Сага о Сакши́. Книга 3. Последний удар сердца (гет)

Юань старательно изображала скромную, кроткую улыбку, положенную, согласно этикету, молодой женщине, обласканной императорской семьёй. Она сидела на коленях у низкого столика, а на возвышении восседали две императрицы.

Это называлось чаепитием. Отец говорил, что Янь часто приглашают во дворец. А Мин Лан скривился, услышав о нынешнем приглашении, и неудивительно, подумала Юань: наверняка подозревает жёнушку в многочисленных изменах — кто же может отказать императору, красивому молодому умному и страстно влюблённому мужчине? Во всяком случае, если верить сестриным рассказам. Мин Лана можно понять: вышла замуж — так веди себя достойно, что бы там ни происходило в семье. Что ж, Юань не собиралась вести себя недостойно.

Свежий, бодрящий чай. Восхитительные, ароматные сладости. Вдовствующая императрица любезно справилась о здоровье госпожи Цзян Янь и её батюшки, о всяких городских сплетнях, о поездке в храм Цветочной Богини. Это был ровным счётом ничего не значащий разговор, поддерживаемый ради чайной традиции. Императрица Нань Сю Ин молчала, и Юань постоянно ловила на себе её изучающий пристальный взгляд. Видимо, её величество внимательно разглядывала соперницу, о чём-то размышляя. Несмотря на имя ⁽¹⁾, она вовсе не была так уж хороша. Нань Сю Ин была двумя годами моложе Цзян Янь, имела слишком бледную кожу и нездоровый вид. Похожая на чахлый росток, она казалась едва стоящей на ногах и подвластной даже мимолётному дуновению случайного ветерка. Юань допускала, что это могло быть всего лишь маской. Кто знает, что скрывает этот тихий омут. Ничего хорошего, надо полагать. Каждая собака в столице знает, что император не любит жену и навещает её только ради исполнения долга продолжения династии. И, судя по округлости в области живота её величества, его жертвенные усилия не пропали даром. Злые языки шептались, что если родится сын, то повелителя больше не увидят в покоях Нань Сю Ин. Юань чувствовала лёгкую жалость к молодой женщине, ставшей заложницей своего положения.

Маленький эпизод подтвердил её раздумья. Совершенно внезапно Нань Хуаню вздумалось войти на женскую половину дворца как раз во время чаепития. В этом не было ничего удивительного, Коль скоро дворец, весь дворцовый комплекс Летнего Солнца и всё, что здесь есть, принадлежит ему. Разумеется, Юань тут же прижалась лбом к полу, согласно придворному церемониалу. И, похоже, он появился лишь для того, чтобы поднять её на колени и сказать что-то совсем малозначительное матери. Супруге он подарил мимолётный взгляд и удалился. Цзян Юань едва осмелилась на мгновение поднять на него глаза и в дверном проёме увидела только длинное стройное тело, блестящие, словно шёлк, волосы, украшенные драгоценной заколкой-короной, и роскошное чёрное, переливающееся золотым шитьём ханьфу.

Она вздохнула про себя: конечно, Нань Хуань приходил взглянуть на возлюбленную, зачем же ещё! Ну, так, раз встреча состоялась, может, удастся уйти тихо, незаметно покинуть дворец?

Её продержали ещё с полчаса. Юань отвечала на все вопросы, незаметно уходя в сторону от прямых ответов. И где-то глубоко внутри удивилась: о Цзян Юань не было сказано ни слова. Словно бы и не было такой никогда. Впрочем, что для таких высоких особ какая-то неизвестная далёкая девчонка! Тут и говорить не о чем — только время терять на такой пустячный предмет.

Наконец, вдовствующая императрица милостиво поблагодарила гостью за визит, выразила надежду увидеться вскоре снова. Нань Сю Ин так и не произнесла ни слова, в продолжение всей беседы и до самого её конца теребя свой шелковый белый платок. Пятясь и кланяясь, Юань с облегчением удалилась. Если бы не необходимость поддерживать образ знатной дамы, она бегом побежала бы к выходу. Однако она не успела сделать и десятка шагов, как к ней подошёл один из младших евнухов и, отвесив вежливый поклон, известил госпожу Цзян о желании императора говорить с ней.

Вот этого-то Юань боялась сильнее всего. Но кто она, чтобы отвергать желания его величества! К тому же и младший из евнухов — лицо, однозначно имеющее авторитет при дворе. Это было заметно по тому, как этому молодому человеку кланялись встречные.

