Корпорация Странных Существ 2.0 (гет)

Подглава 1: Врата в Сон

Крыша заброшенного дата-центра в промышленном районе Картер-Сити была как открытая рана на теле города — потрескавшийся бетон, покрытый пятнами ржавчины и чёрной сажи, блестел от недавнего дождя, отражая далёкие неоновые огни. Лабиринт ржавых вентиляционных труб, из которых поднимался горячий пар, шипел, словно дыхание умирающего зверя. Внизу, в пропасти между зданиями, мокрый асфальт улиц мерцал зелёными, пурпурными и кроваво-красными отблесками рекламных вывесок, создавая иллюзию жизни в этом бездушном мире. Холодный ветер, пропитанный запахом смога, озона и мокрого металла, завывал, проносясь между антеннами и обломками старых спутниковых тарелок, которые скрипели под его напором, как голоса забытых машин. Далёкий вой сирен, приглушённый расстоянием, вплетался в этот городской гул, напоминая о том, что где-то там, в тенях, «Чистильщики» всё ещё ищут их след.

Майк Тайлер сидел на краю крыши, его ноги свисали над пропастью, а спина прижималась к холодной, влажной трубе. Его чёрная куртка, изорванная и покрытая сверкающей стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, липла к телу, пропитанная потом и дождевой водой. Его правая рука, всё ещё ноющая от старой раны, сжимала дата-чип, спрятанный во внутреннем кармане. Тёмный полимер чипа, тёплый, почти живой, слабо вибрировал, как будто улавливал ритм его сердца. Его шрам на шее, впервые за долгие часы, был спокоен, но тяжесть в груди была почти физической. Его серые глаза, воспалённые от усталости и дыма, смотрели на город, но видели не его. Перед его внутренним взором мелькали образы: пустые глаза Ионы, её ржавый ошейник, который он когда-то считал символом рабства, а теперь знал как извращённое спасение; крик Элиаса, растворяющийся в цифровом шуме, когда серверы дата-центра вспыхнули пламенем; и Роман — его тень, его враг, его отражение, с которым он заключил хрупкое перемирие в Лабиринте. Элиас отдал всё, чтобы мы выбрались. Этот чип… это его жизнь. Иона. Даски. Я несу их всех. Его внутренний голос был полон скорби и страха: А если я не справлюсь? Если это всё зря? Он сжал кулак, стеклянная пыль на рукаве хрустнула, напоминая о том, как близко они были к смерти. Его дыхание, тяжёлое и рваное, смешивалось с паром, поднимающимся от труб, и он чувствовал, как холод бетона проникает сквозь джинсы, заземляя его, но не принося утешения.

Рядом, в двух шагах, Ева Ростова сидела, прислонившись к ржавой антенне, её колени были подтянуты к груди, а пистолет лежал на бетоне рядом, его ствол всё ещё тёплый после боя. Её тёмные волосы, мокрые от дождя, прилипли к вискам, а на её куртке, тоже покрытой стеклянной пылью, виднелись следы сажи и крови — не её, но, возможно, Майка. Её серые глаза, холодные, как сталь, смотрели на горизонт, где неоновые огни Картер-Сити мигали, безразличные к их борьбе. Её планшет, потрёпанный, но всё ещё работающий, лежал на её коленях, его экран был тёмным, но она знала, что скоро он оживёт. Её внутренний монолог был смесью холодного анализа и сдерживаемой бури: Мы выбрались. Но “Чистильщики” близко. Чип — это оружие, но без терминала он бесполезен. Нам нужен безопасный узел, кто-то, кто знает, как использовать “Протокол Нулевого Пациента”. Она пыталась подавить воспоминания о Лабиринте — о своём двойнике, о её собственных страхах, которые чуть не сломали её. Её профессиональная броня, годами выстраиваемая в тенях корпоративных войн, дала трещину, и это пугало её больше, чем плазменные лучи «Чистильщиков». Она посмотрела на Майка, его сгорбленную фигуру, его руку, сжимающую что-то в кармане, и её внутренний голос смягчился: Он не просто “Субъект 17”. Он… человек. Его боль реальна. И его шрам… он — ключ. Она видела в нём не только загадку, которую нужно разгадать, но и человека, чья судьба теперь связана с её собственной. Её пальцы машинально проверили подсумок, где лежал чёрный модуль с красным индикатором — последний след Элиаса, теперь мёртвый, как и его голос.

Тишина между ними была не неловкой, как в их первые встречи в подвале, а тяжёлой, насыщенной невысказанными мыслями. Это была тишина двух солдат, стоящих на пороге войны, которые знают, что слова сейчас не нужны. Их дыхание, синхронизированное, смешивалось с шумом ветра и шипением пара, создавая странную, почти интимную гармонию. Ева, поддавшись порыву, которого сама от себя не ожидала, достала из подсумка маленькую металлическую флягу с водой и протянула её Майку. Её жест был резким, почти механическим, но в её глазах мелькнула тень чего-то человеческого. Майк посмотрел на флягу, затем на неё, его брови слегка приподнялись от удивления. Он взял флягу, его пальцы, покрытые коркой засохшей крови, коснулись её руки, и этот краткий контакт был как мост между их мирами. Он сделал глоток, вода была тёплой, с металлическим привкусом, но она вернула его к реальности. Он вернул флягу, их взгляды встретились, и в этом молчаливом обмене было больше, чем могли бы выразить слова. Ева убрала флягу, её движения были точными, но её внутренний голос был полон сомнений: Почему я это сделала? Он… не мой напарник. Но он единственный, кто остался.

Майк откинулся назад, его спина скользнула по трубе, и он посмотрел на небо — серое, затянутое смогом, без единой звезды. Его внутренний голос вернулся к Роману, к их странной, почти мистической связи, рождённой в Лабиринте. Роман… он знал больше, чем говорил. Он был там, в “Мире 1.0”? Или он просто тень, которую они создали, чтобы сломать меня? Он вспомнил его слова: «Ты не один из них, Майк. Но ты и не один из нас». Эта загадка жгла его, как шрам, но теперь она отступила на второй план. Дата-чип в его кармане был важнее. Он чувствовал его тепло через ткань, как напоминание о жертве Элиаса. Он доверил нам всё. Себя. Свои коды. Надежду Уильямса. Я не могу подвести их. Его пальцы сжали чип сильнее, и он почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Он не был готов, но знал, что выбора нет.

Ева, заметив его движение, повернулась к нему. Её серые глаза, освещённые тусклым светом неонов, были непроницаемыми, но в них мелькнула искра решимости. Она достала планшет, её пальцы пробежались по экрану, проверяя его состояние. Её внутренний голос был холодным, но твёрдым: Чип — это всё, что у нас есть. “Протокол Нулевого Пациента”… если он работает, мы можем проникнуть в ядро. Но где? И как? “Чистильщики” уже знают, что мы взяли. Время на исходе. Она посмотрела на Майка, его лицо, покрытое сажей и потом, его глаза, полные боли, но не сломленные. Она видела в нём не только «Субъекта 17», но и человека, который, как и она, был пойман в ловушку этого мира. Её голос, низкий, но ясный, прорезал тишину:

— Готов?

Майк не сразу ответил. Его взгляд упал на чип, который он достал из кармана. Его светящиеся линии мерцали, как нейроны, и он почувствовал, как шрам на шее слабо запульсировал, как будто улавливал его энергию. Его внутренний голос был полон страха, но и решимости: Я не готов. Никто не был бы готов. Но Элиас… он верил в нас. Иона… она ждёт. Я должен. Он сжал чип в кулаке, его тепло было якорем в этом хаосе. Он посмотрел на Еву, его серые глаза встретились с её, и он кивнул, его голос был хриплым, но твёрдым:

— Нет. Но мы должны это сделать.

Ева слегка улыбнулась — редкий, почти незаметный жест, который тут же исчез под её обычной маской. Она открыла отсек на планшете и достала адаптер, её движения были точными, как у хирурга. Она знала, что следующий шаг будет опаснее всего, что они пережили. Картер-Сити, раскинувшийся внизу, был не просто городом — он был машиной, которая хотела их уничтожить. Но в её руках был планшет, в руке Майка — чип, а в их сердцах — наследие Элиаса и Уильямса. Они стояли на краю крыши, два силуэта на фоне безразличного неба, готовые шагнуть в неизвестность, где их ждал либо спасение, либо конец.

Крыша заброшенного дата-центра в Картер-Сити была как открытая сцена для трагедии, сыгранной под серым, беззвёздным небом. Мокрый бетон, покрытый трещинами и пятнами ржавчины, блестел от недавнего дождя, отражая далёкие неоновые огни — зелёные, пурпурные, кроваво-красные, — которые мигали внизу, в пропасти лабиринта улиц, как насмешка над надеждой. Ржавые вентиляционные трубы, из которых поднимался горячий пар, шипели, словно змеи, готовые ужалить. Холодный ветер, пропитанный запахом смога, озона и мокрого металла, завывал, проносясь между покосившимися антеннами и обломками спутниковых тарелок, которые скрипели, как голоса забытых машин. Далёкий вой сирен, едва различимый, вплетался в гул города, напоминая о том, что «Чистильщики» где-то рядом, их тени всё ещё рыщут в ночи. Майк Тайлер сидел на краю крыши, его ноги свисали над пропастью, а спина прижималась к холодной, влажной трубе. Его чёрная куртка, изорванная и покрытая сверкающей стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, липла к телу, пропитанная потом и водой. Его правая рука, всё ещё ноющая от старой раны, сжимала дата-чип, спрятанный во внутреннем кармане. Тёмный полимер чипа, тёплый, почти живой, слабо вибрировал, как будто улавливал ритм его сердца. Его шрам на шее, впервые за часы, был спокоен, но тяжесть в груди была почти физической. Его серые глаза, воспалённые от усталости и дыма, смотрели на город, но видели не его. Перед его внутренним взором мелькали образы: пустые глаза Ионы, её ржавый ошейник, который он теперь знал как извращённое спасение; крик Элиаса, растворяющийся в цифровом шуме, когда серверы вспыхнули пламенем; и Роман — его тень, его враг, его отражение, с которым он заключил хрупкое перемирие. Элиас отдал всё, чтобы мы выбрались. Этот чип… это его жизнь. Иона. Даски. Я несу их всех. Его внутренний голос был полон скорби и страха: А если я не справлюсь? Если это всё зря? Он сжал кулак, стеклянная пыль на рукаве хрустнула, напоминая о Лабиринте, где он чуть не потерял себя.

Майк медленно достал дата-чип из кармана, его пальцы, покрытые коркой засохшей крови, дрожали, но не от холода. Чип был небольшим, размером с монету, но его тёмный полимер, почти органический на ощупь, казался чем-то большим, чем просто технология. Тонкие, светящиеся линии, похожие на нейронную сеть, пульсировали слабым, тёплым светом, как дыхание спящего существа. Он чувствовал его тепло, его лёгкую вибрацию, как будто чип был живым, как будто он знал, что его держат. Его шрам на шее слабо запульсировал, как будто откликнулся на этот контакт, и Майк почувствовал странное притяжение, почти ностальгию, как будто этот чип был частью его самого. Его внутренний голос был полон благоговения: Это не просто код. Это… память. Надежда Уильямса. Элиаса. И, может быть, моя. Он посмотрел на Еву, сидящую в двух шагах, её тёмные волосы, мокрые от дождя, прилипли к вискам, а её серые глаза, холодные, как сталь, смотрели на горизонт. Он протянул ей чип, его движение было медленным, почти ритуальным, как будто он передавал не просто устройство, а священную реликвию. Его голос, хриплый от усталости, был едва слышен над ветром:

— Это твоя часть.

Ева Ростова, прислонившись к ржавой антенне, подняла взгляд. Её куртка, тоже покрытая стеклянной пылью, была испачкана сажей и кровью — не её, но, возможно, Майка. Её пистолет лежал на бетоне рядом, его ствол всё ещё тёплый после боя. Она взяла чип, её пальцы, покрытые мелкими порезами, были точными, но её внутренний монолог был полон сомнений: Эта штука… она слишком сложная. Слишком… живая. Что, если она сожжёт мой планшет? Или нас? Она посмотрела на чип, его светящиеся линии отражались в её глазах, и на мгновение её прагматизм дрогнул. Она видела в нём не просто технологию, а нечто, что балансировало на грани магии. Её внутренний голос был холодным, но напряжённым: Уильямс создал это. Гений. Или безумец. И теперь это в моих руках. Она достала свой модифицированный планшет, потрёпанный, с трещинами на корпусе, но всё ещё надёжный. Его чёрный пластик, покрытый царапинами, контрастировал с почти органическим видом чипа. Из подсумка она извлекла адаптер — старый, но кастомный, с проводами, аккуратно обмотанными изолентой. Её движения были точными, как у хирурга, но её сердце билось быстрее, чем она хотела бы признать. Если этот чип — ключ, то мы открываем Ящик Пандоры. И я не знаю, что внутри.

Ева подключила адаптер к планшету, и с тихим щелчком чип встал на место. Экран ожил, заливая её лицо холодным синим светом, который отражался в лужах на крыше, создавая вокруг неё ореол, как будто она была жрицей древнего ритуала. Интерфейс, появившийся на экране, был не современным, а ретро-футуристическим — пиксельные шрифты, зелёные и янтарные линии, сложные диаграммы, которые казались одновременно устаревшими и невероятно продвинутыми. В центре экрана вспыхнул логотип «Генезис» — стилизованная спираль, похожая на ДНК, окружённая строками кода, которые бежали, как цифровой дождь. Ева пробежалась пальцами по сенсорному экрану, её внутренний голос был полон восхищения и тревоги: Этот код… он почти живой. Уильямс создал нечто, чего я никогда не видела. Но он нестабилен. Если он выйдет из-под контроля… Она посмотрела на Майка, его лицо, освещённое синим светом, было напряжённым, но в его глазах было что-то, чего она не ожидала — интуитивное понимание. Она нахмурилась, её голос был низким, но твёрдым:

— Этот код… он сложнее, чем я думала. Почти живой.

Майк, сидящий рядом, смотрел на экран, но видел не только код. Его шрам начал слабо пульсировать, как будто улавливал энергию чипа, и он почувствовал, как его сознание словно потянулось к этим строкам, к этому цифровому дождю. Его внутренний голос был полон странного, почти мистического притяжения: Это не просто программа. Это… эхо. Мечта Уильямса. Трагедия Дасков. И, может быть, моя собственная. Он видел в коде не просто данные, а лица — Иона, её пустые глаза; Элиас, его крик, растворяющийся в шуме; и даже Роман, его загадочная тень. Он наклонился ближе к экрану, его дыхание смешалось с паром от труб, и он прошептал, его голос был полон удивления:

— Оно… зовёт меня. Ты это чувствуешь?

Ева посмотрела на него, её брови слегка приподнялись. Она не верила в мистику, но что-то в его словах, в его глазах, заставило её замереть. Её внутренний голос был полон сомнений: Он не должен этого чувствовать. Это просто код. Но его шрам… он часть этого? Она вернулась к экрану, её пальцы продолжали танцевать по интерфейсу, но её разум был настороже. Строки кода замедлились, и на экране появилась новая надпись, мигающая красным: БИОМЕТРИЧЕСКАЯ АУТЕНТИФИКАЦИЯ ТРЕБУЕТСЯ. СУБЪЕКТ 17. ПОДКЛЮЧИТЕ ШРАМ. Ева замерла, её глаза расширились, и она посмотрела на Майка, её голос был резким, но полным тревоги:

— Майк… оно знает тебя.

Майк почувствовал, как его сердце пропустило удар. Его шрам запульсировал сильнее, как будто откликнулся на слова на экране. Его внутренний голос был полон страха и благоговения: Субъект 17… это я. Они знали. Уильямс знал. Я всегда был частью этого. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое синим светом, было напряжённым, но в её глазах он увидел не только тревогу, но и странное доверие. Он кивнул, его рука медленно подняла планшет к шее, и в этот момент он почувствовал, как весь мир вокруг них затаил дыхание.

Крыша заброшенного дата-центра в Картер-Сити была как алтарь, приготовленный для запретного ритуала. Мокрый бетон, покрытый трещинами и пятнами ржавчины, блестел под тусклым светом серого, беззвёздного неба, отражая далёкие неоновые огни — зелёные, пурпурные, кроваво-красные, — которые мигали в пропасти улиц внизу, как насмешка над хрупкостью человеческой надежды.

Ржавые вентиляционные трубы шипели, выпуская горячий пар, который поднимался в холодном воздухе, смешиваясь с запахом смога, озона и мокрого металла. Ветер завывал, проносясь между покосившимися антеннами, их скрип вплетался в низкий гул города, где далёкий вой сирен напоминал о неумолимой угрозе «Чистильщиков». Ева Ростова сидела на краю крыши, её модифицированный планшет лежал на коленях, его экран светился холодным синим светом, отражаясь в лужах и создавая вокруг неё призрачный ореол. Дата-чип, подключённый через кастомный адаптер, пульсировал тёплым, почти живым светом, его нейронные линии мерцали, как дыхание спящего существа. Её серые глаза, холодные, как сталь, были прикованы к экрану, где ретро-футуристический интерфейс «Генезис» — пиксельные шрифты, зелёные и янтарные диаграммы — казался одновременно устаревшим и пугающе продвинутым. Её пальцы, покрытые мелкими порезами, замерли над сенсорным экраном, где мигающая красная надпись гласила: БИОМЕТРИЧЕСКАЯ АУТЕНТИФИКАЦИЯ ТРЕБУЕТСЯ. СУБЪЕКТ 17. ПОДКЛЮЧИТЕ ШРАМ. Её внутренний монолог был смесью прагматизма и суеверного страха: Субъект 17… Майк. Это не случайность. Уильямс знал. Но что именно? Это не просто код. Это… что-то большее. Она посмотрела на Майка, сидящего рядом, его лицо, покрытое сажей и потом, было напряжённым, а его серые глаза, воспалённые от усталости, смотрели на чип, как на реликвию. Её голос, ровный, но с едва заметной дрожью, прорезал тишину:

— Нужен твой шрам.

Майк Тайлер замер, его дыхание сбилось, как будто слова Евы ударили его в грудь. Его шрам на шее, до этого спокойный, слабо запульсировал, как будто почувствовал, что его зовут. Его внутренний голос был полон страха и фаталистической решимости: Субъект 17… это я. Они знали. Уильямс знал. Я всегда был частью этого. Но частью чего? Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое синим светом экрана, было сосредоточенным, но в её глазах он увидел тень тревоги, которую она так старалась скрыть. Его рука, всё ещё ноющая от старой раны, медленно поднялась к карману, где до этого лежал чип, как будто проверяя, что он всё ещё на месте. Его пальцы, покрытые коркой засохшей крови, дрожали, но не от холода, а от предчувствия. Он вспомнил боль, которую шрам причинял ему в Лабиринте, когда стеклянные осколки отражали его страхи, и в логове Элиаса, когда он резонировал с чипом. Это не просто метка. Это… дверь. И я должен её открыть. Он сжал кулак, стеклянная пыль на рукаве хрустнула, напоминая о том, как близко они были к смерти. Его голос, хриплый и низкий, был едва слышен над ветром:

— Что… это сделает со мной?

Ева посмотрела на него, её брови слегка нахмурились. Её внутренний голос был полон сомнений: Я не знаю. И это меня пугает. Но мы не можем остановиться. Она хотела сказать что-то ободряющее, но её прагматизм взял верх. Она просто кивнула, её голос был твёрдым, но в нём звучала нотка, которую она сама не ожидала — почти мольба:

— Мы узнаем. Просто… сделай это.

Майк кивнул, его серые глаза встретились с её, и в этом кратком взгляде была невысказанная связь — не дружба, не доверие, но что-то более глубокое, рождённое в огне их общего пути. Он медленно поднял планшет, который Ева протянула ему, его холодный пластик контрастировал с тёплым теплом чипа, всё ещё подключённого через адаптер. Его рука дрожала, когда он поднёс устройство к шее, его шрам запульсировал сильнее, как будто предчувствовал контакт. Его внутренний голос был рваным, полным страха: Это не просто аутентификация. Это… возвращение. Куда? К чему? Он закрыл глаза, его дыхание стало прерывистым, и он прижал экран к шраму. Холодный пластик коснулся кожи, и в этот момент тишина на крыше стала почти осязаемой, как будто сам воздух затаил дыхание.

