Тернистый путь к исцелению (гет)

Воздух в Большом Зале Хогвартса был не просто наполнен звуками — он был пропитан им. Гул сотен голосов, смешиваясь со скрипом тяжелых дубовых скамей и шелестом мантий по каменному полу, создавал плотную, почти осязаемую ауру ожидания, но это был не радостный гул предвкушения пира. Золотистые лучи заходящего солнца, пробивавшиеся сквозь высокие стрельчатые витражи с гербами основателей, не согревали, а лишь подчеркивали холодный, отстраненный блеск массивных серебряных кубков и тарелок, расставленных на столах. Казалось, даже зачарованный потолок, бесконечно копирующий вечернее небо с первыми робкими звездами, взирал сегодня с необычной отрешенностью, как огромное, безразличное око. Сама магия, обычно игриво искрящаяся в этих стенах, ощущалась иначе — тяжелой, вязкой, насыщенной памятью о недавно отгремевших битвах и неразрешенными вопросами о будущем.

Студенты, вернувшиеся после лета, заполнили длинные скамьи, сбившись в привычные факультетские островки алого, синего, желтого и зеленого. Их загорелые лица, новые мантии, громкие приветствия при встрече — все это было лишь тонкой пленкой, едва прикрывавшей глубокую нервозность. Смех, прорывавшийся то тут, то там, звучал слишком резко и обрывался неестественно быстро. Разговоры велись сбивчиво, фразы набегали друг на друга, как волны на беспокойном море. И неизменно, словно подчиняясь невидимому магниту, взгляды скользили, цеплялись, возвращались к возвышению преподавательского стола. Там, в самом центре, зияли две пустоты, кричащие своей незаполненностью. Высокое, резное кресло Директора — символ власти и порядка — стояло пустым, неприступным. И соседнее место — место Преподавателя Защиты от Темных Искусств — это давнее проклятие Хогвартса, кресло, ставшее синонимом обмана, страха и смерти за последние кровавые годы. Кто осмелится занять их? Кто возглавит замок, только начинающий зализывать раны? Шепот, низкий, непрерывный, нарастающий подобно гулу приближающейся грозы, гулял между столами, сплетаясь из тревожных догадок и леденящих душу опасений.

— Макгонагалл? — Голос круглолицей пуффендуйки, Элизы Тумс, звучал тонко, с дрожью. Ее пухлые пальцы нервно перебирали край желто-черной мантии, будто ища в складках ткани опору. — Она же фактически всем заправляла все лето, после… ну, после всего. Логично предположить, что она и будет директором. Но почему тогда ее нет? Почему кресло пустует?

Рядом с ней Квентин, долговязый третьекурсник с вечно съезжающими на кончик носа очками, беспокойно елозил на жесткой скамье. Его шея вытягивалась, как у встревоженного журавля, когда он пытался разглядеть что-то в глубине зала.

— Первокурсников до сих пор нет… — прошептал он. — Их всегда приводят к началу пира! Может, что-то случилось? Или… или Макгонагалл отказалась от поста? Кого тогда? Кого вообще могут назначить? Какого-нибудь чиновника из Министерства, который и понятия не имеет, как тут все устроено? Или, может, отставного аврора, которому нечем заняться? — Он замолк, сглотнув комок страха, подступивший к горлу.

— Успокойся, Квентин, — Староста Пуффендуя, семикурсник с лицом, казавшимся старше своих лет и уставшими глазами, положил тяжелую, успокаивающую руку ему на плечо. — Профессор Макгонагалл выполняет свой долг — встречает первокурсников. Она скоро придет. Что касается назначения директора… — Он запнулся, его взгляд невольно скользнул по величественному, но пустому креслу. — …оно будет официально объявлено. Как положено. — Но в его голосе не было былой уверенности, лишь старательно скрываемая тревога.

— А Защита от Темных Искусств?! — Деннис Криви, пятикурсник Гриффиндора, вскочил чуть ли не во весь рост, его лицо, еще хранившее тени недавнего кошмара, исказилось гримасой чистого ужаса. — Кто?! Скажите мне, кто в здравом уме согласится сесть в это проклятое кресло?! Опять какой-нибудь фанатик, подосланный остатками… тех, кто был? Или просто карьерист, готовый на все ради должности? — Он оглянулся, и в его глазах читались живые воспоминания о холодной жестокости Амикуса Кэрроу, о том ужасе, что царил в этих стенах год назад. Несколько младшекурсников рядом с ним невольно съежились, ощущая холодок страха, пробежавший по спине.

— Может, нашли кого-то с настоящим боевым опытом? — предположила рядом сидящая девушка. Она говорила без особой надежды, скорее констатируя возможность. — Аврора, прошедшего всю войну? Кто-то, кто знает Темные Искусства не по учебникам, а на практике… и умеет им противостоять по-настоящему.

— Или какого-нибудь новичка, — мрачно вставил голос с дальнего конца стола. — Которому просто не сказали, во что он ввязывается. Кого не жалко. Потому что нормальные люди туда не пойдут.

— Смотрите! — Внезапный, резкий возглас, сорвавшийся с губ одного из когтевранцев, переключил всеобщее внимание, как удар хлыста. Палец указывал на преподавательский стол. — На месте Зельеварения! Кто это?! Где Слизнорт?

Волна изумления, замешанного на любопытстве и тревоге, прокатилась по залу. Сотни голов повернулись, сотни пар глаз устремились туда, где обычно восседал упитанный и жизнерадостный Гораций Слизнорт. На его место садилась незнакомая женщина. Ее волосы, густые и цвета темного каштана с медными искорками в свете факелов, были собраны в безупречно гладкий, строгий узел на затылке. Мантии Мастера Зелий глубокого, насыщенного изумрудного оттенка с изящными серебряными застежками в виде переплетенных змеек сидели на ней с такой безупречной точностью, что казались второй кожей, подчеркивая стройный стан и достоинство осанки. Ее лицо было спокойным, почти непроницаемой маской. Но глаза… Глубокие, темные глаза не были статичны. Они медленно, методично, без суеты скользили по рядам столов, сканируя зал, словно считывая карту общего настроения — отмечая всплески волнения, островки любопытства, и особенно — зоны явной настороженности, как острые шипы среди общей массы. Ариза Нокс чувствовала на себе тяжесть сотен незнакомых взглядов, этот немой, всеобщий допрос. Она держалась с ледяным, безупречным самообладанием, поза была выверена, но кончики пальцев ее правой руки, скрытые под столом, судорожно сжимали тяжелую ткань мантии, выдавая в ней внутреннее напряжение. Ариза видела лишь море лиц, сливающихся в общую картину напряженного ожидания, не различая отдельных выражений, не слыша ничего, кроме общего гула и шепота, долетавшего как неразборчивый шум прибоя.

— Кто она? — прошипела Элиза, бесцеремонно толкая локтем соседку-пуффендуйку. Ее глаза были широко раскрыты, полны недоумения. — Никогда не видела. Совсем молодая… но выглядит… жесткой. Как будто готова варить зелья из непослушных учеников.

— Понятия не имею, — ответила соседка, прищурившись, чтобы лучше разглядеть незнакомку на расстоянии. — Серьезная. Очень. Надеюсь, не как… — Она запнулась, не решаясь произнести имя, но мысль витала в воздухе, тяжелая и неотвязная. — …как Снейп. — Шепотом добавила она все же, и имя. Даже спустя четыре месяца после окончания войны страх и отторжение, связанные с бывшим профессором зелий, были живы и остры.

— Снейпа вспомнили… — Голос, донесшийся с края гриффиндорского стола от парня со свежим, еще розовым шрамом, пересекающим скулу, прозвучал глухо, с горькой ноткой. — Его не вернуть. И слава Мерлину.

За столом Слизерина атмосфера была иной — не шумной, а сдержанно-тяжелой. Драко Малфой сидел, откинувшись на спинку скамьи с тщательно отрепетированной небрежностью аристократа. Его бледное, отточенное лицо было маской безупречного, холодного безразличия, но взгляд — острый, пронзительный — был прикован не к новому профессору зелий, а исключительно к тем двум зияющим пустотам на возвышении — директорскому креслу и месту ЗОТИ. Знание, полученное от отца в мрачном кабинете Малфой-мэнора — Снейп жив — жгло его изнутри, как тлеющий уголек. Что это значит? Его длинные, холеные пальцы с безупречными ногтями нервно, почти беззвучно выбивали на дубовой столешнице навязчивую, бессмысленную дробь, предательски выдавая нервозность под ледяной поверхностью. Возвращение Снейпа в Хогвартс казалось ему немыслимым, но сам факт его выживания порождал тревожные, неясные предчувствия.

— Отец говорил… — Его шепот, обращенный к Теодору Нотту, сидевшему рядом, был настолько тих, что едва различим даже в относительной тишине их угла. — …что Снейп выжил. Яд Нагайны… он нашел противоядие или что-то в этом роде. Но чтобы он… вернулся? Сюда? — В голосе Драко звучало недоверие, смешанное с тревожным недоумением. — После всего? После того, как убил Дамблдора? После того, как его считали убийцей и предателем? После войны? Это… абсурд.

— Думаешь, Макгонагалл сядет в директорское кресло? — Нотт фыркнул, но в его глазах не было прежней язвительной уверенности. — Маловероятно. Она и так едва тянула должность исполняющей обязанности после всего этого кошмара. Нет, — он покачал головой, — разве что, пришлют кого-то нового. Свежую кровь из Министерства. Удобного для них. — Он кивнул едва заметно в сторону Аризы. — А вот эта новенькая… Интересно, чья протеже? И куда, интересно, подевался наш сладкоголосый, вечно чем-то недовольный Гораций? Наконец сбежал, прихватив свою коллекцию сливочного пива и любимчиков?

Шепот в Большом Зале нарастал, становясь почти физически ощутимым. Пустые, величественные кресла на возвышении, отсутствие фигуры Макгонагалл и веселой толпы первокурсников, незнакомая женщина в мантиях зельеварения, чей спокойный вид лишь подчеркивал общую нервозность, — все эти элементы сплетались в единое, тревожное полотно ожидания.

На самом краю скамьи Слизерина, поближе к возвышению преподавательского стола, по личному и пока необъясненному для всех распоряжению директора, сидела крошечная фигурка, столь же неуместная, как единичный солнечный луч в подземелье. Она была здесь не как ученица — пока еще нет, до ее одиннадцатилетия оставалось два долгих года — а как дитя замка, под опекой его директора. Лили Торн — пока лишь Торн для всех в этом зале — устроилась там, сгорбившись и стараясь казаться невидимкой. Каштановые волосы, которые Ариза перед церемонией аккуратно заплела в тугую, аккуратную косу, уже успели растрепаться. Непослушные пряди обрамляли ее бледное, не по-детски сосредоточенное личико. Ее маленькая фигурка казалась совсем потерянной среди старшекурсников в их внушительных мантиях. Новенькие слизеринские мантии висели на ее хрупких плечах чуть мешковато, как и положено одежде, сшитой на вырост, но в них была видна та же безупречная линия, что и у ее приемной матери. В маленьких ручках, спрятанных под столом, она сжимала потрепанного плюшевого филина — единственный, но нерушимый мостик в ту жизнь, что осталась за толстыми стенами Хогвартса. Она чувствовала, как тяжелые, оценивающие взгляды слизеринцев скользят по ней, как щупальца. Они цеплялись за мешковатую мантию, за плюшевую игрушку, за ее слишком юный возраст, вынося безмолвный, но ощутимый вердикт: Чужая. Казалось, Лили всеми силами пыталась раствориться в полумраке, прижаться к темному дереву скамьи, стать невидимой, но это было невозможно. Девятилетняя девочка среди более старших ребят — это был вызов самой природе вещей в строго регламентированном мире школы.

