To Cause a Soul to Crack  (джен)

Примечание:

Пытайся, пытайся, пытайся опять.

Ему, наконец, удалось освободиться.

Он видел этот шокированный взгляд в глазах цветка, особенно когда удалось призвать шквал атак — ни одна из них, само собой, не попадет по нему — и выставить их, нацелив четко в голову Флауи. Он велел ему больше так не делать, сообщил, что они закончили, и Флауи нужно остановиться. Флауи быстро втянул свои лозы, но не раньше, чем исцелил его, и исчез.

Пришлось повозиться, но ему удалось привести одежду в достаточно приличную форму, чтобы надеть, и он отправился через лес босиком. Дорога домой заняла довольно много времени, но он это сделал. Прямо сейчас осталось только вернуться в свою комнату и поспать, а потом, может быть, завтра, он организует встречу с Флауи и поговорит о его поведении.

Флауи извинится, скелет был уверен. Он скажет, что ему жаль, что он не хотел никого ранить и никогда больше не сделает ничего подобного, и они смогут вернуться к их обычным простым разговорам ни о чем. Может быть, Папирус даже научит его тому, как быть добрее и дружить с другими монстрами. Вроде Санса.

— Папирус!..

Сначала он удивился, услышав голос Санса в лесу, но потом решил, что это логично. Очевидно, брат пошел его искать.

— Папирус, проснись, проснись…

Что за шутка? Разумеется, он не спит! Он спросил Санса, о чем тот вообще, но слова почему-то не выходили правильно.

— Я здесь, Папс, с тобой все будет хорошо, открой глаза…

Но его глаза открыты! И хотя он слышал Санса, но не видел его оттуда, где стоял… сидел? Почему он сидит? Когда он успел сесть?

…Почему все так ноет?

Почему так болит?

Почему так больно…

Больно.

Почему ему больно, почему так больно, словно все тело пронзают сотни копий Андайн. Больно, больно, он не хотел к этому возвращаться, зачем он вернулся?

— Ты меня слышишь?

«Я не хочу возвращаться, не заставляй меня».

— Папс, прошу, посмотри на меня…

Он не хотел, но сделал, размытое зрение уловило только пятна — два? четыре? два? — а потом зрение прояснилось. Прямо ему в глаза смотрел Санс, и огоньки в его глазницах были маленькими и тусклыми.

Это все, что он успел понять, прежде чем боль захлестнула его, угрожая раздавить, но он не мог передвинуть кости, а когда попытался закричать, все, что получилось — лишь болезненный писк.

Больно.

Он хотел вернуться туда, где был раньше — туда, где не было больно, но не знал как. Он не понимал — больше ничего не понимал. Все болело таким образом, о котором ему не хотелось даже думать, особенно в центре — не в середине тела, позвоночнике или грудной клетке, а в самом ядре, и эта боль грозилась уничтожить его, разорвать магию по швам, раскрошить кости в труху.

Санс все еще был рядом, чего-то ждал, какого-то ответа, каких-то слов.

«Санс?..

Моя душа болит…»

* * *

Санс смотрел Папирусу в глаза, потому что боялся, что если посмотрит еще куда-нибудь, его вырвет.

Никогда, даже в худших кошмарах, он не видел брата таким. Темные круги, окольцовывающие его едва открытые глазницы, сами по себе были достаточно плохи, но остальные части его тела…

Кости покрывали глубокие порезы, которые выглядели так, будто Папируса, каждую его кость снова и снова кромсали мясницким ножом, или кололи острым шилом… Кроме того, травмы были не только на наружной стороне костей — по факту, худшие находились внутри, на обратной стороне ребер, вентральной поверхности позвоночника… внутри его таза.

Его несуществующий желудок свело от мучительного сочувствия.

— Все хорошо, все хорошо, — бормотал он, не уверенный, что брат может его слышать. Глазницы Папируса были открыты, но он ничего не произнес, кроме пары слабых звуков. Санс боролся с желанием сжать плечо брата — плечи были так же истерзаны, как и любая другая часть его тела, а он не мог вынести даже мысль о том, чтобы причинить Папирусу больше боли.

Больше, чем он уже причинил.

Он ненавидел себя за то, что так долго не понимал, что происходит, ненавидел факт, что пришел сюда слишком поздно, ненавидел то, что у него нет исцеляющей магии, кстати, об исцелении…

Звезды, он вообще сможет протянуть до прихода Андайн?!

Внезапно его захлестнуло отчаянье, Санс прочистил горло, обнаружив, что бороться со слезами гораздо труднее, чем обычно.

— Бро, я… все неуКОСТЬнительно будет хорошо, верно? Но мне нужно взглянуть на твою душу, ладно?

Челюсть Папирус едва заметно сдвинулась, но за этим не последовало никаких звуков.

— Ладно… — Санс сделал шаг назад, развеял бластер и попытался сконцентрировать свою обезумевшую магию на чем-то полезном. — Ладно, ладно…

Левая рука вытянулась вперед, глаз вспыхнул, и он, наконец, активировал свою синюю магию.

1 ХП.

Магические резервы пусты.

Время замедлилось.

Магия пропала, но до этого он успел почувствовать все.

Никакой ошибки. Он держал душу брата своей магией достаточно раз, чтобы знать, как она выглядит. Чтобы знать, как он себя чувствует.

И душа Папируса сместилась в его хватке.

Не то чтобы она сдвинулась сама по себе, но сместилась, как кусок ткани, который выглядит целым, до тех пор, пока вы его не поднимите, и тогда разрывы становятся очевидны.

В какой-то момент время снова возобновило свой ход, потому что Санс понял, что опускается коленями в снег, а его душа болит… но не такой страшной болью, как душа брата.

Он не мог оторвать взгляд от груди Папируса, а в его разуме застыло зрелище хрупкой смутно окрашенной души и идущей от ее центра тонкой трещины.

* * *

Флауи покачивался вперед и назад, разглядывая землю перед собой. Одна из лоз пробила снег и вырисовывала на нем узоры — круг здесь, кривая там. Конечно, он никогда не был так хорош в этом, как они — они всегда проявляли больше творческих способностей — но он, по крайней мере, добился некоторого сходства.

И он мог сказать, что для маленькой каракули на снегу это выглядело довольно неплохо!

Там был он — во всей своей неприглядной, грязной славе, с огромными слезами в глазницах — цветок случайно нарисовал одну из больших слез поверх его рта, но, ох, хорошо, так эта бесячая улыбка, наконец, превратилась в гримасу.

Но чего-то все равно не хватает…

Поднявшись выше, Флауи снова вытянул лозу и аккуратно выцарапал на снегу сердечко души в груди фигуры и в два быстрых движения разрезал ее пополам.

Вот так вот!

Разумеется, это просто догадка. Он не мог быть точно уверен, как мусорный мешок отреагирует, когда, наконец, решит показать здесь свою отвратную рожу. Но как только это произойдет, он узнает: цветок убрался с поляны, где оставил Папируса, но не слишком далеко. В конце концов, он должен дать себя найти — или, если его не найдут, можно просто вернуться к ним. И тогда он, наконец, сможет увидеть, как закончится игра.

Хотя он уже знал. Он правильно сыграл свою партию — сделал все, что должно было привести к хорошей большой отвратительной трещине в душе мусорного мешка.

…О! Или может… может, он просто возьмет и умрет от разбитого сердца?

Божечки, разве это не что-то с чем-то?

* * *

— Растение недалеко.

Его позвоночник распрямился со слышимым щелчком, и ему понадобилась вся сила воли, чтобы не проорать гифтроту о том, насколько ему насрать на этот цветок прямо сейчас.