Затаив дыхание и полная опасений, Юань следовала за ним длинными коридорами и запутанными переходами. Если евнух и заметил это, то виду не выказал: дочь Цзян Шу-Хуэя — одна из знатнейших дам не то что столицы, но империи в целом.

Наконец, в последний раз свернув за очередной угол, евнух остановился и, склонив стан, сделал почтительный приглашающий жест. Юань, замявшись на секунду, глубоко вдохнула, шагнула в дверной проём и очутилась в длинном приемном зале, весь пол которого был устлан красными коврами. Трон императора был пуст, и это взволновало её ещё больше. Медленно ступая, она вышла на середину, остановилась и огляделась. По левую руку от неё роскошные занавеси скрывали проход в личные покои императора, по правую открывался ряд скамеечек для господ министров, которым дозволялось сидеть в присутствии повелителя.

Разглядывая великолепный зал и изобилие дивной тёмно-голубой парчи, которой были задрапированы стены, Юань скорее почувствовала, чем услышала позади себя чьё-то присутствие, и когда обернулась, вдруг оказалось, что сильные руки обхватили её за талию и подняли в воздух. Она заглянула в светло-карие глаза и надолго засмотрелась в них, прошло несколько минут, прежде чем смогла отвести взгляд и разглядеть остальной облик мужчины.

Императору было немногим больше двадцати пяти, он был очарователен и прелестен, и в этом очаровании и прелести не было ничего женского. При этом сразу же становилось очевидно, что он готов доказать свою силу и военное мастерство любому усомнившемуся, и последнему весьма не поздоровится за его дерзость.

Нань Хуань потянулся и прижался губами к губам Юань, буквально срывая горячий жадный поцелуй, и жар его страсти невольно передался и ей. Во всяком случае, у неё не возникло даже мимолётной мысли отстраниться или воспротивиться проявлению истинных чувств возлюбленного Янь. Она не имела представления о манере поведения самой Янь, но было совершенно ясно, что с ним она была настоящей и что только он знает её такой, какова она на самом деле.

Губы Нань Хуаня казались созданными для поцелуев, и в какой-то момент она готова была махнуть на всё рукой и признать себя даже внутренне Цзян Янь, признать своё право забрать то, что ей принадлежит, хотя бы и пришлось потом сожалеть об этом. Однако благоразумие взяло верх, напомнив, что она самозванка и чувства этого мужчины принадлежат другой, как бы сильно ни было их сходство.

Поцелуй всё длился и длился и перерастал уже во что-то большее, когда Юань наконец не без сожаления отклонилась. И сразу же воспоминание о Цзян Мин Лане встало между ними, как будто сам он присутствовал здесь.

— Хуань... Мы не должны... Мы пообещали...

Нань Хуань невесело усмехнулся:

— Ты стала такой благоразумной, Янь. А раньше тебя это не останавливало. Жаль, что я́ поздно решился...

Юань изумилась: неужели?.. Неужели все ошиблись на их счёт, и император и её сестра на самом деле никогда не были любовниками? Вероятно, так. Какой смысл ему обманывать свою любимую? Обычно наедине люди говорят друг другу правду.

Юань ухватилась за эти слова.

— Да. Уже слишком поздно. Брак священен, и нельзя предавать доверие тех, с кем мы связаны брачными обетами. Мы не должны так опускаться.

Нань Хуань нехотя кивнул, признавая её правоту. Они стояли обнявшись, и она не испытывала ни малейшего желания высвободиться. Напротив, всё это казалось таким естественным... Юань решила, что это оттого, что эти чувства принадлежали Янь, её сестре-близнецу, что Янь любила его. Однако было и ещё кое-что, и это кое-что принадлежало уже лично ей: смутное ощущение давнего, давнего знакомства с Нань Хуанем. Словно это было в какой-то другой, далекой-предалёкой, жизни... И тогда они полностью доверяли друг другу, но влюблёнными не были.

— Я вполне мог бы отдать приказ убить твоего мужа и прислать в твой дом свадебные дары...

— Но ты не такой, — отозвалась Юань, удивляясь тому, как хорошо знает этого незнакомого мужчину. — Нет человека, не слышавшего о великом благородстве императора Нань.

— Порой оно тяжело даётся, — вздохнул Хуань.

— Мы не должны причинять боль другим, даже если не любим их. Видимо, такая наша судьба, — мягко проговорила она.

