Остывший чай (гет)

Мне до сих пор приходят газеты. Я долгое время не продлевал на них подписку, но они продолжали меня раздражать каждый понедельник на черном газоне. Я понятия не имею: кто их доставляет. Я предполагал, что это может быть сын одного старика из семнадцатого дома, но, как оказалось, он ещё спит в такое время. Когда я выхожу на крыльцо в шесть часов утра, газета уже покоится на мертвой, забытой траве.

Моего терпения всегда хватает только на первую статью. Или только на первые два предложения. Я не тот человек, который должен утверждать, что написанное в этих газетах — ложь, но тут в каждом слове ощущается продуманность. Каждое предложение тщательно обдумано, а смысл коверкают так, что очень трудно уловить суть.

Сьюзен тоже не любила газеты. Никогда. Она всегда была полностью уверена, что там нет ни капли правды. Ей казалось, что каждая статья — насмешки над человеком, который читает её. Она приносила свежий выпуск \"Забытой Правды\", и мы вместе смеялись, читая разные глупости, за которые людям платят отличные деньги.

— Я хочу выйти,— слышу я голос из-за двери.

— Продолжай хотеть, малышка,— бросаю я небрежно, уставившись на газету.

— Да ладно тебе! Никого же нет на улицах в такое раннее время,— замечает она.

— Но я же здесь.

— А я тебе мешать буду?— ворчит она, нагло открывая дверь с ноги.

— Да, как видишь, я очень занят.

— Гипнотизируя взглядом газету?

— Тебя это не устраивает?

— Нет, я хочу погулять.

— Я тоже много чего хочу, поверь!

— Например?

— Чтобы ты вернулась домой, чего ты не сделаешь, чтобы этого города не существовало, что почти нереально, чтобы у меня была машина, на которой я мог уехать, и ещё много чего.

Она слегка улыбается, садится в кресло-качалку, убирает назад волосы, рассматривает свои руки. Всё немного изменилось. Теперь я не могу держать её взаперти, как делал это раньше, не могу быть уверен, что она не думает о другой жизни.

— Почему ты улыбаешься?— интересуюсь я

— Люди часто так делают, разве нет?

— В этом городе — нет.

— Тогда я буду первой, кто часто улыбается. Знаешь почему? — Она встаёт и спускается на газон. — Я уверена, что не весь мир такой. Мне кажется, что эта трава должна быть зелёной, как на картинках в старых книгах. Они всегда вызывали у меня улыбку. Небо, на самом деле, ярко голубое, а не пасмурно серое. Оно обязано быть таким, чтобы люди могли обращаться к нему за помощью. Я представляю этот город именно таким — в ярких красках, а все остальные видят его иначе. У них нет фантазии, они не умеют терять связь с реальностью. Мне их жаль. Правда. Я так хочу показать им \"мой\" мир, но не думаю, что они поймут.

— Нет, не поймут.

Её зрачки были расширены до предела. Она смотрела на меня завораживающим, пленным взглядом. Моё \"нет\" звучало так уверенно в моей голове, но, увы, мой голос подвёл меня. Не знаю, но, возможно, она этого не заметила. Я бы хотел надеяться. Сьюзен всегда была ребёнком, который пытался изменить мир, изменить взгляд людей на него. Черт, в этот момент мне кажется, что ничего не изменилось.

— Но ты ведь понял, да? — осторожно спросила она.

— Ну, это место не всегда было таким. Могу сказать, что понял.

Она подняла на меня взгляд и широко улыбнулась. Сьюзен начала бежать. Она была уже на другой стороне улицы, когда я понял, что этот разговор не был обычной болтовнёй. Такое ощущение, будто она хотела получить моего одобрения для чего то.

— Сьюзен! Сьюзен! Остановись!

Я срываюсь с места. Было бы разумнее не бежать за ней, а ждать до того момента, когда её поймают и отправят в главный суд, как беженку. Она достаточно умна для того, чтобы не упоминать моего имени. Возможно, через несколько дней, недель или лет, правда выплывет наружу, но меня уже тогда здесь не будет.

Но я не ждал. Этот инстинкт, который всегда заставлял меня защищать её, никогда уже не испарится. Я буду всегда о нём жалеть, но, увы, не смогу избавиться.

Я старался догнать её, посадить в клетку, и больше никогда оттуда не выпускать.