Направит тебя к миру (гет)

Мадара получил планы Киты о расширении главного дома клана, пока он все еще был в столице, просмотрел их и отправил обратно с одобрением и просьбой, чтобы работы провелись как можно быстрее, и неважно, что строительство обоих крыльев одновременно будет громким, дезорганизующим и довольно дорогим как в плане труда, так и того, что ремесленники клана будут ставить эту работу в приоритет перед другими.

Его жена была на седьмом месяце беременности: он хотел, чтобы их дом оказался полностью отремонтирован намного раньше родов, чтобы ей не пришлось волноваться о чем-то другом, кроме как о заботе о новорожденном. Закладывание фундамента не займет много времени, как только земля будет расчищена и выровнена, и от возложения первого камня до возведения крыши может пройти всего лишь неделя, если вовлечено достаточно пар рук. Затем, конечно, надо будет установить поднятые полы, стены, сёдзи, внутренние фусума, на что уйдет значительно больше времени, потому что это потребует больше художественных усилий от специалистов, и ландшафтный дизайн займет еще больше времени, так как растения надо будет получить, привести их в форму и дать им время вырасти.

Он вернулся всего лишь через пару дней после письма и увидел, что работы уже в полном разгаре: прилегающие участки земли были расчищены, садовые стены — снесены, и половина детей селения клана с удовольствием наблюдали за происходящим, когда не приносили воду, находили камни или не пытались помочь как-то иначе. Такахара счастливо болтал об истории здания (когда-то оно было намного больше, но после нескольких ударов молнии и беспорядочного вторжения Сенджу чуть больше века назад центральное здание оказалось единственной оставшейся частью, и ни у какого главы Внешней Стражи с того момента не было времени или желания, чтобы его расширять, когда «дипломатическая резиденция» была отличным гостевым домом), Сукумо хотела показать ему, как она думала, что все будет выглядеть (она уже была очень талантливой иллюзионисткой и не забывала о мелких деталях, таких как тепло солнца на коже и шелест листьев на ветерке), Митама был воодушевлен по поводу получения права голоса в том, как будет оформлено «детское крыло», а Шираками хотел похвастаться частью фундамента, с которой он помогал, но Адатару больше волновала перспектива стать старшей сестрой, и она настаивала на том, чтобы продемонстрировать ему корзину детских игрушек, которые она с Шираками «подарят» еще нерожденному малышу.

Учитывая то, что у Шираками и Адатары эти игрушки были шесть лет, намного дольше, чем у кого-либо из их братьев и сестры, была не так удивительно, что они испытывали к ним собственнические чувства. Мадара поцеловал свою младшую в макушку и похвалил ее щедрость, потратил час, чтобы удовлетворить требования других своих детей, а затем решительно извинился и ушел проводить время с их мамой.

За следующую неделю фундамент был закончен, столбы были подняты, крыша была полностью покрыта черепицей, полы были уложены, и внешние стеновые панели и сёдзи были установлены. Внутренние фусума займут больше времени, так как ответственные ремесленники все еще работали над ними, но с законченными внешними каркасами крыльев дом больше не был уязвим к смене погоды. И как раз вовремя: следующим утром начал идти мелкий настойчивый дождь.

Дождь загнал детей в дом, однако строительные работы означали, что обе более маленькие спальни были преобразованы в коридор и все еще были закрыты, так что единственными местами, где они могли поиграть, были либо вокруг ирори, либо в спальнях их родителей. Все пятеро детей в данный момент делили официальную спальню Мадары: он пока что перенес свое оружие и доспехи в кабинет и регулярно выносил днем свой рабочий стол в переднюю приемную, как делал его отец, занимая сердце дома, чтобы никто не мог зайти и пройти куда-то без его ведома.

Было также более практично ставить дополнительные сёдзи между собой и звуками строительных работ: тихо не было, и члены клана все еще работали на улице, несмотря на дождь. В основном они занимались ландшафтом в подготовке к тому, чтобы Мидори расширила сад и пересадила растения, но также проверяли то, как новые здания справляются с дождем. Крыша еще не была запечатана фуиндзюцу Киты, так что это был момент проверить слабые места и протечки, а также обеспечить выделение места для рисования Линии молнии.

В данный момент Мадара просматривал клановые финансы с Какузу, подсчитывая финальные расходы войны, компенсированные за счет дополнительных денег, которые даймё предоставил клану Учиха в знак признания за то, что они «превзошли ожидания от миссии», и разбираясь в том, какой доход клан потерял в силу того, что у них было меньше доступных людей для взятия миссий (или просто не было хорошо подходящих людей для миссии, что привело к потраченному впустую времени, повреждениям собственности и другим сложностям), а также изучая траты и потери, связанные со спасением Хьюга и нынешним проживанием в деревне вышеупомянутого клана.

Существовала также не такая уж и маленькая проблема очередного визита ко двору этой осенью: должным образом Шираками должен был бы присутствовать на празднике Сити-Го-Сан в столице в прошлом ноябре, но в то время Мадара гонялся за пиратами по Стране Воды, и именно глава Внешней Стражи клана Учиха обязан представлять своих сыновей даймё, а не жена главы Внешней Стражи.

Большинство дворян представляли только своих старших сыновей, если они не проводили все время при дворе (в этом случае представлялся каждый ребенок), но благородные кланы шиноби были склонны представлять «старшего ребенка и первого сына», и клан Учиха шел еще дальше из-за того, как работала преемственность Внешней Стражи, и, следовательно, представлял первенца и всех сыновей. Мадара был впервые представлен даймё в столице в возрасте семи лет, как и Изуна. Как должен был бы и Яхико, но он был убит всего лишь за пару недель до того, как пришло время отправляться на юг с их отцом, и никто из его младших братьев не дожил до семи лет.

Мадара уже представил даймё Такахару и Митаму, и в отличие от своего отца он не путешествовал только с необходимыми сыновьями и вооруженной свитой: оба раза он брал жену, несмотря на то, что у Киты на руках была десятинедельная Адатара в ту осень, когда Такахаре исполнилось семь. Конечно, Мурасаки-сама была очень рада (настолько же одиннадцатилетним Тоши и Азами, насколько и семилетнему Такахаре, шестилетней Сукумо, бесстрашно обаятельному четырехлетнему Митаме и младенцами Шираками и Адатаре), но потребовалось много усилий, чтобы уследить за всеми этими энергичными и любопытными маленькими детьми, но большая свита, на которой, к счастью, настояла его жена, была помощью и ей, и Мадаре.

Второй визит прошел как спокойнее, так и более хаотично, так как седьмой год Митамы включал празднование в столице четвертого дня рождения Шираками, и Адатара была маленькой подвижной опасностью в форме малыша, чьим любимым словом было «почему?» Мурасаки-сама настояла на нарядной одежде для вышеупомянутого малыша (которому было три) для празднования, что Кита позволила, но это означало, что в осень после пятого дня рождения его дочь была очень разочарована узнать, что она не отправится в столицу в этом году.

День рождения Шираками на самом деле приходился на Сити-Го-Сан, но учитывая то, что он родился днем, а фестиваль начинается утром, Мадара планировал все равно представить даймё младшего сына осенью, а не совершать специальную поездку этой весной. Другим «надлежащим» днем для представления сыновей при дворе был День мальчиков, но это было на той неделе, когда Кита должна будет родить, и у Мадары не было никаких намерений находиться к этому моменту где-либо кроме как дома.

Однако, возвращаясь к экономике, дело было не только в валюте, драгоценных камнях и металлах, но также в том, сколько риса, стали, угля, шелковых коконов и шелковой пряжи, древесины и других товаров они запасли, а также было важно состояние рынков как в Стране Огня, так и за границей.

— Керамика с холодильными печатями очень хорошо продается в Стране Ветра, Мадара-сама, настолько хорошо, что нам стоит либо увеличить производство, либо организовать сотрудничество, чтобы добавлять печати в работы гражданских гончаров. Стоимость перепродажи все еще увеличивается, из-за чего мы теряем деньги.

Мадара задумчиво нахмурился, мысленно пробежавшись по клановым гончарам и производству. У клана было ограниченное число печей для обжига, и хотя у деревни их было больше, они тоже были очень заняты. Для этого им придется искать дальше, но это не было большой проблемой: это будет едва ли первый раз, когда клан воспользуется маленьким незаметным гендзюцу, чтобы побудить гражданских считать Учих, которых они видят, обескураживающе одинаковыми.

— Сотрудничество, — решил он. — У нас достаточно людей, которые знают печати, и это оставит наши печи свободными для предметов роскоши.

Сегодня существовал значительный спрос на работу клана Учиха, достаточный, что были построены две большие печи для обжига, полностью посвященные заказам, и еще три даже более крупных предназначались для заготовок, над которыми работали старшие подмастерья, а также была печь специально для экспериментальной работы. Чтобы фуиндзюцу хорошо закреплялось, печати должны были быть нанесены до обжига, вот почему они не могли просто покупать горшки оптом и рисовать печати после.

Он в основном работал на экспериментальной печи (так как она также была открыта для его личных поделок, которые он раздаривал, когда навещал двор или вел переговоры с другими дворянами), но он был хорошо осведомлен о том, что делают другие. Они брали глину больше не с берега реки, а с ближайших холмов, начавших открывать хороший строительный камень, над которым Мадара раздумывал, что делать.

