Тени Вайаты (джен)

— И что?

— У одного оказался отравленный дротик. Я понял это слишком поздно. Старик вскоре умер от яда. А она осталась со мной. Не мог же я ее бросить?

Берхаин умолк, откинув голову к холодной, сырой стене. Голоса здесь не рождали эхо — они гибли тотчас, как гибли под этими проклятыми сводами надежда, воля, мужество, разум и сама жизнь. Воздух был пропитан вонью тления — трупы тех, кто умирал здесь, не выносили и не предавали морю. Разве что оттаскивали в угол, где они лежали, глядя незрячими, полными червей глазницами на своих преемников, пока не обращались в прах. По стенам ползали, тихо попискивая, мохнатые многоножки толщиной в палец и стекали вязкие, слизистые капли. Правда, чтобы разглядеть все это, нужно было просидеть в темнице долго и привыкнуть к вечному мраку. Или же иметь зрение «теней».

Исур и Берхаин полулежали у стены, опираясь на нее. Тяжесть цепей, что опутывали их обоих, не позволила бы подняться даже здоровому, крепкому человеку. На полу давно засохли натекшие из ран лужицы крови. Темничный холод пробирал до костей, и нечем было даже укрыться. Не раз из поросших мхом и плесенью углов выскальзывали две-три голодные крысы — и тотчас юркали обратно, спугнутые голосами, что звучали ровно и спокойно.

— Я долго пытался уверить себя, что вижу в ней лишь сестру, — продолжал Берхаин. — И настал миг, когда я понял правду. А потом… все случилось само собой. Наутро же мы с нею отправились в храм Эфитры. Через год родилась Найра. Потом начали приходить они, приходить и умирать. А нас носило с места на место, пока мы не оказались здесь, в Вайате. И надо же было такому случиться, что в тот год начался мор!

— Выходит, в тот же год, когда умерла королева Карна? — сказал Исур. — Значит, они оба лишились матерей почти одновременно. Но ты сильный, ты не пал духом и не оставил дочь, ты нашел в ней утешение. А наш король… во имя всех его предков, бессмертных и смертных, я не понимаю. Почему он пренебрегает сыном? Ведь мальчишка не кто-то, а его наследник!

— Выходит, ты тоже попался, как и я, — улыбнулся Берхаин. — Ты привязался к мальчишке, как я — к семье. Какую же глупость я сказал тогда, в шахте! Только… слишком уж это тяжело. Видеть угрозу — или не видеть, но знать, что она может появиться отовсюду. И бояться в глубине души: даже лучшие не вечны и не непобедимы. Если я умру, что будет с моей семьей?

— Так это тебя называют лучшим из лучших. — Исур с трудом повернул голову в железном ошейнике с шипами внутри и посмотрел на товарища. — Все, кто учился вместе со мной, были наслышаны. Вроде бы жрецы заставили тебя в решающем бою убить своего друга…

— Было такое. — Берхаин вмиг помрачнел. — А еще страшнее было прочесть в глазах того, кого ты считал другом в этом гнезде мрака, искреннее желание убить тебя. Так уж вышло, что я оказался сильнее. Кто знает, что случилось бы, обернись все иначе. Да что теперь об этом… — Он помолчал. — Ты ведь не по их воле стал телохранителем у королевича?

— Нет, — ответил Исур. — Не знаю, который мне год, но я пришел сюда почти сразу после… в общем, когда ушел оттуда. Это было незадолго до мора. Видно, сами боги или предки подсказали королеве отыскать для сына верного защитника. Я просто оказался первым — ну, и сильнейшим. Вот вздумай ты туда явиться…

Они вместе посмеялись, пытаясь улечься поудобнее: тела у обоих затекли от холода и от тяжести цепей. Боль от многочисленных ран давно стала привычной — куда здешним палачам до жрецов Тейава, знающих все о невыносимых муках, что терзают плоть, ломают рассудок и растлевают душу.

Впрочем, не каждый рассудок и не каждая душа поддается. Есть те, кто, выходя оттуда, остаются людьми. Или становятся ими вновь.

— Она мне доверяла, — продолжил Исур. — Мудрая была женщина, жаль ее. Будь она жива, никакие Садахары бы не пролезли к королевскому престолу. А когда ее не стало, король затворился в своих покоях, и я понял, что мальчишке конец. По сути, он никому не нужен — ни отцу, с которым неизвестно что, ни Садахару, ни верховным жрецам, которые поддержат того, кто щедр с ними.

— Неизвестно что, — повторил Берхаин и почесал окровавленную бороду. — Выходит, король может быть давно мертв, а Садахар просто правит от его имени?

