Проклятие крови Малфой (гет)

* * *

Люциус

Малфой-мэнор больше не был оправой для драгоценности. Он стал саркофагом. Позолота на карнизах, лишённая магии ежедневного ухода, тускнела, обнажая под ней тёмное, пористое дерево. Воздух стоял неподвижный, густой и пыльный, словно в гробнице.

Люциус стоял у камина в своём кабинете, том самом, где когда-то предложил Северусу сделку, скрепившую их общую погибель. Его отражение в потёртом до матовости зеркале было размытым, неясным. Не человек, а тень, застывшая в позе былого величия. Он не боролся больше за влияние. Борьба предполагала цель, а у него её не осталось. Его стратегия — превратить скандал в трагедию, а себя в её мудрого, прощающего жертву — с треском провалилась. Все увидели за этим лишь ледяной, отчаянный расчёт.

Он был похож на того самого ледяного фазана из «Зеркала Предков» — прекрасного, хрупкого, чьё оперение из острых хрустальных игл медленно, по одной, осыпалось на пол, превращаясь в бесформенную пыль. Он проиграл. Не Снейпам, не Драко. Он проиграл самому времени, которое принесло с собой ценности, ему чуждые и непонятные. Его последней мыслью перед тем, как он отворачивался от зеркала, была не ненависть. Лишь горькое, безразличное удивление: как всё это — его род, его могущество, его жизнь — могло оказаться такой пустой, бессмысленной конструкцией.

Розалин

Её мир выкристаллизовался, как хорошо выверенное зелье, очистившись от взвеси боли и оставив после себя холодный, ясный осадок. Этим миром была лаборатория — не та, в северном крыле Малфой-мэнора, что пахла страхом и полынью, а её собственная, в просторном светлом доме на окраине Лондона. Дом, который она купила на первые доходы от своего дела, стоял в отдалении от других, окружённый лесом.

Здесь пахло озоном от магических реактивов, холодным металлом и стерильной чистотой. Контроль. Абсолютный и тотальный, выстраданный и завоёванный.

Она не варила больше противозачаточных зелий. Теперь её специализацией были сложные эликсиры, заглушающие эхо чужих прикосновений на коже, и ментальные ингибиторы, возводящие внутри сознания непроницаемые барьеры. Она лечила симптомы болезни под названием «прошлое», не надеясь найти от неё лекарство, но давая другим — и себе — передышку.

С Драко они пытались. Первый год после рождения Кассиана стал для них обоих жестоким экспериментом по созданию иллюзии нормальной семьи. Они сняли небольшой особняк в Суррее, вдали от чужих глаз. Драко носил ребёнка на руках по ночам, а она, обессиленная, смотрела на них, пытаясь разжечь в себе хоть искру того чувства, что когда-то теплилось в тёмных кладовках Малфой-мэнора. Но его присутствие в её спальне, даже просто спящего рядом, заставляло её просыпаться в холодном поту, сердце колотясь в животном ужасе. Его рука на её плече, призванная быть утешением, отзывалась в памяти двойным эхом — жестокостью Люциуса и её собственным стыдливым откликом на прикосновения Драко в те времена, когда её тело предавало её, отвечая на ласки того, кто был и палачом, и сообщником.

Этот год научил их обоих жестокой правде: некоторые раны не заживают, а лишь покрываются тонкой плёнкой, которая рвётся от малейшего напряжения. Они не ругались. Они просто сдались, исчерпав силы для притворства. Расставание было тихим, почти обезличенным актом — как закрытие неудачного проекта.

Теперь Драко был частью её мира, но не её жизнью. Они были двумя планетами, вращавшимися вокруг одного солнца — Кассиана. Их общение стало выверенным, почти протокольным. Иногда он заходил в её лабораторию — всегда предупреждая, — и они обсуждали успехи сына или новые угрозы в Министерстве. Она научилась выдерживать его взгляд, даже его близость. Но если его рука случайно касалась её, когда он передавал свиток, её по-прежнему пронзала молниеносная спазма — не отвращения, а памяти. Памяти о том, что его прикосновения навсегда остались ядовитой амальгамой из насилия, стыда, отчаяния и мимолётного утешения. Противоядия от такой смеси не существовало.

Она больше не носила запонку. Тот подарок, сделанный в ночь, когда Люциус окончательно стёр её в порошок, был возвращён. Он был якорем в тот момент, но тащить якорь за собой всю жизнь — утомительно. Она нашла новый способ держаться на плаву — собственное мастерство, ставшее для неё и щитом, и мечом, и смыслом, и стенами её личной, неприступной крепости.

Драко

Если Малфой-мэнор стал саркофагом, а лаборатория Розалин — крепостью, то жизнь Драко Малфоя превратилась в вечное, строго регламентированное патрулирование периметра между ними. Он не жил — он нёс службу.