Но ему было не насрать, напомнило что-то на задворках разума, потому что если сейчас он плюнет, то цветок просто вернется и снова нападет на Папируса, и снова, и снова, и снова…

Он до боли сжал кулаки и заставил себя сконцентрироваться на текущей ситуации. Андайн будет здесь в любой момент, но он не знал, протянет ли до тех пор Папирус. Но что можно сделать? У него вообще нет целительной магии — ничего. У него нет еды, и он не может телепортироваться, чтобы найти кого-то, потому что не представляет, как найти путь обратно… а это означает, что у него не получится телепортировать Папируса и не потерять при этом шанс поймать тот жалкий сорняк и положить всему конец.

— Часовой? — гифтрот выдернула его из мыслей.

— Лечение, — прохрипел он и услышал, как она переступила за спиной. — Ты это можешь?

— Хммм.

Гифтрот вошла в его поле зрения, склонила голову к Папирусу и опустила уши, из ее рта вырвался еще один тяжелый вздох. Она закрыла нижнюю пару глаз и сосредоточенно прищурила верхнюю. Между ее рогами образовалась зеленая магия, приняла форму подарочной коробки и опустилась к грудной клетке Папируса.

Дрожь пронзила его тело, и пара серых трещин на ребрах затянулась, оставив после себя тонкие шрамы. Кроме того Папирус начал выглядеть как-то иначе, как будто обрел цвет, и Санс отчаянно отогнал любые мысли о том, что это могло значить. Его грудная клетка тяжело поднялась, он снова вздрогнул, и из его горла просочился слабый стон.

Скрипнув зубами от разочарования, Санс посмотрел на гифтрота.

— Это все, что ты можешь?

— Хммм.

В воздухе образовался очередной зеленый подарок и опустился к грудной клетке Папируса, закрылось еще несколько ран, но гифтрот уже взмокла и задыхалась от усталости, из ее пасти вырывались клубы теплого пара.

— Исцеление не сильная моя сторона, — пробормотала она.

Со скоростью, которой он обычно не славился, Санс вскочил на ноги и грубо схватил гифтрота за рога.

— Ты не можешь позволить ему умереть, — выдавил он.

Резким рывком она вырвала рога из его пальцев, обратила на него обе пары своих глаз и прищурилась.

— Зачем, по-вашему, я пытаюсь выследить растение? — тихо прорычала она. Когда он ответил ей непонимающим взглядом, она продолжила: — Какая у него могла быть причина оставлять часового здесь, если не в качестве приманки?

Санс встрепенулся и завертел головой, поддавшись приступу паники.

— Я кое-что смыслю в ловушках, часовой.

Он сухо сглотнул.

— Ты думаешь, это?..

Гифтрот понюхала воздух, а потом покачала рогами.

— Оно так же далеко от нас, как и раньше, но я не знаю, что у него на уме. Мы должны быть начеку, — она посмотрела на Папируса, и ее взгляд смягчился. — …Мне очень жаль. Я понимаю ваш гнев.

Санс сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить мешанину своих эмоций — потеря контроля не пойдет ему на пользу и конечно не поможет Папирусу.

…Папирус…

Санс подполз к нему так близко, как осмелился, и сел в снег.

— Бро? — он изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, и, протянув руку, взял ладонь Папируса. По крайней мере, на ней не было травм. — Ты меня слышишь?

Через секунду голова Папируса немного повернулась в его сторону, и, кажется, в глазницы вернулось немного света. Но он не сжал его руку в ответ.

— Прости. Я… — он тяжело сглотнул, чтобы не дать рыданиям вырваться из груди. — П-прости, что позволил это.

Тело Папируса сотрясла дрожь, и он закрыл глазницы.

— Ему не хватает защиты, — сказала гифтрот, и Санс замер, пока она не продолжила: — На нем нет одежды или меха или чего-то похожего. Можно ли что-то сделать, чтобы он не замерз?

Санс тряхнул головой и заставил себя безрадостно посмеяться.

— Скелеты не мерзнут…

Топтоптоптотоп

В голове Санса одновременно вспыхнули две мысли: Андайн догнала их и Папирус в неподобающем виде.

Шипя проклятия сквозь зубы, Санс сорвал свою толстовку и неловко прикрыл ей нижнюю половину Папируса как раз в тот момент, когда Андайн влетела на поляну.

— Где этот сукин…

Андайн замерла на месте, клубы снега, которые она подняла, медленно осели, а она все так же молча смотрела на Папируса. Желтые отблески ее глаза, сузившегося от страха, четко выделялись на фоне холодного синего пейзажа, Санс слишком хорошо понимал, что она чувствует.

— Прошу тебя, — позвал он дрожащим голосом.

Гифтрот отступила в сторону, когда Андайн, выронив копье, упала на колени и потянулась к Папирусу, бормоча проклятья, смешанные со словами ужаса и отрицания.

— Папс? — прошептала она, положив руку ему на плечо, и тут же отдернула, когда он вздрогнул, тихо постанывая.

Убрав руку, как будто боясь, что он разобьется от прикосновения, Андайн осмотрела скелета сверху вниз, пытаясь оценить ущерб. Санс видел, как ее взгляд скользнул по обрывкам одежды, разбросанным по поляне, и задержался на толстовке, которой он укрыл Папируса. Ее собственное тело содрогнулось, а голос задрожал от плохо сдерживаемой печали и ярости.

— Это он с ним сделал?

Санс не мог говорить, только крепче сжал руку Папируса. Часть его ждала, что гифтрот что-то выболтает, потому что казалось, что это вполне ей свойственно, но когда он покосился на нее, то обнаружил, что рогатый монстр повесила голову и слепо смотрит в снег.

Но он не сомневался, что Андайн сама обо всем догадалась.

Теперь ее взгляд сосредоточился на нем, сверкая чистой ненавистью. Он мог поклясться, что на миг увидел лазурную вспышку под ее повязкой.

— Я убью это.

* * *

Его ничего не заботило.

Санс прочитал его душу и теперь все знал, а Папирус теперь воочию увидел реакцию своего брата. Увидел этот взгляд, полный ужаса и омерзения, увидел, как он опускается на колени в снег, после того, как всего на секунду взял его душу в руки. Его это не удивило, учитывая, как сильно он пострадал. Разумеется, он будет выглядеть кошмарно, он и чувствует себя кошмарно.

Это неважно.

Он уже доказал, что не способен ни на что — быть хорошим стражем, хорошим братом, хорошим другом, даже защитить себя. Взгляд Санса подтверждал, что он был отвратительным мерзким провалом.

Боль уже грозила добить его.

Так почему бы не позволить ей это?

Когда он ощутил, что начинает соскальзывать в оцепенение — а может даже в небытие — его пронзил свежий укол исцеляющей магии в районе грудной клетки. Это возвратило ему несколько ХП и выдернуло в сознание, вместе с ним вернув всю боль, и он не смог унять дрожь, попытался протестовать, но не получилось.

Остановитесь.

Еще одно прикосновение исцеляющей магии.

Хватит.

Он не хотел продолжать существовать. Больше не видел в этом смысла.

Приглушенные голоса вокруг поднялись в гневе — на него, само собой. Даже когда он не мог двигаться, все равно приносил неприятности, все еще причинял боль окружающим. Тогда зачем они хотели исцелить его? Зачем хотели его вернуть?

Он услышал рядом голос — голос Санса — и что-то взяло его руку. Почему? Что происходит?

Приложив все свои силы, чтобы повернуть голову, он увидел, что рядом с ним сидит Санс. Он что-то говорил, Папирус силился разобрать его слова.

— …позволил это…

Он снова вздрогнул и закрыл глаза. «Я знаю, прости, прости…»

Еще слова, на этот раз тише. Санс отпустил его руку, и что-то накрыло нижнюю половину тела. А через мгновение послышался другой голос, который он узнал бы где угодно — Андайн.

Она тоже была зла.