— Эй, крошка, — прошипела сквозь зубы девушка, сидевшая чуть поодаль. Флора Кэрроу, пятикурсница, с холодными, как осколки черного льда, глазами и острыми чертами лица, напоминавшими хищную птицу. Ее губы, подчеркнутые темной помадой, изогнулись в насмешливую улыбку. — Ты как сюда прокралась? Первокурсников еще даже не ввели, а ты уже уселась, будто твое место здесь с незапамятных времен. Кто ты, мелочь?

Лили ощутила, как кровь приливает к щекам, но вспомнила уроки Аризы: «Прямая спина, подбородок выше, взгляд в упор. Даже если внутри все дрожит». Она приподняла подбородок, копируя ту гордую, слегка презрительную манеру держать голову, что была так характерна для Северуса. Коленки под столом предательски дрожали, но голос она заставила звучать ровно, почти холодно:

— Я сижу там, где мне определено место. — Она посмотрела Флоре прямо в глаза. Взгляд у нее оказался неожиданно цепким, пронзительным, словно у совенка, высматривающего добычу в ночной чаще.

— Ого, важная какая, — фыркнул темнокожий парень с острыми, как у коршуна, скулами, сидевший рядом с Флорой. Харпер. Его усмешка была колючей. — Или просто наглая выскочка? Назови-ка фамилию, раз такая значительная особа. Или она у тебя вчера появилась вместе с мантией?

Лили на мгновение замешкалась. Торн? Снейп? В ушах звенел спокойный голос Аризы: «Пока — Торн, Лили. Это твоя история, твое имя. Держись его». Она сделала короткий, почти незаметный вдох, наполняя легкие воздухом для твердости.

— Торн. Лили Торн. — Произнесла она четко, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Торн? — Флора Кэрроу изящно приподняла тонкую, выщипанную бровь, явный скепсис сквозивший в каждом мускуле ее лица. — Интересно. Никогда не слышала о слизеринском семействе Торнов с детьми твоего… калибра. Уверена, что не заблудилась по пути? Может, тебе место среди Пуффендуйских цыплят? Они всякий сброд привечают.

Среди ближайших слизеринцев прокатилось приглушенное, язвительное хихиканье. Лили почувствовала, как жар стыда и гнева обжигает ее уши и шею. Кулачки под столом сжались так, что ногти впились в ладони. Она открыла рот, готовая выпалить что-то резкое, обидное, но слова застряли комом в горле. Как вдруг через несколько столов от нее...

— Кэрроу, — раздался резкий, ледяной голос, мгновенно заставивший хихиканье замолкнуть. Все головы, как по команде, повернулись к источнику голоса. Драко Малфой, восседавший среди слизеринской элиты старших курсов, даже не поднял головы. — Хватит тратить время на болтовню, достойную гоблинской прачки. Если юная мисс сидит среди нас, значит, на то существуют основания, понятные тем, кто наделен хоть каплей ума, а не только языком. И пока я не вижу от этих оснований никакой угрозы нашему дому, твоя любознательность неуместна. Отвлекись лучше от своей праздной любознательности и займись своими манерами или собственным достоинством. Они, несомненно, требуют куда большего внимания, чем твои бесплодные попытки блеснуть остроумием за счет ребенка. Отстань от нее.

Эффект был мгновенным и абсолютным. Флора Кэрроу резко сжала губы, густо покрытые помадой, яркое пятно стыда выступило у нее на скулах. Она опустила взгляд на свои сцепленные на столе пальцы, будто внезапно обнаружив на них нечто невероятно интересное. Харпер усмехнулся в сторону, но больше не издал ни звука, его насмешливый вид сменился настороженной замкнутостью. Все взгляды у стола Слизерина были прикованы к Драко.

Малфой слегка откинулся на спинку скамьи, поправляя манжет своей безупречно сидящей, дорогой мантии с элегантной небрежностью, подчеркивающей его статус. Он не удостоил Флору прямым взглядом. Его бледно-серые глаза, холодные и проницательные, как сканер, скользнули поверх голов, на мгновение задержавшись на Лили. В них не было ни капли тепла или сочувствия — лишь холодная оценка, легкое презрение к глупой назойливости Кэрроу и... что-то еще. Микроскопическая искорка узнавания? Мысль, пронесшаяся с молниеносной скоростью, — Торн... Кассиан Торн — Пожиратель, променявший служение Темному Лорду на семью и погибший от рук своих же товарищей. — Драко вспомнил, как отец, Люциус, упоминал о ребенке Кассиана — бесследно исчезнувшем после гибели родителей. — Интересно... Очень интересно.

Лили удивленно моргнула, не отрывая взгляда от Драко. Почему? Зачем он, этот высокомерный принц Слизерина с взглядом ледника, заступился за нее? Знает ли он? Догадывается? Тревожная мысль защемила сердце.

Неожиданно для всех Драко плавно поднялся со своего почетного места. Без единого слова, с той же ледяной небрежностью, он прошел несколько шагов вдоль стола, его мантия едва слышно шуршала по камню. Он остановился и опустился на скамью прямо напротив Лили. Он не стал наклоняться к ней, не задал ни одного вопроса, не проявил ни малейшего снисходительного интереса. Он просто сел, откинулся на спинку, сложил длинные пальцы перед собой на столе и устремил на нее тот же неумолимый, аналитический взгляд. Молча. Изучая. Как незнакомый, но потенциально ценный экспонат в витрине Боргина и Беркса, который требовалось рассмотреть со всех сторон. Его молчаливое присутствие, его статус, его холодная аура создали вокруг Лили невидимый, но абсолютно непреодолимый барьер. Никто больше не осмеливался не только заговорить с ней, но даже бросить косой взгляд в ее сторону.

Эта внезапная тишина у стола Слизерина, вызванная перемещением Малфоя, словно маленькая волна, наложилась на общую тревожную атмосферу ожидания, витавшую в Большом Зале. Взгляд Невилла Лонгботта, сидевшего за гриффиндорским столом, почти рефлекторно скользнул в сторону источника необычной сдержанной активности. Он увидел лишь спины слизеринцев и фигуру Драко, сидящего напротив какой-то совсем юной девочки, но смысла происходящего не уловил. Его собственные мысли были слишком тяжелы, слишком прикованы к главной пустоте зала. Он выпрямил спину с непривычной для него твердостью, словно пытаясь сбросить груз воспоминаний. Его ладони, покрытые сеточкой мелких шрамов и загрубевшие от кропотливой работы в оранжереях профессора Стебль, крепко сжимали край дубовой скамьи до побеления костяшек. Его взгляд, как и взгляды сотен других, был неотрывно прикован к зияющей, величественной пустоте директорского кресла. В памяти всплывали обрывки кошмаров — любимые лица родителей в стерильной тишине больничного крыла Св. Мунго, оглушительный рев боевых заклинаний, разрывавших знакомые коридоры Хогвартса, леденящий взгляд Волан-де-Морта в последние мгновения битвы... Нет, — резко оборвал он себя мысленно, ощущая, как подкатывает знакомая волна тошноты и холодный пот выступает на спине. — Это позади. Закончено. Дыши глубже. Смотри только вперед. — Он заставил себя с усилием разжать пальцы, положить загрубевшие руки на колени, сделать глубокий вдох, затем выдох. Напряжение, сжатое внутри, как пружина, не уходило, но он упорно держал его в узде, сосредоточив весь свой взгляд на пустом кресле, словно в нем был ключ к спокойствию.

Рядом с ним сидела Гермиона Грейнджер. Она обменялась быстрым, многозначительным взглядом с Джинни Уизли, сидевшей напротив. Обе девушки выглядели старше своих лет, в их глазах застыла глубина пережитого, а на лицах лежала тень преждевременной серьезности. Гермиона, оторвав взгляд от пустого директорского кресла, пристально изучала незнакомку, занявшую место профессора зельеварения. Ее цепкий, аналитический ум работал на полную мощность, перебирая факты, сопоставляя слухи, выстраивая логические цепочки. Внезапно щелчок узнавания прозвучал в ее сознании. Она наклонилась к Джинни, понизив голос до едва слышного шепота, который терялся в общем гуле зала:

— Джинни, смотри, — ее глаза были прикованы к Аризе. — Это же она. Ариза Нокс. Та самая. Лучшая ученица Хогвартса за последние... наверное, три десятилетия. Одиннадцать оценок «Превосходно» на СОВ. И одиннадцать «Превосходно» на ЖАБА! — В голосе Гермионы звучало неподдельное профессиональное восхищение, смешанное с изумлением. — Но по зельеварению… — она слегка поморщилась, — …на СОВ ей поставили «Выше Ожидаемого». Сам Снейп. И не допустил к сдаче ЖАБА по своему предмету. Это был скандал! А потом она просто... исчезла. Поговаривали, что она занялась алхимическими исследованиями где-то на Востоке. — Гермиона на мгновение замолчала, вспоминая. — Мы видели её в прошлом месяце в Косом переулке с Гарри и Роном. Она была в пабе с.. — Гермиона запнулась, не решаясь озвучить предположение о ребенке и мужчине рядом, — ...ну, с кем-то. Совершенно точно она. Она что, теперь наш преподаватель Зельеварения?! Невероятно!

Джинни кивнула, ее внимательный взгляд тоже скользнул по строгому профилю Аризы.

— А почему она вернулась именно сейчас? — задумчиво пробормотала она, глядя на Аризу, а потом снова на пустующее директорское кресло. — Почему она вернулась сюда, в Хогвартс, после всего этого? И почему на место Слизнорта?

Гермиона лишь пожала плечами, ее ум лихорадочно искал ответ, которого у нее не было.

И вдруг… шум начал стихать. Не по приказу, не из-за громового окрика. Шепотки, перешептывания, пересуды — все оборвалось на полуслове. Даже воздух, казалось, потерял свою упругость, застыв плотной, тягучей массой, пропитанной электричеством ожидания. Сотни глаз разом устремились к распахнувшимся огромным, резным дубовым дверям в дальнем конце зала. И в проеме, очерченный золотистым светом угасающего дня, вошел Он.

Северус Снейп.

