Хорошая мать: 1988 год (джен)

Выйдя из парка, Марк сразу направился по улице в сторону ярмарки, которую построили рабочие из железнодорожного депо, где он когда-то работал инженером железнодорожных путей. Солнечный полдень ярко освещал Кембридж, и город казался таким же живым и активным, как всегда. Люди спешили по своим делам, дети играли на улице, а повсюду витал привычный шум городской жизни. Всё это продолжалось, но для Марка весь этот мир казался теперь чуждым, словно он был отделён от него невидимой стеной. Звуки и движения, которые прежде казались неотъемлемой частью его повседневности, теперь лишь раздражали и вызывали в нём чувство отчуждённости.

Марк шёл в сторону ярмарки, но мысли его были далеко от того, что происходило вокруг. Он по-прежнему думал о недавнем разговоре с Бэйзлардом и о том, что его жизнь приняла столь странный и болезненный поворот. Бэйзлард, в свойственной ему манере, не предложил ему выбора. Он просто заставил его вернуться в Бостон, уйти с арены, скрыться от всех проблем, как если бы Марк мог забыть обо всём и начать заново. Но разве можно начать всё заново, если ты знаешь, что на самом деле ничего не вернёшь?

В этот момент он понял, что попросил у Бэйзларда этот лишний час не просто так. Он знал, что и так рискует многим, что его жизнь и так лежат в руинах, но ему нужно было хотя бы на мгновение прикоснуться к тому, что, возможно, и не стоило того. Ярмарка, расположенная у железнодорожных путей, казалась ему чем-то большим, чем просто серым и скромным сборищем рабочих и их семей. Это было его создание, его маленькая революция, о которой не знал почти никто, но в которой он вложил столько сил и надежд. И даже если этот проект не стал тем, что он представлял себе в начале, он всё равно был важен для него. Это было место, где он пытался поверить, что изменения возможны, что можно хотя бы на мгновение почувствовать себя частью чего-то значимого.

И вот теперь, когда Бэйзлард уговаривал его оставить всё это позади, Марк не мог отпустить этот кусочек своего прошлого, свою маленькую победу. Не будь для него ярмарка всего лишь пустым развлечением, не притягивающим интереса публики, он бы не чувствовал такой потребности вновь оказаться там, хотя бы на короткое время. Отпросившись у Бэйзларда, он почувствовал, как его решение принимать был ещё не готов. Этот час был для него чем-то большим, чем просто возможностью уклониться от обязанностей. Это был момент, когда он мог хотя бы в последний раз взглянуть на то, что сам создал, в последний раз почувствовать себя тем, кем был.

Марк шагал по улице, и каждый шаг приближал его к ярмарке, но внутренне он всё больше ощущал, как эта связь с этим местом, с тем, что он когда-то считал важным, ускользала от него. В его памяти всплывали сцены с того времени, когда он раздавал оружие рабочим, вдохновлял их на борьбу. Он был тогда полон решимости, уверенности в правильности своего пути, и ярмарка стала символом этого пути. Но теперь она выглядела пустой и ненужной, как символ неудачи, что не сумел развить свою идею до того масштаба, о котором мечтал.

Ярмарка была неподалёку, но шаги Марка становились всё более тяжёлыми. Ему казалось, что каждый его шаг в сторону этого места — это шаг в сторону окончательного прощания. Но, несмотря на внутреннюю боль и разочарование, ему было необходимо вернуться туда, увидеть своими глазами, как всё выглядит теперь, когда он уже не тот, кто был прежде. Всё изменилось, и он знал, что, возможно, это будет его последний взгляд на этот проект, на это место, которое когда-то давало ему надежду, а теперь не принесло ни успеха, ни понимания.

Марк шагал по улице, глядя на людей, которые шли мимо, не обращая на него внимания. Их лица были чужды ему, они продолжали жить своей жизнью, в то время как он сам чувствовал, как его мир рушится. Когда он наконец подошёл к входу на ярмарку, он вдруг почуял странный, тяжёлый запах дыма. Он мгновенно насторожился, сердце забилось быстрее. Пронзительная тревога пронзила его грудь, и, не раздумывая, он ринулся вперёд, готовый выяснить, что происходит. Он даже не думал о том, что это может быть связано с чем-то опасным — его инстинкты подсказали, что что-то неладное происходило на его глазах.

Но как только он сделал шаг вперёд, несколько рабочих, стоявших рядом, мгновенно подскочили и схватили его за руки. Он почувствовал их крепкие пальцы, сжимающие его запястья, и попытался вырваться, не понимая, что происходит. Сначала он не узнал их лиц в спешке, но быстро заметил среди них молодого Гэлбрайта, 17-летнего парня, который нервно оглядывался по сторонам.

— Что? — Марк резко спросил, пытаясь освободить руки, но рабочие не отпускали его.

Не получив ответа, он продолжал бороться, но Гэлбрайт, как и остальные, был неумолим. Он попытался взглянуть в лицо каждого из них, но вместо этого его взгляд упал на группу людей, которые приближались.

Сначала он увидел нескольких жандармов, чьи темные униформы выделялись на фоне солнечного неба, но через мгновение их силуэты растворились в тени огромного деревьев рядом. За ними, с медленным, уверенным шагом, вышел Джордан Тёрлоу — тот самый главарь лоялистов, с которым Марк сталкивался в прошлом. Его лицо оставалось каменным, взгляд был холодным и равнодушным, когда он смерил Марка взглядом, но даже не остановился, продолжив путь в сторону ярмарки.

Марк ощутил прилив ярости, но в этот момент рабочие, держащие его, крепче сжали руки, будто предсказывая его реакцию. И один из них, наконец, произнёс:

— Теперь можно.

Это было сказано с таким спокойствием, что оно отрезвило Марка. Он почувствовал, как хватка ослабевает, и рабочие отпустили его, но не убрали руки. Они быстро устремились вперёд, и Марк, в какой-то степени поражённый, последовал за ними, не понимая, что происходит.

Его мысли были переполнены: что значит «теперь можно»? Почему они ждали именно этого момента, сохраняя полное спокойствие? И почему главарь лоялистов не обратил на него внимания? Марк продолжал идти за своими товарищами, ощущая, как его пульс ускоряется. Всё это казалось настолько странным, что он не мог отделаться от ощущения, что сейчас в его жизни начнётся нечто новое, нечто важное, что изменит всё.

Когда Марк, наконец, вбежал на территорию ярмарки, его сердце сжалось от того, что он увидел. Он остановился на месте, глядя перед собой с плотно сомкнутыми губами. Вокруг него бушевал огонь — всё, что было когда-то трудом его товарищей, теперь было охвачено пламенем. Шатры, столы, декорации — всё горело, огненные языки пожирали их безжалостно, и дым, который он почувствовал ещё на подходе, теперь стал невыносимым.

Марк стоял, словно парализованный, наблюдая за тем, как всё, что было создано с такой тщательностью, с таким упорством, исчезает в пламени. Он не слышал ни звуков плача, ни ругательств — только грохот огня и потрескивание сгорающих конструкций. Рабочие, окружавшие его, молчали, их лица были скрыты под тяжёлым покровом горечи и утраты. Они стояли в стороны, не пытаясь тушить огонь, не вмешиваясь в происходящее, их взгляды были пустыми, как будто в этот момент они уже потеряли всякую надежду на восстановление.

Марк понял, что молчание рабочих не было вызвано лишь растерянностью. Это было молчание горя, горя по тому, что их усилия, их вера в это дело были разрушены. Всё, за что они боролись, всё, что они построили, было уничтожено их врагами — лоялистами. Это было не просто разрушение — это был акт мести, акт унижения, который ещё глубже ранил их.

