Чего это он?

— По-моему, это какая-то очень важная для него фотография. — Ремус подобрал под себя ноги и глубже устроился на кровати. — Ну а ты-то зачем пришел?

— Как зачем? Узнать, живой ли ты.

— Да ты на меня весь обед таращился. Выкладывай, что там у тебя.

К его удивлению, Джеймс неловко замялся.

— Да тут такое, это не к спеху, я и потом могу…

— Дже-еймс?

— А-а-ах, ладно! В общем, мне нужно написать одну записку.

— Для Лили? — уточнил Ремус, давя улыбку. Джеймс взлохматил волосы, и лицо его стало очень несчастным:

— Она тебе рассказал, да?

— Да, было дело, — слово «жаловалась» Ремус тактично опустил. — Говорит, сплошная тарабарщина. Ты решил писать ей письма на морзянке?

— Прекрати! Я этот язык, между прочим, сам выдумывал! Но-о… мне кажется, я что-то делаю не так. Ремус, выручи меня, а? Ты же у нас самый умный, ты должен знать, как это делается!

— Вообще-то это ни разу не тождественные понятия…

— Ремус, ну пожа-а-алуйста!

Джеймс состроил такую умильно-жалобную физиономию, что стал похож на глазастого олененка. Отказать олененку Ремус не мог и со смехом махнул рукой:

— Ладно, уговорил, дай мне ручку и бумагу. И сядь где-нибудь, не мельтеши перед глазами. — Неудачливый ловелас послушно плюхнулся на ковер у кровати. — О чем писать будем?

— Я хочу позвать ее в город на выходные, погулять… Но она игнорирует мои приглашения.

Интересно, с чего бы это, усмехнулся Ремус про себя. Он послюнявил кончик ручки — старое перо иногда отказывалось писать — и попытался набросать первую строчку. «Милая Лили…» Нет, не то, ей не понравится. А может, лучше «дорогая»? Тоже нет. Не нужно эпитетов. Или все-таки? Господи, как Джеймс вообще на это решился, это ж просто самоубийство!

Нисколько не помогал делу и сам Джеймс, который то покачивался туда-сюда, то бормотал что-то сквозь зубы — в общем, маячил на краю сознания и всячески мешал сосредоточиться. Сидеть неподвижно он был, по-видимому, просто неспособен.

— Слушай, а что у вас с Сириусом не так? — спросил он, когда Ремус не без труда заканчивал второй абзац. Ручка споткнулась, и на бумаге расплылась крохотная клякса.

— Да все так. Просто он мне не нравится.

— За что? Он же нормальный. Ну, то есть да, гордый немного, но в целом-то не так уж плох!

— Пойми, Джеймс, — разъяснил Ремус, потирая переносицу кончиком пера, — я бы охотно простил его гордость, если бы он не задевал мою.Ремус с некоторыми неточностями цитирует роман «Гордость и предубеждение» Дж. Остин, который очень нравится Лили.

— Ты что, читаешь Джейн Остин?

Джеймс посмотрел на него очень подозрительно, и Ремус смутился.

— А ты-то сам откуда знаешь?

— Не важно, не переводи тему! Это Лили тебя убедила? — получив кивок, Джеймс застонал: — Как ты это сделал, Ремус? Чем ты так ее пронял?

— Да я сам не знаю. Не надо так ухмыляться, я правда не знаю! Вот, держи свое письмо.

— Дружище, ты лучший! — он наскоро пробежал письмо глазами. — Как думаешь, а если я вот тут в постскриптуме поставлю «я тебя люблю» или что-то вроде того, она рассердится?

— Ну ты можешь попробовать — если готов к тому, что потом она будет гоняться за тобой с «Гордостью и предубеждением» наперевес.

— Почему с «Гордостью и предубеждением»?

— Потому что она как раз их перечитывает, — усмехнулся Ремус. — Ты только не подсовывай записки ей в сумку. Лучше в конверте на тетрадь положи — чтобы поаккуратней было, она любит, когда все аккуратно.

— А может ленточкой его перевязать, или не стоит?

Ремус представил, как Лили найдет такое любовное послание, и едва не расхохотался, чтобы не убивать надежду Джеймса.

— Нет, лучше не надо, этого она не выдержит.