Юань прислушивалась к себе с изумлением: как близок этот незнакомый мужчина. Рядом с ним хорошо и надёжно. Рядом с ним забывается его высочайшее положение. Он снова поцеловал её, и Юань вздохнула про себя: как просто было бы... Нельзя. Да и что она знает об этом человеке? Каков он на самом деле? Каков он в гневе? Возможно, и любовь его не даст ей преимуществ.

— Ты дрожишь...

— Мне страшно, — Юань зябко передёрнула плечами.

— Что может угрожать тебе?!

— Многое. Придворные интриги, ненависть её величества, твой гнев...

— Мой гнев? — Нань Хуань осторожно отстранил её от себя и настороженно заглянул в глаза. — Что ты имеешь в виду?

Юань помолчала. Она приехала сюда с заранее обдуманным намерением, и тогда, дома и в пути, его исполнение казалось лёгким и простым, а сейчас она почти готова была отказаться от задумки. Может быть, лучше всё оставить, как есть, и не напоминать императору о минувшем?

— Я боюсь за свою семью.

— Чего тебе бояться?

Она наконец выдохнула и решилась:

— Я знаю, как ты зол на моего отца. Знаю, что жаждешь посчитаться с ним и отомстить за казнь своего друга, обвиненного несправедливо. Знаю, как глубока твоя ненависть к нему за то, что он выдал меня замуж против моей и твоей воли. Но, Хуань, он мой отец, и я люблю его. Что бы он ни сделал, как бы ни ошибся, он дорог мне невыразимо. И дорога вся моя семья.

Нань Хуань вздохнул, набираясь терпения. Он смотрел в глаза Юань долгим взглядом, словно решаясь на отповедь. Так, морская волна посреди необъятного простора копит силы для смертоносного удара, а потом, не дойдя до берега, вдруг исчезает.

— Какое мщение может быть тому, кого я могу раздавить, как жука, двумя пальцами? Чем тут считаться? Для меня твой отец — не больше, чем песчинка. А кроме того, он не единственный, кто совершил ошибку. Даже я в глубине души считал своего друга вором и растратчиком...

Сидя в паланкине, Юань почти жалела, что Янь не слышала этих слов. Тогда она была бы спокойна. Она удивлялась своим мыслям. Постепенно присваивая себе жизнь сестры, вписываясь в неё и привыкая к её течению, Юань снисходительнее стала относиться к недостаткам и даже порокам Янь. Во всяком случае, многое становилось понятнее. Она теперь словно бы смотрела на мир изнутри некоего сосуда, на который раньше с негодованием взирала исключительно снаружи. Это несколько примиряло её с сумасшедшим поведением сестрицы. Примиряло достаточно, чтобы жить дальше в её личине.

И жизнь эта постепенно налаживалась. Домашние перестали удивляться переменам в поведении Цзян Янь после посещения храма Цветочной Богини. В конце концов, богам и положено совершать чудеса, разве нет?

Месяц прошёл после посещения императорского дворца, и никакие вести оттуда не беспокоили Юань. Нань Хуань держал своё слово. Она могла только предполагать, чего ему стоило не видеться с любимой женщиной и оставить её в покое, оставить другому мужчине, да и то старалась не слишком задумываться об этом. Известно ведь: кого помянешь, тот и явится.

Во всяком случае, Юань за этот месяц удалось добиться вполне приличного сближения с мужем. В дружеском, разумеется, смысле. Ни о каких любовных чувствах не могло быть и речи — эту жилу Цзян Янь перебила сразу. Юань не унывала: ей была в радость забота о домашних.

Беда пришла неожиданно и перевернула всё, изменила необратимо. В середине первого зимнего месяца, когда мир укрылся покрывалом из лёгкого хрусткого сухого снега и заискрился под лучами несмелого солнца, в один из дней около полудня вернулась посланная на рынок за покупками расстроенная и перепуганная служанка и, вопреки всем правилам домашнего этикета, поспешила с новостями прямо к хозяину поместья. И новости, к слову сказать, были страшные: императрица Нань Сю Ин при смерти, подозревают отравление неким редчайшим ядом. Самые искусные целители не надеются её спасти. И это случилось как раз когда повелителя нет в столице. Какой точный расчёт у злодея... или злодейки? И это перед самым-то появлением на свет первенца императорской четы! Двойное преступление против империи.

