Гибель отложим на завтра (джен)

Небольшое легкое судно шло по Элайету — широкой реке, берущей свое начало у подножия гор и катившей свои воды на юго-восток, к Рыжему морю. Отерхейнские легенды говорили, будто ее прозвали так в честь колдовского народа, в незапамятные времена жившего вдоль ее берегов, но сейчас уже никто не знал, насколько правдивы эти предания.

Полуденное солнце нещадно палило, жарило тела людей. Ладья шла против течения, к северу, и весла нагревались от трения, так что их то и дело приходилось смачивать водой. Руки воинов бугрились от напряжения. В Отерхейне считали, что гребля — достойное занятие для мужчин, оно показывает их силу и выносливость: только изнеженные иллиринцы сажают за весла рабов.

Шейра стояла на носу ладьи и с улыбкой смотрела вдаль. Сейчас ее не мучили мысли о будущем, и она даже не думала о том, что все еще в плену, а просто наслаждалась, наконец-то видя небо, и волны, и поросший ракитником берег, ощущая влажный ветер на своей коже. Она почти не обращала внимания на темного вождя и двух воинов, которых он к ней приставил. Ясно, зачем приставил: боялся, что она бросится в воду.

Неделю или две назад Шейра так и поступила бы, но теперь появилась надежда убить врага или самой умереть в поединке. И то, и другое было лучшим исходом, чем жизнь в неволе. Она, конечно, обещала вождю не пытаться покончить с собой, даже если проиграет, и не собиралась нарушать это обещание, но кое-чего он не предусмотрел: она может погибнуть до завершения боя, и тогда обмана не будет. Если Шейра поймет, что ей не победить, то откроется для вражеского удара. Шакал не успеет остановить клинок, а она погибнет, не успев нарушить клятву. А то, может, пророчество все-таки не лгало, и сегодня Шейра сама повергнет темного человека?

Сражаться они собирались неподалеку от Дейнорских лесов. Вождь сказал: это чтобы в случае его смерти она успела скрыться от мести других шакалов. Айсадка ни на миг не поверила в его искренность: просто вождь не сомневался в своей победе, вот и изображал великодушие. Даже от железной одежды отказался из самоуверенности.

Шейра прекрасно понимала, что поединок затевался лишь для того, чтобы она начала нормально есть и больше не пыталась умереть. Правда, она так и не сообразила, почему для вождя это так важно, но это и не имело значения: какая разница, если сегодня все закончится, так или иначе. Она либо проиграет и умрет, либо победит и вернется в леса.

От последней мысли по позвоночнику пробежал холодок.

«Куда я вернусь? Мой род или истреблен, или в плену».

Девушка тряхнула головой и на несколько мгновений прикрыла глаза: лучше пока не думать об этом, а наслаждаться запахом реки, палящим солнцем и быстрым ветром. Кто знает, вдруг это в последний раз?

Она со вздохом оглянулась и тут же столкнулась с тяжелым взглядом вождя: ей показалось, что он догадывается о ее мыслях, и она поспешила отвернуться обратно.

Кхан велел причалить на излучине Элайету, неподалеку от устья впадающей в нее быстрой речки Кайры, что вытекала из Дейнорских лесов и на языке айсадов звалась Ауишти. Ладья замедлилась, и часть воинов спустились за борт, чтобы подтянуть ее ближе к заросшему рогозом и кустарником берегу. По пояс в воде, они приняли от товарищей веревки и, впрягшись в них, потащили судно к земле. Когда до нее оставалось несколько шагов, высадились и кхан с айсадкой. Выпрыгнуть прямо на берег, довольно крутой, оказалось невозможно, так что пришлось пройтись по воде и замочить одежду почти до бедер.

Как только правитель и его пленница оказались на земле, воины оттолкнули ладью подальше от берега, а оставшиеся на палубе бросили якорь, чтобы затем помочь своим товарищам взобраться обратно.

Элимер и Шейра молча поднимались по склону. Ноги вязли в песчаной почве, она липла к влажной одежде и забивалась в обувь, но наверху, где землю покрывала палая хвоя и возвышались тонкие сосенки, идти сразу стало легче.

Отойдя чуть дальше от берега и остановившись на небольшой, окруженной все теми же соснами поляне, Элимер спросил:

— Здесь? Или отойдем еще дальше?

Девушка посмотрела на него, зло прищурившись и сжав губы.

— Нет различия. Более быстрее главно.

— По-прежнему хочешь меня убить?

— Да.

— Так сильно ненавидишь?

— Презирать.

Ее слова задели Элимера. Девчонка явно считала его чудовищем, и это раздражало, ведь пока что он не сделал ей ничего по-настоящему дурного. Дикари сами сглупили, напав на Отерхейн, и айсадка бы еще благодарить должна за милость — он не только сохранил ей жизнь, но и оказал честь, предложив поединок. И вот, сейчас девчонка в мальчишеской одежде стояла перед ним и надеялась на победу. Но надеяться ей было не на что: даже простые воины Отерхейна славились далеко за пределами страны, а кхана и вовсе обучали лучшие мастера. Дикарям было до него очень далеко, а этой худенькой пленнице тем более.

Он будет осторожен и не причинит ей вреда, а уж потом решит, что делать дальше.

— Может, назовешься, прежде чем начнем?

Девушка ответила сквозь зубы:

— Когда тебя убить, твой злой дух пусть не знать мое… имение… имя.

— Тогда назовешь его, когда проиграешь.