— Я бы без тебя пропал, Ремус, честное слово. С меня причитается. Побегу переводить, спасибо тебе огромное!

Он обнял Ремуса, потрепал по голове и убежал. Ремус только покачал головой ему вслед: вот же невозможный романтик! Сказал бы ему кто, что такие еще остались — не поверил бы ни за что ведь… Он упал на подушку, сунул руки под голову. В голове лениво мелькнула мысль, что Лили может и угадать его стиль. Они часто показывали друг другу свои письма домой и сочинения, читали — он не сомневался, что смог бы отличить Лили от всех остальных. Впрочем, даже если и узнает, она не поверит в такое никогда в жизни. Возможно, потому, что она осуждала его дружбу с Джеймсом. Как может Ремус ввязаться в такую глупость? Да никак, что вы!

Он размышлял так еще какое-то время и, кажется, задремал. Разбудил его странный громкий треск. Ремус приподнялся, сонно протер глаза — и увидел за окном, среди серости, что-то пестрое. Сначала он подумал, что ему мерещится, но тут послышались сдаленные голоса. Не веря своим глазам, кое-как он подобрался к окну. Безрукавка Джеймса горела между серых веток как плащ тореодора. Сам Джеймс карабкался по веткам к стволу и с кем-то ругался:

— Держи пакет, пакет держи!

— Я говорил, это плохая идея, — бормотал ему кто-то из дома. Совершенно обалдевший Ремус несколько секунда молча таращился на это светопреставление, а потом распахнул окно и высунулся наружу, насколько позволяла решетка:

— Джеймс, ты рехнулся?! Ты что творишь?

— А тебя это вообще касаться не должно, Люпин, — из соседнего окна высунулся Сириус, прижимавший к себе большой бумажный пакет.

— Еще как касается, я, черт возьми, староста!

— Ну тогда и иди и нажалуйся Барти, пай-мальчик, — огрызнулся Сириус и, глянув вниз, шикнул: — А ты не подслушивай, Петтигрю, ты следи блин!

— Питер? — И правда, под деревом топтался нервный Питер. Он озирался по сторонам и ломал пальцы. У Ремуса голова пошла кругом. — Что вы делаете? Джеймс!

— Тише, Рем, тише! — Джеймс скользнул к стволу и умоляюще посмотрел. — Не выдавай нас, а? Мы ничего такого не делаем! Ничего противозаконного!

— Просто хотим восстановить справедливость. — Сириус с пакетом подмышкой тоже вылез из окна. Карабкался он куда менее уверенно и наверняка сорвался бы, если бы Джеймс не подхватил его у самого ствола.

— И ты еще меня чокнутым называл?! А дождаться, пока Билла выпустят, вы не можете, естественно?

— Я готов спорить на что угодно, что Барти продержит его там до завтра. Я не собираюсь столько ждать.

— Да! — с жаром кивнул Джеймс. — Помощь ему нужна сейчас!

Ремус с тяжким вздохом потер переносицу.

— Вы идиоты. Вы оба.

— Значит, мы правильно сделали, что не позвали тебя стоять на стреме, — фыркнул Сириус и обернулся к Джеймсу. — Я говорил тебе, он все испортит.

— Ну будет тебе, Сириус, — я уверен, если бы Ремус чувствовал себя лучше, он бы нам помог, да, Рем?

— Вы за пакетом следите лучше, а то сейчас уроните. Зачем он вам?

— Контрабанда, — на секунду глаза Сириуса оживились и вспыхнули точь-в-точь как у Джеймса. — Для наказанного нет ничего лучше контрабанды. А с Барти станется Билла и ужина лишить.

— Ты перегибаешь, — покачал головой Ремус. — Барти все-таки не изверг… осторожно, ветка!

После того, как Сириус второй раз чуть не рухнул, Джеймс решительно забрал у него пакет и, спустившись до второго этажа, решительно пополз к окнам. Пакет он держал в зубах. Окно на его стук открылось не сразу. Тишина повисла мертвая. Джеймс что-то радостно пробормотал сквозь пакет и протянул его в окно. Ремус очень хотел видеть лицо Билла, хоть немножко, но проклятая решетка позволяла высунуть только голову, а этого было недостаточно. И так, и этак пытаясь глянуть вниз, Ремус краем глаза заметил в саду какое-то движение. Он всмотрелся и узнал среди кустов черное пальто Северуса. Питер, кажется, тоже, но он потерял от страха голос и мог лишь судорожно барабанить по стволу, безнадежно пытаясь привлечь внимание Сириуса, потому что Сириус, оставшийся без поддержки Джеймса, вцепился в ствол как только мог крепко и не реагировал ни на что.

