Золотые Длани (джен)

— Я правильно делаю, миледи? — спросила маленькая девочка, указывая на свою работу.

— Да, Латре, — улыбнулась Эвлия, — теперь намного лучше.

Она погладила девочку по голове, уловила ответную радость в круглых голубых глазах. Латре заработала иглой быстрее, приоткрыв рот от усердия. Прочие девочки защебетали наперебой в ожидании похвалы своей новой наставницы — похоже, шить им нравилось больше, чем учиться читать.

Четырнадцать девочек лет шести-семи в одинаковых домотканых платьях и белых передниках, с туго заплетенными косами, сидели на низких лавках в светлой комнате монастырского приюта. У каждой был свой урок на день, помимо прочих послушаний по уборке комнат, в монастырском саду и на кухне. Девочек обучали не только рукоделию и обычным женским делам, но и грамоте, счету, пению, а самых смышленых — истории и землеописанию. Именно этим с дозволения тетки и занималась больше месяца Эвлия — с самого своего побега из Каннатана.

— Миледи, миледи, поглядите, я закончила! — Торжествующая Латре протянула Эвлии смётанную сорочку, пока без ворота и рукавов. — Сегодня я первая!

— Молодец, — похвалила Эвлия, но предпочла не бранить девочку за слишком громкий восторг. Что может быть дурного в искренней детской радости? Да и много ли радостей у сирот?

— В следующий раз постарайся делать швы ровнее и мельче, — прибавила она, подавив невольную грусть. — Ведь тебе самой носить эту сорочку, и чем лучше ты сошьешь, тем дольше она тебе прослужит.

Латре важно кивнула и принялась складывать в ларчик нитки и иголки. Прочие девочки одна за другой тоже заканчивали работу, показывали ее Эвлии, выслушивали похвалы или замечания. Для каждой юная наставница находила доброе слово, даже если работа была сделана, несмотря на старания, не слишком хорошо.

— Вы сегодня славно потрудились, — сказала она им всем. — Сейчас за вами придет сестра Хира, а вечером, если матушка благословит, я расскажу вам легенду о герцогине Йаллафане.

Девочки радостно загалдели, не заметив, что воспитательница-монахиня уже вошла в комнату. Они обожали рассказы Эвлии — а она любила рассказывать и охотно делилась богатствами своих знаний со всеми воспитанницами приюта.

— Эти озорницы совсем замучили вас, миледи, — сказала сестра Хира, полноватая женщина лет сорока с круглым добродушным лицом. — Только бы и слушали ваши сказки да легенды. Тихо, тихо! — прикрикнула она на расшумевшихся девочек. — Раз уж госпожа графиня обещала вам — значит, расскажет. А сейчас — работу на полку и идемте в сад.

Пока девочки раскладывали шитье на места и убирали ларцы с нитками и прочим, сестра Хира обратилась к Эвлии:

— Матушка желала видеть вас, миледи, как только вы закончите урок.

— Хорошо, сестра, я уже иду. — Эвлия слегка поклонилась монахине и вышла из комнаты, перед тем захватив плащ с капюшоном.

Монастырь, основанный почти двести лет назад Мельтаной ан Тойдре, стоял на северо-западной границе Вербаннена. Отсюда было рукой подать до огромных Мендритских гор, что тянулись на север и на юг, сколько хватало глазу. Севернее монастыря расположилась деревня Вегуринн с мельницей, самое отдаленное вербанненское поселение, жители которого жертвовали монахиням припасы — и гораздо чаще сами пользовались их помощью.

За каменной монастырской стеной пряталось множество построек: молельня с серебряным куполом, общий дом для монахинь, странноприимный дом, больница, купальня, конюшня, трапезная и погреба, хлева и сараи. Настоятельница, согласно уставу праведной Мельтаны, жила вместе с сестрами. В отдельном доме жили только два монастырских священника, оба вдовые. Здесь же, внутри стены, был разбит сад с огородом, где трудились монахини и воспитанницы приюта, поле же для посевов стелилось снаружи. В саду уютно поместился сам приют, в котором проживало сейчас около пятидесяти девочек-сирот разных возрастов.

Эвлия шла по нешироким мощеным дорожкам, придерживая подол своего черного наряда. Ее синее платье, в котором она прибыла в монастырь, окончательно сгубили плен и дорога, да и неуместно оно было бы теперь, в дни скорби по отцу. Эвлия любила красиво одеваться, но не придавала этому большого значения. Здесь, в смиренной обители, ей не хотелось привлекать к себе внимание — она и так привлекала его. И не она одна.

Проходя мимо хозяйственных построек, Эвлия заметила Руала: он колол подсохшие за зиму дрова, а две молодые монахини проворно складывали их в дровяной сарай. Самые толстые, суковатые поленья не были помехой для могучего горца, колун в его руках казался игрушкой. Руал трудился усердно, не оглядываясь по сторонам и совершенно не смущаясь. Его косматые темные волосы были стянуты на лбу ремешком, под простой домотканой рубахой играли крепкие мышцы.

