Тлеющие осколки разбитых надежд (гет)

* * *

Прошло почти одиннадцать лет, на дворе был холодный, со всех смыслах, декабрь 1825 года. Многое произошло за минувшие годы.

Осенью 1814 года княжна Марья вышла замуж за Николая Ростова и уехала из Лысых гор. В 1820 году у Болконских родился ещё один сын, которого назвали Алексей — в честь Алексея Сергеевича Кибакова — отца княгини Дарьи. Деревня Лысые горы стала ещё больше, да и количество крестьян в собственности Болконских с двух тысяч душ выросло до пяти тысяч. Николенька пошёл на военную службу и успел дослужиться до капитана, а вот в декабристское общество мать его не пустила, он долго сопротивлялся, пока его отец не поддержал слова жены.

Сам князь Андрей был очень увлечён этими идеями и состоял в тайном революционном обществе «Союз спасения», княгиня Дарья знала об этом, она ничего не имела против, ведь члены данного общества выступали за отмену крепостного права, а крестьян Дарья очень любила и относилась к ним как к людям, а также всегда боролась за их права, но всё же она с недоверием и опаской относилась к идеям мужа и этому обществу. Свержение власти ими планировалось на 1826 год, но, из-за смерти Государя Императора Александра I и вступления на престол его брата — Николая I, которое должно было состояться 14-го декабря 1825 года, восстание должно было случиться именно в тот день на Сенатской площади. Дарья, узнав, что её самый младший брат — Александр Кибаков состоит в тайном обществе и планирует выйти на площадь, обратилась к князю Михаилу, дабы тот своей хитростью отговорил его, ибо сама она не всегда умела договариваться и могла сделать только хуже.

И всё же больше всего княгиню тревожила и пугала мысль о том, что князь Андрей, как она думала, явно собирался на это восстание, уж кого-кого, а его переубедить точно никто не смог бы, тем более, что в последний год их отношения отчего-то стали куда более холодными, чем ранее. Дарья каждый раз хотела поговорить с мужем об этом, но всё никак не могла собраться и дело дошло до момента, когда Андрей пришёл к жене утром десятого декабря, дабы сообщить ей страшную для неё весть.

Княгиня Дарья, сидя за столом в комнате, оформляла документы о крестьянах.

— Мне нужно поговорить с тобой, Дарья, — холодно и безэмоционально, произнёс князь Андрей, подойдя к княгине.

— Поговорить? — она отложила перо в сторону, туда же отодвинула документы и, повернувшись к мужу, подняла глаза на него. — Я тебя слушаю, Андрей.

Даже в сорок два года на её красивом лице почти (за исключением малого количества) не было морщин, волосы до сих не тронула седина, а её большие тёмно-карие глаза были всё также прекрасны. С возрастом в её внешности не убавилось красоты, а прибавилось ещё больше величия.

Сам князь в свои сорок семь, почти сорок восемь, тоже выглядел достаточно хорошо, его волосы также до сих пор и не собирались седеть, морщины на его лице были, но их было не так много.

— Как ты знаешь, я состою в тайном обществе, через четыре дня мы выйдем на Сенатскую площадь, я сегодня уезжаю в Петербург и пришёл, дабы проститься с тобою. Жди добрых вестей, мы всё равно добьёмся того, чего желаем.

— Именно этого я больше всего боялась последние несколько лет… — Дарья, тяжело вздохнув, встала со стула и взглянула князю в глаза. — Я не могу запретить тебе идти, но ты правда хорошо подумал?

— Что ты имеешь в виду? Ты что-то имеешь против? Это ведь всё ради крестьян и ради нас тоже, — в душе князя Андрея медленно, но верно, начала появляться злость.

— Я понимаю, и я не против того, что ты состоишь в этом обществе, даже наоборот, но восстание… Ежели ничего не выйдет? Ты ведь знаешь, чем это может закончиться: в лучшем случае — ссылка на каторгу, в Сибирь, а в худшем… Казнь, — голос её весьма заметно дрогнул на последнем страшном слове.

— У нас всё предусмотрено, посему всё получится, а ежели что, то ради такого дела не жаль и жизнь отдать.

— Но, коли ничего не выйдет, за что её отдавать? Ты ведь Николеньке не позволил даже вступить туда, а сам идёшь на верную смерть.

— Николай ещё очень молод, незачем ему губить себя, — князь чуть повысил тон.

Общая обстановка всё более накалялась, казалось, что они вот-вот перейдут на крики, а после и в рукопашный бой.

— А тебе зачем себя губить? Даже ради крестьян я не готова потерять тебя…

— То есть, я не должен идти лишь оттого, что ты так захотела? Ты мне не указ, запомни это.

— Андрей, я не к себе жалости прошу, ты о детях подумай, у нас ведь четверо детей, а своими действиями ты всем, каждому из них, жизнь сломаешь. Николай как раз только в жизнь ступает, да и Миша с Катей скоро, а Алёша вообще мал ещё. А со мною… Можешь хоть сейчас развестись, ведь жениться на мне тебя никто не заставлял, — княгиня Дарья уверенно, но слегка, тоже повысила тон, казалось, её и без того грубоватый голос стал ещё грубее.