Он шел быстрым, резким шагом, отработанным годами патрулирования коридоров. Каблуки его черных, безупречно начищенных сапог отбивали четкий, отрывистый ритм по древним каменным плитам — Тук. Тук. Тук. — гулко отдававшийся в звенящей тишине. Его черные директорские мантии, тяжелые и роскошные, расшитые по вороту и манжетам серебряной нитью в виде извилистых змеиных узоров, развевались за ним, как крылья гигантской, мрачной летучей мыши, отбрасывая длинные, зыбкие тени. Лицо было бледнее обычного, почти прозрачным в свете факелов, скулы заострились до режущей кромки, будто за лето он истончился до тени самого себя. Тонкий, бледно-розовый шрам на шее, обычно скрытый высоким воротником, был частично виден — жутковатое напоминание о змеином яде и мимолетности его собственной, столь ценимой неприкосновенности. Его черные глаза, непроницаемые и холодные были устремлены только вперед — на пустующее директорское кресло. Он не смотрел по сторонам. Не видел сотни пар глаз, прикованных к нему в шоке и неверии. Он чувствовал этот взрыв тишины, этот ледяной шок, пронзающий его насквозь. Он чувствовал вес каждого взгляда, как физический удар.

— Вот оно. Страх. Ненависть. Отвращение. Как и должно быть. Они видят Пожирателя. Убийцу Дамблдора. Монстра. Пусть видят. Пусть боятся. Это даже к лучшему. Дисциплина начинается со страха. — Мысли проносились в его голове, острые и ядовитые. Он заставлял себя дышать ровно, держать спину прямо, не замедлять шаг. — Не смотреть. Не видеть их лица. Просто дойти. Занять место. Выполнить долг. Как всегда.

Каждый шаг давался с невероятным усилием. Гробовая тишина давила сильнее любого заклятия. Он ожидал выкриков, шипения, возможно, даже брошенного из-за спины заклятия "Экспеллиармус!". Ожидал увидеть в их глазах то же слепое, яростное презрение, что светилось в глазах Гарри Поттера все эти годы. Ожидал всего — кроме этой… ледяной пустоты немого оцепенения. Это было хуже. Гораздо хуже.

Лили замерла, ее маленькие пальцы вцепились в плюшевого филина с такой силой, что скрипнул набивочный материал. Она видела, как бледнеют слизеринцы вокруг нее, как застывает Драко Малфой, его аналитический взгляд сменился шоком, как даже дерзкие Харпер и Кэрроу перестали дышать, затаившись. Она хотела вскочить, закричать: «Папа!», броситься к нему — но память о строгом наказе Аризы сжала горло. — «Ты должна вести себя как все. Никаких особых знаков внимания». — Внутри все кричало от гордости и желания защитить его от этого ледяного молчания.

И вот, шепоток. Тонкий, дрожащий, сорвавшийся где-то на середине стола Гриффиндора:

— Снейп?.. Это… это правда Снейп? Живой?!

Ему ответил другой, чуть громче, полный неверия:

— Но как?! Я слышал шептались, что он жив, но верить не хотел…

— Мерлин… Он… он выглядит, как…

— Директор?!

Шепотки, как искры, пробежали по залу, набирая силу. «Снейп!», «Живой!», «Директор?!». Не крики, а выдохи полного потрясения, шепоты и непонимания. Снейп услышал. Его шаг на долю секунды дрогнул, чуть сбился с ритма, но он не остановился, не обернулся. Челюсти сжались до боли.

— Сплетни. Глупые детские сплетни. Не обращать внимания.

Он миновал последние ряды ученических столов, ощущая на спине тяжесть сотен замерших взглядов, и бросил беглый, почти рефлекторный взгляд на преподавательский стол. Преподаватели знали. Они знали и ждали его возвращения. Но знание не смягчило напряжения этого момента — момента истины, когда он, Северус Снейп, должен был открыто занять место, которое многие считали оскверненным. Профессор Флитвик сидел, замерши с серебряным кубком, занесенным на полпути ко рту в каком-то прерванном жесте ожидания, его огромные, выразительные глаза за очками были широко раскрыты не от шока, а от предельной концентрации, ловя каждую реакцию зала, каждый нюанс его появления. Помона Стебель сидела, откинувшись на спинку стула, ее руки крепко сжимали подлокотники; ее обычно практичный, земной взгляд был прикован к залу с напряженным вниманием, чтобы увидеть, как ученики примут это немыслимое для многих явление. И только Ариза смотрела на него с теплотой в глазах. Ее лицо сохраняло ту же спокойную, безупречную маску, что и прежде, но в темных глазах горел яркий, живой огонь — немое послание поддержки, полного ожидания и безоговорочной веры в него.

Снейп поднялся на возвышение, подошел к резной деревянной сове, за которой когда-то стоял Дамблдор, произнося свои речи. Он остановился перед ней, спиной к залу, на мгновение закрыв глаза. Секунда абсолютной, давящей тишины. Он собирал в кулак всю свою волю, всю свою железную дисциплину, чтобы развернуться и встретить море враждебных лиц, готовых, как он верил, разорвать его на части.

— Соберись. Ты пережил большее. Ты выжил под взглядом Волан-де-Морта. Ты выносил взгляды этих недорослей годами. Выдержишь и сейчас.

Он резко развернулся на каблуках, мантии взметнулись волной черного шелка — тот самый характерный, резкий жест, знакомый каждому, кто когда-либо трепетал на его уроках. Его черные, бездонные глаза метнули привычно ледяной, пронизывающий взгляд на зал, готовый встретить первую волну ненависти, первый камень, первую вспышку заклятия.

Но встретил… движение.

На скамье Гриффиндора, почти напротив него, поднялся Невилл Лонгботтом. Мальчик, когда-то дрожавший от одного его взгляда, чей боггарт был его же карикатурой, теперь стоял прямо. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты, но в глазах не было и тени прежнего страха. Было… что-то невероятно сложное. Боль? Да, глубокая боль, связанная с родителями, с войной, где Снейп играл свою роль. Но было и нечто иное. Тяжелое, выстраданное уважение к мастеру, воину, жертве. Он просто стоял. Смотрел прямо на Снейпа. Молча.

За ним поднялась Гермиона Грейнджер. Ее взгляд был ясным, аналитическим, полным понимания всей сложности момента, всей цены, которую заплатил этот человек. Она также просто стояла. С достоинством. Как солдат, отдающий честь командиру.

Потом — Джинни Уизли. Она встала резко, рыжие волосы вспыхнули в свете факелов. Ее взгляд, направленный на Снейпа, был прямым и твердым, без колебаний. За ней — еще один гриффиндорец, парень со свежим шрамом. И еще. Волна подъема пошла по скамье Гриффиндора. Не все. Не сразу. Некоторые смотрели растерянно, испуганно, сжимаясь на скамье, но поднимались многие. Молча. Потом — Пуффендуй. Добрые, открытые лица, многие растерянные, смущенные происходящим, но под влиянием общего порыва — поднимались один за другим. За ними — Когтевран. Умные глаза за очками смотрели на Снейпа с острым интересом, анализом, и постепенно — с зарождающимся, осторожным уважением к масштабу фигуры и тайне, которая теперь была раскрыта.

Лили с изумлением наблюдала, как ученики поднимаются один за другим. Она видела шокированные, недоверчивые, испуганные лица вокруг себя. Видела, как учителя замерли в оцепенении. Видела, как папа застыл у резной совы, будто наткнулся на невидимую стену. Его лицо было белее мрамора, черты заострились, он не мог оторвать взгляда от поднимающихся учеников.

И тут ее взгляд упал на Драко Малфоя. Он встал. Первым за столом Слизерина. Не просто поднялся — встал резко, почти по струнке, с военной выправкой, которую он обычно тщательно скрывал под маской небрежности. Его обычная насмешливая ухмылка исчезла без следа. Лицо стало каменной маской, но напряженной, сосредоточенной. И в его холодных, стального цвета глазах Лили прочла нечто неожиданное и глубокое — не страх, не насмешку, а… непоколебимое уважение. Глубокое, тяжелое, словно выкованное из чистой стали в горниле семейных преданий и осознания истинной цены преданности. Он смотрел на Снейпа так, как рыцарь смотрит на своего сюзерена, вернувшегося с поля боя после тяжелой победы.

За ним поднялись другие слизеринцы. Не все. Некоторые смотрели исподлобья, с явным сомнением и страхом, но большинство, из которых были и Блез Забини, сестры Кэрроу, Харпер — встали, глядя на Драко, а затем — на Снейпа. Волна подъема докатилась и до этого стола.

Тихие, сдержанные аплодисменты начались с Гриффиндора. Сначала пара сдержанных хлопков. Потом еще и еще. Потом они слились в ровный, нарастающий гул. Не истеричные овации, а мощная, глубокая нарастающая волна звука. Аплодисменты за жертву, о которой теперь знали все, за мужество вернуться, за жизнь, отданную защите этого замка и этих детей, какими бы неблагодарными они ни казались.

Зал аплодировал Северусу Снейпу. Директору Хогвартса.

Снейп замер. Он стоял у резной совы, застывший в своей классической позе — прямая, как клинок, спина, руки сцеплены за спиной, чтобы скрыть неконтролируемую дрожь в пальцах. Его лицо, привыкшее маскировать любое чувство и высеченное веками самоконтроля, было абсолютно бесстрастным, но внутри… внутри все рушилось. Ледяная броня, которую он выстраивал десятилетиями, чтобы выжить среди врагов, треснула под напором этой волны. Теплая, живая, невероятно мощная волна звука обрушилась на него. Она смыла ледяное оцепенение, оставив на мгновение лишь оголенные нервы и оглушительный гул в ушах, заглушающий даже бег мыслей. Он ожидал камней презрения, шипения ненависти, криков «Убийца!», готовился принять их как заслуженную кару, как последний акт своей трагедии. Вместо этого — этот гул. Этот лес поднявшихся тел. Этот взгляд Невилла Лонгботта — не дрожащий от страха, а прямой, исполненный мучительного, но признающего уважения. И Джинни Уизли. И Гермионы. И даже… слизеринцы во главе с Драко Малфоем. И это… это было настоящим. Слишком настоящим. Слишком невероятным. Слишком тяжелым для того, кто давно отвык от чего-либо, кроме подозрения и ненависти.

— Они… встают? Аплодируют? Мне? — Мысль была абсурдной, не укладывающейся в картину мира, где он был лишь Шпионом, Убийцей Дамблдора, Необходимым Злом. — Иллюзия? Сочувствие к калеке? Заблуждение, раздутое Поттером? — Сердце бешено колотилось где-то в горле, ударяя по ребрам изнутри, как пойманная в клетку птица. Кровь отхлынула от лица, оставив ледяное онемение и тонкую пленку холодного пота на лбу, скрытую черной прядью. Он чувствовал каждую каплю, каждую дрожь в коленях, которую сковывала железная воля. Мир сузился до оглушительного гула аплодисментов и мелькания лиц — серьезных, аплодирующих, признающих. Это было страшнее любой атаки со спины.