Эвлия улыбнулась. Она сама не понимала, как так вышло, но Руал стал ей настоящим другом, в какой-то мере отцом и братом, которых она лишилась ныне. Дорога из Каннатана оказалась нелегкой: неоднократно приходилось беглецам прятаться от кайбиганских разъездов, а один раз довелось столкнуться с шайкой грабителей — к счастью, они были не слишком храбры и устрашились силы и грозного вида Руала. Когда же впереди наконец показались стены Мельтанского монастыря, Эвлия объявила горцу, что он отныне свободен и может возвращаться домой. «Не гони меня, Нэа», — только и сказал он в ответ. И она не смогла настоять. Так, с благословения тетушки и по воле Эвлии Руал остался с нею.

Он так и называл ее Нэа на своем языке. Настоятельницу же он прозвал Дигна — скала. Ко всем прочим монахиням, молодым и старым, он обращался «ава» — «сестра», не подозревая, что именно так и нужно.

На монастырских богослужениях, кроме праздничных дней, обычно не бывало мирян, разве что странники или паломники. Последних за минувший месяц почти не было — люди боялись войны и не решались отправляться в дальние путешествия. Крестьяне же, получив недавно в праздник святого Ремесиана благословение на предстоящий труд, редко находили время посетить молельню. Проходя мимо ее закрытых дверей, Эвлия подумала, что и сегодня утром, и вчера, и третьего дня, была единственной из молящихся, не принесшей монашеского обета. Но она не ощущала себя чужой здесь. Даже ее белый головной покров казался ей уместнее обычного убора знатных дам — жесткой вышитой шапочки с лентами, которые завязывали под подбородком или на затылке. Правда, Эвлия носила покров не запахнутым, отброшенным за плечи, поскольку не была ни монахиней, ни замужней. Однако сердцем она почти приготовилась сделать выбор.

Эвлия вошла в жилое здание, окруженное уже расчищенными, отдохнувшими за зиму цветниками. Отвечая на поклоны монахинь, она поднялась по лестнице к покоям тетки. У двери она остановилась и постучала со словами: «Во имя Превысшего Создателя». Лишь дождавшись ответа: «Именем Его», она вошла.

— Вы звали меня, матушка?

Ридора ан Тойдре, настоятельница монастыря, поцеловала Эвлию в лоб, для чего ей пришлось чуть склониться. Она приходилась младшей сестрой покойному графу Ардару, отцу Эвлии. Не один век стены Мельтанского монастыря давали приют девицам и вдовам из дома ан Тойдре, и не только в память об их святой прародительнице. Мать Ридора никогда не была замужем, но с юности увидела свой путь — служение Превысшему и людям.

Что удивительно, монахини, умершие для мира, имели больше свободы в сравнении с мирскими женщинами, особенно те, кто обладал определенными навыками. В любом деле, будь то сельское хозяйство, врачевание, ремесла или науки, монахи обоих полов преуспевали. В Аскелле не было еще крупных университетов, как в соседних странах, но именно монастырские школы и библиотеки служили средоточием знаний. Многие дворяне приглашали ученых монахов в качестве учителей для своих детей, если не имели возможности призвать иноземных наставников. Мать Ридора, сама будучи женщиной ученой, понимала всю важность образования и, отказавшись от богатств тленных, не считала таковым богатство знаний. Это связывало ее с Эвлией даже крепче, нежели кровное родство.

Одеяние настоятельницы ничем не отличалось от одежды прочих монахинь: простое платье черного сукна с широкими рукавами поверх такого же, но с узкими, и белый покров на голове. Единственным знаком ее власти был золотой перстень на правой руке с изображением праведной Мельтаны. Сама же мать Ридора очень походила на своего брата, что всегда нравилось Эвлии, хотя те суровые, гордые черты, которые так красили покойного графа и его сына, не слишком подходили женскому лицу.

Мать Ридора указала Эвлии на простую, ничем не покрытую лавку и сама села на другую.

— Я хотела лишь вновь поблагодарить тебя за твои труды, — с улыбкой произнесла она. — С тех пор, как ты появилась здесь, сестры-воспитательницы не нарадуются на девочек. А я не нарадуюсь на тебя.

— Я счастлива услужить вам, матушка, и всем прочим сестрам, — улыбнулась в ответ Эвлия. — И самой мне тоже радостно учить детей. Радостно не просто копить знания, точно золото в сундуке, но и делиться ими.

Мать Ридора вновь улыбнулась, глаза ее просияли, словно она видела нечто большее, чем могла узреть Эвлия.

— Мой брат, да упокоит Превысший его душу, правильно воспитал тебя, Эвлия. Думается мне, в нашей обители нет человека, который не благословлял бы твой приезд. Даже этот горец Руал, твой слуга, оказался удивительным человеком, хотя и язычником.

— Быть может, матушка, пребывание здесь изменит его и просветит. Ничто не убеждает лучше личного примера.

— Ты права. Хотя Руал — твой человек, он свободен, а значит, волен поступать так, как пожелает. Никто не вправе принуждать его. — Мать Ридора вздохнула. — Но я хотела поговорить с тобой не об этом. Несмотря на все твои труды и молитвы, в твоей душе нет мира, я это чувствую. Пускай на твою долю выпало немало испытаний, по милости Превысшего тебе достало воли перенести их. Что тебя тревожит?

Эвлия опустила голову.