Какузу сделал несколько заметок, прошерстил документы и отложил часть бумаг в сторону:

— Дела у лесной плантации идут очень хорошо. Тот метод низкоствольного порослевого хозяйства, пособия по которому нам на время дали Нара, оказался идеальным для выращивания тонких прямых веток для строительства, и потребуется всего лишь еще десять лет, чтобы первая партия стала достаточно крепкой. Я думаю…

Мадара поднял глаза в тот момент, когда Изуна распахнул переднюю дверь, пройдя в гэнкан в своем влажном плаще с…

— Это Тобирама? — Мадара мгновенно оказался на ногах, но Какузу был даже быстрее и поторопился потыкать явно бессознательного и промокшего Сенджу, завернутого в, как можно было надеяться, неиспорченный дорогой наряд, который действительно был очень грязным. Потребуется несколько применений дзюцу для стирки, и даже этого может быть недостаточно.

— Перестань вливать в него чакру, идиот! — рявкнул широкоплечий муж Сакурадзимы, вытащив Тобираму из рук Изуны. — У тебя огненная природа чакры, ты обуглишь его мозг!

— Он переохладился!

— У него водная природа чакры! Он в порядке! Или он будет теперь, когда ты безумно не взвинчиваешь его температуру! Чтобы согреть кого-то с водной природой, надо использовать горячую воду, а не прижигать кровь в венах этого человека!

— Значит, в следующий раз я оставлю его умирать в дыре в земле! — прорычал Изуна, перекинув хвост волос через плечо. — Его дети у меня дома: не выпускайте его, пока он снова не начнет вести себя благоразумно, — он развернулся и с топотом вышел из гэнкана, и оскорбленное возмущение скрывало искреннее беспокойство.

— Какузу, ты знаешь, как это лечить? — спросил Мадара, шагнув ближе. Изуна явно волновался, так что Тобирама определенно был приоритетом. За многие годы он помогал лечить множество членов клана Учиха в таком состоянии, но он не знал, что делать с кем-то, у кого такая сильная водная чакра, как у Тобирамы.

Другой шиноби резко кивнул.

— Я отнесу его в купальню, помою его, и его температура вернется в норму, Мадара-сама, — угрюмо пообещал он.

— Еще одна пара рук поможет? — спросил Мадара. Какузу был очень высоким, сильным и крепко сложенным, но таскать бессознательного человека одному весьма неудобно. Особенно когда этот человек шиноби, который не очень хорошо тебя знает и может проснуться в любой момент.

Какузу сделал паузу.

— Да, — принял решение он, и в этот момент открылись сёдзи в кабинет Киты, и она высунулась наружу.

— Муж?

— Тобираме надо будет где-то спать, как только он примет ванну, — сказал Мадара, повернувшись к жене. — Но со строительными работами…

Было крайне неуместно позволять мужчине, не являющемуся родственником, спать в спальне его жены, но его собственная спальня в данный момент была полна детей, и никакие другие комнаты в доме пока не были пригодны для жилья. Однако они не могли также оставить Тобираму у ирори: он был карьерным шиноби со всеми вытекающими инстинктами и рефлексами, это было бы небезопасно. Не говоря уже о том, что они испытывали явную нехватку запасных футонов с тех пор, как старшие девочки съехали…

Кита решительно кивнула.

— Вы с Какузу сосредоточьтесь на Тобираме, муж, — сказала она ровным и уверенным тоном, несмотря на то, что ее чакра выражала обеспокоенность. — Я попрошу детей помочь мне соответствующе реорганизовать спальни.

Мадара был благодарен за это уточнение: с учетом ее срока беременности он не хотел, чтобы она сама передвигала мебель и меняла постельное белье.

Какузу воспринял это как знак и поднес Тобираму через комнату к Мадаре, побудив главу Внешней Стражи открыть сёдзи в центральную комнату и торопливо пройти мимо ирори, чтобы подготовить все в купальне. Самый недавний проект по фуиндзюцу Киты сделал бойлер в основном ненужным благодаря добавлению печати на крышу, которая каким-то образом превращала солнечный свет в тепло, но ему все равно надо было принести юкату и дополнительную корзину для одежды Тобирамы, чтобы ее можно было отправить прачкам клана на спасение. Если ее можно было спасти: у грязи было время, чтобы въесться в ткань, и пятна в разных местах были притертыми, что ясно давало понять, в какой конкретно ситуации и в каком положении находился Тобирама, прежде чем Изуна принес его домой.

Мадара с дискомфортом осознавал, что с большой вероятностью довело Тобираму до такого состояния. Предложение помощи Какузу было единственным, что он мог сделать, при всем при том что он хотел приложить намного больше усилий.

* * *

Ее дети были очень рады передвинуть все футоны, комоды с одеждой, ширмы и другую мебель из центральной комнате и вокруг ирори в спальни на противоположной стороне: это была очень интересная игра, которая означала, что они имели право устроить все для их родителей в том, что технически являлось самой хорошей комнатой в доме.

Мадара фактически никогда раньше не спал в старой комнате своего отца: он всегда был с ней в той комнате, которая когда-то принадлежала его матери, даже когда у Киты были требовательные младенцы, которых надо было кормить каждые несколько часов. Она также никогда не спала в лучшей комнате, конечно, но от нее этого никогда и не ожидалось — этого ожидали от Мадары. Однако вместо этого комната стала домом для Бентен, для многочисленных сестер Киты, которые оставались с ними в разные моменты, Тобирамы, снова для Бентен, для близняшек в годы между пубертатным периодом и до того, как они съехали, и иногда для Такахары.

Было забавно, что единственная причина, по которой Мадара наконец будет спать в собственной спальне, заключалась в том, что с его стороны было действительно неуместно оставлять мужчину, не являющегося родственником, в спальне своей жены. Они все равно будут спать на ее футоне: они просто будут делать это в другой спальне, потому что у Мадары никогда не было своего футона. Когда он был ребенком, он делил футон с Изуной, а затем сразу начал делить футон с ней.

Ее дети были в полном восторге от возможности поспать в спальне своих родителей и, скорее всего, все еще организовывали футоны к своему удовлетворению, когда Какузу и ее муж вернулись из купальни, оба уже в юкатах, и более высокий мужчина нес Тобираму, который все еще находился без сознания, но был чистым, сухим и в запасной юкате с узором чешуи.

Кита скинула одеяла и помогла уложить Тобираму на кровать, немного неловко наклоняясь назад из-за большого живота. Как только он оказался на футоне (юката могла сойти за спальную одежду), она потянулась, чтобы накрыть его одеялами.

Тобирама издал тихий смутно вопросительный звук, его лоб столкнулся с ее бедром, а рука обняла ее колени. Кита быстро слегка поменяла позу, поставила руку на пол, чтобы опираться на нее, и замерла, чтобы оценить ситуацию.

Пока она обдумывала свое положение (ощущая смущенное беспокойство Какузу и недоумение Мадары), чакра Тобирамы расслабилась из плотного узла под солнечным сплетением, поднявшись, как родник, и запузырившись под кожей, принеся в комнату чувство прохладной свежести.

— Жена? — спокойно спросил Мадара, пока Какузу замялся рядом с ней, и он явно не совсем был уверен, следует ли ему помочь жене главы Внешней Стражи убрать бессознательного прилипалу или просто сбежать из комнаты и оставить ситуацию на ее мужа.

Тобирама пошевелился, ткнувшись носом в ее бедро, а потом в нижнюю часть ее большого живота так, что определенно не было случайно, и издал смутно требовательный мяукающий звук. Чакра Мадары закрутилась во внезапном веселье, и она краем глаза увидела, как Какузу дернулся.

— Кита-сама, мне стоит?.. — он потянулся в плечу Тобирамы.

— Какузу, — он мгновенно остановился. — Ты можешь, пожалуйста, сходить к Изуне, чтобы поблагодарить его за то, что он принес Тобираму, и попросить Татешину послать кого-нибудь закончить готовить ужин.

Над огнем на кухне томились мясо и бульон для супа из свинины, но в него надо будет добавить зелень, грибы и лапшу, а затем снять все с огня.

— Конечно, Кита-сама, — согласился Какузу, резко кивнув, прежде чем подняться на ноги и покинуть комнату, закрыв за собой сёдзи. Мадара встал на колени рядом с подушками, когда дверь закрылась, и помог ей снова сесть ровно, поддерживая ее вес, чтобы она не раздавила руку Тобирамы.

Тобирама потянулся за ней, белки его глаз были едва видны за трепещущими ресницами, пока он извивался, как кот, положив плечо на изгиб ее бедра, потираясь щекой о ее живот, и его чакра мерцала и извивалась, чтобы имитировать узор вторичной чакросистемы в ее животе, наполненной энергией, чтобы питать ее нерожденного ребенка.

Мадара фыркнул, что привлекло ее внимание к его активному шарингану.

— Иначе Изуна никогда мне не поверит, — сказал в свое оправдание он, и его лицо светилось детской радостью. — Я заметил, что он всегда более внимательный, когда ты беременна, но я не осознавал, что он обычно подавляет это.

— Ты распутаешь меня, муж, или ты поможешь мне снять кимоно, чтобы я его не испортила? — озадаченно потребовала ответа Кита, рассеянно погладив пушистые волосы своего друга. Да, отсутствие ярости было очень приятным (не то чтобы Тобирама мог нести ответственность за объятия, когда не находится в сознании), но она была бы признательна за немного больше помощи в ее затруднительном положении.

Мадара потянулся к руке Тобирамы, которая была обернута вокруг ее икры — раздался рык, и хватка на ее ноге усилилась.

— Я не буду рисковать трясти его, чтобы разбудить, пока он так крепко за тебя держится, — решил он, слегка отступив. — Думаю, безопаснее просто позволить ему цепляться. Как только ты окажешься без кимоно, я помогу тебе полноценно лечь

— Спасибо, муж. Моей спине это не очень нравится.