— Блэк! — шепотом позвал Ремус. — Блэк, вам нужно сваливать!

— Что? — Сириус приоткрыл один глаз. — Это зачем?

— Там в кустах Северус, он вот-вот вас заметит!

Сириус выругался, как-то очень по-дурацки:

— Вот же ешки-поварешки! И куда я отсюда денусь, по-твоему?

— Слезай вниз и бегите с Питером в сад! Джеймс! Джеймс!

— Что случилось, что такое?

— Тут Нюнчик, — процедил Сириус сквозь зубы. — Надо сматываться.

Джеймс оглянулся, тоже нашел пальто среди кустов и выругался не в пример крепче:

— Да чтоб ему провалиться! Валим в сад, Сириус, слезай!

— Как? Я ноги переломаю!

— Не переломаешь! Питер, помоги ему!

Не переставая препираться, мальчишки с трудом спустили Сириуса на землю; Джеймс спрыгнул прямо оттуда, где сидел, и они убежали в сад. Через минуту поляна под окном выглядела абсолютно мирно — если не считать обрывка клетчатой ткани на жухлой траве. Такого же, как рубашка Сириуса. Ремус выдал такое ругательство, от которого и Сириус, и Джеймс покраснели бы как благородные девицы, и забыв про свою слабость, побежал на улицу. Он сунул промокший обрывок в карман как раз вовремя: Северус с пучком желтых листьев уже направлялся к дому. Задержав дыхание, Ремус скрылся за деревом. Северус остановился. Он немного постоял, потом, судя по звуку, сделал пару шагов к дереву, но на полпути передумал и развернулся в прежнем направлении. Ремус на всякий случай выждал немного, потом кустами пробрался в аллею, где его уже нельзя было увидеть, и что было духу понесся к старой беседке — она была дальше всего от дома, если мальчишки решили бы спрятаться, то выбрали бы ее. И он не ошибся. Джеймс беспокойно вышагивал по беседке туда-сюда, видимо, в ожидании, когда минует опасность, а Сириус и Питер сидели по разным сторонам от него.

— Ты порвал рубашку, — Ремус протянул Сириусу чуть не выдавший его клочок. — Если бы Северус его увидел…

— Мы поняли, Мистер Зануда, можешь не продолжать. — Сириус раздраженно закатал порванный рукав. — Черт, хорошая была рубашка… А что там Нюниус?

— Ушел в дом. Вроде он ничего не заподозрил. Значит так, всем возвращаться нельзя. Я пойду с Питером, а вы приходите чуть погодя, ясно?

— А с чего это ты вдруг взялся командовать?

— С того, что, если бы не я, ваш идиотский план уже провалился бы. Пойдем, Питер.

Бедняга Питер явно побаивался идти с ним, но покорно пошел следом. Пока они возвращались, Ремус все пытался понять: как эти двое убедили его ввязаться в такую авантюру?

— А почему ты согласился им помогать?

— Ну-у… — Питер сцепил пальцы и уткнулся в землю, — Джеймс попросил, сказал, что им очень нужна помощь. А я… я не смог ему отказать. Он очень добрый.

— Да, Джеймс хороший, — рассеянно кивнул Ремус. Он еще раз поглядел на Питера, а тот продолжал ломать пальцы:

— Ну и он сказал, что дело важное… и что они хотят сделать доброе дело.

— Но они же нарушали правила — тебя это не напугало? Если все откроется, у вас будут неприятности.

— Я знаю, но… Билл был очень радостный, когда Джеймс к нему постучался. Барти несправедливо его запер вот так. Мне кажется, ради такого правила можно было нарушить.