Сначала был только тихий гул, низкий и вибрирующий, как далёкий раскат грома. Затем шрам вспыхнул — не просто светом, а сиянием, которое исходило изнутри, просвечивая сквозь кожу, как вена, по которой течёт не кровь, а чистый код. Тонкие, светящиеся узоры, похожие на нейронные пути или строки кода, пробежали по шраму, создавая сложный, почти гипнотический рисунок. Майк резко вдохнул, его тело напряглось, как от удара током. Боль, острая и раскалённая, пронзила его шею, но она была не просто физической — она несла с собой поток информации, чужих воспоминаний, которые хлынули в его сознание, как река, прорвавшая дамбу. Он увидел фрагменты: бескрайний луг под лазурным небом, но с пиксельными артефактами; лаборатория, залитая белым светом, где фигуры в капсулах спали вечным сном; лицо Уильямса, молодое, полное отчаяния, шепчущее: «Я не смог их спасти». Его внутренний голос закричал: Это не мои воспоминания! Или… мои? Кто я? Его глаза распахнулись, но он не видел крышу, не видел Еву — только синий свет, заливающий всё вокруг, как будто он падал в бездонный цифровой океан.

Ева, сидящая рядом, заворожённо смотрела на происходящее. Синий свет шрама отражался в её расширенных зрачках, создавая в них звёздное небо, которого не было над Картер-Сити. Её внутренний голос был полон шока и научного любопытства: Это… невозможно. Его шрам — это биометрический ключ? Или что-то большее? Она посмотрела на экран планшета, где строки кода теперь бежали с нечеловеческой скоростью, диаграммы мигали, как будто система пыталась осмыслить подпись, которую она считывала. Её пальцы инстинктивно сжали планшет, его корпус нагрелся, и она почувствовала слабый треск статического электричества, пробежавший по её коже.

Она видела, как Майк напрягся, его лицо исказилось от боли, а капли пота, смешанные с дождевой водой, стекали по его лбу. Её внутренний голос был полон тревоги: Это слишком. Он не выдержит. Но мы не можем остановиться. Она хотела крикнуть, чтобы он убрал планшет, но её голос застрял в горле, когда экран внезапно замер, и на нём появилась новая надпись, мигающая холодным, белым светом: АУТЕНТИФИКАЦИЯ ПОДТВЕРЖДЕНА. СУБЪЕКТ 17. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ.

Фраза повисла в воздухе, зловещая и ироничная, как насмешка над их борьбой. Майк резко отшатнулся, планшет выпал из его рук, но Ева поймала его, её рефлексы сработали быстрее разума. Синий свет шрама погас, оставив лишь слабое послевкусие, как ожог. Майк тяжело дышал, его глаза, теперь снова серые, были полны ужаса и узнавания. Его внутренний голос был рваным: Домой? Это не мой дом. Это… их могила. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое экраном, было напряжённым, но в её глазах он увидел отражение своего собственного страха. Ева сглотнула, её голос был тихим, почти шёпотом:

— Майк… ты в порядке?

Он не ответил, его рука инстинктивно коснулась шрама, теперь снова тёмного, но всё ещё тёплого. Воздух вокруг них стал тяжелее, как будто сама реальность напряглась, ожидая следующего шага. Где-то внизу, в лабиринте улиц, вой сирен стал громче, а гул планшета перерос в низкую, вибрирующую ноту, как будто что-то пробуждалось.

Крыша заброшенного дата-центра в Картер-Сити дрожала, словно мир, пойманный в петлю повреждённого видеофайла. Мокрый бетон, покрытый трещинами и ржавыми пятнами, блестел под серым, беззвёздным небом, отражая далёкие неоновые огни — зелёные, пурпурные, кроваво-красные, — которые мигали в пропасти улиц внизу, как сигналы умирающей системы. Ржавые вентиляционные трубы шипели, выпуская горячий пар, который поднимался в холодном воздухе, смешиваясь с запахом смога, озона и мокрого металла. Ветер, завывающий между покосившимися антеннами, нёс скрип ржавого металла, как голоса забытых машин. Далёкий вой сирен, едва различимый, вплетался в низкий гул города, напоминая о неумолимой угрозе «Чистильщиков», чьи тени, казалось, подбирались всё ближе. Майк Тайлер стоял, прижавшись спиной к холодной трубе, его грудь тяжело вздымалась, а шрам на шее всё ещё горел после аутентификации, которая только что подтвердила его как «Субъекта 17». Его серые глаза, воспалённые от усталости и боли, смотрели на планшет в руках Евы, где мигающая надпись — АУТЕНТИФИКАЦИЯ ПОДТВЕРЖДЕНА. СУБЪЕКТ 17. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ — казалась зловещей насмешкой. Его внутренний голос был полон смятения: Домой? Это не мой дом. Это… их могила. Но что-то тянет меня туда. Как будто я уже был там. Его рука, покрытая коркой засохшей крови, сжала край куртки, стеклянная пыль из Лабиринта Осколочного Стекла хрустнула под пальцами, напоминая о том, как близко они были к краю.

Ева Ростова, стоящая в двух шагах, держала планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, стиснули его корпус, который начал нагреваться, испуская низкий, вибрирующий гул. Её тёмные волосы, мокрые от недавнего дождя, прилипли к вискам, а её серые глаза, обычно холодные, как сталь, теперь были расширены от смеси научного любопытства и суеверного страха. Экран планшета, всё ещё светящийся синим светом, отражался в её зрачках, создавая в них звёздное небо, которого не было над Картер-Сити. Её внутренний монолог был рваным, на грани паники: Это не просто код. Это… разрыв. ЭМИ-аномалия? Нестабильность пространства? Я должна остановить это. Но как? Она посмотрела на Майка, его лицо, покрытое сажей и потом, было напряжённым, а его шрам, всё ещё тёплый после вспышки, казался живым, как будто он был проводником чего-то, что она не могла понять. Её голос, обычно твёрдый, дрогнул, когда она крикнула, перекрывая нарастающий гул планшета:

— Майк, что происходит?! Это атака?!

Майк не ответил сразу, его взгляд был прикован к горизонту, где контуры небоскрёбов Картер-Сити начали дрожать, как мираж в пустыне. Его шрам запульсировал сильнее, как будто синхронизировался с гулом планшета, и он почувствовал, как что-то внутри него — не его мысли, не его воспоминания — начало тянуть его, как магнит. Его внутренний голос был полон ужаса: Это не атака. Это… пробуждение. Мир ломается. И я его ломаю. Он видел, как неоновые огни внизу вытягивались в длинные, зазубренные линии, как будто кто-то растягивал цифровое изображение до разрыва. Звуки города — вой сирен, гул транспорта, шум ветра — начали искажаться, замедляться, превращаясь в низкий, протяжный гул, как заевшая аудиодорожка. Его уши заложило от давления, волосы на затылке встали дыбом от статического электричества, а кожа покрылась мурашками, как будто воздух стал наэлектризованным. Он крикнул, его голос был хриплым, почти заглушённым гулом:

— Нет! Это… он тянет нас! Мир… ломается!

Ева, её пальцы всё ещё сжимали планшет, попыталась отключить устройство, но экран не реагировал. Строки кода на нём замелькали быстрее, и новая надпись вспыхнула красным: ERROR: REALITY INTEGRITY COMPROMISED. Её внутренний голос был полон отчаяния: Ошибка целостности реальности? Это не мой уровень. Это… не наука. Она посмотрела на Майка, его лицо было искажено болью, а его шрам снова вспыхнул синим светом, теперь уже не локально, а распространяясь по его шее, как трещина в реальности, из которой пробивался свет другого мира. Она хотела крикнуть, чтобы он отошёл от планшета, но её голос утонул в нарастающем шуме. Воздух вокруг них задрожал, как от жары, и она почувствовала, как её желудок сжался от головокружения. Она посмотрела вниз, на бетон крыши, и увидела, как его текстура начала мерцать, распадаясь на мелкие, светящиеся пиксели, которые поднимались в воздух, как цифровая пыль. Её внутренний голос закричал: Это не ЭМИ. Это не атака. Это… симуляция. Она ломается в наш мир.

Майк почувствовал, как его сознание разрывается. Его шрам горел, как будто кто-то вливал в него раскалённый металл, но боль была не только физической — она несла с собой образы, которые вспыхивали перед его глазами, как кадры повреждённого фильма. Он видел бескрайний луг, но с пиксельными артефактами, которые ломали его совершенство; белые здания, парящие в воздухе, но с трещинами, из которых сочилась тьма; лица, незнакомые, но пугающе близкие, спящие в капсулах, их глаза закрыты, но рты шепчут: «Добро пожаловать». Его внутренний голос был полон паники: Это не мои воспоминания! Это… их. Даски. Уильямс. Я — часть этого? Он сжал кулаки, его ногти впились в ладони, и он почувствовал, как кровь, смешанная с дождевой водой, стекает по запястьям. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое синим светом, было полно шока, но её глаза, несмотря на страх, были полны решимости. Он крикнул, его голос дрожал:

— Ева! Оно… оно внутри меня!

Ева, борясь с тошнотой, которая накатывала от искажения реальности, шагнула к нему, её ботинки скользнули по бетону, который теперь казался не твёрдым, а зыбким, как поверхность воды. Она видела, как здания напротив начали «плыть», их контуры распадались, как изображение на старом мониторе, теряющем сигнал. Неоновые огни вытягивались в длинные, зазубренные линии, рассыпаясь на воксели, которые растворялись в воздухе, как цифровой мусор. Её внутренний голос был на грани: Я должна остановить это. Но как? Планшет не отвечает. Майк… он — ключ. И, возможно, жертва. Она схватила его за плечо, её пальцы впились в его куртку, и она крикнула, перекрывая гул:

— Майк! Держись! Не дай ему забрать тебя!

Но её слова утонули в нарастающем хаосе. Звук, который теперь окружал их, был не просто гулом — он был как хор, состоящий из тысяч голосов, шепчущих на неразличимом языке. Капли дождя, всё ещё висящие в воздухе, начали замирать, а затем рассыпаться на пиксели, которые кружились вокруг них, как рой светлячков. Ева посмотрела на планшет, его экран теперь был полностью покрыт строками кода, которые казались живыми, извивающимися, как змеи. Надпись ERROR: REALITY INTEGRITY COMPROMISED мигала, сменяясь другой: INITIALIZING PROTOCOL ZERO. STANDBY. Её внутренний голос был полон ужаса: Протокол Нулевого Пациента… он активируется. Но что он делает? Она посмотрела на Майка, его глаза были широко раскрыты, а шрам светился так ярко, что его свет отражался на её лице, создавая иллюзию, что они оба растворяются в этом сиянии.

Майк чувствовал, как его сознание тянет куда-то вниз, в бездонную пропасть, где реальность и симуляция сливались воедино. Его шрам был как маяк, который притягивал бурю, и он видел, как мир вокруг них рушится. Бетон под их ногами начал трескаться, но не физически — трещины были цифровыми, светящимися, как будто кто-то стирал текстуру мира. Он видел проблески «Мира 1.0» — идеальные луга, белые здания, лазурное небо, — которые накладывались на Картер-Сити, как призрачные образы, но они были нестабильны, мерцали, распадались. Его внутренний голос был полон отчаяния: Я не могу остановить это. Оно… часть меня. Я — часть его. Он сжал руку Евы, его пальцы дрожали, но её прикосновение было единственным, что удерживало его в реальности. Он крикнул, его голос был почти заглушён хором цифровых голосов:

— Ева! Оно… открывается!

Кульминация наступила внезапно. Реальность вокруг них окончательно распалась, оставив их на маленьком «острове» из потрескавшегося бетона, окружённого вихрем пикселей и света. Звуки города исчезли, сменившись оглушающей тишиной, нарушаемой лишь низким, вибрирующим гулом, который исходил из планшета. Небо над ними стало чёрным, но не как ночь — это была идеальная, непроницаемая тьма, в которой начали появляться зелёные строки кода, как звёзды в искусственном небе. Ева, её лицо теперь полностью освещено синим светом, посмотрела на Майка, её глаза были полны решимости, несмотря на страх. Она крикнула, её голос был последним, что они услышали в этом мире:

— Держись за меня!

И в этот момент бетон под ними исчез, и они упали в темноту, окружённые вихрем кода, который уносил их в сердце «Мира 1.0».

Крыша заброшенного дата-центра в Картер-Сити превратилась в остров, затерянный в цифровом шторме. Потрескавшийся бетон, мокрый от недавнего дождя, блестел под серым небом, но теперь он был лишь крохотным клочком реальности, окружённым хаосом. Вихрь из мерцающих пикселей, обрывков зелёного и янтарного кода и искажённых текстур кружился вокруг, как буря в повреждённом видеофайле. Неоновые огни города внизу, некогда яркие и резкие, вытягивались в длинные, зазубренные линии, распадаясь на воксели, которые растворялись в воздухе, как цифровая пыль.

Звуки Картер-Сити — вой сирен, гул транспорта, свист ветра — превратились в низкий, протяжный гул, похожий на замедленную аудиодорожку, которая то и дело прерывалась статическим треском. Воздух был наэлектризован, от него пахло озоном и горячим пластиком, а волосы на затылке вставали дыбом от статического электричества. Майк Тайлер стоял на краю этого острова, его чёрная куртка, покрытая стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, липла к телу, пропитанная потом и водой. Его шрам на шее, ещё недавно пылающий болью, теперь излучал тёплый, мягкий свет, как маяк в этом хаосе. Его серые глаза, воспалённые от усталости, смотрели не на бурю, а внутрь себя, где он чувствовал странный, почти ностальгический зов. Его внутренний голос был спокоен, несмотря на хаос: Это не конец. Это… начало. Я знаю это место. Я был там. Или буду. Его рука, покрытая коркой засохшей крови, сжала край куртки, но его сердце билось ровно, как будто он стоял на пороге дома, которого никогда не видел.

Ева Ростова, стоящая в шаге от него, сжимала перегретый планшет, его корпус обжигал её ладони, но она не выпускала его. Её тёмные волосы, мокрые от дождя, прилипли к вискам, а её серые глаза, обычно холодные, как сталь, теперь были расширены от ужаса и неверия. Экран планшета, всё ещё мигающий надписью ERROR: REALITY INTEGRITY COMPROMISED, теперь был покрыт хаотичными строками кода, которые извивались, как живые. Её внутренний монолог был полон паники: Это не ЭМИ. Не атака. Это… сингулярность? Локальная червоточина? Или ловушка Вальдемара? Я должна остановить это, но как? Она посмотрела на Майка, его силуэт, освещённый тёплым светом шрама, казался почти нереальным на фоне цифрового шторма. Она видела, как его лицо, покрытое сажей и потом, было странно спокойным, как будто он принимал этот хаос. Её внутренний голос был на грани: Он не боится. Почему? Это его шрам делает? Или он знает больше, чем я? Она попыталась нажать на экран планшета, чтобы прервать процесс, но устройство не реагировало, его гул становился всё громче, синхронизируясь с пульсацией шрама Майка. Она крикнула, её голос дрожал, перекрывая шум бури:

— Майк, стой! Мы не знаем, что это!

Майк не обернулся, его взгляд был прикован к центру шторма, где хаос начал упорядочиваться. Пиксели и обрывки кода, кружившиеся вокруг, начали сливаться, формируя прямоугольник абсолютной тьмы. Это был не просто чёрный квадрат — это была дыра в реальности, идеально ровная, как вырезанная лазером. Её края обрамляли медленно плывущие строки зелёного кода, похожие на иероглифы древнего, забытого языка, мерцающие, как звёзды в искусственном небе. Портал не излучал свет, а поглощал его, создавая ощущение, что он — это пустота, ждущая, чтобы её заполнили. Он был абсолютно беззвучен, и этот контраст с оглушительным гулом шторма был почти невыносимым. Майк почувствовал, как его шрам запульсировал мягче, теплее, как будто он был связан с этой тьмой. В его голове зазвучала тихая, гармоничная мелодия — не голоса, а что-то, что он позже узнает как «колыбельную» Дасков. Его внутренний голос был полон странного покоя: Это не угроза. Это… дом. Я должен войти. Он сделал шаг вперёд, его ботинки скользнули по бетону, который теперь казался зыбким, как поверхность воды. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое отблесками шторма, было полно ужаса, но он видел в её глазах и искру решимости. Его голос, низкий и спокойный, прорезал гул:

— Знаем. Это… дом.

Ева замерла, её пальцы сжали планшет так сильно, что она почувствовала, как он треснул под её ладонями. Её внутренний голос был полон отчаяния: Дом? Он сошёл с ума? Это не дом, это ловушка! Вальдемар знал, что мы найдём чип. Это его план. Она посмотрела на портал, его тьма была такой глубокой, что казалось, будто он поглощает не только свет, но и саму реальность. Она чувствовала, как давление на её уши усиливается, как статическое электричество пробегает по её коже, заставляя волосы вставать дыбом. Она хотела крикнуть, чтобы Майк остановился, но её голос утонул в нарастающем шуме шторма. Пиксели вокруг них начали кружиться быстрее, как рой светлячков, а бетон под их ногами задрожал, покрываясь цифровыми трещинами, которые светились, как вены, наполненные кодом. Её внутренний голос был на грани паники: Я теряю контроль. Всё, что я знаю — логика, тактика, технологии — бесполезно. Но я не могу его бросить. Она посмотрела на Майка, его фигура, освещённая тёплым светом шрама, казалась единственным якорем в этом хаосе. Она крикнула, её голос был хриплым, почти заглушённым:

— Майк! Если это ловушка, мы не выберемся!

Майк не ответил, его взгляд был прикован к порталу. Он чувствовал, как мелодия в его голове становится громче, мягче, как будто кто-то пел ему колыбельную, обещающую покой. Его шрам теперь не горел, а излучал тепло, как будто он был частью этого портала, частью «Мира 1.0». Его внутренний голос был полон решимости: Я не знаю, что там. Но я знаю, что должен идти. Иона. Даски. Элиас. Они ждут. Он сделал ещё один шаг, его ботинки остановились у самого края портала, где тьма казалась живой, дышащей. Он повернулся к Еве, его серые глаза встретились с её, и в них была не только решимость, но и странная, почти детская вера. Он протянул ей руку, его голос был тихим, но твёрдым:

— Пойдём вместе.

Ева посмотрела на его руку, её сердце билось так громко, что заглушало даже гул шторма. Её внутренний голос был полон конфликта: Это безумие. Это против всего, чему меня учили. Но он… он верит. И я… я не могу оставить его одного. Она посмотрела на портал, его тьма была пугающей, но в ней было что-то манящее, как обещание ответов. Она сглотнула, её пальцы разжали планшет, который с глухим стуком упал на бетон. Она сделала шаг вперёд, её ботинки скользнули по зыбкой поверхности, и она взяла руку Майка. Его ладонь была холодной, но её тепло было единственным, что удерживало её от паники. Она стиснула зубы, её глаза, полные страха и решимости, встретились с его, и она кивнула, её голос был едва слышным шёпотом:

— Хорошо.

Майк улыбнулся — редкий, почти незаметный жест, который тут же исчез. Он повернулся к порталу, его шрам вспыхнул ещё раз, и он сделал шаг вперёд. Его фигура коснулась тьмы, и без вспышки, без звука, он просто исчез, как будто его стёрли из реальности. Ева осталась одна, её рука всё ещё сжимала воздух, где только что была его ладонь. Шторм вокруг неё усилился, пиксели закружились быстрее, а бетон под её ногами начал рассыпаться, как песок. Её внутренний голос закричал: Я не могу остаться. Это конец. Или начало. Она закрыла глаза, её лицо, покрытое потом и сажей, напряглось, капля пота стекла по её виску, отражая вихрь цифрового шторма. Она стиснула зубы, её дыхание было рваным, и она сделала шаг вперёд, в тьму, которая поглотила её так же тихо, как и Майка.

Остров реальности растворился, оставив лишь пустую крышу, где лужи всё ещё отражали неоновые огни, а ветер завывал, как скорбная колыбельная.