Он был прав, что резко разбудить Тобираму направленным всплеском чакры было бы слишком рискованно, когда она на таком большом сроке беременности и не может очень быстро двигаться. Они раньше не видели его в таком состоянии, так что никак не могли предсказать его реакцию. Позволить ее другу свернуться вокруг нее, как кот, было лучшим из числа ограниченных возможностей, которые у них были, хотя это означало, что она, скорее всего, не сможет поужинать с детьми где-то через час.

У Мадары не было никаких проблем с тем, чтобы помочь ей снять кимоно, и не то чтобы она не носила нагадзюбан под ним (и кроме этого нижнее белье), так что она все еще была в приличном виде. Тобирама также оказался идеально сговорчивым и согласным ослабить хватку, когда ее подталкивали к нему, так что как только она оказалась лежащей на боку на футоне, он прилепился к ее спине, его нос смял ее воротник, уткнувшись в место, где ее шея переходила в плечо, и его горячее дыхание чувствовалось на вратах чакры, находящихся здесь.

Это было совершенно неуместно, и Ките было немного некомфортно от этой близости (единственным человеком, который так прикасался к ее шее до этого, был ее муж), но странно прохладный вес ее друга и ровное, спокойное мерцание его чакры, как солнце на воде, помогали ей успокоиться. Он будет чрезвычайно смущен, когда проснется (даже больше чем в тот раз, когда он уснул у нее на коленях после того, как проплакался), но это действительно было единственным их доступным вариантом после того, как он в нее вцепился.

Мадара наклонился, чтобы поцеловать ее, пообещал принести ей ужин, а затем переоделся обратно в свое кимоно, прежде чем пойти работать с документами: обязанности никого не ждут. Кита позволила глазам закрыться, дневное солнце было ярким, но рассеивалось о сёдзи, которые выходили на западную энгаву, и она задумалась о своем положении.

По традиции человек, ради которого член клана Учиха активирует свой Мангекьё, назначается дорогим и близким родичем, если не возлюбленным: обычно задним числом, так как горе и потеря были условиями для его разблокирования. Однако с практической точки зрения существовало множество разных путей пробудить глаза, и большинство из них никак не были связаны с защитой. Райден, как она недавно обнаружила, пробуждался в злости и приговоре с наказанием — Тоётама-химэ пробуждалась в предательстве.

Она не пробудила свой Мангекьё ради Тобирамы: ее так разозлило не то, что предали его. Как Учихи могли предать его, когда никто из них изначально ему не доверял? Именно предательство ее самой, пренебрежение правом гостя, предательство ее мужа (который в тот момент уже был в отчаянии и разбит из-за почти смерти Изуны) стали причиной ее возмездия. То, что попытка ее соклановцев убить младшего брата Сенджу спровоцировала ее действия, не означало, что ее защита Тобирамы была личной: он был средством предательства, а не тем, кого предали, и его смерть убила бы и Изуну, и отчаянные надежды на мир, которые делили она с мужем.

Однако она никогда не протестовала по поводу решения ее семьи и клана вовлекать Тобираму, потому что он тем не менее был отчаянно дорог ее сердцу. Так же дорог, как Хаширама для Мадары, и ее муж отлично это знал. Раньше он шутил о том, что они подходящая пара, оба такие плененные братьями Сенджу, и он никогда не упрекал ее за готовность Тобирамы отвечать взаимностью на ее заботу.

Однако она знала, что это вызывало у него грусть. Скорее всего, все еще вызывает у него грусть, особенно теперь, когда он скорбит о смерти Хаширамы. Пока мужчина жил, все еще существовал шанс, что он осознает, насколько дорогим его считает Мадара, но сейчас время для этого вышло.

Кита была тихо, эгоистично благодарна за то, что Мадара любил их детей с такой же бездумной преданностью, которую он дарил Сенджу Хашираме. Это означало, что Изуна не был единственной опорой, на которой держался его рассудок, и с каждым новым рождением его сердце росло больше. Она никогда не была точно уверена, любит ли он ее так же (их любовь была медленной, целенаправленно построенной и осознанно поддерживаемой), но она не была против, если это было не так. Он любил ее: этого было более чем достаточно.

Учихи признавали, что как клан они склонны любить безрассудно, и любого человека не из клана, которого так любили, обычно принимали в клан ради безопасности. Однако Хашираму нельзя было принять в клан, так как сначала он был сыном и наследником ненавистного врага, а потом главой клана в своем праве. Тобираму все еще нельзя было принять в клан, так как теперь он был главой Сенджу, и она никогда не спрашивала раньше, потому что он всегда был верен прежде всего своему брату. Изначально из любви, но в последнее время из чувства долга и ощущения ответственности перед всем кланом.

Кита никогда не хотела, чтобы Тобирама отступал от своих принципов из-за нее, и никогда не хотела заставлять его чувствовать, что он должен выбрать между их дружбой и своим братом, так что она не спрашивала. Однако через несколько лет, после того как Тсунаме исполнится двадцать и у Тобирамы будет возможность уйти с поста и оставить его племяннику, тогда, возможно, она спросит Тобираму, позволит ли он ей принять его в клан как брата. Она думала, что он может даже согласиться.

* * *

Какузу вернулся с Нэйси, старшей дочерью Татешины, которой недавно исполнилось тринадцать и которая была совершенно одержима вышивкой кимоно, и тихая девочка мгновенно взяла главенство над кухней, проверяя уже готовящуюся еду и просматривая коробки и банки, чтобы узнать, не нуждаются ли они в дополнительных продуктах. Мадара вернулся к работе над документами и финансами, тогда как Такахару торжественно назначили помогать с нарезкой (его старший, может, и не был заинтересован в становлении шиноби, но он получил все должное обучение, и ему можно было доверять ножи), а Шираками и Адатаре разрешили помешивать еду.

Митаме было любопытно то, чем занимались его отец с «дядей», так что Мадара позволил ему сидеть рядом и слушать последние несколько вопросов, которые они обсуждали с Какузу, что он делал молчаливо и внимательно. Митаме только недавно исполнилось десять (пока Мадара находился в столице), и Минаката уже говорил о том, чтобы начать учить его большему о Домашней Страже. Мадара был согласен, что его второй сын хорошо подойдет для этой должности (он был глубоко неравнодушным и очень находчивым, а также чрезвычайно общительным), и финансовые вопросы были одной из сфер, где Внешняя и Домашняя Стражи значительно пересекались.

У Митамы не было непринужденной легкости с письменной речью Такахары, но его математика была намного более исправной, и он был очень искренним в своем желании, чтобы все были счастливы, что делало его забавно убедительным. Он станет хорошим главой Домашней Стражи, и даже если он не возьмет на себя эту роль до двадцати пяти, Минаката все равно сможет уйти в отставку рано и посвятить больше времени своей жене, детям, поэзии и сямисэну.

Сукумо была настолько же самостоятельной в одиннадцать, насколько и в восемь, вот почему Мадара не думал постоянно следить за ней. Его ошибка в этом раскрылась после того, как Какузу ушел, когда Нэйси объявила, что ужин готов, и Мадара перестал мягко побуждать Митаму думать о причинах и последствиях решений, которым он только что стал свидетелем. Он отнес две чашки тондзиру* в спальню, где находились Кита с Тобирамой, только чтобы обнаружить его тихую умную дочь сидящей рядом с футоном и работающей над корзиной вещей, которых надо было залатать.

*Примечание переводчика: тондзиру — блюдо японской кухни, представляющее собой суп со свининой и овощами, заправленный мисо

— Сукумо, ужин готов, — напомнил он ей.

Ее взгляд метнулся к подносу, который он нес к тому месту, где Тобирама развалился рядом с ее мамой, только одно ухо и дикая копна белых волос были видны над изгибом шеи Киты, и его правая рука переплелась с ее над краем одеял.

— Хай, чичи, — послушно сказала Сукумо, отложив работу в сторону. — Мне принести тебе чашку?

Мадара улыбнулся.

— Я положу себе еду, как только твоя мама и Тобирама поедят, чтобы моя порция не остыла за это время, — заверил ее он. — Иди помоги Нэйси присмотреть за твоими братьями и сестрой.

— Хай, чичи.

Она оставила вещи позади, прошла мимо него и закрыла за собой сёдзи — безмолвное заявление о ее намерении вернуться. Мадара печально улыбнулся от напоминания, что Сукумо унаследовала всю вежливую несгибаемость Охабари-оба, обошел футон и сел, поставив поднос на татами и улыбнувшись жене.

— Сукумо хотела бы знать, будет ли Бира-оджи теперь жить с нами, — грустно сказала Кита, и то, как она держала руку Тобирамы, ясно давало понять, что ей приходилось делать это, чтобы Тобирама не клал руку на ее сердце. Ее другая рука была свободной, но у Мадары не было иллюзий, что она сможет накормить себя сама.

— Это зависит от того, когда и в каком состоянии он проснется, — ответил Мадара, потянувшись, чтобы помочь ей опереться на локоть, — и насколько сильно он захочет вернуться к себе домой.

У него было подозрение о том, что довело Тобираму до такого состояния, но он не знал, и существует тысяча разных способов скорбеть.

Его жена издала звук согласия, и Тобирама зашевелился, потерся лицом о ее позвоночник и наклонился через ее плечо к еде, его нос дернулся, но его глаза были закрыты.