Юань, сидевшая за утренним вышиванием около отца, поразилась тому, как разом побелело лицо Цзян Шу-Хуэя, как кровь в один миг отлила от кожи. Не теряя ни минуты, он послал своих помощников разузнать, в каком направлении движутся городские сплетни и о чём перешёптываются во дворце.

Главный судья пережил несколько ужасных часов, замирая от каждого звука шагов прислуги. Давно уж стемнело, а он так и сидел в комнате один и не зажигая огня. Про себя он думал только, что, по счастью, уже много дней Цзян Янь не бывала во дворце, стало быть, её не заподозрят... Позже, вышагивая по дому, он обменялся взглядом с зятем, который, хоть и смотрел безразлично, но, Шу-Хуэй знал это, тоже чувствовал, что земля горит под ногами. Это, пусть и слабое, утешение чуть-чуть облегчало муки тошнотворного страха.

Надежды не оправдались: вернувшиеся сообщили, что в городе открыто говорят, что дочь главного судьи, должно быть, имеет ко всему этому прямое отношение, во всяком случае, без неё не обошлось. Видимо, не стерпела присутствия соперницы и решила, пользуясь покровительством его величества, пригревшего змею, отравить бедняжку.

Те, кто был послан во дворец, поведали, что вдовствующая императрица безутешна, проводит каждую минуту у постели невестки. А второй министр клянётся и божится, что ещё вчера вечером видел госпожу Цзян во дворце. И надо же, что её величеству стало так худо той же ночью! Можно ли считать это совпадением? Нельзя. И посему матерью императора отдан приказ немедля схватить мерзавку и доставить на допрос. Разумеется, существует вероятность, что Цзян Янь к этому непричастна. Но разве мог почтенный многоуважаемый второй министр ошибиться? Ну, а коли невиновна, так чего ей бояться? Пусть только убедит в своей честности.

Шу-Хуэй почувствовал, как пол проваливается под ним. В тайном приказе, как всем известно, зверские методы допроса, и отдать свою дочь лютым палачам... Мин Лану довольно было одного взгляда Шу-Хуэя, чтобы понять: бежать. Одно это спасет Цзян Янь от чудовищной гибели. Потому что нет таких доказательств, какие неопровержимо опровергли бы обвинение, хоть бы и все обитатели поместья во главе с хозяином поклялись, что уже неделю госпожа Цзян не выходила за ворота собственного дома. Не то чтобы Мин Лану так уж хотелось спасать жёнушку от беды неминучей. Он не забыл и не простил её издевательств и измен. Но в последние полтора месяца она была добра и заботлива, и он уже не так жаждал мести, как прежде. Как бы то ни было, он прекрасно понимал, что вызволять её придётся ему, а раз так, то нельзя терять ни минуты.

Мин Лан бросил жене тёплое ханьфу и меховые сапоги вместо домашних шелковых туфель и сам принялся утепляться. К вечеру мороз усилился, и где и когда они найдут пристанище, неизвестно.

— Скорей! — торопил их Шу-Хуэй. — Лошади ждут. Уже темно, вы сможете уйти незаметно...

— Папа, ты с нами! — испугалась Юань. — Тебе нельзя оставаться!

— Мне нельзя бежать, — твёрдо заявил отец. — Нельзя, чтобы заподозрили побег. Для всех вы уехали навестить Цзян Юань, и только. Не медлите!

Юань бросилась к своему туалетному столику, выгребла и вытрясла в широкий большой платок все украшения, оставшиеся сняла с себя, завязала узлом. Шу-Хуэй передал Мин Лану несколько мешочков с золотыми и серебряными монетами — хватит, чтобы убраться отсюда как можно дальше и прожить первое время.

— Господин! — в павильон Цзян Янь вбежал трясущийся от страха слуга. — Дворцовые стражники! Они обыскивают поместье и требуют, чтобы госпожа вышла к ним!!!

Шу-Хуэй выругался. Столько времени упустил. Можно было подготовиться загодя, но кто ж знал, что всё так серьезно!

— Императрица скончалась... — непослушными губами прошептал слуга. — Что с нами будет?..

Мин Лан схватил жену за руку и потащил к лошадям. Уже оседланные, они стояли в тени за павильоном. Здесь, в этой части усадьбы, ходило мало слуг, предполагалось, что молодые хотят уединения. И здесь же неподалеку имелся тайный подземный проход, ведущий далеко за пределы столицы.