Подглава 2: Сон о Потерянном Эдеме

Тьма портала отпустила их так же внезапно, как поглотила. Майк Тайлер не упал, не споткнулся — он просто оказался на мягкой, кислотно-зелёной траве, которая пружинила под его ботинками, как живая. Его тело, всё ещё ноющее от ран и усталости, вдруг почувствовало тепло, словно кто-то укутал его невидимым одеялом. Он стоял посреди бескрайнего луга, окружённого цветами, которые светились мягким, пульсирующим светом — алым, сапфировым, золотым, — как будто внутри них горели крошечные светодиоды. Над головой раскинулось небо, неоново-голубое, без единого облака, такое идеальное, что оно казалось нарисованным. Воздух был тёплым, неподвижным, с лёгким, сладковатым запахом, напоминающим цветущую сирень, но с едва уловимой химической ноткой, как от синтетического ароматизатора. Где-то на грани слуха звучала тихая, гармоничная мелодия, лишённая источника, словно она исходила из самого воздуха. Майк замер, его серые глаза, воспалённые от дыма и усталости, расширились от шока. Его шрам на шее, ещё недавно пылающий болью, теперь излучал мягкое тепло, как будто он был дома. Его внутренний голос был полон благоговения: Это… не Картер-Сити. Это… рай? Или я мёртв? Он опустился на одно колено, его пальцы, покрытые коркой засохшей крови и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, коснулись травы. Она была мягкой, но неестественно гладкой, и при его прикосновении травинки слегка засветились, как будто реагировали на него. Его внутренний монолог был смесью покоя и тревоги: Я знаю это место. Не могу объяснить, но… я был здесь. Или должен был быть. Но что-то… не так.

Ева Ростова материализовалась в шаге от него, её ботинки с глухим стуком коснулись травы, и она инстинктивно присела, её тело напряглось, как у хищника, готового к бою. Её тёмные волосы, мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая сажей и стеклянной пылью, выглядела нелепо в этом стерильном мире. Её серые глаза, обычно холодные, как сталь, теперь метались по лугу, выискивая угрозу. Её рука тут же потянулась к кобуре, но пистолет, всё ещё тёплый после боя, казался бесполезным в этом слишком идеальном месте. Её внутренний голос был полон шока: Где мы? Это не Картер-Сити. Это… симуляция? Галлюцинация? Ловушка Вальдемара? Она поднялась, её движения были резкими, но точными, как у хирурга, готового к операции. Она посмотрела на свой планшет, всё ещё сжимаемый в её руке, но его экран был чёрным, перегретый и мёртвый после цифрового шторма. Её внутренний монолог был полон подозрений: Это слишком идеально. Слишком чисто. Это не реальность. Это… декорация. Но для чего? Она посмотрела на Майка, его фигуру, опустившуюся на колено, его лицо, освещённое мягким светом цветов. Он выглядел… спокойным, и это пугало её больше, чем окружающая красота. Её голос, хриплый от напряжения, прорезал тишину:

— Что это за место? Галлюцинация?

Майк медленно поднялся, его взгляд всё ещё блуждал по лугу, по цветам, по небу. Его шрам пульсировал мягко, как будто синхронизировался с мелодией, звучащей в воздухе. Он вдохнул, его грудь расширилась, впитывая сладковатый воздух, но его инстинкты, отточенные выживанием в Картер-Сити, начали подавать сигналы тревоги. Его внутренний голос был полон противоречий: Это дом. Это… то, о чём мечтал Уильямс. Но почему я чувствую, что это ложь? Он повернулся к Еве, его серые глаза встретились с её, и он увидел в них не только страх, но и решимость. Его голос, низкий и спокойный, контрастировал с её напряжением:

— Не знаю. Но… здесь тихо.

Ева нахмурилась, её брови сошлись в резкой линии. Её внутренний голос был полон скептицизма: Тихо? Это не тишина, это отсутствие жизни. Это место мёртвое, несмотря на всю эту красоту. Она шагнула вперёд, её ботинки оставляли лёгкие вмятины на траве, которые тут же исчезали, как будто луг сам себя восстанавливал. Она присела, её пальцы коснулись цветка, чьи лепестки светились алым светом. При её прикосновении цветок слегка дрогнул, его свет мигнул, как будто он был частью электрической цепи. Её внутренний голос был полон тревоги: Это не цветы. Это… технологии. Световоды? Нейронные цепи? Она подняла взгляд к небу, её глаза сузились, когда она заметила едва видимую сетку пикселей, мелькнувшую на лазурной поверхности, как короткий глитч на старом экране. Она указала на небо, её голос стал резче:

— Майк, посмотри. Это не небо. Это… экран.

Майк последовал её жесту, его глаза прищурились, и он увидел, что она имела в виду. Небо, такое идеальное, было слишком гладким, слишком однородным, и в одном месте, прямо над горизонтом, пробежала рябь — крошечный цифровой артефакт, как будто кто-то ненадолго выключил проектор. Его внутренний голос был полон разочарования: Это всё… ложь? Красивая клетка? Он снова опустился на колени, его пальцы глубже погрузились в траву, и теперь он заметил, что она не была органической. Травинки были тонкими, светящимися световодами, которые изгибались с неестественной плавностью, как будто подчинялись программе, а не ветру. Он провёл рукой, и они засветились ярче, создавая узоры, похожие на нейронные пути. Его шрам запульсировал в ответ, как будто он был частью этой системы. Его внутренний голос был полон тревоги: Это не рай. Это… машина. Но почему я чувствую, что принадлежу ей? Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое светом цветов, было напряжённым, её глаза отражали пиксельную сетку неба. Он встал, его движения были медленными, но решительными, и он сказал, его голос был тише, но твёрже:

— Это симуляция. Но… она живая.

Ева резко повернулась к нему, её глаза сузились. Её внутренний голос был полон скептицизма: Живая? Это код, Майк. Уильямс создал это, и он же сломал. Но зачем? Она шагнула ближе к нему, её рука всё ещё сжимала кобуру, как будто оружие могло защитить её от этой неестественной реальности. Она посмотрела на луг, на цветы, на небо, и её разум лихорадочно анализировал: Слишком идеально. Слишком стерильно. Это не мир, это… сцена. Декорация для чего-то большего. Она заметила, что мелодия, звучащая в воздухе, была не просто фоном — она повторялась, как зацикленная аудиодорожка, и в её гармонии было что-то гипнотическое, почти убаюкивающее. Её внутренний голос был полон подозрений: Это не просто музыка. Это… программа? Контроль? Она посмотрела на Майка, его лицо, теперь освещённое не только цветами, но и слабым светом его шрама, было странно спокойным. Она хотела крикнуть, чтобы он не поддавался, но вместо этого её голос был тише, почти умоляющим:

— Майк, ты чувствуешь это? Эта мелодия… она не просто так.

Майк кивнул, его взгляд блуждал по лугу, но его разум был где-то глубже. Мелодия, звучащая в воздухе, резонировала с его шрамом, с его сердцем, как будто она была частью него. Его внутренний голос был полон смятения: Это колыбельная. Для кого? Для Дасков? Для меня? Он вспомнил слова Элиаса: «Их Искры гаснут, как звёзды». Он почувствовал, как его грудь сжалась от внезапного осознания: Это их место. Их могила. Но почему я здесь? Он посмотрел на Еву, её лицо, покрытое сажей и потом, было полно напряжения, но её глаза, несмотря на страх, были полны решимости. Он шагнул к ней, его ботинки оставляли лёгкие следы на траве, которые тут же исчезали. Его голос был тихим, но твёрдым:

— Это не галлюцинация. Это… «Мир 1.0». Но он мёртв.

Ева сглотнула, её пальцы разжали кобуру, как будто она поняла, что оружие здесь бесполезно. Её внутренний голос был полон решимости: Мёртв? Тогда зачем мы здесь? Уильямс оставил нам ключ. И я найду, для чего. Она посмотрела на горизонт, где луг плавно переходил в смутные очертания белых зданий, парящих в воздухе, как мираж. Она знала, что ответы где-то там, в сердце этой симуляции. Она кивнула Майку, её голос был холодным, но в нём звучала новая твёрдость:

— Тогда идём. Найдём, что он скрывает.

Они стояли посреди луга, два грязных, потрёпанных силуэта, окружённые неестественной красотой, которая скрывала мёртвую тишину. Их одежда, покрытая стеклянной пылью и сажей, резко контрастировала с идеальной чистотой этого мира. Мелодия продолжала звучать, убаюкивающая, но теперь с едва уловимой ноткой угрозы. Они сделали шаг вперёд, их ботинки мягко касались травы-световодов, и луг, казалось, наблюдал за ними, как глаз, который никогда не моргает.

Бескрайний луг «Мира 1.0» простирался перед Майком Тайлером и Евой Ростовой, его кислотно-зелёная трава, сотканная из световодов, мерцала под ногами, словно живая сеть, реагирующая на каждый их шаг. Цветы, испускающие мягкий, пульсирующий свет — алый, сапфировый, золотой, — покачивались в неподвижном, тёплом воздухе, наполняя его сладковатым, но химическим запахом, напоминающим синтетическую сирень. Неоново-голубое небо над головой, лишённое облаков, казалось гигантским экраном, по которому изредка пробегали едва заметные пиксельные артефакты, нарушая иллюзию совершенства. Их одежда — чёрная куртка Майка и серая куртка Евы, покрытые стеклянной пылью и сажей из Картер-Сити, — выглядела чужеродной в этом стерильном мире, как грязные пятна на чистом холсте. Гармоничная мелодия, вездесущая и лишённая источника, звучала в воздухе, её повторяющийся мотив теперь казался не успокаивающим, а навязчивым, как эхо забытого ритуала. Майк, стоя на краю луга, смотрел на горизонт, где смутные очертания белых зданий, парящих в воздухе, манили, как мираж. Его шрам на шее, мягко пульсирующий, не причинял боли, но отзывался на мелодию, как будто был частью этого мира. Его внутренний голос был полон смятения: Это место… оно должно было быть живым. Но оно мёртвое. Как будто кто-то построил рай, а потом забыл вдохнуть в него жизнь. Его серые глаза, воспалённые от усталости, блуждали по лугам, но его разум возвращался к архивам Элиаса — к концепт-артам Уильямса, которые он видел на мониторе в его логове. Его внутренний голос был полон скорби: Это его мечта. Но что-то пошло не так. И я должен узнать, что.

Ева, стоя рядом, держала свой мёртвый планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, всё ещё сжимали его корпус, как будто он мог дать ей ответы. Её тёмные волосы, мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серые глаза, обычно холодные, теперь были полны холодного анализа, скрывающего глубинный страх. Её внутренний голос был резким: Это не мир. Это место преступления. Слишком идеально, слишком пусто. Уильямс что-то скрыл, и я найду, что. Она посмотрела на Майка, его фигуру, слегка сгорбленную, но странно спокойную, и её внутренний голос стал жёстче: Он слишком спокоен. Его шрам… он часть этого. Но я не могу доверять чувствам. Мне нужны факты. Она повернулась к горизонту, где белые здания, словно вырезанные из полированного мрамора, излучали мягкий внутренний свет. Её рука инстинктивно коснулась кобуры, но пистолет, всё ещё тёплый после боя, казался бесполезным в этом слишком чистом месте. Её голос, низкий и напряжённый, прорезал тишину:

— Это город. Мы должны туда. Ответы там.

Майк кивнул, его взгляд всё ещё блуждал по лугам. Его внутренний голос был полон предчувствия: Ответы… или конец. Но я не могу остановиться. Он сделал шаг вперёд, его ботинки оставляли лёгкие вмятины на траве, которые тут же исчезали, как будто луг сам себя восстанавливал. Ева последовала за ним, её движения были резкими, но точными, как у детектива, идущего по следу. Их путь по лугу был молчаливым, но напряжённым, каждый шаг сопровождался мягким свечением травинок, которые реагировали на их присутствие. Воздух был тёплым, но неподвижным, и сладковатый запах становился всё более навязчивым, как будто кто-то пытался замаскировать что-то гнилое под ароматом цветов. Мелодия, звучащая в воздухе, становилась громче, её гармония теперь казалась не успокаивающей, а похоронной, как скорбный марш по несбывшейся мечте.

По мере приближения к городу его очертания становились чётче. Здания, парящие над землёй, были вырезаны из материала, похожего на полированный мрамор, но с внутренним свечением, как будто внутри каждого дома текла энергия. Их формы были биоморфными, с плавными линиями и без острых углов, как будто архитектор стремился подражать природе, но переусердствовал в своей точности. Мосты без перил, изящные и невесомые, соединяли здания, а парящие клумбы с самосветящимися цветами висели в воздухе, их лепестки мерцали, как звёзды. Майк остановился на краю луга, его дыхание сбилось, когда он узнал эти формы. Его внутренний голос был полон шока: Это оно. Город Уильямса. Точно как на тех чертежах. Он вспомнил архивы Элиаса — спиральные башни, арочные мосты, парящие сады, — всё это было перед ним, воплощённое в реальность, но лишённое жизни. Его шрам запульсировал, как будто подтверждая его мысли, и он почувствовал, как его грудь сжалась от скорби. Его внутренний голос был полон боли: Это должно было быть раем. Но это… гробница.

Ева, остановившись рядом, провела рукой по ближайшему зданию. Его стена была гладкой, бесшовной, тёплой, как живая плоть, но без единой трещины или пятна. Она надавила сильнее, ожидая хоть какого-то сопротивления, но стена осталась монолитной, без дверей, без ручек, как будто город был запечатан. Её внутренний голос был полон подозрений: Это не город. Это… фасад. Декорация, за которой что-то спрятано. Она посмотрела на главную площадь, раскинувшуюся перед ними — огромную, вымощенную тем же светящимся материалом, без единой пылинки. Её ботинки, покрытые грязью и сажей, оставили первые следы на этой идеальной поверхности, и это было единственным признаком жизни. Она повернулась к Майку, её глаза сузились, и она сказала, её голос был холодным, но в нём звучала тревога:

— Это он… город Уильямса. Прямо как на чертежах.

Майк кивнул, его взгляд блуждал по площади, по спиральным башням, которые поднимались к небу, по мостам, которые казались слишком хрупкими, чтобы выдержать чей-то вес. Его внутренний голос был полон меланхолии: Это его мечта. Но она пуста. Что-то умерло здесь. Или никогда не родилось. Он шагнул на площадь, его ботинки оставляли грязные следы рядом со следами Евы, и он почувствовал, как мелодия, звучащая в воздухе, стала громче, но её гармония теперь казалась диссонансной, как будто кто-то пытался замаскировать скорбь под красотой. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое мягким светом зданий, было напряжённым, её глаза искали улики, как детектив на месте преступления. Его голос, низкий и хриплый, прорезал тишину:

— Декорация. Идеальная, но пустая. Что-то здесь должно было быть… или кто-то.

Ева кивнула, её пальцы скользили по стене, ища хоть малейший намёк на вход. Её внутренний голос был полон анализа: Нет людей. Нет машин. Нет мусора. Это не город, это… мемориал. Но чему?

Она заметила, что звук её шагов не отдавался эхом, как будто площадь поглощала все звуки, кроме мелодии, которая теперь казалась ей похоронным маршем. Она посмотрела на Майка, его лицо, покрытое сажей и потом, было полно скорби, как будто он чувствовал то, что она только начинала понимать. Её внутренний голос был полон решимости: Это место — ключ. Уильямс оставил нам что-то здесь. И я найду это. Она шагнула вперёд, её ботинки оставляли новые следы на площади, и она сказала, её голос был твёрдым, но в нём звучала нотка страха:

— Это не просто симуляция. Это… хоспис. Для чего-то, что умерло.

Майк посмотрел на неё, его глаза, отражавшие свет зданий, были полны боли. Его внутренний голос был полон осознания: Хоспис… для Дасков. Для их Искр. Это место держит их, но не спасает. Он вспомнил слова Элиаса: «Их Искры гаснут, как звёзды». Он почувствовал, как его шрам запульсировал, как будто откликнулся на эту мысль, и его грудь сжалась от тяжести. Он шагнул к центру площади, где возвышалась одинокая спиральная башня, её свет был ярче, чем у других зданий, как будто она была сердцем этого города-призрака. Он знал, что ответы где-то там, в сердце этой мёртвой утопии. Он повернулся к Еве, его голос был тихим, но полным решимости:

— Мы должны идти дальше. Найти центр.

Ева кивнула, её рука всё ещё касалась стены, но её глаза были прикованы к башне. Её внутренний голос был полон холодной решимости: Центр. Там будет лаборатория. Или что-то, что объяснит это место. Они стояли на площади, два грязных, потрёпанных силуэта, окружённые идеальной, но безжизненной красотой. Мелодия продолжала звучать, теперь уже как скорбный гимн, и их шаги, оставляющие следы на чистой поверхности, были единственным доказательством того, что этот город ещё мог ощутить чьё-то присутствие.

Центральная площадь города-призрака в «Мире 1.0» была как застывший кадр из утопической мечты. Полированная поверхность, отливающая мягким, самосветящимся белым светом, простиралась во все стороны, окружённая спиральными башнями, которые изгибались к неоново-голубому небу, словно живые. Парящие мосты, лишённые перил, соединяли здания, а клумбы с самосветящимися цветами висели в воздухе, их лепестки мерцали алым и золотым, как звёзды в искусственной ночи. Тишина была гнетущей, нарушаемой лишь вездесущей мелодией, которая теперь звучала громче, её гармоничные ноты вплетались в воздух, как скорбный гимн по несбывшемуся. Майк Тайлер и Ева Ростова стояли посреди площади, их грязные, потрёпанные фигуры — чёрная куртка Майка, покрытая стеклянной пылью, и серая куртка Евы, испачканная сажей и кровью — казались чужеродными в этой стерильной чистоте. Их ботинки оставляли грязные следы на идеальной поверхности, единственные признаки жизни в этом мёртвом Эдеме. Майк смотрел на здания, его серые глаза, воспалённые от усталости, искали что-то знакомое. Его шрам на шее, мягко пульсирующий, отзывался на мелодию, как будто она была частью его самого. Его внутренний голос был полон смутного дежавю: Я знаю это место. Не разумом, а… чем-то глубже. Как будто я родился здесь. Или умер. Он вспомнил архивы Элиаса — концепт-арты Уильямса, где были такие же башни, такие же мосты, но полные жизни, света, людей. Теперь же перед ним была лишь оболочка, мавзолей мечты. Его внутренний голос был полон скорби: Это его рай. Но он пуст. Что-то сломалось. И я должен узнать, что.

Ева, стоя рядом, сжимала свой мёртвый планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, всё ещё цеплялись за него, как за последний осколок реальности. Её тёмные волосы, мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серые глаза, обычно холодные, теперь метались по площади, выискивая улики. Её внутренний голос был полон холодного анализа: Это место — не просто симуляция. Это место преступления. Уильямс построил это, но что-то пошло не так. Я найду след. Она заметила здание в центре площади, отличавшееся от остальных. Если башни вокруг были изящными, почти органическими, то это здание было массивным, функциональным, с чёткими линиями, как будто оно было сердцем города. Над входом светился логотип «Генезис» — спираль, похожая на ДНК, вырезанная из того же самосветящегося материала, что и всё вокруг. Её внутренний голос был полон решимости: Это лаборатория. Исходная точка. Если ответы есть, они там. Она посмотрела на Майка, его лицо, покрытое сажей и потом, было напряжённым, но в его глазах было что-то, чего она не могла понять — почти ностальгия. Её голос, низкий и резкий, прорезал тишину:

— Это оно. Лаборатория. Идём.

Майк кивнул, его взгляд всё ещё блуждал по площади, но его ноги уже двигались к зданию, как будто ведомые невидимой силой. Его внутренний голос был полон тревоги: Это место… оно зовёт меня. Мой шрам знает его. Он чувствовал, как его шрам запульсировал сильнее, не болью, а тёплым, тянущим ощущением, как будто что-то внутри него хотело воссоединиться с этим местом. Они подошли к входу, и двери — гладкие, бесшовные, без ручек — раздвинулись с тихим шипением, как будто система ждала их. Воздух, вырвавшийся изнутри, был чистым, с лёгким запахом озона, и Майк почувствовал, как его грудь сжалась от внезапного дежавю. Его внутренний голос был полон смятения: Я был здесь. Или… кто-то другой во мне был здесь?