Он не мог пошевелиться. Не мог дышать. Его взгляд, потерянный, метнулся назад к преподавательскому столу, ища единственную точку опоры в этом рушащемся мире. Ариза. Она смотрела прямо на него. И улыбалась. Не широко, не показно для зала. Тепло. Глубоко. До самых глаз, которые сияли влажным блеском. И в них читалось все, без единого слова: Я так горжусь тобой. Вот видишь? Вот они. Они помнят. Они знают и принимают. Прими и ты.

Этот взгляд, эта тихая, сияющая улыбка стали его спасательным кругом в бушующем море непонимания. Он сделал короткий, прерывистый, почти болезненный вдох, втягивая воздух со свистом. Звук аплодисментов, мощный, теплый, живой, обволакивал его, давил на барабанные перепонки и… странным, необъяснимым образом начал согревать изнутри, растапливая вековой лед. Он не знал, куда деть руки, куда смотреть, что делать с этим неожиданным, всесокрушающим грузом… Он просто стоял, парализованный этой неожиданной, всесокрушающей волной… благодарности.

Постепенно, как откатывающаяся волна, овации начали стихать. Сначала в Когтевране, потом в Пуффендуе, затем в Гриффиндоре. Последними сели слизеринцы. Драко опустился на скамью последним, с легкой, почти незаметной ухмылкой, играющей на губах, но его пристальный, оценивающий взгляд по-прежнему был направлен на Снейпа. В зале снова воцарилась тишина, но теперь она была иной. Не ледяной и натянутой, а тяжелой, насыщенной, полной невысказанных вопросов, эмоций, ожидания. Сотни глаз смотрели на Северуса Снейпа, замершего у резной совы, ожидая его первого слова в новом, немыслимом качестве Директора Хогвартса.

Снейп стоял. Он по-прежнему чувствовал предательскую дрожь в коленях, которую никогда никому не позволил бы увидеть. Его язык казался ватным, прилипшим к нёбу. Мозг был пуст, как вычищенный котел. Заготовленная речь, строгая, полная суровых предупреждений, четких границ и холодной власти, бесследно испарилась, унесенная шквалом только что пережитого. Он не находил в себе сил произнести ни слова. Он мог только стоять, пытаясь перевести дух, чувствуя, как капли пота, холодные и противные, выступают на лбу под спадающей черной челкой. Его пальцы, спрятанные за спиной, судорожно сжимали и разжимались.

В момент предельного напряжения, когда тишина стала почти невыносимой, Главные двери снова распахнулись. Громкий скрип массивных дубовых петель прокатился по залу. В проеме, озаренная золотистым светом угасающего дня, возникла Минерва Макгонагалл. Ее изумрудные мантии были безупречны, отливая глубоким бархатом в свете факелов, осанка — прямой, как выверенный по отвесу клинок, выражение лица — привычно строгое, но в уголках губ таилась тень собранной решимости. В руках она несла знаменитую, потертую веками Распределяющую Шляпу. За ней, гуськом, широко раскрыв глаза от смеси первобытного страха, изумления и восторга, шли первокурсники. Их маленькие, неловкие фигурки в новеньких, слишком больших мантиях казались особенно хрупкими и беззащитными на фоне огромного, мрачного зала и тяжелой, насыщенной взрослыми эмоциями атмосферы. Их робкое появление стало резким, почти комичным контрастом к только что пережитой залом драме.

Макгонагалл одним быстрым, оценивающим взглядом окинула зал — замершего Снейпа, преподавательский стол, сотни затаивших дыхание учеников. В ее проницательных глазах мелькнуло мгновенное понимание ситуации и молчаливое одобрение его выдержки. Она не стала ничего комментировать. Церемония должна продолжаться.

— Добро пожаловать в Хогвартс, — ее голос, четкий, сильный, отточенный годами командования классом, разрезал тишину. Звук вернул ощущение твердой почвы под ногами. — Я профессор Макгонагалл, заместитель директора. Сейчас начнется церемония Распределения. Когда я назову ваше имя, подходите, садитесь на табурет, я надену на вас Шляпу. Она определит, на какой факультет вы подходите больше всего.

Она начала читать список, каждый слог отчеканивая с безупречной дикцией. Один за другим, дрожащие первокурсники подходили, на них надевали огромную Шляпу, которая, оживая на их головах, шевелилась и выкрикивала факультет звучным, чуть хрипловатым голосом. Зал ожил, аплодируя каждому новичку — аплодисменты Гриффиндору, одобрительный гул Пуффендуя, сдержанные хлопки Когтеврана, тихие, но весомые аплодисменты Слизерина. Знакомый ритуал, как бальзам, снимал остатки напряжения. Снейп, все еще стоя у совы, использовал это время, чтобы собраться. Он видел, как Ариза посылает мягкую, ободряющую улыбку робкой девочке, направляющейся к столу Слизерина; как Флитвик, оживившись, подбадривает маленького когтевранца, чьи очки съехали на кончик носа; как Стебель кивает пуффендуйке с доброй теплотой. Жизнь, упрямая и вечная, брала свое, накладывая узор обыденности на канву только что пережитого потрясения. Он сделал еще один глубокий, почти беззвучный вдох, заставил мышцы спины и плеч расслабиться под тяжелой тканью мантий.

Когда последний первокурсник, запыхавшийся и сияющий от счастья и облегчения, сбежал к столу Когтеврана под финальные, самые громкие аплодисменты, Макгонагалл взяла Шляпу с торжественной почтительностью и отступила в сторону. Все взгляды, как по мановению невидимой дирижерской палочки, снова устремились на одну точку. На Северуса Снейпа.

Наступила пауза — глубокая, звенящая. Снейп медленно подошел к самому краю возвышения. Его черные глаза, теперь лишенные тени растерянности, окинули зал. В них читалась глубокая сосредоточенность, выкованная из стали решимость и… невероятная тяжесть возложенного бремени. Он начал говорить. Голос был его привычным оружием — низким, хрипловатым, лишенным тепла, но звучал он громко, без помощи магии, заполняя пространство режущей, неумолимой интонацией. Это была заготовленная речь, отточенная до последней запятой:

— Хогвартс… — он сделал паузу, позволив древнему имени прозвучать во всей его значимости. — …пережил войну. Его камни впитали боль. Его стены хранят эхо страха. Его зал был свидетелем множества смертей. — Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул по шрамам на дубовых столах, по заштопанным гобеленам на стенах, по лицам старшекурсников, носивших спрятанные шрамы. — Вы вернулись. Не в обитель легенд и беззаботных чудес. Вы вернулись в цитадель. Цитадель, которая обязана выстоять. Которая выстоит. Потому что уроки прошлого, — он подчеркнул каждое слово, — преданы забвению быть не могут.

Он говорил о дисциплине, как о фундаменте выживания. О неукоснительном соблюдении правил, как о броне. О недопустимости вражды между факультетами. О безопасности, как о высшем приоритете. О последствиях нарушений — «немедленных и беспощадных». Слова падали, как удары молота по наковальне, холодные, отточенные, высекающие искры послушания. Они висели в воздухе тяжелыми, мраморными плитами, сковывая дыхание. Зал слушал в гробовой тишине, нарушаемой лишь редким покашливанием или шорохом ткани. Даже первокурсники замерли, инстинктивно чувствуя грозную серьезность момента. По мере того как он говорил, его взгляд, скользя по рядам, снова и снова натыкался на знакомые лица. На Невилла Лонгботта, который смотрел на него не с вызовом, а с сосредоточенным вниманием, словно взвешивая каждое слово. На Гермиону Грейнджер, кивающую с пониманием сложности его задачи. На слизеринцев, сидящих чуть прямее, с неожиданной тенью гордости в глазах. Он видел не просто учеников. Он видел выживших. Видел тех, кто знал цену потерь, горечь битв, тяжесть утрат. И он вспомнил. Вспомнил тот шквал аплодисментов, неожиданную волну признания, которая чуть не сбила его с ног. Заготовленные, железные фразы вдруг начали казаться чужими, пустыми.

— Мы собрались здесь… — он начал очередную фразу, но голос его дрогнул, почти неуловимо, сорвавшись на хрипоту. Он замолчал. Снова посмотрел на зал. Не поверх голов, а в глаза. Встретил взгляд дрожащего первокурсника-пуффендуйца, уставшую мудрость старосты Когтеврана, сосредоточенность Драко Малфоя. И когда он заговорил снова, голос его изменился. Он не стал тише, но в нем появилась непривычная глубина, хриплая искренность, пробивающая сквозь привычную скорлупу ледяного снобизма.

— …Мы собрались здесь не только для того, чтобы учить и постигать магию, — продолжил он, и это уже был не заученный текст, а поток, идущий из глубины. — Мы собрались, чтобы жить. После всего, что случилось. Жить, невзирая на шрамы. Жить, помня павших, но устремляя взор вперед. Хогвартс… — он снова сделал паузу. — …Хогвартс всегда был больше, чем школа. Для многих из вас, для многих из нас, стоящих здесь… — его взгляд скользнул по преподавательскому столу, на мгновение задержавшись на Аризе, — …он был единственным настоящим домом. Убежищем. В самые темные времена.

Он видел, как некоторые старшекурсники опускают глаза, как другие кивают, сжимая кулаки под столом, как у первокурсников загораются глаза пониманием чего-то очень важного.

— Дом требует заботы, уважения, верности. Той верности, что заставляет стоять плечом к плечу. Которая заставляет… — он чуть повысил голос, вкладывая в слово особый вес, — …вставать. — В зале пронесся единый, тихий вздох. Невилл выпрямился так, что казалось, он подрос еще на дюйм. — Я буду охранять этот дом, как охранял его всегда. Беспощадно. Бескомпромиссно. Потому что цена беспечности отлита в крови и боли, известной нам всем слишком хорошо. Но охранять — это не только возводить стены. Это значит давать знания, чтобы вы были сильнее, и защиту, чтобы вы дышали свободно и чувствовали себя в безопасности. Чтобы вы могли… жить, учиться, становиться теми, кем суждено вам стать.

Речь уже не была холодной директорской декларацией. Это было обращение, суровое, лишенное сантиментов, но пронзительно честное, наполненное неожиданной силой и грузом огромной ответственности. Зал слушал, завороженный, дыхание сотен людей слилось в единый, тихий гул. Даже самые скептичные слизеринцы смотрели на него с новым, пристальным интересом.

— Сила Хогвартса — в его обитателях — в вас. И в тех, кто ведет вас сквозь лабиринты знаний. — Он слегка повернулся к преподавательскому столу, его жест был скуп, но исполнен уважения. — В этом году вашими проводниками и наставниками будут: Профессор Минерва Макгонагалл — заместитель директора, декан Гриффиндора, преподаватель Трансфигурации. Столп этой школы. Человек, чья преданность делу и сила духа — несокрушимы. — Макгонагалл слегка, почти незаметно кивнула, ее губы плотно сжались, но в строгих глазах вспыхнул теплый, мгновенный отблеск.

— Профессор Филиус Флитвик — декан Когтеврана, преподаватель Заклинаний. Его эрудиция и неугасимый энтузиазм способны зажечь магическую искру даже в самом неподатливом уме. — Флитвик, сияя, чуть подпрыгнул на стуле и помахал крохотной рукой, вызвав сдержанные улыбки.