Ремус не нашел, что ответить. В общем-то, он был согласен — даже слегка жалел, что его не позвали поучаствовать. Конечно, Сириус его все еще раздражал, но для благой цели можно и потерпеть. А сколько пришлось вытерпеть сейчас Питеру, даже страшно представить. Немного поколебавшись, Ремус положил руку ему на плечо:

— Это было здорово — то, что ты решился. Очень смело, Питер.

Питер вздрогнул, словно хотел убежать, но не убежал. Он еще потаращился в землю, потом поднял свое курносое лицо и удивленно спросил:

— Ты правда так думаешь? — Ремус кивнул, и уголки губ Питера поползли вверх. Он ничего не ответил, но лицо у него стало таким… в общем, насколько Ремус его знал, это вполне считалось за «счастливое».

Они больше ни о чем не говорили и по комнатам разошлись молча. Правда, ненадолго: всего через несколько минут снизу послышался пронзительный голос довольного Барти, который только что поймал кого-то на месте преступления. Любопытство было слишком велико, и Ремус, не думая, что может подставить под удар и себя, вышел на лестницу.

— Кто еще знал о вашей затее? — сладко поинтересовался он.

— Никто. А что, — Сириус с вызовом подался вперед, глядя на Барти с нахальной ухмылкой, — думаешь, провернуть все самим нам ума бы не хватило?

— Дурные поступки много ума не требуют, Сириус. Даже ваших скудных запасов бы хватило — хотя меня это крайне разочаровывает. Ты все видел сам, я думал, уж ты-то понял всю серьезность ситуации…

— Барти, — вмешался Джеймс, — мы просто хотели немного помочь!

— Не сомневаюсь, вами руководили благородные чувства, — кивнул Барти с невероятной серьезностью. — Но я, увы, вынужден применить к вам меры за столь грубое нарушение правил. С сегодняшнего дня вы на испытательном сроке. Если в ближайший месяц я узнаю о еще одном таком поступке… мне придется написать вашим родителям и серьезно поговорить.

Сириус побледнел. Джеймс поправил перекосившиеся очки. Все понимали, чем закончится такая переписка: еще один проступок, и ни Джеймсу, ни Сириусу больше не видать Реддл-холла. Как бы Сириус не раздражал Ремуса, в эту секунду его было жаль, таким испуганным и зажатым в угол он казался. Барти улыбнулся:

— Я рад, что мы друг друга поняли. Все мальчики, можете быть свободны.

Когда мальчишки медленно вскарабкались на лестничную площадку, где их ждал Ремус, у Джеймса подрагивали руки.

— Черт возьми, это так нечестно… — пробормотал он убито. — Совсем нечестно.

— Честно, дружище, — Сириус невесело хлопнул его по плечу. — Мы нарушили правила, значит будем отвечать. Да не вешай ты голову, Сохатый, — он вытащил из волос Джеймса разветвленный сучок и снова ухмыльнулся, — прорвемся! Не выгонят нас отсюда просто так!

— Если не будете больше попадаться, — хмыкнул Ремус. — Вы же не сдали ему Питера, я надеюсь?

— Ты за кого нас держишь, Люпин?

— Теперь — за нормальных людей.

— Неужели?

— Представь себе! Да, Блэк… — Ремус помялся: говорить такое было очень трудно. Вся его гордость бунтовала, но он решил в этот раз не слушать ее. Не хотелосьснова попадать в плен предубеждений. — Возможно, я ошибался на твой счет. Ты поступил благородно. Я предлагаю зарыть топор войны, — и он протянул Сириусу руку.

Сириус удивленно открыл рот, но так ничего и не сказал — зато Джеймс издал радостный сип и тут же зажал себе рот, чтобы не испортить момент. Ремус продолжал стоять с протянутой ладонью и стараясь не думать о том, что будет, если Сириус его пошлет. Наконец тот ожил. И в третий раз ухмыльнулся:

— Только не думай, что я перестану относиться к тебе, как к невыносимому зануде, Мистер Серьезный Староста.

Ладонь у Сириуса была горячая, слегка влажная. А глаза оказались совершенно не надменными. Просто нахальными. С чертовщинками внутри. Ремус подумал о Грее — его Сириус напоминал куда больше, чем Розье. Даже жаль, что он так поздно это понял.

— А ты не надейся, что я перестану критиковать ваши идиотские планы.

— Договорились.