— Многое, матушка, — призналась она. — Я не знаю, как мне быть дальше. Отец мой пал в бою, о судьбе Ойнора я ничего не знаю, лишь молюсь, чтобы он послушал моего совета и не бросился выручать меня. Тем более, теперь, когда Создатель послал мне иное избавление.

— Твой брат молод и горяч духом, — сказала мать Ридора. — Ваш отец в юности был таким же. Ничто не отрезвляет молодых лучше, чем война, — если только ему удастся остаться в живых.

— Об этом я и прошу ежедневно Создателя, матушка. Теперь, когда я знаю о великой тайне нашего рода, мне страшно помыслить о том, что он может прерваться. Если Ойнор погибнет, тайна умрет с ним. Но, — Эвлия помолчала, теребя рукава, — лучше ему было бы умереть, чем попасть живым в руки Секлиса.

Эти слова заставили обеих собеседниц содрогнуться. Эвлия в первый же день рассказала тетке о своих злоключениях, не утаив ничего, поэтому мать Ридора знала, что угрожало и до сих пор угрожает обоим ее племянникам.

— Мы с тобой можем лишь молиться, чтобы этого не случилось, дитя мое. Важно и то, что ты сама избежала этой участи. У твоего брата достало бы мужества, чтобы противостоять любым испытаниям, но угрозы тебе могли бы сломить его волю. — Мать Ридора помрачнела. — И горе тому, кто столь безумен, чтобы прибегать к подобным орудиям!

— Вы верно сказали, матушка: безумен. Мне тоже показалось, что герцог Секлис до безумия одержим мыслью о своей безграничной власти над всей Аскеллой. И он рассудил верно: реликвия нашего дома стала бы главным звеном в цепи, что сковала бы всех. Но, пускай я мало в этом смыслю, он не похож на государя, который мог бы свершить столь великое дело. Собственная слава и власть стоят для него выше, чем благополучие Аскеллы и ее народа.

Говоря это, Эвлия смотрела на мать Ридору и видела явное ее одобрение, более того — уважение. Строгие черты смягчились, серые глаза чуть заблестели от невольных слез. Тетка подалась вперед и крепко обняла ее.

— Как же ты похожа на своего отца, Эвлия! — воскликнула она в порыве чувств, которые редко выпускала на волю, как и покойный брат. — Пусть сохранит тебя Превысший Создатель, как хранил прежде, и да прольются на тебя Его щедроты.

— Спасибо, матушка… — Эвлия ощутила, что ее глаза тоже увлажнились. — Вы так добры ко мне… Быть может, у меня и не осталось никого, кроме вас… И я хочу услышать ваш совет. — Она вытерла глаза платком, выпрямилась. — Если воля Превысшего привела меня сюда, в стены обители праведной Мельтаны, может ли это быть мне знаком? Что, если мне суждено сделаться монахиней? Я и прежде помышляла об этом, еще при жизни отца, и говорила ему об этом. Он тогда отговаривал меня, убеждал не спешить. Теперь же мне вряд ли удастся обрести мужа. Здесь я буду полезна…

— Это еще не повод отрекаться от мира и уходить в монастырь, — произнесла мать Ридора с некоторой строгостью. — Превысший Создатель призывает не каждого, и не каждый из призванных слышит этот зов. В монастырь может привести лишь голос сердца, но не отчаяние и не разбитые надежды. И уж тем более — не расторгнутая помолвка. Ты не думала, что Создатель отвел от тебя недостойного человека, как некогда от леди Энворы, супруги Федеана Однорукого?

— Думала. Но достойных так и не появилось. — Эвлия не сумела сдержать невольной горечи в голосе.

— Быть может, еще не время. Если Ойнор жив, он вернется к тебе, и заботы о твоей судьбе лягут на его плечи. Он нежно любит тебя и сумеет найти тебе доброго мужа. Отчего же ты качаешь головой? Неужели ты думаешь, что никто не пожелает тебя в жены? Но хорошо. Если ты твердо уверена, что не желаешь идти замуж, прошу тебя, Эвлия, — подумай еще раз. Нет ничего хуже монаха, который осознает, что избрал не свой путь. Если ты примешь решение и потом пожалеешь о нем, жизнь твоя будет разбита. Поэтому думай, дитя мое, думай, пока есть время.

— Хорошо, матушка, я подумаю… И помолюсь еще.

Сквозь приоткрытое узкое окно со двора донесся гулкий звон колокола — знак очередного переворота больших песочных часов. Мать Ридора поднялась с лавки, Эвлия встала следом за нею.

— Время идти в молельню, — сказала мать Ридора. — Пойдем, Эвлия. Пусть тебя не тревожат ни прошлое, ни будущее. Молись о том, что ты не в силах изменить, и трудись в том, что можешь. Я не верю, что Превысший наделил тебя столькими дарами лишь для того, чтобы они пропали втуне.

Эвлия молилась вместе со всеми монахинями в благоуханной полутьме, освещенной лампадами и свечами, и как никогда прежде скучала по древней молельне Периллинена. Как хотелось ей сейчас оказаться там, где похоронена ее мать — а теперь и отец… если только его предали достойному погребению. Усилием воли Эвлия прогнала ненужные мысли и сосредоточилась на молитве. Она просила указать ей путь. Но ответом ей была прежняя тишина и собственные сомнения.

