Остывший чай (гет)

Дым поглощал каждый светлый луч, проникавший в комнату. Различные картины, наброски были видны сквозь лёгкую серую пелену отчаяния. Мы сидели так слишком долго,  чтобы поверить в существование реального мира где-то далеко за небольшим окном. Мы теоретически знали, что он есть, но принимать этого не хотелось. Нам нравилось сидеть каждый в своём уютном тёплом кресле. Я пил чай или кофе, а она выкуривала сигарету в гордом одиночестве, пытаясь не обращать на меня никакого внимание. Так легко. Просто. Я люблю её только за то, что она молчит. Она даёт мне возможность думать, мыслить, мечтать, творить.

К сожалению, ничего не вечно и мой чай остыл. Лёгкий, белый пар вырывается наружу из-за холода. Никто не говорил, что нам всегда тепло. Нет, мы разделяем холод на двоих, и, кажется, будто это лишь нежный весенний ветер. Всё это ложь, самовнушение, самообман, но я готов лгать себе, готов лгать ей, готов лгать всем в это мире, чтобы сохранить этот момент.

Улыбку можно назвать нашим общением. Слегка приподняв уголки своих губ, она показывает мне, что она совершенно не спешит покинуть меня, что ей нравится находиться здесь, что её сигарета приносит ей удовольствие. Я могу увидеть, услышать это, лишь обратив к ней свой взгляд. Не знаю, что она видит в моей улыбке. Видит ли она, что я пытаюсь выразить ей своё восхищение, желание подарить ей море? Нет, она слепа. Больше никогда эта девочка не узнает что такое свет. Мне больно смотреть в её невидящие глаза, пытаясь найти там ответы.

Она стала циничной. Она больше не доверяет никому. Никому, кроме меня потом что мы родственные души, потому что нас связывает кровь, нас связывает тишина, дым, мой чай, её сигарета, её улыбка и неумолимое желание вернуть стрелки жизненных часов на несколько лет назад.

Она желает жить дальше, но боится покидать эти мрачные стены. Она хочет идти вперёд, но ноги упорно остаются в кресле. Она мечтает о семье, но остаётся прикована ко мне. Она борется, но голова её опущена. Она полна противоречий, но её ярко голубые глаза одинаково слепы.

Она любит море.

И так каждый раз. Каждый раз, вновь и вновь, я выглядываю в окно. Ничего не меняется, кроме выражения моего лица. Я разочаровываюсь, взглянув на пустынную улицу, но, тем не менее, продолжаю бросать на неё взгляды с непреодолимой надеждой. Улица не изменилась,— осталась серой, неживой, какой была всего лишь три секунды назад. Но почему мои глаза жадно пожирают каждый листик, упавший на асфальт? Листья желтые, убитые осенним холодом.

В окнах напротив нет ни одного огонька, впрочем, как и у меня. В этот день всё покрылось мраком, никто не осмелиться нарушить эту серую пелену отчаяния. Слишком глупо бы это выглядело, слишком радостно, что не вписывается в душу этого города. Он всегда был пуст и таким останется. Навсегда. 

Ветер. Он медленно проводит своей рукой по кронам деревьев и листьев на дороге становится больше. Они уже ничем не помогут. Даже их яркий рыжий цвет, к сожалению, уже не вызывает даже улыбки, даже лёгкой искры в глазах. Скорее всего, можно предположить, что яркие краски никогда уже не станут красивыми, они останутся отвратительными на века. 

Дым. Это, пожалуй, одно из самых интересных событий. Когда, я замечаю дым на улице, мне кажется, что мир оживает. Не важно, что это всего лишь костёр, с помощью которого люди уничтожают прошлое, не важно, что это всего лишь пламя, важно, что это движение, как и ветер. 

Дождь. Он бывает очень часто. Не проходило и двух дней без дождя. Он любит этот город, любит плакать над ним и издеваться, наблюдая с лёгкой, презрительной насмешкой за тем, как и так редкие люди скрываются дома, запираясь на множество замков. 

Всем страшно, каждый боится в душе. Все боятся узнать, что будет дальше, все боятся будущего, как того единственного костра. Раньше была гордость за прошлое, за победы, за отвагу, а сейчас мрак настоящего окутал её туманом. 

Буйный ветер врывается в моё окно. Я не закрываю его, не смотря на холод, поразивший моё тело. Оно застыло в оцепинении на несколько секунд, а потом, испытав лёгкую дрожь, я вернулся к своему занятию. Женщина с коляской даже не предполагает, что уже через пять минут пойдёт дождь. Я уверен. Я знаю, что дождь хочет смыть с этого города всё то, что я не могу принять. 

Пыль. Она поднимается только утром, когда дождь сменивается ветром. Будто два товарища, которые пытаются оживить и убить нас одновременно.

Свет. На этой улице только один фонарь. Он переодически мигает и дети из соседнего дома спешат узреть этот тонкий, последний лучик надежды. Мне становится невероятно грустно думать, что ни будущего, ни надежды, ни радости у них никогда не будет,-таков закон. Закон вселенной, которая губит наши судьбы. 

Идёт дождь. Я знал. Я чувствовал, предполагал. Каждая капля, попадающая на моё окно, не остаётся незамеченной. Я слежу за каждой, рассматриваю их структуру, а потом они просто погибают. Понимают ли они, что их жизнь слишком коротка? Или это нам кажется, что наша жизнь длинная по сравнению их жизнями?

Сидеть в одиночестве— привычное дело. Пора забыть о тех давних грёзах. Пора забыть и перестать надеяться, что возможно, когда-нибудь всё изменится. Ещё вчера Полли сказала мне, что она никогда не верила в добро. Его нет. Нет ни добра, ни зла. Это одно и тоже, показанное с разных сторон. Кто-то видит одну сторону, а кто-то совершенно иную. 

Мир не должен делиться. Он един. Никогда не будет света и темноты, никогда не будет сущевствовать лёд и пламя. Разве что только в нашем восприятии. На самом деле, ничего больше нет. Здесь и сейчас есть только дождь.

— Я хочу выйти на прогулку.— Твердила она уже третий день. 

Я боялся. Отчаянно боялся отпустить её. Должно быть, это бред. Ведь она вернётся, но нет, я не мог. Даже позволить ей сделать шаг на встречу солнцу,навстречу света. Мы настолько долго сидели взаперти, столько времени она нуждалась в моей поддержке, а сейчас она хочет уйти, вырваться из этого тёмного, ночного гнезда погибающей птицы. Ей нужна свобода, а мне нужна привязанность. 

Её беспощадные слова резали слух. Её молитвы оглушали навсегда. Не физически, но морально заглушали всю мою несбыточную надежду. Словно бушующий ветер. Словно ураган. 

Ветер. Через открытое окошко мы могли ощутить его желание царствовать над миром. Уже наступила осень и наши уютные кресла становились всё холоднее и холоднее, как бы ужасно это не звучало. Единственная свеча была убита очередным порывом. 

— Я хочу выйти на прогулку! — Повторила она снова.

— Ты вернёшься?— тихо спросил я. 

Она молчала. Настолько жестоко и неправильно, что я не сделал ни одного вдоха. Она отвернулась к окошку. Ветер поприветсвовал её и она слегка улыбнулась. Она лишает меня всего. Лишает даже права на разочарование и боль. Гнусно и невежественно. 

Девочка, которая любила море, решила уйти. Я мог только надеяться, что уйдёт она именно к нему, но кто ей поможет? Никогда она не хотела моей помощи, никогда не обронила ни слова. 

Наша история была слишком проста и банальна. Парень и девушка, беженцы, раненные, истерзанные, убитые дети. Когда началась война, мы ликовали. Нам нравилось обсуждать её, каждое событие, каждую новую жертву. Нам нравилось пока мы сами не стали жертвами. 

Моя милая Полли.

* * *

Пожалуй, всю почту можно выбросить. Да, мои руки тянутся к урне, но я не могу решиться. Эта урна единственная на этой улице. Иногда, когда она почти переполнена, можно заметить надписи на выброшенной бумаге. Чаще всего, это письма. Старые, измученные, забытые адресатом письма, которые только навеивают те былые годы. Каждый раз, когда мне удаётся прочитать одну строчку, две, возникает желание избавить бедную урну от этой ноши. Она должна нести всё то, что нам стало ненужно, всё то, что мы пытаемся отбросить от себя, всё то, что никогда больше не станет частью нашей жизни. Оно потеряно.