Он не мог посмотреть на нее, не мог, ему не хватало сил, вынести стыд перед Капитаном и другом за свой абсолютный провал. Он больше не хотел быть здесь, хотел только, чтобы все прекратилось…

Боль прострелила плечо.

Она пропала так же быстро, как и появилась, притупившись до ноющей ломоты в костях. Если бы у него оставалась энергия, сейчас он бы тяжело дышал, но дыхание не было чем-то необходимым для скелетов, так что он этого не делал.

Он услышал, как она заговорила снова, и почувствовал гнев за ее словами, но кроме этого… сожаление?..

Конечно она сожалеет, что доверилась кому-то вроде него. Почему он был так туп, чтобы думать, что когда-нибудь станет достаточно силен или умен для вступления в Королевскую гвардию?

Санс снова схватил его за руку, но что-то в этом казалось странным. Он не имел привычки хватать за руки кого-то, на кого злился.

…Разве они не на него злятся?

Как бы отвечая на его вопрос, заговорила Андайн, и он разобрал ее слова:

— Я убью это.

Это. Не его. Но что тогда за это? Или кто…

…кто…

Ужас пронзил его. Он впился в тело сильнее боли и усилил агонию в душе. Глазницы распахнулись, челюсть открылась так широко, как только было возможно, грудная клетка тяжело вздымалась, пока он пытался выдавить слова.

— аааааааАААААА…

Вместо слов его горло покинул хриплый крик, и он снова начал тяжело дышать, пытаясь увидеть что-то расфокусированным взглядом, но он понимал, что сейчас они должны смотреть на него. Ему необходимо что-то сказать. Необходимо.

«Не делайте этого, не убивайте его, я не могу быть причиной чьей-то смерти».

— Н… не… у…

«Пожалуйста, не убивайте его, он может перестать, я не смогу стать лучше, но он все еще может измениться».

— Н-не… уби…

«Прошу, не убивайте моего друга».

* * *

Рот Андайн округлился, гифтрот несинхронно моргала глазами, а из глазниц Санса пропал свет.

Первые слова, произнесенные Папирусом с тех пор, как они его нашли, и они были о защите напавшего на него.

Трое монстров не могли вымолвить ни слова.

— …Но мы не можем все так оставить! — наконец, крикнула Андайн. — Этот подонок все еще рядом! Он не ожидает, что мы…

— Тише! — бросил Санс, его улыбка превратилась в уродливую гримасу.

Она обернулась на него.

— Ты хочешь пощадить этого урода?!

Он снова смог найти в себе силы заговорить, и его голос был низким и смертельно спокойным.

— Я не думаю, что у нас есть возможность отбросить его желания.

— Ты рехнулся!

Закрыв глазницы и делая вдох, он готовил себя, напоминая, что почувствует. Он открыл глазницы — в одной полыхнуло лазурное сияние — и обратил душу брата в синий.

Он мысленно отошел в сторону от потока информации, который лился из души, и сосредоточился на Андайн и гифтроте. Лицо Капитана побледнело, а гифтрот втянула воздух и задержала дыхание. Убедившись, что они получили полное представление, он отпустил свою магию.

Андайн выругалась сквозь зубы.

Тем временем Санс снова закрыл глазницы, собрался с мыслями и сфокусировался, поборов свою печаль, гнев и боль. Ему не нравилось делать все так, но…

Он открыл глаза.

— Я с лихвой позволил Папирусу страдать, и я не намерен продолжать это дальше.

— Тогда что нам делать? — спросила Андайн, и ее лицевые плавники сокрушенно опустились. — Просто пустить все на самотек и надеяться, что это больше не повториться с ним? С нами?

Гифтрот фыркнула, тряхнув рогами.

— Нет, — Санс еще секунду смотрел на Папируса, а потом протянул руку и мягко пожал ладонь брата. Часть его хотела чего-то другого — втянуть в объятия, прижать к себе — но он боялся, что сделав это, может уже не отпустить. — Нет. Этого я не намерен делать, — пальцами другой руки он прикоснулся к чему-то в кармане своих шорт. — У меня есть план.

Наконец, он повернулся к Андайн.

— Последи за Папирусом вместо меня, и вылечи, если сможешь. И убедись, что собаки помогут, когда появятся здесь.

Андайн прищурилась.

— Издеваешься? Хочешь, чтобы я сидела здесь, пока твой слабый за…

— Я не планирую сражаться, — холодно ответил он. — Говорю же, у меня есть план, — потом он повернулся к гифтроту. — Можешь отвезти меня к растению?

Хотя казалось, что она воспряла духом, он заметил, что ее тело слегка поникло. Несмотря на это она кивнула.

— Разумеется.

— Ладно, — он снова развернулся к Андайн. — Дай мне полчаса, или пока собаки не придут. Если я не вернусь, оставь Папса с ними и иди по следам гифтрота.

После этих слов Андайн слегка расслабилась.

— Хорошо, — она пересела ближе к Папирусу и осторожно положила свою руку поверх его.

Поколебавшись, Санс снова подошел к брату и осторожно погладил по голове, старательно избегая любых ссадин и ран.

— Я вернусь, бро. Эта штука никогда тебя больше не обидит.

Челюсть Папируса дрогнула.

— Бу… дь… ос… то…

— …Буду, — Санс еще секунду смотрел на брата, а потом обратился к гифтроту. — Выдвигаемся?

Она кивнула и опустилась коленями на снег. Он быстро оседлал ее, держась за рога.

— Отвези меня туда, а остальное оставь на меня.

— Понятно.

И с этим она побежала.

* * *

Папирус слышал, как они уходят. Он хотел позвать Санса, но голос снова перестал ему подчиняться. Он не имел понятия, что задумал его брат, но это вызывало беспокойство — что Санс сделает с Флауи? Что Флауи сделает с Сансом?.. Что если Флауи сделает с Сансом то же самое, что сделал с ним?!

Что-то ярко-зеленое блеснуло рядом с его грудной клеткой и шеей, и он вскрикнул — куда тише, чем раньше.

— Шшш. Держись, — Андайн старалась, чтобы ее голос звучал мягко, но насколько он знал ее, это ненадолго.

Еще больше исцеляющей магии просочилось в его верхние позвонки и ребра, облегчив дыхание. Его грудь тяжело поднялась, и он застонал.

— Почти…

К нему медленно пришло осознание, что ХП потихоньку увеличивается, и вместе с этим пришло ощущение ран на груди и шее. Он не думал, что возможно почувствовать больший стыд, чем он уже чувствовал, но вот он здесь — пытается сдержать всхлипы и стоны боли, которые сейчас, когда к нему вернулся голос, пузырились внутри. Но все старания прошли напрасно, потому что слезы снова начали собираться в глазницах.

— Тебе, эм… должно быть больно, да? — спросила она, пошевелив лицевыми плавниками. — Слушай… не стесняйся. Я… — она прикусила губу, — я плакала, когда Азгор как-то раз навалял мне на тренировке… Немного так.

Несмотря на то, как жалко, насколько ужасно он себя чувствовал, Папирус не смог сдержать тихий смешок, услышав неловкость в голосе Андайн.

— Эй! — крикнула она, и в ее тон вернулась привычная грубость. — Я приказывала тебе смеяться?!

И вся легкость мгновенно пропала, ее заменил ужас, скелет вздрогнул — он снова напортачил, расстроил Андайн, разозлил ее…

— П-прости, Андайн, прости!..

— Ох, черт возьми, я просто пошутила, Папс! — поправилась она, и ее голос снова стал мягче. — Агх, просто… иди сюда.

Не успев даже возразить, сказать, что не может двигаться, скелет ощутил, что Андайн подсела ближе и прислонилась спиной к дереву. Она взяла его под руки — ох, как больно! — и он схватил воздух ртом, когда она перетащила его к себе на колени. Боль прострелила его таз и позвоночник, заставив кричать:

— Нет, нет, нет, нет, нет!