Он вытащил из ножен длинный кинжал и направил на айсадку, та сделала то же самое. Девчонка не владела ни мечом, ни щитом, потому они и выбрали кинжалы. С минуту стояли неподвижно, изучая друг друга, потом айсадка ударила, одновременно хватая его за запястье, пытаясь обездвижить. Он уклонился. Лезвия встретились. Зазвенели, задрожали, оттолкнулись друг от друга. Дикарка снова сделала выпад — и снова безуспешно. Впрочем, кхан тоже ни разу не задел ее, и удары его приходились мимо цели. Обычный воин затруднился бы сказать, кто победит, но мастера клинков заметили бы, что кхан иногда замедляет удары. Будь они чуть быстрее, бой завершился бы мгновенно — гибелью айсадки.

Шейра мастером клинков не была и не обучалась у них, а потому ей казалось, что она не уступает темному вождю. Девушка отбивала удары и нападала сама, чувствуя ту же одержимость, какую испытала, отправляя в полет стрелу смерти.

Айсадка в очередной раз размахнулась, пытаясь достать темного человека. Он ушел из-под удара, лезвие рассекло воздух, а ее руку дернуло вверх и в сторону. Все произошло так быстро, что Шейра не сразу поняла, как именно это случилось. Запястье пронзила боль, пальцы онемели, разжались — кинжал вылетел из руки. В следующее мгновение вождь оказался у девушки за спиной и прижал к шее холодную сталь. Шейра рванулась навстречу лезвию, но Элимер схватил ее за волосы и оттянул голову назад.

— Даже не думай, — прохрипел он. — Поединок закончился. Твоя клятва теперь в силе, ты не смеешь себя убить.

Он был прав, она не могла это не признать. Следовало подставиться под вражеский кинжал в самом начале боя, но ее подвела тщетная надежда на победу.

— Назови свое имя, — потребовал вождь.

Она долго молчала, потом откликнулась упавшим голосом:

— Шейра… Шейра-Сину.

— Шейра… — повторил кхан.

Он стоял за ее спиной, прижимая к горлу сталь, и его плоть вдруг напряглась, возбужденная близостью разгоряченного боем девичьего тела. Раньше эта девушка не вызывала у него желания, но теперь он едва его сдерживал, и это было странно. Дикарка мало отличалась от прочих женщин своего народа, а те всегда казались Элимеру невзрачными.

Опустив клинок, кхан отодвинулся от девушки и сказал:

— Мы можем сразу вернуться на ладью. Или задержаться здесь.

Айсадка не двигалась. Ее плечи поникли, она молчала и не отрывала взгляда от сгущающегося вдали леса. Потом откликнулась тем бесцветным голосом, который иногда можно слышать у смертельно больных:

— Все равно…

— Тогда задержимся, — решил кхан.

Пусть девчонка немного дольше побудет среди привычных для нее деревьев, недалеко от местности, где прежде жила. А у него появится время, чтобы все-таки придумать, что с ней делать дальше. В конце концов, здесь им ничто не угрожает: дикарка не знала об этом, но в окрестностях поляны сновали серые воины, которым заранее сообщили приблизительное место поединка.

Шейра опустилась на землю, свесила голову, но потом снова вскинула и, поймав его взгляд, вдруг взмолилась:

— Забери клятву, темный вождь! Забери клятву! Я — враг. Меня — убить! Лучше, чем в норе из камня! Зачем я тебе?

Никогда ни до, ни после Элимер не слышал в ее голосе такой интонации. Айсадка и впрямь отчаялась, если молила злейшего врага о милости.

— И не проси, — отрезал он. Помолчав же, добавил: — Может, тебя утешит, что твой народ… — кхан запнулся, а девушка подалась вперед, на ее лице читались надежда и ужас. — Я освободил твой народ, — признался Элимер. — Его остатки. Тех, кто выжил. Они там, — он кивнул в сторону затуманенной сумерками чащи, — дальше, в лесах.

Шейра задрожала, смеясь и плача одновременно, и закрыла лицо руками. Элимер знал: эти слезы — не горечь поражения, их она постаралась бы скрыть. Это слезы облегчения.

Не говоря ни слова, кхан собрал хворост и разжег костер: ночью станет холодно, а на них только льняные одежды, и те влажные.

Когда огонь разгорелся, Шейра убрала руки от лица и уставилась на пламя. Элимер тоже наблюдал, как полыхающие языки лижут сухие ветки, и размышлял, как быть дальше. Убивать пленницу он не собирался, отпускать тоже: этому нашлось неожиданное объяснение — он вдруг понял, что желает ее. Хотя, если подумать, настолько ли это неожиданно?..

«Ничего не напоминает, Элимер?» — спросил он сам себя.

Ну конечно же: гордая воительница из дикого края, попавшая в плен, которая потом влюбляется в своего врага… как та рабыня в его воображении, Амихис… Неужели несбывшиеся, полузабытые и, казалось бы, выкорчеванные юношеские мечтания вдруг дали ядовитые побеги? Худшего бреда и придумать нельзя!

Айсадка подняла голову и посмотрела на него опустошенным взглядом. Веки ее покраснели и припухли.

— Иди ближе к огню, — бросил кхан. — Ночь холодная.

Она с вялой покорностью приблизилась.

— Я наконец решил, что с тобой делать, Шейра, — заговорил он. — О смерти не мечтай, о свободе тоже. Но я знаю, что вы, люди племен, всегда верны клятвам, поэтому верю и твоей. Ты обещала, что не попытаешься сбежать и не причинишь вред себе или моим людям. За это я не стану больше держать тебя взаперти, а разрешу гулять по окрестностям замка. Даже больше: я позволю тебе выезжать в степь, ты сможешь там охотиться. Но уезжать будешь не дольше, чем на сутки, с моего личного дозволения и в сопровождении хотя бы одного моего воина. Кого именно, можешь выбрать сама.

Безразличие в ее взгляде сменилось осторожной надеждой.

— Не врать вождь?