Я выбрасываю несколько желтых конвертов — розыск. Они ищут людей, всё ещё надеются, что они живи, что их не забрали глухие выстрелы. Я выбрасываю их не потому, что уверен в смерти этих бедных пропавших, а только потому, что боюсь увидеть там свою фотографию или её. Я понимаю, что родители никогда не прекратят своих поисков, никогда не примут то, что мы исчезли с лица земли. Почему они всегда так боятся нас отпускать? Они говорят, что при этом теряют часть себя, но это неправильно.

Ещё несколько писем белого (или уже серого от грязи) цвета тоже отправляются в урну, пролетаю мимо, и падают на землю. Она уже переполнена. Нет больше места для моего прошлого или, возможно, будущего.

— Эй!

Я резко оборачиваюсь, не успевая подобрать конверты.

— Здравствуйте, Эрика!

— Почему ты даже не читаешь их? Возможно, это важно. Вдруг, тебе предложат работу или, ещё лучше, учёбу.

— Вы в это верите? Я нет.

Старая дама в черном вельветовом сарафане опустилась к урне и достала оттуда выпадающее письмо. Она несколько раз пробежала глазами по одной и той же строке, затем скомкала его и бросила обратно.

— Ты прав. Только известия о смерти. Как же это надоело! Если подумать, мы могли бы жить очень хорошо. Если бы люди перестали верить в прошлое, вышли на улицу, и каждый посадил бы дерево! Эта теория стара как мир, но почему все упорно опираются ей? Я недавно убрала свой сад,— Падма сказала, что лучше бы я сидела дома. Я “слишком выделяюсь”, понимаешь?

Я киваю. Понимаю. Всем нравится и, в то же время, не нравится так жить. Жить в печали, разделять комнату и дом с грустью. Мы привыкли, к сожалению. Уверен, каждый хотя бы раз задумывался над этим, но с невероятной силой старался отгородить себя от подобных мыслей. Мы боимся “выделяться”, боимся, что нас не поймут, но ведь можно попытаться. Всё новое — чуждо, мы это знаем и отрекаемся.

— Никто не получил работу?

— Не знаю. Но кто же согласиться? Это то же самое, что убрать сад.

— Я слышал, что Падма хотела бы работать.

— О ком ты говоришь?! Падма — любительница стереотипов. Никогда она не выйдет из своего маленького мира в доме номер 36.

Старая дама кивает мне на прощание, отдавая упавшие письма, и уходит в сторону своего дома. Возможно, она попытается зайти в гости к Питеру, но кто ей это позволит? Мы давно не принимаем гостей. Стучать кому— либо в дверь считается неприлично. Нельзя тревожить друг друга, нельзя навязываться, становиться обузой. Есть те, кто следуют правилам, а есть те, кто любой ценой будет пытаться нарушить их, как она.

Я выбрасываю всё, даже не просмотрев.

— Никакой почты?

Она спросила это сразу, как только я спустился по крутой, длинной лестнице. Она сидела в своём кресле, отпивая чай из моей кружки. Я видел, что ей было холодно. Её руки дрожали, а губы покрылись синей тенью. Я не смею думать о том, чтобы оставить свой плед себе. Подхожу и аккуратно накрываю её. Мрачные стены не позволяют мне точно разглядеть выражение её глаз. Она слепа. Душевно слепа. Стены, буквально, пожирают весь свет.

Я качаю головой в знак отрицания. Не могу сказать, что нас ищут. В её сердце вновь вспыхнет надежда и тогда я уже не смогу удержать её. Таким эгоистичным, бесчувственным способом я приковываю её к себе всевозможными цепями. Как давно она не выходила из этой комнаты? Боюсь, что если она решиться выйти на улицу, её глаза не смогут принять дневного света.

— Тебе следует пить больше чая, — замечаю я.

Она переводит свой взгляд на меня. Она делает это крайне редко. Именно поэтому это всегда так невыносимо приятно, чёрт!

— Нет! Не стоит потому, что я могу привыкнуть к нему. Ты сам прекрасно знаешь, что чай — редкость сейчас, — с видом знатока отвечает она.

— Знаю, но я могу его достать.

— Знаю.

Она сбрасывает плед и поднимается на ноги. Она часто ходит по маленькой комнатке от окна и к креслу. Она находит в этом спасение. Сомневаюсь, что её разум всё ещё чист. Мне кажется, она стала сумасшедшей ещё тогда, когда решилась бежать. Мне кажется, что она потеряла дар речи, когда, оказавшись на землю, прощалась с жизнью. Мне кажется, что она ослепла, когда яркий луч солнца убивал её теплотой.

— Я встретил Эрику.

— Кто это?

— Ты забыла?

— Я никогда не знала её.

— Нет, знала.

— Не говори так, будто я странная! Я никогда не встречала человека по имени Эрика!

— Хорошо.

Каждое слово она буквально выплёвывала мне в лицо. Каждое это слово ранило меня только потому, то я понимал: я и есть их причина. Я никогда в этом никому не признаюсь. Даже если меня будут пытать. Это слишком сильный страх — признать вину. Требует усилий, требует моральной силы, быстроты мысли. Боюсь, я потерял всё это уже давно. В прошлом.

— Я принёс печенье. Возьми немного.

— Я хочу к морю.

— Согласен, что печенье — не море, но, в любом случае..

— Оно такое манящее, голубое, прекрасное, изысканное, невероятное…

Она присела на корточки у своего кресла и медленно водила кончиком пальца по тёмно-синему ковру. Возможно, в этот самый миг она находилась там. Я не стал ничего говорить. Я боюсь нарушить её мечты. Осматриваю все небольшие листочки, развешенные на стенах. На каждом из них только одно — море. На одном — закат, на другом — рассвет и так далее. Они кажется такими разными, и такими чертовски одинаковыми. Во что я должен верить?

Она взяла чашку и допила чай.

Гуляя по заброшенным улицам, можно встретить многих. Можно ли тогда называть их заброшенными? Все приходят сюда, чтобы остаться наедине с собой, а выходит совершенно наоборот. 

Я вижу: молодой, высокий парень идёт мне навстречу. Я знаю его. Разве можно забыть брата? В отличии от остальных людей, которых давно покинула радость, он всегда улыбался, в нём все находили подлинное утешение. Он один из тех, у кого была работа. Возможно, это и делало его ещё более особенным. 

— Всегда знаю где тебя искать,— усмехнулся он. 

— Боюсь думать зачем. 

Мы продолжаем идти вперёд, слегка улыбаясь. Редкие люди бросают взгляды ненависти. Они не могут принять того, что не все забыты и обделены судьбой. Им больно думать, что я всё ещё могу улыбаться. 

— Есть одно важное дело,— начал он,— Понимаешь, об этом никто не должен знать. Видишь ли, вчера мне предложили работу за границей. Я бы с удовольствием согласился, но я не могу оставить сына одного. 

— Разве тебе не разрешат взять его с собой? 

— Ты смеёшься? Я думал, ты ещё не сошел с ума, как все остальные. Они разрешили мне оставить сына себе, а не отправили в пансион, что уже высший дар. Я не смею просить о большем..

— Я не могу его забрать. Ты это прекрасно понимаешь! 

— Ты нет, но Полли может. Ведь женщинам разрешено оставлять детей. 

Я резко останавливаюсь. Я смотрю на него очень пристально, пытаясь понять насколько сильно его изменила работа. Разве он не знает её? Он хочет убить меня полностью? Я оказываюсь верить в то, что он начал забывать положение вещей. 

— Ничего не выйдет, Том. Полли невменяема, разве ты забыл? Ей никто не доверит ребёнка. Тем более, она несовершеннолетняя. 

— И то и другое можно скрыть, верно? 

— Когда придёт проверка, и она наброситься на них с проклятиями, сомневаюсь, что они подумают будто она предлагает им чашку чая. Документы, конечно, подделать можно, но она не может встретиться с ними. 

— Так пусть это будет не она! Попросим кого-нибудь! 