Они помчались прямо в ледяной мрак хода, и за их спинами со скрежетом закрылись замаскированные каменные ворота.

Свет факелов в руках всадников тусклым пятнышком освещал каменистый пол, стук копыт оглушал, холодный воздух сбивал дыхание. Юань беззвучно плакала, и слёзы застывали на щеках. Она оплакивала всю свою жизнь, оплакивала побег, оплакивала ещё неизвестную, но такую предсказуемую участь отца... Что сделает император, когда узнает? Станет ли на сторону обвинения или попытается защитить? Сумеет ли? Что будет с ними со всеми?

Она направляла свою лошадь вслед за лошадью Мин Лана, стараясь не отставать и не потеряться в кромешной тьме. Около часа они ехали под землёй, а потом неожиданно наткнулись на кучу мусора, преградившую путь. В основном, это была гора веток и сучьев, сквозь которую тянуло морозной свежестью, и они поняли, что наконец достигли выхода.

Спешившись, беглецы всего несколько минут позволили себе отдохнуть у этой кучи, привалившись спинами к отвесным стенам хода. Лошади тяжело дышали, люди молчали, избегая встречаться взглядами.

Когда стужа начала забираться под одежду, не сговариваясь они взялись разбирать рукотворный завал и через несколько минут выбрались наружу, а затем так же тщательно завалили ход с другой стороны.

Ход вывел их в лес, встретивший людей и животных неподвижной тишиной. Судя по расположению звёзд, ночь давно перевалила за полночь. Дороги здесь не проходили, и неясно было, куда двигаться дальше. Несмотря на сильный мороз, пошёл обильный снегопад, и они порадовались каждый про себя, что через несколько минут, куда бы они ни направились, их следы будут надёжно скрыты.

Всё так же молча Мин Лан и Юань поехали прямо в чащу. Всё равно никакой карты в их распоряжении не имелось. Но там можно хотя бы ненадолго укрыться и заночевать.

Они постарались отъехать как можно дальше, но уже не гнали во весь опор. В конце концов, Мин Лан остановил свою кобылу на крошечной полянке, посреди которой разросся соснячок, и принялся осматриваться. Снегопад был таким сильным, что они не решились разойтись даже на пять метров. Они не были подготовлены к ночевке в зимнем лесу. Но кое-что всё-таки имелось: у Мин Лана был с собой меч в украшенных золотом ножнах — подарок его отца на свадьбу. Оледеневшими и почти бесчувственными руками он согнул и связал кроны десятка молодых, тесно прижавшихся друг к дружке сосенок, а потом нарубил лапника и набросал его на согнутые вершинки. Получился просторный шалаш, а вскоре снег засыпал потолок и стенки укрытия. Юань устлала землю в шалаше толстым ковром лапника, сооружение получилось вполне надёжным.

Лошади без подсказок и понуканий сумели забраться под крышу. Мужчина и женщина, промерзшие насквозь, привалились к тёплым бокам и спинам животных, и все четверо заснули тревожным зыбким сном. Вдали время от времени слышался унылый волчий вой, но переживать ещё и об этом ни у кого сил уже не нашлось. Людям, привыкшим к городскому комфорту, на колючей подстилке, посреди тиши стылого леса, казалось, что это — окраина мира. Улетая в даль сновидений, Юань ощупью отыскала руку Мин Лана. Пусть чужой и не теплее снега, пусть полон презрения к ней и даже ненависти, но он и две лошади — это всё, что у неё есть. Стоит ли рассчитывать на него — время покажет. Но надо же хоть кому-то доверять. Над подрагивающей под ветром крышей заухала сова, и инстинктивно прижавшись к нему, Юань заснула.

Мин Лан очнулся от сна задолго до рассвета. Вокруг было темно. Снег почти засыпал их укрытие, превратив шалашик в медвежью нору. В ней было темно и даже уютно, как бывает уютно в маленьком закрытом пространстве. Он хотел повернуться на бок и вдруг обнаружил, что не может этого сделать. Женщина, которую он был вынужден называть своей женой, спала, положив голову на его плечо. Так легко было бы избавиться от неё спящей — всего лишь положить руки на её горло и как следует надавить. Здесь, в глуши, кто стал бы её искать? А если б и нашёл — скорее порадовался бы смерти убийцы императрицы: не придется мараться. Денег, что есть сейчас при них, ему хватило бы лет на двадцать безбедной жизни.