— Ты называешь меня шакалом, но это не значит, что я всегда лгу. Так что подобие свободы ты получишь, обещаю.

Остаток вечера они провели в молчании. Элимеру удалось найти и распалить в костре толстый сухой комель, чтобы тлел всю ночь, отдавая тепло, и уже к полуночи кхан уснул. Девушка, утомленная дорогой, поединком и слезами, тоже задремала, но с первыми лучами солнца проснулась: привычка дикого племени.

Обратный путь в Инзар прошел быстрее. Ладья двигалась по течению, и попутный ветер раздувал паруса, гребцам почти не приходилось браться за весла.

Шейра стояла на палубе и с интересом рассматривала береговые поселения, проносящиеся мимо, на которые не обращала внимания прежде. Шакальи шатры оказались на удивление разнообразными — большие и маленькие, деревянные, каменные и из глины. Между селениями паслись табуны и бродили стада овец. Иногда айсадка замечала маленькие фигурки людей, и если к мужской одежде шакалов она уже привыкла, то женские одеяния ее удивили: длинные, многослойные, казавшиеся не слишком удобными. Однако женщины двигались в них довольно свободно.

До этого дня Шейра вообще не видела жен шакалов. Ну или не замечала, потому что мысли были заняты другим. Но теперь другое дело. Айсадка искала в себе следы былых мучений — и не находила. Напротив, ею владели радость и воодушевление — и стыд за эти чувства. Она вроде как была не вправе радоваться, ведь по сути все равно оставалась пленницей темного вождя, проигравшей и битву, и поединок. Она должна была терзаться из-за этого. И она даже намеренно пыталась вызвать в себе эти терзания, но у нее почему-то ничего не получалось.

«Ну и пусть!» — сдалась она в конце концов.

Убить вождя и получить настоящую свободу Шейра не сумела — враг оказался сильнее. А раз так, то она хотя бы снова будет видеть небо, и траву, и деревья, и скакать на коне, и охотиться, а не сидеть в заточении и не умирать. Может быть, это малодушные мысли для айсадки, и ее сородичи осудили бы ее за них, но она и так сделала все что могла и на большее уже не способна.

Шейре, впрочем, приходили в голову смутные мысли нарушить клятву, данную темному вождю, и бежать, надеясь, что духи не сильно обидятся за клятвопреступление перед шакалами. Но удерживал страх за соплеменников. Вождь сказал, что отпустил выживших, но бегство пленницы может его озлобить, и тогда, кто знает, вдруг он решит истребить их всех?

В главный город темных людей вернулись на закате. На берегу подали лошадей, и вождь со своими воинами и Шейрой двинулись в замок.

Айсадка ехала позади, и темный вождь придержал коня, поджидая ее.

— Надеюсь, ты понимаешь, что сегодня никуда не поедешь, — сказал он, как только она приблизилась. — Подождешь до завтра.

— Хорошо. Кто со мной ехать?

— Я уже говорил: можешь выбрать.

— Кого хочу?

Шакал кивнул.

Шейра не знала никого из его людей, зато обратила внимание, что темного вождя всегда или очень часто сопровождает один из воинов. Тот самый, который бросил в нее кувшин, когда она хотела себя убить. Видимо, этот человек очень значим для вождя, раз он всюду таскает его с собой. А значит, Шейра сможет хоть чем-то досадить своему неприятелю.

— Тогда пусть будет тот темный воин… Ну, тот… он с тобой был, когда я идти по дороге шаманов. А до этого бросить в меня кувшин…

— Видальд? — Вождь поднял брови и расхохотался. — Ты что же, хочешь лишить меня главного телохранителя? — Затем он посмотрел на нее, нахмурился и произнес: — Хорошо, пусть Видальд, раз уж я сам обещал тебе кого угодно. Но лишь тогда, когда не будет занят. А почему ты выбрала его?

Шейра не ответила, и вождь пожал плечами.

— Ладно, без разницы. А теперь послушай. По замку и его окрестностям можешь ходить спокойно, стражу я предупрежу. Если захочешь выехать в город или в степь, сначала спросишь у меня. Я скажу, можно ли. Поняла?

— Пусть так будет.

— И еще… На людях меня нужно называть «великий кхан». Или «мой кхан», или «повелитель»… Так положено. Наедине можешь звать, как привыкла — вождем. Главное, не шакалом, — он усмехнулся.

— Да. Понять. Ладно.

— Что ж… Тогда найди меня утром, поговорим о твоих поездках.

Он подстегнул коня и вернулся во главу колонны.

* * *

Кхан немного опасался ответа Видальда на приказ сопровождать дикарку. Воин был весьма своеволен, но ни заставлять его, ни наказывать за неподчинение не хотелось. Элимер сам был виноват: не стоило потакать дикарке, разрешая ей выбрать охранника самостоятельно, вот только идти на попятный было уже поздно.

Вопреки его опасениям, Видальд с охотой согласился на новую обязанность.

— Ну а чего бы по степи не пошляться? — фыркнул он. — А уж за соплячкой уследить легче легкого: не работа, а отдых.

Вторым просчетом Элимера было то, что он сказал айсадке найти его утром. Похоже, вчера он был совсем не в себе, раз предложил ей столько глупостей.

Девчонка ворвалась в залу совета с самого утра, когда он обсуждал с приближенными, на какую сумму поднять налог для вельмож, отправляющих в войско недостаточно людей. В мужской одежде, с уже раздобытыми где-то стрелами и луком за спиной, даже не подумав поклониться или хотя бы склонить голову, она выпалила:

— Великий кхан, ты обещать мне охоту!

Хорошо хоть титул не забыла.

Лица советников вытянулись. Они уставились на айсадку в недоумении, затем перевели взгляды на правителя. Явно ожидали увидеть гнев, и Элимер не стал их разочаровывать.