— Нет, — качнул головой Исур. — Будь это так, он сразу избавился бы от Огешана и сам сделался королем. А он решился на открытое убийство мальчишки только сейчас. Почему — ума не приложу. Возможно, король в самом деле при смерти или уже умер, а может, он опутан какими-нибудь чарами. Хотя могло обойтись и без всяких чар. Король же совсем ослаб после смерти королевы. А Садахар славится своим умением запугивать и прибирать всех к рукам. Вот и короля он прибрал, чтоб ему живым кануть на дно морское!

— Что толку в проклятьях, — прервал Берхаин. — Надо действовать. Ты ведь не собираешься просто сидеть здесь и ждать казни, пока за твоим воспитанником гоняется вся стража Вайаты?

Исур тяжело выдохнул и прикрыл глаза.

— Нет, — сказал он чуть погодя. — Пусть наша связь не слишком сильна, я чувствую, что он на свободе. Лишь бы не кинулся выручать нас — вот тогда им точно конец.

— Им? — Берхаин улыбнулся с тенью жесткой насмешки. — Впрочем, да, им. Я чувствую его рядом с нею. Надеюсь, он не погубит ни себя, ни ее.

— Послушай… — В голосе Исура слышалось непривычное смущение. — Он правда ее любит, я-то знаю. Души в ней не чает, на смерть за нее готов. А ты готов оторвать голову каждому, кто приблизится к твоей Найре на десять локтей…

— И ты был бы готов, — отрезал Берхаин, — будь у тебя единственная дочь.

— Ты же сам понимаешь: рано или поздно тебе пришлось бы отдавать ее замуж. Так что не сердись почем зря, а пожелай им обоим счастья. Где ты отыщешь лучшего зятя, чем будущий король? Конечно, сперва нам всем надо победить, но будем надеяться на лучшее. Ты сам говорил, что твоя жена происходила из благородного дома, чуть ли не в родстве с королевским, поэтому…

— Поэтому, — Берхаин сверкнул глазами, — самое время действовать. Помоги мне встать.

Исур вытаращился на него.

— Зачем? Что ты собрался делать?

— Сейчас увидишь. Дай руку.

Не скрывая удивления, Исур повиновался. В тот же миг ему показалось, что на предплечье ему навалилась прибрежная скала. Медленно, под оглушительный лязг цепей, Берхаин поднялся на ноги. Из-под ошейника на его грудь, без того израненную и изожженную, полилась кровь. Он словно не заметил этого, как и прочих открывшихся ран. Так же медленно он намотал на руку вделанный в стену край цепи и, стиснув зубы, потянул на себя.

Что-то в стене шелохнулось, заскрипела цепь, затрещала каменная кладка. Берхаин дернул второй раз, третий, по лицу и телу его лил ручьями пот, мешаясь с кровью. Стена вновь затрещала, задрожала, словно готовая рухнуть им обоим на головы. Но стена устояла. А цепь — нет.

С лязгом она вылетела, точно затаившаяся змея, хлестнув Берхаина по плечу. Он слегка пошатнулся, переводя дух и отирая лицо от пота и каменной пыли. Пока изумленный Исур приходил в себя, Берхаин подал ему руку.

— Вставай, теперь твой черед.

Казалось, второй конец цепи поддался быстрее, чем первый. Два мощных рывка — и он загрохотал по полу, пока из стены сыпалось каменное крошево и взвивалась пыль. Душное серое облако затянуло всю темницу, точно колдовской туман — разрушенный город Хассерин, но Исур и Берхаин успели задержать дыхание. Когда пыль улеглась, оба тяжко выдохнули и переглянулись.

— Надолго ли нас хватит? — усомнился Исур. — Мы ранены, да и на допросе нам досталось. Даже перевязать нечем.

— А ты вспомни, чему нас учили там. — Берхаин забросил на плечо, словно плащ, край длинной цепи, чтобы не волочился по полу. — А еще нас учили использовать достижения врагов против них самих. Клянусь жизнью своей, у меня нет худшего врага, чем Тейав. И я использую его достижения в своей борьбе.

— Что ж, тогда и я использую. — Исур повторил его движение. — Хотя по мне, Садахар — враг еще худший.

Давя ползающих по полу многоножек и прочих мерзких тварей, они зашагали к двери. Цепи обоих гремели по полу. Берхаин прищурился и высадил дверь движением плеча, сорвав ее с петель, — только железная оковка осталась болтаться.