Он взглянул на рабочих, и в их глазах отразилась тень утраты, но ни один из них не проронил ни слова. Молчание висело в воздухе, оно было столь тяжёлым, что казалось, что каждое их дыхание утонуло в этом беззвучном крике боли. Марк ощущал, как это молчание, полное горечи и безысходности, поглощает все, что было ранее. Он знал, что эти люди, несмотря на всю свою стойкость, стали жертвами политической борьбы, и что, возможно, и он сам оказался частью этого разрушительного процесса.

Отведя взгляд от своих товарищей, Марк сделал шаг вперёд, ступая по обугленным доскам, которые когда-то были частью того, что его друзья строили с таким трудом. И сразу его взгляд упал на то, что когда-то было ярким и полным жизни — карусель, когда-то яркую, весёлую, с вращающимися лошадками и свистящими музыкантами, которая теперь была поглощена языками пламени.

Её металлические каркас и деревянные элементы трещали, а из дыр, пробитых огнём, вырывались языки пламени, яркие и разрушительные. Крутящиеся фигуры, когда-то символизировавшие беззаботность и радость, теперь искривились в огне, и, казалось, танцевали в огненной агонии. Эту карусель строили с любовью, детально продумывали её каждый элемент, но теперь она была лишь тенью того, что она была раньше.

Подпрыгивающие огоньки повсюду поднимались в небо, оставляя за собой дымный след, как будто карусель, когда-то наполненная смехом и радостью, теперь посылала свои последние прощальные крики. Ветер уносил их далеко, как и ушедшие мечты.

Марк снова оглянулся, и его взгляд упал на трибуны — большие деревянные скамьи, которые служили местом для зрителей, пришедших насладиться праздником. В одном углу, где часто собирались наиболее активные рабочие, было украшено место, где они могли гордиться результатами своего труда. Но сейчас на этом месте только пожары, обрушившиеся на деревянные конструкции, жёсткие рёбра которых ломались под ударами огня. Даже их жесткая форма, когда-то служившая символом дисциплины и порядком, теперь казалась жалкой и сломленной.

Марк перевёл взгляд на танцпол. То место, где ещё недавно разыгрывались весёлые танцы, где и рабочие, и их семьи веселились, отпраздновав свою маленькую победу, теперь было покрыто пеплом. Деревянные панели, на которых люди когда-то танцевали и смеялись, теперь скручивались и воняли, горя от огня. Всё это не было просто утерянным временем — это были чуждые, болезненные потери. Люди теряли не только место для развлечений, но и часть себя, что они вложили в этот проект.

В небе, наверху, где раньше висели яркие флаги, теперь висели только чёрные клубы дыма, которые медленно тянулись к горизонту, как черные флаги, приспособленные к той боли, которую несли собой эти события. Огонь лизнул последние остатки ярких цветных лент, и они, как ломкие иллюзии, сгорали, не успев отдать должное своим создателям.

Марк стоял среди этого разрушения, ощущая, как воздух наполняется горечью. Всё, что было построено, всё, что они так долго ждали и трудились, было сожжено. Эти люди, их пот и их вера в это дело — всё это исчезло в пламени, и теперь осталось лишь пепло. Этот пожар был не просто разрушением — это было сжигание идеалов, мечтаний, которые работники вложили в этот праздник труда, который теперь стал символом их поражения.

Молчание рабочих стало гораздо более громким, чем любые слова. Они не смели делать ни одного шага, только стояли в стороны, смотрели на руины и не могли поверить в то, что с ними случилось. Марк почувствовал, как его собственная печаль растекается по их лицам. Это была не просто утрата материальных благ — это была утрата их коллективной мечты, и, возможно, именно этот огонь стал метафорой для того, что его революционные идеалы, несмотря на все усилия, тоже горят и уходят в небытие.

Марк ощущал, как каждый взгляд на эти сгоревшие руины врезался в его сознание, как обжигающая боль. Каждый обрушившийся угол, каждая искривлённая деталь разрушенных построек становились для него напоминанием о том, как его усилия, его вера и все его планы не выстояли в этом жестоком мире, полном насилия и несправедливости. Гэлбрайт, стоявший рядом с ним, наконец оторвал взгляд от горящего танцпола, который так и остался для него местом, где он так и не решился пригласить ни одну девушку. С печалью и отчаянием в голосе он обратился к Марку, задавая вопрос, который мучил их всех:

— Господин Парвис, что мы будем делать? — тихо спросил он, не в силах скрыть ту печаль, что звучала в его словах.

Для него эта ярмарка была почти личной — ведь именно на ней он впервые почувствовал, что может быть частью чего-то значимого, что может быть настоящей частью коллективного труда. И вот теперь всё это сгорело.

Марк долго молчал, не зная, что ответить. Он не мог найти слов, чтобы утешить парня, не мог утешить самого себя. Взгляд его был прикован к этим обугленным, плавящимся конструкциям, и даже огонь, который до этого наполнял его внутреннее воодушевление, теперь казался лишь топливом для отчаяния. Он ощущал, как комок, застрявший в горле, мешает ему выговорить хоть слово.

Тем временем остальные рабочие, стоявшие рядом с ним, также начали обмениваться взглядами, полными тревоги и неуверенности. Их глаза были наполнены вопросами, беспокойством, возможно, страхом. Они ждали, что Марк, как их лидер, даст хоть какой-то ответ, который даст им силы понять, что делать дальше.

Когда молчание стало почти невыносимым, когда глотка сжималась с болью, Марк, наконец, проглотил тот комок, который стоял в его груди, с трудом, как будто отдавая частицу себя вместе с ним. Он открыл рот и произнёс слова, но они звучали тяжело, как если бы каждое слово давалось ему с мучительным усилием.

— Время сейчас такое, — его голос звучал с хрипотцой, и он немного запнулся, — что нам нужно уходить, скрыться до тех пор, пока... — он замолчал, не сумев закончить мысль.

Его глаза оставались устремлёнными в пустоту, а лицо было покрыто каплями пота. Это не было вызвано только жарким пламенем, которое окружало их, но и тем давлением, что навалилось на его плечи. Он понимал, что другого пути нет, и уходить — это единственный правильный шаг. С каждым мгновением, когда всё вокруг разрушалось, он ощущал, как их мечты сгорают вместе с этим огнём, и не было ничего, что он мог бы сделать, чтобы остановить это. Но он знал одно: они должны уйти, сохранить хоть какую-то надежду.

Гэлбрайт внимательно смотрел на него, пытаясь понять, увидеть что-то в его лице, что могло бы подарить всем хотя бы немного уверенности в этом туманном будущем. Марк выдохнул, закрыв глаза на мгновение, словно пытаясь собраться с силами. Он чувствовал, как его грудь сжимается от того, что происходило вокруг, от того, как вся его жизнь, вся эта борьба, казались теперь такой хрупкой. Он сделал несколько шагов вперёд, не в силах отвести взгляд от пылающих остатков ярмарки. Но, наконец, он поднял голову и встретился глазами с рабочими, стоявшими рядом. Все они, с похоронными лицами, как будто потеряли нечто большее, чем просто деревянные конструкции, наполненные их трудами.

Тишина была оглушительной, но всё же Марк взял себя в руки и проговорил, с трудом сдерживая слёзы:

— Только прошу вас, товарищи, запомните… что ещё не всё потеряно, — его голос дрожал, но он продолжал. — Потому что из искры возгорится пламя.

Он сделал паузу, стараясь быть увереннее, хотя его сердце билось как никогда раньше. Он видел, как глаза рабочих стали мягче, как их лица начали постепенно смягчаться. Это были не только его слова — это был последний огонь, который он мог передать им, этот самый маленький, но такой важный, искорёженный огонь надежды.

— Это ещё не конец, товарищи, — продолжил он, чувствуя, как тяжесть с плеч немного спадает, хотя будущее оставалось туманным и неопределённым. — Мы начинали с малого, и именно малое способно стать великим. Мы пережили многое, и если мы выстоим и не сломаемся, то это не угаснет. Запомните — лоялистам не сломить нас, как бы они того ни желали.