— Пошла прочь, — процедил он. — И больше никогда не смей входить без позволения.

На ее лице отразились растерянность и возмущение, будто она почувствовала себя обманутой. Затем девушка развернулась и вышла, даже не подумав извиниться, а кхан сделал вид, будто не замечает удивления советников.

Нужно будет поручить кому-нибудь, чтобы рассказали айсадке о придворном уложении, иначе она никогда не усвоит, как себя вести.

В день, когда Шейра с Видальдом наконец выбрались в степь, вдалеке, над самым горизонтом сгущались тучи. Сизо-черные, они напоминали клубы дыма. Неподвижный воздух и душные испарения предвещали грозу, но айсадка все равно не захотела откладывать прогулку. Видальда возможное буйство стихии тоже не тревожило, тем более что тучи еще могли пройти стороной.

Двое всадников выехали из ворот замка и проехали городскими окраинами. Шейра вертела головой, разглядывая кирпичные, цвета охры, дома и серые каменные жилища, снующих между ними людей, провожающих ее удивленными взглядами, и пасущихся прямо под окнами коз. Постепенно каменные и кирпичные строения сменялись неряшливыми глиняными мазанками, а потом, наконец, перед Шейрой распростерлась великая равнина.

Она шелестела ковылью и типчаком, пела голосами пустельги и жаворонков, кузнечиков и цикад. На лице айсадки блуждала безмятежная улыбка, и даже присутствие рядом одного из врагов не умаляло радости. К тому же Видальд неуловимо отличался от других шакалов, он не напоминал ни стражников из темницы, ни самого вождя, который пугал Шейру больше остальных темных людей. Он выглядел устрашающим даже когда улыбался.

Когда город окончательно расплылся, растворился за горизонтом, айсадка спрыгнула с коня — ей выделили спокойного и добронравного рысака, — быстро его стреножила и рухнула в побурелую траву, скрывшись в ней целиком. Вдохнула жаркий и прелый запах почвы, перевернулась на спину и раскинула руки. Сухие колоски защекотали и чуть оцарапали лицо, и Шейра блаженно зажмурилась, снова и снова вслушиваясь в окружающие звуки: шорохи трав и ветра, стрекот насекомых, пение птиц…

Скосив взгляд, девушка заметила, что темный воин опустился рядом с ней. Закинул руки за голову, уставился на пока еще чистое небо, сорвал и закусил травинку. Пожевав ее, проворчал:

— Ты вроде охотиться собиралась…

— Не сегодня. Я только ему так сказать.

— Понимаю…

— Что «понимаю?»

— Ты наслаждаешься обманчивой свободой.

В груди Шейры шевельнулся противный червячок: Видальд прав. Эта свобода не настоящая.

— А я как еще могу?!

— Никак, — хмыкнул он.

Они надолго замолчали.

Шейра поднялась без предупреждения, развязала коня, недовольного, что его оторвали от поедания травы, и вскочила в седло. Неразговорчивый охранник последовал за ней. Сейчас девушка даже жалела, что он столь молчалив — почему-то хотелось, чтобы он о чем-нибудь спросил, что-нибудь сказал. В итоге Шейра заговорила сама:

— Ты не так выглядеть, как другие из твоего племени…

Вообще-то Видальд тоже был черноволосым, но черты его лица казались острее, явственно выделялись скулы, а линии рта, бровей, носа были как прямые линии.

— Так у меня другое племя. Я горец с Высоких Холмов.

— О! — изумилась айсадка. — Ты?! Да как же?! Айсады знать горское племя! Как… как ты мочь?! Прислуживать подлому шакалу! Да лучше честно умереть, чем…

— Чем что? — хохотнул Видальд. — Ты-то, смотрю, честно умерла, да?

— Я клясться вашему вождю, иначе бы…

Видальд снова рассмеялся, и Шейра осеклась. Ее уязвило отношение воина, но она и сама сознавала, что не ей сейчас судить о честной смерти. Ведь самой-то и впрямь умирать уже не хотелось.

— Слушай, — сказал он, — меня эта чушь про славную смерть даже в сопливом отрочестве не вдохновляла.

— Чушь?!

— Только из гордости честно погибнуть в неравной схватке? Конечно, чушь. Это даже в легендах выглядит глупо.

— А что тогда не глупо?! — с вызовом спросила Шейра.

— Жизнь, айсадка. Она сложнее смерти, и для нее, знаешь ли, ум нужен, — он постучал себя пальцем по виску. — Так что живи себе спокойно и радуйся, что кхан девчонок навроде тебя сильно мучить не станет.

— А несильно?

— Несильно может, — с серьезным видом кивнул воин, но тут же усмехнулся. — Да шучу я, сожри тебя бездна! Если кхан кого-то пощадил, то, ясное дело, пытать уже не станет, не бойся.

— Я и не боюсь!

— Э, нет, еще как боишься. С таким ужасом пялишься.

Шейра помолчала и спросила с опаской:

— Зачем я ему?

Телохранитель повел плечами и проворчал:

— А мне почем знать? Ханке ведает, что в кхановой башке творится. Отстань уже.

Остаток дня они провели в молчании, а на закате вернулись в город, где на Шейру тут же повеяло холодом камня и безнадежностью вечера.

Гроза разразилась около полуночи, когда айсадка уже спала на все еще непривычном для нее ложе и не слышала ни как барабанят по стеклу тяжелые капли, ни как рычит гром.

Проснулась как всегда на рассвете и сразу побежала искать Видальда, надеясь опять выехать с ним из города. Не тут-то было. Воин находился подле своего вождя, а потом они и вовсе уехали куда-то вместе. А она-то размечталась, что в этой каменной крепости ей придется только ночевать, а днем она всегда сможет уходить из нее.