* * *

В монастырском огороде кипела работа. Все кругом зеленело, близилась пора посадок. Опытные сестры занимались пахотой на поле, заодно не отказываясь от помощи жителей деревни Вегуринн. Другие монахини орудовали лопатами на огороде. Среди них трудился и Руал, который один стоил десятка самых крепких работников.

— Вот скажи, Руал, почему ты веришь в своих духов, а? Ты же знаешь, что Создатель един!

Послушница Татта, недавняя воспитанница монастырского приюта, была сущим наказанием для самых строгих сестер. Веселая, крепкая, конопатая, она совершенно не умела держать язык за зубами. Мать Ридора настрого запретила монахиням заставлять горца переменить веру — разве что он сам того пожелает. Татта и не стремилась — просто захотела почесать язычок за работой.

Руал не понял насмешки веселой послушницы, но ответил вполне серьезно:

— Как же, ава. — Он сильнее налег на лопату, перевернув целый пласт черной, отдохнувшей земли. — Зачем сразу идти к вождю — сперва к старейшине. Вождь занят, много забот. Зачем отвлекать на пустяки? Старейшин много, они сделают. Вот если совсем худо дело — тогда пусть вождь решает. — Руал посмотрел на насмешницу. — Ваш государь тоже много помощников имеет.

— Так то земной государь или вождь, — не отставала Татта. — А Создателю помощники не нужны, Он всемогущ, все видит и слышит.

— Ну, если все слышит, значит, правда всемогуч, — кивнул Руал и продолжил работу.

Татта тихонько прыснула, отмахиваясь от стайки мошек. Руал понемногу избавлялся от своего говора, но порой делал забавные ошибки, которые вызывали смех у самых юных послушниц. Сестры постарше не обращали на это внимания, ибо видели, какое золотое сердце прячется под грозным обликом и неуклюжей речью горца.

— Будет тебе, озорница, — осадила Татту пожилая сестра Наиста, которая руководила всем монастырским хозяйством. — Так бы усердно работала лопатой, как работаешь языком. Посмеялась — и хватит. Нечего смущать доброго человека.

Солнце поднялось уже высоко, когда в открытые ворота монастыря вошли двое странников. По их словам, они оба работали на рудниках близ Ирвана и не имели собственного дома, а после нападения кайбиганцев сбежали и теперь ищут пристанища. Странники пообещали, если нужно, потрудиться во благо монастыря, несмотря на то, что один из них был хром. Сестра Наиста отправила их сперва на кухню, а потом — в монастырскую гостиницу для паломников и странников. В этой же гостинице проживал и Руал.

Это были не единственные гости в этот день. Когда работа в огороде была закончена и монахини под руководством сестры Наисты убирали в сарай лопаты и мотыги, послышался бешеный стук конских копыт. На глазах изумленных сестер и привратницы в ворота ворвались два всадника на изможденных, взмыленных конях.

Один конь тут же пал. Всадник — русоволосый юноша, одетый как воин и при мече, выпутался из стремян и бросился помогать своему спутнику, едва держащемуся в седле. Тот оказался необычайно красивым мальчиком, в котором не было ничего мужского, кроме одежды. Догадку сестер подтвердила золотисто-рыжая коса, выпавшая из-под шапки.

Девушка обессиленно рухнула на руки юноши. Тот с нежностью прижал ее к себе и обернулся к бегущим к нему монахиням. Будь он менее утомлен дорогой, он бы расслышал слова Руала, обращенные к сестре Наисте:

— Смотри, ава! Это дочь врага.

Юноша сам еле держался на ногах. Пропыленный, потный, с прилипшими к лицу растрепанными волосами, он обернулся к монахиням во главе с сестрой Наистой.

— Сестра… Умоляю вас, помогите! Мы прибыли издалека… Позовите мать-настоятельницу…

— Кто вы такой? — сурово вопросила сестра Наиста, сдвинув брови. Речь юноши выдала его — в ней четко слышался кайбиганский говор.

— Я Анкей Эттерфольг, — ответил юноша. — А это…

Прежде чем он продолжил, девушка выскользнула из его объятий и встала на ноги, гордо выпрямившись. Несмотря на усталость и дорожную пыль, она держалась величаво даже в мужской, плохо сидящей одежде.

— Не трудись, Анкей, мне нечего скрывать, — сказала она своему спутнику и обернулась к монахиням. — Я Вальде, дочь Секлиса Кайбиганского. И я прошу у вас помощи и защиты... Мы оба просим...

Миг-другой сестра Наиста размышляла, хотя природная доброта и привычка заботиться о тех, кто в этом нуждается, быстро взяли верх. Эти юноша и девушка — явно беглецы и явно влюбленные — просили о помощи и защите. Испокон веков Мельтанский монастырь предоставлял многим несчастным и то, и другое, зачастую презирая веления сильных мира сего. Если же девушка в самом деле дочь кайбиганского герцога, пусть ее судьбу решает мать Ридора.

— Следуйте за мной, — произнесла сестра Наиста, поклонившись обоим и сделав знак привратнице запереть ворота. — Я проведу вас к матушке. Но, быть может, вы голодны или нуждаетесь в отдыхе?

— Нуждаемся, сестра, — ответил юноша. — Но сперва мы хотим увидеть настоятельницу.