— Профессор Помона Спраут — декан Пуффендуя, преподаватель Травологии. Ее терпение, теплота и глубочайшая связь с живой природой — неиссякаемый источник мудрости для всех нас. — Спраут расплылась в своей широкой, доброй улыбке.

— Профессор Сибилла Трелони — преподаватель Прорицаний, чье уникальное восприятие незримых нитей судьбы продолжает озадачивать и… интриговать. — Трелони загадочно улыбнулась в пустоту, поправляя бусы.

— Профессор Ариза… — Голос Северуса Снейпа, только что резавший воздух стальной интонацией, на мгновение замер. Микроскопическая пауза повисла в напряженной тишине зала. Его взгляд, темный и нечитаемый, медленно скользнул вправо и упал на нее. Она сидела абсолютно неподвижно, ее поза оставалась образцом сдержанности и достоинства. Но в глубине ее глаз, прикованных к нему, горел неяркий, но упорный огонек — тихая готовность. — …Снейп. — Слово сорвалось само, подхваченное подспудным течением эмоций, теплом ее взгляда и предельной искренностью момента.

Он произнес фамилию громко, четко без малейшей дрожи и без тени сомнения.

— Мастер Зельеварения. Декан Слизерина.

Эффект был мгновенным и оглушительным. Сначала — мертвая, звенящая тишина, настолько полная, что слышно было, как трещит пламя в факелах. Потом — как будто лопнула невидимая плотина. Единый, протяжный вздох изумления, вырвавшийся одновременно, прокатился волной по залу и следом — нарастающий, гулкий шепот. Он поднимался со всех сторон, сливаясь в громовой рокот. Шепот перерастал в откровенный галдеж.

— Снейп?! — выкрикнул кто-то из детей.

— Она СНЕЙП?! — переспрашивали другие.

— Они что, поженились?! Когда это случилось?!

— Он назвал ее Снейп! Прямо так! Открыто! — констатировал кто-то с плохо скрываемым восхищением.

Ариза замерла. Казалось, время остановилось для нее одной. Она сидела, опустив глаза на полированную поверхность стола перед собой. Алая волна, медленная и неумолимая, начала подниматься от ворота ее мантий. Она залила стройную шею, щеки, самые кончики ушей, превратив их в раскаленные угольки. Ариза поднесла руку к виску, будто поправляя невидимую прядь волос, но это был лишь отчаянный, неуклюжий жест смущения, попытка скрыть пылающее лицо от любопытных взглядов. В глубине души, скрытой от всех, теплилась искра невероятного счастья — крошечный, ослепительно счастливый изгиб губ мелькнул в уголке ее рта на долю секунды, прежде чем привычная, безупречная маска сдержанности опустилась вновь, скрывая бурю чувств. Она чувствовала тяжесть сотен взглядов, этот немой допрос. Она держалась с ледяным, безупречным самообладанием, поза была выверена, но кончики пальцев ее правой руки, скрытые под столом, судорожно сжимали тяжелую ткань мантии.

Тем временем преподавательский стол взорвался немым шоком. Флитвик так и подпрыгнул на своей стопке книг, очки съехали на самый кончик носа, а маленький ротик беззвучно открылся в совершеннейшем «О!» изумления. Хагрид, сидевший дальше, громко ахнул и прикрыл лицо огромной ладонью; его глаза, видные за широкой бородой, стали похожи на перевернутые блюдца. Мадам Пинс замерла, как изваяние, ее седая бровь медленно поползла вверх, почти к линии волос, а взгляд, обычно острый и оценивающий, стал пронзительно изучающим. Лишь Минерва Макгонагалл совладала с собой, сохранив внешнюю невозмутимость. Она смотрела на Снейпа, и только одна ее тонкая бровь поползла вверх (хотя и не так высоко, как у Пинс). В строгих глазах заместителя директора читалось изумление и едва уловимая тень чего-то теплого, почти… одобрительного, что заставило уголки ее губ дрогнуть в подобии сдержанной улыбки.

Лили ахнула, резко прижав ладонь ко рту, пытаясь заглушить непрошеный смешок. Глаза ее округлились до невероятных размеров, а по щекам разлился яркий, предательский румянец. Она судорожно опустила голову, делая вид, что заходится в приступе кашля, но тщетно — уголки ее губ неудержимо подрагивали, выдав и дикое торжество, и смущение.

— Ну вот! Сам все испортил! — ликовало что-то внутри нее, звонкое и безудержное. — Кажется, мама сейчас провалится сквозь землю. Ух, и достанется же ему! Или… нет? — Сердце учащенно забилось. Она украдкой, через опущенные ресницы, бросила быстрый, жадный взгляд на преподавательский стол, туда, где сидела Ариза. — Кажется, ей это нравится! — с ликованием и облегчением констатировала Лили про себя.

Радость сменилась тревогой под тяжестью взглядов слизеринцев, вернувшихся к ней с удвоенной силой.

Взгляд Лили, скользнув по столу преподавателей и вернувшийся обратно на стол Слизерина, нашел Драко Малфоя. Тот замер с тяжелым серебряным кубком тыквенного сока на полпути ко рту. Его бледные брови исчезли где-то под прядями безупречно уложенных платиновых волос. Надменная ухмылка, казалось, испарилась с лица, оставив после себя лишь чистое, неподдельное изумление, граничащее с шоком. Он уставился на Снейпа, стоящего на возвышении, потом его взгляд резко переметнулся на Аризу, пылающую румянцем, потом снова — на Снейпа. В его бледно-серых глазах мелькнуло внезапное, кристально ясное осознание. Сложившаяся мозаика обрела жуткую, неоспоримую конкретику. На его обычно надменном лице на мгновение отразилось холодное изумление от осознания масштаба перемен в человеке, которого он считал неизменной константой в своей жизни. Его кумир, всегда стоявший особняком, теперь был частью чего-то большего, и Драко не был к этому причастен. Его губы шевельнулись беззвучно. Он медленно, с преувеличенной осторожностью, поставил кубок на стол. Звук серебра о дуб прозвучал неожиданно громко в их углу стола.

— Так вот оно что… — прошептал Драко так тихо, что даже рядом сидевшие слизеринцы его не услышали. Голос его был лишен привычной насмешливости, в нем звучало лишь холодное потрясение. — А эта девчонка? Лили… Торн? С чего бы Снейпу ей помогать? Очень… интересно. — Его взгляд, тяжелый и аналитический, скользнул к ее плюшевому филину, потом обратно к ее лицу. Лили почувствовала, как под этим взглядом снова вспыхивают щеки. Она не знала, как реагировать. Было ли это открытие угрозой? Или просто констатацией факта? Она замерла, не в силах отвести взгляд от его ледяных глаз, в которых теперь читалась не только оценка, но и какая-то новая, непонятная ей расчетливость. Она сжала филина под столом так, что у него скрипнул набивочный материал.

Снейп же понял свою оговорку в ту же секунду, как слово слетело с губ. Он ощутил, как жар, невыносимый и чуждый, ударил ему в лицо, угрожая спалить изнутри, что было для него абсолютно несвойственно. Лицо осталось мраморной маской. Ни тени смущения, ни искры растерянности. Он лишь чуть резче, холоднее, чем прежде, продолжил, словно пытаясь стальным лезвием голоса срезать нарастающую волну шепота и стереть неловкость:

— Профессор… — продолжил он, называя следующего преподавателя (возможно, с легким излишним акцентом на первом слоге) и по очереди представляя остальных, методично, с ледяной точностью. Его длинные, бледные пальцы, лежащие на краю возвышения, внезапно сжались в кулаки с такой силой, что костяшки побелели. Он ни разу, абсолютно ни разу, не позволил своему взгляду даже случайно скользнуть в сторону Аризы до конца представления.

Снейп, казалось, оставался глух к нарастающему гулу. Словно мощные стены замка поглощали все звуки, кроме его собственного голоса. Он закончил представление преподавателей, не забыв упомянуть мадам Помфри с ее «незаменимой ролью в поддержании вашего, будем надеяться, целостного физического состояния» и Рубеуса Хагрида, «хранителя ключей и угодий, чья преданность Хогвартсу и его обитателям не нуждается в представлении». Его голос звучал ровно, монотонно, как заведенный механизм, но внутри бушевал хаос самообвинений.

— Идиот. Непроходимый, сентиментальный идиот. Какая непростительная слабость. На глазах у всей школы. — Где-то в самой глубине, под толщей ярости, направленной на самого себя, теплилось другое, чуждое чувство. Смутное, почти незнакомое. Почти… глубинное удовлетворение от произнесенной вслух, наконец-то, правды.

— Да начнется пир!

Он резко, почти отрывисто махнул рукой. И в тот же миг по его мановению длинные столы в Большом Зале начали ломиться и прогибаться под тяжестью внезапно появившихся блюд. Горы жареной птицы, котлы с душистыми супами, вазы с фруктами, пирамиды пирожных и бесчисленные кувшины с тыквенным соком и сливочным пивом материализовались в мгновение ока. Гул сотен голосов, сливающихся в один мощный гомон, звон посуды, смех, возгласы — все это обрушилось на зал, как лавина, окончательно заглушая и сметая последние остатки шепота о только что случившемся.

Снейп медленно, с достоинством прошел к своему высокому директорскому креслу во главе стола и опустился в него. Он чувствовал тяжесть взглядов, все еще скользящих по нему и по Аризе, сидящей неподалеку. Он протянул руку, взял ближайший хрустальный кубок с вином. Рука была абсолютно устойчивой, без малейшей дрожи. Он не поворачивал головы вправо, но самым краем зрения уловил движение: Ариза, все еще с легким румянцем на скулах, но уже обретшая внешнее спокойствие, аккуратно наливала себе бокал тыквенного сока. Их взгляды встретились на долю секунды — его, намеренно каменный, отгороженный; ее — все еще хранящий следы смущения, но с тем самым теплым, живым огоньком глубоко внутри, который был ему знаком.

Северус сделал глубокий глоток вина. Первый день его директорства начался. Дисциплина, железные правила, тотальный контроль — все эти краеугольные камни его мировоззрения оставались незыблемыми. Только что-то в самых основах Хогвартса, что-то внутри него самого, в самой сердцевине Северуса Снейпа, сдвинулось сегодня необратимо. Камни древнего замка навеки впитали боль и эхо битв, но эти дети, эти первокурсники с их широко раскрытыми глазами, старшекурсники с их шрамами и надеждами — они принесли с собой что-то иное. Шанс. Шанс не просто выживать, но жить. И он, Северус Снейп, новый директор Хогвартса, должен был теперь найти в себе силы не только охранять, но и научиться жить с этим шансом. С этой новой, пугающей и невероятной возможностью.