— Том, Полли не сможет принять твоего сына. Кстати, куда ты отправляешься? 

— Ещё не знаю, но Мистер Рейхмон обещал, что это будет побережье. Я и мечтать о таком не мог. Я довольно недолго проработал. Все мне завидуют теперь. 

— Смотри, не утони в лучах славы. 

— Не бойся. Слушай, я бы хотел с ней увидеться. 

— Зачем тебе это? Она давно уже не встречала никого. Недавно она чуть не убила меня за то, что я напомнил ей про Эрику. Не думаю, что она тебя вспомнит, не пойми неправильно. 

— Нет, я должен увидеть её! Я бываю здесь слишком редко. 

Я качаю головой. С одной стороны, я понимаю, что нежелание их встречи вызвано только моим эгоизмом, но, с другой, думаю, в моих словах есть резон. 

Я соглашаюсь. Мы доходим до конца тёмной улицы, сворачиваем в небольшой проулок, который выводит нас на главную площадь. Её не использовали уже больше двадцать лет, насколько мне известно. Все лавки были закрыты, реклама убрана. Остались только несколько пустующих лавочек и фонарей. Мне всегда казалось, что раньше это было очень популярным местом встреч, местом красивых магазинов и ярких витрин, а сейчас нам остаётся только пресечь её и свернуть на широкую улицу. 

Мой дом никогда ничем не отличался от других. Такого же уныло серого цвета, два больших окна и черная входная дверь между ними. Перед домом был небольшой сад, но называть его так было уже смешно. Он больше походил на мусорную свалку. 

— Здесь ничего так и не изменилось. — заметил Том, разгуливая по мрачным комнатам, — Почему ты живёшь в подвале? 

— С крысами дружить легче.

— Она ведь хочет на море, да? 

— Да. Всё мамина вина. До сих пор помню все эти её сказки о чудесных русалках, мягких пляжах и о другой ерунде. 

                                      ***

— Полли! Зачем ты рвёшь рисунки? 

Я останавливаюсь ровно в шаге от неё. Она выглядит очень уставшей и измученной, отрывая от каждого рисунка по маленькому кусочку. Волнистые волосы спускаются по спине и достают до пояса. Мне так всегда нравился их цвет, а сейчас он кажется невероятно безнадежным — рыжим. 

— Какая разница?— тяжело вздыхает она, падая на землю. — Всё равно это только мечты. На самом деле, мне придётся всю жизнь провести здесь, ведь так, да? 

Я не могу терпеть моменты, часы, когда она приходит в себя, когда она начинает понимать и воспринимать происходящее. Мне слишком сложно с ней справляться. Я не в состоянии отвечать на её вопросы потому, что сам не могу найти точных ответов. 

— Нет, не всю жизнь, милая. — только и могу ответить я. 

— Я тебе не верю. 

Она снова поднимается на ноги и подбрасывает вверх все свои рисунки. Они некоторое время парят в воздухе, а затем медленно опускаются на ковёр. В такие моменты мне кажется, что я бессилен. Собрать рисунки и развесить их по местам? Оставить так, как она этого хочет? 

— Ты помнишь Тома? 

— Я не больная. Я помню его. 

— Он здесь.

Её зрачки значительно расширяются. Она поправляет волосы, откидывая их назад и, сбивая меня с ног, бежит к выходу. Том тут же оказывается в проходе и Полли бросается на него с объятиями. Черт, кажется, я не видел её такой счастливой, по меньшей мере, несколько месяцев. Я достаю из кармана сигарету и отворачиваюсь к окну, стараясь не слышать их разговора. 

Нам следует бежать из этой гробницы. 

Я смотрел на неё уже длительное время. Она улыбалась и заплетала свои волосы в косичку. Но у неё не было чем их связать. Коса расплеталась вновь и вновь, а она упорно пыталась сдержать её. Это выглядело очень занимательно. Она менялась в лице, эмоции переходили от радости к раздражению, но каким-то чудом она продолжала улыбаться. Её изысканные, тонкие губы не опускались. Полли не замечала моего присутствия с тех пор, как ушел Том. Однажды, она даже пыталась позвать меня, приоткрыв дверь.

Как же мне хочется сбежать, покинуть этот город для изгнанных. Нас не воспринимают как людей, не разрешают пересекать границы города лишь потому, что мы хотели остаться свободными. Том — один из тех, кто подписал согласие на рабство. Как бы он не пытался мне доказать правильность своего выбора, я вижу, что он сожалеет.

Она начала петь. Полли напевала старую мелодию, которой её учила мать. Должен признать, она очень красива, но я не могу передать того, как невыносимо мне было её слушать. К сожалению, Полли этого не понимала. Она продолжала всё громче и громче. Она недовольно отбросила косичку назад, поправила свитер и поджала под себя ноги, удобнее усаживаясь в кресле.

— Хорошо, что он пришел. Рей, а куда он ушел? Где он был?— спросила она, уставившись в окно.

— Разве он тебе не говорил?

— Нет, он сказал, что ты мне всё объяснишь.

Предатель.

— Я не знаю.

— Ты лжешь мне! Я всегда понимаю, когда ты так делаешь! Ты думаешь, что если я странно себя веду, то я ничего не способна понять?! Ты никогда так холодно не относился ко мне! Как к больной!

— Мне надо встретиться с Томом.

Я встаю и направляюсь к двери.

— Он был здесь час назад!

— Я хочу посмотреть, где он остановился.

— Я тоже.

Я уже готов был захлопнуть за собой дверь, но какая-то невероятная злость заставила меня вернуться в комнату, поднять её на ноги, и потянуть вперёд к выходу. Полли достаточно просидела здесь, чтобы окончательно рехнуться. Полагаю, мне удалось то, что я задумал, и теперь можно выпустить её на волю. Сомневаюсь, что она когда-нибудь придёт в себя.

***

Я видел то, как свет врезался ей в глаза. Я видел то, как она слегка вздрогнула от порыва ветра. Я видел то, как она почувствовала, что такое быть свободной. Пленница, даже оказавшись на воле, останется пленницей, поэтому она закрывает руками лицо, и бросается ко мне. На глазах у неё выступают слёзы. Мне хочется сказать ей, что этот мир не причинит ей боли, но она, к сожалению, понимает, когда я лгу.

Я шепчу ей, что это всего лишь небольшой город, и она не встретит здесь “плохих” людей, так как в это время все сидят дома и читают книги. Я почти не лгу. Она кивает и отходит от меня на несколько шагов, открывая глаза. Полли делает глубокий вдох, затем выдох. А потом на её лице появляется улыбка. Она, в отличии от других, может оценить всю непревзойдённость ветра, удивительность солнца, ослепительность солнца.

Я беру её за руку. На несколько секунд, когда она смотрела на наши переплетённые пальцы, мне показалось, что она вернулась, что она больше не испорчена мрачными стенами подвала, что она не Полли, а Сьюзен. Фальшивое “Полли ” настолько прижилось к ней, что, боюсь, она забыла своё настоящее имя. Мне всегда проще называть её так, потому что Сьюзен была другой.

— Почему ты раньше не разрешал мне выходить?

Я ничего не отвечаю. Она правильно должна понять моё молчание.

Я киваю, и она послушно следует за мной по широкой дороге. Я замечаю наших соседей, которые, выглядывая из окна, перешёптываются. Почему мне кажется, что они говорят о нас? Даже не знаю, черт побери! Я устал от этих взглядов, от зависти, от непонимания. Я начинаю желать всем этим людям смерти. Всем. Даже детям, которые всего лишь поддались влиянию родителей. Я не могу больше терпеть их невыносимо грустных лиц.

Мы уже подошли к отелю. К моему удивлению, Сьюзен не промолвила ни слова за всю дорогу. Хотя, если подумать, мы шли только десять минут. Уверен, поток её вопросов нахлынет немного позже. Возможно, уже тогда, когда мы переступим порог этого старого заведения, а может быть, когда мы будет бежать отсюда на верную смерть.

Она отпустила мою руку.