Правда, шакалий вождь еще сказал, что возле самого замка она может гулять, когда захочет, и без сопровождения. Понять бы еще, как найти это «возле». Каменное жилище казалось настолько огромным, запутанным и высоким, что неясно было, куда идти, чтобы из него выйти. Вчера Шейру вел Видальд, но дорога слабо отложилась в памяти: все проходы и повороты выглядели слишком похожими. Должно быть, такими же похожими кажутся темным людям ее родные леса…

Пока она шла длинными переходами, по камням, устеленным душистой травой и шкурами, то чувствовала на себе любопытные и неприязненные взгляды встречных охранников и других обитателей замка. Неуютно делалось и оттого, что на ней была непривычная одежда, казавшаяся нелепой, и Шейре думалось, что при взгляде на нее всем делается смешно. Еще хуже, что при ней не было никакого оружия (его забрали, как только вчера она вернулась из степи), а значит, все сразу понимали, что она пленница. Шейре очень хотелось спрятаться, скрыться от шакалов, но так, чтобы при этом не оставаться в помещении.

Она блуждала по замку довольно долго, спускаясь по лестницам, упираясь в закрытые двери, путаясь и наворачивая круги. Наконец нашла выход за одной из дверей внизу, среди снующих туда-сюда людей с корзинами, мешками, ведрами и горшками. В глаза ударил солнечный свет, а в ноздри — запахи сена, навоза, пыли и горькой полыни. И хоть она, как и хотела, оказалась снаружи, но попала в очень шумное и людное место.

Какой-то мужчина грохотал молотом о железо, другой колотил по деревяхе, женщины что-то лепили из глины, кто-то вел куда-то коней в поводу, и все болтали и кричали без умолка.

Стараясь поскорее покинуть неприятную местность, айсадка быстрым шагом пересекла пыльный, выжженный солнцем участок, пронеслась по выложенной булыжниками дороге, свернула с нее в сторону — и уткнулась в каменное заграждение высотой в полтора человеческих роста. Поверх него с другой стороны тянулись, нависая и шелестя перистой листвой, ветви рожкового дерева. Наверняка там, дальше, есть и еще деревья, надо только перебраться на ту сторону…

Шейра огляделась в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь перелезть через преграду. Взгляд наткнулся на похожий на барабан сноп сена под навесом недалеко от того места, где стояли кони. Если подкатить его к стене, а потом встать сверху, то она сможет руками ухватить ветку дерева, а ноги перекинуть поверх стены.

Убедившись, что возле сена никого нет, все люди заняты чем-то своим, не обращают на нее внимания и вообще находятся вдалеке, Шейра уперлась плечом и руками в неожиданно тяжелый сноп и покатила его к каменному ограждению. Несколько мгновений — и вот она уже сидит на его вершине, утопая в листве рожкового дерева. Схватившись за ветку поудобнее и поближе к ее основанию, айсадка смогла перебраться поближе к стволу и спуститься к удобной выемке, образованной его разветвлением. Там она выглянула через густую крону, и глазам предстала зеленая лужайка, изрезанная тропками, вдоль которых росли тамарисковые деревья. В выложенном булыжниками узком русле журчал ручей, источник которого, как показалось Шейре, бил откуда-то из-под земли — в том месте стоял сделанный из камня большой пузатый кувшин, как будто треснувший на боку. Из той трещины и струилась вода.

Айсадка плохо понимала, где очутилась. Между тропинками и вдоль ручья колосились высокие травы и цвели мелкие степные цветы, но это место не было степью. Здесь росли и деревья, но не было оно и лесом.

Издали донеслись голоса, и на одной из дорожек Шейра увидела трех женщин. Две молодые и одна постарше, они направлялись прямо сюда, и айсадка спряталась поглубже в кроне, чтобы рассмотреть (и расслышать) их получше, самой при этом оставшись незамеченной. Увы, именно эта попытка спрятаться ее и выдала — при движении она задела несколько тяжелых стручков, и они посыпались на землю, привлекая внимание незнакомок.

Темноволосая девушка с раскосыми глазами задрала голову вверх и, увидев Шейру среди листвы, вскрикнула от неожиданности. Полноватая женщина в очень широком желтом платье нахмурилась.

— Это еще что за мальчишка? — спросила она с возмущением.

— Это не мальчишка, — возразила ей девица, медные волосы которой обвивали голову, как венок.

Шейра уже видела ее прежде — рядом с шакальим вождем. И за свою жизнь она еще не встречала никого, кто выглядел бы ярче. Даже рыжая Регда-Илу померкла бы рядом с ней. Неудивительно, что вожак сделал ее своей.

— Не мальчишка, хотя и похожа, — продолжила красавица. — Это пленная дикарка, которой великий кхан из милости разрешил гулять вокруг замка и по саду…

Так вот как, значит, называется это место, поняла Шейра.

— Но ты бы лучше слезла с дерева, милая! — крикнула рыжеволосая уже ей. — Еще сломаешь что-нибудь! Себе или дереву.

— А зачем ей спускаться? — хихикнула вторая девица. — Она ж дикарка, ты сама сказала. Может, гнездо себе там свить хочет?

— Страшненькая-то какая, бедняжка, — поцокала языком полная женщина, будто даже с сочувствием. — Волосы, как солома, вся костлявая… Недаром я ее за мальчишку-то приняла, не в одной одежде дело.

— Да иные мальчишки вообще-то покрасивее будут, — снова хихикнула черноволосая. — Может, потому она и прячется здесь, чтоб никого своим обличьем не пугать?

— Тише ты! — прошипела женщина. — Еще кхану нажалуется, что ты ее дразнишь. Мы же не знаем, для чего он ее здесь держит.