Пир проходил в непривычно гулкой атмосфере. Звон посуды и смех смешивались с навязчивым шепотом, который то затихал, то вспыхивал с новой силой, особенно когда взгляды учеников скользили между преподавательским столом, где Ариза старалась сохранять ледяное спокойствие, и Лили за столом Слизерина. Драко не задавал вопросов, но его проницательный взгляд то и дело останавливался на Лили, заставляя ее чувствовать себя жучком под лупой. Она старалась есть аккуратно, копируя манеры Аризы, и отвечала на редкие вопросы соседей односложно или загадками: «Я здесь, потому что мне здесь место», «Профессор Снейп? Он… знает, что делает». Она видела, как Кэрроу что-то яростно шепчет Забини, кивая в ее сторону, и как Забини пожимает плечами, но смотрит на Лили с новым интересом.

Чувство было странным — она была в центре внимания, но не как героиня, а как загадка, как неразгаданный символ. Она ловила на себе взгляды со всех столов — любопытные, оценивающие, недобрые. Внутри все сжималось от тревоги и желания сбежать в безопасные директорские покои, к новым маме и папе. И всё же один вопрос продолжал её мучить, пробиваясь сквозь слои страха и смущения. Она то и дело бросала на Драко беглый взгляд, не решаясь его озвучить.

— Что? — спросил Драко, не поворачивая головы. Его взгляд все еще был прикован к преподавательскому столу, где Снейп, нервно, почти незаметно, постукивал пальцами по столу.

— Почему… почему ты встал? Почему вы все встали? — наконец озвучила она терзающий её вопрос.

Драко ответил так тихо, что Лили едва разобрала слова, почувствовав лишь теплый выдох:

— Он спас мне жизнь, — он сделал тяжёлую паузу. — Всем нам. — Голос его был плоским, но в последних словах прозвучала горечь, понятная только ему самому. Он не стал объяснять дальше, откинувшись на спинку скамьи его лицо оставалось необычно сосредоточенным.

Лили не поняла до конца, но кивнула. «Спас жизнь» — эти слова отозвались в ней эхом ее собственной истории. Она снова посмотрела на Северуса и попыталась представить его… спасающим. Не того строгого, иногда пугающего человека из лаборатории, а кого-то другого. Героя? Это слово никак не хотело вязаться с его черными мантиями и ледяным взглядом, но Драко, казалось, верил в это. И зал… зал поверил, когда аплодировал.

Когда последние звуки пира смолкли, и зал начал пустеть, наполняясь лишь шорохом домовых эльфов, убирающих со столов, Снейп остался. Он стоял у одного из студенческих столов, формально скользя пальцем по списку первокурсников, но его взгляд был обращен внутрь себя. Воздух все еще вибрировал от шепота и пережитого напряжения. Он чувствовал усталость, глубокую, до костей, и странную пустоту после адреналина.

Тень, знакомая и неумолимая, упала рядом. Он не повернулся, безошибочно узнав ее твердую, размеренную поступь, отмерявшую коридоры Хогвартса долгие годы.

— Северус.

Голос Минервы Макгонагалл был ровным, отточенным, как клинок, но в нем слышалось то особое резонансное качество, которое появлялось, когда она говорила о чем-то, что считала истинно важным, выходящим за рамки школьных формальностей.

— Минерва, — он кивнул, наконец оторвав взгляд от пергамента, чувствуя тяжесть ее непреклонного внимания на себе

Она стояла рядом, ее осанка была безупречно прямой, руки скрещены на груди, а взгляд за очками изучал его с присущей ей проницательностью, видя гораздо больше, чем он был готов показать. Факельный свет играл на серебристых прядях в ее строгой прическе, отливая холодным металлом.

— Ты справился, — констатировала она. Не вопрос. Утверждение, произнесенное с весом многолетнего опыта и понимания всей сложности ситуации. В нем не было ни капли легковесности или ложного оптимизма.

— Справился? — Он издал короткий, сухой звук, больше похожий на выдох, чем на смех, горький и безрадостный. — Это только начало, Минерва. Они аплодировали сегодня, поддавшись силе момента, а завтра, очнувшись, будут искать слабину. Послезавтра — попытаются ударить в самое уязвимое место, это неизбежно. — Он говорил о школе, но подразумевал всю свою жизнь.

— Они приняли тебя, — настаивала она, слегка наклонив голову, и ее взгляд стал на мгновение менее острым, почти мягким. — Даже мои гриффиндорцы, которых ты годами доводил до белого каления. Даже Лонгботтом, чей боггарт когда-то носил твои черты. Ты видел его глаза сегодня — в них не было страха.

— Они приняли тень, удобную для их картины мира, — возразил он резко, отвернувшись к темным гобеленам на стене, чтобы скрыть внезапную вспышку чего-то, слишком похожего на боль или надежду. — Приняли миф, героический эпос, созданный и растиражированный Поттером. Они рукоплескали призраку, абстрактному символу жертвы. Не живому человеку со всеми его ошибками и язвами. Не… мне. — Он произнес последнее слово с особой горечью.

— Северус, — ее голос стал тише, но приобрел новую, кованую твердость. — Ты глубоко ошибаешься. Они видели именно тебя. Сегодня. Здесь, в этом зале. Видели человека, который нашел в себе силы вернуться сюда, несмотря на все раны и прошлое, который добровольно взвалил на себя этот неподъемный груз. Они увидели правду, а она всегда оказывается сильнее и весомее любых, даже самых красивых, мифов. — Она сделала паузу, давая словам проникнуть сквозь его броню скепсиса. — Доверься им. Хотя бы чуть-чуть.

Он не ответил, уставившись на пустые, залитые пятнами факельного света скамьи Гриффиндорского стола, словно пытаясь найти в их дереве ответы на незаданные вопросы. Доверие было той роскошью, которую он сознательно изгнал из своей жизни много лет назад, за ненадобностью и смертельной опасностью.

Они медленно пошли по направлению к огромным дубовым дверям, их шаги гулко отдавались в опустевшем, наполненном тенями пространстве. Тишина между ними была насыщенной, почти осязаемой, звенящей десятками невысказанных мыслей и предостережений.

— Ариза… — начала Минерва, нарушая тишину, и Северус почувствовал, как мгновенно напряглись все его мышцы, сердце на мгновение замерло, а потом забилось с новой, тревожной силой. Он знал, к какой цели неизбежно вел этот разговор.

— Да? — Его ответ прозвучал как щелчок затвора — резко, отрезая.

— Ты назвал ее Снейп. Публично, — голос Минервы был ровным, но в нем висела тяжесть неоспоримого, обнародованного факта, который уже нельзя было взять назад.

— Оговорка, — отрезал он, инстинктивно ускоряя шаг, пытаясь физически отдалиться от этого разговора, — вызванная напряжением момента. Не более чем случайная оговорка, не несущая никакого скрытого смысла.

— Северус. — Она произнесла его имя с такой интонацией — не упрекающей, но полной непреклонной правоты, — что он вынужден был остановиться и повернуться к ней. Факелы бросали на ее лицо резкие, пляшущие тени, подчеркивая морщины усталости и мудрости вокруг глаз. — В Хогвартсе, а теперь — на твоей новой позиции в особенности, не бывает и не может быть «случайных» или «ничего не значащих» оговорок. Особенно таких. И особенно о тех, кто добровольно встает рядом с тобой на виду у всей школы.

Он молчал, его черные, непроницаемые глаза встретились с ее пронзительным, аналитическим взглядом. Он видел в нем не праздное любопытство сплетницы, а трезвую, практическую озабоченность руководителя, который уже сейчас предвидит грядущие проблемы и пытается их предотвратить.

— То, о чем ты говоришь, относится исключительно к сфере личного, Минерва, — выдавил он сквозь сжатые зубы, чувствуя, как холодная волна пробежала по его спине.

— Ничто не остается просто «личным» для того, кто занимает кресло директора Хогвартса, — парировала она сухо, но без упрека, с усталой констатацией неудобной правды. — Ты не наивный новичок, только что переступивший порог школы. Ты прекрасно знаешь, как работают слухи в этих стенах, как быстро они разносятся, обрастая самыми невероятными подробностями, и как больно могут ранить. И не только тебя одного. — Она сделала небольшую, многозначительную паузу, и ее взгляд стал еще тяжелее, еще серьезнее. — Лили… Она твоя дочь?

Вопрос повис в воздухе между ними, острый и прямой, как отточенный клинок. Снейп почувствовал, как вся внутренняя напряженность вылилась в резкое, почти неконтролируемое движение — его пальцы сжались в кулаки внутри складок тяжелых мантий, ногти впились в ладони.

— Девочка находится под моим официальным покровительством и покровительством профессора Нокс, — ответил он ледяным, безжизненным тоном, тщательно выверяя каждое слово, чтобы оно звучало максимально формально и бесстрастно. — Этого вполне достаточно для всех протоколов и отчетностей.

— Северус… — в ее голосе вновь прозвучало четкое, недвусмысленное предостережение, и на этот раз в нем угадывалась тень чего-то большего — возможно, сожаления о необходимости этого разговора.

— Достаточно, Минерва, — его голос прозвучал как удар хлыста, резко и окончательно, не оставляя пространства для дискуссий. Он не позволит копаться в этом, в самом сокровенном, что у него осталось. Не здесь и не сейчас. Защитная стена, холодная и неприступная, сомкнулась вокруг него с почти слышимым грохотом. — Мы не будем обсуждать эту тему здесь и сейчас. Точка.

Она смотрела на него несколько долгих секунд, ее лицо было бесстрастной маской, не выдававшей никаких мыслей или эмоций. Потом она медленно, почти веско кивнула — не в знак согласия, а как акт принятия его текущей позиции.

— Хорошо, — произнесла она тихо, почти шепотом. — Но запомни мои слова: если это твое «личное» однажды выйдет за пределы твоего кабинета и начнет всерьез влиять на жизнь школы, на атмосферу среди учеников, на нее саму… — она слегка, почти незаметно кивнула в сторону, куда ушли Ариза с Лили, — …тебе придется давать объяснения. Не передо мной. Перед Попечительским советом. Перед всеми. Открыто и публично. Будь готов к этому дню.

— Я всегда, Минерва, готов давать исчерпывающие объяснения своим поступкам, — парировал он с ледяной, почти язвительной вежливостью, — безжалостными последствиями для тех, кто осмелится перейти черту и потревожить мое личное пространство.

Она вздохнула, и этот звук был полон многого: глубокой усталости от его привычной колючести и закрытости, неподдельной тревоги за будущее школы, но и — странной, упрямой доли уважения к его бескомпромиссной, пусть и невероятно сложной, позиции. Она повернулась, чтобы уйти, ее мантии мягко зашуршали по каменному полу, но на самом пороге огромного Зала остановилась, бросив через плечо последнюю фразу. И ее голос прозвучал неожиданно мягко, лишенный привычной сухости и строгости, тепло и почти по-матерински:

— Добро пожаловать домой, Северус. По-настоящему. — И она растворилась в сумраке коридора, ведущего в ее башню, оставив его наедине с гулкой тишиной и эхом своих слов.