Мадара поднял одну чашку и палочки, наклонился ниже, чтобы можно было накормить жену и немного отпихнуть в сторону сомнамбулу Сенджу, если это будет необходимо. Однако Тобирама не стал прерывать ужин Киты: кажется, он был доволен полулежать, положив подбородок на ее плечо и лениво перебирать ее пальцы. После того, как он видел, как снежные барсы Тобирамы лениво растягивались у него на коленях или на его спине в зимние месяцы с закрытыми глазами и рассеянно дергающимися хвостами, Мадара был готов принять это как перекос человеческих социальных норм из-за призывов: Мару, честно, не отличался в этом, и несмотря на то, что ему уже было двадцать восемь и он был счастливо женат, воспитанный кошками воин все еще не мог полностью осознать, что единственные женщины, которых женатый мужчина может так обнимать, — это его жена или сестры. Если это то, что случается, когда разного размера кошачьи воспитывают маленьких впечатлительных людей, тогда Тобирама по крайней мере был способен узнавать социальные тонкости и следовать им, когда он должным образом бодрствовал — Мару не заморачивался даже этим.

Снежным барсам также нравилась Кита, они сворачивались у ее спины, как пушистые подушки, когда она ткала и занималась шитьем. Они были особенно внимательными к ней, когда она была беременна Адатарой, так что, возможно, это тоже было фактором.

Кита доела лапшу и выпила бульон до дна, после чего Мадара отставил чашку и палочку в сторону и взял другую, предложив ее Тобираме. Он не будет кормить Сенджу с рук, если сможет этого избежать.

Тобирама элегантно понюхал чашку, а потом подтолкнув ее к лицу Киты — она фыркнула и демонстративно от нее отвернулась. Мадара не смог сдержать улыбку: о да, это определенно было связано с беременностью. Тобирама всегда был внимателен к тому, чтобы Кита ела первой, когда беременна, и чтобы всегда была еще еда, если она захочет добавки.

Тобирама воспринял ее отказ как приглашение, поменяв позу и наклонившись над плечом Киты, чтобы его рот оказался над краем чашки, но его глаза все еще были закрыты. Мадара услужливо немного наклонил тарелку, чтобы можно было отхлебнуть остывающий бульон, лапшу, мясо и овощи. Тобирама даже выпутал руку из руки Киты, чтобы постучать по дну чашки, чтобы стряхнуть кусочки мяса и грибов, которые могли прилипнуть.

Все это время Мадара даже не думал дезактивировать свой шаринган, потому что он хотел выяснить, сможет ли решимость Тобирамы никогда не признавать смущение противостоять доказательству того, что он вел себя как месячный котенок. Он также намеревался первым делом завтра поговорить с Токой, чтобы узнать, вел ли себя так обычно Тобирама, когда болел, был истощенным или прикованным к постели. Если это было известное поведение, его было бы проще учитывать в будущем. Может, Мару вел себя в некоторой степени похоже, но Мару не Тобирама, и снежные барсы не кошки, как союзный клан призывов Учих. Чтобы понимать, что нормально для Тобирамы, ему надо будет поговорить с теми, кто знает его лично и знаком с контрактом со снежными барсами: нельзя просто исходить из того, какая информация у него есть о разных людях, наполовину воспитанных другими кошачьими. Он отказывался просчитываться из-за догадок и подвергать жену опасности.

Закончив суп, Тобирама начисто вылизал чашку (попытки забрать ее до того, как он закончит слизывать последние капли бульона, вызвали вой неудовольствия), а затем снова удобно устроился на футоне, исчезнув под одеялами, когда он свернулся в клубок, положив голову у изгиба позвоночника Киты, и его пушистые волосы едва виднелись у края простыни.

— Я воспользуюсь этой возможностью, чтобы умыться, — твердо сказала Кита, встав на колени, а затем поднявшись на ноги с минимальной помощью. Мадара был почти полностью уверен, что «умыться» в данном случае было эвфемизмом, но ничего не сказал и просто помог жене надеть простое кимоно. То, что Тобирама представлял собой клубок под одеялами посреди их футона, было проблемой на потом, после того, как дети уложатся в кровати и у них будет немного времени, чтобы они, как взрослые люди, обсудили ожидания и желательные исходы.

Мадара знал, что его жена не меньше привязана к Тобираме, чем он сам был привязан к Хашираме, и если бы Хаширама был открыт для идеи, он определенно принял бы мужчину в семью и распахнул бы для него двери в свой дом. Но Хаширама ясно давал понять множеством мелких способов, что он не был заинтересован в такой близости, так что Мадара был вынужден забыть об этой мечте. Это ранило.

От этого все еще было больно, что Хаширама хотел быть его соперником, а не братом. Или, возможно, что Хаширама понятия не имел, как быть братом без того, чтобы также не быть соперником: судя по его обращению с Тобирамой, последнее казалось более вероятным. Однако у Мадары не было особых возражений против того, чтобы Тобирама стал Учихой: ему нравилось думать, что он достаточно хорошо знает мужчину после стольких лет знакомства, и он не был хуже Изуны.

Признаться честно, это было из-за того, что Изуна мог быть злобным, упертым и крайне мелочным маленьким монстром даже в тридцать восемь, но факт оставался фактом.

* * *

Уложить детей в постель было значительно сложнее, когда они все были взбудоражены от возможности спать в комнате хахи, а также хотели знать о «ночевке» Биры-оджи и поиграет ли он с ними утром, но Кита была мягко неумолима, и слова Мадара были непреклонны, так что все пятеро детей лежали на футонах и наполовину спали к тому моменту, когда родители наконец покинули комнату после сказки.

Мадара сделал чай над ирори, подал ей его в комфортной тишине, пока они ждали, чтобы чакра их детей полноценно успокоилась до состояния сна. Это не заняло много времени.

— Итак, что мы будем делать с твоим почти братом, жена? — спросил ее муж, снова заваривая чайные листья.

Кита прижалась к нему, наслаждаясь теплом его тела и чакры.

— Я знаю, чего хочу я, — тихо призналась она. — Но я не знаю, чего хочет он.

Это не было полностью правдой: она провела достаточно времени с Тобирамой и достаточно внимательно слушала то, о чем он говорит и о чем не говорит, чтобы очень хорошо понимать, чего он хочет. Настоящий вопрос заключался в том, что он будет делать? Потому что Тобирама всегда был тем человеком, кто будет отказывать себе из чувства долга, но если раньше долг был бесконечным служением, теперь он был более четко определен и потенциально конечен. Да, он мог выбрать остаться главой Сенджу, пока его собственные дети не станут достаточно взрослыми, чтобы стать его преемниками (по закону Сенджу у него было на это право), но ни у Макумы, ни у Юкино не было ни обучения, ни склонности к лидерству, тогда как у Тсунамы было и то, и другое, и он будет достаточно зрелым, чтобы руководить через три или четыре года.

По традиции, главы Сенджу не уходили с поста, но Тобирама провел много времени из последних пятнадцати лет рядом с Учихами, которые это делали. Так что, возможно, он решит, что уход в отставку и передача главенства Тсунаме лучше послужит как его племяннику, так и памяти его брата, одновременно позволяя ему более качественно выполнить его другие обязательства перед деревней.

Долг Тобирамы всегда был прежде всего перед его братом. Теперь, когда Хаширамы больше не было (и ее друг наконец узнал обстоятельства его смерти), долг Тобирамы был перед его родичами и кланом. Но за последнее десятилетие Тобирама обращался по семейным вопросам в основном к Учихам, и его бабушка и Тока были редкими исключениями. Может, Сенджу были кланом его друга, но именно ее семья была его родичами. И это было очень важной разницей.

Судя по тому, как нежно смотрел на нее муж, он тоже это знал.

— Как скажешь, жена, — беззаботно пробормотал он, налив еще чаю в чашку в стиле юмиори и поставив ее перед ней.

Кита укоризненно посмотрела на него несколько секунд, прежде чем опустить глаза и взять чашку.

Она скорее почувствовала его позабавленный смешок, чем услышала его, когда он поставил чайник на стол и взял собственную чашку.

— Так чего желает моя жена? — спросил он, и его голос был тихим и бархатным.

— Очень удачно, — взвешивая слова, сказала Кита, — что мы расширяем дом. Однако, возможно, нам придется позволять гостям оставаться на ночь в другом месте.

Ее муж снова хохотнул, в этот раз более громко.

— Потребуется еще минимум неделя, чтобы эти комнаты были должным образом закончены, любимая, — указал на очевидное он. — Но, полагаю, до этого времени я смогу делить наш футон с твоим котом-переростком.

Кита подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с Мадарой: она не ожидала…

Мадара улыбнулся ей, тепло, нежно и болезненно знающе.

— Если бы моя жена была меньше в тяжести, я бы был более несговорчивым, — с иронией в голосе поддразнил он, — но в данный момент она считает перспективу своих супружеских обязанностей менее чем приятной, так что еще одно теплое тело в нашей постели не создаст особой разницы.

Взгляд Киты опустился к ее чаю, и она сделала небольшой глоток. Было правдой, что последние месяцы беременности часто были для нее тяжелыми, но этот год был значительно менее некомфортным, чем последние недели, когда она вынашивала Адатару. Тогда она мучилась все лето, пока была на большом сроке (ее дочь не родилась до самого конца августа), и ее здоровье страдало от этого. Этот ребенок родится в первые недели мая, до того как наступит удушающая жара, и она была этому очень благодарна.

— Я не буду осуждать тебя за твое нежелание, любимая, — мягко продолжил Мадара, — и я действительно предпочитаю твою честность и эти месяцы временной сдержанности альтернативам. Если бы ты раскрыла для меня свои объятия не более чем из долга, это бы омрачило то, что у нас есть, мое сердце, и я бы не причинил тебе вреда ради всего мира.

