Мародёры: Три Тишины (гет)

Питер не мог уснуть. Прошло уже две недели. Две недели, как исчезла Мэгги. В этом самом замке. Как такое возможно?

Хогвартс всегда казался ему крепостью — безопасной, надёжной, почти неприступной. Но теперь... теперь всё изменилось. Ему было страшно. По-настоящему.

Друзья были заняты своими делами. Джеймс с головой ушёл в тренировки — слишком часто, слишком яростно. Особенно после того, как узнал: у Лили появился парень. Тот самый, к которому она ездила в Трансильванию на день рождения. Сириус всё больше времени проводил с Алисой — то ли обсуждали, как вырваться из семейного круга, то ли… Мерлин знает. Римус... Римус стал тише. Холоднее. Исчезал по вечерам. Питер даже не знал, чем он теперь живёт.

А сам он — просто был. Жил, ел, спал. Никто не спрашивал, не звал, не ждал. Никто уже не вспоминал, как он встречался с отцом. Как потом не мог выговорить ни слова.

Никому не было дела.

А потом — Мэгги.

Он почти не знал её близко. Она была на курс младше. Но…

Однажды помогла ему справиться с зачарованной лестницей, когда он запутался в порядке ступеней. А ещё — объяснила, как удерживать метлу в резком повороте, когда даже Джеймс отмахнулся.

Она не смеялась. Просто помогла, без причин.

Она была хорошей. Наверное, именно это её и сгубило.

Питер встал. Лежать больше не было смысла. Сон не приходил — только страх и липкая пустота, не отпускающая с того самого утра, когда не вернулась Мэгги.

Он нащупал под подушкой Сохатого карту — шелест пергамента был почти утешительным. Хоть что-то знакомое, настоящее. Потом открыл тумбочку, взял палочку и на цыпочках вышел в коридор.

— Lumos, — прошептал он. Кончик палочки мягко вспыхнул тусклым светом.

Замок дышал тишиной. Камни под ногами были холодные, а воздух в коридоре пах пылью, маслом для доспехов и чем-то неуловимо сырым — осенним.

Картины зашевелились. Некоторые — не просыпаясь, другие — с явным раздражением.

— Мистер Петтигрю, прекращайте шататься по ночам! — громким шёпотом прикрикнул старик в овальной раме, пряча лицо за широкой шляпой. — Мы тут, знаете ли, отдыхаем.

— Простите, — пробормотал Питер, неловко сжав плечи. Ему вдруг стало стыдно — и за свет, и за шаги, и за то, что был тут один.

Дальше он шёл тише.

Ночной Хогвартс жил другой жизнью. Где-то тикали старые часы. По каменным плитам прошуршал сквозняк, словно кто-то прошёл мимо — но никто не прошёл. Из-за угла выглянул Полтергейст Пивз, прищурился, но, видимо, решил, что Питер — слишком скучная цель. И исчез, оставив за собой запах чернил и разбавленного скисшего лимонада.

Он свернул в один из узких проходов между башнями, где даже днём редко кто ходил. В витражах ещё мерцал отблеск луны, и её свет ложился на пол неестественными пятнами — то синими, то зелёными. Замок скрипел, вздыхал, шептался сам с собой.

Он остановился у окна.

Сам не знал, что надеялся там увидеть. Может, подтверждение того, что хоть чего-то стоит. А может, и вовсе ничего — просто пользовался тем, что мог бродить по замку почти безнаказанно. Стоило лишь щёлкнуть — и он станет крысой. Исчезнет. Никто и не догадается, что он тут был.

Ему нравилось это ощущение — быть вне поля зрения, в тени. Свобода, которую никто не дарил, но которую он всё равно взял. Неуловимость. Контроль. Никто не найдёт его — если он сам того не захочет.

С тех пор, как стал анимагом, он частенько бродил так по ночам. Скользил по коридорам в обличье крысы, пробирался туда, куда другим вход был закрыт. Подслушивал, подглядывал, собирал чужие тайны, как крошки со стола.

Он слышал, кто из преподавателей пьёт ночами, какие пароли сменят на следующей неделе, с кем ругался Филч и кто тайком таскает с кухни пироги, пока не видят домовые эльфы.

Иногда он наблюдал за девочками — не потому что хотел сделать что-то плохое, просто... хотел быть ближе.

Особенно — к Марлин.

Он мог подолгу смотреть, как она собирает волосы в высокий пучок: неторопливо, с ленивой грацией, будто это часть какого-то танца. Как оставляет пометки в учебниках — небрежно, но точно, со стрелочками, восклицательными знаками и подмигивающими комментариями на полях. Как тасует свои карты — плавно, почти играючи, иногда с полуулыбкой, будто ведёт с ними личный разговор. И как вполголоса напевает очередной хит с радио — попадая в ноты неожиданно точно.

Питер знал о ней такие мелочи, которых не знал никто. Это грело. Давало ощущение, будто он тоже часть её жизни, пусть и тайная.

Всё это — не чтобы навредить. Просто быть там, где его не ждут.

Но была одна правда, от которой нельзя было улизнуть даже в крысиное убежище.

Он видел Мэгги в тот вечер. Бродил по коридорам, высматривал, подслушивал, изучал замок. И знал. Знал, куда она направлялась. Знал, зачем.

Но не сказал никому.

Потому что испугался.

Он не герой. И никогда не был. Не собирался.

Он же не знал, что она исчезнет. Правда ведь?

Да и вообще — кто сказал, что нужно совать нос в чужие дела? Помогать каждому, кто оказался рядом? Она сама пошла туда. Сама.

Глупая Мэгги.

— Это не моя вина, — прошептал он, скорее мысленно, чем вслух.