Он остался стоять один в центре огромного, опустевшего Большого Зала. Факелы трещали, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на древние стены, расписанные поблекшими гербами. «Домой». Слово эхом отозвалось где-то глубоко внутри, странное, неудобное, неподъемное, как чужая, не по размеру мантия. Этот замок — арена его самых горьких поражений и немыслимой, добровольной жертвы, место, где он десятилетиями носил маски до полного изнеможения, где его презирали, ненавидели и боялись. Могло ли это когда-нибудь стать домом? С Аризой, чье присутствие было тихой гаванью? С Лили, чье хрупкое, бесценное доверие нужно было оберегать как величайшую драгоценность? С этим новым, невыносимо тяжелым грузом признания, которое он все еще не мог принять и переварить?

Он медленно поднял голову, его темный взгляд скользнул по величественным портретам основателей, по пустующим длинным столам, по зачарованному куполу с мерцающими холодным светом искусственными звездами. Камни вокруг, пропитанные магией веков, словно дышали историей, болью, надеждой и упрямой волей к жизни. Он сделал глубокий, медленный вдох, вбирая в себя знакомый запах воска, старого полированного дерева и чего-то неуловимого, вечного — запах самой жизни, продолжающейся вопреки всем войнам, потерям и трагедиям. Первый день его директорства подошел к концу. Впереди лежали бесконечные заботы о дисциплине, железные правила, тотальный контроль, новые битвы и испытания. Но что-то глубоко внутри, под многометровыми слоями льда, скепсиса и самозащиты, сдвинулось сегодня с мертвой точки. Необратимо. И, возможно, этот трудный, тернистый путь домой, к настоящему дому, только начинался.

* * *

Тишина опустевшего замка была особенной — густой и бархатистой, насыщенной шепотами вековых камней, скрипом балок, мерцанием звезд в высоких стрельчатых окнах. Северус Снейп шел по коридорам неспешно, его черные мантии бесшумно лились за ним, словно часть ночной тени. Каждый шаг отдавался глухим эхом в безлюдном пространстве, подчеркивая не физическую усталость, а глубинную, душевную измотанность. Вес дубовой директорской палочки в руке ощущался непомерно тяжелым, будто в него впиталась тяжесть сотен взглядов, признания, надежд и тихой неловкости сегодняшнего вечера — все это давило на плечи, сгибая обычно гордую спину.

Он миновал портреты, где бывшие директора притворно дремали, но сквозь прищуренные веки следили за ним. Миновал заштопанные следы взрывов на стенах — шрамы войны, которые теперь были и его шрамами. Миновал величественную статую грифона, которая молча пропустила его в свой кабинет, и лишь затем, пересекая знакомое пространство, он наконец подошел к неприметной дубовой двери, которая вела в его личные покои и бесшумно отворилась по мановению палочки.

Тепло и тишина встретили его, как физическая ласка. Воздух пах воском, сушеными травами из лаборатории Аризы и едва уловимым ароматом ее духов — горьковатая мандрагора и сладкая ваниль. В гостиной горел лишь один светильник, отбрасывая теплый ореол на спинку дивана и часть стола. Багаж все еще стоял нетронутый в углах, напоминая о переезде, но в полумраке он выглядел не как хаос, а скорее обещанием будущего уюта.

Снейп замер на пороге. У высокого стрельчатого окна, за которым темнели воды озера и сияли россыпи звезд, стояла Ариза. Высокая, стройная, закутанная в мягкий халат темно-синего цвета, она казалась изваянием из ночи. Распущенные волосы отливали иссиня-угольным блеском. Она не двигалась, погруженная в созерцание или собственные мысли. В смутном отражении на стекле он уловил сосредоточенные, чуть тревожные черты ее лица.

Он сбросил мантию, и та бесшумно осела на спинку ближайшего кресла. Палочку положил на стол с непривычной осторожностью. Подошел к ней бесшумно, ступая по мягкому ковру и не говоря ни слова. Его руки, обычно резкие и точные, теперь двигались медленно, почти нерешительно, обвивая ее талию. Он приник лицом к ее волосам, вдыхая знакомый, успокаивающий запах, смешанный с прохладой, веющей от стекла. Губы коснулись нежной кожи на шее — легкое, почти воздушное прикосновение.

— Поздно, — прошептал он хрипло, его голос был глухим от усталости. — Тебе бы спать. Завтра первый урок.

Она вздрогнула от прикосновения, но не обернулась, а лишь слегка откинула голову назад, доверчиво прижимаясь затылком к его плечу. Ее руки легли поверх его, сцепив пальцы.

— Не могла, — тихо призналась она. — Все прокручивала в голове: ингредиенты, последовательность, возможные ошибки новичков… — Она замолчала, а потом добавила, и в ее голосе прозвучала знакомая Снейпу нота — та самая, что была у нее в ученические годы перед сложным экзаменом: — Боюсь, Северус. Боюсь не донести, напугать их, не увидеть ту искру, которую когда-то увидел во мне ты. Первый урок… он как первое зелье. Может либо зажечь, либо навсегда отбить охоту.

Он прижал ее крепче, его губы снова коснулись ее шеи, на этот раз дольше, впитывая ее тепло и тревогу.

— Глупости, — его голос был тихим, но в нем не было привычной резкости, только непоколебимая уверенность. — Ты — Мастер. Лучший из тех, кого я знал. Ты чувствуешь зелье инстинктом, как птица чувствует ветер. Они это увидят. Почувствуют. — Он сделал паузу, его пальцы слегка погладили ее ладонь. — А искру… Искру видно в глазах. В том, как дрожит рука над котлом, но не от страха, а от азарта. Вот увидишь. Я в тебе не сомневаюсь.

Он почувствовал, как ее плечи немного расслабились.

— Спасибо, — прошептала она. Потом тихо рассмеялась. — Хотя, после сегодняшнего представления… они, наверное, больше будут смотреть не на зелья, а на меня. «Профессор Ариза Снейп», — она произнесла это с легкой, игривой интонацией, поворачиваясь наконец в его объятиях. В полумраке ее глаза блестели смесью смущения и нежности. — Ты присвоил мне фамилию публично, не спросив разрешения, господин директор. А ведь мы еще не женаты. Это, знаешь ли, может быть воспринято как злоупотребление служебным положением.

Он смотрел на нее. Луна, пробиваясь сквозь стекло, освещала ее лицо, подчеркивая высокие скулы, мягкую линию губ, тень ресниц на щеках. В ее глазах, таких темных и глубоких сейчас, не было упрека, только теплая усмешка и та самая уязвимость, которую он видел в Зале. Усталость внезапно отступила, сменившись волной такой нежности, что ему перехватило дыхание. Он провел большим пальцем по ее щеке.

— Огласил факт, который и так очевиден для всех, кто обладает хоть каплей проницательности, — ответил он с нарочитой сухостью, но уголки его губ дрогнули в едва заметной попытке улыбки. — Но если формальности так важны… — Он замолчал на мгновение, его черные глаза, усталые, но невероятно мягкие в лунном свете, не отрывались от ее лица. — Не против ли ты будешь, если я исправлю эту оплошность официально? На Рождество. Когда замок опустеет и можно будет украсть пару дней тишины.

Тишина, последовавшая за его словами, была не пустотой, а плотной, вибрирующей тканью, сотканной из несказанных чувств, удивления и гулкого эха будущего. Ариза замерла в его объятиях. Ее дыхание, только что ровное, сбилось, став мелким и прерывистым. Северус чувствовал, как под его ладонями, лежащими на ее спине, напряглись мышцы, как замерло сердце у нее в груди, прижатой к нему. Луна, поднявшаяся выше, проливала теперь более яркий серебристый свет через окно, выхватывая из полумрака слезу, скатившуюся по ее щеке и замершую у уголка губ, дрожавших в попытке сформировать слова.

— Здесь? — выдохнула она наконец, голос был хриплым, едва громче шепота, но в нем звенел целый каскад эмоций — изумление, радость, трепет, и капелька старого, почти забытого страха перед масштабом этого замка. Она оторвалась от его груди ровно настолько, чтобы взглянуть ему в лицо, ее темные глаза, широко распахнутые, искали в его черных глубинах подтверждение, тень шутки, хоть малейший намек на то, что он может взять свои слова обратно. — В Хогвартсе? Ты хочешь... здесь? На Рождество?

Он не отвел взгляда. Его лицо, бледное и резкое, с глубокими тенями под глазами, выдававшими нечеловеческую усталость дня, было необыкновенно серьезным. Ни тени сомнения, ни привычной саркастичной маски. Только та самая стальная решимость, с которой он шел навстречу своей судьбе, но смягченная, направленная теперь не на войну, а на строительство чего-то хрупкого и бесконечно ценного.

— Да, — прозвучал ответ тихо, но весомо. — Здесь. — Он провел большим пальцем по ее щеке, смахнув проступившую слезу с нежностью, которая все еще казалась ему чуждой, но уже неотъемлемой частью его самого. — Эти камни помнят все, Ариза. Боль, страх, предательство. Но они помнят и мужество. Жертву. Победу. Возвращение. — Его голос, обычно режущий, звучал низко, с глубинным резонансом, словно он говорил не только ей, но и самому замку. — Они были свидетелями моего падения и… моего последнего поступка, хранили величайшие тайны. Теперь… Пусть теперь станут свидетелями начала чего-то светлого. Нашего начала. Начала семьи. Здесь, где все для нас перевернулось. Где ты ворвалась в мой ад и дала мне не просто жизнь, а шанс… жить. По-настоящему. — Его пальцы сжали ее руки. — Хогвартс выстоял ради нас. Ради таких, как мы, кто нашел здесь убежище и силу. Пусть он благословит и наш союз. Тихий, только для нас, Лили… и тех немногих, кому мы доверяем.

Ариза смотрела на него, впитывая каждое слово, каждую интонацию, каждую черточку его лица в лунном свете. Она видела не директора, не бывшего шпиона, не сурового профессора. Она видела Северуса. Уязвимого, уставшего до глубины души, но бесконечно решительного в своем желании связать их жизни именно здесь, в самом сердце его мира, который стал и ее миром. Страх перед публичностью, перед осуждением, который еще недавно сжимал ее сердце при мысли о разоблачении, начал таять, сменяясь странным, теплым чувством правоты. Да. Здесь. Только здесь.

— Тихий, — повторила она шепотом, и в ее голосе зазвучала обретенная уверенность. — Под Рождество. Когда замок отдыхает, и только призраки да портреты будут нашими гостями. — Она слабо улыбнулась, и в этой улыбке была и слеза, и смех, и безмерная любовь. — И преподаватели. И Фоукс. Он должен быть. Он… он был там с самого начала нашего «возвращения».

— Фоукс будет. И преподаватели, — согласился Северус, и в его глазах мелькнуло что-то теплое при воспоминании о возрожденном фениксе, его молчаливом свидетеле и хранителе. Его руки скользнули вверх, к ее плечам, потом к лицу, ладони легли на ее щеки, пальцы вплелись в волосы у висков. Он наклонился, и их лбы соприкоснулись. Дыхание смешалось — его, все еще слегка прерывистое от усталости и волнения, и ее, ровное теперь, наполненное покоем и согласием. — Значит… да? — спросил он тихо, почти неуверенно.