— Да ясно для чего! — не унималась девушка. — Для смеха! Как придворного уродца.

Одна только рыжеволосая ничего не говорила, а пристально, прищурившись, смотрела на Шейру, будто что-то прикидывая.

— А может, дикарка вообще нору себе здесь выроет и так и будет жить? — издевалась черноволосая. — Тогда мы сможем бросать ей кости, как собаке. Хорошо, что кхан уничтожил почти всех диких выродков вместе с их щенками. — Ее губы расплылись в торжествующей усмешке. — Жаль, не всех добил. Надо было вообще только ее одну оставить. Для смеха.

Айсадка раньше не задумалась о своей внешности, ей достаточно было, что ее любят друзья. Возможно, в глазах шакалов она и впрямь выглядела безобразной, но это было не так уж важно, хоть и неприятно. А вот что по-настоящему задело, так это злобная радость, с которой незнакомка говорила о гибели ее сородичей. Стерпеть еще и это Шейра уже не смогла.

Одним движением она спрыгнула на землю — и глумливая ухмылка тут же сползла с лица обидчицы. Вторым движением айсадка схватила ее за длинные волосы и изо всех сил ударила ее головой о ствол дерева. Из разбитых губ и носа хлынула кровь, и девица завыла, прижимая к лицу ладони, а Шейра почувствовала себя почти отомщенной. Запоздало сообразила, что обещала вождю не причинять вред его людям, но было уже поздно. А потом она увидела бегущего сюда стражника. Полноватая женщина охала и махала руками, призывая его поспешить. Черноволосая все еще стонала, свесив голову и держась за лицо, но когда шакал приблизился и схватил Шейру, и не думающую сопротивляться, выпрямилась.

— Пусть дикарку запрут в самой глубокой темнице! — выплюнула она.

— Разумеется, госпожа, — склонил стражник голову.

— И всыпьте ей плетей, чтоб живого места не осталось!

— Мне нужно будет уточнить этот приказ у великого кхана, — осторожно проговорил воин, после чего увел Шейру прочь.

Оглянувшись, айсадка увидела, что полнотелая все еще охает, а черноволосая беснуется. И только рыжая красавица стояла молча, по-прежнему ничем не выражая свое отношение к происходящему.

Элимер с Видальдом вернулись из поездки в табунную долину, где кхан лично отбирал жеребят для своей конюшни. Когда они въехали в ворота замка, был ранний вечер и как раз время для трапезы. После обычного, не торжественного ужина в малой пиршественной зале, где, кроме двух советников, присутствовали только ближайшие подданные — военачальник Ирионг и тысячник Батерхан, Элимер засобирался в свои покои. Уже на подходе к ним его догнал начальник стражи Кугдаф, явно спеша что-то доложить.

Элимер пригласил его во внешнее помещение своих покоев, там опустился на короткую каменную скамью с резной спинкой и сиденьем, покрытым волчьей шкурой, и приготовился выслушать донесение.

— Мой кхан, — начал кудрявый Кугдаф, — один из моих людей сообщил мне, что сегодняшним утром наша пленница, айсадка, избила дочь господина Ирионга — Тармаису.

— Сильно?

Он предполагал, что нечто подобное может случиться, но не ждал этого так скоро. Хоть айсадка и клялась ему не трогать его подданных, зато подданные не давали клятвы не цепляться к ней. Было бы наивно думать, что одна из презираемых и ненавидимых некоторыми придворными дикарей совсем избежит нападок. Еще наивнее было ожидать, что она не ответит на них так, как у них, дикарей, принято.

— Не очень сильно, мой кхан. Ударила ее лицом о рожковое дерево в саду.

— То есть ударила, а не избила? — уточнил Элимер.

— Так и есть, повелитель. Госпожа Тармаиса велела запереть айсадку в темнице, мы послушали.

— Хорошо. Пусть посидит там сутки, ей не повредит.

— Также госпожа велела ее выпороть.

— А вот это уже лишнее. Надеюсь, это вы не выполнили?

— Нет, повелитель, решили сначала уточнить у тебя.

— И правильно. Хватит с нее темницы. Завтра на закате можете выпустить. А военачальнику можешь передать, что если его дочь так и не научится держать за зубами свой злой язык, то в следующий раз окажется в узилище по соседству с дикаркой.

На лице Куграфа отразилось замешательство и растерянность, и Элимер махнул рукой.

— Оставь. Конечно, я сам скажу ему об этом.

Элимера давно удивляло, как у такого скромного, честного и добросовестного человека, как Ирионг, всегда уважительно относящегося к другим, выросла столь взбалмошная, желчная и несдержанная на язык дочь. Несомненно, Тармаиса наговорила айсадке каких-нибудь гадостей, раз та вздумала ее ударить. В свое время эта язва и Зарину пыталась цеплять, но его наложница и сама была не промах. Так что, обменявшись несколько раз обидными колкостями, девушки спустя время стали приятельницами.

— Что там Тармаиса говорила дикарке, ты знаешь? — уточнил Элимер, прежде чем отпустить Куграфа.

— Только со слов Нитны, повелитель.

Нитна была женой советника Варды, и обычно ее словам можно было верить.

— И что она говорит?

— Что госпожа Тармаиса сожалела, что не всех дикарей убили, и смеялась над внешностью пленницы.

— Нечто подобное я и предполагал. Ладно, можешь идти, благодарю за сообщение.

— Да ниспошлет Гхарт-кузнец остроту и крепость твоему мечу, мой кхан, — поклонился, прощаясь, глава стражи и вышел за дверь.