— Ежели захочу, стало быть, разведусь! — вскрикнул князь Андрей, ведь был уже очень зол на неё, к тому же, эти её слова задели его, оттого что были правдой. Дарья от его вскрикивания даже вздрогнула, и вся её уверенность весьма быстро осыпалась, она хотела сказать что-то, видимо, последний свой аргумент, но князь не менее громко, чем до этого, перебил её: — А детей не впутывай вообще! — он отвернулся и направился к выходу.

— А когда-то ведь и Дашенькой называл… — с горечью и разочарованием, тихо произнесла княгиня так, что Андрей это слышал. Он вышел из комнаты, громко захлопнув дверь.

Княгиня Дарья, глубоко вздохнув и закрыв лицо руками, опустилась на рядом стоящее кресло. Она не плакала, ведь вновь сдерживала себя, с большим трудом, но сдерживала.

Князь Андрей в тот же день уехал в Петербург, не попрощавшись ни с кем из детей, на жену же он злился до сих пор. После этого инцидента Дарья практически не спала, а всё сидела за столом в её и князя комнате и почти не выходила оттуда. С детьми все эти дни она не разговаривала и даже совсем не пускала их к себе.

В утро пятнадцатого декабря (в аккурат следующий день после восстания) княгиня Дарья нашла на столе свежую газету «Весть», которую, видимо, пока она задремала, принёс кто-то из слуг. На первой её странице красовался заголовок: «Восстание во время восшествия на престол». Княгиня, увидев это, взяла газету в руки и начала, внимательно и с волнением, читать статью, из которой узнала, что восстание было подавлено. Дарья не стала дочитывать статью до конца, она, встав с места, быстро подошла к камину и, со злостью, бросила газету в яркое горящее пламя, после чего, вновь опустилась на кресло и, закрыв лицо своими побелевшими ладонями от безвыходности стала царапать ногтями свой лоб.

«Он жив или нет? Я хочу знать, но, ежели убит, зачем же такое знать? Нет, лучше правда, любая правда! Но зачем же я тогда сожгла?» — думала она.

В этот же момент кто-то начал трясти её за руку. Княгиня Дарья дёрнулась и подняла голову на того, кто её трогал, перед нею стояла её одиннадцатилетняя дочь Екатерина — милая темноволосая, кареглазая, бледнощёкая девочка — маленькая копия своей матери.

— Ах, Катенька, ты… — она вновь опустила голову. — Что тебе нужно?

— Вы расстроены, маменька? — тихо произнесла Катя, тоненьким девичьим голоском, и дотронулась до бледной щеки матери. Та сразу подняла глаза на неё и, с надрывом, ответила:

— Нет, милая.

— Николенька, Мишенька и Алёшенька беспокоятся о вас, отчего вы ни с кем не говорите.

— Они тебя попросили?

— Нет, я сама. Вы ведь переживаете из-за того, что батюшка уехал? — Катенька взглянула княгине Дарье в глаза, полные слёз, которые та сдерживала. — Вы не расстраивайтесь, матушка, он ведь скоро приедет, — девочка подошла ещё ближе и обняла мать своими маленькими ручонками. Дарья, чуть всхлипнув, но не плача, закрыла глаза и крепко обняла девочку, но тут же выпустила её из объятий.

— Да, доченька… — мягко произнесла она и поцеловала дочку в лоб. — Ты иди пока. Скажи своим братьям, пущай не беспокоятся за меня.

Катенька, развернувшись, вышла из комнаты. Княгиня, проводив дочку взглядом, закрыла лицо руками, но тут же резко вскочила и распахнула окно. Морозный декабрьский воздух сразу же обдал её лицо, она прислонилась к оконной раме и жадно вдохнула ледяной воздух, будто чем-то ей это могло помочь. Княгиня Болконская была в полнейшей неопределённости, что с её мужем.

— Дарья Алексеевна, там князь Михаил Алексеевич приехал, хочет с вами поговорить, — в комнату тихо вошла Софья. Заметив свою госпожу у открытого окна, она испуганно вскрикнула: — Что же это вы делаете, Ваше сиятельство! Вы ведь заболеть можете! — крестьянка подбежала к княгине и схватила её за плечи. На что Дарья обернулась, печально взглянув на Соню.

— Сударыня, я понимаю, вам тяжело, но, поверьте, всё ещё образумится.

— Зови Михаила сюда, — без эмоций, произнесла княгиня Дарья и отвернулась. Она закрыла окно, поправила свои сбившиеся волосы, стряхнув с них прилипший с рамы снег, выпрямилась, чуть прокашлялась и повернулась к двери.

— Здравствуй, Darie. Как ты и просила, с Александром я поговорил, правда, безуспешно, он всё-таки вышел на восстание, но скажу, что он точно в числе живых, об его судьбе я ещё буду разговаривать с влиятельными людьми, казни он избежит точно, я обо всём позабочусь. И могу тебя порадовать, все бумаги о причастности твоего мужа уничтожены, хоть ты и не просила.