Обойдя рухнувшую дверь, они повернули направо — дорогу они оба запомнили, когда их сюда вели. Душный, смрадный проход, такой же непроглядный, как темница, тянулся в обе стороны, словно не имел ни начала, ни конца. Не успели они пройти и пяти шагов под лязг цепей, как впереди послышались тревожные голоса. Вскоре замелькал тусклый свет факелов.

Голоса сделались громче, уже можно было различить отдельные слова: «Что такое?», «Будто что-то рухнуло», «Землетрясение?», «Не может быть!» Человек шесть стражников разогнали тьму своими факелами — и замерли на месте при виде беглецов.

Те не дали им опомниться. Берхаин раскрутил в воздухе край цепи, против которого оказались бессильны кинжалы, шлемы и броня. Исур не вмешивался: слишком тесно здесь было. Зато он кинулся, как только упал на пол последний убитый стражник, обшаривать их пояса в поисках ключей, заодно оглядывая, чья одежда придется им впору.

Ключи нашлись, хотя не от всех замков. С радостью Берхаин и Исур избавились от ошейников и ножных кандалов, ручные пришлось просто разбить. Оставшиеся на запястьях железные кольца раздирали кожу, и они обмотали руки обрывками рубах убитых стражников. Что до штанов, то Исур легко нашел себе подходящие, тогда как Берхаину пришлось потруднее. На его счастье, один из стражей оказался рослым, хотя штаны все равно были тесноваты и коротки, как и плащ, который Берхаин снял с убитого. Оружие он брать не стал, кроме обрывка цепи, а Исур взял себе пояс и два кинжала.

Закутавшись плотнее в толстую, грубую ткань, они бросились вперед по коридору. Не успевшие погаснуть факелы, что выпали из рук стражи, тоже сослужили им добрую службу. Впрочем, неровный пол подземного коридора заставлял спотыкаться даже при свете.

Кое-где в глухих стенах слева и справа чернели боковые проходы. Едва замечая их, Исур и Берхаин шли прямо, туда, откуда тянуло более свежим воздухом. Каменная лестница с вытертыми почти до половины ступенями привела их в небольшое сторожевое помещение. Оно полнилось суетой: видимо, стражники слышали шум в подземелье и теперь спешно вооружались, прервав накрытый на низком деревянном столе простой, но обильный ужин.

Доесть этот ужин, как и переварить его, они не успели. Берхаин с Исуром набросились на них, словно морской ураган на берег. Молниями сверкали кинжалы, тяжелая цепь дробила черепа и ломала ребра. Свежая теплая кровь смешалась на полу с пролитым пивом — стоков здесь, как в застенке, не было.

Берхаин схватил окровавленной рукой уцелевший кувшин с пивом и одним духом осушил его, Исур последовал его примеру. Едва начатая покойными стражниками жареная утка вмиг превратилась в кучку разгрызенных костей. Прочую снедь Исур смел в расстеленный плащ одного из убитых и закинул узел на плечо. Подумав, они взяли себе по копью, что стояли у стены, и двинулись дальше.

Еще одна лестница ступеней в тридцать вывела их из подземелья. Здесь стражи набралось человек десять: прочие не то спали, не то предпочли притвориться спящими. Те же, кто на свою беду бодрствовал, вскоре разделили участь своих товарищей по службе, чьи растерзанные тела стыли в подземелье.

На всю тюрьму звенели крики: «Тревога!» Но после столь страшных потерь никто не желал вступать в безнадежный бой, тем более, зная, кто их противники. Уцелевшие стражники даже не подумали взяться за луки и пустить вслед беглецам тучу стрел, словно ожидали с ужасом, что стрелы сгорят в чародейском пламени или, хуже того, обратятся против них самих. После всего, что произошло в старой шахте, в застенке и в тюремных коридорах, каждый готов был поверить в самые невероятные слухи, что ходили по всей Вайе о воинах-«тенях» и их неслыханной мощи.

Сами же виновники переполоха покинули тюремный двор, оставив позади кровавый след из трупов. После вонючей духоты подземелья ночная прохлада ударила в лицо, словно тяжелым кулаком. Кипящая в жилах кровь понемногу остывала, на плечи наваливалась усталость, возвращалась изгнанная до поры до времени боль. Как ни манил Исура и Берхаина сверкающий вдали белокаменный королевский дворец, они свернули в другую сторону — в ближайшие трущобы.

Тесные ряды покосившихся хибарок, похожие на россыпи ядовитых грибов в южных лесах, встретили их густой вонью, пронзительными воплями тощих кошек и странными шорохами повсюду, которые кому угодно показались бы зловещими. Берхаин огляделся и указал на ближайшую развалюху, по виду нежилую. Остатки занавески в дверном проеме кое-как скрывали внутренность хибарки и заодно пропускали неяркий свет растущего месяца, как и проломленная в нескольких местах крыша из листьев горшва.