Отослав прочих монахинь и Руала и велев позаботиться об уцелевшей лошади, сестра Наиста повела беглецов в жилое здание. Она отметила, что девушка пытается держаться стойко, хотя и опирается на руку юного Эттерфольга. Монахини, проходящие мимо, с изумлением косились на них, но не говорили ничего. У двери в покои матери Ридоры сестра Наиста велела им подождать, а сама после обычного «Во имя Превысшего Создателя» вошла внутрь. Беглецы не успели бы сосчитать до десяти, когда услышали из-за двери: «Пусть войдут». Сестра Наиста сделала им знак войти, а сама проворно удалилась.

Казалось, и Анкей, и Вальде чувствуют себя неловко перед настоятельницей в своем нынешнем виде. Она же не обратила на их облик ни малейшего внимания, лишь указала им на лавку и задала один-единственный вопрос:

— Зачем вы прибыли сюда?

— Матушка, — заговорил Анкей с поклоном, — как мы уже говорили, нам нужна помощь и защита, которую мы надеялись обрести здесь. Пусть вас не смущает то, что мы оба родом из Кайбигана. Поверьте, мы не соглядатаи и не желаем зла ни Вербаннену, ни вашей обители. Но в своей стране мы — преступники, хотя преступили только человеческий закон, а не Высшую волю…

— Мой отец, — подхватила Вальде, — намеревался выдать меня замуж за Лабайна Ходаннского, дабы скрепить военный союз с ним. Быть может, вам известно, матушка, что ради этого герцог Лабайн насильно отправил свою жену в монастырь якобы из-за ее бесплодия. Это противно воле Превысшего, но будь даже герцог холостым или вдовым, я не пошла бы за него, ибо люблю этого человека. — Она указала на Анкея. — Он увез меня чуть ли не со свадьбы и не дал свершиться греху. Сами же мы тоже не желаем жить в грехе, но хотим сочетаться браком. Как вы понимаете, матушка, нам нет места ни в Кайбигане, ни в Ходанне. Потому мы и решились явиться сюда, в вербанненский монастырь, что надеялись на вашу помощь.

— Я поняла вас, — произнесла мать Ридора. — Какой же помощи вы от меня ждете?

— Пусть ваш священник обвенчает нас как можно скорее, — попросил Анкей. — А вы позвольте нам остаться здесь ненадолго, пока мы не решим, куда отправиться дальше.

— Вы оба истомлены дорогой, — заметила мать Ридора. — Если вы намерены продолжать путь, то лишь после доброго отдыха. Это я могу вам предоставить. Но вы должны понимать, что молодоженам в монастыре не место. Я могу попросить священника обвенчать вас, но лишь перед вашим отъездом отсюда. Если же хотите задержаться в наших стенах, повремените со свадьбой.

Анкей и Вальде переглянулись. По лицам и взглядам их было ясно, что у них нет выбора. Вальде чуть кивнула, и Анкей ответил за них обоих:

— Мы согласны, матушка. Обещаем, что не обременим вас и постараемся поскорее уехать. До тех пор вы можете располагать нами как угодно. Мы оба не слишком приучены к тяжелому труду, но постараемся быть полезными, где сможем. Леди Вальде — искусная рукодельница и…

— Я и не намеревалась принуждать вас к труду, — прервала мать Ридора. — Разве что вы сами пожелаете. Среди сестер есть женщины самых разных сословий, и все они трудятся одинаково. Но вы отныне — наши гости.

Мать Ридору прервал стук в дверь и традиционная молитва. Как только она откликнулась «Именем Его», вошла Эвлия.

— Простите, матушка, я помешала вам… — начала она. Мать Ридора знаком остановила ее.

— Нет, постой. Думаю, наши гости будут рады твоему обществу — они все же дворяне. Я как раз собиралась проводить их на отдых. Поэтому я поручу это тебе. — Она обернулась к гостям. — Моя племянница, графиня Эвлия ан Тойдре.

Молодой человек, похожий обликом на воина, поднялся с лавки и учтиво поклонился. Зато его спутница, золотоволосая девушка в мужском наряде, тотчас оживилась.

— Как вы сказали, матушка, — ан Тойдре? — Она тоже поднялась на ноги. — Мой отец не раз упоминал это имя.

— Ваш отец… — начала недоуменно Эвлия. Мать Ридора подсказала ей:

— Это Вальде, дочь Секлиса Кайбиганского.

Едва мать Ридора произнесла это, как меж бровей ее под белым покровом протянулась хмурая складка. Казалось, она усомнилась, стоило ли называть при кайбиганской герцогине имя племянницы. Сама же Эвлия застыла на месте, борясь с невольным предубеждением. Знакомство с герцогом Секлисом она не забыла до сих пор, и ей трудно было поверить, что стоящая перед нею девушка — в самом деле его дочь. Дочь того, кто повинен в гибели ее отца и родного дома, того, кто грозил пытками и смертью ей самой и Ойнору, того, кто разоряет сейчас войной ее родину.