Они вошли, и их ботинки, покрытые грязью, оставили первые следы на полированном полу, который отражал мягкий, рассеянный свет, исходящий от потолочных панелей. Лаборатория была огромной, её зал был залит белым светом, таким чистым, что он казался почти осязаемым. Стены были гладкими, без единой трещины, а воздух — стерильным, как в операционной. В центре зала стояли ряды белых капсул, похожих на саркофаги, их матовые стеклянные крышки скрывали содержимое. Над каждой капсулой висел монитор, на котором мерцали биометрические данные — графики, цифры, строки кода, зашифрованные и нечитаемые. Мелодия, звучащая в воздухе, здесь была громче, её ноты резонировали с тихим гулом систем жизнеобеспечения, создавая ощущение, что они вошли в храм науки, который одновременно был гробницей. Ева остановилась, её глаза сузились, когда она провела рукой по ближайшей капсуле. Её поверхность была холодной, гладкой, как стекло, но с лёгким теплом, как будто она была жива. Её внутренний голос был полон профессионального любопытства: Это не просто капсулы. Это… интерфейсы. Для чего? Для Дасков? Она посмотрела на монитор, но данные были зашифрованы, их символы мелькали слишком быстро, чтобы она могла их разобрать. Её внутренний голос был полон анализа: Это мастер-версия. Не та разрушенная лаборатория, что мы видели. Это… исходник. Но что здесь произошло? Она повернулась к Майку, её голос был холодным, но в нём звучала нотка благоговения:

— Это оно. Место, где всё началось. Идеальное состояние. Как будто вчера построили.

Майк, стоя в центре зала, не ответил сразу. Его взгляд был прикован к одной капсуле, расположенной в самом сердце лаборатории. Она была чуть больше остальных, её монитор светился ярче, а биометрические данные на нём казались сложнее. Его шрам запульсировал сильнее, и он почувствовал, как его ноги сами несут его к ней. Его внутренний голос был полон смятения: Это она. Моя. Я знаю это. Он вспомнил архивы Элиаса — разрушенную лабораторию в реальном мире, с ржавыми капсулами и разбитыми мониторами. Но здесь всё было идеальным, как будто время остановилось в момент, когда Уильямс ещё верил в свою мечту. Его рука, покрытая коркой засохшей крови, коснулась капсулы, и её поверхность отозвалась лёгкой вибрацией, как будто узнала его. Его внутренний голос был полон боли: Это место… оно создало меня? Или убило меня? Он посмотрел на Еву, её лицо, отражённое в глянцевой поверхности капсулы, было напряжённым, её глаза искали ответы. Его голос, хриплый и тихий, прорезал тишину:

— Или место, где всё закончилось.

Ева шагнула к нему, её ботинки оставляли грязные следы на полированном полу, которые казались кощунством в этой стерильности. Она посмотрела на капсулу, к которой тянулся Майк, и её внутренний голос был полон тревоги: Он знает эту капсулу. Его шрам… он часть этого. Но что это значит? Она провела рукой по монитору, её пальцы дрожали, когда она пыталась расшифровать данные, но символы ускользали, как вода. Она заметила, что мелодия, звучащая в воздухе, исходила не из воздуха, а из самих капсул, их гул сливался с ней, создавая ощущение, что они были сердцем этого места. Её внутренний голос был полон решимости: Это не просто лаборатория. Это… алтарь. Для чего? Для Дасков? Для него? Она посмотрела на Майка, его лицо, освещённое мягким светом капсулы, было полно боли и узнавания. Она хотела сказать что-то, чтобы остановить его, но её голос был тише, почти умоляющим:

— Майк… ты уверен?

Майк не ответил, его рука всё ещё лежала на капсуле, её холодная поверхность теперь казалась тёплой, как живая. Его шрам пульсировал в такт мелодии, и он чувствовал, как что-то внутри него — не его воспоминания, не его мысли — тянет его к этой капсуле. Его внутренний голос был полон предчувствия: Это моя правда. Моя клетка. Или моя могила. Он посмотрел на Еву, её отражение в стекле капсулы было как призрак, её глаза, полные тревоги, были единственным, что удерживало его в этом моменте. Он кивнул, его голос был твёрдым, но полным скорби:

— Я должен знать.

Они стояли перед капсулой, два грязных силуэта в стерильном храме, окружённые рядами саркофагов, которые хранили тайны «Мира 1.0». Мелодия, теперь громче, чем когда-либо, звучала как колыбельная, но её ноты были пропитаны скорбью, как гимн по погасшим звёздам. Лаборатория ждала их следующего шага, и её тишина была тяжелее любого шума Картер-Сити.

Лаборатория в сердце «Мира 1.0» была как мавзолей, где время остановилось, сохранив мечту Уильямса в стерильной, но мёртвой чистоте. Полированные белые полы отражали мягкий, рассеянный свет, исходящий от потолочных панелей, заливая зал холодным сиянием, которое казалось почти осязаемым. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, выстроились вдоль стен, их гладкие, белые корпуса и матовые стеклянные крышки выглядели как произведения искусства, а не машины. Над каждой капсулой висел монитор, мерцающий зашифрованными данными — графиками, строками кода, биометрическими показателями, которые казались одновременно знакомыми и чуждыми. Воздух был чистым, с лёгким запахом озона, как после грозы, но тишина, нарушаемая лишь тихим гудением систем жизнеобеспечения и вездесущей мелодией, теперь звучала как похоронный марш, пропитанный скорбью. Майк Тайлер стоял перед одной из капсул в центре зала, его рука, покрытая коркой засохшей крови и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, лежала на её холодной поверхности. Его шрам на шее, мягко пульсирующий, отзывался на гул лаборатории, вызывая странное, тянущее чувство, как будто его тянуло к источнику его собственного существования. Его серые глаза, воспалённые от усталости, смотрели на матовое стекло, за которым угадывался смутный силуэт. Его внутренний голос был полон смятения: Это место… оно знает меня. Или я знаю его. Но почему я чувствую холод? Он вспомнил слова Элиаса: «Их Искры гаснут, как звёзды», и его грудь сжалась от предчувствия. Его внутренний голос был полон скорби: Это не просто лаборатория. Это… кладбище.

Ева Ростова, стоя в нескольких шагах, внимательно осматривала зал, её серые глаза, обычно холодные, как сталь, теперь были полны аналитического напряжения. Её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, испачканная сажей и кровью, резко контрастировала с идеальной чистотой лаборатории. Её внутренний голос был полон холодного гнева: Это не лаборатория. Это место преступления. Уильямс и TLNTS сделали это. Но что именно? Она заметила, что в дальнем ряду несколько капсул отличались от остальных — их белые корпуса были покрыты тонким слоем цифровой «пыли», мерцающей, как едва заметные пиксели, словно система пыталась игнорировать их существование. Её внутренний голос был полон подозрений: Это не просто пыль. Это… ошибка. Сбой в симуляции. Она шагнула к одной из этих капсул, её ботинки оставляли грязные следы на полированном полу, и остановилась перед ней. Сквозь матовое стекло она разглядела смутный силуэт — человеческий, неподвижный, но всё ещё сохраняющий форму. Её рука, покрытая мелкими порезами, коснулась стекла, и оно неожиданно стало прозрачным, как будто система откликнулась на её прикосновение. Её внутренний голос замер: Боже… это человек.

Перед ней лежал молодой мужчина, не старше тридцати, с безмятежным лицом, как будто он спал. Его кожа была бледной, но безупречной, без единого изъяна, а глаза закрыты, как у статуи. Его волосы, аккуратно уложенные, казались замороженными во времени. Над капсулой загорелся монитор, и на нём появилась фотография того же мужчины — живого, улыбающегося, с искрами в глазах. Рядом были данные: Имя: Даниэль Кроу. Возраст: 29. Профессия: нейроинженер. Статус: ПОГАСШИЙ. Красные буквы мигали, как предупреждение, а под ними — график нейронной активности, яркая, сложная линия, которая внезапно обрывалась в плоскую, мёртвую полосу. Ева замерла, её пальцы сжали край капсулы, и её внутренний голос был полон шока: Погасший… они не просто умерли. Их сознание… стёрли. TLNTS уничтожила их. Она почувствовала, как её горло сжалось от холодного гнева, её прагматичная броня дала трещину, обнажая человеческую боль. Она повернулась к Майку, её голос, обычно твёрдый, дрогнул:

— Они не просто умерли. Их… стёрли.

Майк, всё ещё стоя у своей капсулы, повернулся к ней, его взгляд был прикован к другой капсуле в ряду. Его шрам запульсировал сильнее, но теперь это было не тепло, а холод, как будто он впитывал пустоту, исходящую оттуда. Он шагнул к ней, его ботинки оставляли грязные следы, которые казались кощунством в этой стерильности. Сквозь матовое стекло он увидел лицо молодой женщины, её черты были мягкими, почти ангельскими, но такими же безжизненными, как у мужчины в капсуле Евы. Её глаза были закрыты, губы слегка приоткрыты, как будто она застыла в последнем вздохе. Его внутренний голос был полон ужаса: Это Даски. До того, как их выбросили в наш мир. До того, как они стали пустыми оболочками. Он коснулся стекла, и оно стало прозрачным, открывая её лицо полностью. Над капсулой загорелся монитор: Имя: Лидия Марш. Возраст: 27. Профессия: квантовый физик. Статус: ПОГАСШИЙ. График на экране был таким же — яркая линия активности, оборванная резким спадом в ничто. Майк почувствовал, как его шрам стал ледяным, как будто он впитывал её пустоту. Его внутренний голос был полон скорби: Она была живой. Умной. Полной надежд. А теперь… просто данные. Он посмотрел на Еву, её лицо, отражённое в стекле капсулы, было полно гнева и боли. Его голос, хриплый и тихий, прорезал тишину:

— Нет. Они всё ещё здесь. Просто… пустые.

Ева шагнула к нему, её глаза метались между капсулами, её разум лихорадочно анализировал: Погасшие. Нулевые пациенты. Это они — первые, кто вошёл в «Мир 1.0». И TLNTS бросила их здесь. Она подошла к другой капсуле, её рука коснулась стекла, и оно снова стало прозрачным, открывая ещё одно лицо — пожилого мужчины с морщинами, но безмятежным выражением. Монитор показал: Имя: Эдвард Рейн. Возраст: 62. Профессия: философ. Статус: ПОГАСШИЙ. Её внутренний голос был полон гнева: Философ, физик, инженер… они были лучшими. И TLNTS использовала их, как батарейки, а потом выбросила. Она посмотрела на график нейронной активности — та же мёртвая линия, как насмешка над их надеждами. Её пальцы сжались в кулак, и она почувствовала, как её ногти впились в ладонь. Она повернулась к Майку, её голос был холодным, но в нём звучала боль:

— Это кладбище. Их сознания… они пытались спасти их, но потеряли.

Майк кивнул, его взгляд всё ещё был прикован к лицу Лидии. Его шрам теперь казался ледяным, как будто он был связан с этими «погасшими» Искрами. Он вспомнил Иону, её пустые глаза, её ржавый ошейник, и его внутренний голос был полон ужаса: Она была такой же. Как они. Как… я? Он посмотрел на своё отражение в стекле капсулы, рядом с лицом Лидии, и увидел, как его собственные черты — усталые, покрытые сажей — накладываются на её безмятежность. Его внутренний голос был полон вопроса: Я один из них? Субъект 17… это тоже погасшая Искра? Он почувствовал, как его грудь сжалась от страха и сочувствия, как будто он видел в этих телах свою собственную судьбу. Он повернулся к Еве, его глаза, отражавшие свет монитора, были полны боли:

— Они хотели жить вечно. А вместо этого… стали этим.

Ева посмотрела на него, её глаза, теперь полные не только гнева, но и человеческой боли, встретились с его. Её внутренний голос был полон решимости: TLNTS сделала это. Они заплатили за мечту Уильямса. Но я найду, как это исправить. Она шагнула к центральной капсуле, той самой, к которой тянулся Майк. Её рука коснулась монитора, и она заметила, что данные на нём были другими — не просто биометрия, а сложная сеть, похожая на нейронную карту. Её внутренний голос был полон шока: Это не просто данные. Это… сознание. Или его остатки. Она посмотрела на Майка, его лицо, теперь освещённое холодным светом капсулы, было полно скорби. Она сказала, её голос был тише, но полон твёрдости:

— Это не конец. Здесь есть ответы. Мы найдём их.

Майк кивнул, его рука всё ещё лежала на капсуле Лидии, её холодное стекло теперь казалось ему тёплым, как будто она всё ещё была жива где-то глубоко внутри. Его внутренний голос был полон решимости: Я найду правду. Для них. Для Ионы. Для меня. Они стояли посреди зала, окружённые рядами капсул, которые хранили тела первых пациентов — нулевых пациентов, чьи Искры погасли в этом мёртвом Эдеме. Мелодия, теперь громче, чем когда-либо, звучала как колыбельная для мёртвых, и её ноты были пропитаны скорбью, как гимн по звёздам, которые никогда больше не загорятся.

Лаборатория в сердце «Мира 1.0» была холодной, стерильной гробницей, где свет и тишина сливались в литургическую скорбь. Полированные белые полы отражали мягкое сияние потолочных панелей, создавая иллюзию бесконечного пространства, но это сияние только подчёркивало пустоту. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, стояли как молчаливые стражи, их матовые стеклянные крышки скрывали лица «погасших» — первых добровольцев проекта «Генезис», чьи жизни были стёрты в погоне за мечтой. Над каждой капсулой мерцали мониторы, их экраны показывали зашифрованные данные — графики нейронной активности, оборванные плоскими линиями смерти. Воздух был чистым, с лёгким запахом озона, но он казался тяжёлым, как будто пропитан горем. Вездесущая мелодия, мягкая и гармоничная, теперь звучала как похоронный гимн, её повторяющиеся ноты резонировали с тихим гудением систем жизнеобеспечения, создавая ощущение, что лаборатория дышит, но не живёт.

Майк Тайлер стоял перед одной из капсул, его рука, покрытая коркой засохшей крови и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, всё ещё касалась её холодной поверхности. Его шрам на шее, пульсирующий в такт мелодии, теперь излучал не тепло, а лёгкий холод, как будто он впитывал пустоту «погасших». Его серые глаза, воспалённые от усталости, смотрели на центральный терминал управления, массивный и одинокий в центре зала, его экран был тёмным, но словно ждал прикосновения. Его внутренний голос был полон смятения: Это место… оно держит их. Но зачем? Почему я чувствую их боль? Он вспомнил лицо Лидии Марш, её безмятежные черты за стеклом капсулы, и его грудь сжалась от сочувствия. Его внутренний голос был полон скорби: Они были как я. Они верили в Уильямса. И теперь они… пустота.

Ева Ростова, стоя в нескольких шагах, осматривала зал, её серые глаза, обычно холодные, теперь были полны смеси гнева и боли. Её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая сажей, казалась осквернением этой стерильной чистоты. Её внутренний голос был полон холодной ярости: TLNTS сделала это. Они использовали этих людей, как подопытных крыс, и бросили их здесь, как мусор. Она сжимала свой мёртвый планшет, его треснувший корпус был как напоминание о её бессилии перед этой технологией. Её взгляд упал на центральный терминал, его тёмный экран выделялся среди мигающих мониторов капсул, как чёрная дыра, поглощающая свет. Её внутренний голос был полон решимости: Если здесь есть ответы, они там. Уильямс оставил что-то. И я найду это. Она шагнула к терминалу, её ботинки оставляли грязные следы на полированном полу, и она посмотрела на Майка, его фигуру, освещённую холодным светом капсулы. Её голос, низкий и напряжённый, прорезал тишину:

— Майк, терминал. Он… активен.

Майк повернулся к ней, его шрам запульсировал сильнее, как будто откликнулся на её слова. Его внутренний голос был полон предчувствия: Это оно. Правда. Или конец. Он шагнул к терминалу, его движения были медленными, но решительными, как будто его тянула невидимая сила. Его рука коснулась экрана, и тот ожил с тихим гулом, его поверхность засветилась холодным, голубым светом. Вместо интерфейса или строк кода на экране появилось изображение — лицо мужчины, молодого, но измождённого, с растрёпанными тёмными волосами и глазами, полными отчаяния. Это был Уильямс, но не тот харизматичный учёный с фотографии в логове Элиаса — этот Уильямс выглядел сломленным, его кожа была бледной, а руки дрожали, когда он говорил. Фон за ним был той же лабораторией, но в состоянии хаоса — разбросанные бумаги, мигающие красные экраны, тревожные сигналы, звучащие вразнобой. Качество записи было несовершенным, с помехами и искажениями, как будто сама симуляция пыталась стереть этот момент. Майк замер, его дыхание сбилось, и его внутренний голос был полон шока: Это он. Уильямс. Но… он не герой. Он сломан.

Ева, стоя рядом, сжала планшет так сильно, что её пальцы побелели. Её внутренний голос был полон гнева: Это его исповедь. Он знал, что всё рухнет. Она смотрела на Уильямса, его уставшие глаза, его дрожащие губы, и её прагматичная броня начала трещать, обнажая боль, которую она так старалась подавить. Уильямс заговорил, его голос был хриплым, прерывистым, пропитанным отчаянием:

— Если вы видите это… значит, вы нашли их. Нулевых пациентов. Я… я не смог их спасти. Их Искры… они гаснут, как звёзды. TLNTS… они требовали результатов. Они не дали мне времени. Я думал, что смогу… что «Мир 1.0» станет их домом. Но я ошибся.

Майк почувствовал, как слёзы жгут его глаза. Его шрам стал ледяным, как будто он впитывал боль Уильямса, его отчаяние. Его внутренний голос был полон эмпатии: Он хотел спасти их. Как я хотел спасти Иону. Но он потерял всё. Он смотрел на экран, на лицо Уильямса, и видел в нём не учёного, а человека, чья мечта стала его проклятием. Уильямс продолжал, его голос дрожал, как будто он сдерживал рыдания:

— Я создал программу… нейронную колыбельную. Это всё, что я мог сделать. Она… поддерживает их. Замедляет Пустоту. Их сознания… они всё ещё здесь, но… они растворяются. Я не могу остановить это. Всё, что я могу — петь им колыбельную, пока они не исчезнут совсем.

Ева замерла, её глаза расширились, когда она поняла. Её внутренний голос был полон шока: Колыбельная… это не просто звук. Это их последняя нить. Уильямс… он не бросил их. Она посмотрела на капсулы, их стеклянные крышки, за которыми лежали безмятежные лица, и её сердце сжалось от боли. Она видела не просто данные, а людей — Даниэля, Лидию, Эдварда — чьи жизни были украдены. Её внутренний голос был полон гнева: TLNTS знала. Они использовали его мечту, чтобы уничтожить этих людей. Она посмотрела на Майка, его лицо, теперь освещённое холодным светом экрана, было мокрым от слёз. Её пальцы, сжимающие планшет, дрожали, и она почувствовала, как её собственные глаза увлажнились.

На экране Уильямс наклонился ближе, его глаза, полные слёз, смотрели прямо в камеру, как будто он видел их через время и пространство. Он сказал, его голос был почти шёпотом:

— Если вы здесь… найдите их. Спасите их. Я не смог. Но вы… вы можете. Простите меня.

Он протянул руку к клавиатуре, его пальцы дрожали, и нажал клавишу. В этот момент мелодия в лаборатории стала громче, чище, её ноты, теперь наполненные трагическим смыслом, резонировали с гудением капсул. Экран мигнул, и запись оборвалась, оставив лишь тёмное стекло, в котором отражались их лица — Майка, покрытое слезами, и Евы, напряжённое, но с трещиной в её профессиональной маске. Майк коснулся экрана, его пальцы оставили грязные следы на его поверхности, как будто он пытался дотянуться до Уильямса, утешить его. Его внутренний голос был полон решимости: Он не был злодеем. Он был… как мы. Он хотел спасти их. И я должен закончить это. Он посмотрел на Еву, её лицо, отражённое в стекле, было полно боли, но её глаза горели новой решимостью.

Ева сглотнула, её горло сжалось от эмоций, которые она так долго подавляла. Её внутренний голос был полон гнева и сочувствия: Уильямс был их отцом. А TLNTS… они извратили его мечту. Я найду их. И заставлю их заплатить. Она посмотрела на капсулы, их безмятежные лица, и почувствовала, как её сердце сжалось от осознания. Она сказала, её голос был тихим, но твёрдым:

— Это хоспис. Он пел им, чтобы они не исчезли. Но мы… мы можем их спасти.