Его карьера в Министерстве была образцовой и абсолютно предсказуемой. Он возглавил отдел по ликвидации наследия Пожирателей. Не дипломатическую миссию, а именно ту структуру, что выкорчёвывала с корнем тёмные артефакты, разбирала зачарованные руины и отслеживала уцелевших приспешников. Это была его форма изощрённого, публичного самобичевания. Каждый конфискованный артефакт был для него напоминанием о его прошлом. Каждый отчёт о зачистке — символическим актом очищения. Он стал тем, кого боялись и уважали: холодным, бескомпромиссным профессионалом, чья личная жизнь была засекречена прочнее, чем архивы его же отдела.

Он купил себе пентхаус в самом центре магического Лондона. Помещение было безупречным, дорогим и абсолютно безличным, как номер в хорошем отеле. Ни портретов, ни фамильного серебра, ни намёка на наследие Малфоев. Только функциональная мебель и окна в пол, за которыми кипела чужая жизнь. Здесь не было ни пыли, ни призраков, но и души — тоже.

Их с Розалин общение было отлажено до автоматизма. Он звонил ровно раз в неделю, в среду вечером, чтобы поговорить с Кассианом. Иногда забирал его на выходные — они ходили в зоопарки, на квиддич, а позже — в архивы Министерства, и их тихие, насыщенные беседы были лишены отцовской мягкости, но полны взаимного уважения. С Розалин он виделся реже, всегда по делу. Он стал тенью на пороге её крепости — узнаваемой, привычной, но не имеющей права переступить черту.

Он не носил запонку на себе. Вместо этого он хранил её в верхнем ящике своего рабочего стола в Министерстве, рядом со служебной палочкой и печатью. Иногда, оставаясь один в кабинете за полночь, он вынимал её и клал на ладонь. Холодный сапфир и серебряный дракон. Символ рода, который он предал. Символ любви, которую осквернил. Символ сына, которого никогда не сможет назвать своим законным наследником без горькой усмешки судьбы. Он не находил в ней утешения, лишь тяжесть — ту самую, что заставляла его каждый день подниматься и делать свою работу, будто отбывая пожизненное наказание, которое он сам себе и назначил.

Он проиграл. Не отцу, не обществу. Он проиграл самому себе, тому испуганному мальчику из апреля 1998-го, и теперь всю оставшуюся жизнь расплачивался за его слабость, став идеальным, безупречным и навеки одиноким чиновником. Его трагедия была в том, что он выиграл всё, о чём мог мечтать — свободу, уважение, сына, — и потерял при этом право на простое человеческое счастье. И он принял этот приговор безропотно, как принимал всё в своей новой жизни — с холодным, безучастным достоинством.

Северус и Лили Снейп

Их дом никогда не был просто жилищем. Он был оплотом, цитаделью, выстроенной не из камня, а из молчаливой воли и нерушимой преданности. После того, как рухнула та короткая и мучительная попытка Розалин и Драко построить общий дом, именно сюда, под сень этого крыльца, она вернулась с маленьким Кассианом — разбитая, проигравшая битву за иллюзию нормальной жизни.

Северус нашел своеобразное успокоение в роли Заместителя Директора Хогвартса и, что было закономерно, профессора Зельеварения. Для человека, чья жизнь была соткана из тайн и притворства, эта должность стала возвращением к истокам — к единственному языку, на котором он всегда говорил без утайки: к точной науке ингредиентов и тиглей. Его миссия заключалась не только в передаче знаний, но и в том, чтобы с этой высоты быть незримым щитом для своей семьи. Он смотрел на дочь, проходившую через тернии терапии, и видел в её стойкости своё самое горькое и самое великое искупление. Его чёрные глаза, всегда такие острые, смягчились, утратив яд, но не глубину.

Лили, чьё сердце было изломано болью дочери, обратила свою ярость в созидательную силу. Её работа в Св. Мунго, которую она не оставила, обрела новый смысл. Она возглавила исследовательский отдел, специализирующийся на лечении последствий магических травм. Каждое зелье, каждый новый метод были для неё выстрелом в того безымянного монстра, что сломал её ребёнка. Дом стал её вторым фронтом. Она была тем тёплым причалом, к которому Розалин могла пристать после сеансов терапии, и той беззаветной бабушкой, чья любовь стала для Кассиана первым и самым прочным фундаментом в жизни.

Шесть лет их дом был миром для Розалин и Кассиана. Шесть лет Северус и Лили были родителями, дедушкой и бабушкой, врачами и учителями. Они наблюдали, как хрупкая женщина заново собирала себя по частям, а беспомощный младенец превращался в серьёзного мальчика с слишком взрослыми глазами.

И когда Розалин, окрепнув, переехала в собственный дом неподалёку, они отпустили её с тихой радостью. Их долг был исполнен, их дочь снова могла стоять на своих ногах.

Теперь, годы спустя, их крепость не пустела. Она обрела новый ритм. Они по-прежнему были стержнем семьи, тихим центром, вокруг которого вращались их звёзды. Они доживали свой век не в покое, а в состоянии бдительного, выстраданного затишья, зная, что их главная битва — битва за будущее их детей — была выиграна. Не сокрушительной победой, а изматывающей обороной, где главным трофеем было право их дочери и внука на свою, отдельную и спокойную, жизнь.