«Что, если герцогиня прибыла сюда по поручению своего отца? Нельзя недооценивать его хитрость и проницательность. Мой побег из Каннатана не мог остаться незамеченным. Быть может, лорд Аркадас поплатился за свое благородство и против воли рассказал о своем поступке? А о том, куда я направлялась, герцог давно знает — от периллиненских слуг. Возможно, не решаясь действовать силой и вести войско на святую обитель, он отыскал иной способ схватить меня?»

Так думала Эвлия — и сама же не верила своим мыслям. Чьей бы дочерью ни была юная герцогиня Вальде, она не походила на хитрую лазутчицу и интриганку. Каждая черта ее прекрасного лица светилась подлинной добротой — и подлинной скорбью. Что до ее спутника, явно влюбленного, то он казался воплощенной честностью.

Решив пока не спешить с выводами и подождать, Эвлия склонилась перед гостьей.

— Ваша свет…

— Нет, не надо! — вырвалось у Вальде. Она шагнула вперед и умоляюще сжала руки. — Прошу вас, не называйте меня так! Я больше не светлость, я отказалась от всего, бросила все… Матушка уже знает мою историю, но я могу повторить ее для вас. У вас доброе лицо, графиня, и, несомненно, столь же доброе сердце. Вас не оставит равнодушной наша беда…

— Ступай с ними, Эвлия, — прервала мать Ридора, которая, казалось, тоже сделала свои выводы. — Я велела сестре Наисте приготовить комнаты для наших гостей. Господин Эттерфольг поселится в странноприимном доме. Что до леди Вальде, то она могла бы разделить комнату с тобой.

Двойной смысл слов тетки был ясен. Но поняла его не одна Эвлия.

— Вы можете быть спокойны, матушка, — произнес Анкей Эттерфольг с поклоном, хотя щеки его вспыхнули. — Я не стану искать встреч наедине с моей невестой и не совершу ничего постыдного в этих святых стенах. Напротив, мне будет радостно, если графиня ан Тойдре позаботится о леди Вальде.

— Я счастлива это слышать, — улыбнулась мать Ридора и подняла правую руку с раскрытой ладонью. — Да благословит вас Превысший. Ступайте. Эвлия будет приводить вас на общую трапезу. Что до богослужений, то вы вольны посещать их по своему усмотрению.

Анкей вновь поклонился, Вальде сделала реверанс, хотя в мужском наряде это вышло неловко. Эвлия же подошла к тетке под благословение и поцеловала ей руку.

— Идемте, — сказала она гостям.

Не успели они вместе выйти, как Эвлия тотчас ощутила, что недавние опасения развеиваются. "Глупо, — сказала она себе. — Зачем напрасно подозревать тех, кто наверняка сам устал от подозрений? К тому же герцогиня Вальде — моя сверстница, нам найдется о чем поговорить. Вряд ли ее общество будет мне тягостным".

* * *

Вальде в самом деле оценила дружбу Эвлии. Невольно она потянулась к ней, пускай сверстнице, но более серьезной нравом. Ни единой жалобы не сорвалось с ее уст — ни на скромность монастырского убежища, ни на трапезы. Когда Эвлия мягко затронула это в разговоре, Вальде лишь ответила: «После того, где мне пришлось ночевать во время побега, это лучшее пристанище, которого я могу пожелать». Сама же Эвлия и думать позабыла про свою мимолетную неприязнь и охотно сблизилась с гостьей — из-за уединенного образа жизни, какой вел ее покойный отец, у нее почти не было подруг. С Вальде же их роднило общее несчастье.

— Как же это трудно, — вздохнула Вальде, когда они обе поведали друг другу о своих печалях. — Нет жениха — плохо. Есть жених — он обязательно окажется тебе не по душе. А если полюбишь, то непременно возникнет какое-нибудь препятствие.

— Не всегда, — возразила Эвлия. — Нареченная невеста моего брата, Ниера Те-Сапари, любит его, как и он — ее. — Она тоже вздохнула и умолкла ненадолго. — По осени собирались играть свадьбу. Но будет ли она теперь? Один Создатель ведает.

— Что нужно моему отцу от вашей семьи? — спросила Вальде.

Прозвучал вопрос порывисто и не вполне к месту. Казалось, она сама считает его неучтивым, но не может сдержать любопытство.

— Я не вправе открыть вам это, — ответила Эвлия, — ибо тайну хранят мужчины нашего дома, и женщинам не подобает болтать о ней. Я сама ничего не знала, пока герцог Секлис не спросил меня прямо. Скажу лишь, что эта тайна для него важнее всего на свете, и он не станет выбирать средств, чтобы завладеть ею.

— Неужели он хотел… — со щек Вальде отхлынули разом все краски, — воспользоваться вами, чтобы угрожать вашему отцу или брату? — В глазах ее сверкнуло возмущение, но тотчас угасло. — Впрочем, может ли быть иначе, если даже родная дочь для него — лишь разменная монета?

Несколько мгновений Вальде молчала, опустив глаза на свое шитье. Когда она вновь заговорила, голос ее дрожал от слез.

— Мне так стыдно перед вами, Эвлия. У вас есть повод ненавидеть меня — а вам приходится терпеть мое общество… Простите меня…

— За что?

Эвлия отложила работу и села ближе к Вальде. Она чувствовала, что простое объятие сейчас нужнее, чем слова, и обняла новую подругу.

— Разве вы сделали мне что-то дурное? И кто посмеет обвинять вас в отцовских проступках?