— Я знаю, муж.

Кита знала, что Мадара ее любит. Он демонстрировал это каждый день.

— И все же, — дразнящие нотки вернулись, — я бы не хотел, чтобы моя жена забывала, что я всегда к ее услугам и если она может что-либо возжелать от меня, для меня будет удовольствием дать это.

Кита встретилась с ним взглядом:

— Муж.

Его щеки слегка покраснели в полусвете от ирори, но его глаза оставались темными, а взгляд — ровным:

— Жена.

Она больше не помнила, как это — не любить Мадару. Не чувствовать тепла до глубины души, которое никак не было связано с чакрой, каждый раз, когда он рядом, не испытывать его взгляд на себе и знать, что ее видят, что она желанна и что ее искренне уважают. Было правдой, что последние месяцы ее беременностей были испытанием и в данный момент она ощущала себя раздутой и у нее все болело, но также было правдой, что внимание ее мужа приятно отвлекало.

— Муж, — снова произнесла она, чувствуя и видя, как он реагирует на ее изменившийся тон, — это был день расстройств. Ты утешишь меня?

Мадара очень демонстративно отставил чашку в сторону, подвинул ее чашку к своей и обошел стол, чтобы встать перед ней на колени.

— Любимая, как всегда тебе нужно только попросить, — проурчал он, и его голос был полон обещания удовольствия. — Это честь для меня и радость.

Когда Мадара наконец отнес ее в постель, огонь в ирори почти полностью потух и она была согрета до глубины души. Она позволила мужу раздеть ее, завернуть ее в немаки и накрыть ее одеялом. Неожиданно прохладное тело, уже находящееся здесь, заставило ее замереть всего лишь на долю секунды (а, да, Тобирама), а затем она погрузилась в приятный сон, и теплые руки и тихий смешок в ухо сопроводили ее в спокойное забвение.

* * *

Тобирама не видел причин, по которым ему надо шевелиться. Он знал, где он (логово-тепло-безопасно) и кто с ним (Первая-сладко пахнущая чешуя и Пара Первой-специи и огонь), так что он будет просто лежать с закрытыми глазами, растянувшись рядом с ними обоими.

Солнце даже еще не встало. Ему не надо было вставать.

Следующий раз, когда он очнулся, был из-за того, что Кита шевелилась под ним: ей надо было опустошить мочевой пузырь, судя по запаху, что-то, о чем Тобираме пока не надо было волноваться благодаря его мастерству воды. Тобирама откатился и прижался к печке, которой был Мадара (проигнорировав озадаченную рябь в чакре мужчины), и снова заснул.

Третий раз, когда он проснулся, был рядом с водой-и-солнцем и статическим электричеством-и-мехом, так что он приоткрыл один глаз и замурлыкал своим детенышам. Юкино мгновенно сбросила свое кимоно и зарылась под одеяло, чтобы обниматься, но Макума просто широко улыбнулся, прежде чем громко прошептать, что у него сегодня дополнительные уроки от Ямизо-сенсея, чтобы узнать больше о сложных иероглифах, которые клан Учиха использует в своих татуировках.

Тобирама сумел улыбнуться и издать звук одобрения, а затем, как только его сын убежал, он уткнулся носом в волосы дочери и сознательно снова уснул.

Четвертый раз, когда он проснулся, он почувствовал запах жарящейся на сковороде гори и увидел аккуратную стопку собственной повседневной одежды рядом с умывальником. Аромат готовящейся рыбы согнал его с футона, он быстро умылся и надел надлежащую одежду, но он все равно замялся у приоткрытых сёдзи, ведущих в центральную комнату главного дома клана Учиха.

Он мог слышать болтовню детей, и он чувствовал обычные домашние запахи вместе с жарящейся рыбой и ощущал, что его собственные дети находятся рядом с детьми хозяев дома и двумя Изуны, и сам Изуна и И тоже здесь. Большое собрание: тринадцать человек, хотя меньше половины из них сидели вокруг ирори, а остальные были на кухне или энгаве, выходящей на купальни.

Он не хотел сталкиваться с таким большим количеством людей. Тобирама закрыл сёдзи, ведущие в главную комнату, развернулся и босиком прошел сквозь противоположные сёдзи, а затем был вынужден остановиться, потому что внезапно здание оказалось намного больше, чем он ожидал. Это явно было пристройкой, о которой Макума говорил на свой день рождения — Тобирама больше не мог просто пройти мимо спален детей и завернуть за угол к кухне.

Тобирама все равно прошел по теперь намного более длинной энгаве, мимо новых стен и светлых, не подвергшихся погоде сёдзи этого недавно построенного крыла, а не по коридорам дома. Новое здание было почти таким же длинным, как и сам главный дом клана, хотя и меньше на одну комнату и вполовину таким же широким. Прогулка вокруг северного конца крыла к восточному углу дала четкий вид на кухню: длинные ставни были открыты, и Кита стояла на коленях над большой сковородой на печи, звук и запах жарящейся рыбы нельзя было ни с чем перепутать, и с этого места было видно еще одно крыло за купальней.

Такахара наклонялся над раковиной в другом конце кухни от его матери, Эна резала овощи на одной из низких рабочих поверхностей, Адатара сидела на поднятом полу и наблюдала за большой кастрюлей с рисом на печи под ней, как кошка за мышиной норкой, а Митама сидел на корточках рядом с Китой, вглядываясь в печь.

Изуна и Сакумо находились в главном доме клана, у ирори с Симмоэ и Шираками, но И и Макума были на энгаве у кухни, и мастерица печатей сжимала кисть в уверенных кукольных пальцах, обучая сына Тобирамы каллиграфии, пока рядом с тем местом, где раньше были спальни детей, Мадара развлекал Юкино тарелкой в качестве игрушки, несомненно рассказывая историю, связанную с рисунками на ней.

Это место ощущалось больше домом, чем дом его брата когда-либо. От этого стало больно, внезапно и резко, как чувствовались сломанные ребра, а не обычная тянущая и тихая боль от старых шрамов. Хаширама никогда не помогал Макуме с кандзи и не развлекал Юкино историями: он не делал этого даже с собственными детьми, придумывая отговорки о своей слабой каллиграфии или заявляя, что он не знает никаких историй, подходящих детям.

Тобирама задавил в себе кольнувшую горькую злость: Хаширама просто никогда не хотел попытаться. Затем он осознал, что его чакра свивается вокруг него, крича о его чувствах миру, и быстро снова загнал ее под кожу: Кита была одаренным сенсором, и даже Мадара был довольно способным на таком близком расстоянии, они оба наверняка заметили это.

Однако никто из них не поднял глаза от своих дел и даже дерганьем не выдал, что они заметили его потерю контроля. Униженно благодарный за их тактичность, Тобирама продолжил идти по энгаве, пока не оказался в пределах слышимости дочери и Мадары, который отложил тарелку и теперь рассказывал историю об инциденте, включающем незамеченный помет котят и множество горшков с отпечатками лап на них. Юкино хихикала, прикрывая рот руками и счастливо раскачиваясь из стороны в сторону, и ее косички цвета пуха одуванчика подпрыгивали. Тобирама был вынужден согласиться, что это очень забавная история, хотя сам тот момент был довольно тревожным, так как на Мадару набросились шестеро напуганных взрослых кошек, когда он попытался зажечь огонь в печи из-за того, что не осознавал, что какая-то юная легкомысленная королева воспитывала там свой помет. Ёри пришлось также лечить немало довольно глубоких царапин и на других гончарах.

После публичного отчитывания все кошки теперь знали, что нельзя спать в печах, неважно, насколько они уютные, когда идет дождь, и подмастерья были намного более добросовестными в том, чтобы должным образом их закрывать, когда ими не пользуются. Однако это не изменило то, что почти половину той конкретной партии пришлось отложить из-за отпечатков лап в глине и царапин на глазури, которые обнаружились только после обжига. Однако Тобирама слышал размышления Киты о возможности послать один горшок новой невестке даймё (которой, судя по всему, нравились кошки) в качестве оригинального и забавного подарка.

Тобирама приобрел чашку для риса и чайную чашку, отмеченные лапками котят, чтобы подарить дочери на Сити-Го-Сан в этом году, так как ей исполнится пять, и это важный рубеж как в клане Сенджу, так и в клане Хатаке. Однако Учихи так не считали, что интересно: для них имел значение именно седьмой год.

— … и твоей ба-сама интересно, согласятся ли кошки специально поставить отпечатки лап на некоторые тарелки и чашки, потому что так много членов клана думают, что отмеченная кошками посуда — это очаровательно, так что она, скорее всего, тоже будет хорошо продаваться, — продолжил Мадара, когда Тобирама устроился рядом с ними на расстоянии вытянутой руки. — Твоя Ёри-ба также думала о керамике с отпечатками воронов, так что это тоже может быть интересно.

Юкино рассмеялась вслух, плюхнувшись на живот на колени Мадары и перекатившись на спину.

— Тарелки с кроликами! Тарелки с лягушками! Тарелки с щеночками! Тарелки с белочками! — она снова захихикала, прижимая руки к лицу и счастливо ерзая. Затем она заметила Тобираму и скатилась с колен Мадары, чтобы броситься на него.

— То! Ба-сама сказала, что ты проснешься, если она приготовит рыбу! Ты спал все утро, то!

Значит, Кита сделала это намеренно. Тобирама обнял дочь и задумался, чувствовать ли ему себя обиженным. Учитывая то, что на обед будет жаренная на сковороде гори, он решил, что сможет закрыть глаза на эту манипуляцию. На этот раз.