Но к его удивлению, он услышал, как Андайн расстегнула пальто, и моргнул, когда она укрыла его полами, прижимая к своему теплому телу. Практически агония для его нижней половины, но, опять же, сидение на холодной земле было не лучше.

— Все хорошо, все хорошо, — шептала она, обвив его руками, но не крепко — так, чтобы не навредить. — Я не сделаю тебе больно и удостоверюсь, что никто больше этого не сделает.

Еще одна дрожь прошила его тело, и он закрыл глаза, в разуме кишели мысли… он мой друг, но я ранил его, и поэтому он сделал это со мной, это моя вина, не его…

Он ощутил, как ее грудь заколыхалась от неловкого, вымученного смеха.

— Ты всю мою футболку слезами устряпал, чувак, — сказала она, осторожно утирая его лицо рукой. Он и не понял, что снова начал плакать, но слишком сильно устал, чтобы остановить поток слез. — Эх, я в этом вообще не шарю…

— Э-это… — заикаясь, начал он, не отрывая взгляд от собственной грудной клетки. Хотя ее магия исцелила несколько ран, он все еще видел тонкие шрамы, оставшиеся на их месте. — Э-это… м-моя вина.

— Что это? — на автомате спросила Андайн, но секундой позже опомнилась. — Нет! Почему ты так думаешь?!

«Потому что я сказал ему, потому что он спросил, а я сказал, потому что я обидел его, потому что я плохой друг, потому что я все равно это заслужил…» Мысли роились в его голове, но он ничего не сказал. Душа была слишком тяжелой, и слишком легкой, и слишком хрупкой, чтобы выдержать разговор, как будто она могла разрушиться или вытечь через грудную клетку, а, может, все сразу. Он попытался поднять одну руку, чтобы прижать ее к ребрам, но не смог найти сил даже на это.

— Послушай, Папирус, это вовсе не твоя вина, — сказала она, несильно сжимая его. Он поднял на нее взгляд и вздрогнул, увидев, что она смотрит на его ничем не прикрытые ноги. — То, что эта дрянь сделала с тобой… это… это непростительно. Никто не заслуживает подобного, особенно ты.

На удивление, ее голос слегка дрогнул, и было похоже, что она попыталась скрыть это за повышенной громкостью.

— Что за больная тварь! Ни один монстр в Подземелье не посмеет причинить кому-то такую боль! Мы же не люди! Мы не должны вести себя, как они!

Блеск в глазах Андайн заставил Папируса безудержно вздрогнуть — он понимал, что она злится от его имени, но видеть ее такой из-за того, что он влип в неприятности…

— Я убью его, — прорычала она, оскалив желтые клыки, и глазницы Папируса в тревоге распахнулись. — Я вырву этот сорняк из земли и буду пронзать его, пока…

— А-Андайн, нет! — вскрикнул Папирус, слезы снова заструились по его скулам. — Н-нет, нет, н-не делай этого, пожалуйста, пожалуйста…

Над ними повисла давящая тишина, смешанная с тяжелым напряжением. Папирусу потребовалось мгновение, чтобы осознать, что не он один трясется — Андайн тоже дрожала, все так же прижимая его к своему телу. Посмотрев в сторону, она вытерла лицо тыльной стороной ладони, облаченной в перчатку.

Сосредоточившись на том, чтобы успокоить свое дыхание, она потянулась к нему и нежно погладила по затылку, огибая ушибы. Папирус закрыл глаза, стараясь игнорировать боль и вместо этого сосредоточиться на ощущении ее пальцев, поглаживающих голову, на звуке ее дыхания, на биении ее души — сильной, надежной и ноющей от боли.

— …Прости, Папс, — пробормотала Андайн, наконец разбив молчание. — Я не очень хороша в таком. Но…

Она слегка передвинула его в объятиях, и он открыл глаза, когда она осторожно откинула полы своего пальто.

— Я смогу это сделать.

Папирус моргнул, частично, чтобы избавиться от слез в глазницах, частично из-за зеленого сияния, текшего от рук Андайн.

— Я не врач, но я могу хотя бы немного помочь, — она прижала ладонь к его голове, и он ощутил, как исцеляющая магия просачивается в его затылок и челюсть.

Даже если он чувствовал, как рассасываются ушибы и затягиваются ссадины, исцеляющая магия ничего не могла поделать с болью в душе. Даже если его тело исцелится, что потом? Он никогда не сможет вступить в гвардию. Он никогда не сможет снова посмотреть Андайн в глаза, как своему Капитану. Черт, да он даже сомневался, что сможет снова вернуться к обязанностям часового. Он никогда не вернется к тому, что имел раньше. Никогда… никогда…

Его правую руку свело болью, и он вскрикнул. Постепенно давление и боль уменьшились, но не исчезли полностью, и ему потребовалось время, чтобы понять, что Андайн сжимает его руку. Он взглянул на нее и с удивлением встретился с ее широко открытым глазом, зрачок сжался, а губы оттянулись назад, обнажив клыки.

Она казалась… испуганной?

— Н-не делай так, — ее дыхание сбилось, и Папирус задался вопросом, что она могла увидеть. — Я прослежу, чтобы этот сопляк не добрался до тебя снова, и твой брат вернется, и мы выведем тебя из этого леса и отведем к тому, кто сможет тебя подлатать. Хорошо?

Он не услышал последнюю часть — упоминание брата накрепко застряло в голове.

Санс!..

— Ч-что… ч-что Санс собрался делать?..

От этих слов Андайн вздохнула и отвела взгляд.

— Я не знаю… но лучше бы ему поторопиться.

Папируса захлестнуло беспокойство: что если Флауи нарушит свое обещание и ранит Санса? Если Санс ранит Флауи и только разозлит его? Что если… что если…

Андайн внезапно встрепенулась, а потом наклонилась, чтобы заглянуть ему в глазницы.

— Эй, — теперь в ее взгляде была уверенность, которая производила впечатление, даже если на девушке не было брони. — Пора приниматься за обязанности часового.

Папирус моргнул. Она серьезно?

— Н-но…

— Мне нужно, — она поправила его положение и пересадила выше на коленях, — чтобы ты высматривал и выслушивал псов. Не отключайся. Не утопай в своих мыслях. Это важно, часовой. Дай мне знать, если ты увидишь или услышишь, что они приближаются к нам. Понятно?

Она была серьезна. Он так устал и не понимал, почему она не могла сделать все сама, но… мысль о том, чтобы дать кому-то другому мучиться, была невыносима. В нынешнем состоянии потребуется вся его концентрация, но он может с этим справиться.

— Д-да, Капитан.

— Хорошо, — положив руку ему на спину, она снова начала разжигать исцеляющую магию. — Не отвлекайся ни при каких условиях, часовой.

Когда Папирус ощутил, что исцеляющая магия начала просачиваться в его кости, у него снова возникло искушение погрузиться в мысли о своем состоянии. Но… нет, Андайн дала ему задание, и он не имел права провалить его. Не снова.

В лесу царила тишина, псов нигде не было видно, но он следил за окружением. Он будет хорошим часовым.

Он должен.

* * *

Душа Санса бухала в такт копытам.

Ему приходилось прикладывать все возможные силы, чтобы сдержать магию в узде, чтобы не дать проявиться очередному гастер-бластеру, чтобы подавить сияние в глазнице, чтобы не позволить абсолютной ярости сожрать его живьём.

— Мы… близко… — пропыхтела гифтрот. Ее речь становилась все невнятнее, и Санс бегло подумал, как много она бегала по лесу сегодня вечером. И, наверное, то, что она таскает его на спине, никак не идет ей на пользу. Нужно будет найти способ отблагодарить ее позже, как только они закончат задуманное.

Если это когда-нибудь закончится.