Мрачность и серость этого отеля были непревзойдённые. Ужасный запах гнили доноситься из каждого предмета, из стен, потолка. Я бы мог предположить, что это место заброшено, но все знают, что это нелегальное здание, в котором изредка появляются люди из “свободного мира”. Чаще всего для того, чтобы написать книгу об этой жуткой местности. Я встречал несколько писателей, разговаривал с ними, пытался узнать их мнение о происходящем, но они только отвечали хорошо заученными фразами, допивали оставшееся вино в бокале, и скрывались в своих маленьких, прогнивших комнатках. Изредка здесь бывали родственники “изгнанных”, но, насколько мне известно, им никогда не были рады.

Сьюзен осматривает каждый стул, каждый стол и каждую крошку, оставленную на столе. Жадно и невыносимо она пожирает взглядом несколько рисунков, забытых на барной стойке. Она берёт их в руки, и обводит пальцем контур каждой изображенной фигуры. Восхищенно и ненасытно.

— Том Ридберг здесь остановился? — интересуюсь я у старого владельца.

— Я не принимаю здесь людей, — возмутился он.

— Я не из полиции. Вы меня знаете. Том — мой брат.

— Возможно, если бы он был здесь, я бы поселил его на втором этаже во вторую комнату, но он очень занят.

Закон запрещает в этом городе любые общественные, публичные заведения, места, сборища, и так далее. Законов много, но именно этот делает город таким невероятно пустым и унылым. Этот отель и паб за углом — единственное развлечение. Но если придёт проверка,….никто, впрочем, не знает, что будет.

Мы поднимаемся по узкой лестнице наверх, ступая по старому ковру, нам с лёгкостью удаётся поднимать жуткую пыль. Сьюзен начинает закашливаеться и это вызывает у меня улыбку. Не знаю почему, но у меня такое чувство, будто она начала, наконец, подавать признаки жизни. Конечно, мой план этого не одобряет, но лично мне невероятно приятно. Она поправляет свою, уже почти несуществующую, косичку, оттягивает футболку вниз и гордо поднимает голову, показывая, что она готова к любым трудностям.

— Не могу поверить, что тебя волнует, что о тебе подумает этот идиот!

— Он мой старый друг, — парирует она.

Лёгкая усмешка на моих губах, невозмутимость на её лице, и я стучу в разваливающуюся дверь. Некоторое время мы стоим молча, дожидаясь ответа, но его не последовало. Мне кажется, что эта тишина за дверью не к добру. Если верить хозяину, Том не покидал отеля, а бродить по коридорам — занятие не для него, он предпочитает проводить время с толком. Сьюзен встревожено наматывает рыжий локон на палец и покусывает губу. Даже она понимает, что старик выглядел встревоженным.

— Думаю, лучше уйти, вернуться домой, — замечаю я.

— Нет! Я не хочу! Зачем ты показал мне город, а теперь снова хочешь посадить меня в подвал?! — шипит она на меня.

— Тише! Если хочешь, мы можем зайти к Эрике, — шепчу я, уводя её подальше от двери. — Она не такая как все. Она обязательно примет нас.

Сьюзен кивает, и мы подходим к лестнице. Я почти уже не задерживаю дыхание, я почти не волнуюсь, я почти верю, что ей не грозит опасность. Я толкаю её вперёд, заставляя спускаться как можно быстрее. Она слушается, но мне кажется, что мы не успеем скрыться. Дверь наверху открывается, и я чертыхаюсь про себя.

— Мистер Рей! Прошу подождите! — слышу я голос сзади.

Вот он. Ненавистный, режущий сознание на кусочки голос. Мы уже почти у выхода. Сьюзен хватает меня за руку, пытается что-то спросить, но мне нечего ей сейчас ответить. Я открываю дверь, под жуткие вопли хозяина. Мне приходиться буквально вытолкнуть её на улицу, она падает и ударяется о камни. Времени нет. Голос всё еще продолжает звать меня, и я хватаю её на руки, сворачивая в темный переулок, ведущий к заброшенному кварталу Брендбери.

Тёмные улицы позволят нам избежать наказания. Они скроют нашу не законопослушность. Все дома здесь наглухо забиты досками, поэтому на такую роскошь, как скрыться в доме, я и не рассчитываю. Место было покинуто из-за жутких воплей, исходящих ниоткуда, бледных призраков старых хозяев. Мистер Брендбери — единственный, кто остался здесь жить. Он считает, что всё это всего лишь выдумки пожилых женщин, которые сошли с ума от потери сыновей и дочерей.

Я слышу шаги. Они ближе и ближе. Я ставлю Сьюзен на ноги и прошу её бежать как можно быстрее, как можно дальше. Она, к счастью даже не кивая, срывается с места. Косички уже даже не видно, мелкие локоны разлетаются на ветру. Я знаю, что улица ведёт в тупик, но, возможно, нам удастся спрятаться в конце.

Шаги понемногу умолкают.

Старик Брендбери впустил нас неожиданно. Я и подумать не мог, что его дом находится здесь. Никогда об этом не задумывался, впрочем. Он открыл нам дверь, и Сьюзен, моментально сообразив, бросилась в дом. Он был таким же заброшенным и пепельно черным снаружи, как и все остальные. Кто бы предположил, что здесь кто-то может жить?

Внутри тоже было всё запущенно: пыль, сломанная, старая мебель, протекающая крыша, которая вот— вот разломается на части и окончательно погубит этот дом. Брендбери попросил нас остаться в этом искалеченном холле, а сам ушел. Есть вероятность, что он поможет полиции отыскать нас. К сожалению, он чтит законы. Если это ловушка, нам не выбраться.

— Он меня пугает,— шепчет Сьюзен.

— Подождём пять минут, и уйдём, хорошо?— предлагаю я.

Она кивает, и молча падает в большое, дряхлое кресло. Поднимается пыль, и она морщится, прикрывая нос рукой. Я пытаюсь вспомнить, как пробраться к главной улице из этого места. Но на карте в моей голове есть только один путь,— через отель. До границы идти максимум десять минут, но мы не можем сбежать просто так.

— Что вы здесь забыли?— хриплым голосом интересуется старик.

— Полиция здесь вместе с проверкой,— без колебаний отвечаю я.

— Так вы нарушители? А, вижу, вижу….Девушка!— начинает он, противно щуря глаза,— Как же! Тебе не разрешено здесь жить? Я раньше тебя не встречал. Должно быть, ты предательница!

— Нет!— прерываю я его гневный поток мыслей,— Она изгнанная, как и все мы, мистер Брендбери.

Он проходит вдоль комнаты, останавливается у старого кресла, и опускается на колени перед Сьюзен. Она, испуганно, поджимает ноги и отворачивается. Я не понимаю его намерения, но решаю, что стоит избавить её от мучений.

— Идём! — говорю я, подавая ей руку.

Она мгновенно спрыгивает на землю, пытаясь избежать столкновения с сумасшедшим стариком, и укрывается за моей спиной.

— Спасибо за помощь, мистер Брендбери.

— Нет, нет! Я не выпущу вас, пока вы не докажите мне свою невиновность. Почему за вами гонится полиция?

Я могу видеть по его глазам, что если мы сделаем шаг в сторону двери, он набросится и задушит нас, не моргнув и глазом. Надо понимать, что он мыслит совершенно не стандартно. Я не смогу предугадать его действий. Я мог бы с уверенностью просчитать каждый шаг Тома, Сьюзен, Падмы, Эрики, но не его. Он сумасшедший, у него совершенно разные мыли в голове, которые нереально угадать.

— Мы были в пабе. Паб — запрещённое место, как вы знаете. Нас там обнаружили, и нам пришлось бежать,— вру я.

— Терпеть не могу это место! Ведь вам было сказано, что это запрещено! Нельзя, понимаете?! Почему же вам просто не оставаться дома? Зачем нарушать законы?! Я не выдал старого хозяина ни тогда, когда проверка нашла меня с его помощью, ни тогда, когда меня грозились выслать в предатели! А вы продолжаете! Снова и снова! Если бы вас сейчас нашли, меня бы точно выгнали!

С каждым словом он всё ближе и ближе к нам. Он всё больше и больше пугает Сьюзен, судя по её дрожащим рукам. Его взгляд становится всё более и более невразумительным. Я пытаюсь подтолкнуть её ближе к двери, чтобы если он окончательно лишится разума, мы могли сбежать. Теперь выбора уже нет. Если мы не успеем выбраться до вечера, нас найдут, накажут и, возможно, убьют.