Майк кивнул, его рука всё ещё лежала на экране, его шрам теперь пульсировал мягче, как будто откликнулся на слова Евы. Его внутренний голос был полон надежды: Мы найдём их. Для Даниэля. Для Лидии. Для Ионы. Они стояли в тишине, окружённые капсулами, которые хранили остатки погасших звёзд. Мелодия продолжала звучать, теперь не зловещая, а скорбная, как колыбельная для тех, кто никогда не проснётся. Лаборатория, их единственный свидетель, ждала их следующего шага, а их грязные фигуры, отражённые в полированных поверхностях, были единственным доказательством того, что жизнь всё ещё возможна в этом мёртвом Эдеме.

Подглава 3: Артефакт и Ошибка

Глава 10: Колыбельная для Погасших Звёзд Часть 11: Архив Уильямса

Лаборатория в сердце «Мира 1.0» была как застывший момент скорби, её стерильные белые полы и гладкие стены отражали холодный свет потолочных панелей, создавая иллюзию бесконечного, но мёртвого пространства. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, выстроились вдоль стен, их матовые стеклянные крышки скрывали лица «погасших» — первых добровольцев проекта «Генезис», чьи жизни растворились в цифровой Пустоте. Над капсулами мерцали мониторы, их экраны показывали мёртвые линии нейронной активности, как надгробные плиты из света и кода. Воздух был чистым, с лёгким запахом озона, но он казался тяжёлым, пропитанным горем, которое висело в тишине, нарушаемой лишь тихим гудением систем жизнеобеспечения и вездесущей мелодией — «нейронной колыбельной», теперь осознанной как последний акт милосердия Уильямса. Майк Тайлер стоял у центрального терминала, его рука, покрытая коркой засохшей крови и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, всё ещё касалась тёмного экрана, который только что показал исповедь Уильямса. Его шрам на шее, пульсирующий в такт мелодии, отзывался холодом, как будто впитывал боль этого места. Его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, смотрели на терминал, как на портал в душу человека, которого он никогда не знал, но чувствовал, как своего. Его внутренний голос был полон смятения: Он был как я. Он хотел спасти их, но потерял всё. А я… кто я в этом? Он вспомнил лицо Лидии Марш, её безмятежные черты за стеклом капсулы, и почувствовал, как его грудь сжалась от сочувствия. Его внутренний голос был полон скорби: Я должен узнать правду. Для них. Для него.

Ева Ростова стояла рядом, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая сажей и кровью, казалась кощунством в этой стерильной чистоте. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели смесью гнева и решимости. Она сжимала свой треснувший планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, дрожали от напряжения. Её внутренний голос был полон холодной ярости: Уильямс был их отцом, а TLNTS — палачом. Они извратили его мечту, и я найду, как их остановить. Она посмотрела на терминал, его тёмный экран, всё ещё тёплый после видео, и её внутренний голос стал твёрже: Эмоции не помогут. Нам нужны факты. Элиас дал нам ключ, и я использую его. Она шагнула к терминалу, её ботинки оставляли грязные следы на полированном полу, и она сказала, её голос был резким, но в нём звучала твёрдость:

— Эмоции нам не помогут. Нам нужны факты. Элиас дал нам ключ. Пора им воспользоваться.

Майк кивнул, его взгляд всё ещё блуждал по залу, но его ноги двинулись к терминалу, как будто ведомые невидимой силой. Его внутренний голос был полон предчувствия: Это не просто терминал. Это его разум. Его душа. Он смотрел, как Ева достала дата-чип Элиаса из кармана, его металлическая поверхность тускло блеснула в свете лаборатории. Она подключила чип к терминалу, и экран ожил с тихим гулом, его холодный голубой свет отразился в её глазах. Интерфейс изменился — вместо простого меню появилась сложная структура, похожая на нейронную сеть, её узлы пульсировали, как живые. Строки кода замелькали по экрану, но чип Элиаса, словно мастер-ключ, начал обходить систему защиты, открывая доступ к зашифрованным директориям. Майк почувствовал, как его шрам запульсировал сильнее, как будто он реагировал на код, и его внутренний голос был полон тревоги: Это не просто файлы. Это… его мысли. Его боль. Он смотрел, как Ева, её пальцы уверенно двигались по виртуальной клавиатуре, погружалась в систему, её лицо было сосредоточенным, но напряжённым. Её внутренний голос был полон анализа: Это не просто архив. Это карта его разума. И я найду, где он сломался.

Экран мигнул, и открылась директория с названием «Личные записи Уильямса». Ева выбрала первый файл, и текст начал появляться на экране, не просто печатаясь, а как будто пишясь призрачной рукой — с помарками, зачёркнутыми словами, паузами, как будто Уильямс писал в реальном времени. Первая запись была датирована годами ранее, её тон был полон оптимизма:\

12 марта 2047. Мы сделали это. Искра — ключ к вечности. Перенос сознания возможен. TLNTS дала мне всё — ресурсы, людей, время. Мы построим новый мир. Мир без боли, без смерти. «Мир 1.0» будет домом для всех.

Майк читал, его глаза расширились, и он почувствовал, как его шрам стал тёплым, как будто откликнулся на надежду Уильямса. Его внутренний голос был полон восхищения: Он верил. Он был гением. Но по мере того, как Ева открывала следующие записи, тон менялся. Запись от 18 сентября 2048 была напряжённой:

Первые испытания… нестабильны. Искры гаснут. Даниэль… он был первым. Его сигнал просто… исчез. TLNTS говорит, это допустимые потери. Допустимые? Это человек! Я должен найти способ стабилизировать их.

Ева сжала кулаки, её ногти впились в ладони, и её внутренний голос был полон гнева: Допустимые потери? Они знали, что убивают людей, и продолжали. Она открыла следующую запись, от 3 февраля 2049, и её тон был полон отчаяния:\

Они не дают мне времени. TLNTS требует результатов. Они хотят использовать Искры для контроля, а не для спасения. Я создал Стабилизаторы, но… они не работают. Лидия, Эдвард… их сигналы угасают. Я слышу их крики в данных. Я создал монстра.

Майк почувствовал, как его горло сжалось. Его шрам стал ледяным, и перед его глазами мелькнули обрывки видений — лица, крики, пустота, как будто он видел то, что видел Уильямс. Его внутренний голос был полон боли: Он боролся. Как я боролся за Иону. Но он проиграл. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое холодным светом экрана, было мрачным, её глаза горели гневом. Он сказал, его голос был хриплым, почти шёпотом:

— Он не хотел этого. Он хотел спасти их.

Ева кивнула, её пальцы замерли над клавиатурой, когда она открыла последнюю запись, повреждённую, с искажениями, как будто система пыталась её стереть. Текст был рваным, полным пропусков:

15 июля 2049. Это конец. TLNTS забрала всё. Они используют Сердце Системы… источник энергии… но оно нестабильно. Оно пожирает их. Я пытался… Стабилизаторы… не могу… Сердце — ключ, но и проклятье. Если кто-то найдёт это… найдите Сердце. Остановите их.

Ева замерла, её глаза расширились, и её внутренний голос был полон шока: Сердце Системы? Это не просто энергия. Это… ядро всего этого. Она посмотрела на Майка, его лицо, мокрое от слёз, было полно боли, но в его глазах была новая решимость. Её внутренний голос стал холоднее, расчётливее: TLNTS знала. Вальдемар знал. Это их оружие, и я найду его. Она сказала, её голос был твёрдым, но в нём звучала боль:

— Сердце Системы. Это оно сломало всё. И оно может всё исправить.

Майк кивнул, его рука всё ещё касалась экрана, его пальцы оставляли грязные следы на его поверхности. Его внутренний голос был полон решимости: Сердце… это то, что убило их. И это то, что спасёт их. Или меня. Он посмотрел на капсулы, их безмятежные лица, и почувствовал, как мелодия, звучащая в воздухе, стала громче, чище, как будто она откликнулась на их открытие. Он сказал, его голос был тихим, но полным твёрдости:

— Мы найдём его. Для Уильямса. Для них.

Они стояли перед терминалом, их грязные фигуры отражались в его тёмном экране, как призраки в этом мёртвом Эдеме. Мелодия продолжала звучать, её ноты, теперь полные трагического смысла, были как голос Уильямса, всё ещё поющий своим погасшим звёздам. Лаборатория, их единственный свидетель, ждала, пока они сделают следующий шаг, в сердце системы, где правда и спасение были так близко, но так опасно далеки.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» была как застывший храм, её стерильные белые стены и полированные полы отражали холодный свет потолочных панелей, создавая иллюзию бесконечности, но без тепла жизни. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, выстроились вдоль стен, их матовые стеклянные крышки скрывали лица «погасших» — первых добровольцев, чьи Искры растворились в цифровой Пустоте. Над капсулами мерцали мониторы, их экраны показывали мёртвые линии нейронной активности, как надгробия из света и кода. Воздух был чистым, с лёгким запахом озона, но он казался тяжёлым, пропитанным скорбью, которую усиливала «нейронная колыбельная» — мелодия, звучащая в воздухе, теперь осознанная как последний дар Уильямса своим подопечным.

Майк Тайлер стоял у центрального терминала, его рука, покрытая коркой засохшей крови и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, всё ещё касалась тёмного экрана, который только что показал его исповедь. Его шрам на шее, пульсирующий в такт мелодии, теперь излучал не холод, а странное притяжение, как будто его тянуло к чему-то глубокому, скрытому. Его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, смотрели на терминал, как на врата в неизведанное. Его внутренний голос был полон напряжённого ожидания: Это место… оно не просто хоспис. Здесь есть что-то большее. Что-то, что связывает меня с ними. Он вспомнил слова Уильямса о «Сердце Системы», и его грудь сжалась от предчувствия. Его внутренний голос был полон тревоги: Это оно. Источник. И, может быть, мой ответ.

Ева Ростова стояла рядом, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая сажей и кровью, казалась чужеродной в этой стерильной чистоте. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели холодной решимостью, под которой скрывался гнев. Она сжимала свой треснувший планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, дрожали от напряжения. Её внутренний голос был полон анализа: Сердце Системы. Это не просто метафора. Это физический объект. Или программа. Что-то, что сломало их. И я найду, как это работает. Она посмотрела на терминал, его экран, всё ещё тёплый после видео, и её внутренний голос стал твёрже: Уильямс оставил нам подсказку. Я должна её расшифровать. Она открыла последнюю, повреждённую запись из архива Уильямса, её пальцы быстро двигались по виртуальной клавиатуре, несмотря на дрожь. Экран мигнул, и текст начал появляться, но он был рваным, с глитчами и пропущенными буквами, как будто система сопротивлялась его раскрытию. Ева прочитала вслух, её голос был низким, но твёрдым:

— «Проблема не в коде. Проблема в “Сердце”. Я думал, оно станет источником энергии, но оно оказалось… якорем, который тянет их в Пустоту.»

Майк замер, слово «Пустота» ударило его, как холодный ветер. Его шрам запульсировал сильнее, и перед его глазами мелькнули обрывки видений — тьма, крики, пустые глаза Ионы. Его внутренний голос был полон ужаса: Пустота… я чувствовал её. В Лабиринте. Это она забрала их. И, может быть, меня. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое холодным светом экрана, было сосредоточенным, но её глаза горели решимостью. Он чувствовал, как его шрам гудит, как будто он был связан с этим «Сердцем». Его голос, хриплый и тихий, прорезал тишину:

— Пустота… я знаю её. Это… как смерть, но хуже.

Ева кивнула, её разум цеплялся за слово «якорь». Её внутренний голос был полон анализа: Якорь? Это не физический объект. Или не только. Это точка, где всё сходится. Источник энергии, который их уничтожил. Она открыла видеофайл, прикреплённый к записи, и экран снова ожил. На нём был Уильямс, ещё более измождённый, чем в прошлой записи, его глаза были красными от слёз, а руки дрожали, когда он вводил комбинацию на терминале. Фон за ним был хаотичным — мигающие красные экраны, разбросанные бумаги, тревожные сигналы. Он говорил, его голос был почти шёпотом:

— «Я спрятал его. Сердце. Если вы найдёте это, вы найдёте его. Но будьте осторожны… оно живое.»

Уильямс нажал клавишу, и в этот момент терминал в реальной лаборатории издал низкий, подтверждающий сигнал. Ева вздрогнула, её рука замерла над клавиатурой, и она почувствовала, как пол под её ногами задрожал. Майк отступил на шаг, его шрам запульсировал сильнее, и его внутренний голос был полон предчувствия: Оно здесь. Под нами. С тихим, но мощным гулом, который, казалось, исходил из самой земли, полированный белый пол в центре зала начал разъезжаться.

Идеальные, бесшовные плиты раздвинулись с едва слышным шипением, открывая шахту, уходящую вглубь. Ева и Майк подошли к краю, их ботинки, покрытые грязью, оставляли следы на полированной поверхности, как кощунство в этом стерильном храме. Шахта не была тёмной — она была залита мягким, тёплым, золотистым светом, который поднимался из глубины, пульсируя, как гигантское сердце. Тёмные прожилки двигались в этом свете, как кровь в венах, создавая ощущение, что они смотрят на что-то живое. Воздух над шахтой стал теплее, с лёгким, почти органическим запахом, напоминающим перегретую электронику, смешанную с чем-то сладковатым, как цветы луга. Мелодия, звучащая в лаборатории, синхронизировалась с пульсацией света, её ноты стали громче, чище, как будто она была частью этого «Сердца».

Ева смотрела вниз, её глаза сузились, когда она пыталась анализировать свет. Её внутренний голос был полон вопросов: Это реактор? Квантовая батарея? Или… что-то другое? Она заметила, как свет отражался в её глазах, его золотистый оттенок контрастировал с её грязной, потрёпанной фигурой. Её разум боролся с иррациональностью происходящего, но она не могла отрицать, что чувствует притяжение этого света, его силу. Она сказала, её голос был ошеломлённым, но в нём звучала профессиональная решимость:

— Что это? Реактор?

Майк, стоя рядом, не мог отвести взгляд от шахты. Его шрам гудел, как будто был связан с этим светом, с этой пульсацией. Его внутренний голос был полон благоговения: Это не машина. Это… оно. Сердце. То, что держит этот мир. И меня. Он чувствовал, как его сердце бьётся в такт с пульсацией света, как будто он был частью этой системы. Его глаза, отражавшие золотистый свет, были полны трепета и страха. Он прошептал, его голос был едва слышен на фоне мелодии:

— Нет… Это оно. Сердце.

Они стояли на краю шахты, их лица были освещены снизу пульсирующим светом, который отражался в их глазах, создавая иллюзию, что они сами стали частью этого мира. Их грязные ботинки, стоящие на краю идеально ровной плиты, казались единственным доказательством их реальности в этом стерильном Эдеме. Ева сжала свой планшет, её пальцы дрожали, но её разум уже строил план: Если это источник, я найду, как его изучить. Или уничтожить. Майк, напротив, чувствовал, как его шрам тянет его вниз, вглубь, к свету, который обещал ответы, но и пугал своей живой, почти разумной природой. Его внутренний голос был полон решимости: Я должен спуститься туда. Для Ионы. Для Лидии. Для Уильямса. Мелодия, теперь громче, чем когда-либо, звучала как гимн, связывающий их с этим сердцем, с этой тайной. Лаборатория, их молчаливый свидетель, затихла, и только пульсация света в шахте, синхронизированная с «колыбельной», напоминала, что они стоят на пороге чего-то большего, чем они могли себе представить.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» была как застывший храм, её стерильные белые полы и стены отражали холодный свет потолочных панелей, но теперь её центр разорвала шахта, уходящая вглубь, залитая пульсирующим, золотистым светом. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, стояли как молчаливые свидетели, их матовые стеклянные крышки скрывали лица «погасших», чьи Искры растворились в Пустоте. Над капсулами мерцали мониторы, их мёртвые линии нейронной активности казались надгробиями из света и кода. Воздух был тяжёлым, пропитанным лёгким запахом озона и чем-то сладковатым, почти органическим, поднимающимся из шахты. «Нейронная колыбельная», звучавшая в лаборатории, синхронизировалась с пульсацией света внизу, её ноты были мягкими, но теперь полными зловещего смысла, как гимн умирающему богу. Майк Тайлер и Ева Ростова стояли на краю шахты, их грязные ботинки, покрытые сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного

Стекла, оставляли следы на полированной плите, как кощунство в этом стерильном Эдеме. Майк смотрел вниз, его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, отражали золотистый свет, который пульсировал, как живое сердце. Его шрам на шее гудел, не болью, а странным, почти музыкальным резонансом, как будто он пел в унисон с этим светом. Его внутренний голос был полон благоговения:

Это оно. Сердце. Оно зовёт меня. Как будто я… его часть. Он вспомнил слова Уильямса о «якоре», тянущем в Пустоту, и почувствовал, как его грудь сжалась от смеси трепета и страха. Его внутренний голос был полон тревоги: Это не просто машина. Это… что-то живое. И оно знает меня.

Ева, стоя рядом, сжимала свой треснувший планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, дрожали от напряжения. Её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, испачканная кровью и сажей, казалась чужеродной в этом стерильном мире. Её серые глаза, обычно холодные, теперь были полны смеси восхищения и инстинктивного страха. Она смотрела на свет в шахте, её разум пытался анализировать его, но не находил рационального объяснения. Её внутренний голос был полон вопросов: Что это за энергия? Это не электромагнитное излучение. Не радиация. Это… нечто другое. Она заметила, как свет отражался в её глазах, его золотистый оттенок контрастировал с её грязной, потрёпанной фигурой. Её внутренний голос стал твёрже: Я должна понять это. Если это Сердце Системы, я найду, как оно работает. Или как его остановить. Она шагнула ближе к краю шахты, её ботинки остановились в миллиметре от пропасти, и она почувствовала, как воздух над шахтой стал теплее, почти живым. В этот момент из шахты с тихим гулом поднялась платформа — гладкая, белая, как всё в лаборатории, но с тонкими золотистыми прожилками, которые пульсировали в такт свету. Ева посмотрела на Майка, её голос был напряжённым, но решительным:

— Это наш путь вниз.

Майк кивнул, его шрам гудел сильнее, и он чувствовал, как его ноги сами несут его к платформе. Его внутренний голос был полон предчувствия: Это не просто спуск. Это… паломничество. К чему-то, что создало меня. Или уничтожило. Они ступили на платформу, её поверхность была тёплой, почти живой, и она медленно начала опускаться в шахту, окружённая золотистым светом. Стены шахты были гладкими, из чёрного, как обсидиан, материала, который поглощал свет, создавая ощущение, что они падают в бесконечность. Свет из глубины становился ярче, его пульсация синхронизировалась с их дыханием, с их сердцебиением, с «колыбельной», которая теперь звучала громче, чище, как голос самого мира. Майк чувствовал, как его шрам резонирует с этим светом, и перед его глазами мелькали обрывки видений — тьма, крики, пустые глаза Ионы. Его внутренний голос был полон смятения: Это Пустота. Она внутри этого света. Но почему я чувствую её, как свою?

Платформа остановилась, и они оказались в круглой камере, её стены из того же чёрного, поглощающего свет материала создавали ощущение, что они внутри гигантской пустоты.

Единственным источником света был объект в центре — «Сердце Системы». Оно левитировало над невысоким постаментом, идеальная сфера размером с человеческую голову, испускающая тёплый, золотистый свет, который пульсировал, как дыхание звезды. Внутри сферы двигались тёмные, почти чёрные прожилки, извивающиеся, как живые существа, запертые в янтаре. Они не были статичными — они текли, кружились, создавая ощущение, что сфера жива, что она смотрит на них. Свет от «Сердца» отбрасывал их тени на стены, но тени были неправильными, искажёнными, как будто принадлежали не им, а чему-то другому. Воздух в камере был тёплым, с лёгким, органическим запахом, напоминающим перегретую электронику, смешанную с чем-то живым, почти кровяным. Низкий, гармоничный гул исходил от «Сердца», вибрируя в их груди, синхронизируясь с «колыбельной», которая теперь звучала как голос самой сферы. Майк шагнул вперёд, его шрам пел в унисон с гулом, и он чувствовал, как его тело тянет к артефакту, как магнит. Его внутренний голос был полон благоговейного ужаса: Это оно. Сердце. Звезда, запертая в клетке. Оно создало этот мир. И меня. Он заметил, как тёмные прожилки внутри сферы задвигались быстрее, как будто почувствовали его присутствие, и его шрам стал ледяным, как будто впитал их тьму. Его внутренний голос был полон страха: Это Пустота. Она живая. И она зовёт меня.