— Спасибо тебе, Михаил. Только вот уже поздно, Андрей уехал в Петербург, — с горечью и разочарованием, произнесла Дарья, она подошла к брату и неосознанно, уткнувшись лицом в его грудь, обняла его.

— Разве ты не отговорила его? — удивлению князя Михаила не было конца и краю, он был уверен, что переубедить его сестру не мог никто, даже её муж.

— Он не послушал меня.

— Тебя-то и не послушал? Но он же так любит тебя…

— Любил, — еле сдерживая слёзы, с надрывом, перебила она. — Он разведётся со мною, ежели жив всё ещё… Я не знаю, убит ли он и боюсь знать.

— Андрей Николаевич ведь души в тебе не чаял. Даша (так ведь он называл тебя?), ты ли всё это говоришь… — Кибаков хотел обнять сестру в ответ, но она, услышав эту форму имени от брата, оттолкнула его и, подняв голову, отошла от него.

— Неважно. Лишь бы он был жив, ежели его сошлют в Сибирь, я поеду с ним, пущай и разведётся, так оно есть, поеду! — княгиня Дарья глубоко вздохнула и отвернулась, дабы не позволить слезам отправиться бежать по её бледным щекам.

Князь Михаил не ответил ничего, он, с чувством душевной опустошённости, тихо вышел. Он ещё с детства видел, как его старшая сестра всегда всему сопротивлялась, никогда и ни перед чем не останавливалась и не показывала свои слабости, а сейчас она будто опустила руки. Михаилу стало искренне жаль Дарью и ещё более горько оттого, что он ничем не мог ей помочь, князь почувствовал себя таким жалким и беспомощным, коим не ощущал никогда.

— Михайло Алексеевич, здравствуйте. Вы как здесь? — с удивлением, произнёс девятнадцатилетний Николенька Болконский, который попался ему навстречу.

— Здравствуй, Nicolas. К Дарье Алексеевне приезжал, по делу.

— Матушка вот уже который день не выходит из комнаты и ни с кем не говорит, а батюшка уехал куда-то, даже не попрощался. Мне кажется, или они поссорились, но это ведь просто уму непостижимо…

— Такова жизнь, Nicolas. Жили твои родители счастливо, а я будто и всю жизнь зря прожил, даже брата родного не уберёг… Ай, да ну его всё к чёрту! — князь Михаил, с досадой, махнул рукой и отвернулся. К нему тут же подошёл его слуга и что-то сказал ему шёпотом на ухо.

— Ну и слава Богу, хоть что-то хорошее за прошедшие дни, — Кибаков, с облегчением, выдохнул. — Не нужно сообщать сестре, поехали домой в Бологое.

Княгиня Дарья сидела в комнате в своих горьких размышлениях. Кто-то сзади коснулся её плеча, она думала, что это вновь кто-то из детей. Дарья сразу вскочила и обернулась, перед нею стоял князь Андрей.

— Андрей?.. — дрожащим голосом, произнесла Дарья. Княгиня не верила, что князь сейчас стоял перед ней живой и невредимый, будто это был сон, но нет, всё было наяву. Она хотела обнять Андрея, но он оттолкнул её и холодно произнёс:

— Не прикасайся ко мне. Да, я не вышел на Сенатскую площадь, но я не хочу больше видеть тебя и уезжаю в Москву на какое-то время.

— А мне неважно, — с показным, быстро натянутым на лицо, безразличием, коего не было на самом деле, ответила княгиня Дарья, зло усмехнувшись при этом.

Князь Андрей не ответил ничего, ибо не мог смотреть ей в глаза, он всё ещё злился на неё и на себя. Он направился к выходу, но вдруг остановился, прямо перед дверью. Отчего-то так горько стало ему, ужасное чувство вины перед княгиней появилось в его душе. Князь Андрей неожиданно вспомнил всю их жизнь: как они встретились в первый раз и Дарья звала его по фамилии, их танец на балу в Бологом, совместные прогулки и встречи, как он прощался с ней перед уходом на войну, а когда его ранили она приехала к нему, и как же он тогда был счастлив, после, тогда ещё княжна, позаботилась о том, дабы он жил дальше, как она отнеслась к Николеньке как к родному сыну, когда князь вернулся из-за границы, она окружила его своей заботой, Андрей вспомнил их свадьбу, а потом покушение, когда он чуть было не потерял Дарью совсем, потом как он узнал, что она беременна, и окружал её своей заботой, как они в первый раз встретили Новый год вместе, и когда он в первый раз взял на руки их детей — Андрей вспомнил всю-всю их жизнь, и ведь Дарья всегда была рядом с ним, а он с ней, он всегда переживал за неё, но лишь рядом с ней чувствовал себя спокойно, он был по-настоящему счастлив… Был. И неужели больше не будет никогда? Князю Андрею сейчас показалось, будто сердце его стало таким тяжёлым, что сдавливало грудь, оттого ему стало очень тяжело дышать. Его любимая Даша была сейчас так беспомощна перед ним самим, словно соломинка, которую он мог в любой момент просто взять и переломить. У князя появилось желание извиниться, но гордость не позволяла. Он не стал поддаваться чувствам, сжал кулаки и быстро вышел из комнаты, с шумом, закрыв дверь.