В его разуме снова возникло видение брата — лежащего сломанным на поляне, неспособного двигаться, едва способного говорить — и мысль, что он сам довел ситуацию до подобного, лишь сильнее подхлестнула его гнев, который грозился взорваться шквалом опасной магии.

«Нет, — напомнил он себе. — План сработает. Должен».

— Скоро, гифтрот? — спросил он, сосредоточившись в основном на том, чтобы удержаться у нее на спине.

— Я-я… я дум…

Мир накренился, и гифтрот внезапно оказалась в нескольких метрах от него, хрипло крича. В его разуме все перемешалось, но на краткий миг он подумал, что она, должно быть, оступилась и отправила его в полет. Вот только он не помнил, как она падала, и не помнил удара об землю.

Он попытался встать, но ноги встретили пустое пространство.

Он напрягся, чтобы поднять руки, и понял, что они крепко прижаты к телу.

Мир медленно пришел в норму, и он ощутил, как его магия пульсирует внутри — холодная, безумная и пугающая. Краем глаза он заметил гифтрота, подвешенную в воздухе, точно так же, как и он, с помощью нескольких лоз, обвитых вокруг ее тела. Копыта били по воздуху, и она потрясенно мотала головой.

— Ловушка… — прохрипела гифтрот, все четыре глаза закатились. — Л-ловушка…

— Верно!

Высокий жизнерадостный голосок пронзил его, ударив мощным ощущением дежавю. Он чувствовал, что должен был узнать его, но не узнавал.

Хотя на самом деле знал, кто это.

А теперь и заметил, когда тот выпрыгнул между деревьев неподалеку. Но, внезапно, он нырнул в снег и через миг возник всего в шаге от них.

Скелету потребовалась вся его сила воли, чтобы не отвести от этого взгляд.

Это был золотой цветок — Санс узнал бы его где угодно — но у него было лицо. Набросок Папируса оказался даже точнее, чем скелет думал, начиная от количества лепестков и заканчивая тем, как стебель поддерживал бутон, но все же…

Рисунок не передавал — не мог передать — явную ненормальность штуки, представшей перед ним. Пока он разглядывал растение — не растительного монстра, а именно растение, которое двигалось, словно живое дышащее существо, так, будто у него была своя воля — по его метафорической коже ползли мурашки. Особенно пугало то, как цветок покачивался и дрожал, словно ребенок, едва сдерживающий свое волнение перед открытием долгожданного подарка.

И помимо этого было кое-что еще — он ощущал это, он всегда мог чувствовать это в монстрах, и сейчас такое же ощущение исходило от этой штуки, чем бы она ни была.

У него был УР.

— Божечки, ну вы, ребята, конечно, и тупые! Поверить не могу, что вы решили, будто сможете так просто достать меня! — оно смерило Санса взглядом, оно расплылось в глумливой ухмылке, демонстрирующей зубы. — Разве ты не был ученым когда-то, а, мусорный мешок? Мне казалось, что ты должен быть умнее!

Первое, что он сделал, прежде чем ответить — попытался обратить эту вещь в синий. Даже не протягивая руку для фокусировки, он все равно мог пользоваться магией, вот только что-то было не так. Его магия не находила внутри этого существа ничего, за что можно было зацепиться.

Внезапно он осознал, в чем дело, и ему с трудом удалось сдержать крупную дрожь.

Несмотря на нарастающий ужас, Санс не позволил себе ничем выказать свою реакцию. Он продолжил фальшиво улыбаться, стараясь, чтобы его улыбка не превратилась в гримасу.

— Ага, — ответил он, удерживая голос настолько спокойным, насколько было возможно. — Походу, немного подрастерял сноровку.

Цветок на миг наморщил лоб, а потом его взгляд стал безразличным.

— Не то чтобы мне было какое-то дело! — сказал он и тут же вернулся к своему отвратительно жизнерадостному поведению. — Я не мог дождаться, когда поговорю с тобой.

— Мог бы сделать это в любое время, знаешь ли, — ответил Санс, приподняв надбровную дугу. — Обычно я довольно свободен и ничем не связан.

Черты цветка определенно исказила вспышка раздражения, ухмылка Санса от этого стала немного более естественной, но ненадолго, лишь пока он не вспомнил, что натворил этот цветок.

Внезапно гифтрот захрипела, вскинула голову и замолотила конечностями по воздуху. Санс повернул к ней череп, и ему потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что лозы вокруг ее груди и живота затягиваются. Он быстро повернулся к цветку.

— Это, по-твоему, шутка, улыбающийся мусор? — прорычал он. — Разве что тебе наплевать на эту зануду, — он сделал паузу, и уголки его рта дернулись. — Или на своего брата.

Тело скелета невольно напряглось, а магия внутри забурлила. Он отчаянно попытался сдержать ее и заставить тело снова расслабиться, но было уже слишком поздно, довольный собой цветок расплылся в широкой злорадной улыбке.

Он добился нужной реакции.

— Да, — сказал он, приближаясь к Сансу. — Тебе ведь и правда наплевать на все, что касается твоего брата, верно?

Санс заставил себя улыбаться, даже если чувствовал, что должен делать совсем не это. Не реагируй. Не реагируй. Не реагируй. Не реагируй.

Но, похоже, цветок не собирался так просто отступать. Он вытянул стебель вверх, выше, чем можно было ожидать от его габаритов, и почти прижался к лицу скелета.

— Хах, даже отрицать не будешь?

Не реагируй, не реагируй, не реагируй…

— Ты ненавидишь его, правда?

Не реагируй, не реагируй…

Наконец, улыбка цветка потухла, а на лбу появились морщины.

— …Что ж, — сказал он, тряхнув лепестками. — Как я и говорил, похоже, до этого гифтрота тебе совсем нет дела.

Гифтрот снова закричала, Санс в отчаянии повернулся к ней. В этот раз она выпучила глаза, и в воздухе рядом с ней начали сливаться белые точки… снежинки?

— Ох, нет, нельзя!

Виноградные лозы вокруг Санса затянулись, и его кости напряглись, отчаянно сопротивляясь хватке, чтобы сохранить единственное очко здоровья.

Цветок еще немного подержал его так, заглядывая ему прямо в глазницы, а потом перевел взгляд на гифтрота, которая настороженно наблюдала за ними.

— Если один из вас атакует меня, я раздавлю другого. И так, чисто для справки? У него всего одно ХП.

Гифтрот судорожно выдохнула, и волшебные снежинки растаяли.

— У-ужасное растение…

— И ты, — он снова качнулся ближе к лицу Санса. — Тебе лучше быть поразговорчивее, иначе я сломаю твой позвоночник.

Так что он заговорил, сказал пару ласковых, которые заставили цветок ухмыльнуться.

— Тц, следи за языком! — съязвил он, насмешливо склонив голову. Но лозы немного ослабли, дав гифтроту вздохнуть чуть свободнее, так же как и ему. — Но раз уж мы снова говорим, давай-ка вернемся к делу: скажи мне, ты ненавидишь своего брата?

Он больше не мог поддерживать улыбку, но, по крайней мере, попытался сохранить бесстрастное выражение.

— Нет, — прошептал он.

— Серьезно! Не надо меня дурачить. В смысле, я к тому, что ты позволил ему выйти из дома так поздно ночью… — скелет не успел возразить, а цветок отклонился, поднял из-под земли очередную лозу, приложил ее кончик к одному из листьев, делая вид, что подсчитывает что-то, загибая пальцы, и продолжил: — Так, дальше ты не сделал ровным счетом ничего, чтобы помочь ему, без предупреждения привел постороннего в дом, старательно скрывал его провал от него самого, чтобы у него не осталось другого варианта, кроме как выяснять все самому… О! И давай не будем забывать, что ты вторгся в его личную жизнь: пробрался в его комнату под покровом ночи, чтобы выведать его мысли, — он склонил голову. — Какая забота с твоей стороны.

