Химия (гет)

Мерцающий синий свет экрана телевизора отражался на стеклянных и металлических поверхностях кабинета. Переполненная пепельница из дымчатого стекла возвышалась на рабочем столе. На экране застыло лицо судьи, произносящего сухое, отчеканенное: "Пожизненное лишение свободы".

Джон стоял неподвижно, спиной к столу, глядя на экран. Его лицо сохраняло непроницаемое спокойствие. Легкий, почти незаметный кивок головой — признание самому себе — он ожидал этого. Резким движением пульта Джон погасил экран. В кабинете на мгновение повисла густая тишина, усиленная легким гулом работающего оборудования за стенами, и вот ее разорвал шквал настойчивых телефонных звонков. Он словно их не слышал. Он медленно подошёл к панорамному окну, за которым расстилался вечерний пейзаж научного городка. Внутри него бушевало сдержанное, холодное бешенство. Не взрыв ярости, а именно холодная, методичная злость человека, которого лишили чего-то по праву принадлежащего ему. Это было не просто поражение в суде, это был удар по его самолюбию. Он не любил проигрывать. Никогда. И сейчас он проигрывал не суд — он проигрывал контроль, и это было неприемлемо. Особенно когда истина была так очевидна, подкреплена неопровержимыми уликами, разложена по полочкам научных доказательств, растолкована этим… присяжным.

Его взгляд скользил по бесконечным рядам окон лабораторий, но видел он не их. Он видел перспективу: Эдвард в тюрьме, или, что еще хуже, в закрытой лаборатории — и никакого доступа. А ведь он хотел его себе. Эта мысль обжигала сильнее всего. Он хотел этой громкой победы, которая была бы связана с его именем, с его лабораторией.

...Но ведь он знал, что легко не будет.

Дом встретил его тишиной и мягким светом. Анна, стоя у большого окна, сразу обернулась к нему, едва он переступил порог — ее взгляд был полон тихой тревоги, смешанной с сочувствием. За внешним спокойствием Джона она мгновенно уловила его напряжение, сквозившее в каждом его движении.

— Проиграли?

Джон обернулся к ней с лёгкой натянутой улыбкой, но его глаза оставались холодными. Он старался скрыть раздражение:

— Первый раунд, Анн. Это было… предсказуемо. Разогрев публики. Мы играем вдолгую.

Анна подошла ближе, посмотрела на него внимательно.

— Апелляция? Ты уверен, что это… разумно? Может, стоило… Как ты хотел сначала, без этого всего? Так же гораздо проще. Без адвокатов, прессы, этого… фарса. Если...

Джон прервал ее жестом — резковатым и нетерпеливым взмахом руки. Подошел к бару, стоящему в полумраке угла. Дверца шкафа резко хлопнула в тишине. С глухим стуком он поставил стакан на мрамор столешницы. Налил себе щедрую порцию виски. Предложил Анне взглядом, молчаливым вопросом, не ожидая согласия, скорее просто констатируя факт — он нуждается в этом, а она нет. Она только покачала головой, не отрывая от него взгляда, оставаясь стоять неподвижно. В тишине гостиной явственно слышалось, как звякнул лёд.

Джон сделал глоток, сжав стакан в руке. Он смотрел в сторону, его взгляд скользил по расплывчатым огням за окном.

— Наука на нашей стороне, Анн. Факты. Их нельзя игнорировать вечно. Они устроили цирк, но… — он повернулся к ней, в голосе проскальзывала резкость, — это ничего не меняет.

Он смотрел ей в глаза — прямо, словно оценивающе, и сквозь холодную решимость его взгляда проглядывало что-то новое, опасное. Он поставил стакан на стол и подошел ближе к Анне.

— Знаешь... Иногда, чтобы получить то, что нужно... Нужно действовать… напрямую. Обойти формальности.

В глазах Анны появилась тень испуга, она почувствовала словно прикосновение цепкого холода. Она всегда подозревала, что за глянцевым фасадом университета скрывается что-то… иное. Слухи о закрытых лабораториях, о экспериментах, которые не афишируются… Она надеялась, что Джон далек от этого.

Джон заметил ее реакцию, легко положил руку ей на плечо. Его взгляд немного смягчился, стал теплее, но в глубине оставался стальной блеск.

— Не волнуйся. Все будет… как надо.

Его рука на ее плече сжалась чуть сильнее, чем обычно — едва ощутимая, но красноречивая деталь. Она почувствовала это как сигнал. Она хорошо понимала, какой ценой ему даётся контроль над собой, особенно когда ситуация идёт не по его сценарию. С ней он всегда воздвигал барьеры самообладания, но в работе... Там прорывалась иная, более жёсткая натура. Иногда эти две стороны его личности начинали опасно перетекать друг в друга. Она мягко коснулась его руки, нежно провела пальцами по его щеке, стараясь помочь ему гармонизировать мрачные мысли, снять бремя напряжения, вернуть его к себе самому, к равновесию.

* * *

Откинувшись в глубокое кожаное кресло в гостиной, с недопитым виски в руке, Джон ощутил внутренний укор. Ночная тишина дома лишь усиливала это ощущение. Он понял, что его эмпатия вновь сдала позиции. Поражение болезненно ударило по самолюбию — эго мгновенно взяло верх, и на миг он едва не забыл, ради чего вообще все начиналось. Ведь главным было только одно — добиться справедливости для Эдварда. Для исследований и научных прорывов у него и так были записи изобретателя. Кажется, только сейчас, во всей полноте момента, к нему пришло глубокое, со всей своей трагической тяжестью, осознание, что в действительности означает "пожизненное заключение". Тяжелее всего давались мысли о том, что именно он своими действиями в итоге подверг Эдварда такому риску. Он поставил на карту абсолютно все, прекрасно понимая, что имел возможность просто забрать его себе — рассчитывая решить вопрос с советом регентов, не позволить им вырвать Эдварда из его рук. Теперь же перед Эдвардом маячили три перспективы: победа в суде, тюремное заключение, или же — что, пожалуй, было хуже смерти — вивисекция. Верным ли было его решение, когда он, движимый благородным порывом дать Эдварду хоть какую-то нормальную жизнь, рискнул всем? Или же более разумным и взвешенным шагом было бы ограничиться полной изоляцией в четырех стенах его лаборатории, что, в сложившейся ситуации, могло бы считаться для Эдварда пусть не благом, но уж точно избавлением от худшего? Но... и эта возможность стала бы для Эдварда лишь временным решением. Нет. Проигрыш первого — предвзятого — суда — это досадно, но не фатально. Они выиграют, иначе и быть не может. Наука восторжествует, суд встанет на их сторону. В памяти всплыл образ Эдварда в зале суда — уже совсем не то растерянное и испуганное существо, каким он предстал во время их первой встречи. Эдвард держался неожиданно... стойко. Это поразило Джона. И говорил Эдвард уже лучше — Картер хорошо подготовил его. Мир должен однажды увидеть настоящего Эдварда. Не только сенсацию — "первого искусственно созданного человека", но и личность, заслуживающую права на жизнь в этом мире. И Джон почувствовал, как это желание становится почти личным.

Примечания:

"Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо" (с)