Вальде ответила на объятие, уронив на пол шитье. Так они сидели голова к голове, молча, обретая утешение друг в друге. Наконец Вальде утерла глаза платком и заговорила:

— Вы так добры ко мне, будто родная сестра. С вами так… светло и спокойно. И верится, что все будет хорошо.

— Непременно будет — волею Превысшего, — улыбнулась Эвлия, поднимая с пола оброненную Вальде работу и принимаясь распутывать нитки. — Думается мне, Он не напрасно привел вас с Анкеем под кров праведной Мельтаны. Вы могли поехать в любую другую обитель — но поехали сюда. И именно здесь мы с вами встретились. Это не может быть простой случайностью.

Так проходили дни. Вальде почти не расставалась с Эвлией, ходила с нею даже на монастырские богослужения. В ярко освещенной молельне каждый день возносились горячие молитвы о победе вербанненского войска и изгнании врагов с родной земли. С изумлением Эвлия замечала, что Вальде молится вместе со всеми сестрами, словно уроженка Вербаннена, а не Кайбигана. Быть может, она сердилась на отца за его жестокость к ней. Или же в самом деле понимала, что он взялся за недостойное дело.

Эвлия не прекратила занятий с приютскими девочками, но позволила Вальде — по благословению матери Ридоры — присоединиться к ней. Когда юная герцогиня в простом черном платье, с уложенными вокруг лица золотыми волосами впервые вошла в комнату, все девочки восхищенно ахнули и затараторили наперебой: «Какая вы красавица, миледи!» С тех пор девочки радовались новым сказкам и песням, да и сама Вальде от души наслаждалась восторженным вниманием. Девочки постарше осваивали пение и новые, более изысканные виды рукоделия, пока их наставницы сменяли друг друга.

Когда же занятия заканчивались и Вальде с Эвлией шли на прогулку, к ним присоединялся Анкей. Он явно тяготился своим уединением, но соблюдал монастырский устав и старался пореже мелькать перед глазами сестер, особенно молодых. Некоторое развлечение он находил в заботах о единственном коне, который уцелел после бегства. Однако простаивать без дела в конюшне скверно для любой лошади, поэтому Анкей с дозволения матери Ридоры выезжал за ворота на краткие прогулки.

Эвлия видела, как жаждут влюбленные остаться наедине хотя бы на один переворот малых часов. Все, что они могли сделать при встрече, — коснуться руки друг друга, взгляды же их говорили красноречивее любых слов. И тогда Эвлия вспомнила, что в конюшне есть еще одна лошадь — ее кобыла Данга под женским седлом. С радостью Вальде приняла щедрое предложение и с тех пор сопровождала Анкея верхом во время прогулок. Они не отъезжали далеко от монастыря, боясь кайбиганских дозоров или возможных соглядатаев. Эвлия следила за ними со стены — и внутренне трепетала от той мысли, которая зрела в ее голове уже давно, почти с самого дня знакомства с юной герцогиней.

В двух вещах Эвлия была уверена: Вальде искренне возмущена замыслами отца и столь же искренне любит своего Анкея. Ложь и притворство были ей отвратительны, титулы и богатство не прельщали — она жаждала только счастья с любимым. И, как убедилась Эвлия в беседах с обоими, ни Анкей, ни Вальде не задумывались о том, чем может обернуться их побег.

Пришедшая в голову мысль походила на вспышку молнии или удар отточенного меча. Эвлия терзалась сомнениями: со стороны может показаться, что она использует Анкея и Вальде в борьбе против Секлиса. Но разве военная хитрость — такое уж недостойное средство? Разве не прибегали к нему многие великие государи, в том числе сам Неватан? Как ни тяжело было Эвлии заговорить об этом прямо, она все же решилась — после одной из совместных прогулок.

— Подумать только, — сказала однажды Вальде, пока отводила в стойло ласковую Дангу, — если бы ты не решился увезти меня, я бы сейчас уже стала женой Лабайна. — По ее лицу пробежала судорога отвращения. — Должно быть, мое исчезновение привело его в ярость.

— Быть может, не его одного, — заметила Эвлия.

Судя по изумленным взглядам Вальде и Анкея, ее слова и тон голоса потрясли их обоих.

— Неужели вы никогда не задумывались, чем может быть чреват ваш побег? — продолжила она. — Что подумает герцог Лабайн, когда ему доложат о пропаже невесты?

— Разгневается, прикажет искать, — пожал плечами Анкей. — Только тщетно. Мы не оставили никаких следов. Меня могут обвинить в побеге с поля боя, но никто не догадается связать это с похищением леди Вальде. Скорее всего, подумают на каких-нибудь разбойников, которые жаждут богатого выкупа. Или на того же Амайрана.

Имя знаменитого предводителя всколыхнуло нечто в душе Эвлии. Слухи о подвигах Амайрана проникли даже в стены Мельтанской обители, принесенные крестьянами и беглецами из юго-западных областей Вербаннена. Сама не зная, почему, Эвлия горячо молилась за него на всех богослужениях и в свободное время — не менее горячо, чем за Ойнора, о судьбе которого она не знала ничего.

Усилием воли вырвавшись из дум, Эвлия продолжила:

— Пусть даже так. Но что дальше?