С этими словами Марк развернулся, и, не оглядываясь, пошёл вперёд, оставив товарищей стоять на месте. Его шаги были уверенными, но с каждой минутой напряжёнными, как если бы он стремился скрыть невыразимую тяжесть, что давила на его плечи. Он старался шагать так, чтобы не выдать своей внутренней борьбы, чтобы его походка не выдавала того, что сердце в груди продолжало биться быстрее, а в горле стоял комок. Хоть он и говорил, что лоялистам не сломить их, он сам ощущал, как будто земля под ногами немного качается.

В лицо ему ударил горячий воздух, пропитанный запахом дыма, но он продолжал двигаться вперёд, изо всех сил стараясь держаться прямо, как если бы это было единственное, что он мог контролировать в этот момент. Вдохнув на мгновение, Марк почувствовал, как тяжесть ситуации нарастает, но он не позволил себе сбиться с шага. Он знал, что за ним следят, что его друзья ждут, что, возможно, каждый его шаг сейчас имеет значение. Но всё, что он мог сделать — это продолжать идти, не показывая сомнений, не выдавая своей боли. Он не мог себе позволить слабости, тем более сейчас, когда каждая секунда была на вес золота.

Марк вышел из-под арки парка и ускорил шаг, чтобы забыться хотя бы на время. Он знал, что уходить нужно было именно сейчас, скрыться, пока не стало слишком поздно. Мысли о том, что ему предстоит дальше, лишь усиливались с каждым шагом, но он постарался заглушить их. Параллельно в голове крутилась одна мысль: надо успеть, добраться к реке, к пароходу, не медлить. Чтобы не потерять этот последний шанс, он решил воспользоваться такси.

Он поднял руку, ожидая, что хотя бы одно из такси, проезжавших мимо, остановится. Прошло несколько минут. Машины, словно нарочно, миновали его одну за другой. Его терпение начало иссякать, и он почувствовал, как напряжение нарастает. Он шагал по тротуару, злясь на собственную беспомощность. Почему-то его планы всегда сталкивались с маленькими преградами, и это лишь добавляло к его раздражению.

Наконец, водитель старенького «Форда», заметив его жест, остановил машину. Пожилой мужчина с помятым лицом, сидевший за рулём, посмотрел на Марка через боковое окно. Он казался занятым, его взгляд был растерянным, и, возможно, он задумался, стоит ли брать пассажира, учитывая, что ещё не было полной уверенности, куда именно тот хочет поехать.

Марк подошёл, не теряя времени, открыл дверь и сел в машину. Водитель, словно извиняясь за паузу, так и не сказал ни слова, но через зеркало всё-таки посмотрел на Марка, ожидая указаний.

— К реке Шарльз, — быстро произнёс Марк, стараясь не терять темп. — Да быстрее, пожалуйста!

Водитель немного приподнял брови и слегка наклонил голову в сторону, как бы пытаясь понять, куда именно ему нужно ехать. Он не был уверен в маршруте, и в его голосе появилось некое недоумение, когда он все-таки решился задать вопрос.

— На пристань? — уточнил он, произнося эти слова с лёгким оттенком сомнения, как будто ему было сложно поверить в правильность полученной информации.

Марк почувствовал, как ярость снова поднималась в груди. Неужели все вокруг так медленно соображают? Он быстро выдохнул и обернулся на водителя.

— Какая пристань, идиот? — сказал Марк почти с раздражением. — Просто к берегу, туда, где густые заросли, понял, глупый старик?! — прокричал он, как будто пытаясь выместить свою злобу на этом невинном водителе.

Марк почувствовал неприятное беспокойство, что водитель всё ещё не понимает, насколько важен каждый момент, особенно сейчас. Старик явно не ожидал такой реакции. Он замолчал, опустив взгляд на деньги, которые Марк сунул ему в руки, развернув пачку купюр. Покачав головой, как будто пытаясь понять, что вообще происходит, водитель молча поехал вперёд.

Марк откинулся на сиденье, его взгляд устремился в окно, и он снова погрузился в мысли. В голове продолжали крутиться обрывки мыслей о пароходе, времени, которое ускользает. «Должен успеть», — повторял он себе, пытаясь избавиться от сомнений. Судьба, наверное, всё ещё оставляет шанс. Но что если... Он сжал кулаки, борясь с нарастающим беспокойством.

Машина мчалась по знакомым улицам, но Марк уже чувствовал, как всё вокруг становится слишком тихим и напряжённым. Вскоре дорога, виляя, выехала на участок, где с левой стороны открывался обрыв, поросший густыми зарослями. Река Шарльз была где-то внизу, скрытая от глаз зеленью, но Марк точно знал, что она там, и это был его единственный путь. Он почувствовал, что время пришло, и чем быстрее он доберётся до воды, тем лучше.

— Стой! — резко приказал Марк водителю, хватая его за плечо и привлекая его внимание.

Водитель, несколько сбитый с толку, сначала не понял, что происходит, и продолжил движение, но, увидев, как Марк резко обернулся, он моментально затормозил. Машина покачнулась, и Марк уже открыл дверцу, не дождавшись полной остановки.

— Останови, говорю! — скомандовал он снова, резко выскакивая из машины. Водитель, явно ошарашенный, открыл рот, но не успел ничего сказать, как дверь захлопнулась с глухим, раздражённым звуком. Марк не оглядывался, его взгляд был устремлён вниз, к тому месту, куда он должен был попасть.

Водитель всё ещё сидел за рулём, озадаченно и недоумённо смотря в зеркало заднего вида, будто не знал, что с этим делать. Он не мог понять, что это за спешка, зачем Марк так торопится и почему его поведение стало столь странным. Казалось, что человек, сидящий рядом, вот-вот потеряет рассудок. Водитель не стал выходить из машины — он просто продолжал сидеть, крутя в руках руль и по-прежнему не веря, что всё происходит на самом деле.

Марк не стал тратить время. Он оглянулся на дорогу, убедился, что никого нет поблизости, и сразу двинулся вниз, к зарослям. Его шаги стали стремительными, и он не обращал внимания на ветки, что хлестали его по лицу, оставляя царапины на руках и одежде. Ветер свистел в ушах, и каждое движение было наполнено решимостью. Он не чувствовал боли — ему было важно только одно: добраться до воды, к своему спасению.

Водитель наконец-таки выбрался из машины, но только для того, чтобы посмотреть на странное поведение Марка. Он стоял, ошарашенно наблюдая за тем, как тот исчезает в зелени, а на его лице читалось недоумение. Он покачал головой, чувствуя, как его уверенность в здравом смысле рассыпается. Это было что-то большее, чем просто безумие, и водителю стало ясно, что Марк, возможно, действительно сошёл с ума.

Он снова вернулся в машину, но на этот раз не стал сразу трогаться с места. Он ещё некоторое время сидел в тишине, ожидая, что произойдёт дальше.

Марк спустился к реке, каждый шаг был уверенным и быстрым, несмотря на шипящие ветки и колючие заросли. Почти ничего не замечая вокруг, он направился к месту, где несколько дней назад, в спешке и волнении, оставил свою лодку. Заросли, которые когда-то казались ему препятствием, теперь стали единственным путём, ведущим к спасению.

Трясущиеся руки расчищали путь между высокими травами и колючими кустами, пока, наконец, его взгляд не упал на привычный силуэт маленькой лодки, скрытой в зелени. Сердце подпрыгнуло, и он сразу стал вытаскивать её, чувствуя, как вся тяжесть момента оседает в его груди. Лодка была покрыта слоем грязи и листвы, но Марк не обращал внимания на это. Он знал, что каждый момент имеет значение, и что если он не успеет, то не получит второго шанса.