Однако ему надо будет сходить в туалет и помыть руки до того, как подадут еду.

* * *

Тобирама не говорил, но присоединился к ним за обедом и съел свою долю, совершенно игнорируя немного раздраженное любопытство Изуны по поводу того, какого черта он делал свернувшись в грязной дыре под дождем без плаща. Мадара собирался пресечь это конкретное направление вопросов (может, его брату надо было знать, что попытался сделать Хаширама, но детям этого знать было не надо), но Кита успела первой.

— Это связано с новой ролью Тобирамы в качестве главы Сенджу, деверь, так что если ты не решил сменить моего мужа на посту главы Внешней Стражи…

Изуна преувеличенно вздрогнул.

— Определенно нет, — заявил он, демонстративно отвернувшись от Тобирамы. — Не говорите мне, я не хочу знать. Но в следующий раз возьми свой плащ.

Тобирама наклонил голову ближе к своей чашке, что было настолько близко к согласию, насколько кто-то от него сегодня услышит.

Когда обед закончился и большинство детей убежали либо играть, либо наблюдать за тем, как покрывают лаком полы в новых крыльях, Тобирама крадучись обошел ирори, чтобы тихо попросить поговорить с Мадарой в кабинете. Не видя причин для отказа, Мадара согласился: он принес туда стол обратно после того, как Какузу вчера ушел, и хотя будет немного тесно со стойками для брони и оружия, они двое спокойно там поместятся. Это же не слушать отчеты целого отряда.

В кабинете было тихо, солнечные лучи лились сквозь выходящие на юг сёдзи и наполняли комнату ярким теплом. Мадара ожидал, что Тобирама прислонится к одной из книжных полок или стойке для свитков, но вместо этого он подошел к столу и встал на колени перед ним, как отчитывающийся подчиненный или проситель. Немного любопытный из-за того, чем это вызвано, Мадара вступил в свою роль главы Внешней Стражи и сел в позу сэйдза за столом.

Тобирама незамедлительно глубоко поклонился:

— Учиха-сама, я прошу, чтобы вы смилостивились над моим кланом за грехи моего брата и пощадили его детей, когда будете совершать должное возмездие за его преступления против вас, что является вашим правом как его сюзерена.

Мадара внутренне поморщился, зная, что Тобирама прочитает это мерцание его эмоций в его чакре. Конечно, он был прав: нападение Хаширамы на него имело последствия, идущие далеко за пределами личных. Мадара дворянин, а Сенджу его вассалы: попытка любого из них ударить его вне санкционированного спарринга — это преступление, и попытка убийства наказывается смертью виновного и всей его семьи. В зависимости от того, как определять «семью», это могло включать не только родителей, братьев, сестер, детей и детей братьев и сестер, но также дядей, теть и их детей и внуков.

Ударять вассала, к сожалению, было не только легально, но и настолько нормально, что не стоило и упоминаний. Однако если вассал нанесет удар в ответ — это преступление, и рука преступника будет отрублена, что было у нижней границы шкалы наказаний.

Мадара не мог скрыть преступление Хаширамы: слишком много людей уже знали об этом, так что это дойдет до даймё рано или поздно, и если Мадара не назначит к тому времени надлежащее воздаяние, даймё будет позволено вступить и выбрать наказание, которое он посчитает приемлемым. Что вполне могло включать уничтожение целых трех поколений главной семьи клана Сенджу, чтобы ни у кого не возникало никаких идей об обращении с дворянством с менее чем должным уважением и почтением. Если бы это был случайный воин Сенджу, все было бы по-другому, но Хаширама был их главой, так что его поведение считалось демонстрацией политики клана. А так у Мадары была возможность счесть мирный договор нарушенным, что он не собирался делать, но это все равно было вариантом, и о нем надо было напомнить Сенджу, чтобы они слишком громко не оспаривали свое наказание.

— Очень хорошо, Сенджу-сан, — сказал Мадара вслух, побудив Тобираму снова выпрямиться, чтобы он мог с поднятой головой принять суждение. — Услышь наказание, которое Сенджу Хаширама, глава клана Сенджу, навлек на свой клана своим нападением на своего сюзерена Учиха Мадару и попыткой убить этого сюзерена, и услышь награду, которую Сенджу Мито заработала спасением жизни своего сюзерена Учиха Мадары, таким образом прояснив, что ее муж действовал как отдельный человек, а не глава клана, следовательно, сохранив мирный договор своими действиями.

Если бы Мито не вступила в их схватку тогда, когда это сделала, Мадара, скорее всего, использовал бы Цукуёми на Хашираме: его друг никогда не научился не встречаться с ним взглядом. Хаширама всегда был достаточно силен в чакре Ян, чтобы сбросить большинство иллюзий шарингана почти в тот же момент, когда их накладывали, но даже у Хаширамы не было силы воли противостоять ками, и Цукуёми было особенностью Мангекьё Изуны. Он не встречался с Хаширамой на поле боя после обмена глаз с братом, так что Хаширама никогда не узнал, что Мадара теперь обладает Цукуёми вдобавок к Аматерасу и Сусаноо или что Изуна владеет Аматерасу вместе с Цукуёми и собственным Сусаноо. Мадара честно не знал, смог ли бы убить друга, когда Хаширама был выведен из строя гендзюцу Мангекьё, но Мито удостоверилась, что это решение было не на нем, так что теперь он никогда не узнает.

— Традиция Сенджу гласит, что в случае смерти главы клана до совершеннолетия его детей, самый сильный воин из его ближайших родственников станет его или ее преемником, — продолжил Мадара. Он узнал это за годы после заключения мирного договора, потому что чтобы быть эффективным лордом, ему надо знать историю и традиции своих вассалов. Тобирама и Тока оказали в этом большую помощь, как и отец Токи Токонома. — И что дети этого воина затем станут его или ее преемниками, так как главенство полностью перешло к нему или ней, если другой не бросит ему или ей вызов и не потребует силой оружия доказать, что новый глава достоин своего статуса.

Чакра Тобирамы была полностью подавлена, из-за чего его было почти невозможно читать, но он слегка поморщился от этого заявления. Несомненно хорошо осознавая, что ни у кого из его детей нет способностей к лидерству или желания этого, а также ни один из них не был достаточно Сенджу, чтобы остальной клан принял их власть. Мадара продолжил:

— Так что вот мои условия для клана Сенджу: за защиту меня и служение мне даже превыше своих клятв мужу я желаю, чтобы главенство Сенджу перешло к Сенджу Тсунаме после тебя, как первенцу Сенджу Мито, и к его детям или братьями и сестрам и их детям после него, пока продолжится ее род. Главенство Сенджу больше не будет переходить от воина к воину, но от дипломата к дипломату и от ученого к ученому.

Мадара сделал паузу, чтобы эти слова уложились в голове.

— Как прикажете, Учиха-сама, — смиренно пробормотал Тобирама, склонив голову. Это было серьезное наказание: Мадара приговаривал Сенджу к ослабеванию как шиноби, забирая власть и лидерство у их сильнейших воинов и, следовательно, обеспечивая то, что эти воины больше не будут лицом клана. Меньше Сенджу захотят фокусироваться в первую очередь на силе оружия, когда такое решение не улучшит их положение в клане, и таким образом традиции и обычаи, которые были основой идеалов Хаширамы (верховенство силы) со временем забудутся и исчезнут.

— Но ты, Сенджу Тобирама, глава своего клана в это время и следующий по силе после Сенджу Хаширамы, — ровным тоном продолжил Мадара. — Он также был твоим братом, так что нужно показать пример, чтобы удостовериться, что клан Сенджу понимает, что от них требуется.

Позвоночник Тобирамы задеревенел, и его плечи обреченно опустились. Мадара, честно, предпочел бы совсем не наказывать Тобираму, неважно, насколько символическим будет сделанный из него «пример», но чтобы обеспечить это изменение приоритетов, ему надо было иметь что-то, что по крайней мере будет выглядеть неприятно серьезным, чем можно будет угрожать остальному клану Сенджу.

— Ты не будешь жить в главном доме клана Сенджу или в собственном доме, — тихо сообщил Мадара, — но здесь, в главном доме клана Учиха. Ты будешь руководить своим кланом отсюда, разрешать споры отсюда, и твои дети также будут жить здесь. Когда я решу, что Сенджу Тсунама обладает достаточной зрелостью и компетентностью, чтобы руководить кланом, ты отречешься в его пользу.

Ни один глава Сенджу никогда не отрекался за всю историю их клана: абсолютно каждый умер как глава, будь это в бою, на дуэли за власть или от ран или болезни в постели. Это было ужасным унижением, но Мадара был уверен, что Тобирама вынесет его лучше, чем смог бы любой другой Сенджу, так как он видел, как Охабари-оба достойно ушла с поста главы Домашней Стражи и как разные главы родов с честью складывали свои полномочия при появлении неожиданных преемников, обладающих Мангекьё их родов.

— Как прикажете, Учиха-сама.

— Ты не покинешь главный дом клана Учиха после отречения, — продолжил Мадара, — но останешься здесь до конца своих дней, оставив его только тогда, когда твое тело отнесут на твои похороны. Твои дети будут вольны уйти из дома, как только станут совершеннолетними, и им не будет запрещено навещать тебя после этого. Твоим кровным родственникам также будет позволено продолжать навещать тебя, но ты не можешь навещать их в их домах без моего разрешения, или разрешения моей жены, или разрешения моего преемника, если мы с ней умрем раньше тебя. Ты принимаешь это суждение по поводу тебя и твоего клана, Сенджу-сама?