Кассиан

Тень Малфой-мэнора стала не угрозой, а фоном, на котором выстраивается собственная жизнь. Для Кассиана этим фоном стал Хогвартс, а убежищем — прохладные подвалы Зельеварения. Здесь, где пар от котлов смешивался с запахом сушёных трав, он был не заложником прошлого, а архитектором. Его движения у котла были выверены, бесшумны и совершенны. Он не варил зелья — он творил порядок из хаоса, и профессор зельеварения, встречаясь с ним взглядом, видел в его разноцветных глазах не юношу, а равного алхимика.

Этот холодный контроль был его щитом и в общении с миром. Его белые волосы Малфоев с единственной чёрной прядью и разноглазый взгляд — холодно-серый, аналитичный, и ярко-зелёный, видевший слишком много, — давно стали его визитной карточкой. Сверстники из Когтеврана уважали его отстранённость, принимая её за глубину. Их шёпоты — «сын той Снейп и того Малфоя» — разбивались о его безупречные манеры и взгляд, где серый глаз анализировал, а зелёный — чувствовал слишком много, чтобы позволить этому вырваться наружу. Его одиночество было не изгнанием, а цитаделью.

Дверь в личную лабораторию Розалин была единственной, что открывалась для него без стука. Войдя, он погружался в мир, пахнущий озоном и полынью — иной, чем в Хогвартсе, более исцеляющий. Они редко говорили о важном. Их ритуал заключался в совместном молчании за работой, в котором было больше понимания, чем в словах. Он видел, как его присутствие гасит дрожь в её пальцах, и это было его главной миссией — быть живым доказательством того, что она победила.

Его еженедельные встречи с Драко в кафе Косого Переулка были другим ритуалом — отлаженным и безэмоциональным. Они обсуждали политику Министерства и магическую теорию, их диалог напоминал партию в шахматы. Между ними всегда витал незримый третий участник — запонка. Символ связи, начавшейся с предательства и боли, которую они оба искупали холодной верностью друг другу и ей.

Силу для этой верности он черпал в доме Снейпов. Лили была его солнцем. Её объятия, пахнущие мёдом и домашними зельями, были единственным местом, где он позволял себе быть просто внуком. Она, а не Северус, стала его проводником в мире ментальной магии, уча его не отгораживаться от чужих чувств, а читать их как карту, не тонув в них. А Северус был его камертоном. В тишине кабинета он учил Кассиана главному: сила — не в сокрушении, а в умении выбирать, когда не сокрушать. В его чёрном, непроницаемом взгляде Кассиан видел наследие не яда, а несгибаемой воли.

Всё это привело его сюда — в опустевший после церемонии выпуска Большой зал. Воздух ещё вибрировал от смолкнувших аплодисментов и прощальных возгласов. Он стоял, сжимая в руке свиток с отличием, и его окружали они — вся его собранная, нерушимая крепость. Розалин, с глазами, сияющими от слёз, в которых не было ни капли былой боли — лишь гордость. Драко, чья безупречная осанка не могла скрыть дрожи в руке, когда он поправлял мантию. Северус, отступивший в тень колонн, с лицом, выражавшим редкое, почти непривычное удовлетворение. И Лили, уже протягивающая к нему руки.

Именно Драко сделал первый шаг. Он подошёл, и в его руке был тот самый бархатный футляр.

—Твоя мать сказала,что её щит выполнил свою задачу, — произнёс он, и его голос, обычно такой ровный, дрогнул.

Кассиан взял запонку. Серебряный дракон с сапфиром был тяжёл не весом, а грузом всей истории, которую он в себе нёс. В этом торжественном зале, под расписным потолком, видевшим столько судеб, этот груз ощущался особенно остро.

Именно тогда Лили мягко коснулась его руки и взяла запонку. Её пальцы, тёплые и живые, коснулись холодного металла. Она отвела его в сторону, под тень одной из арок, чтобы их слова были только для него.

—Ты чувствуешь её вес, — констатировала она, глядя ему в глаза.

—Вес всей их боли, — согласился он.

—Я вижу здесь не боль, — поправила она его. — Я вижу выбор. Выбор твоей матери — выжить. Выбор твоего отца — искупить. Эта вещь — символ того, что наша семья не сломлена. Она — собрана заново. И ты — лучшее доказательство этого.

В её словах не было слащавости. Лишь выстраданная правда, прозвучавшая как финальный аккорд его отрочества. И в этот миг, под сводами Хогвартса, запонка в его руке перестала быть щитом или символом проклятия. Она стала кирпичом. Одним из многих, из которых была построена их странная, неидеальная, но несокрушимая крепость.

Он вышел из зала, чувствуя вес прошлого, но тот больше не тянул его ко дну. Он стал частью фундамента. Изо льда Малфоев и огня Снейпов, из тихой стойкости матери, выстраданной верности отца и безусловной любви бабушки он строил нечто своё. И глядя в сумеречное небо своими разными глазами, он понимал — он готов идти вперёд. Не в одиночку, а неся в себе всю их прочную, собранную историю.

* * *

Северус и Лили Снейп с внуком Кассианом.

* * *

Кассиан с родителями — Розалин Снейп и Драко Малфой