Ева, стоя рядом, достала свой планшет, её пальцы дрожали, когда она пыталась запустить сканирование. Экран загорелся, но датчики тут же сошли с ума — показатели энергии были запредельными, невозможными, графики скакали, как при коротком замыкании, а затем экран покрылся статическими помехами, которые складывались в странные, почти осмысленные узоры. Ева сглотнула, её разум боролся с иррациональностью происходящего. Её внутренний голос был полон шока: Это не технология. Или не только. Это… нарушает все законы физики. Она посмотрела на «Сердце», её глаза отражали его золотистый свет, но она видела и тёмные прожилки, их движение, как будто они были разумными. Её внутренний голос стал твёрже: Я должна понять это. Это не просто источник энергии. Это… нечто большее. Она сказала, её голос был ошеломлённым, но в нём звучала профессиональная решимость:

— Это невозможно… Оно нарушает законы физики.

Майк не ответил, его взгляд был прикован к «Сердцу». Он чувствовал, как его шрам поёт, как будто он был осколком этой сферы, её света и её тьмы. Он слышал в её гуле не только «колыбельную», но и тихий, зовущий шёпот, исходящий из тёмных прожилок — голос Пустоты, который обещал ответы, но пугал своей глубиной. Его внутренний голос был полон трепета: Это не просто энергия. Это… начало и конец. Созидание и разрушение. Он шагнул ближе, его грязные ботинки оставляли следы на чёрном полу, и свет от «Сердца» осветил его лицо, его шрам, его глаза, которые теперь казались не совсем человеческими. Он прошептал, его голос был едва слышен на фоне гула:

— Потому что это не физика, Ева. Это… что-то другое.

Ева посмотрела на него, её глаза расширились, когда она увидела, как свет от «Сердца» отразился в его шраме, создавая иллюзию, что он сам светится. Её внутренний голос был полон тревоги: Он связан с этим. Его шрам… он часть этого. Она снова попыталась сканировать «Сердце», но её планшет издал резкий писк и погас, оставив её в тишине, нарушаемой лишь гулом артефакта. Она почувствовала, как её сердце бьётся в такт с его пульсацией, и её прагматизм начал трещать под напором иррационального страха. Она шагнула ближе к Майку, её рука инстинктивно потянулась к кобуре, но пистолет казался бесполезным перед этим живым, непостижимым объектом. Её внутренний голос был полон решимости: Я не могу его измерить. Но я могу его остановить. Или использовать.

Они стояли перед «Сердцем Системы», их лица были освещены его пульсирующим светом, который отражался в их глазах, создавая ощущение, что они сами стали частью этого мира. Их тени, искажённые и неправильные, танцевали на чёрных стенах, как призраки, пойманные в ловушку. Гул «Сердца» и «колыбельная» сливались в единый ритм, который вибрировал в их костях, в их душах. Майк чувствовал, как его шрам тянет его ближе, как будто он был рождён из этого света, из этой тьмы. Его внутренний голос был полон решимости: Это мой источник. Моя правда. Я должен понять его. Ева, напротив, боролась с желанием отступить, её разум искал рациональное объяснение, но её сердце знало, что они стоят перед чем-то, что выходит за рамки науки. Они были на пороге откровения, но и опасности, и «Сердце Системы» смотрело на них, как живое существо, готовое либо спасти, либо поглотить их.

Камера Якоря под лабораторией Уильямса в «Мире 1.0» была как сердце умирающего бога, её чёрные, обсидиановые стены поглощали свет, создавая ощущение, что пространство вокруг сжимается, оставляя лишь пульсирующее «Сердце Системы» в центре. Сфера, левитирующая над невысоким постаментом, испускала тёплый, золотистый свет, который дышал, пульсировал, как живая звезда, но внутри неё извивались тёмные, почти чёрные прожилки, как вены, наполненные Пустотой. Гул, исходящий от «Сердца», был низким, гармоничным, сливающимся с «нейронной колыбельной», которая теперь звучала как голос самого артефакта, проникающий в кости, в душу. Воздух был тёплым, с лёгким, органическим запахом, напоминающим перегретую электронику, смешанную с чем-то живым, почти кровяным. Майк Тайлер стоял в нескольких шагах от «Сердца», его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, отражали его золотистый свет, но его шрам на шее гудел, как будто пел в унисон с гулом артефакта. Его чёрная куртка, покрытая сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, казалась чужеродной в этой сакральной тишине. Его внутренний голос был полон благоговейного трепета: Это оно. Источник. Оно создало этот мир. И меня. Но почему я чувствую и свет, и тьму? Он смотрел на тёмные прожилки, извивающиеся внутри сферы, и его шрам отзывался то теплом, то ледяным холодом, как будто он был связан с обеими сторонами этого артефакта. Его внутренний голос был полон смятения: Пустота… она зовёт меня. Но свет… он обещает спасение.

Ева Ростова стояла рядом, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, испачканная кровью и сажей, контрастировала с чёрными стенами камеры. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели смесью научного любопытства и инстинктивного страха. Она сжимала свой треснувший планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, дрожали, но её разум уже переключился в режим анализа. Её внутренний голос был полон решимости: Это не магия. Это технология. Сложная, непостижимая, но всё же технология. И я разберу её на части.

Она посмотрела на «Сердце», его пульсирующий свет отражался в её глазах, но она заметила, как тёмные прожилки двигались быстрее, как будто реагировали на их присутствие. Её внутренний голос стал твёрже: Прямое сканирование не работает. Но я могу измерить его воздействие на пространство. Она перезагрузила планшет, его экран мигнул, и она начала писать код, её пальцы летали по виртуальной клавиатуре, создавая диагностические фильтры. Она бормотала, её голос был низким, почти неслышным на фоне гула:

— Прямое сканирование бесполезно. Нужно отсеять шум. Измерить волны.

Майк посмотрел на неё, его шрам гудел сильнее, и он чувствовал, как его тело реагирует на «Сердце», как будто он был его частью. Его внутренний голос был полон предчувствия: Она права. Это не просто объект. Это… система. И я чувствую её. Он отступил на шаг, его грязные ботинки оставляли следы на чёрном полу, и он наблюдал за Евой, её сосредоточенным лицом, освещённым голографическим интерфейсом планшета. Её пальцы двигались с хирургической точностью, создавая фильтры, которые разделяли хаотичные данные на экране. Внезапно хаотичные помехи начали формировать две чёткие волны, и Ева замерла, её глаза расширились. Первая волна была золотистой, гармоничной синусоидой, плавной и стабильной, как дыхание. Ева сказала, её голос был полон восхищения:

— Это… стабильная, когерентная энергия. Квантовое созидание на субатомном уровне. Это строит реальность. Питает симуляцию.

Майк почувствовал, как его шрам стал тёплым, почти успокаивающим, когда она анализировала эту волну. Его внутренний голос был полон облегчения: Это свет. Это то, что держит этот мир. То, что дало мне жизнь. Он закрыл глаза, и перед ним мелькнули образы — цветущие луга, парящие башни, лица Лидии и Даниэля, полные надежды. Но затем экран планшета мигнул, и вторая волна появилась — чёрная, зазубренная, полная резких пиков и провалов, как крик, застрявший в коде. Гул в камере стал резче, неприятнее, и Ева нахмурилась, её голос стал напряжённым:

— А это… энтропийный резонанс. Он не создаёт, он расщепляет. Истончает… Искры. Это то, что их убило.

Майк вздрогнул, его шрам пронзила ледяная боль, и перед его глазами мелькнули вспышки — кричащие лица «погасших», пустые глаза Ионы, тьма, пожирающая свет. Его внутренний голос был полон ужаса: Пустота. Это она. Она забрала их. И она… во мне. Он сжал кулаки, его ногти впились в ладони, и он посмотрел на «Сердце», его тёмные прожилки, которые теперь пульсировали активнее, как будто почувствовали его страх. Он сказал, его голос был хриплым, почти шёпотом:

— Это оно. Пустота. Я чувствую её.

Ева кивнула, её глаза метались по экрану, где две волны теперь отображались рядом — золотистая, гармоничная, и чёрная, хаотичная. Она заметила, как они переплетаются, как будто одна была тенью другой. Её внутренний голос был полон шока: Они связаны. Это не два процесса, а один. Создание и разрушение — две стороны одной монеты. Она увеличила масштаб голографической модели, и её пальцы замерли, когда она увидела, как чёрная волна является отражением золотистой, её эхом, её неизбежным спутником. Она сказала, её голос был полон осознания:

— Оно не может создавать, не разрушая. Как свет и тень. Уильямс пытался использовать только свет, но тень шла в комплекте.

Майк посмотрел на неё, его глаза, отражавшие свет «Сердца», были полны боли и понимания. Его шрам гудел, переключаясь между теплом и холодом, как будто он был живым датчиком, улавливающим обе энергии. Его внутренний голос был полон смятения: Это как я. Свет и Пустота. Я жив, но я… сломан. Как они. Он вспомнил Романа, его пустые глаза, его ржавый ошейник, и почувствовал, как его грудь сжалась от осознания. Он сказал, его голос был тихим, но твёрдым:

— Это созидание и Пустота. В одном флаконе.

Ева посмотрела на него, её лицо, освещённое голографическим интерфейсом, было напряжённым, но её глаза горели триумфом. Её внутренний голос был полон решимости: Это ключ. Если я пойму, как разделить эти волны, я смогу остановить Пустоту. Или использовать свет. Она снова повернулась к планшету, её пальцы летали по клавиатуре, пытаясь построить модель, которая изолировала бы созидательную энергию. Но каждый раз, когда она приближалась к разделению волн, экран мигнул, и помехи возвращались, как будто «Сердце» сопротивлялось её попыткам. Гул в камере стал громче, тёмные прожилки в сфере задвигались быстрее, и Ева почувствовала, как её сердце бьётся в такт с их пульсацией. Её внутренний голос был полон восхищения и страха: Это не просто технология. Это… живое. И оно не хочет, чтобы я его разобрала.

Майк шагнул ближе к «Сердцу», его шрам пел, и он чувствовал, как свет и тьма борются внутри него. Его внутренний голос был полон решимости: Я должен понять это. Для Лидии. Для Ионы. Для меня. Он протянул руку, его пальцы, покрытые засохшей кровью, остановились в нескольких сантиметрах от сферы, и он почувствовал, как тепло света и холод Пустоты текут через него, как ток. Его глаза, отражавшие пульсирующий свет, были полны благоговения и ужаса. Он сказал, его голос был едва слышен на фоне гула:

— Оно знает нас, Ева. Оно… чувствует.

Ева посмотрела на него, её глаза расширились, когда она увидела, как свет от «Сердца» отразился в его шраме, создавая иллюзию, что он сам светится. Её внутренний голос был полон тревоги: Он прав. Это не просто машина. Но я не могу позволить ему управлять нами. Она сжала планшет, её пальцы замерли над клавиатурой, и она сказала, её голос был твёрдым, но в нём звучала нотка страха:

— Боже… Это и лекарство, и яд. Одновременно.

Они стояли перед «Сердцем Системы», их лица были освещены его пульсирующим светом, который отражался в их глазах, создавая ощущение, что они сами стали частью этого мира. Их тени, искажённые и неправильные, танцевали на чёрных стенах, как призраки, пойманные в ловушку. Гул «Сердца» и «колыбельная» сливались в единый ритм, который вибрировал в их костях, в их душах. Ева чувствовала, как её разум балансирует на грани логики и иррациональности, её триумф как учёного омрачался страхом перед непостижимым. Майк, напротив, чувствовал, что его шрам — это осколок этого «Сердца», и его судьба связана с ним, с его светом и тьмой. Они были на пороге величайшего открытия, но и величайшей опасности, и «Сердце Системы» смотрело на них, как живое существо, готовое либо спасти, либо поглотить их.

Камера Якоря под лабораторией Уильямса в «Мире 1.0» была как святилище умирающего божества, её чёрные обсидиановые стены поглощали свет, оставляя лишь пульсирующее «Сердце Системы» в центре. Левитирующая сфера, размером с человеческую голову, излучала тёплый, золотистый свет, который дышал, пульсировал, как звезда, пойманная в клетку. Внутри неё извивались тёмные прожилки Пустоты, как живые вены, движущиеся с почти осмысленной грацией. Низкий, гармоничный гул артефакта сливался с «нейронной колыбельной», звучащей в воздухе, создавая ощущение, что камера жива, что она наблюдает. Воздух был тёплым, с лёгким запахом перегретой электроники, смешанным с чем-то органическим, почти кровяным, что поднималось от «Сердца». Майк Тайлер стоял в нескольких шагах от артефакта, его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, отражали его свет, как зеркала. Его чёрная куртка, покрытая сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, казалась чужеродной в этой сакральной тишине. Его шрам на шее пел, резонируя с гулом «Сердца», и он чувствовал, как его тело тянет к сфере, как магнит. Его внутренний голос был полон решимости: Уильямс не мог просто сдаться. Он оставил что-то. Ответ. И я найду его. Он вспомнил слова Евы о «лекарстве и яде», и его грудь сжалась от смеси страха и надежды. Его внутренний голос был полон предчувствия: Это моё. Моя правда. Моя судьба.

Ева Ростова стояла рядом, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, испачканная кровью и сажей, контрастировала с чёрными стенами камеры. Её серые глаза, обычно холодные, теперь были полны смеси восхищения и тревоги. Она сжимала свой треснувший планшет, его экран всё ещё мигал помехами от неудачной попытки сканирования. Её внутренний голос был полон разочарования: Я не могу разобрать его. Оно слишком… большое. Но я не могу просто стоять и смотреть. Она заметила, как Майк шагнул ближе к «Сердцу», его глаза были прикованы к сфере, и её сердце сжалось от инстинктивного страха. Она сказала, её голос был резким, но в нём звучала тревога:

— Майк, не трогай! Мы не знаем, что оно сделает. Энтропийный резонанс может тебя стереть!

Майк не ответил, его взгляд был прикован к «Сердцу», его тёмные прожилки двигались быстрее, как будто почувствовали его намерение. Его шрам пел громче, его свет стал ярче, и он чувствовал, как тепло и холод борются внутри него. Его внутренний голос был полон твёрдости: Я должен. Это не просто артефакт. Это… ключ. Он медленно протянул руку, его пальцы, покрытые засохшей кровью, дрожали, но не от страха, а от предвкушения. Ева шагнула вперёд, её рука потянулась к нему, но она замерла, её внутренний голос был полон паники: Он не понимает! Это не технология, это… нечто большее! Но она не могла остановить его. Его пальцы коснулись поверхности сферы, и в этот момент мир исчез.

Свет «Сердца» взорвался в его сознании, как сверхновая, поглощая всё — камеру, Еву, его собственное тело. Его шрам запылал, и он провалился в вихрь света, звуков и образов, как будто его сознание слилось с самим артефактом. Он увидел мир глазами Уильямса — не учёного с фотографии, а сломленного человека, чьи руки дрожали, а глаза были полны слёз. Камера Якоря была той же, но в состоянии хаоса — мигающие красные экраны, разбросанные бумаги, тревожные сигналы, звучащие вразнобой. Уильямс стоял перед «Сердцем», его лицо было искажено отчаянием, его голос, полный боли, звучал в голове Майка: Я думал, оно станет спасением. Но оно… яд. Оно пожирает их. Майк видел, как Уильямс смотрел на тёмные прожилки, разрастающиеся внутри сферы, как чёрная паутина,

и его внутренний голос был полон ужаса: Это Пустота. Я создал её.

Сцена сменилась, и Майк увидел Уильямса за терминалом, его пальцы лихорадочно стучали по клавиатуре, экран был заполнен сложнейшими диаграммами и кодом. Уильямс бормотал, его голос был полон отчаянной надежды: Я не могу отделить свет от тени… но я могу их сбалансировать. Создать резонансную частоту… колыбельную… которая успокоит Пустоту, не подавляя созидание. Гармония… вот ответ! Майк чувствовал, как его шрам пульсировал в унисон с «Сердцем», как будто он был частью этого кода, этой надежды. Он видел, как Уильямс писал программу — не просто алгоритм, а сложный гармонизатор, который должен был синхронизировать созидательную и разрушительную энергии, превращая их в единое целое. Его внутренний голос был полон восхищения: Он нашёл путь. Не уничтожить, а сбалансировать.

Но затем сцена снова сменилась, и Майк увидел, как в камеру ворвались фигуры в чёрных бронекостюмах — агенты TLNTS, прообраз «Чистильщиков». Их лица были скрыты масками, их движения — холодными, механическими. Уильямс закричал, его голос был полон отчаяния: Нет! Дайте мне время! Но они схватили его, оттащили от терминала. Майк видел, как Уильямс, в последнем акте сопротивления, нажал клавишу, запечатав программу в самом «Сердце», связав её с биометрией своих «детей» — Субъектов. Его голос, теперь слабый, прозвучал в голове Майка: Ты найдёшь её. Ты… мой наследник. Свет погас, и Майк почувствовал, как его сознание вырвалось из вихря.

Он отдёрнул руку от «Сердца», его тело отшвырнуло назад, и он рухнул на чёрный пол камеры, тяжело дыша. Его шрам горел, как будто был раскалённым, но свет в нём угасал, возвращаясь к мягкому пульсированию. Ева подбежала к нему, её планшет упал на пол, и она схватила его за плечи, её глаза были полны ужаса и изумления. Её голос был резким, но дрожал:

— Майк, что ты видел?!

Майк смотрел на свои руки, всё ещё дрожащие от контакта, затем на «Сердце», его тёмные прожилки теперь двигались медленнее, как будто успокоились. Его внутренний голос был полон надежды: Он не сдался. Он оставил нам путь. Он посмотрел на Еву, его глаза, отражавшие свет «Сердца», были полны решимости. Он сказал, его голос был хриплым, но твёрдым:

— Я видел его… Уильямса. Он нашёл решение. Не противоядие. Баланс. Он создал программу… «Колыбельную»… она не просто усыпляет их, она должна была исцелить «Сердце».

Ева замерла, её разум пытался осмыслить его слова. Её внутренний голос был полон смятения: Программа? Гармонизатор? Это… возможно? Она посмотрела на «Сердце», его пульсирующий свет, и почувствовала, как её прагматизм трещит под напором этого откровения. Она подняла планшет, его экран всё ещё мигал помехами, но она заметила, что данные начали стабилизироваться, как будто «Сердце» откликнулось на контакт Майка. Её внутренний голос стал твёрже: Если это правда, мы можем её найти. Активировать. И остановить Пустоту. Она посмотрела на Майка, его лицо, освещённое золотистым светом, было полно надежды, и она почувствовала, как её собственное сердце сжалось от чего-то, что она не могла назвать — не просто гнев, а вера. Она сказала, её голос был тихим, но полным решимости:

— Если он запечатал её в «Сердце»… мы найдём её. Ты — ключ.

Майк кивнул, его шрам всё ещё гудел, но теперь это было не болью, а обещанием. Его внутренний голос был полон решимости: Я его наследник. Не просто Субъект. Я могу закончить то, что он начал. Он встал, его грязные ботинки оставляли следы на чёрном полу, и он посмотрел на «Сердце», его свет теперь казался не угрожающим, а зовущим. Он чувствовал, как «колыбельная», звучащая в камере, изменилась — она была не скорбной, а полной надежды, как голос Уильямса, всё ещё живущий в этом артефакте. Ева подняла планшет, её пальцы снова задвигались по клавиатуре, и она начала искать следы программы, её разум уже строил план. Её внутренний голос был полон триумфа: TLNTS думали, что уничтожили его. Но он спрятал правду. И мы её найдём.

Они стояли перед «Сердцем Системы», их лица были освещены его пульсирующим светом, который отражался в их глазах, создавая ощущение, что они сами стали частью этого мира. Их тени, всё ещё искажённые, танцевали на чёрных стенах, но теперь они казались не призраками, а воинами, готовыми к битве. Гул «Сердца» и «колыбельная» сливались в единый ритм, который вибрировал в их костях, в их душах. Майк чувствовал, что его шрам — это не проклятие, а дар, ключ к наследию Уильямса. Ева, несмотря на свой скептицизм, чувствовала, что они стоят на пороге чуда — не магии, а науки, которая может изменить всё. Они были готовы, их миссия теперь была ясна: найти программу, сбалансировать «Сердце» и вернуть свет тем, кто стал жертвой Пустоты.