Элимер же переместился во внутреннюю комнату покоев и там, рухнув на ложе, задумался. Тармаиса и правда заслуживала хорошей взбучки, и хорошо бы, чтобы военачальник ей это устроил. Никуда не годится, что она считает себя вправе задевать тех, кого он, великий кхан, лично взял под защиту. Может, конечно, дочь военачальника не знала, что это касается и пленницы тоже, но все-таки… Конечно, жительнице края, где в женщинах ценились милые улыбки и округлые формы, внешность айсадки, скорее всего, и впрямь не нравилась, но издеваться-то зачем?

«А твой брат зачем над тобой издевался?» — спросил он себя, но тут же отмахнулся от докучливой мысли. Вместо этого еще раз воссоздал в памяти образ айсадки: резкие черты лица, настороженный взгляд, порывистые движения и прямые волосы, собранные в небрежный хвост, так не похожий на затейливые прически отерхейнских женщин. Она не принадлежала привычному для него миру и, в отличие от той рабыни из его юности, не выглядела ни женственной, ни прекрасной, но почему-то все равно ему нравилась.

Не так уж много времени прошло с тех пор, как Шейра попала в плен к шакалам, и всего пара дней, как вождь позволил ей свободно бродить по окрестностям своего логова. И вот, снова она в темнице, лишенная света, воли и хоть какой-то определенности. Но в этот раз, кажется, она сама была виновата, не следовало нарушать свое обещание. С другой стороны, что еще она могла сделать? Стерпеть злорадство мерзкой гиены, когда та насмехалась над смертями ее сородичей, над смертями их детей? Можно было бы ответить словами, знай она шакалий язык чуть лучше, но ее путаная, неправильная речь вызвала бы только новый виток насмешек.

Значит, теперь ей только остается сидеть здесь неясно сколько времени. Это было горько, но еще больше страшило, что даже когда ее выпустят отсюда — она не сомневалась, что выпустят рано или поздно, — вождь запретит выезжать в степь с Видальдом и даже, наверное, гулять по саду. А вот угроза плетьми, напротив, не слишком пугала: отчего-то она была уверена, что темный вождь не позволит своим людям избить ее. Хотя бы потому, что такая возможность у него уже была прежде, как и повод. Но если бы ей дали выбор: быть избитой или больше никогда не выехать за пределы замка, она без колебаний выбрала бы первое. Только вот выбора ей, конечно, никто не предоставит…

Шейра уже приготовилась сидеть здесь долго, но, к ее удивлению, ее выпустили уже на следующий вечер. И сразу доставили к шакальему вождю, где бросили на колени — она, впрочем, тут же поднялась, а он и не стал возражать. Вместо этого отчитал за проступок и велел в следующий раз ни на кого не набрасываться, а через слуг сообщать ему, если кто-то вдруг начнет ее донимать. А напоследок подтвердил, что она по-прежнему может выезжать в степь, но что в ближайший раз это получится только через несколько дней.

И если всю предыдущую речь Шейра выслушала с мрачно-спокойным видом, то последнее заверение не дало ей удержаться от радости.

— Спасибо, вождь! — воскликнула она, против воли расплываясь в улыбке.

И он в ответ тоже улыбнулся, вот только, даже улыбающийся, все равно выглядел пугающе.

Следующие три дня Шейра не выходила из замка и опасалась, что просидит здесь еще дольше: Видальд постоянно был где-то со своим правителем. Надо же, она хотела досадить темному вождю, когда выбрала этого воина в сопровождение, а оказалось, что досадила этим только себе. Выбери она кого-то другого, кто вождю нужен не так часто, могла бы, наверное, куда чаще выбираться на волю. Сейчас же стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу.

Ей только и оставалось, что следить за бурлящей внизу жизнью: ее переселили в другую комнату, окна которой выходили на подворье. Она уже запомнила, в какое время уезжает пустая телега, и в какое возвращается, груженая овощами и молоком. Скот из деревни пригоняли через день. Стражники открывали и закрывали ворота, впуская и выпуская людей. Кузнец часто подковывал лошадей. Иногда под ее окнами стегали провинившихся в чем-то слуг, и айсадка не понимала, почему они покорно это терпят, а не бегут. Ведь не могли же, в конце концов, все дать такую же клятву, какую дала Шейра.

Вообще-то ей давно уже наскучило смотреть каждый день на одно и то же, но деваться было некуда: гулять по саду она избегала, не будучи уверена, что сумеет сдержать злость, если снова столкнется с насмешками тех гиен. А второй раз темный вождь может уже не спустить ей этого.

Шейра в гневе ударила ладонью по стене. Но злилась она не на женщин и не на темного вождя — на себя. Как же быстро она из вольной айсадки, воюющей с шакалами и не сдающейся им, превратилась в нелепую девчонку, которая боится, как бы ее враг не разозлился на нее и не запер здесь. И это о ней было пророчество? Разве о таких людях оно бывает? Ложь, все ложь. Шаман солгал или ошибся… И из-за этого обмана или этой ошибки погибло столько людей, а она оказалась в плену в шакальем логове, запуганная и жалкая.

Ладно, все-таки успокоила она себя. В конце концов, это всего лишь еще один день здесь, но уже совсем скоро она с Видальдом снова окажется посреди трав и неба. Раз уж ничего другого, ничего лучшего ей не светит.

* * *

— Тебе еще учиться и учиться, долго и упорно, — фыркнул Видальд и вложил меч обратно в ножны, глядя на уставшую после занятий Шейру: она сама попросила научить ее владеть этим оружием. — И как тебя поставили во главе войска?

— Из-за пророчества, — ответила айсадка, отвязывая рысака от одинокого вяза. — Но шаман туризасов ошибиться. Ну или его ученики. Из трех видений только одна сбылась. И только потому, что мы сами начать ее… его исполнять.

— Вот как? — усмехнулся воин. — У меня такое чувство, что ты хочешь открыть мне вашу тайну? Или я зря размечтался?