— Мы больше не пойдём туда! — вскрикивает Сьюзен.

— Убирайтесь! Я не желаю вас больше видеть, предатели!

Не задумываясь, я бросаюсь к выходу. Сьюзен выбегает из дома, и начинает бежать, не дождавшись меня.

— Учти, я знаю правду!— успеваю услышать я, перед тем, как побежать вслед за ней.

Она кричала. Я видел и понимал, что она погибает. Она погибает, проводя жизнь в тёмном подвале. Она не желает туда возвращаться. Сьюзен вырывалась из моих рук, когда я пытался вернуть её обратно. Я пытался объяснить, что это ненадолго, но, к сожалению, это место отталкивало её с невероятной силой, настолько сильно, что мне не удавалось удержать её. Она неслась по лестнице вверх, слёзы капали на холодный пол, и я не знал как поступить.

Я ненавижу её. Она не может понять, ею руководят только лишь чувства. Ей совершенно не известно происходящее, она, как оторванный от жизни ребёнок, который никогда не видел ничего, кроме матери.

— Сьюзен, ты должна спуститься! — кричал я ей вслед.

— Нет! Я вернусь к Тому!— издевалась она надо мной.

Я даже не хочу напоминать ей о том, что она только что, не жалея сил, пыталась убежать из отеля. Это выглядело бы, по меньшей мере, глупо. Она даже не замечает, что я называю её другим именем — настолько она взволнована.

Я слышу звук открывающейся двери, доносящийся сверху. Сьюзен замирает на месте, впившись взглядом в тёмную комнату перед ней. Я моментально подлетаю к ней, преодолев всего лишь пять ступенек, и осторожно прикрываю ей рот рукой. Она вздрагивает и делает шаг назад.

— Тише! — шепчу я ей на ухо,— Спускайся вниз очень медленно. Я не хочу слышать даже малейшего звука, поняла?

Она кивает, и я пропускаю её вниз. Сьюзен осторожно спускается, иногда поворачивая голову в моём направлении. Черт, она напугана намного больше, чем когда либо. Моя тихая угроза привела её в чувства, что очень хорошо.

И снова шаги. Медленные и аккуратные шаги то приближались, то удалялись. Пол в доме был очень старым и скрипел, поэтому было довольно легко определить где именно находится человек. В районе комнаты, которая расположена левее от входной двери. К моему счастью, вход в подвал был прикрыт старым гобеленом, который рассыпался на части при каждом открывании двери. Если это не опытный сыщик, есть надежда, что он не обратит на него внимания. В наше время набирают очень много молодых людей. Они сейчас в дефиците. Слишком мало, кто осмелиться служить государству.

Я поднимаюсь на несколько ступенек выше, — и оказываюсь у самой двери. Я отчетливо могу услышать, как он открывает каждую шкатулку, каждый ящик, каждую дверку шкафа. Пока у меня есть время, выбираюсь из подвала, тихо приоткрыв дверь. Если бы я остался, нас бы нашли.

Я знаю, что нельзя задавать вопросы человеку, который не принадлежит этому городу. Это запрещено, как и сопротивление, любой неправильный взгляд, и опровержение любого факта.

Человек в черных узких брюках и бронежилетом поверх черного гольфа разворачивается ко мне лицом. Из-за темноты мне трудно разглядеть точные черты его лица, но мне удаётся понять, что, как я и предполагал, он был молодым. Просто парнем примерно моего возраста. Не могу понять, то заставляет их так презрительно и жестоко смотреть прямо мне в лицо. Он медленно закрывает шкатулку, поправляет жилет и направляется ко мне. Сейчас я обязан опустить голову, спрятать руки за спину, и постараться не произнести ни слова, если мне не зададут вопроса, на который я должен дать предельно короткий и внятный ответ.

— Ты живёшь здесь один? — вот и первый вопрос.

— Да, — предельно коротко отвечаю я.

— Это твой окончательный ответ? Ты знаешь, что будет, если ты солжешь мне, верно?

Смерть.

— Да.

— Скажи мне тогда, почему же мистер Том Эндрю Ридберг опровергнул этот факт? Он уверен, что у вас есть ещё один, я бы сказал, жилец.

Предатель.

— Ложь.

— Надеюсь, ты понимаешь всю серьёзность ситуации, мой друг.

Он обходит меня и направляется в другую комнату. Там он ничего не найдёт, конечно, но я должен позаботиться о его скором уходе. Я продолжаю стоять на месте, смотря строго перед собой. Мои глаза рвутся бросить взгляд на старый настенный гобелен, но любая мелочь может выдать её в данную секунду.

— Почему дом в таком ужасном состоянии? — слышу я следующий вопрос.

— Он соответствует происходящему в стране.

Вот! Тот самый момент, когда сыщик медленно поворачивает голову к жертве, смотря ей в глаза с жестокой насмешкой и ненавистью, тот момент, когда всё зависит от степени его жестокости. Сколько раз я это проходил? И каждый раз я испытываю то же лёгкое чувство риска. Если он достанет пистолет, назовёт врагом и застрелит меня, что случится со Сьюзен?

— Я вижу, тебе не терпится встретиться с быстрой пулей, — растягивая слова, произносит он. — Я устрою вам встречу, но немного позже. Я должен найти эту “особу”, загадочным образом оказавшуюся здесь. Я даю тебе шанс искупить вину. Просто скажи мне: где она?

— Не имею ни малейшего представления.

— Лжец! Откуда ты пришел? Я не заметил твоего прихода!

— Я был на старом футбольном поле.

— Зачем?

— Встречался с девушкой, которая часто рисует там.

— Имя?

— Я не знаю.

Он кивает несколько раз, будто говоря, что он узнает её имя. Чего бы это ему не стоило.

Для него это уже игра.

Я получил письмо. Как бы странно это не звучало, но я не выбросил его. Не выбросил, как все остальные, а осмелился распечатать. Сьюзен сидела рядом на подлокотнике. Ей не терпелось узнать содержание. Она смотрела на письмо таким наивно-ожидающим взглядом, что я не мог не улыбаться.

“Дорогой Мистер Ридберг,

Отдел обеспечения”

— Ты должен согласиться, Рей.

— Сьюзен, дело не в работе. Я обязательно приму предложение.

Дело не в работе. Им плевать: буду я гнить здесь, или же у них в городе. Если я откажусь, у них будет хоть и не очень важное, но доказательство того, что я живу не одни. Доказательство того, что я не хочу покидать эту местность из-за нарушения правил. Они ничтожны.

— Я напишу ответ завтра, а сейчас я хочу, чтобы ты нарисовала мне что-нибудь.

— Ты просто пытаешься меня отвлечь! Ты ничего мне не объяснил! Кто был тот человек? Чего он хотел?

Она спрыгнула на землю и принялась нервно заплетать косу. Тот самый момент, когда она “понимает”. Она хочет всё знать, а ведь когда-то она знала. Когда-то эта девочка зазубривала все законы, все правила, наказания, как и все мы. Если ты забывал один пункт — ты начинал сначала. И так могло продолжаться часами, днями. Но Сьюзен всегда усердно старалась, и ей хватило рассказать всего лишь один раз.

— Ты должна собрать свои вещи, хорошо? Собери только самое важное, всё крайне необходимое.

— Зачем?

— Просто делай то, что я говорю!

У меня заканчивается терпение. Я не могу терпеть её естественного желания, и того, что не могу отвечать на её вопросы. Я мог бы, но молчание — необходимость. Чем меньше знает моя спутница, тем больше у нас шансов на хорошее окончание истории.

Я выхожу на улицу, громко захлопнув дверь. Не знаю почему я сбежал. Я не хочу бродить по улицам в одиночестве, мне не хочется сидеть в грязном пабе за углом. Одиночество тяготит. Что я делаю не так?

Решение приходит сразу. Ноги сами несут меня в единственный дом, где стук в дверь не принимают за бестактность. Я направляюсь к серому дому, как и все остальные на этой улице. Единственное различие — убранный сад перед ним. Здесь нет мусора, старой мебели, или рваных вещей. Это место отличается своей энергетикой, своим настроением.