Ариза закрыла глаза, прижимаясь лбом к его. Внутри нее бушевал салют из чувств — ликование, трепет, глубокая, умиротворяющая радость.

— Да, — прошептала она, и это слово прозвучало как обет, как заклинание, скрепляющее их судьбы. — Да, Северус. На Рождество. Здесь. Я стану твоей женой.

Он не поцеловал ее сразу. Они просто стояли, соприкасаясь лбами, дыша в унисон, а тишина апартаментов наполнялась гулким биением двух сердец, нашедших, наконец, пристанище. За окном звезды, казалось, замерли, наблюдая за этой немой клятвой. Где-то за стеной мирно спала Лили, их общее будущее. И Хогвартс, великий и вечный, обнимал их своими каменными объятиями, храня их тайну и обещая стать домом для их любви.

Через мгновение его губы нашли ее. Поцелуй был не страстным, а глубоким, бесконечно нежным, полным благодарности и обещания. Поцелуй, который стал точкой в долгом пути одиночества и многоточием в начале новой главы.

Он отвел лицо, но лишь на расстояние вздоха. Его темные глаза сияли в лунном свете непривычной мягкостью.

— Пойдем, — сказал он тихо, взяв ее за руку. — Провожу тебя. И загляну к Лили. Нужно убедиться, что у нее все в порядке после первого дня.

Они шли по коридору, держась за руки, как два подростка, нарушающие комендантский час. У дверей в комнату Лили Снейп остановился.

— Иди, я скоро подойду, — он нежно коснулся губами лба Аризы и заботливо поправил выбившуюся ее прядь за ухо.

Ариза тепло улыбнулась ему в ответ и отправилась в их комнату. Северус же бесшумно приоткрыл дверь в комнату Лили.

Комната девочки была островком детской безмятежности в строгих директорских покоях. Салатовые стены, звезды на потолке, нарисованные светящимися красками (подарок Аризы), игрушечный филин, сидевший на спинке кровати. Сама Лили спала, утонув в мягких подушках, одна рука бессознательно сжимала край одеяла. Лицо ее в свете ночника было спокойным, беззащитным.

Северус стоял, прислонившись к косяку, его черная фигура сливалась с сумраком коридора, только лицо, обращенное к спящей девочке, было освещено мягким светом ночника. Он смотрел на нее долго, безмолвно. Его черные глаза, обычно такие непроницаемые, были полны сложной смеси чувств, которую он еще только учился распознавать и принимать.

— Лили... наша дочь, — Мысль все еще казалась нереальной. Она больше не вызывала леденящего страха, а лишь теплую тяжесть ответственности и что-то невероятно хрупкое, похожее на счастье. Он вспомнил ее испуганный взгляд в Большом Зале, ее гордый ответ Кэрроу, ее тихий смешок при его оговорке. Она была такой же сильной, как Ариза.

Он сделал бесшумный шаг в комнату и подошел к кровати. Его тень легла на спящее лицо. Он стоял, не дыша, боясь нарушить этот мир. Потом его рука, большая, бледная, с длинными пальцами, привыкшими к точности зелий и жестокости заклятий, медленно, с невероятной осторожностью, протянулась и легла на одеяло, совсем рядом с ее маленькой рукой и слегка его поправляя.

— Спокойной ночи, Лили, — прошептал он так тихо, что слова растворились в тишине. Девочка вздохнула глубже во сне и улыбнулась, уткнувшись щекой в подушку.

Северус задержался еще на мгновение, потом так же бесшумно вышел, притворив за собой дверь и отправившись в свою комнату.

Ариза сидела на широком диване перед почти догоревшими углями в камине. Она завернулась в мягкий плед, в руках у нее была чашка остывшего чая, но она не пила. Она смотрела на тлеющие угли, ее лицо было задумчивым, отрешенным. Вес дня — волнение за Северуса, шок от аплодисментов, неловкость при представлении, радость от его предложения — все это навалилось тяжелой, но приятной усталостью. И теперь, в тишине, ее мысли кружились вокруг завтрашнего дня, первого урока, первого шага в новом качестве — не только Мастера Зелий, но и Декана Слизерина.

Она слышала его бесшумные шаги, но не обернулась. Он подошел к дивану и сел рядом, не касаясь. Его присутствие было плотным, успокаивающим.

— Она спит? — тихо спросила Ариза, наконец повернувшись к нему.

— Как сурок, — ответил он хрипло. — Улыбается во сне.

Она улыбнулась в ответ, тепло разлилось по ее груди, но потом взгляд стал серьезным.

— Северус… о Слизерине. Завтра... — Она сделала паузу, собираясь с мыслями. — Они будут меня пробовать на прочность. Они увидят в молодой женщине-декане слабину. Как… как мне быть? Я не хочу ломать их гордость, их хитрость — это их сила. Но я не могу позволить хаосу взять верх. Не после всего.

Северус откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

— Сила Слизерина — в амбиции и выживании, — заговорил он медленно, его голос был тихим, но каждое слово падало весомо. — Они уважают не громкие слова, а действие. Не доброту, а компетентность. Беспощадную компетентность. — Он открыл глаза и повернул голову к ней. В отблесках огня его взгляд был острым, аналитическим. — Покажи им это с первой минуты. Не оправдывайся. Не пытайся понравиться. Будь безупречна в знании. Жестка в требованиях к порядку в лаборатории. Хладнокровна в оценке их ошибок. — Он сделал паузу. — Но… покажи, что их успех — твой успех. Что их сила — сила Слизерина, а значит, и твоя. Что ты видишь потенциал даже под слоем показного цинизма. Драко… он ключ. Он лидер, хоть и неофициальный. Если он примет тебя… остальные последуют. Или замолчат.

— А если не примет? — спросила Ариза, чувствуя, как холодок страха пробегает по спине.

— Примет, — ответил Северус с непоколебимой уверенностью. — Он умнее, чем кажется. И он знает цену силе. Твоя сила в зельях… она неоспорима. Он это поймет. — Он протянул руку, положил свою ладонь поверх ее руки, сжимавшей чашку. Его прикосновение было прохладным, но твердым. — Ты не одна, Ариза. Я рядом. Всегда. Даже если физически — в другом конце замка. Слизерин — моя кровь. Моя история. И теперь… он и твой. Завоюй его. Не просьбами, а знанием, стальной волей. И… — в его голосе прозвучала едва уловимая нотка чего-то, почти похожего на теплоту, — …некоторой долей той алхимии, что превращает ингредиенты в чудо, а учеников — в Мастеров.

Ариза смотрела на него, слушая его слова, чувствуя тяжесть его ладони на своей. Его уверенность передавалась ей, как эликсир бодрости. Страх не исчез, но он сжался, превратившись в острое лезвие сосредоточенности.

— Жестко. Компетентно. Безупречно, — повторила она, как мантру. — Показать силу. Видеть потенциал. Завоевать, а не просить. — Она кивнула, и в ее глазах загорелся знакомый огонь — огонь вызова, который он когда-то видел в ней, ученице, бросающей вызов сложнейшим рецептам. — Хорошо. Я поняла.

Он сжал ее руку в ответ, коротко и сильно. Потом его взгляд скользнул к догорающему камину. Усталость снова навалилась тяжелой пеленой.

— Нам нужно спать, — сказал он, не как приказ, а как констатацию необходимости. — Завтра… у тебя первый урок. А у меня… — он жестом обозначил кипу пергаментов на директорском столе, — бесконечная война с бюрократией и воспоминаниями Попечительского Совета.

Ариза поставила чашку, развернулась к нему, устроившись поудобнее под пледом.

— Расскажи, — попросила она мягко. — О чем они? — она кивнула в сторону груды пергаментов. — О Попечителях? О… прошлом? — Она знала, что для него это тяжело, но также знала, что иногда выговориться — единственный способ сбросить груз.

Северус вздохнул. Он откинул голову назад, уставившись в темный потолок.

— О прошлом. Всегда о прошлом, — проскрежетал он. — Они копошатся в нем, как слизни в компосте. «Достаточны ли гарантии, что прошлые связи не повлияют…» — он передразнил чей-то напыщенный голос. — «Не вызовет ли назначение профессора Снейпа нездоровых ассоциаций…» — его губы искривились в гримасе отвращения. — Они боятся теней. Собственных теней. Тени его имени. Моей тени. — Он замолчал, сжав кулаки. — Они готовы принять меня как символ, как героя войны, но не как живого человека с прошлым, которое нельзя стереть. Человека, который… строит будущее. С семьей. — Последнее слово он произнес тише, но с особой силой.

Ариза молча подвинулась ближе, ее плечо коснулось его плеча под пледом. Это был нежный жест поддержки, молчаливое «я здесь».

— Минерва парировала, — продолжил он после паузы, его голос потерял часть горечи, стал более монотонным, усталым. — Напоминала о моих заслугах, о единогласном решении Совета Преподавателей. О доверии Дамблдора. — Он усмехнулся беззвучно. — Доверие Дамблдора… для них это все еще сильный аргумент, даже с учетом всех его игр. В итоге… отступили. На время. Но они будут следить, как стервятники.

— Пусть следят, — сказала Ариза твердо. — Мы ничего не скрываем. Ну, почти, — она слабо улыбнулась, вспомнив Лили и пока не объявленную свадьбу. — Мы здесь. Мы делаем свое дело. Мы строим этот дом — и для себя, и для учеников. Они увидят результаты. Или… научатся молчать.

Северус повернул голову, посмотрел на нее. В его усталых глазах мелькнуло что-то похожее на гордость.

— «Мы», — повторил он. — Звучит… непривычно, но правильно и приятно.

Они сидели так в тишине, слушая потрескивание последних угольков. Усталость сковывала их тела, но в душе была странная легкость после разговора, после принятых решений, после обретенной уверенности в завтрашнем дне, каким бы сложным он ни был.

— Пойдем спать, профессор Нокс, — наконец произнес он, и его голос прозвучал тихо, без привычной резкости, и в то же время с той нежностью, которую он позволял лишь здесь, за этой дверью. — Завтра — первый день настоящей работы. Нам нужно выспаться. — Он поднялся с дивана и протянул ей руку, и это движение было не просто приглашением, а актом доверия и опоры, молчаливым обещанием, что они встретят утро вместе.

Она взяла его руку, позволила ему помочь себе встать. Их пальцы сплелись привычным жестом, выражавшим больше, чем слова. Северус потушил последний светильник взмахом палочки, и комната погрузилась в темноту, нарушаемую лишь тусклым мерцанием углей.

Они устроились под тяжелым балдахином, и в тишине, наполненной лишь ровным дыханием и биением сердец, прозвучал тихий, почти невесомый шепот:

— Спокойной ночи, профессор Нокс.

— Спокойной ночи, директор.

За стенами высился замок — древний, молчаливый страж, хранитель их тайн и боли, их надежд и тихих радостей. В его каменном сердце бился теперь и их ритм, их взаимное понимание, которое было крепче любого официального обета. Оно светилось в них тихим, неугасимым огнем — не ярким и ослепительным, а тем теплым и надежным светом, что способен разогреть даже самую холодную ночь.