— Уже нет тайны…

— Подожди-подожди! — не сдержал изумления воин. — Ты же готова была погибнуть славной смертью, лишь бы не открывать великое шаманское прорицание. А теперь вот так возьмешь и всё разболтаешь?

Видальд не понимал очевидного, и Шейра пояснила:

— До поединка с вашим вождем я думать, что пророчество сбудется. Но ясно: оно ложь. Ложь можно открыть, это не нарушил запрет. И ты передать все вождю. Он хотел пророчество. И он узнает. И тогда он отпустить меня.

— Ну, на это я бы не рассчитывал… — протянул Видальд и спросил: — И о чем же оно?

Шейра вздохнула:

— Шаман видеть наши народы, мы неслись на конях. Вот это и сбылось. Потому что мы сами так сделать. А дальше он видел, как белая куница победить коршуна. А потом — огонь, вихрь, каменные шатры в разрухе, много в разрухе. Только потому, что я Шейра-Сину — Белая Куница на вашем наречии, меня сделали вождем. Чтобы я убить вашего вождя. А на самом деле это он чуть не убить меня… Два раза…

— Любопытно, — бросил Видальд, глядя на нее задумчивым взглядом, но о пророчестве больше ничего не сказал и не спросил.

В следующие несколько дней Шейре везло: воин почти все время был свободен, так что за неполную неделю они выбирались в степь целых четыре раза. Правда, в отличие от занятий с мечом, охота уже не доставляла айсадке того же удовольствия, что и прежде — она просто перестала видеть в ней смысл.

Когда Шейра уже приближалась к городу и обнаружила в одной из своих петлей-ловушек угодившего туда зайца-русака, то это не вызвало у нее ни радости, ни хотя бы удовлетворения. Она ловко и споро освежевала его, по-прежнему не чувствуя никакого оживления. Скорее даже, все это начало ее раздражать. Она сердито глянула на местных ребятишек, глазеющих на нее из-за кустов бузины в паре десятков шагов отсюда. Неподалеку от этих мест торчали отдельные глинобитные хижины, и иной раз дети оттуда, играя, забредали на открытую равнину. Увидев, что она их заметила, мальчишки, впрочем, тут же убежали.

От Видальда не ускользнуло ее состояние.

— Что такое, айсадка? — спросил он, кивнув на заячью тушу в ее руках. — Ты же вроде бы мечтала разъезжать по степи и охотиться.

— Да. — Она яростно вытерла нож о траву и убрала в ножны.

— Тогда чего у тебя такой кислый вид?

— Не знаю я, зачем это. Перестать понимать. — Шейра досадливо передернула плечами. — Раньше я брала добычу для себя, для племени. Чтобы есть. Сытно чтобы. Без голода. И шкуры чтобы. И жилы. Кожа. А здесь что? Меня там, — она махнула рукой в сторону Инзара, — кормят. Все давать. Одежду, еду, оружие. А я что? И зачем же тогда это? — Она кивнула на освежеванную тушку зайца, которую еще не успела убрать в мешок у седла. — Там и так много. Не нужно столько. И для кого тогда это? Ни для кого. Но больше я ничего не уметь делать и не знать.

— Нашла о чем печалиться! — воскликнул, ухмыльнувшись, Видальд. — Ладно, пусть в замке без твоей добычи и впрямь обойдутся, там и домашней скотины навалом, и охотники кхана постоянно всяческую дичь привозят. Ладно, тебе самой эта добыча тоже не нужна. Ну так отдай тем, кому нужна, делов-то. Кому захочешь, тому и отдай. Ты ж раньше тоже не для себя одной охотилась, а?

— А кому я захочу? — растерялась айсадка.

— Мне ж почем знать? — пожал плечами воин. — Да вон хоть ребятишкам.

Он кивнул на кусты, из которых недавно выглядывали двое мальчишек, но сейчас их уже не было видно: убежали или спрятались.

— О! Я никогда не думать… не думала кормить шакалов или их потомков!

— Так и не корми, я что, настаиваю, дурья твоя башка? Но ты же сама только что мне тут плакалась…

— Я не плакалась! И я просто не думала… — Она замолчала, нахмурившись, потом спросила: — А кто они? Те дети?

— Просто дети. Хотя кто знает. Когда они вырастут, то, может, пойдут на север, осядут в поселениях и будут тревожить ваши леса вместе с другими поселенцами. — Он пожал плечами. — Но пока это просто дети. Ты разве не заметила еще, они часто здесь ошиваются. Как только к их матери мужчины приходят, так они и здесь.

— А зачем к их матери мужчины приходят?

Видальд вскинул брови и ухмыльнулся.

— Поверь, ты не захочешь этого знать. Но и они, и их мать, надо думать, частенько голодают. В тех хижинах в основном живут всяческие изгнанники и отщепенцы, с жиру они точно не бесятся. Так что если тебе так уж нужен смысл в твоей охоте, то вот, пожалуйста. Хотя могу понять твои опасения. — Видальд забрал лежащую перед ней заячью тушку и убрал в мешок. — Поехали?

— Да… — кивнула озадаченная Шейра, пообещав себе подумать над словами воина.

Она всегда считала, что помогать врагам нельзя даже в самой мелочи. Но Видальд был прав: пока что это просто дети… А эта женщина, их мать, как и прочие жены шакалов, вряд ли вообще хоть когда-нибудь держала в руках оружие и тем более обращала его против айсадов.

Вернувшись в замок, Шейра отнесла зайца вниз, в огромное помещение, где готовили еду для всех. Люди там приняли тушку с видимым безразличием: она мало что добавляла к мясному изобилию и разнообразию на столах правителя, его приближенных и даже его слуг.