Я, не задумываясь, стучу в дверь несколько раз. Я пытаюсь делать это как можно тише — мне кажется, что кто-то из остальных жителей может услышать, и меня возненавидят ещё больше. Но разве это имеет значение? Если тебя ненавидят, стоит ли беспокоиться о том, что ненависть усилиться?

— Это ты, Рей? — сразу последовал вопрос. Она, даже не открывая двери, знает, что только я мог решиться на визит.

— Да, Эрика.

Звук ключей, щелчок замка, открывающаяся дверь. Женщина мило улыбается мне, предлагая войти в дом. У неё не заброшенные комнаты, она не живёт в подвале. Зелёный диван, журнальный столик, книжные полки, разные фигурки на верхних полочках. Это место наполняет определенным оптимизмом.

— Я слышала, что проверка в городе,— начала она, заваривая чай,— Не самое лучшее время. Всё обошлось?

— Да, как обычно, — отвечаю я, открывая одну из книг.

— Надо быть осторожнее, сынок. Её, рано или поздно, найдут, и что же ты будешь делать?

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, правда! Я уже устал выслушивать то, как это опасно. Я прекрасно это понимаю, и отдаю себе отчет в том, что может последовать наказание. Не могу я больше думать о ней. Думаете, зачем бы я тогда пришел? Просто посидеть? Вы же понимаете, что это не в моём стиле. Сьюзен требует информации, а я ничем помочь не могу. Так прошу вас, не требуйте ничего от меня вы!

— Ну, хорошо! Вот, возьми чашку. Пей, а то чай остынет. В любом случае, я тебя не осуждаю. А если говорить о другом, то могу похвастаться! Моему сыну предложили работу заграницей.

— Не нравится мне это. Тому тоже предложили работать заграницей. Что они планируют? Очередную секретную организацию? Это не сойдёт им с рук, как всегда, надеюсь.

— Что бы они ни планировали, я рада, что Николас добился того, чего хотел.

— А если его застрелят, как предыдущих агентов?

Её улыбка сразу же угасла. Она опустила голову, медленно помешивая остывший чай. Конечно, она думала об этом, но вопрос никогда не стоял так строго и прямо. Она волнуется за сына, и я не смел задавать подобные вопросы. Но она должна понимать, что ничего не бывает просто так, к сожалению, и её сыночка не ждёт светлое будущее.

— Рей, ты преувеличиваешь. Возможно, это просто совпадение. Я, конечно, тоже сомневаюсь в этом, но надо же надеяться!

— Надежда — единственный ваш аргумент, Эрика. Не хочу так сильно вас расстраивать, честно говоря. Если хотите знать, то Сьюзен пообещала нарисовать что-нибудь.

— Сьюзен? Давно ты её так не называл. Да и я имя уже это подзабыла. Но Сьюзи всегда отличалась от Полли, поэтому я рада, что она вернулась.

— Мне только так кажется.

— Если тебе захотелось так назвать её, значит, были причины. Рисунок я обязательно оценю, даже не сомневайся. Кстати, недавно я встретила Падму, и она сказала, что хочет научиться рисовать. Я сказала, что помогу. Мне кажется, что этот город начинает оживать.

Эрика забрала у меня чашку, и ушла на кухню.

Я пробыл у Эрики ровно столько, сколько мне требовалось для того, чтобы упокоиться. Мы много говорили о том, что могло бы быть. Мы обсуждали наше прошлое не без улыбки на лице. Я позволяю себе такое крайне редко. Только тогда, когда всё уже буквально желает взорваться внутри тебя, и ты не знаешь как с этим справляться. Голова начинает болеть как-то по особенному: не физически, а морально. Она переполнена, и желает выбросить все лишнее. Сьюзен не поняла бы этого \"мусора\", к сожалению. Я не могу делиться с ней своими переживаниями. Нет, совершенно наоборот: она должна.

Через некоторое время я всё же решил вернуться домой. До сих пор осталась привычка называть это заброшенное, убогое место \"домом\". Черт, а ведь это так. Мы прожили здесь больше трёх лет. Возможно, что это место имеет полное право так называться, но дело в другом. У меня нет желания принимать данный факт. Мне хочется думать, что мой дом цел и невредим, уютный и практичный одновременно, стоит где-то очень далеко от этой \"свалки\", и ждёт, ждёт нас. Глупые надежды, пожалуй. Скорее всего, он давно уже уничтожен.

Я открываю дверь, захожу в тусклое помещение, отодвигаю гобелен, отпираю вторую дверь, спускаюсь вниз. Слышу голоса. Я бы мог подумать, что это всего лишь Сьюзен, что она начала напевать песню, или просто разговаривать сама с собой, но голос был мужской. Это был Том. Трудно не узнать его высокого, звонкого голоса. Я останавливаюсь буквально на последней ступеньке. Они не могут видеть меня, а я их.

— Милая, тебе понравилось в городе? — спрашивал он.

— Конечно! — спешила ответить она,— Я никогда не видела столько солнца, и не чувствовала столько ветра!

А ведь это ложь. Она видела, она чувствовала. Единственная проблема — она не помнит, не знает, не хочет знать, потому что я заставил её отречься от всего этого.

— Ты хочешь жить там? Снаружи? Хочешь покинуть эти темные стены?

Это уже слишком, как мне кажется. Ясно почему он нас предал. Ему плевать на меня, ему плевать на то, что могут сделать со мной. Я знаю, он знает, что если Сьюзен найдут, все подумают, что она лишь пленница, и оправдают, избавив от наказания. Она сможет жить спокойно вместе с Томом где-то очень далеко. Будет ли её жизнь лучше, чем здесь, я не знаю. Но уверен, что жизнь в тюрьме, которая мне грозит, не самая прекрасная.

Я выхожу из своего укрытия, и оказываюсь в двух шагах от Тома. Он сидит в моём кресле. Черт, я ненавижу его ещё больше. Милая улыбка на его лице лишь усугубляет моё психическое состояние. Я хочу наброситься на него, схватить за шею, медленно душить, наблюдая за тем, как он задыхается. Но я всего лишь подхожу ближе, и останавливаюсь, в ожидании хоть какой-то реплики с его стороны.

— Рей, ты быстро вернулся, — замечает он.

— Вижу, тебе удалось просчитать всё до последней минуты. Жаль, что ты не предугадал моего возвращения.

— Не начинай язвить. Я пришел проведать вас.

— Проверка — твои вечные спутники?

— Не говори так. Они здесь не по моему желанию. Это случайность, на самом деле.

— Я не поверю, что они пытали тебя, и ты, не выдержав смертельных мук, рассказал им о Сьюзен! Ты всего лишь тупоголовый мерзавец! Твоего скромного ума хватило только на ЭТО?! Я думал, что гениальный ребёнок — Том придумает что-нибудь более разумное.

— Ты думаешь, что я рассказал им? А ты не думал, что они могли назвать предателем меня только потому, что я был в городе, и только из-за того, что я твой брат! Предателем мог быть кто угодно! Даже Эрика! А вдруг, ей надоело твоё присутствие, надоело смотреть на мучения бедной девочки?!

— Всем плевать. Всем плевать на наши судьбы. Им нет до нас дела, а ты всегда мечтал о том, чтобы она жила на \"свободе\". Только, к сожалению, на мнимой свободе. В любом случае, нет смысла разбираться в этом. Какая разница?! Ты должен уйти! Оставь нас в покое, и не смей больше здесь появляться!

— Ты не в праве мне запрещать! Я буду находиться в этом городе столько времени, сколько мне будет угодно!

— Или угодно твоему начальнику?

— К черту!

Том поднимается на ноги, и, задев меня плечом, взлетает по лестнице вверх. Звук закрывающейся двери, скрип пола, ещё одна дверь, и, наконец, мы дождались тишины. Всё это время Сьюзен не отводила от меня взгляда. Я рад, что она молчала, не встревала в разговор. Это помешало бы. Она не в состоянии спорить. Не со мной.

Сьюзен медленно поднимается на ноги, небрежно откидывает волосы назад, поправляет свою черную футболке, и, закусив губу, ждёт, что я начну кричать на неё, обвинять в том, в чем она не виновата. Да, я делал так раньше, когда она забывала запереть на ночь окно, когда пыталась выскользнуть из дома, когда не допивала чай. Я находил в этом определённое удовлетворение.