Мин Лан покосился на Юань. Во сне она пошевелилась, потерла щёку и обвила его шею рукой. Впервые они делили ложе, если так можно выразиться. Только и сейчас брачным оно не было. Он вспомнил, как одна женщина перед свадебным алтарем, еле цедя слова, давала обеты, а потом нарушала их, сбегая к своему принцу. Женщина, которая несколько недель назад пообещала стать хорошей женой, сдержала слово. Так кого она обнимает в эти минуты во сне? Не всё ли равно...

Он напомнил себе, ради чего покорился желанию отца войти в эту семью. Ради чего терпел эту гадину и все её позорные выходки. Ради чего оставил её в живых, хотя таких оскорблений не стерпел бы никто. Он хотел доказать себе, что не происхождение определяет жизненный путь, а характер и убеждения. Мало ли кто кем рождается. Важнее то, кем становится. Хотя порой лишь последнее усилие воли удерживало его оттого, от чего он бежал всю жизнь. Была ли Цзян Янь хоть когда-нибудь добра и терпима к людям так, как теперь? Что с ней произошло? Не всё ли равно...

Спит себе, как ни в чем не бывало. Сжалась вся в комок и, конечно же, мёрзнет. Интересно, имеет ли она на самом деле отношение к смерти императрицы и ребёнка? Вполне вероятно. Не якшалась бы с этой коронованной швалью, не пришлось бы бежать ночным лесом, спали бы дома. Цзян Янь — настоящее бедствие. Надо же было Цзян Шу-Хуэю вырастить такую доченьку. Сейчас-то она само благоразумие, но ведь кто знает, когда вернётся её сумасшествие. Надо быть начеку, решил Дуань Мин Лан, прикрывая глаза. Как бы там ни было, других идей пока нет.

Они проснулись, когда лошади начали выбираться из укрытия наружу и снег просыпался с просевшего навеса внутрь. Кое-как удалось развести костёр из отысканного под сугробами валежника. Огонь не хотел разгораться, но, попробовав на вкус оторванный от одежды лоскут, всё-таки занялся. Глядя, как Юань варит в котелке какую-то еду из припасов, которые успел им сунуть в руки Шу-Хуэй, Мин Лан усмехнулся: та ли это Цзян Янь, которая в жизни ни о ком и ни о чём не заботилась, кроме своих удовольствий?

У него в ладонях очутилась мисочка риса с овощами и мясом, исходящая ароматным паром, а она всё подкладывала в неё: "Ешь побольше! Какой худой. Откормлю ли я тебя наконец!" Осторожно прожевав кусочек, он вынужден был признать, что она неплохой повар и даже умеет готовить на костре. Это дочь-то главного императорского судьи, выросшая в холе и неге!

— Сама садись, а то остынет, — сказал Мин Лан, постаравшись придать голосу хоть толику тепла.

Они приехали к какому-то большому городу после двух дней пути немного раньше полудня.

— Поеду я, — заявил Мин Лан. — Тебе нельзя. Вести распространяются быстро. А меня никто не знает.

Он оставил жену с лошадью лесу в десяти минутах езды от города. Это было жестоко: в заснеженном лесу холодно и тревожно. Зато более безопасно, чем в толпе.

Как велико было искушение заехать на какой-нибудь постоялый двор, заплатить за комнату и как следует выспаться. До него никому никогда дела не было, да и ему до себя, в общем-то, тоже, Мин Лан привык игнорировать собственные потребности. Но тело настойчиво требовало еды и отдыха, а ум беспокойно метался от списка покупок до поляны, где осталась Цзян Янь. И, ведя лошадь в поводу в поисках рынка, он удивлялся тому, что она его ждёт. "Только ты скорее возвращайся!" — напутствовала Янь, провожая его. Должно быть, как обычно, за себя боится. Да, куда уж ей одной-то! Эта мысль была маленькой местью той мерзавке, какой она была раньше. И что её так изменило? Неужто и впрямь Богиня влила каплю ума в её бестолковую подлую голову?

Он купил припасов и тёплые вещи. Уезжать из города не хотелось. Оживленные улицы казались праздничными, а люди весёлыми и приветливыми. Пусть у всех свои беды, но тут лучше, чем вдали от людского жилья. Мин Лан вспомнил жену, которой куда хуже, чем ему, вздохнул и отправился назад. А вернувшись, удивился ещё больше той радости, вниманию и даже нежности, с какими Цзян Янь встретила его. Он мельком подумал о том, что теперь, когда она зависит от него, стоит хорошенько проучить её и дать понять, кто в семье главный. В семье... Не всё ли равно...