Он продолжал тянуть её через заросли, коря себя за то, что не спрятал её на более удобном месте. Лодка, хоть и лёгкая, в этот момент казалась тяжёлой, как никогда. Каждое движение вытаскивания становилось всё более напряжённым. В воздухе стоял запах свежей земли и зелени, но Марк ощущал только запах пота, который, как и в тот день, когда он освобождал Хари, заливал лицо, обжигая кожу.

Наконец, когда он вытащил лодку на небольшой участок песчаного берега, его руки дрожали. Он быстро проверил её на прочность, будто что-то искал, что-то не так, но убедился, что всё в порядке. Он опустил её в воду, дождавшись, пока она не заскользила по поверхности реки. Волны, которые мелко катились по берегу, слегка раскачивали лодку, но она стояла уверенно.

Марк не терял ни секунды и, почти не думая, сел в лодку и стал отталкиваться от берега веслом. С каждым гребком он чувствовал, как его сердце ускоряется, как мысль о том, что он был так близок к спасению, заставляла его действовать ещё быстрее. Лодка, несомненно, была знакомым другом, а теперь она должна была стать единственным средством его спасения.

Когда Марк уже отчалил от берега, и лодка, вживаясь в воду, начала постепенно удаляться, он, казалось, оказался в полном одиночестве. Вода спокойно катала его по реке, а в голове звучали лишь его собственные мысли. Но вдруг резкий, громкий звук клаксона прорезал тишину, эхом разнесшийся по всей реке. Этот звук был таким громким и непривычным, что Марк невольно остановился.

Он сразу же поднял взгляд, не понимая, что происходит. На мгновение ему показалось, что этот звук был чем-то знакомым. И вот, когда он вновь посмотрел к берегу, его глаза зафиксировали маленькую точку, которая постепенно становилась более отчётливой — это была машина таксиста, тот самый водитель, который несколько минут назад подвозил его. Внезапно машина, которая некоторое время стояла на дороге, резко тронулась с места, и её водитель издал тот самый громкий сигнал клаксона. Звук был глубоким и затянутым, как прощальный аккорд, который эхом прокатился по воде и, казалось, был немного перетянут, будто знак уважения.

Марк был немного сбит с толку. Он стоял на веслах, смотрел в ту сторону, где только что находился таксист, и его взгляд слегка растерян. Это было так неожиданно, что на мгновение ему даже показалось, что он что-то не так понял. Но потом, на лице появилась лёгкая улыбка, и он тихо проговорил себе: «Чего-чего, а таких проводов я никак не ожидал!» Он усмехнулся, ощущая, как что-то в нём, скрытое и до сих пор неясное, как будто слегка оттаивает.

Неожиданный жест таксиста, казавшийся таким простым, в своей странной, почти символической простоте, вдруг коснулся чего-то в душе Марка. Он почувствовал, как эта издалека переданная эмоция, этот едва заметный знак уважения и, возможно, даже поддержки, проник в его сердце. С каждым моментом, когда машина удалялась в сторону, он ощущал, как это странное и непривычное проявление внимания наполняет его силой. Казалось, невидимая нить соединяла его с этим человеком, который просто так, без лишних слов, оказался на его пути. И хотя ситуация оставалась неясной, а трудности не исчезли, этот маленький, но искренний жест таксиста дал ему уверенность. Он почувствовал, что не один — кто-то всё-таки замечает его, даже если это всего лишь мгновение в огромной ночной тишине.

Марк тихо рассмеялся, удивляясь самому себе, и, с лёгким смешком на губах, поднял взгляд. Вдруг его глаза наткнулись на силуэт парохода «Александр Йорк», который неспешно двигался по реке. Его очертания выделялись на фоне светлого, ещё не темного неба — солнце уже скрылось за горизонтом, но до наступления ночи было ещё несколько минут. Сердце Марка слегка подскочило. Силы снова вернулись к нему, и, несмотря на усталость, он сразу же ускорил движение своей лодки. В его глазах появилось решительное пламя — как у хищника, почувствовавшего свою добычу. Каждый гребок был уверен и точен, с каждым усилием он приближался к своей цели. Время сжалось, и он знал: это последний шанс.

Когда пароход оказался всего в нескольких метрах от него, Марк, не замедляя темпа, бросил вёсла и, не беспокоясь о своей лодке, рванул вперёд. Он схватился за борт, подтянулся и, ловко перепрыгнув через него, оказался на палубе парохода. В этот момент его движения были быстрыми и уверенными, будто он действительно здесь был всегда, будто сам пароход и его окружение были частью его плана.

Оказавшись на палубе, Марк сразу же принял вид совершенно спокойного человека, который, казалось, только что вышел из своей каюты или вернулся на борт. Он не собирался привлекать к себе лишнего внимания, и взглядом быстро окинул палубу, замечая, как несколько моряков или пассажиров прогуливаются вокруг. Он сделал несколько шагов в сторону, стараясь двигаться естественно, как будто только что направлялся к проходу или к дальней части судна.

Тут же его взгляд зацепился за стоявшего неподалёку жандарма, который едва заметил его появление. Марк сразу понял, что его присутствие на пароходе могло вызвать вопросы. Он нервно усмехнулся, пытаясь сгладить внутреннее напряжение, и незаметно поправил галстук-бабочку, словно этот жест мог внести в его образ больше спокойствия и уверенности.

Не теряя самообладания, он сцепил руки за спиной и, стараясь не выдать своего беспокойства, медленно пошёл вперёд, направляясь к носу парохода. Каждый его шаг был размеренным, как у человека, который не спешит и не имеет повода для волнений. Но внутренне он ощущал, как нарастающее напряжение от взглядов жандарма преследует его. Тот стоял неподвижно, не отводя глаз, и казалось, что его пронзительный взгляд пронизывал Марка насквозь.

Шаг за шагом Марк приближался к носу судна, чувствуя, как с каждым мгновением ему всё сложнее сохранять уверенность. Он ускорил шаг, но так, чтобы это не бросалось в глаза, продолжая двигаться с той самой спокойной, обманчивой уверенности, которая, по его мнению, могла бы заставить жандарма поверить, что он имеет полное право находиться здесь. Но при этом мысли Марка были не о том, как спокойно он выглядит, а о том, что любая неосторожность может выдать его, а на борту парохода любой шаг, любая ошибка могла обернуться фатальной.

Когда Марк, наконец, остановился на носу парохода, его взгляд автоматически устремился в даль, где вдоль берега Кембриджа тянулись очертания города, уже погружавшегося в вечерний свет. В этой тишине, словно пленённой лёгким ветерком, что пронзал пароход, ему вдруг стало странно. Словно каждый звук был в ожидании, как если бы на палубе затаился кто-то, кого он ещё не видел. И вот, его глаза наткнулись на кресло, стоящее у борта. На нём сидел старик — человек явно из иной породы, аристократ, что не оставлял сомнений в манжетах, которые, несмотря на свою изношенность, всё же выдали его принадлежность к высшему слою общества. Он неподвижно сидел, почти сливаясь с мягким светом, падающим на палубу, поглощая последние лучи дня.

Марк заметил, как кресло слегка покачивалось, а старик, сдерживая дыхание, казалось, наслаждался моментом, вглядываясь куда-то вдаль. Не в его привычках было теряться в раздумьях, но увидев такую картину, он почувствовал странное ощущение тревоги, которая словно накрыла его. Покой старика контрастировал с внутренним напряжением Марка.

Марк не сразу заметил, как усталость настигла его, но, так или иначе, это стало причиной, чтобы отвлечься и поддаться какому-то поверхностному любопытству. Он выдохнул, почувствовав, как напряжение немного уходит, и, сдерживая внезапно нахлынувшую усталость, решил затеять разговор, хотя и не ожидал серьёзного ответа. Взгляд его был направлен в ту же даль, что и у старика, и голос звучал ровно, даже с лёгким оттенком любопытства, под которым скрывался какой-то вызов.