Сейчас я не хочу ничего говорить. У меня совершенно другие планы. Я замечаю, что за креслом спрятан рюкзак. Она собралась, как я и просил, но посчитала нужным не сообщать об этом Тому. Умница. Хорошо, что ей вышибло не все мозги. Кусочек нетронутого разума всё ещё давал о себе знать, но сколько это продлится? Сколько осталось до того, как он сдастся?

— Идём! — говорю я, — Возьми то, что собрала, попрощайся с этим местом, поплачь, если хочешь, и выходи. Я буду ждать на улице.

— Что? Куда мы уходим?

Она делает шаг мне навстречу, и пристально выпучивает глаза. Могу ли я надеяться на то, что она не ждёт ответа? Нет, конечно, нет.

— К морю.

Я подмигиваю ей, забираю свои давно собранные вещи, и поднимаюсь к двери.

***

Ждать женщину — сущий ад. Я выкуриваю уже вторую сигарету. Сидя на крыльце, уставившись в небо, стараюсь не думать о ней.

Эрика давно подозревала, что я собираюсь убраться подальше. Множество раз она намекала мне на то, что это надо сделать как можно быстрее. Но у меня никогда не было плана действий. В принципе, сейчас у меня его тоже нет. Было лишь одно важное задание, которое требовалось выполнить, чтобы строить планы. Задание выполнено, а плана нет, но оставаться я здесь больше не хочу. Надо быть реалистом. План ниоткуда не появится, и если его не было два года, как минимум, почему он должен всплыть через год? Через два?

Я сказал, что мы идём к морю. Почему бы и нет? Если мы выберемся, я готов отправиться куда угодно. Я не лгал ей. Надеюсь, она сумеет осуществить свою мечту однажды. С моей помощью или нет. Это неважно, как и то, что она сумасшедшая.

Сьюзен. Сьюзен. Сьюзен. Все мысли только о ней, как бы я не старался. Мне хочется уехать очень далеко, выбросить её из головы, и никогда не вспоминать. Это как долг. Я делаю должное, спасая её. Есть ли в этом моё желание? Черт знает. Мне уже кажется, что нет. Даже ни капли.

Дверь открывается. Сьюзен выглядит очень спокойной. Что она делала всё это время? Ведь она давно собралась. Ей оставалось только лишь сидеть на холодной полу, и думать, думать, и думать. О чем? Она никогда мне не скажет. Её мысли всегда оставались загадкой. Именно те, которые она скрывала, никогда я не мог угадать. Она отдавала мне то, что считала нужным, но этого было недостаточно. Слишком мало, что понять человека, узнать его, его душу.

— Ты готова?

Она кивает, протягивая мне рисунок. Теперь я понимаю, что заставило её так долго мучить меня. Она зарисовывала комнату. Вот наши кресла справа, окошко напротив, чашка чая на полу, скомканный плед. Это не поможет ей! Не станет легче, если тащить прошлое с собой. У меня возникает желание порвать рисунок, выбросить, и именно так я и поступаю. Я рву его на мелкие части. Сьюзен с непониманием опускается на колени, и отбрасывает в сторону рюкзак.

— Зачем?! Я же так старалась!

— Я тоже старался! Слушай, не стоило этого делать. Неужели, ты не понимала того, что я не позволю его оставить? Ты же знала. Так зачем?

— Я надеялась, что..

— Даже не продолжай! Зайдём к Эрике.

Эрика выглядела взволнованной. Что-то случилось. Николас. Я был уверен в этом. Единственный человек, который может заставить её тревожиться — сын. Я был немного удивлён, увидев Падму на кухне. Стройная женщина лет тридцати, брюнетка с ярко выраженными скулами сидела за столом, раскладывая бумаги в две стопки. Она не заметила нашего прихода. У меня было время спрятать Сьюзен в другой комнате.

Эрика сообразила не сразу. Её голова была забита чем-то другим, и я её не виню.

— Рей? Я давно тебе не видела, сынок,— начала Падма, — Ты, вероятно, уже не помнишь меня, но я никогда не забуду, как ты помог мне перевести вещи.

— Что ты, Падма! Я тебя помню, можешь не сомневаться. А вещи...не за что. Я слышал, что ты ищешь работу?

— Да. Я решила, что хочу уехать. Не могу больше здесь жить.

Она поднялась, и направилась к нам в гостиную. Она была очень тощей. Это нормально, если ты живёшь в городе, где единственная пища — твоё отчаяние. Падма села в кресло напротив дивана. Её серое, лишенное жизни лицо смотрелось неуместно в ярко зелёном кресле.

— А письма уже приходили? — спросил я.

— Нет. Я отправила заявку только две недели назад. Ещё рано, но надеюсь, что они примут меня.

Я отвел от неё взгляд, и взглянул на притихшую Эрику. Она стояла у края дивана, упираясь руками. Я понимал, что ей было неинтересно выслуживаться разговоры о работе. По крайней мере, сейчас. Надо было выпроводить Падму, и вернуть Сьюзен сюда, ко мне. Что бы там ни было, я не представляю, что она может натворить одна.

— Падма, они не упустят такой шанс.

Она взглянула на меня таким взглядом, будто я над ней издевался. Так ненавистно и неправильно. Она подскочила, и, хмыкнув, вылетела из дома, громко захлопнув дверь. Я рад. Черт, я так рад, что она ушла.

— Эрика, что случилось с Николасом?— сразу же задаю я вопрос.

— Тайная организация. Ты был прав. Они снова набирают агентов.

— Возможно, всё обойдётся в этот раз.

Ложь. Ничего не обойдётся. Она это знает, я знаю, все знают, но эта фраза была обязательна. Не знаю почему, но я должен был солгать.

— Вы уходите? — спросила она, кивая на комнату, в которой сейчас находилось дикое дитя.

— Да.

Эрика подошла к двери, выпустила Сьюзен, и протянула ей чашку чая. Та приняла её с благодарностью. Ни одна, ни другая не проронили ни слова. Сьюзен была рада согреться. Она знала, что Эрике можно доверять.

— Уходите быстрее. Проверка всё ещё в городе, поэтому времени у вас мало. Рей, у тебя есть план?

— О! Мы отправимся на море!— радостно вскрикнула Сьюзен.

Эрика замолчала на несколько секунд, бросила на меня понимающий взгляд, и отпила из своей чашки. Я позвал Сьюзен к себе. Она уселась рядом, чуть не пролив жидкость, и начала наивно хлопать глазами, переводя взгляд с Эрики на меня.

— Конечно, море, — подтвердила Эрика.

Стук в дверь. Он был очень коротким, деловым. Никто не смеет стучаться в этом городе. Это могла быть Падма, вернувшаяся за сумочкой, или пакетом, но я отчетливо понимал, что это не она. Мне хватило ума схватить Сьюзен, завести в комнату, и приказать ей прыгать через окно в задний сад. На всё это ушло не больше трёх минут.

Дверь была открыта, когда я вернулся в гостиную

К моему удивлению, это была не проверка, и даже не Том. Всё было намного хуже. К сожалению, я начал сомневаться в том, что у нас что-нибудь получится. Девушка, стоящая на пороге, могла разрушить всё, что я так упорно строил.

— Чарли? — обратился я к ней.

Она, как всегда, выглядела изумительно: длинные, собранные в идеальную прическу, волосы, неброский, сдержанный макияж, снисходительная улыбка на лице, идеально подобранная одежда, женственные, миниатюрные туфли. Она представляла собой самую настоящую \"Молодую Леди\", как многие привыкли к ней обращаться.

Она вошла в дом, не дождавшись приглашения от ошеломлённой Эрики, заперла дверь, и села на диван, убирая скомканный плед. Её непревзойдённые манеры не позволяли ей избавиться от улыбки, что доставляло мне большие проблемы в прошлом. Вот и сейчас я готов ударить её по лицу, но боюсь, что улыбка так и не испарится.

— Да, Рей, это я. Понимаю, что это очень неожиданный визит, но не смейте сомневаться, что он очень важен как для меня, так и для вас.