Казалось, халупа служила здешним бродягам отхожим местом не один десяток лет. Вонь внутри нее скорее вызывала желание расстаться с содержимым своего желудка, нежели наполнить его, но ни Исура, ни Берхаина это не смутило. Они выбрали место почище, развернули свой сверток и воздали должное незатейливой еде — жареной птице, рыбе, зелени и лепешкам. Ели они молча, не слишком торопясь и не теряя бдительности. Снаружи пока было тихо — так, как бывает ночью в трущобах.

— Думаю, — медленно сказал Берхаин, словно размышляя вслух, — нам ни к чему сейчас покидать город.

— Мы не будем их искать? — Исур озадаченно потер небритый со вчерашнего утра подбородок. — Хотя ты прав. Наша задача — устранить главную угрозу.

— Именно. — Берхаин жестко усмехнулся. — И я уверен, нам это по силам.

— Только как? Если на нем правда чары…

— При желании можно найти управу на любые чары. Приходилось.

Исур поглядел на Берхаина с уважением.

— Видно, ты знаешь, что говоришь, — сказал он. — Я странствовал меньше твоего и положил меньше народу. Скажу одно: куда пойдешь ты, туда пойду я. Кем бы мы ни были в прошлом, ты мне брат по духу. И ты — отец той, которую любит Огешан.

Словно скрепляя братскую клятву, они пожали предплечья друг друга — обычный во всей Вайе знак дружбы. Разжав пальцы, оба поморщились и тихонько рассмеялись.

— Давай-ка сюда тряпки тех стражников, — сказал Берхаин. — Если мы не перевяжем раны, к утру сами будем не лучше тряпок.

Скинув плащи, они занялись своими многочисленными ранами. Разве что промыть было нечем: сырая вода не годится, да и не достать, а настойки раззаг, которую полагалось иметь при себе каждому воину-«тени», под рукой нет. Они едва успели порвать прихваченное тряпье на полосы, когда оба замерли. В словах не было нужды, как и во взглядах: тонкий слух не подвел обоих. Прежде чем чья-то грязная рука с зажатым в ней ножом отодвинула край драной занавески у входа, Исур и Берхаин вихрем вылетели из хибарки, едва не расширив проем вдвое.

Те, кто пытался бесшумно красться снаружи, замерли на месте при виде их обоих, с ног до головы залитых кровью. Вернее, замерли двое, позабыв о ножах, а третий с воплем кинулся бежать по разбитой улочке. Исур бросился вдогонку, не сомневаясь, что тех двоих уже можно считать трупами.

Когда Исур вернулся, волоча за собой тело убитого бродяги, Берхаин задумчиво разглядывал то, что оставил от двоих с ножами. Исур кинул свою ношу поверх растерзанных трупов и пояснил:

— Этот, который пытался сбежать, — точно соглядатай, я его видел раньше около дворца. Насчет прочих не знаю. Может, простые бродяги, а может, и нет.

— Думаю, надо уходить, — сказал Берхаин. — Соглядатай или нет, нашумел он изрядно. Хотя крики по ночам в трущобах — дело привычное, но и облавы стражников тоже. Не хватало нам попасться им на глаза.

— Кстати, о стражниках, — заметил Исур. — Чем меньше их будет во дворце, тем легче нам будет пробраться туда. Мы с тобой без того хорошо проредили их — и вчера, и сегодня ночью. Остается довершить дело. Отвлечь их, чем угодно — да хоть пожаром…

— Пожаром, — повторил Берхаин. Глаза его сверкнули, точно два разгорающихся костра. — Именно пожаром, Исур. Они поджигают наши дома, не щадят вдов и сирот — так ответим им тем же. Подожжем их саррады, и пусть получат по справедливости.

— Некоторые не успеют выскочить, либо сгорят, либо задохнутся, — подхватил Исур. — Прочие станут тушить, и потом пусть хоть двадцать Садахаров приказывают им.

— Нам и одного хватит. — Лицо Берхаина посуровело, вмиг сделавшись старше, он скрежетнул зубами. — Сегодня его последняя ночь, клянусь. Даже если и наша тоже — пусть. Будет нужно, я сам придушу эту гнусную тварь.

— А я прикончу его отродье, — сказал Исур и задумчиво добавил: — Все же те жрецы близнецов правы, когда говорят о справедливости.

В разговорах больше не было нужды. Они затащили трупы внутрь хибарки, наскоро покончили с перевязкой и вскоре затерялись в путанице узких улочек.