Ярость вскипела в Сансе, и он не смог сдержать дрожь.

— Т-ты шпионил за нами!..

— Ага! Но, эй, не моя вина, что я на самом деле что-то обнаружил. Я мог бы шпионить за тобой и узнать только, что ты хороший заботливый брат, а может даже еще лучше — тот, кто вообще не дал бы ему вляпаться в эти неприятности! — его лицо пугающе изменилось, стало более злобным и теперь походило на второй рисунок Папируса.

Но это не было так ужасно, как обвинения, выдвинутые против Санса растением — все правдивые.

«Но… нет, нет, сосредоточься, Санс, он просто отвлекает внимание от…»

— А что насчет тебя? — спросил скелет, глядя в темные, похожие на провалы, глаза цветка. — Зачем ты так поступил с Папирусом?

От этого лицо цветка вернулось в норму — насколько может быть «нормальным» ожившее растение — и он хитро улыбнулся.

— Любопытно было.

Ярость пронзила его тело, заставив каждую кость напрячься.

— И все?!

— Любопытно было, — продолжил цветок, — как сильно ты на самом деле заботишься о своем брате. Как на самом деле близки ваши души. Как сильно я могу ранить его, пока вся эта боль, в конечном итоге, не выплеснется на тебя, — он качнул головой. — И ответ куда интереснее, чем я думал. В смысле, если бы ваши души на самом деле были так близки, то ты бы знал, как помочь ему, ведь так?

Это снова перевернуло все с ног на голову. Он понимал, к чему ведет этот разговор. Понимал, что цветок пытается вывести его, но не мог возразить — его разум оказался слишком занят, исторгая из себя оправдания, придумывая, почему цветок был неправ, потому что он должен быть неправ. Но душа ныла, и он покачал головой.

— Я пытался, — прохрипел он. — Я перепробовал все, что мог придумать.

— Ну, что ж, похоже, ты так и не придумал то, что действительно могло помочь. Видимо, ты не так уж и хорошо знаешь своего брата, — прошипел цветок, наклонившись вперед и вглядываясь в глазницы Санса. — Ты можешь пробовать, сколько тебе влезет, и все равно ничего не добьешься. Можешь стараться и стараться изо всех сил, но твоему брату станет только хуже, ты никогда ничего не делаешь лучше. Все неприятности из-за тебя.

Теперь скелет дрожал сильнее, даже если лозы сдерживали его. Он хотел бы взять себя в руки, но цветок узнает и снова может ранить гифтрота…

— Я-я все еще могу помочь ему. Я сделаю все, что только возможно, могу…

Цветок, откинув голову назад, разразился визгливым хохотом и смеялся, пока из его глаз не потекли слезы, которые застыли на его лепестках.

— О! — выдохнул он, вытирая лицо лозой. — Я знал, что ты комик, но это было просто нечто!

Он снова встретился взглядом с Сансом, и его лицо прорезала зубастая улыбка.

— Все, что ты можешь — недостаточно, — внезапно его черты смягчились, он наклонил голову и спросил тихим голосом: — Хочешь, я открою тебе секретик?

Ответит он или нет, не имело никакого значения, поэтому он промолчал. В этом вопросе у него не было выбора, и цветок это знал.

Так что он наклонился ближе и прошептал:

— Он рыдал и звал тебя.

Санс перестал дышать.

Перед его внутренним взором промелькнула непрошенная картина — туманная, но достаточно реалистичная — Папирус, подвешенный на лозах так же, как и они сейчас, растение, делающее с ним все, что вздумается. Скелет кричал и звал брата, а его голос уносил ветер. Папирус…

Он моргнул и дернулся в путах.

Папирус?!

Каким-то образом Папирус был здесь. Он не понимал, как так вышло, но внезапно осознал, что смотрит в сведенное болью лицо брата, которое замерло в считанных сантиметрах от его.

— САНС! ПОМОГИ МНЕ, САНС! — и это был голос Папируса, определенно его, но Санс точно знал, что не смог бы так четко это представить…

Ему потребовалось время, чтобы понять, что лицо брата обрамлено золотыми лепестками. В груди болезненно кольнуло, и вместе с этим пришло осознание, что это цветок — он взял лицо его брата, он говорил голосом его брата…

— СААААААААНС! — закричал он, покачивая головой. — САНС, ПОМОГИ МНЕ, ПРОШУ!

Скелета прошиб холодный пот, его трясло, и он не смог сдержать свой дрожащий голос:

— Х-хватит.

По лицу Папируса — цветка — потекли слезы.

— С-С-СААААНС! П-П-ПОМОГИ! ПРООООСТИИИИ!

— Х-хватит, остановись, пожалуйста, — он чувствовал капли пота, теперь бегущие по его лицу — а пот ли это? — а душа разрывалась и болела, магия кипела, бурлила, действовала, повинуясь собственной воле, и он не мог остановиться. — Пожалуйста, прошу.

— СААААНС, П-ПО-аааааааааа— ПОМОГИ! ПРОШУ, С-СПАСИ МЕНЯ! ПРОСТИ-ииииааааа! НЕ БРОСАЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ! СААААНС…

— ХВАТИТ!

Пронзительный визг наполнил воздух, и лицо Папируса исчезло, ему на смену пришло жестокое, вытянутое лицо цветка, освещенное яростным сиянием сырой магии.

Но, кажется, его не волновала нависшая над ним опасность попасть под беспощадный удар. Вместо того, чтобы шарахнуться назад, он перевел взгляд на гифтрота, которая снова захрипела в ужесточившейся хватке лоз.

Тело Санса продолжало колотить от гнева, печали, боли, от попытки сдержать появление гастер-бластера, который хотел проявиться и излить все его эмоции одним неистовым взрывом. Потребовались почти все его силы, но, в конечном итоге, атака растаяла и исчезла в мерцающих серых хлопьях отработанной магии.

Он больше не мог думать. Единственное, что регистрировало его сознание — эхо мучительных криков Папируса, зовущего брата, который пришел слишком поздно, чтобы спасти его.

Вот почему. Вот почему он никогда ни к чему не прикладывал усилий…

…но поэтому же ему нужно постараться сильнее.

Ради Папируса.

Лоза коснулась его лица, прямо под глазницей, и он вздрогнул.

Убрав лозу, цветок посмотрел на нее и усмехнулся.

— Вот ведь плакса, — выплюнул он.

Его глазницы потемнели, и он больше не мог видеть. Он едва мог чувствовать, как лоза сжимает его, или холодный воздух вокруг. Единственное ощущение, в котором он был уверен — острая боль в душе.

— У-ужасное растение…

Он услышал скрип сжимающегося стебля.

— Это все, что ты собиралась сказать?

— Ты… и-и сам не безвинен, — выдохнула она. — Брат часового пытался помочь ему… что гораздо больше… чем можно сказать о тебе…

Зрение Санса вернулось, он моргнул и посмотрел на цветок, который теперь уставился на гифтрота.

— Откуда тебе знать? — прошипел он.

— Я видела тебя, — ответила она, ее грудная клетка поднималась с видимым усилием. — Ты держал часового… надругался над его магией… против его воли… отвратительный…

— Надругался? Пф! — он пренебрежительно взмахнул лозой, как будто гифтрот только что описала не один из самых ужасных актов, который можно совершить с монстром, а какую-то мелочь. — Я просто играл, и все! Я хотел поэкспериментировать, попробовать новое. Понимаешь?

Очевидное легкомыслие в словах цветка поразило Санса ужасом и вывело из ступора. Он подтянулся вверх, насколько позволяли связывающие его лозы, и посмотрел на цветок, который сейчас опустился к земле, ближе к гифтроту.

— Т-ты тот… кто совершил столь мерзкий акт… ты н-не можешь осуждать… брата часового…

— Ой, умоляю. Как будто провалы его брата не хуже.