И в следующую секунду — сжался, исчез, растаял в темноте. Крыса. Быстрая, незаметная, точно знающая, как не оставлять следов.

Он нырнул под каменную арку, шмыгнул в щель между доспехами и выскользнул обратно в человеческую форму лишь в самой тени лестницы, ведущей к библиотеке. Там всегда было тише. Там пахло пылью, сухими чернилами и — безопасностью.

Он прижался к стене, слушая. Где-то за поворотом шаркали шаги. Капли. Нет — не вода. Мерный стук, как от стеклянной посуды. Кто-то шёл, не пытаясь быть бесшумным.

Питер затаил дыхание.

В полумраке появился профессор Слизнорт. Один, в ночной мантии, с перевязанной лентой коробкой и пузырьками в карманах. Он бормотал себе под нос, и, проходя мимо, не заметил Питера, спрятавшегося в нише. Только донёсся обрывок:

— …снотворное, да, и, пожалуй, добавить успокоительное, Мариетта очень тряслась, а дети теперь все как натянутые струны… сильное, но безопасное, конечно…

Он исчез в повороте.

Питер выдохнул.

Сильное, но безопасное.

Чтобы перестать дрожать. Чтобы снова уснуть.

Сколько ночей он уже не спал? Сколько раз ему казалось, что из-за шторы на него кто-то смотрит? Сколько раз он слышал шаги в пустом коридоре — и не был уверен, реальные ли они?

Он знал, где хранятся зелья. Слизнорт иногда забывал закрывать шкаф. А в подвале была кладовка. Записать ингредиенты. Найти книгу. Сделать самому. Или… попросить.

Он снова сжался в крысу и исчез.

Мысль осталась.

Не для удовольствия. Чтобы выспаться.

Он вернулся в башню перед самым рассветом. Замок ещё дышал ночной тишиной, но где-то в небе уже светлела холодная полоска.

Питер двигался на ощупь. Под мантией — всё ещё свернутый в трубочку пергамент карты. В кармане — страх. В запястье всё ещё пульсировало ощущение той хватки — липкое, не отпускающее даже сквозь ткань.

Общий зал был почти пуст. Только огонь в камине догорал вяло, выцветшими языками. Он уже собирался подняться по лестнице в спальню, когда заметил: на низком столике у кресла что-то лежит. Письмо. Совиная бумага, знакомый округлый почерк — его имя.

Он взял его. Сел в кресло, поджав ноги. Развернул.

«Питер, милый. Я знаю, тебе неприятны такие письма, но я волнуюсь. Слышала, в школе что-то случилось. Пожалуйста, напиши мне пару слов. Скажи, что с тобой всё в порядке. Ты ведь не один, правда? У тебя есть друзья. А если что-то не так — не держи в себе. Сынок, я просто хочу знать, что ты в безопасности…»

Он перечитывал последнюю строчку снова и снова.

«Ты ведь не один, правда?»

А в голове звучал другой голос.

Хриплый. Тихий. Глубокий, как замочная скважина в полночь:

«Когда поймёшь, что даже самые верные друзья — всего лишь дети…»

Он медленно поднялся, скомкав письмо в ладони. Осторожно, будто боялся, что оно сейчас заговорит. Тишина вокруг казалась слишком мягкой, слишком искусственной.

Он поднялся в спальню.

Свет уже начинал просачиваться через занавеси, ложась на пол расплывчатыми полосами.

Сириус развалился в кресле у камина, перебирая остатки бобов «Берти Боттс» из мятого бумажного пакета. То морщился, то усмехался — похоже, попалась ушная сера. Джеймс и Римус сидели за столом — обсуждали что-то вполголоса, лениво, будто по привычке. Пара слов о зачарованном манекене на ЗОТИ, какая-то шутка про завтрашнюю тренировку.

Ни слова о Мэгги. Ни звука, напоминающего ту ночь.

Питер постоял немного в проёме. Письмо всё ещё было сжато в руке. Сердце билось тяжело.

Он хотел сказать.

Остановиться, вдохнуть — и сказать:

— Я знаю. Я её видел. Она шла одна. Я знал, куда. Мне страшно. Помогите.

Но Сириус как раз сморщился от очередной конфетки и пробормотал:

— Брюссельская капуста, твою мать...

Римус что-то тихо буркнул в ответ, Джеймс усмехнулся — и вся эта сцена вдруг показалась бесконечно далёкой.

Как будто они — за стеклом.

А он — снаружи.

Он открыл рот. Закрыл.

Слишком поздно.

Слишком много времени прошло.

— Хвост, всё норм? — Джеймс обернулся, с ноткой беспокойства.

— Угу. Просто… не выспался, — пробормотал он.

— Ну так иди поспи, — кивнул Сириус, не глядя, бросая очередную фасолинку в рот. — Хватит шляться по ночам, как призрак.

Он кивнул. Улыбнулся даже — быстро, неуверенно.

И вышел.

Он не пошёл спать.

Минул лестницу. Проскользнул мимо портрета, который дремал в кресле с котом на голове.

Он знал путь. Знал замок. Знал кладовку, которую Слизнорт использовал до прошлого года. И знал, что ключ по-прежнему висит под карнизом за стеллажом.

Щелчок. Дверь открылась мягко, без скрипа.

Внутри было прохладно, пахло настойками, древесной пылью и чем-то сладковатым. Он провёл пальцем по полке. Остановился на невзрачной бутылочке. Тускло-жёлтая жидкость, без подписи. Но он помнил.

Один раз — он видел, как профессор вынимал такую, когда один из учеников запаниковал на экзамене. Успокаивающее. Сильное.

Он поднял флакон, поднёс к глазам. Перевернул. Вернул обратно. Потом снова взял.

В груди билось что-то глухое, ломкое.

Один глоток. До тишины.

И он его сделал.