Вечер застал их в совершенно безлюдных местах. Плоскогорье, позади густой ельник, впереди горы. Надо оставить за собой три страны, решил Мин Лан, тогда они будут в безопасности. Но пока они ещё в землях Нань Хуаня, расслабляться рано. Он хотел продолжать путь, но лошади устали и Цзян Янь тоже. Нужно было найти какое-никакое укрытие, к ночи обещала подняться метель.

Двигаясь по дороге, они въехали в бамбуковый лес. Копыта гулко стучали по мёрзлой земле. Ветер здесь был не таким ледяным. Но за каждым чернеющим стволом мерещилось чьё-то недоброе присутствие.

Ехали почти половину ночи. Лошади двигались медленно, с трудом перебирая ногами. Мин Лан и сам окоченел, пальцы еле удерживали поводья. В довершение всего Цзян Янь заболела. Он понял это по нездоровому виду и по кашлю, который, начавшись с малого, постепенно усиливался. Поминутно оборачиваясь назад, он всерьёз забеспокоился: съёжившаяся Янь выглядела такой слабой и больной, что вот-вот могла выпасть из седла. Устало вздохнув, Мин Лан посадил её впереди себя. Он уже подумывал остановиться и кое-как заночевать прямо тут, в овражке у дороги, как вдруг заприметил вдалеке огонёчек. Маленький золотой квадратик не мог быть ничем иным, как окном дома, где кто-то ещё не спит.

Мин Лан пришпорил уныло запротестовавшую кобылу и погнал её прямо на свет, ожидая увидеть нищий домик какого-нибудь старика дровосека, и испытал огромное облегчение и радость, найдя приютившийся в глухомани постоялый двор. Для выбившихся из сил путников он был желаннее дворца.

Мин Лан спешился, стащил жену с седла и принялся барабанить в двери, ничуть не заботясь о том, какой переполох вызовет его стук в ночной час. Прошло минуты три прежде чем послышался недовольный отклик и скребущий звук отодвигаемого засова. Наконец на пороге возник крепкий мужчина — очевидно, хозяин заведения — и, замахнувшись здоровенной жердью, хотел было спровадить буйных гостей, однако Мин Лан одной рукой бесцеремонно отодвинул его, бережно ввёл Цзян Янь в освещённую переднюю и приказал завести лошадей в конюшню и как следует вытереть и накормить, а им выделить комнату и принести ужин. Хозяйка, испуганно переминавшаяся с ноги на ногу, поспешила подхватить молодую женщину, бывшую едва в сознании, и повела вверх по лестнице. А золотые монеты, предъявленные хозяину, сделали его куда расторопнее и любезнее.

Мин Лан валился с ног от усталости, но, тем не менее, уложил Янь на кровать и принялся снимать с неё сырую одежду. Не до приличий, чего уж там. Смоченной в принесённой горячей воде тряпкой как следует вытер лицо и руки, тепло укрыл одеялом, сбросил ханьфу и верхнее платье и вытянулся на кровати рядом.

Цзян Янь тяжело дышала и была уже точно в беспамятстве. У неё начинался жар. Мин Лан внимательно оглядел её, решил, что может поспать час, и провалился в сон мгновенно. Увы, сон не освежал и не успокаивал. Под закрытыми веками всё ещё пролетали видения недавнего пути: чёрная дорога, мокрый снег, промозглый ветер, бесконечность скитаний... Мин Лан проснулся рывком, едва почуяв шевеление около себя: это Янь металась в лихорадке.

Явившаяся с подносом, уставленным мисками и мисочками с едой, девочка-подросток, очевидно, дочка хозяев, испуганно оглядела укрытую одеялами женщину. Почти всю ночь он просидел около жены, промокая её лицо, шею и руки смоченным в воде с уксусом куском чистой ткани. Дважды готовил для Янь питьё из целебных трав, какие нашлись в гостинице. В его семье были свои целители, и некоторые медицинские познания и навыки он перенял.

Как ни странно, отвары нисколько не улучшили состояния больной. К утру Цзян Янь стало совсем плохо. Вся в поту, она не бредила, но беспокойно ворочалась в постели. Мин Лан усмехнулся: никогда не поверил бы тому, что однажды будет спасать жизнь существу, которое по-настоящему ненавидел и презирал. И уж точно они были бы поражены, узнай оба, что несколько недель назад здесь, на этом постоялом дворе и на этой самой кровати, умерла настоящая Цзян Янь, а теперь борется за каждый глоток воздуха её сестра.