Санс сжал руки в кулаки и внезапно ощутил, как что-то перекатилось в кармане. И тут все резко вернулось — план, у него ведь был план, и сейчас единственный шанс…

— Он бы не совершил ничего н-неверного, если бы не т-ты…

— Да, да, может быть, я был немного груб. Ну, и что, по-твоему, мне сейчас с этим сделать?

Наконец, Санс смог вернуть свой голос и, вытащив что-то из кармана, сосредоточился на определенном месте на земле.

— Отправиться в ад, — выплюнул он.

Цветок качнул головой назад и с недоумением посмотрел на него.

— И пока ты там… — в мгновение ока он пропал из пут цветка и, появившись прямо перед ним, сдернул колпачок и ударил, — подумай о том, что ты натворил, у тебя на это будет предостаточно времени.

* * *

— К-Капитан! Андайн! Я их слышу.

— Хннннн?.. — простонала Андайн, поднимая голову и пытаясь добиться, чтобы окружение не расплывалось перед глазами. Если бы у нее были оба глаза, скорее всего, сейчас для нее все двоилось бы. Боже, какой сегодня день? Она чувствовала себя так, будто лечила часами, но не успела даже толком закончить с грудной клеткой. Как врачам это удается? — Что?

— П-псы! — крикнул Папирус. — Они близко!

— О… О! — она выпрямилась, и в позвоночнике что-то хрустнуло — вау, как же это было кстати — и, само собой, она тут же услышала лай и вой, доносящиеся с двух разных направлений и быстро приближающиеся. — Ты прав! Отличная работа, Папс!

— Э-эм… — вздрогнув, он поерзал у нее на коленях — чрезвычайно неприятное движение из-за того, что кости потерлись об ее одежду — и позволил себе без сил упасть на ее грудь и живот.

— Что такое? — спросила она, с недоумением глядя на скелета, а потом моргнула.

Ах, да. Он, вроде как, немного не одет, мда?

— Пфф. Иди сюда, — подобрав полы своего пальто, она снова укутала его. Убедившись, что он должным образом укрыт — как ее пальто, так и толстовкой Санса — она обняла его руками. — Я бы одолжила тебе свои штаны, но моя чешуя, типа, замерзнуть может.

Она заставила себя посмеяться, но понимала, что он очень, очень не хотел быть увиденным так. И причину она тоже понимала, хотя ей была противна сама только мысль об этом. То, каким они нашли его, одежда, разбросанная повсюду, и то, как Санс прикрыл нижнюю половину его тела…

Мысль, что какой-то больной урод оказался не только достаточно жестоким, но и достаточно мерзким, чтобы сделать что-то подобное — и не просто с кем-то, а с Папирусом, с самым милым растяпой-скелетом, которого она когда-либо встречала…

Звезды, ей хотелось вонзить копье в лицо той мрази.

— Капитан Андайн! — позвала Догаресса, а следом за ней гавкнул Малый Пес.

— Капитан! — голос Догами почти перекрыл протяжный вой Большого Пса.

Просунув одну руку под колени Папируса (стараясь при этом не дать упасть толстовке Санса) и обхватив второй скелета за плечи, Андайн поднялась, наконец-то распрямив усталые ноги.

— Мы здесь!

Папирус еще сильнее задрожал, сжался и спрятал лицо в пальто, как будто ему было стыдно. Ужасное зрелище, особенно учитывая, что скелет крайне редко чего-то стыдился.

Наконец, собаки вышли к ним и беспокойно обнюхали поляну. За этим последовала серия громких чиханий Большого Пса, который попятился, зажав хвост между ног. Папирус дернулся от этих звуков.

Должно быть, Андайн пробормотала ему тихие слова поддержки, но бедный парень так смущался, что не слышал ее, тогда она просто покрепче прижала его к груди.

— Все в порядке, Большой Пес, — сказала она, окинув взглядом скулящего стража. — Ты можешь отойти подальше от запаха, если тебе нужно. Мы уже нашли Папируса.

Догами оторвался от осмотра местности и с энтузиазмом повернулся к Андайн.

— Папирус невредим?

Лицевые плавники Андайн дернулись, и она опустила взгляд на скелета в своих руках.

— Теперь он с нами.

Снова подняв глаза, она заметила Малого Пса, обнюхивающего клочки разорванной одежды. Уши стражника поникли, и, скуля, он поднял обрывки.

Возможно, псы и не выглядели грозно, но они не без причины состояли в страже. Малый Пес посмотрел на лоскуты в своих руках, на Папируса, потом на Большого Пса, который стоял в отдалении, тихо скуля, что не имело совершенно ничего общего с его сопливым носом. Тем временем Догами подошел ближе и взглянул на Папируса.

— Как ты себя чувствуешь, часовой? — спросил он.

Папирус поежился в ее объятиях.

— Вел… иколе… — начал он, а потом сглотнул. — М-мне уже лучше.

Звезды, от того, как он говорил, ей хотелось кинуть кого-нибудь через плечо.

— Пахнет цветами, — позвала Догаресса, привлекая к себе всеобщее внимание. Она указывала на запад, в том направлении, куда ушли гифтрот и Санс. — В той стороне!

— Ладно, парни, — сказала Андайн, поудобнее перехватывая Папируса. — У Санса, вроде, был какой-то план, так что он ушел вперед. Мы пойдем за этим цветком и найдем его. — Скелет напрягся в ее руках, поэтому она добавила: — Но не нападайте на него, всем ясно?

Собаки в замешательстве переглянулись, но никто не осмелился усомниться в приказе Капитана.

— Так точно!

Внезапно ей в голову пришла одна мысль, и она развернулась к Догам.

— Но сперва… Догами? — Пес посмотрел на нее. — Дай мне свой плащ.

Пес без колебаний снял плащ, под которым оказались кожаные доспехи. В сочетании с его мехом они не дадут ему замерзнуть. Так как руки Андайн были заняты, он накинул плащ ей на плечо.

Убедившись, что плащ не соскользнет, она бросилась прочь с поляны, подальше от взглядов псов. Андайн поставила скелета на ноги, все еще придерживая за плечи, и расстегнула полы пальто. Скелету едва хватало сил, чтобы прижимать к себе толстовку Санса, его ноги дрожали, и она слышала напряженный стон, вырвавшийся из его горла, поэтому Андайн постаралась все сделать быстро.

— Вот, Папирус, — прошептала она, накидывая плащ Догами ему на плечи. Он был немного короток и доходил только до коленей, но все равно неплохо справился с поставленной задачей.

Она заметила облегчение, промелькнувшее в глазницах скелета, и ощутила, что ее собственная душа немного потеплела от этого.

— Сп-спасибо, Андайн, — прошептал он, и она, улыбнувшись, снова подхватила его на руки.

Вернувшись на поляну, она свистнула Большого Пса, который немного неуверенно подошел к ним.

— Ладно, здоровяк, мне нужно, чтобы ты остался и присмотрел за Папирусом…

— Нет! — крикнул Папирус, слабо напрягшись в объятиях Андайн. — Н-нет, м-мне нужно… у-увидеть Санса, и-и…

— Мы не можем взять тебя с собой, Папс! — ответила Андайн. — Что если эта штука попытается снова навредить тебе?

Малый Пес что-то тявкнул, а Большой фыркнул в знак согласия.

— Оно может вернуться сюда, — перевела Догаресса. — Папирусу будет безопаснее со всеми нами, а не только с одним.

Андайн стиснула зубы.

— Угх, не подумала об этом… — она перевела взгляд на Папируса. — Ты уверен?

К ее удивлению, Папирус отвернулся.

— Н-нет. Но… я должен… у-убедиться, что С-Санс…

Она не могла винить его, надеялась только, что не пожалеет об этом позже.