— Я принимаю, Учиха-сама.

Мадара кивнул:

— У тебя есть мое разрешение навестить Сенджу Мито и Сенджу Току, как только тебе это будет удобно, чтобы сообщить им о моем решении и принять соответствующие меры для продолжения бесперебойного управления твоим кланом. У тебя также есть мое разрешение навестить Сенджу Сунами и передать ей открытое приглашение навещать тебя здесь, — он не разлучит Тобираму с теми его родственниками, которые безусловно его поддерживали, особенно не с его теперь чрезвычайно пожилой бабушкой. — Как только западное крыло будет закончено, оно станет твоим домом. Твои дети могут выбрать делить его с тобой или присоединиться к моим собственным детям в восточном крыле. Там будет место для личного офиса и кухни, а также для спальни и приемной.

Раньше они собирались сделать все эти комнаты гостевыми спальнями, но, как сказала Кита, у них все еще есть дипломатическая резиденция. Существовал также вариант дальнейшего расширения позже или постройки совершенно нового гостевого дома в одном из пустых мест в северном ряду, оставленных теми главами родов, которые перенесли свои главные резиденции в деревню.

Тобирама снова глубоко поклонился:

— Мои глубочайшие благодарности за ваше милосердие и доброту, Учиха-сама. Все будет так, как вы скажете.

— А теперь, когда с этим покончено, — добавил Мадара, меняя тон и заставив Тобираму дернуться в удивлении. — Я скажу тебе, что, пока ты остаешься хорошим другом моей жены, тебе здесь не причинят никакого вреда, неважно, насколько глупыми решат быть твои соклановцы, и учитывая то, что было бы грубо заставить тебя спать на татами у ирори, ты продолжишь спать на моем футоне, пока строительные работы не будут закончены. Макумо и Юкино могут спать с нашими детьми в комнате Киты.

Тобирама сел ровно, и было видно, как он не мог найти слов. Мадара потратил секунду, чтобы насладиться его полным недоумением.

— Мадара-сама…

— Мадара, — решительным тоном настоял Мадара. Пока что они закончили с официальными указами.

— Мадара, — уступил Тобирама, также поменяв тон. — Это не тот футон, на котором я спал, когда я раньше был здесь заложником.

— Ты прав, это не он.

Бентен забрала тот с собой, когда съехала. Потом у них никак не дошли руки найти ему замену или тому, который увезла Тоши, когда уехала в столицу.

У Тобирама начала немного дергаться одна бровь:

— Это футон твоей жены.

— Нет, это мой футон, — спокойно парировал Мадара. — Это моя спальня, следовательно, это мой футон.

— Твой футон, на котором ты спал со своей женой в течение последних двадцати лет, — настойчиво уточнил Тобирама.

— В этом разговоре есть смысл?

Мадара знал это. Он присутствовал при всем этом.

— Мадара! — контроль над чакрой Тобирамы слегка ослаб, раскрыв смесь дискомфорта и желания.

— Да?

Тобирама сделал глубокий вдох и медленно выдохнул:

— Ты знаешь, какое у меня хорошее обоняние.

— Сон на моем футоне заставляет тебя чувствовать себя некомфортно или как будто ты не в безопасности? — заботливо спросил Мадара, хорошо зная, что это было не так. Прошлая ночь очень ясно дала это понять.

Тобирама закрыл глаза и ущипнул себя за переносицу.

— Мадара, этот футон пахнет как ваш брак, — сухо сказал он. — Это сердце твоих отношений с твоей женой и детьми. И он пахнет очень успокаивающе.

— Значит, то, что ты будешь делить с нами футон, не будет проблемой, — радостно сделал вывод Мадара, решительно подавляя желание расхохотаться. Однако ухмылку спрятать не получилось.

— Мадара, почему ты почти что тащишь меня в свое логово?! — в конце концов потребовал ответа Тобирама, зарывшись рукой в волосы с таким видом, как будто не мог решить, серьезно Мадара или нет.

— Потому что моя жена заботится о тебе сильнее, чем о собственных братьях, и она хочет, чтобы ты был здесь, — прямолинейно ответил Мадара, так как было очевидно, что ему придется объяснять все на пальцах. — Я заботился о Хашираме так же, как я забочусь об Изуне, и я скучаю по нему как по брату, которым он никогда не позволял мне быть. Моя жена заботится о тебе так же неистово, как я (до сих пор) о Хашираме, и она знает тебя настолько же хорошо, насколько и я твоего брата. Она знает, что тебе тяжело. Она хочет тебя поддержать. Она знает, что делить наш футон — это то, что ты хочешь делать, так что она обсудила это со мной, и я согласился. Так что мы все будем спать в моей комнате, пока крыло не будет достроено и мы не приобретем больше футонов, и в этот момент тебе надо будет решить, захочешь ли ты оставить себе этот футон или получить новый. Так достаточно ясно?

Лицо Тобирамы покрылось розовыми пятнами, и он задрожал. Он опустил подбородок, но Мадара все равно мог видеть, как на его глазах набухли потрясенные слезы.

— Я отнесу тебя к Ките, — объявил он. Затем он встал, поднял Тобираму на ноги и протащил мужчину через приемную к кабинету Киты, где она сидела с открытыми сёдзи, наслаждаясь весенним солнцем и работая над лоскутным одеялом для Яри. Новая глава рода Райден была беременна (отцом мог быть только ее покойный возлюбленный Накано), и она должна была родить вскоре после Киты, что вынудило Мадару отложить ее тренировки с Мангекьё на неопределенное время. Яри не могла подвергнуть себя такой нагрузке, пока была беременна, не когда она отчаянно хотела сохранить ребенка.

Подняв глаза и увидев Тобираму, Кита мгновенно убрала наполовину сделанное одеяло с колен. Тобирама издал глухое рыдание и рухнул на татами рядом с ней, уткнувшись лицом в ее фартук, пока его плечи дрожали.

— Я могу тебе что-то принести, жена? — спросил Мадара, повернувшись к Ките, вежливо игнорируя продолжающийся срыв Тобирамы.

— Я бы хотела чая и дополнительную горячую воду, сакурамоти и булочки со свининой, — решительно сказала его жена, опустив разноцветное одеяло на лопатки Тобирамы и гладя его по волосам. — Булочки со свининой Акимичи, которые большие.

— Как пожелает моя жена.

Мадара был уверен, что с этим не будет никаких проблем.

* * *

Кита с дискомфортом осознавала, что она не особо часто задумывается о своих троих намного более младших братьях и сестре. В основном потому что Дзонен едва научился ходить, а Текари и Кину даже не родились, когда ее обручили с Мадарой, так что они не ощущались ее близкими так же, как Татешина, Нака и Мидори. Конечно, она их любила, но это была больше любовь на расстоянии, как она любила своих двоюродных братьев и сестер и племянников и племянниц. Они были дороги ей, да, но она их не особо хорошо знала.

Она думала об этом, потому что Дзонен неловко подошел к ней сегодня, чтобы дать ей знать, что он помолвлен и что он с его невестой Сурибати (одной из соотрядников Бентен, как давно ее старшая дочь точно была в курсе, что происходит?) хотели бы пожениться настолько быстро, насколько возможно. До Танабаты, если получится, что давало Ките и Итоми, жене ее двоюродного брата Яэ, немногим больше времени, чем три месяца, чтобы организовать еду, кимоно и надлежащий дом, в который они переедут после свадьбы. По крайней мере Дзонен предпочитал селение клана деревне, так что существовали пустые дома рядом с кузнечным районом, в одном из которых он мог бы жить…

Учитывая то, что у нее появилась возможность, Кита воспользовалась ей, чтобы узнать новости о младших братьях и сестре и об их личной жизни. Дзонен и Кину воспитывались Яэ и Итоми после смерти отца вместе с дочерью Итоми от ее первого брака (с давно умершим воином Внешней Стражи), которую звали Исаму и которая была на год старше Кину, и шестью другими младшими детьми Яэ. У всех из которых имя тоже начиналось на «и», потому что отец Киты был очень важной фигурой в жизни ее двоюродного брата, а также свою роль сыграло сомнительное чувство юмора.

Сейчас Яэ делил кузницу с Кину, его старшей ученицей, которой было девятнадцать и которая все ближе двигалась к уровню подмастерья, и его сыновьями Инасой, Иваки и Инабой, восемнадцати, шестнадцати и четырнадцати лет соответственно. Его дочке Ивахаре было десять, и она больше была заинтересована в готовке, его семилетний сын Ивасе хотел стать изготовителем чернил, каким был его дедушка и тезка, а младшей Инеми было три, следовательно, она еще не была заинтересована ни в чем, кроме как игр с куклами и беготней за перепелками.

Инаса бросал томные взгляды на Кину, когда она не смотрела, о чем Яэ явно знал и чем он был глубоко позабавлен. Учитывая то, что Кину так же явно (и более уместно) была сосредоточена на завершении своего ученичества, Кита решила оставить это осложнение на двоюродного брата: обучение дисциплине своего сына — это ответственность Яэ, а не ее, он воспитывал ее кудрявую сестру с раннего детства, так что он тоже был в этом заинтересован.

Кину была единственной сестрой Киты, которая сравнялась с ней по росту, но у нее также появлялись изгибы мамы, так что вполне возможно, что то розово-красное шелковое кимоно, которое любовно упаковала Нака, ей подойдет. Это… было бы очень хорошо, на самом деле. Лицо Кину не было очень похоже на мамино (она скорее пошла в папу), так что это не вызовет слишком много болезненных воспоминаний.