Подглава 4: Вторжение и Побег

Камера Якоря под лабораторией Уильямса в «Мире 1.0» была как святилище, где время остановилось, её чёрные обсидиановые стены поглощали свет, оставляя лишь пульсирующее «Сердце Системы» в центре. Левитирующая сфера, излучающая тёплый, золотистый свет, дышала, как звезда, пойманная в клетку, её тёмные прожилки Пустоты извивались внутри, как живые вены. Низкий, гармоничный гул артефакта сливался с «нейронной колыбельной», звучащей в воздухе, теперь полной хрупкой надежды, как голос, обещающий спасение. Воздух был тёплым, с лёгким, органическим запахом, напоминающим перегретую электронику, смешанную с чем-то живым. Майк Тайлер стоял перед «Сердцем», его серые глаза, воспалённые от усталости и слёз, отражали его свет, как зеркала. Его чёрная куртка, покрытая сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, казалась чужеродной в этой сакральной тишине. Его шрам на шее всё ещё гудел, мягко пульсируя в такт «Сердцу», и он чувствовал эйфорию от только что пережитого видения — Уильямс оставил им надежду, программу-«гармонизатор», способную исцелить этот мир. Его внутренний голос был полон решимости: Мы можем это сделать. Для Лидии. Для Ионы. Для него. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое голографическим интерфейсом планшета, было полно сосредоточенности, и он почувствовал, как его грудь наполняется теплом. Его внутренний голос был полон надежды: Мы нашли путь. Мы спасём их.

Ева Ростова стояла рядом, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, испачканная кровью и сажей, контрастировала с чёрными стенами камеры. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели смесью триумфа и тревоги. Она сжимала свой треснувший планшет, её пальцы, покрытые мелкими порезами, летали по виртуальной клавиатуре, пытаясь найти следы программы Уильямса. Её внутренний голос был полон анализа: Если он запечатал её в «Сердце», я найду её. Это код. Это логика. Я разберу её. Она заметила, как свет «Сердца» отражался в её глазах, его золотистый оттенок смешивался с голографическими диаграммами на экране. Её внутренний голос стал твёрже: Это не просто технология. Это его наследие. И я не дам TLNTS уничтожить его. Она повернулась к Майку, её голос был тихим, но полным решимости:

— Если эта программа здесь, я найду её. Мы закончим то, что начал Уильямс.

Но в этот момент «колыбельная», звучащая в камере, оборвалась резким, громким шипением, как от сломанного радио. Тишина, последовавшая за этим, была оглушающей, как предсмертный хрип системы. Майк вздрогнул, его шрам пронзила острая, неестественная боль, не похожая на прежний резонанс с «Сердцем». Это было как цифровые иглы, вонзающиеся в его сознание, и он схватился за шею, его лицо исказилось от боли. Его внутренний голос был полон ужаса: Что-то не так. Это не Пустота. Это… чужое. Он посмотрел вверх, в шахту, ведущую в лабораторию, и заметил, как лазурное небо, видимое через неё, начало «моргать». Красные, как кровь, пиксельные артефакты пробежали по нему, как капли на чистом листе, и мягкий свет лаборатории сменился тревожным красным, который дрожал, как предвестник бури. Его внутренний голос был полон паники: Оно рушится. Этот мир… умирает.

Ева инстинктивно посмотрела на свой планшет, её пальцы замерли над клавиатурой, когда экран, до этого показывавший стабильные данные, залился красными предупреждениями. Крупными буквами мигала надпись: ВНИМАНИЕ: НЕАВТОРИЗОВАННОЕ ВТОРЖЕНИЕ В СИСТЕМУ. ПРОТОКОЛ “ЧИСТИЛЬЩИК” АКТИВИРОВАН. Её глаза расширились, её разум мгновенно переключился в режим выживания. Её внутренний голос был полон холодной тревоги: Это не просто хакер. Это системный администратор с правами на удаление. Мы — вирусы, которые он пришёл вычистить. Она посмотрела на Майка, его лицо, искажённое болью, и её голос стал резким, почти криком:

— Майк, у нас проблемы! Сеть взломана!

Камера Якоря задрожала, низкий гул «Сердца» стал неровным, как будто оно тоже почувствовало вторжение. Свет в камере мигнул, и тени Майка и Евы, отбрасываемые на чёрные стены, исказились, став длиннее, уродливее, как будто принадлежали не им, а чему-то другому. Воздух стал тяжёлым, наэлектризованным, с резким, озоновым запахом, как после короткого замыкания. Ева бросилась к краю платформы, её ботинки скользили по чёрному полу, и она посмотрела вверх, в шахту. Лаборатория наверху начала разрушаться — стерильные белые стены покрылись «цифровой коррозией», чёрными, расползающимися пиксельными узорами, как плесень, пожирающая чистоту. Трава на лугах за пределами лаборатории, видимая через окна, чернела и рассыпалась в цифровой пепел, а светящиеся цветы, которые когда-то сияли, как звёзды, гасли один за другим. Её внутренний голос был полон ужаса: Это не просто сбой. Это… конец. Они пришли за нами.

Майк, всё ещё держась за шею, почувствовал, как его шрам запульсировал красным, агрессивным светом, как будто в него вливалось чужое, враждебное сознание. Его внутренний голос был полон паники: Они здесь. Чистильщики. Они знают, что мы нашли. Он вспомнил видение — агентов TLNTS, ворвавшихся к Уильямсу, их безликие маски, их механические движения. Он посмотрел на Еву, её лицо, освещённое красным светом предупреждений на планшете, было полно решимости, несмотря на страх. Он сказал, его голос был хриплым, но твёрдым:

— Они идут за нами. Как за ним.

Ева кивнула, её рука инстинктивно потянулась к кобуре, но она знала, что пистолет бесполезен против цифровой угрозы. Её внутренний голос был полон анализа: Протокол “Чистильщик” — это автоматизированная защита. Но кто-то её активировал. Вальдемар? TLNTS? Она посмотрела на «Сердце», его свет теперь дрожал, тёмные прожилки двигались быстрее, как будто артефакт тоже чувствовал угрозу. Она сказала, её голос был холодным, но в нём звучала ярость:

— Они хотят стереть нас. И “Сердце”. Мы не дадим им.

В этот момент «колыбельная» окончательно смолкла, сменившись низким, угрожающим гулом, который, казалось, исходил из самих стен. Камера задрожала сильнее, и из шахты донёсся звук — металлический, ритмичный, как шаги. Майк почувствовал, как его шрам стал ледяным, и его внутренний голос был полон ужаса: Они здесь. Они пришли за нами. Он схватил Еву за руку, его пальцы сжали её запястье, и он потянул её к платформе, которая всё ещё висела в центре камеры. Его голос был полон паники:

— Надо уходить! Сейчас!

Ева не сопротивлялась, её глаза метались между планшетом и шахтой, её разум лихорадочно искал выход. Её внутренний голос был полон решимости: Мы нашли программу. Мы не можем позволить им уничтожить её. Она бросилась к платформе, её ботинки скользили по чёрному полу, и она нажала на панель управления, заставляя платформу подниматься. Свет в камере стал полностью красным, тревожным, и стены лаборатории наверху начали трескаться, как будто сама реальность рушилась. Звук шагов становился громче, и из шахты донёсся холодный, механический голос, усиленный динамиками: «Неавторизованные субъекты обнаружены. Протокол “Чистильщик” активирован. Уничтожение инициировано.»

Майк и Ева стояли на платформе, их лица были освещены красным светом, который отражался в их глазах, создавая ощущение, что они заперты в умирающем мире. Их тени, теперь ещё более искажённые, танцевали на стенах, как призраки, пойманные в ловушку. Гул системы и звук шагов сливались в единый ритм, который вибрировал в их костях, в их душах. Майк чувствовал, как его шрам кричит от боли, как будто система пыталась стереть его изнутри. Его внутренний голос был полон решимости: Мы не сдадимся. Мы найдём программу. Мы спасём их. Ева сжимала планшет, её пальцы дрожали, но её глаза горели яростью. Её внутренний голос был полон твёрдости: TLNTS не остановит нас. Мы закончим то, что начал Уильямс. Платформа поднималась к лаборатории, но звук шагов становился всё ближе, и они знали, что время истекает. Они были заперты в умирающей симуляции с врагом, который пришёл их уничтожить, и их единственной надеждой было найти программу Уильямса до того, как «Чистильщики» найдут их.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» превратилась в умирающий цифровой храм, её стерильные белые стены, некогда безупречные, теперь покрывались чёрной, расползающейся «цифровой коррозией» — пиксельными узорами, похожими на плесень, пожирающую реальность. Ряды капсул симуляции, похожих на саркофаги, всё ещё стояли вдоль стен, но их стеклянные крышки потускнели, а мониторы над ними мигали красными линиями ошибок, как надгробия, оплакивающие «погасших». Лазурное небо, видимое через окна, было изуродовано красными, как кровь, глитчами, которые пробегали по нему, как трещины на стекле. Воздух стал тяжёлым, пропитанным резким запахом озона и перегретой электроники, а гармоничная «колыбельная», некогда наполнявшая зал надеждой, сменилась пронзительным шипением статики, как крик умирающей системы. Майк Тайлер и Ева Ростова вбежали в главный зал из шахты «Камеры Якоря», их грязные ботинки скользили по полированному полу, оставляя следы сажи и стеклянной пыли из Лабиринта Осколочного Стекла. Майк, тяжело дыша, остановился, его серые глаза, воспалённые от усталости, метались по залу, ища источник угрозы. Его шрам на шее пронзила острая, жгучая боль, не похожая на прежний резонанс с «Сердцем» — это было как вторжение чужеродного кода, как цифровые иглы, вонзающиеся в его сознание. Его внутренний голос был полон ужаса: Они здесь. Они пришли за нами. Это не Пустота. Это… стирание. Он вспомнил видение — безликие агенты TLNTS, ворвавшиеся к Уильямсу, и почувствовал, как его грудь сжалась от инстинктивной ненависти. Его внутренний голос был полон решимости: Я не дам им уничтожить нас. Не сейчас, когда мы так близко.

Ева, стоя рядом, сжимала свой треснувший планшет, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая кровью и сажей, казалась кощунством в этом разрушающемся Эдеме. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели смесью аналитической сосредоточенности и первобытного страха. Она посмотрела на экран планшета, залитый красными предупреждениями: ВНИМАНИЕ: НЕАВТОРИЗОВАННОЕ ВТОРЖЕНИЕ В СИСТЕМУ. ПРОТОКОЛ “ЧИСТИЛЬЩИК” АКТИВИРОВАН. Её внутренний голос был полон холодной тревоги: Это не просто сбой. Это системная защита. Кто-то — или что-то — хочет нас удалить. Она заметила, как свет в зале стал полностью красным, тревожным, а стены начали трескаться, как будто сама реальность рассыпалась на воксели. Её внутренний голос стал твёрже: Если это программа, у неё есть исходный код. Уязвимость. Я найду её. Она повернулась к Майку, её голос был резким, но в нём звучала профессиональная решимость:

— Майк, держись рядом! Это не люди. Это… что-то хуже.

Внезапно воздух в центре зала начал уплотняться, мерцать, как перегретый мираж. Майк почувствовал, как его шрам запульсировал сильнее, боль стала почти невыносимой, и он схватился за шею, его лицо исказилось. Его внутренний голос был полон паники: Оно идёт. Оно видит меня. Он смотрел, как в центре зала начала формироваться фигура — не телепортируясь, а «прорисовываясь», как 3D-модель в реальном времени. Сначала появился каркас из зелёных, неоновых линий, формирующий высокий, антропоморфный силуэт с неестественно длинными конечностями и неправильными пропорциями. Затем на каркас начали наслаиваться чёрные, глитчующие текстуры, которые постоянно распадались на пиксели и собирались вновь, как рой насекомых. Вместо лица у фигуры была гладкая, безликая поверхность, в центре которой горел один-единственный красный визор, как лазерный прицел, неподвижный, лишённый эмоций. В правой руке фигуры из света и кода материализовался длинный, тонкий меч, гудящий, как плазменный резак, и искажающий воздух вокруг себя. Звук его появления был не взрывом, а нарастающим гулом, смешанным с треском статики, который резал уши, как нож. Майк замер, его шрам кричал от боли, и его внутренний голос был полон ужаса: Это не человек. Это… палач. Антитеза всему, что я есть.

Ева инстинктивно выхватила пистолет, её пальцы сжали рукоять, и она открыла огонь, не раздумывая. Пули с глухим треском ударили в фигуру, но вместо крови или повреждений они прошли сквозь неё, заставляя её текстуры на мгновение рассыпаться в облако чёрных вокселей, которые тут же собрались вновь. «Чистильщик» не дрогнул, его красный визор медленно повернулся к Майку, как будто идентифицировал главную цель. Механический голос, лишённый интонаций, разнёсся по залу, усиленный динамиками: «Субъект 17. Аномалия подтверждена. Уничтожение инициировано.» Ева опустила пистолет, её глаза расширились, и её внутренний голос был полон шока: Пули бесполезны. Это не тело. Это код. Живой код. Она посмотрела на Майка, его лицо, искажённое болью, и крикнула, её голос дрожал от отчаяния:

— Он неуязвим! Пули не действуют!

Майк отступил на шаг, его шрам горел, как будто в него вливали расплавленный металл, и он чувствовал, как «Чистильщик» пытается стереть его изнутри, атакуя саму его «Искру». Его внутренний голос был полон ненависти: Это не просто враг. Это… антитеза жизни. Оно хочет стереть меня, как ошибку. Он посмотрел на «Чистильщика», его неестественные движения — рывкообразные, как будто он «лагает» — и понял, что обычное оружие бесполезно. Его голос, хриплый от боли, прорезал тишину:

— Это не тело, Ева! Это… программа!

«Чистильщик» сделал шаг вперёд, его длинные конечности двигались с пугающей скоростью, несмотря на их дёрганую, цифровую природу. Его световой меч гудел, оставляя за собой след из искажённого воздуха, и красный визор скользил по залу, оставляя за собой цифровые артефакты, как шрамы на реальности. Лаборатория продолжала разрушаться — трава за окнами превратилась в чёрный пепел, а светящиеся цветы рассыпались в воксельную пыль. Стены трескались, их белая поверхность покрывалась чёрными, зияющими трещинами, из которых вытекали красные пиксели, как кровь. Воздух стал ещё тяжелее, наэлектризованным, и Майк почувствовал, как его шрам пульсирует красным, агрессивным светом, как будто «Чистильщик» пытался переписать его код. Его внутренний голос был полон отчаяния: Оно видит меня. Оно знает, что я — аномалия. Но я не дам ему выиграть.

Ева бросилась к ближайшему терминалу, её пальцы лихорадочно забегали по виртуальной клавиатуре, пытаясь получить доступ к системе. Её внутренний голос был полон анализа: Если это программа, у неё есть исходный код. Уязвимость. Эксплойт. Я должна найти его. Она заметила, как экран терминала мигает, показывая хаотичные строки данных, и начала вводить команды, пытаясь заблокировать протокол «Чистильщик». Но каждая строка кода, которую она вводила, тут же искажалась, как будто система сопротивлялась её вмешательству. Её внутренний голос был полон ярости: TLNTS защитили его. Но я не сдамся. Она посмотрела на «Чистильщика», который теперь двигался к Майку, его меч гудел, как предвестник конца. Она крикнула, её голос был полон паники:

— Майк, беги! Я попробую его замедлить!

Майк не двинулся с места, его глаза были прикованы к красному визору «Чистильщика», который смотрел на него, как глаз смерти. Его шрам кричал от боли, но он чувствовал, что это не просто угроза — это антитеза всему, что он знал, всему, что связывало его с «Искрой», с Уильямсом, с надеждой. Его внутренний голос был полон решимости: Я не ошибка. Я живой. И я не дам ему стереть меня. Он отступил к капсулам, его рука инстинктивно потянулась к металлической трубе, валяющейся среди обломков, но он знал, что это бесполезно. «Чистильщик» сделал ещё один шаг, его меч поднялся, и воздух вокруг него задрожал, как от жара. Звук его движений — резкие, цифровые щелчки и скрежет — наполнил зал, как хор механических насекомых. Майк почувствовал, как его сердце бьётся в такт с этим ритмом, и его внутренний голос был полон отчаяния: Мы не можем его убить. Но мы можем выжить.

Ева, всё ещё у терминала, заметила, как «Чистильщик» повернул свой визор к ней, как будто идентифицировал её как второстепенную угрозу. Её внутренний голос был полон паники: Он видит меня. Я следующая. Она ввела последнюю команду, и терминал издал резкий писк, но экран погас, покрытый красными артефактами. Она отступила, её рука сжала пистолет, но она знала, что это бесполезно. Лаборатория продолжала рушиться — потолок начал осыпаться, куски полированного пластика падали, как снег, а окна заволокло чёрным, пиксельным туманом. Ева посмотрела на Майка, его фигуру, освещённую красным светом, и её голос стал твёрдым, несмотря на страх:

— Майк, к выходу! Мы должны найти укрытие!

Они бросились к двери лаборатории, их ботинки скользили по полу, теперь покрытому трещинами и чёрной коррозией. «Чистильщик» двинулся за ними, его движения были рывкообразными, но быстрыми, как будто он перемещался между кадрами реальности. Его меч гудел, оставляя за собой след из искажённого света, и красный визор горел, как маяк смерти. Майк и Ева достигли двери, но звук шагов «Чистильщика» становился громче, и они знали, что он не остановится. Они были заперты в умирающей симуляции с цифровым палачом, чья единственная цель — стереть их, как ошибку, и их единственной надеждой было найти способ выжить, чтобы завершить миссию Уильямса.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» превратилась в поле боя, где реальность трещала по швам. Её стерильные белые стены, некогда безупречные, теперь покрывались чёрной «цифровой коррозией», расползающейся, как плесень, пожирающая чистоту. Ряды капсул симуляции вдоль стен искрили, их стеклянные крышки трескались, а мониторы над ними мигали красными линиями ошибок, как надгробия, оплакивающие «погасших». Лазурное небо за окнами было изуродовано кроваво-красными глитчами, пробегавшими по нему, как трещины на стекле, а свет в зале сменился тревожным красным, дрожащим, как предвестник конца. Воздух был тяжёлым, пропитанным резким запахом озона и перегретой электроники, а гармоничная «колыбельная» исчезла, уступив место пронзительному треску статики, который резал уши, как крик умирающей системы. Майк Тайлер и Ева Ростова вбежали в главный зал из шахты «Камеры Якоря», их ботинки, покрытые сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, скользили по треснувшему полу. Майк остановился, его серые глаза, воспалённые от усталости, метались по залу, ища «Чистильщика». Его шрам на шее горел, как будто в него вливали раскалённый код, и он чувствовал, как программа-убийца нацелилась на его «Искру», на его саму сущность. Его внутренний голос был полон отчаянной решимости: Они хотят стереть нас. Но я не отдам им наследие Уильямса. Не сейчас. Он вспомнил видение — программу-«гармонизатор», спрятанную в «Сердце», и его грудь сжалась от надежды и страха. Его внутренний голос был полон твёрдости: Я должен её сохранить. Для них.

Ева, стоя рядом, сжимала свой треснувший планшет, её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая кровью и сажей, казалась кощунством в этом умирающем Эдеме. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели смесью тактической ярости и первобытного страха. Она посмотрела на экран планшета, где всё ещё мигала надпись: ВНИМАНИЕ: ПРОТОКОЛ “ЧИСТИЛЬЩИК” АКТИВИРОВАН. Её внутренний голос был полон анализа: Это не просто защита. Это палач, созданный для удаления аномалий. И мы — его цель. Она заметила, как «Чистильщик» — высокая, антропоморфная фигура из чёрного, глитчующего кода с неестественно длинными конечностями и красным визором — повернул свой безликий лик к центральному терминалу, где хранились данные Уильямса. Её внутренний голос стал твёрже: Он идёт за программой. Он знает, что мы нашли. Она посмотрела на Майка, его лицо, искажённое болью, и крикнула, её голос прорезал треск статики:

— Майк, он идёт за данными! Я его отвлеку, делай, что должен!