— Ладно. Держись крепче! — она обвела взглядом остальных стражей. —

Выдвигаемся!

Этим Андайн подхлестнула псов, и они бросились вперед по следам гифтрота на запах цветов. Папирус вцепился в ее пальто со всей силой, что в нем оставалась, и плотно зажмурился. Андайн бросила на него быстрый взгляд, а потом сосредоточилась на том, чтобы выбирать дорогу.

Ладно, Санс… тебе лучше быть живым, ради Папируса, иначе я урою тебя.

* * *

Что ж, улыбающемуся мусору удалось застать его врасплох.

Флауи увидел лазурную магию, приближающуюся к нему быстрее, чем он смог бы отреагировать и уйти под землю, а потом что-то ударило его в глупо раззявленный рот. К удивлению, это его не ранило — о, конечно, душа мусорного мешка, наверное, ослабла, а вместе с ней и его магия. Идиот.

Хотя можно подыграть — заодно подумать, что произошло. Есть где-то секунда, пока мусорный мешок не может сбежать, и сейчас у Флауи есть возможность убить доставучего гифтрота и, наконец, добиться того, чего он хотел — проложить прекрасную, большую трещину через душу комика.

Он выиграл, вот что произошло! Он потратил столько времени, чтобы заслужить доверие Папируса, а потом сломал его и сломал скелета, а потом этим сломал мусорный мешок! Все эти месяцы работы окупились, и это того стоило.

Он выиграл, вот что произошло! Он потратил столько времени, чтобы заслужить доверие Папируса, а потом сломал его и сломал скелета, а потом этим сломал мусорный мешок! Все эти месяцы работы окупились, и это того стоило.

Он выиграл, вот что! Заслужил доверие Папируса, сломал его, сломал скелета, сломал мусорный мешок! Все эти месяцы работы того стоили.

Выиграл, заслужил доверие и сломал его, сломал Папируса, сломал мусорный мешок, все того стоило.

Выиграл сломал доверие папирус мусорный мешок стоило стоило сломать разбить душу гифтрот.

выиграл стоило папирус душа трещина мусорный мешок сломать лозы двигайтесь сломать разбить доверие стоило стоило стоило выиграл что случилось двигайтесь лозы убить двигайтесь лозы раздавить убить снег деревья не остановить стоило.

лес снег магия скелет нужно вытянуть лозы гифтрот двигайся убей нужно вытянуть сохраниться снег снег снег магия стоило двигайся сохранить файл повторить повторить повторить цикл сбой сохранить файл повторить не могу снег убить сломать душу не могу протянуть не могу протянуть не могу протянуть

небо скелеты монстры рыба псы псы псы псы убить убить убить убить планы сломать цикл сохранить файл цикл сохранить файл цикл сохранить файл цикл сохранить файл стоило помогите помогите

помогите

* * *

Андайн устала.

Хотя они дружили не так долго, Папирус тренировался с ней достаточно, чтобы знать, как быстро она могла двигаться, как устойчиво ступала по снегу, как дышала, прикладывая к чему-то усилия. И хотя она не сказала бы этого, он видел, что идти в ногу с собаками стоит ей немалых трудов, что она периодически скользит на подмерзших участках, что ее дыхание звучит так, будто она пересиливает себя.

Само собой, понятно почему. Она весь день занималась обычными обязанностями Капитана Королевской гвардии, потом искала его, потом лечила… ну или пыталась.

Судя по лесу вокруг, по тому, что он мог разглядеть больше деревьев, а сияние кристаллов на потолке становилось все более тусклым, почти рассвело.

Она была на ногах всю ночь, так же как и псы, так же как и Санс.

Это ты виноват, если бы ты не был так туп, чтобы дать этому произойти, они все были бы в порядке, спали бы в своих постелях, и ты тоже, это все твоя вина.

Это правда. Он плохой часовой, плохой брат, плохой друг. Все его вина.

Но он ничего не мог изменить — то, что случилось, уже не исправить. Он не мог ничего восстановить, перезагрузить, перерисовать — все было разрушено. Все…

Руки судорожно сжались вокруг него, стиснули правое бедро и плечо, боль выдернула его из мыслей.

— Держись, Папс — выдохнула Андайн, и он ощутил, что ее темп ускорился. — Мы почти на месте. Держись, пожалуйста.

Папирус вскинул голову и испугался бледности ее лица — у нее было такое же выражение ужаса, которое он видел не так давно на поляне. Он не понимал, почему она все еще продолжает делать это лицо, почему выглядит такой перепуганной, но не мог видеть Андайн — сильного, смелого, доблестного Капитана Королевской стражи — такой.

— Я-я… п-попытаюсь.

— Так держать, часовой.

Часть его не хотела держаться — он не ощущал себя ничем иным, как грудой потрепанных сломанных костей, которую Андайн приходится тащить на себе. Было бы проще, если бы она бросила его. Но… она назвала его часовым, а значит, это был приказ. Он должен держаться, в противном случае, это будет неподчинением, и он… он провалится снова.

Поэтому он попытался собраться, попытался сдержать негативные мысли, попытался наблюдать за псами, бегущими рядом, смотреть на медленно-медленно светлеющий потолок, прислушиваться к стуку души Андайн. Сосредоточиться на этом, сосредоточиться, сосредоточиться…

Многоголосица собачьего лая разбила его концентрацию, а возможные причины лая послали по телу волны ужаса, и он вцепился в Андайн, вцепился в толстовку Санса.

— Чт-что?!

— Санс! — крикнула Андайн, наклонилась и бросилась вперед, прямо между строем псов.

Санс — он здесь, они нашли его, они видели его, а значит, он не стал пылью, но тогда Флауи?..

Напрягшись в объятиях Андайн, Папирус развернулся достаточно, чтобы увидеть то, что находилось впереди, но обзор блокировали собаки.

Когда он уже собрался спросить, что там, они остановились. Большой Пес чихнул первым и замер на месте, за ним следом расчихался Малый Пес и, скуля, попятился назад. Догами и Догаресса застыли на месте, и без плаща, укутывавшего Догами, Папирус видел, как встопорщился мех на его загривке.

Пара Догов стояли достаточно далеко друг от друга, так что Андайн проскочила между ними, и Папирус наконец увидел.

К ним спиной, прижав уши к голове, стояла напряженная гифтрот, а Санс пустыми глазницами смотрел на что-то на земле.

— САНС? — позвал Папирус хриплым голосом.

Санс вскинул голову, огоньки в его глазницах замерцали и снова зажглись. Он смотрел в их направлении, но не на Папируса, а когда они подошли ближе, снова опустил взгляд.

Дрожь прошила тело Папируса. Почему Санс не смотрит на него? И где Флауи?

Прежде чем он успел всерьез задуматься об этом, шаги Андайн замедлились, и она произнесла тихим голосом:

— Что за…

И, наконец, Папирус увидел это — на земле в нескольких местах что-то было, оно странно извивалось, а потом…

Он увидел желтые лепестки, и его разум опустел.

Это был Флауи — он был той штукой на земле. Он и его лозы корчились, подрагивали, свивались неестественными повторяющимися движениями. Его распахнутые глаза подергивались как от нервного тика, рот то кривился в зубатой улыбке, то сжимался в линию снова и снова, в уголках губ пузырилась молочно-голубая пена.

Он был жив. Он был жив, но…

— Что, — прохрипела Андайн, и он услышал ужас в ее голосе, — ты сделал?

Когда Санс так и не ответил, Папирус оторвал взгляд от корчащегося тела Флауи и перевел его на брата.

Санс посмотрел на Андайн, а потом на свою руку. В ладони было зажато что-то стеклянное с бумажной этикеткой, надпись на которой гласила:

НЕ ПИТЬ.

---

Примечания:

Арт к главе:

http://asleepyskeleton.tumblr.com/post/153085290206/it-wasnt-your-fault-from-the