Кита не думала, что Кину когда-либо посмотрит на Инасу так, как он смотрит на нее: для нее подросток был младшим братом, а не потенциальным супругом. Кита немного слышала о подростковых влюбленностях Кину от Мидори, которая намного внимательнее следила за жизнями их младших братьев и сестры, и они все были фермерами или торговцами, а не коллегами-кузнецами.

Текари же жил с тетей Никко с тех пор, как ему исполнилось шесть, и он воспитывался вместе с сыновьями племянницы Никко Наэбы и разными другими более старшими сиротами, которых тоже взяла к себе Наэба и воспитывала. Вообще Текари по сути был одним из этих «более старших сирот», которых он больше считал братьями и сестрами, чем те, у кого с ним была общая кровь. В конце концов, он не жил ни с кем из них почти пятнадцать лет.

Однако Итоми следила за жизнью Текари ради Дзонена и Кину, и она могла поделиться разными историями. Как бывшая вдова она также была знакома с группой друзей Текари из юных сирот (у нее также были разнообразные связи в Ассоциации вдов), и она могла рассказать Ките о том, что он уже почти подмастерье, способный делать как бритвы, лопаты и косы, так и разного размера сюрикены, и он достиг взаимопонимания с ткачихой по имени Ироми (сиротой с пяти лет), которая была на год младше нее и демонстрировала большие перспективы в касури* до такой степени, что Ассоциация вложилась в механический ткацкий станок из Страны Чая, за которым она могла бы работать, с таким большим количеством рычагов и шестеренок, что создание этих дополнительных элементов займет немало ремесленников клана на месяцы, если не годы.

*Примечание переводчика: касури — японская техника ткачества, при которой полотно ткани создаётся путём переплетения нитей, заранее окрашенных так, чтобы на ткани получались узоры и изображения

Скорее всего, он тоже женится примерно в течение года. Кита не думала, что Азами уже встретила кого-то, в котором была бы так заинтересована (Тоши демонстрировала все признаки, что заинтересована в сексе настолько же, насколько и Тобирама, что означало совсем нет), но, возможно, она в этом ошибалась. Ей надо будет все разузнать.

Однако сначала она поговорит с Бентен о хранении излишних секретов…

* * *

Тобирама провел три великолепных, постыдных, лениво беспечных дня в главном доме клана Учиха и на его землях, где Кита готовила для него, заботилась о нем и в целом потакала ему, и он нежился в опасно искушающем комфорте засыпания в постели с ней и Мадарой. Это было просто… спокойно. Так спокойно. Смешанные запахи (их двоих и их детей, глубоко укоренившиеся сплетенные ноты сна, секса, беременности, страха, радости, грусти и комфорта) успокаивали водоворот его мыслей, заставляя разум замолчать и расслабляя мышцы, так что он засыпал за секунды, и ему не требовался долгий период намеренного расслабления, чтобы задремать. Он никогда не спал так хорошо за всю свою жизнь.

Ну, не после раннего детства с матерью.

Затем на четвертое утро он призвал Чикаки, чтобы она отнесла сообщение Токе с просьбой созвать сегодня клан от его имени, а затем он переоделся в свое самое формальное одеяние воина (дополненное полным доспехом и хаппури), взял свиток, на котором Мадара написал чистовую версию своего эдикта, и направился в деревню, чтобы поговорить с Мито.

Это будет некомфортно, но это также будет облегчением. Сильным и болезненно эгоистичным облегчением, потому что Тобирама не хотел быть главой клана Сенджу.

Однажды, когда он был намного младше (и намного менее осведомленным о более широких политических реалиях Страны Огня), он действительно желал стать главой Сенджу, пусть только и потому, что уже выполнял большую часть работы и он был бы признателен за власть и уважение, которые шли с этим рука об руку. Однако это было редкое мечтание в праздные моменты, потому что, хотя сильный воин мог выбрать бросить вызов главе, если он или она чувствовали, что глава плохо руководит, Хаширама был его любимым старшим братом.

А также он значительно превосходил Тобираму в честном бою.

Но за годы после заключения мирного договора Тобирама узнал так много как о мире в целом, так и о себе, обнаружил новое призвание в образовании, познакомился с семьей матери и даже завел друзей, так что даже возможность руководства Сенджу чувствовалась… маленькой. Недостаточной. Что было ужасно эгоистично с его стороны, но это было правдой. Да, как младший брат предыдущего главы он был следующим в очереди, и то, что он был самым сильным воином клана, означало, что он не мог избежать этой ответственности, передав ее дяде или другим родственникам (воины клана никогда не будут прислушиваться к такой марионеточной фигуре), но он все равно не хотел этого.

Его план заключался в том, чтобы позволить себе стать марионеточной фигурой для Тсунамы, он надеялся, что его племянник со временем завоюет сердца соклановцев усердной работой и дипломатическим мастерством, что в эти мирные времена было более ценным, чем грубая сила, но, честно, это была фантазия. Те воины из поколения Тобирамы были воспитаны на идеалах его отца, на уважении к силе и ничему больше, и они принижали желания собственных детей вложить свои усилия куда-либо, кроме войны.

Тобираме пришлось защищать своих учеников от многих таких разочарованных родителей. Было неважно, сколько раз он указывал на то, что именно ремесло и торговля сделали Учих богатыми и влиятельными или что насилие порождает только больше насилия — его соклановцы этого не видели, считая мир полезным для того, чтобы появилось время лучше отточить боевые навыки. Даже Тока едва видела это, но это было больше из-за того, что она так яростно и целеустремленно боролась за то, чтобы ей позволили сражаться с мужчинами клана и чтобы ее видели и уважали как воина в своем праве.

До этого момента он всерьез не рассматривал отречение, потому что в секунду, когда он это сделает, его двоюродный брат Хаттома бросит Тсунаме вызов за главенство и выиграет. Так как выигрыш включает убийство соперника, Тобирама отказывался подвергать этому племянника. Не говоря уже о том, что Хаттома не был ни одаренным стратегом, ни проницательным переговорщиком, каким себя считал.

Однако с Мадарой, обеспечивающим это изменение в культуре клана Сенджу и настаивающим на Тсунаме (на племяннике Тобирамы как на сыне Мито, а не Хаширамы) в качестве следующего главы, Тобирама всего лишь выступал заменой, пока желаемый кандидат не станет достаточно взрослым, и так как призрачный вес массовых казней, нависающий над ними, был альтернативой, Тобирама подозревал, что его сородичи довольно быстро стихнут. Можно было надеяться, что то, что Хаширама навлек это на головы их всех своей убежденностью в «праве сильного» и беззаботностью в отношении своих обязанностей перед их сюзереном, выбьет некоторых из них из колеи. Сенджу очень повезло, что Мадара решил не воспринимать действия его брата как акт войны и разрыв мирного договора: санкции за это абсолютно уничтожили бы их как клан.

Ему также стоит напомнить им о том факте, что если бы Хаширама преуспел в убийстве Мадары, то Кита бы разгромила и стерла с лица земли весь клан Сенджу, пока беременна и в форме дракона. Тобирама искренне сомневался, что им повезло бы больше в сопротивлении ей, чем испытали шиноби из Страны Молнии: он даже точно не знал, как Хаширама справился бы с трансформацией Киты. Да, его брат мог хорошо себя лечить, но оторванные конечности — это намного больше ущерба, чем колотые раны.

Мито поприветствовала его с чаем: с другим набором чашек, чем в прошлый раз. Он передал ей свиток и стал греть руки о чашку, пока она читала его дважды. Один раз, чтобы узнать содержание, другой — чтобы уловить нюансы и детали.

Когда она наконец снова подняла взгляд, он посмотрел ей в глаза.

— Тобирама, ты… доволен этим? — деликатно спросила она.

— Это представляет очень элегантное решение многим сложностям, о которых мы думали, — нейтральным тоном заметил Тобирама.

Мито раздраженно смерила его взглядом:

— Деверь, это не то, что я имела в виду, и ты это знаешь.

Тобирама ровно посмотрел на нее в ответ. Он знал, что его система координат для межличностных отношений сильно перекошена из-за того, что Тонари и Киёнари воспитывали его как своего детеныша после смерти хахи. Может, он только недавно полностью осознал эту образовавшуюся пропасть, но он все равно знал. Он также знал, что подавляющее большинство его родственников и знакомых не были готовы ответить взаимностью на заботу и чувственное внимание, которые ему было комфортно предложить.

Кита и Мадара, чудесным образом, были готовы. Он не собирался отказываться от этого, когда они приложили столько усилий, чтобы обеспечить то, что он примет это без ущерба для его других обязанностей.

— Я предпочитаю это альтернативам, — просто сказал он, позволив ей прийти к собственным выводам.

Судя по всему, этого было достаточно. Она кивнула и снова опустила взгляд на эдикт.

— Тока упомянула, что ты попросил ее собрать воинов, — сказала она, свернув свиток. — Я готова выступить в качестве свидетеля, если тебе это потребуется. Если кто-то задаст вопрос о задержке, мы можем просто напомнить, что война была приоритетом, так что Мадара, конечно, не собирался рассматривать что-то настолько спорное, когда вовлеченные лица лучше бы послужили деревне на фронте.

— Конечно, — вторил Тобирама, допив чай. Он определенно не ждал с нетерпением рассказывания грязных подробностей измены брата и его предательства их клана тем воинам, которые смотрели на Хашираму как на бога во плоти, или даже Танке-ба и Токономе-оджи, оба из которых до сих пор были идеально боеспособны. Однако худшей частью будет то, как Чика будет ухмыляться, глядя на него, когда он упомянет о его новом проживании: она будет припоминать ему это до конца их дней.