— Не грустно ли вам покидать славный город Кембридж? — спросил он, будто бросая вызов самому себе и одновременно стараясь отвлечься от тревожных мыслей, которые не покидали его.

Прошло несколько секунд молчания. Старик, казалось, не слышал его, или, возможно, не спешил отвечать. Внезапно Марк заметил, как его рука мелькнула в воздухе, будто он что-то хотел сделать, но тут же передумал. Этот момент не был явным, но он, тем не менее, бросил тень на то, что могло быть не так. Лицо старика оставалось скрытым от его взгляда, и, подумав, что это, возможно, старческая болезнь или просто неуверенность, Марк решил продолжить.

— Не грустно, правда? — повторил он, чуть оживив голос. Этот вопрос прозвучал теперь как лёгкая насмешка, но также с явным раздражением, что старик не проявил должного интереса и не ответил сразу.

Марк уже был готов повторить свой вопрос, но вдруг услышал знакомый, резкий и неприятный голос, который проник в его сознание, заставив сердце на мгновение замереть.

— Мне не грустно, — произнёс старик с язвительным оттенком. — И вообще, я не покидаю Кэмбридж. Наоборот, я подумываю над тем, как немедленно туда. Вместе с вами, господин Парвис!

Марк замер, ощущая, как мгновенно кровь отходит от лица. Это был тот же голос, который он слышал не так давно — мерзкий, властный, с бесконечной самоуверенностью, которая сквозила в каждом слове. Он узнал его. Пол Бухер. Шпик лоялистов. Тот, кто несколько раз в своё время знал, как использовать любую ситуацию в свою пользу. Кто мог легко манипулировать людьми, словно марионетками, и стоял на одной стороне с врагами, которых Марк никогда не прощал.

Марк застыл, его тело словно окоченело, а внутри всё перевернулось. Его разум пытался уловить что-то ещё, но не мог. Он был уверен, что Бухер не может быть здесь, на пароходе. Как? Почему? И вдруг он понял: всё это было частью плана, которого он, похоже, не учёл.

Внезапно старик резко встал с кресла, его движение было быстрым и решительным. Он смерил Марка взглядом, таким, что тот ощутил на себе всю тяжесть этого взгляда, как если бы Бухер видел его насквозь, знал все его слабости. А затем, без всякого стеснения, старик сунул два пальца в рот и свистнул, словно возвращаясь в свои молодые годы, когда такие жесты казались обычными и беззаботными.

В ответ на свист Марк услышал громкий топот. Топот тяжёлых кованных сапог. Это было не просто случайное совпадение. Бухер явно дал сигнал. В этот момент всё стало ясным. Марк понял, что его манипуляции, его осторожность, его планирование — всё это рухнуло в одно мгновение. В момент свиста он стал мишенью.

Не теряя ни секунды, Марк быстро повернулся и бросился в дверь, ведущую в каюты. Он стремительно побежал по узкому коридору, невольно чувствуя, как каждый звук топота шагов приближается, как он сам будто бы теряет всякую возможность ускользнуть. Лестница наверх, на самую верхнюю палубу, была его последним шансом.

Он поднялся на несколько ступеней, быстро двигаясь, но его сердце колотилось так, что он почти не слышал собственного дыхания. В голове крутились только мысли о том, что ему нужно успеть, не дать себя поймать. В это время на верхней палубе он мог спрятаться, а затем уже действовать дальше, если, конечно, ему удастся скрыться.

С каждым шагом вверх нервное напряжение Марка становилось всё ощутимее. Далеко позади он чувствовал, как давление продолжает расти, не отпуская его. Но пока он не уступал, и его усилия не казались напрасными. Он не останавливался, пока не достиг последней палубы. Здесь, на просторной крыше каюты, явно предназначенной для обслуживающего персонала — возможно, это был так называемый «служебный отсек» или «платформа экипажа», — он наконец приостановился, чтобы перевести дух.

Река перед ним расстилалась в темноте, но она была не его целью. Взгляд Марка устремился вперёд, в сторону горизонта, где тускло мерцала линия железной дороги, пересекающая путь парохода. Время шло, а пароход, словно замедленный по воле судьбы, двигался прямо к мосту, который должен был стать тем решающим моментом, который Марк ждал. Вдоль реки мосты часто становились преградами, через которые нужно было проплывать в нужный момент. Это был мост железной дороги, и через него часто шли поезда, а значит — и их сопровождение.

Марк стоял на крыше каюты, ощущая, как горячий, тяжёлый воздух обвивает его, становясь всё плотнее с каждым мгновением. День уже достиг своей пиковой яркости, и несмотря на свет, он не мог позволить себе расслабиться. Каждый звук, каждое движение, каждое мелькание на горизонте заставляло его нервы натягиваться, как струна. Гигантский мост уже был в поле зрения, и он знал, что каждый его шаг должен быть выверен до последней детали. Время было против него, и ни одна ошибка не могла быть допущена.

Он не чувствовал усталости. Он не думал о том, что за ним гонятся жандармы, что ему нужно найти укрытие. Его мысли были сосредоточены только на том, как каждая деталь, каждый момент должны сойтись. Мост... Он был как неотвратимая судьба, не могущая не наступить. Сердце билось как молот по металлу, когда его взгляд снова скользнул к пароходу, который, словно великан, двигался всё быстрее. Каждое его движение было всё более отчаянным, и с каждым метром его пульс ускорялся.

Он сжал зубы, мышцы его ног напряглись до предела, вены на шее выпучились, а адреналин наполнил каждую клеточку тела. Он чувствовал, как его мышцы словно сжимаются в пружину, готовую выстрелить в последний момент. Он был готов. Вся его жизнь, вся эта погоня, все его действия сводились к одному, и этот момент был решающим. Он стиснул кулаки, ощущая, как сила собирается в каждом мускуле.

Время замерло. Он ощущал, как его дыхание стало быстрым и частым, как сердце ударяет с каждым тактом, а мускулы горят от напряжения. На мгновение, всё вокруг исчезло. Он видел только мост и свой прыжок. Это было необходимо. Его глаза сузились, и он почувствовал, как вены на лбу напряглись, поток адреналина хлынул в кровь. Было слишком поздно сомневаться. Он был готов прыгнуть.

Пара секунд — и мир вокруг Марка стал единым, как порыв ветра, мчавшийся сквозь пространство. В этот момент времени не существовало. Он был не человеком, а движением, машиной, настроенной на единственный, решающий рывок. Всё в его теле было напряжено, как струна, готовая оборваться. Мост, темная масса, зависшая над ним, становился центром его мира. Звуки исчезли, осталась только тишина, которая была такой же убийственной, как и шорох его дыхания.

Когда мост оказался прямо над ним, Марк сделал последний рывок. В его теле всё сжалось, как пружина, готовая к взрыву. И вот оно — тело вырвалось в воздух, точно торпеда, полная напряжения, решимости и воли к жизни. Мышцы сжались в последний раз, и всё вокруг замерло. Он словно выстрелил из себя, вперёд, в пустоту, прочь от этой проклятой палубы. С каждым миллиметром подъема мышцы становились каменными, каждый вздох был вонзён в его лёгкие как последний шанс.

Взгляд был устремлён на металлические перила моста, приближающиеся с ужасающей скоростью. Они казались не просто преградой, а символом всего, что могло бы его убить. Он знал — в следующий момент всё либо удастся, либо нет. Он был на грани. Он не мог позволить себе проиграть, не мог остановиться.

Тот момент, когда он оказался в воздухе, был чудовищным. Как в замедленной съемке, каждое движение давалось ему с невероятным усилием, как будто сама тяжесть воздуха пыталась его остановить. В голове всё закружилось от резкого скачка, а тело ощущалось словно затягиваемое в какой-то бездну. Всё вокруг размывалось, но его глаза были прикованы к цели. Он чувствовал, как каждый миллиметр воздуха, который он преодолевает, становится важным.