А на рассвете, когда растеклась заря, словно небо зарделось смущённым румянцем, наступил обманчивый покой. Мин Лан смотрел на неё, затаив дыхание. Янь успокоилась. Глаза у неё были крепко закрыты, дыхание хриплое и тяжёлое, но она не шевелилась. Кровь отхлынула от кожи, черты лица заострились. Он смотрел не неё и не знал, что ещё сделать. Теперь оставалось ждать: либо случится улучшение, либо смерть.

А потом снаружи послышался неторопливый перестук копыт нескольких коней и грубый говор — это к дому приближался небольшой отряд мужчин, по виду — императорских стражников. Мин Лану потребовалось мгновение, чтобы представить себе, чем закончится осмотр ими этого заведения. Он быстро сошёл вниз, нашёл хозяев и, глядя в глаза то одному, то другому, произнёс:

— Вы нас не видели.

Тихо звякнули золотые, переходя из рук в руки. Супруги переглянулись и молча кивнули. Не в их власти было бы помешать стражникам обыскать постоялый двор. Ещё нарвёшься на неприятности — никакие деньги этого не стоят. И когда мужчины вошли и спросили, не появлялась ли тут в последнее время молодая пара с такими-то приметами, хозяин твердо ответил: "Нет!"

Тем не менее, дом обошли сверху до низу, заглянули в каждую комнату, кроме одной. Естественно, это вызвало подозрения, и командир потребовал отпереть двери, на что хозяин покачал головой сокрушённо:

— Там клопы, господин. Мы везде вывели этих насекомых, но в той комнате одни боги знают отчего никакие средства не помогают. Только и остаётся, что держать её запертой, лишь бы постояльцы не жаловались. Такое невезение!

Командир стражников, хоть и посмотрел с подозрением, однако приказа не повторил. Отряд исчез, не задержавшись ни на минуту. Мужчины, окинув тоскливый взглядом напоследок очаг, в котором весело потрескивал огонь, циновки и низенькие столики, за которыми так славно было бы пить и есть в тепле и уюте, исчезли в метельной ночи, не посмев выразить протест ни словом, ни вздохом.

И только когда стук копыт затих вдали, старушка хозяйка повернулась к мужу:

— Их ведь было две: одна умерла, другая уехала... Которую ищут?

— Молчи, — отозвался тот. — Нам с тобой за это заплачено.

— Их было две! — упрямо повторила старуха. — Кого из них ищут? Эту, которая наверху, или ту, которая умерла?

— Молчи, тебе говорят.

Они разошлись по разным углам, не думая, что сверху, с лестницы второго этажа, слышно каждое слово.

Мин Лан почти бесшумно сдвинул створки двери своей комнаты и задумчиво прошёлся из угла в угол. "Их было две..." Одна умерла. Другая уехала. Одна наверху, другая умерла... Он никогда не верил, что кто-то может вдруг и настолько резко измениться, как изменилась Цзян Янь. Будучи крайне нелюбим своей женой и не в особой чести у тестя, Мин Лан предпочитал одиночество или общество прислуги в свободное от ночного сна время. И пару раз он слышал шушуканья старых слуг о том, что лучше б сестрица Цзян Шу-Хуэя забрала с собой в тот день первую госпожу, может, и сделала бы со временем из неё человека. Вслух о второй госпоже Цзян в поместье не говорили, и Мин Лан про себя удивлялся: как господин судья мог забыть, что у него есть ещё одна дочь? Впрочем, в то время это его не касалось, и он о том не думал.

Он сел возле больной и внимательно вгляделся в неё. На бледной, почти белой, коже разлился болезненный румянец, прядь разметавшихся волос упала на лицо. Вот ты кто... Цзян Янь не ездила ни в какой храм. Здесь она встретилась с сестрой и здесь же умерла. От чего? Не всё ли равно... Одна проклинала и исходила злобой, другая заботилась. Как могут быть сестры, одинаковые с лица, быть такими разными?

Кризис наконец миновал. Юань спала. Её дыхание было таким тихим, словно его не было совсем. Спала спокойно, глубоким долгим сном, и рядом позволил себе заснуть Мин Лан.

1) Сю Ин — прелестный цветок (кит.)

Вернуться к тексту