Майк кивнул, его шрам пульсировал красным, агрессивным светом, но он заставил себя двинуться к терминалу. Его внутренний голос был полон решимости: Я видел её. Программу. Я найду её. Он бросился к центральному терминалу, его пальцы, покрытые засохшей кровью, задрожали над виртуальной клавиатурой. Экран ожил, но тут же покрылся красными окнами с надписями: ДОСТУП ЗАБЛОКИРОВАН. ПРОТОКОЛ “ЧИСТИЛЬЩИК” ИМЕЕТ ПРИОРИТЕТ. Майк сжал кулаки, его внутренний голос был полон ярости: Ты не остановишь меня, TLNTS. Он начал вводить команды, пытаясь обойти блокировку, его разум лихорадочно вспоминал видение Уильямса, строки кода, которые он видел в его последних часах.

Ева, тем временем, начала свой «танец» вокруг «Чистильщика». Она не пыталась ранить его — её пули уже доказали свою бесполезность, проходя сквозь его глитчующее тело, лишь на мгновение заставляя его текстуры рассыпаться в чёрные воксели. Вместо этого она использовала окружение. Она бросилась к стойке с оборудованием, опрокинула её с громким металлическим скрежетом, создавая преграду на пути программы. «Чистильщик» остановился, его красный визор мигнул, как будто пересчитывал траекторию, и его движения стали ещё более рывкообразными, как будто он «лагает». Ева проскользнула по полу, её ботинки оставляли следы на треснувшей поверхности, и выстрелила в потолочную панель. Панель взорвалась искрами, обрушившись на пол с оглушительным треском, и «Чистильщик» отступил, его световой меч гудел, рассекаю воздух, как плазменный резак. Её внутренний голос был полон тактической сосредоточенности: Ещё три секунды. Нужно выиграть ему ещё три секунды. Она заметила, как его визор снова повернулся к Майку, и её сердце сжалось от страха. Её внутренний голос был полон паники: Он видит его. Он знает, что Майк — ключ.

На терминале Майк лихорадочно вводил команды, его пальцы дрожали, но он чувствовал, как его шрам гудит, как будто связан с системой. Экран мигал, показывая медленно ползущую полосу загрузки — он нашёл программу-«гармонизатор», но копирование на дата-чип Элиаса шло мучительно медленно. Проценты на экране капали — 23%, 24%, 25% — и каждое движение было как вечность. Система сопротивлялась, красные окна продолжали всплывать, и Майк чувствовал, как его шрам кричит от боли, как будто «Чистильщик» пытался стереть его изнутри. Его внутренний голос был полон отчаяния: Давай же, Уильямс, помоги мне… В отчаянии он прижал руку со шрамом к интерфейсу терминала, и в этот момент произошёл резонанс. Его биометрическая подпись «Субъекта 17» вспыхнула на экране, обходя блокировку. Полоса загрузки ускорилась — 50%, 60%, 70%. Майк почувствовал, как его сознание сливается с системой, как будто он сам стал частью кода. Его внутренний голос был полон надежды: Я делаю это. Я спасу её.

«Чистильщик», словно почувствовав это, изменил тактику. Его красный визор мигнул, и он полностью игнорировал Еву, его длинные, неестественные конечности двинулись к Майку с пугающей скоростью. Его световой меч гудел, оставляя за собой след из искажённого воздуха, и его тело рассыпалось на воксели, собираясь вновь, как рой цифровых насекомых. Ева заметила это, её глаза расширились, и она крикнула, её голос был полон паники:

— Майк, он идёт к тебе!

Она бросилась наперерез, её тело двигалось на инстинктах, её внутренний голос был полон ярости: Только не сейчас. Не сейчас! Она прыгнула, используя последнюю стойку с оборудованием как трамплин, и врезалась в «Чистильщика» всем весом. Её плечо ударилось в его глитчующее тело, и она почувствовала, как её кожа обожгло холодом, как будто она коснулась жидкого азота. Его текстуры рассыпались на мгновение, но тут же собрались вновь, и его визор повернулся к ней, горя, как лазер. Ева откатилась по полу, её пистолет выпал из рук, и она почувствовала, как её сердце бьётся в такт с треском статики. Её внутренний голос был полон отчаяния: Я не остановлю его. Но я дам Майку время.

Майк, не отрывая взгляда от экрана, видел, как полоса загрузки достигла 99%. Его шрам горел, но он чувствовал, как программа Уильямса, его «Колыбельная», становится частью дата-чипа. Его внутренний голос был полон триумфа: Я почти закончил. Ещё чуть-чуть. Но звук шагов «Чистильщика» становился громче, его меч гудел, как предвестник конца, и Майк знал, что время истекает. Он посмотрел на Еву, её фигуру, отчаянно сражающуюся с программой, и его сердце сжалось от благодарности и страха. Его внутренний голос был полон решимости: Она рискует всем. Я не подведу её. Экран мигнул, полоса загрузки замерла на 99%, и «Чистильщик» поднял свой меч, его красный визор горел, как глаз смерти, нацеленный прямо на Майка.

Ева, видя это, совершила отчаянный бросок. Она вскочила, её тело двигалось быстрее, чем её разум, и она врезалась в «Чистильщика», пытаясь сбить его с ног. Её внутренний голос был полон яростной решимости: Только не он. Только не сейчас. Её плечо снова ударилось в его тело, и холод обжёг её кожу, но она не отступила. «Чистильщик» замер на мгновение, его визор мигнул, как будто пересчитывал её как угрозу, и его меч начал опускаться. Лаборатория вокруг них продолжала рушиться — потолок осыпался, куски пластика падали, как снег, а стены покрывались чёрными трещинами, из которых вытекали красные пиксели, как кровь. Майк смотрел на экран, его пальцы дрожали, и полоса загрузки, наконец, достигла 100%. Но звук гудящего меча был уже слишком близко, и он знал, что «Чистильщик» не остановится.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» превратилась в цифровую арену, где реальность рассыпалась, как битое стекло. Стерильные белые стены, некогда безупречные, теперь были изъедены чёрной «цифровой коррозией», расползающейся, как плесень, пожирающая чистоту. Капсулы симуляции вдоль стен искрили, их стеклянные крышки лопались с резким треском, а мониторы над ними мигали красными линиями ошибок, как надгробия, оплакивающие «погасших». Лазурное небо за окнами исчезло, поглощённое кроваво-красными глитчами, которые пульсировали, как раны на теле мира.

Воздух был тяжёлым, пропитанным резким запахом озона и перегретой электроники, а пронзительный треск статики, заменивший «колыбельную», резал уши, как крик умирающей системы. Майк Тайлер стоял у центрального терминала, его серые глаза, воспалённые от усталости, были прикованы к экрану, где медленно ползла полоса загрузки — 99%. Его шрам на шее горел, как будто в него вливали расплавленный код, но он не чувствовал ничего, кроме экрана перед собой. Его внутренний голос был полон сосредоточенности: Я почти закончил. Наследие Уильямса… оно здесь. Я не подведу. Его пальцы, покрытые засохшей кровью, дрожали над виртуальной клавиатурой, а его разум слился с системой, как будто он сам стал частью её кода. Его внутренний голос был полон надежды: Элиас, мы сделали это…

Ева Ростова, в нескольких метрах от него, сражалась за каждую секунду. Её тёмные волосы, всё ещё мокрые от дождя Картер-Сити, прилипли к вискам, а её серая куртка, покрытая кровью и сажей, развевалась, когда она скользила по треснувшему полу. Её серые глаза, обычно холодные, теперь горели ледяной решимостью. Она видела, как «Чистильщик» — высокая, антропоморфная фигура из чёрного, глитчующего кода с неестественно длинными конечностями и красным визором — занёс свой световой меч над Майком, его гудение резало воздух, как плазменный резак. Её внутренний голос был полон отчаяния: Только бы успел… только бы… Она бросилась наперерез, её тело двигалось быстрее, чем её разум. Она не пыталась сбить «Чистильщика» — это было невозможно, его текстуры рассыпались и собирались вновь, как рой цифровых насекомых. Вместо этого она скользнула по полу, её ботинки оставляли следы на треснувшей поверхности, и вонзила свой ржавый, но острый скальпель в «ногу» программы. Её внутренний голос был полон яростной решимости: Ты не тронешь его. Не сейчас.

Скальпель, физический объект из другой реальности, вошёл в глитчующую текстуру «Чистильщика» с пронзительным скрежетом, как нож, вонзающийся в повреждённый видеофайл. Его «нога» задрожала, начала неконтролируемо распадаться на чёрные воксели, которые рассыпались, как битые пиксели, и тут же собирались вновь, но с задержкой, как будто система столкнулась с ошибкой. Красный визор «Чистильщика» мигнул, его движения стали рывкообразными, как будто он «залагал», и его световой меч, уже занесённый над Майком, сбился с траектории, ударив по полу. Удар оставил за собой след из искажённого воздуха, и пол взорвался облаком цифрового шума, как будто реальность треснула. Ева откатилась в сторону, её кожа обожглась холодом от контакта с «Чистильщиком», как будто она коснулась жидкого азота. Её внутренний голос был полон триумфа: Получилось! Я выиграла ему время!

В этот самый момент экран терминала перед Майком вспыхнул зелёной надписью: НАСЛЕДИЕ УИЛЬЯМСА СОХРАНЕНО. КОПИРОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО. Дата-чип в слоте ярко вспыхнул и погас, его металлическая поверхность стала тёплой, как будто впитала жизнь программы. Майк замер, его глаза расширились, и его внутренний голос был полон облегчения: Я сделал это. Программа наша. Но его радость длилась лишь мгновение. «Чистильщик», восстановив баланс, повернул свой красный визор к терминалу. Его миссия изменилась — наследие было скопировано, теперь нужно уничтожить источник. Он проигнорировал Еву, его длинные конечности двинулись к терминалу с неестественной скоростью, и его световой меч взлетел, гудя, как предвестник конца. Майк почувствовал, как его шрам кричит от боли, и его внутренний голос был полон паники: Он знает. Он хочет уничтожить всё.

Ева, всё ещё на полу, увидела, как «Чистильщик» устремился к терминалу, и её сердце сжалось. Её внутренний голос был полон отчаяния: Только не терминал. Он не должен его уничтожить! Она вскочила, её ботинки скользили по треснувшему полу, и бросилась к программе, её скальпель всё ещё был зажат в руке. Но «Чистильщик» был быстрее. Его меч с гудением вонзился в терминал, и зал наполнился ослепительной вспышкой чистого белого света. Это был не огонь, а волна цифрового шума, разнёсшая терминал на миллионы пикселей, которые рассыпались, как звёзды, угасающие в пустоте. Ударная волна отбросила Еву назад, её тело ударилось о стену, покрытую чёрной коррозией, и она рухнула на пол, её скальпель выпал из руки. Её сознание помутилось, её внутренний голос был слабым, но полным решимости: Майк… ты успел…

Майк, ошеломлённый взрывом, упал на колени, его руки всё ещё сжимали дата-чип. Его шрам горел, как будто система пыталась стереть его изнутри, но он чувствовал тепло чипа в своей руке — их победа, их надежда. Его внутренний голос был полон смешанных чувств: Мы сделали это. Но Ева… Он посмотрел на неё, её неподвижное тело, лежащее у стены, и его сердце сжалось от страха. Он бросился к ней, но «Чистильщик» уже повернулся к нему, его красный визор горел, как глаз смерти. Его глитчующее тело восстановилось, его «нога» снова была целой, и он шагнул вперёд, его меч гудел, готовый к новому удару. Майк сжал чип, его внутренний голос был полон решимости: Я не отдам его. Не тебе. Лаборатория вокруг него продолжала рушиться — потолок осыпался, куски пластика падали, как снег, а стены покрывались чёрными трещинами, из которых вытекали красные пиксели, как кровь. Звук статики стал оглушающим, и Майк знал, что он остался один против цифрового палача.

Воздух был пропитан жаром от искрящих капсул и запахом озона от светового меча. Майк посмотрел на «Чистильщика», его неестественные движения, его безликий визор, и почувствовал, как его шрам пульсирует в такт с системой. Его внутренний голос был полон ярости: Ты не заберёшь её. Не заберёшь нас. Он встал, сжимая дата-чип, его глаза горели, отражая красный свет, и он приготовился к последнему бою. Ева, лежащая у стены, начала приходить в себя, её пальцы слабо шевельнулись, и её внутренний голос был едва слышен: Майк… держись… Они добились пирровой победы — программа Уильямса была у них, но терминал уничтожен, а их путь к отступлению отрезан. «Чистильщик» надвигался, его меч гудел, как похоронный звон, и Майк знал, что их время истекает.

Лаборатория Уильямса в «Мире 1.0» умирала, как звезда, испускающая последний свет перед коллапсом. Белые стены, некогда безупречные, теперь были изъедены чёрной «цифровой коррозией», которая расползалась, как плесень, обнажая под собой зелёный каркас кода, пульсирующий, как вены умирающего существа. Капсулы симуляции вдоль стен лопались с оглушительным треском, их стеклянные крышки рассыпались в облака вокселей, а мониторы над ними мигали красными линиями ошибок, как надгробия, оплакивающие «погасших». Лазурное небо за окнами погасло, как экран, оставив лишь пустую серую пустоту, из которой сыпался цифровой пепел. Воздух был тяжёлым, пропитанным резким запахом озона и перегретой электроники, а пронзительный треск статики сменился оглушающей тишиной, как будто мир затаил дыхание перед смертью. Майк Тайлер стоял посреди зала, его серые глаза, воспалённые от усталости, отражали хаос вокруг. Его шрам на шее горел, как будто в него вливали раскалённый код, но он сжимал в руке дата-чип Элиаса — их единственную надежду, наследие Уильямса. Его внутренний голос был полон адреналина: Мы сделали это, Уильямс. Элиас. Но что теперь? Он посмотрел на Еву, лежащую у стены, её неподвижное тело, покрытое сажей и кровью, и его сердце сжалось от страха. Его внутренний голос был полон решимости: Я не оставлю её. Не сейчас.

«Чистильщик» стоял в центре зала, его глитчующее тело из чёрного кода мерцало, как повреждённый видеофайл, после взрыва терминала. Его красный визор, неподвижный, как глаз смерти, мигнул, и его текстуры начали собираться заново, как рой цифровых насекомых, восстанавливающих повреждённые файлы. Его световой меч гудел, оставляя за собой след из искажённого воздуха, и Майк почувствовал, как его шрам кричит от боли, как будто программа пыталась стереть его изнутри. Его внутренний голос был полон ужаса: Он не остановится. Он знает, что у нас чип. Он бросился к Еве, его ботинки, покрытые сажей и стеклянной пылью из Лабиринта Осколочного Стекла, скользили по треснувшему полу. Он упал на колени рядом с ней, его руки, дрожащие от адреналина, коснулись её лица. Её кожа была холодной, но её грудь слабо поднималась. Он сказал, его голос был хриплым, но твёрдым:

— Ева, очнись! Нам надо уходить!

Ева Ростова, лежащая у стены, почувствовала, как её сознание возвращается, как будто её выдернули из тёмного, вязкого сна. Её серые глаза, обычно холодные, открылись, полные дезориентации. Её внутренний голос был слабым, но полным решимости: Я жива. Это главное. Она почувствовала тепло руки Майка на своём лице, и её сердце сжалось от чего-то нового, непривычного — доверия. Её внутренний голос стал твёрже: Он не бросил меня. Теперь моя очередь. Она с трудом поднялась, её тело болело, а её серая куртка, покрытая кровью и сажей, казалась тяжёлой, как доспехи. Она посмотрела на Майка, его лицо, освещённое красным светом, было полно решимости, и она кивнула, её голос был слабым, но твёрдым:

— Портал… он ещё работает?

Майк помог ей встать, поддерживая её за талию, и они оба посмотрели в шахту, где находилось «Сердце Системы». Левитирующая сфера, некогда пульсирующая золотистым светом, теперь вспыхнула в последний раз и погасла, превратившись в мёртвый, тёмный кристалл. Тёмные прожилки Пустоты, извивающиеся внутри, поглотили весь свет, и низкий, протяжный стон, как будто мир испускал дух, разнёсся по залу. Майк почувствовал, как его шрам отозвался болью, но теперь это была скорбь, а не атака. Его внутренний голос был полон печали: Этот мир умирает. Мечта Уильямса… потеряна. Он посмотрел на портал в углу зала — мерцающее кольцо света, которое они использовали, чтобы войти. Оно сжималось, его края дрожали, как будто система пыталась закрыть его. Его внутренний голос был полон паники: Это наш единственный шанс.

Ева, опираясь на Майка, заметила, как «Чистильщик» повернулся к порталу. Его красный визор мигнул, и он поднял свой световой меч, гудящий, как плазменный резак. Он не собирался преследовать их — его цель изменилась. Он хотел уничтожить выход, запереть их в умирающей симуляции навсегда. Её внутренний голос был полон ужаса: Он знает, что у нас чип. Он не даст нам уйти. Она сжала руку Майка, её глаза горели решимостью, несмотря на боль. Она сказала, её голос был хриплым, но твёрдым:

— Беги, Майк! К порталу! Сейчас!

Они бросились к порталу, их ботинки скользили по треснувшему полу, уворачиваясь от падающих обломков кода — кусков потолка, которые рассыпались в воксели, как снег из пикселей. Лаборатория продолжала рушиться, стены трескались, как кожа со скелета, обнажая зелёные линии кода, которые мигали и гасли. Капсулы взрывались, выбрасывая искры, и запах озона стал невыносимым, как дыхание умирающей машины. Майк поддерживал Еву, его рука сжимала её талию, а другой он прижимал дата-чип к груди, как талисман. Его внутренний голос был полон адреналина: Мы почти у цели. Мы не умрём здесь. Ева, несмотря на боль, двигалась с ним в унисон, её внутренний голос был полон решимости: Мы выжили. Это главное. Остальное — решаемо.

«Чистильщик» шагнул к порталу, его неестественные движения были рывкообразными, но быстрыми, как будто он перемещался между кадрами реальности. Его меч взлетел, и воздух вокруг него задрожал, как от жара. Майк и Ева достигли портала, его мерцающий свет дрожал, сжимаясь с каждой секундой. Майк посмотрел на Еву, её лицо, покрытое сажей, было полно решимости, и он почувствовал, как их связь стала чем-то большим, чем просто союз по необходимости. Его внутренний голос был полон благодарности: Она спасла меня. Теперь я спасу её. Они прыгнули в портал за мгновение до того, как меч «Чистильщика» рассёк воздух. Ощущение перехода было болезненным, как будто их вырвали из системы, их тела и разум разорвало на части и собрало заново. Майк почувствовал, как его шрам кричит, а Ева сжала его руку, её внутренний голос был полон боли: Только бы выбраться… только бы…

Они вывалились на мокрый, холодный бетон крыши дата-центра в Картер-Сити. Дождь хлестал их лица, смывая сажу и кровь, а гул города — рёв сирен, далёкие выстрелы, шум двигателей — ворвался в их уши, как возвращение к жизни. Запах смога и мокрого асфальта ударил в ноздри, резкий контраст с перегретой электроникой симуляции. Майк лежал на спине, его грудь тяжело вздымалась, а дата-чип, теперь выглядящий как обычный кусок полимера, был зажат в его руке. Его серые глаза смотрели в безразличное серое небо, где не было ни глитчей, ни лазурного света — только холодный, бесконечный дождь. Его внутренний голос был полон горькой победы: Мы сделали это. Но какой ценой? Он повернул голову к Еве, лежащей рядом, её лицо было бледным, но её глаза открылись, отражая серое небо. Её внутренний голос был полон усталости, но надежды: Мы выжили. Мы найдём способ.

Они лежали на крыше, их тела дрожали от холода и адреналина, а дождь смывал следы их битвы. Майк сжал чип сильнее, его внутренний голос был полон решимости: Мы сохранили твоё наследие, Уильямс. Теперь мы должны понять, как его использовать. Ева медленно села, её рука коснулась его плеча, и она посмотрела на него с непривычной мягкостью. Её внутренний голос был полон твёрдости: Мы не знаем, как это работает. Но мы разберёмся. Вместе. Они посмотрели друг на друга, их глаза встретились, и они поняли, что их победа была пирровой. Они спасли программу, но потеряли доступ к «Миру 1.0», их единственный ключ к пониманию. И где-то, в цифровых тенях, «Чистильщик» знал их цель и уже начал охоту. Картер-Сити гудел вокруг них, как живое существо, а дождь продолжал падать, смывая их страх, но не их решимость.