С максимальным усилием, исчерпывая последние силы, Марк не раздумывал ни секунды — он прыгнул. Всё его тело, каждая клеточка, все его нервы сжались в одну точку, и в следующий момент он перенёс свою волю в одно единственное усилие, как натянутую пружину, готовую разорвать пространство между собой и смертью. С огромной силой он подскочил, преодолевая железные перила моста, и в тот момент, когда его тело вырывалось в воздух, а воздух резал лицо, Марк почувствовал, как каждое мгновение этого прыжка тянется в бесконечность. Его глаза не отрывались от того, что было впереди, и, наконец, в следующую секунду, с напряжением, которое заставило его весь затрястись, он перешагнул через перила и ступил на мост.

В этот момент его сердце, казалось, пропустило удар — как будто весь мир замер. Он оказался в безопасности, но это ощущение было невероятно кратким, мгновенным. Внутри, как в клетке, бушевала энергия, не давшая ему расслабиться. Голова закружилась от резкого движения, а дыхание стало тяжёлым и неравномерным. Он инстинктивно рванул вперёд, вдавив пятки в железную поверхность моста, топая ногами и словно сбрасывая с себя всю тяжесть, которая накопилась за последние секунды. Мозг автоматически отключал всё лишнее, заставляя его движения быть скоординированными до совершенства. Он не замечал, как его ноги, одни за другими, несли его всё дальше по мосту, а напряжённость в теле всё возрастала.

Здесь, на мосту, не было поездов. Он знал, что оказался на грани чудовищной удачи. Он чувствовал её, как особое, мимолётное прикосновение. Отчаяние, что могло случиться в следующий момент, исчезло — впереди не было ни поезда, ни машин. Но несмотря на всё, его разум не мог остановиться: каждое движение вперёд было как борьба за каждую секунду жизни. Всё, что он чувствовал, это холодное и неумолимое напряжение — ещё одно испытание, которое ему предстояло пройти.

Прошло несколько шагов, и уже в этот момент Марк осознал, что земля под ногами затвердела. Он пробежал несколько метров по металлической поверхности моста, и, несмотря на свист ветра в ушах, мог почувствовать, как его дыхание успокаивается. Это был невыразимо важный момент — он не был раздавлен колёсами поезда, и, что главное, не был пойман жандармами. Его путь был открыт.

С каждым шагом, с каждым новым моментом его уверенность становилась всё крепче. Взгляд Марка уже не колебался — он был твёрд, решителен. Когда он оглянулся, его взгляд встретил картину: на другой стороне моста, далеко позади, на палубе парохода стояли жандармы. Они всё ещё кричали, махали руками, но всё было ясно — они уже ничего не могли сделать. Пароход, не замедляя хода, отплыл далеко, унося за собой все их злые намерения. В этот момент Марк почувствовал, как тяжесть, давившая его, наконец, спала. Он понимал — он выбрался.

Когда мост, со своей мрачной и грозной опасностью, остался позади, Марк не терял ни секунды. Он был полон решимости, его ноги двигались автоматически, на грани усталости, но инстинкт и страх подталкивали его к действию. Железнодорожный путь тянулся перед ним, и он видел, как поезд медленно приближался, тяжело преодолевая крутой склон, покрытый густыми зарослями деревьев, которые скрывали его от того, что происходило за спиной. С каждым шагом ему казалось, что он теряет время, но путь к спасению был теперь одним — этот поезд.

С другой стороны, в поле зрения, мелькали жандармы на конях, их фигуры выглядели как чёрные силуэты на фоне уже затуманенного горизонта. Копыта били по земле, создавая резкие, отдающиеся в ушах звуки. Они приближались, и Марк чувствовал, как время уходит. Их стремительный галоп говорил о том, что они знали, где он, что его уже вычислили. Видимо, их предупредили те, кто остался на пароходе, и теперь они мчались вдоль железной дороги, надеясь не упустить шанс и перехватить его, пока он не укрылся в поезде.

Не обращая внимания на приближающийся шум и грохот копыт, Марк собрал последние силы и, когда поезд оказался уже совсем рядом, на мгновение почувствовал, как всё вокруг замедлилось. Его мышцы напряглись, и, не раздумывая, он рванул вперёд. Его тело, сливаясь с движением, словно инстинктивно подталкиваемое отчаянием, мгновенно устремилось к первому попавшемуся вагону. В тот момент, когда его ноги оторвались от земли, адреналин взорвался в крови, наполняя его организм диким приливом энергии. Порыв ветра ударил в лицо, пронзая холодом, а сердце ударило в груди с такой силой, что казалось, оно вот-вот вырвется наружу.

Не останавливаясь, он почувствовал, как пальцы инстинктивно схватились за поручень, а в следующий момент его тело уже было в воздухе. Он прыгнул через открытое окно вагона, и, несмотря на резкий скачок в ощущениях, его руки уверенно схватились за край, а ноги легко приземлились на пол вагона. Время казалось замедленным, и, с глубокой вздохом, Марк быстро закрепил своё положение, оглядевшись, чтобы убедиться, что никто не заметил его манёвра.

Коридор был длинным и немного тускло освещённым, но Марк не тратил времени на осмотр. Он быстро окинул взглядом пространство, его глаза скользнули по сиденьям, пока не остановились на приоткрытой двери купе. Он без лишних звуков подошёл и вошёл внутрь. Внутри было тихо, и только мягкое шуршание газеты, которую держал старик за маленьким столиком у окна, нарушало тишину.

Старик был обыкновенным человеком, на первый взгляд. Его седые волосы, глубокие морщины на лбу и щеках говорили о возрасте, но что-то в его взгляде было особенным. Несмотря на видимую усталость и возраст, его глаза оставались острыми и внимательными, будто он видел гораздо больше, чем просто внешние признаки времени.

Марк замер на мгновение, внимательно наблюдая за стариком, а затем, не произнося ни слова, сделал знак молчания. Он сел напротив, откинувшись на спинку сиденья, пытаясь хоть на минуту почувствовать себя в безопасности. Его лицо немного расслабилось, и он позволил себе выдохнуть, хотя внутри всё ещё бурлило от напряжения.

Погружённый в свои мысли, он вдруг заметил яркое движение за стеклом. Он прищурился, и на фоне холодного ветра и темного леса увидел маленькую бабочку, которая кружила у окна, словно играя с его отражением. Он невольно улыбнулся, и напряжённость, которой было так много только что, на мгновение исчезла, оставив лёгкое ощущение покоя.

— Делия Эухарис, — произнёс он с лёгким отрешением, как будто собирался читать лекцию по энтомологии. — Единственная и неповторимая, она зовёт нас.

Старик, до этого полностью поглощённый газетой, внезапно приостановил чтение, как будто обнаружил, что слова на страницах утратили свою значимость. Он медленно опустил газету на стол, и её края слегка зашуршали, когда она коснулась поверхности. На его лице появилась лёгкая тень недовольства, и он едва заметно нахмурил брови, как будто что-то внезапно нарушило его спокойствие. Он поднял взгляд, и через стекла очков, которые давно покрылись пылью, его глаза встретились с глазами Марка. Его взгляд был тяжёлым, пристальным и несколько холодным, словно старик не видел перед собой человека, а лишь нечто, требующее внимания, но не достойное уважения. В этом взгляде скрывалась не любознательность, а скорее безразличие, как у человека, который давно научился оценивать мир вокруг себя с определённой дистанции.

— Кто зовёт? — произнёс старик, и в его голосе слышался лёгкий оттенок интереса, но он оставался отстранённым, как будто не ожидая от собеседника никакого серьёзного ответа.