Ответа она не получила. Оставалось лишь вести вперед свою мысль.

— Верно ли я поняла, Вальде, что ваш брак с герцогом Лабайном был главнейшим условием военного союза Кайбигана и Ходанна? Прекрасно. И если так, что станет с этим союзом после вашего исчезновения? Вы говорите, что никто не мог выследить вас и никто не знает о вашей сердечной склонности…

— Моя мать знает, — сказала Вальде. — Хотя она не стала бы докучать подобными известиями отцу. Потому она и удалила Анкея от двора, когда узнала. Разумеется, ей уже доложили о моем исчезновении, и она могла бы…

— Даже если герцогиня догадалась обо всем и узнала о моем побеге, — заговорил Анкей, — наш след для нее потерян. Никто не станет искать нас здесь, в Вербаннене. Но, думается мне, я улавливаю вашу мысль, графиня. По природе своей герцог Лабайн недоверчив и подозрителен, как все хитрые интриганы. В любой случайности он станет видеть коварный умысел…

— И решит, что союзник обманул его, бросив ему приманку и вынудив его выставить войско, а потом забрал приманку обратно, — подхватила Эвлия.

— Да, он в самом деле может так подумать, — сказал Анкей. — И все же пока это лишь домыслы, графиня. Что мы можем сделать?

— Уверить герцога Лабайна, что его подозрения справедливы, — был ответ. Эвлия перевела взгляд с Анкея на Вальде. — Если герцог получит перехваченное письмо — якобы от герцогини Вальде к ее отцу — и через него убедится, что прав в своих подозрениях, он в ярости разорвет военный союз с Кайбиганом. Зачем ему поддерживать вероломного союзника? Предавший раз предаст вновь.

— Но что будет в этом письме? Кто напишет его? И главное, кто отвезет?

— Напишет сама герцогиня Вальде. — Эвлия с улыбкой взглянула на нее. — В нем она заверит отца, что покорна его воле и готова исполнить все, что он прикажет. Что до гонца, то это должен быть человек, которому Лабайн поверит. И, разумеется, это должен быть кайбиганский воин.

Эвлия в упор смотрела на обоих влюбленных. Анкей оживился мгновенно, хотя в его лице решимость боролась с досадной необходимостью. Вальде же явно колебалась.

— Я боюсь… — прошептала она. — Боюсь навредить отцу. Кем бы он ни был и что бы ни сотворил, я — его плоть и кровь.

— Вы ничем не навредите ему лично, — твердо произнесла Эвлия тем тоном, каким порой говаривал ее покойный отец. — Он сам уже навредил себе так, как только мог. Вы не раз упоминали, Вальде, что вам противны его замыслы, что вы сочувствуете герцогине Каинге. Быть может, расторгнутая помолвка с вами заставит Лабайна образумиться и вернуться к законной жене.

— Если нужен гонец, графиня, то я готов им стать, — заявил Анкей, лицо его сияло, все сомнения остались позади. — В глазах герцога Секлиса я уже предатель, так что мне нечего терять. Кроме того, — он улыбнулся, взглянув на Вальде, — добрая услуга Вербаннену может расположить к нам герцога Фандоана, и нам не придется никуда уезжать из Аскеллы. После окончания войны мы могли бы поселиться здесь с дозволения герцога.

— Вы мудро смотрите вдаль, господин Эттерфольг, — кивнула Эвлия. — Как и подобает мужчине, воину и будущему главе семьи. Пусть с благословения Превысшего ваше путешествие окажется благополучным. — Она обернулась к Вальде, которая пока молчала, но явно готова была решиться. — Слово за вами.

* * *

— Опасный замысел, — произнесла мать Ридора, когда выслушала Эвлию. — Но дерзновенные чаще добиваются своего. Если все удастся так, как вы задумали, этот удар окажется для Секлиса тяжелее любой проигранной битвы или потерянного обоза.

— Мне трудно оставаться в стороне, когда моя страна в опасности, — ответила Эвлия. — Пусть я не воин и не могу защищать Вербаннен с мечом в руках, но у меня есть свое оружие.

Стоящий здесь же Анкей с тщательно зашитым в одежду письмом Вальде преклонил колени перед матерью Ридорой.

— Благословите меня в путь, матушка, — сказал он. — И помолитесь о том, чтобы наши замыслы удались.

— Во имя Превысшего Создателя. — Мать Ридора опустила свою тонкую белую руку на русоволосое темя Анкея. — Да сохранит Он вас в пути от врагов зримых и незримых и да поможет отыскать нужные слова в беседе с герцогом Лабайном. Мы будем молиться за вас ежедневно, пока вы не вернетесь. Будьте храбры, но осторожны. — Она подняла его на ноги и поцеловала в лоб, как сына. — Прощайте.

Вскоре Эвлия и Вальде, обнявшись, смотрели со стены, как вдали скрывается одинокая фигура всадника: у седла — переметная сума с припасами в дорогу, на поясе — меч, на груди — спрятанное послание.

— Мне так страшно… — шепнула Вальде. — Я боюсь, что больше никогда его не увижу…

— Не бойтесь, — так же тихо ответила Эвлия. — Лучше верьте, что он непременно вернется с добрыми вестями.