Марк, не прерывая своей задумчивости, продолжал смотреть в тёмную зелень леса за окном. Взгляд его был фиксированным, словно он искал что-то важное в этом непроглядном мраке, что скрывалось за тенями деревьев. Легкий ветер снаружи поднимал пыль, но он не чувствовал её — его ум был занят совсем другим.

— Время, — произнёс он наконец c таким пафосом, что слова казались весомыми, как камни. — Время в лице этой бабочки зовёт нас, — добавил он, и, скрестив руки на груди, продолжил, не глядя на старика: — Мы живём в эпоху, которую будут изучать.

Старик нахмурился, но не стал перебивать. Он сидел и внимательно слушал, пытаясь осмыслить слова Марка, как будто пытаясь понять, к чему они всё-таки ведут. Марк продолжал, не замечая его присутствия, как будто разговаривал сам с собой, не ожидая ответа.

— Пройдут десятилетия, — сказал он, его взгляд всё так же был устремлён в окно, на лес, скрывавший от глаз путешественников остатки солнца. — О нас будут думать и спорить. Конечно же, возникнут разнообразные суждения, но в большинстве, — он слегка наклонил голову, и в его глазах вспыхнуло нечто похожее на мечтательность, как если бы он задумался о чём-то важном, — будущие молодые люди, я на это надеюсь, отнесутся к нам с симпатией.

Старик молчал, его глаза сузились, он пытался понять смысл этих слов, поражённый глубиной и странностью речи Марка. Он никогда не встречал людей, способных так говорить. Тишина в купе затянулась, и Марк, наконец, повернулся к нему, его взгляд был прямым, но отстранённым, как у человека, говорящего не столько для собеседника, сколько для самого себя.

— Вы согласны? — спросил он вдруг.

Старик моргнул, ошеломлённый неожиданным вопросом, и растерянно кивнул. Что-то в этих словах затронуло его, но он не был уверен, что именно.

Марк едва заметно улыбнулся, и его взгляд вновь устремился в окно. Внезапно, на фоне тягучей тишины, раздался громкий стук в дверь, который нарушил напряжённое молчание в купе. Старик вздрогнул, потянулся к очкам, будто намереваясь снять их и посмотреть, что происходит. Но Марк, словно предчувствуя, что должно произойти, быстро выпрямился, не давая старому человеку завершить свой жест.

— В чём дело? — властно и уверенно произнёс он, не поворачивая головы.

— Проверка документов, — донёсся из-за хрипловатый голос человека, который явно привык командовать. — Откройте!

Марк на мгновение прикрыл глаза, как будто обдумывая свои следующие действия. Он не спешил и не терял невозмутимости. Когда же открыл глаза, его лицо было абсолютно спокойным, как если бы не было никакой угрозы.

— Простите, но позвольте даме одеться, — сказал он тихим, но твёрдым голосом, с уверенность, что эти слова, произнесённые без тени колебания, смогут хотя бы ненадолго задержать преследователей.

Старик, прищурив глаза, недоумённо посмотрел на него. Он открыл рот, но не сразу смог произнести слова.

— Э-э... даме? — удивлённо переспросил он, обвёл взглядом пустое купе, в котором, помимо них двоих, никого не было.

Марка едва заметно усмехнулся, и его взгляд стал более решительным. Он подошёл к окну, крепко сжал пальцы вокруг холодной рамы, словно пытаясь ощутить силу этого мгновения. Он встал на мгновение, задержав дыхание, прежде чем открыть окно. Кажется, он решал, стоит ли говорить что-то важное, или лучше оставить тишину. Наконец, он произнёс слова, которые казались больше размышлением вслух, чем ответом старому человеку.

— Знаете, — его голос был тихим, но в нём ощущалась горечь, — были ошибки. Кто их избегает? Конечно, мы шумели, рисковали, делали не всегда расчётливо.

Старик продолжал смотреть на него, его удивление росло с каждым словом, и он приподнял очки, словно пытаясь лучше рассмотреть лицо Марка, пытаясь понять, о чём тот говорит.

— Но что ещё оставалось? — продолжал Марк, не глядя на собеседника, больше обращаясь к своим мыслям. — У нас не было выхода. Мы жили так, как могли.

Марк сделал усилие, и рама окна со скрипом поддалась, выпуская внутрь холодный ветер. Его лицо на мгновение покрылось лёгким налётом мороза, и в купе резко нарастал шум, как будто сам поезд начал становиться частью этого беспокойного мира, в котором ему приходилось существовать. Звуки железа, крики, холод — всё это врывалось в пространство, которое Марк был готов покинуть.

Он взглянул на старика, его взгляд был кратким, но от этого не менее решительным.

— Надеюсь, они нас поймут, — сказал он тихо, почти шёпотом.

— Кто «они»? — выдохнул старик, но Марк уже не обращал на него внимания.

— Честь имею, — коротко бросил он, и в следующий момент резко дернул раму, распахивая окно до конца.

В следующую секунду Марк резко дернул раму, распахивая окно до конца. Ветер ворвался в купе, как если бы он стремился вырвать его из этого мира, наполненного шумом и закрытыми стенами. Не теряя времени, Марк мгновенно оценил момент, выбрал точку и, не раздумывая, прыгнул.

Приземлившись на железнодорожные пути, его тело среагировало на удар, но он быстро восстановил равновесие. Повернувшись к уходящему поезду, Марк вытер верхнюю губу. Лёгкая стена ветра всколыхнула его волосы, и он, неторопливо, вытащил из кармашка своего жилета пенсне. Словно это был привычный жест, он надел его и, с какой-то театральной серьёзностью, окинул последний взгляд на исчезающий поезд.

Он не спешил, не спешил с прощанием. Взгляд его был холодным, но с каким-то лёгким оттенком сожаления. Силуэт поезда, удаляющегося в тумане, оставался у него в голове. Всё, что случилось, казалось частью какого-то безумного и не до конца понятого спектакля, где он был не просто зрителем, а главной фигурой, уворачиваясь от своей судьбы.

Марк задумчиво выпрямился, сжался в плечах, а потом медленно пошёл вперёд, чувствуя, как напряжение покидает его тело. Мысли о Кембридже, об оставленной квартире, о Бэйзларде, сидящем там один, с каждым шагом становились всё ярче. Он не мог не думать о том, что, возможно, поступил не самым лучшим образом, оставив его одного.

«Ну да, старик, наверное, устал ждать,» — подумал Марк с добродушной усмешкой. В этой мысли не было упрёка, скорее лёгкая ирония и понимание. Бэйзлард был человеком, который прекрасно умел адаптироваться к обстоятельствам, даже если те и не были самыми комфортными. «Несколько часов отдыха в уютной квартирке не будет лишним в его нелёгком деле революционера», — усмехнулся он себе под нос, слегка ускорив шаг.

Пенсне на его лице сверкало в свете тусклого заката, и его мысли постепенно унесли его далеко от окружающего мира. Он продолжал идти вдоль рельсов, не замечая, как вечернее небо темнеет, а пространство вокруг сужается в густую тень. Его взгляд застыл на одном из следов на железнодорожной пути, но мысли его были уже в другом месте — в прошлом, в те моменты, когда он был с Хари.

Неожиданно, словно удар молнии, в его сознание врезалась мысль о ней — о бывшей жене, о том, как он сделал всё хуже. В его памяти всплыли слова Бэйзларда, произнесённые в парке, когда тот с беспокойством пытался донести до него, что не нужно было пытаться освободить Хари таким способом. «Свою же жену подвёл, а ведь такая была возможность спасти!», — говорил тогда старик. Марк ощутил тяжесть этого утверждения, словно она физически давила на его грудь. Он пытался помочь, и, в свою очередь, причинял боль.

Он вспомнил тот момент с баржей, когда он принял решение, что её следует утопить. Он думал, что тем самым избавит Хари от преследований, от давления. Однако теперь, на рельсах, в ночной тишине, он понимал, как наивно ошибался. Потопление баржи, разумеется, не могло помочь Хари. Напротив, его действия только привлекли внимание. Он был уверен, что из-за его поступков её теперь держат в другом месте, под усиленной охраной.

— Теперь они, наверное, считают её опасной преступницей, — пробормотал он вслух. — Увезли в такое место, куда мне во веки веков не добраться. И всё потому, что я был слишком уверен в том, что всё делаю правильно...

Марк ускорил шаг, не выдержав тяжести мыслей, что будто бы тянули его вниз, обременяя каждую клеточку его тела. Вскоре он перешел на бег, не думая о том, что впереди ночной путь и что за его спиной остаётся тень прошлых решений. Все его тело, как и разум, стремилось к чему-то, что могло бы облегчить этот гнёт. Но каждый новый шаг не избавлял его от боли, а лишь усиливал её.

И вот, словно из ниоткуда, перед ним снова возникло лицо — лицо его дочери Молли. В памяти оно вспыхнуло ярким, почти болезненным пятном, как если бы сама реальность внезапно растерзала покой его мыслей. Молли была в той самой рубашке с короткими рукавами в красно-белую полоску, которую он когда-то носил в тот день, когда решался на безумный шаг — попытку потопить баржу, чтобы освободить её мать.

Её глаза, полные невысказанных вопросов, словно впивались в его сознание, вытаскивая на свет всё, что он старался забыть. В её взгляде не было осуждения, только безмолвное ожидание, что он, как отец, найдёт ответ. Но Марк не знал, что сказать. Это было мучительно. Он почувствовал, как его сердце сжалось от боли — от осознания того, что этот взгляд не оставляет ему пути к оправданию.

И вдруг, как будто время растаяло и всё вокруг исчезло, он понял. Он потерял не только себя в этом хаосе, но и столько всего, что было дорого. Он потерял возможность всё исправить, потерял шанс вернуть то, что упустил. И если он не изменит то, что сделал, он потеряет ещё больше — всё, что могло бы быть.

Марк стиснул зубы, сдерживая боль, и, не раздумывая, рванул вперёд. Но его тело двигалось быстрее, чем мысли, а в голове продолжали крутиться слова, которые не отпускали. «Ты не мой отец.» Эти слова, сказанные в поле одуванчиков, когда мир его дочери рухнул вместе с арестом Хари, отзывались в его сознании как болезненный удар. Боль и отчаяние в её голосе не давали ему покоя. Он слышал их снова и снова, как эхо, что не уходило.

Её слова были простыми, но в них скрывалась вся её горечь, вся правда, которую он не хотел видеть. Он был слабым, беспомощным, неспособным стать тем, кем должен был быть. Он видел в её глазах разочарование, пустоту — и знал, что это он стал причиной этого. Он не был её защитой, не был её опорой. Он был тем, кто позволил ей сказать такие слова.

Тогда он стоял перед Молли, абсолютно растерянный от её слов. Он не знал, как ответить, не знал, как объяснить, что всё, что он делал, было ради неё. Но её фраза была как удар, как острый нож, который глубоко проник в его душу. Он чувствовал свою слабость, свою беспомощность. Он не был тем человеком, которым она нуждалась. Он не сумел её защитить, не научил её важным вещам, которые мог бы передать. Он стал тем, кто не смог быть достойным отцом и позволил ей сказать эти страшные слова.

Марк ускорил шаг, пытаясь хоть как-то избавиться от навязчивых мыслей, но они не отпускали его. Они следовали за ним, как тень, и с каждым шагом нарастали, как невыносимый груз на его плечах. Он не мог сбежать от них — они держали его в своих когтях. Взгляд Хари, её слова, всё, что он сделал и не сделал… Это ощущение вины, которое сжимало его грудь, не давало ему покоя.

Он не был тем, кем мог бы быть для неё. Хорошая мать — Хари была именно такой. Она всегда заботилась о своей дочери, она всегда пыталась сделать всё правильно, быть рядом, когда нужно, любить и поддерживать. Но Марк? Он был плохим отцом. Он не был рядом, когда она в нём нуждалась. Он был слишком занят своими собственными делами, своими идеями, своими убеждениями. Он позволил себе увязнуть в этих поисках и оставил её одну. Он не стал тем, кто поддерживал её в трудный момент, кто мог бы ей помочь.

Эти слова, произнесённые с таким откровенным детским гневом, теперь звучали в его голове, как смертельный приговор. Она, возможно, давно забыла этот момент, но для него он остался навсегда. Он вновь и вновь проигрывал эти слова в своей памяти, терзая себя, потому что знал: он потерял её. Потерял её доверие. Потерял её веру в него как в отца.

Он осознал это слишком поздно, когда уже не мог ничего исправить. Он потерял всё, что было важно, что было настоящим. Все его усилия, всё, что он пытался сделать, стремление изменить мир, спасти Хари — всё оказалось тщетным. В тот момент, когда Молли нуждалась в нём больше всего, он был занят чем-то абстрактным, иллюзорным, убеждениями и идеями, которые не имели значения для неё. Он не заметил, что требовалось на самом деле — просто быть рядом, поддерживать, слушать.

Он мог бы, если бы не был таким слепым, таким самовлюблённым, таким оторванным от реальности. Он не заметил, что она нуждается в его поддержке, а не в его великих планах, не в его стремлении изменить мир. Всё, что ему нужно было сделать, это быть рядом, рядом с ней, когда она кричала, когда ей было плохо. Но вместо этого он был занят собой и своим внутренним миром, не заметив, как она исчезала из его жизни.

Шагая по железнодорожным путям, Марк ощущал, как тяжёлым грузом ложится на его душу осознание, что Хари была хорошей матерью. А он? Он был отцом, который не смог справиться с этой ролью. Это осознание стало для него ясным, как никогда раньше. Он не научился быть тем, кто мог бы быть опорой и поддержкой для Молли, тем, кто мог бы заменить мать в её глазах. В те моменты, когда дочь нуждалась в нём, он не был рядом, не мог дать то, что ей было нужно. И теперь, глядя на всё, он знал, что никогда не станет тем человеком, каким была Хари для своей дочери.

Он пытался оправдать свои поступки, уверяя себя, что всё, что он делал, было ради их будущего, ради её безопасности, ради того, чтобы исправить ошибки прошлого. Но сейчас эти оправдания казались пустыми. Он не был рядом в моменты, когда это было важно. И теперь, оглядываясь назад, он видел, как всё усугубил. Он отдалялся от Молли и от Хари, и не знал, как это исправить. Каждое его действие казалось шагом по кругу, вновь и вновь возвращаясь к разочарованию.

Он пытался убежать от своих слабостей, думая, что исправив одну ошибку, он сможет всё наладить. Он надеялся, что спасая Хари, он вернёт всё на свои места, что он снова станет тем, кто может исправить свою жизнь. Но на деле всё становилось только хуже. Он не мог быть рядом с теми, кто в нём нуждался, и чем больше пытался что-то изменить, тем больше разрушал.

Хари была хорошей матерью. А он — плохим отцом. Это осознание было неизбежным, как тяжёлое бремя, от которого не скрыться. Он не мог изменить ничего, что уже было, и это чувство вины, что он так и не стал тем, кто мог бы стать опорой для Молли, не отпускало его. Шагая вперёд, он ощущал, как каждый шаг только углубляет пропасть между ним и тем, что он мог бы быть. Он двигался туда, где не было ни пути назад, ни возможности что-то изменить, и лишь одно ожидало его впереди — абсолютная пустота.

Когда умирают кони — дышат.

Когда умирают травы — сохнут,

Когда умирают солнца — они гаснут.

Когда умирают люди... Поют песни.

Велимир Хлебников, Россия, 1912 год (за пять лет до Великой Октябрьской социалистической революции).