Я не могу понять, почему наши родственники решили устроить нам семейный ужин. Не хватает только родителей. Думаю, после её \"неожиданного\" визита, я не удивлюсь, если завтра приедут и они.

— О, я не сомневаюсь, дорогая! — с неисчерпаемой злостью буркнула Эрика, уходя на кухню.

— Вы никогда не питали ко мне симпатии, миссис Джейтолд, — безразлично бросила Чарли, — но это крайне несущественно. Добираясь сюда на протяжении трёх часов, я думала только о том, как лучше преподнести новость Рею.

— Я полон внимания,— фыркаю я, присаживаясь рядом с ней, — Это должна быть невероятно потрясающая новость, чтобы мисс Совершенство снизошла к трате своего личного времени, которое она могла бы использовать \"с пользой\".

Я более чем уверен, что её раздражает мой язвительный тон, но, по сути, я всего лишь пытался имитировать её такой, какой я её запомнил. Возможно, она изменилась за эти годы, как и все мы, но воспоминания не дают покоя.

— Да, это..это крайне важно,— запинаясь, подтверждает она,— Дело в том, что мы всё знаем.

— Черт! За последние дни эту фразу я слышал больше четырёх раз. Откуда же вы берётесь все такие умные? Вижу, город кишит учеными, которые прицепились ко мне, так как им абсолютно нечего делать.

— Дело идёт о нарушении закона. Рей, я слышала, что ты готовишь побег. Николас сказал мне, когда мы встречались. Я понимаю твоё желание жить свободно, но беженство? Одному? Ты останешься совершенно один! И где ты будешь жить? Что ты собираешься делать? Или ты хочешь закончить как моя сестра? Рей, Сьюзен погибла, пытаясь избежать войны, ты хочешь того же?

Мне трудно сдержать смех. Чарли и многие другие уверены, что девочка, которая сейчас убежала домой, давно умерла, и никто из них даже не подозревает, что она всё ещё способна рисовать, как и в младшей школе, что она всё ещё способна петь, как на конкурсе талантов в девятом классе.

— Да, да, это крайне интересно, Чарли, но давай мы перейдём к той части, где ты собираюсь сообщить мне \"новость\". Надеюсь, она будет интереснее, чем твои лекции в университетах.

— Хорошо. Дело в том, что проверка подозревает тебя в чем то, и они хотят отправить тебя в суд.

— Господи..— слышу я насмешливый вздох Эрики на кухне.

— \"Господи\"? Это очень важно, между прочим, миссис Джейтолд! Что будет если его арестуют?

— Чарли, я ценю твою заботу, но проверка уже была здесь. Да, они задали мне несколько вопросов, и, поняв, что я не виноват, покинули город. Всё хорошо. Меня никуда не заберут. Возвращался домой, продолжай строить грандиозные планы на будущее, следить за модой и прочее. Я не собираюсь убегать. Не слушай Николаса. Он никогда не умел проверять информацию.

С каждым, словом она становилась ближе к двери на шаг. Я пытался вытолкать её из дома силой, но она упиралась, желая дослушать меня. Я уже начал жалеть, что заготовил такую огромную гневную тираду.

— Рей, а в чем они тебя подозревают?

— Понимаешь, тут есть неподалёку пруд, и я частенько люблю поболтать с лягушками, но, видимо, это не совсем законно. Они считают, что я оскорбляю честь лягушек, разговаривая с ними на непонятном человеческом языке. Ох, уже эти лягушки! Теперь даже у них есть права!

— Идиот! Я ненавижу, когда ты издеваешься надо мной! — зло огрызнулась она.

— Это чистая правда! — восклицаю я, кладя руку на сердце, — Спроси у лягушек. Только сделай это тайно, иначе твоим ближайшим будущем будет тюрьма.

Я выпихиваю её на улицу, и захлопываю дверь. Я слышу как начала смеяться Эрика, и тоже не могу устоять. Чарли никогда, никогда нельзя было воспринимать всерьёз. Она была настолько глупой с самого рождения, что я даже не считал применения сарказма к ней оскорблением. Если вам вдруг стало грустно, вы разочаровались в жизнь, позвоните Чарли, и после одно с ней разговора, ваша самооценка взлетит вверх, и вам захочется жить. Да, какой бы глупой она не была, она вселяла надежду, и желание жить, и радоваться жизни.

— Ей удалось поднять мне настроение,— как-то безразлично заметила Эрика, возвращаясь в гостиную.

— Да, но есть и минусы. Она знала о задуманном. Что если она проболтается Тому, встретив его в городе? Черт, мне стоило запихнуть её в поезд самому.

— Думаешь, Том не догадывается? Ты прости за Николаса. Ты же помнишь, что он всегда проявлял к ней симпатию.

— Ничего уже не изменить, но бежать сегодня нам не стоит. Спасибо, Эрика. Мне надо отыскать Сьюзен, и собраться с мыслями.

Она только кивает в ответ, и прикрывает за мной дверь, когда я выхожу на улицу.

Она была уже дома. Сьюзен сидела на полу. Я не мог видеть её лица. Не могу сказать, что с ней случилось, но, вероятнее всего, сейчас будет истерика. В последние дни она вела себя довольно разумно. Я успел забыть, что такое её психи. Возможно, я даже скучаю. Её крики, слёзы, терзания, метания по комнате приносят мне удовольствие. Я не могу понять причины. Может быть, потому что это единственное развлечение — успокаивать душевнобольную.

— Не сиди на полу,— безразлично бросаю я, откидывая наши рюкзаки в сторону.

Она поднимается на ноги и послушно, не показывая лица, садиться в кресло, поджав ноги, и отвернувшись от меня. Всегда она так делает. Всегда, когда считает, что я обидел её. Именно \"она считает\", потому что, чаще всего, это только её собственные выдумки. Ей нравится придумывать себе разные глупые истории.

— Что случилось? — интересуюсь я.

Молчание. Тишина. Она даже не пошевелилась. Это что-то новое. Забавное разнообразие, внесённое в её обычные обиды. Раньше она отвечала на мои вопросы, отвечала грубо, страстно, бескомпромиссно. Мне этого не хватает. С её стороны исчезла та ненависть, которой она щедро одаривала меня ещё год назад. А что сейчас?

— Тебе нравится молчать? Я не замечал этого раньше.

Она лишь провела рукой по волосам, слегка запутавшись в них пальцами. И где искать выход? Как заставить её ответить мне? Силой? Но это не будет то, чего я хочу. Я не хочу принуждать её испытывать ко мне какие-то чувства.

— Давай так! Ты спросишь у меня то, что хочешь знать, и я отвечу. И даже не стану лгать, — после моих слов, она слегка повернула ко мне голову, прислушиваясь, — но при условии, если ты никогда больше не будешь разговаривать с Томом. Хорошо?

— Можно задать несколько вопросов?

Её голос срывался. Черт, почему она всегда плачет? Я этого ненавижу. Что угодно, но только не слёзы. Нет, мне совершенно не больно слышать то, как она плачет, нет, мне просто противно. Это раздражает.

— Да, но ты должна пообещать.

— Обещаю, что больше никогда не буду разговаривать с человеком, который никогда мне не лгал, как ты, и который был моим хорошим другом.

Я игнорирую всю чушь, что она сказала, кроме \"Обещаю\".

— Молодец.

— Что мы здесь делаем? Понимаешь, в последние дни мне начало казаться, что я не принадлежу этому месту. То есть, это не мой дом.

— Я законно проживаю, а ты скрываешься.

— Зачем?

— Это очень важно для твоей безопасности. Если тебя найдут, будет очень плохо.

— Мы когда-нибудь уйдём?

— Да.

— Ты меня любишь?

— Нет.

Она резко повернула ко мне голову. Теперь я мог видеть её лицо, опухшие от слёз глаза, покрасневшие щеки и выражение полного непонимания. Могу поклясться, что непонимание не вызвано разочарованием. Ей, скорее всего, было интересно, что-то не связывалось в её голове.

— Но почему ты тогда не отпустишь меня?

— Я уже сказал, Сьюзен.

Она замолчала, и снова отвернулась от меня. Так лучше. Странное желание, но в этой обстановке мне хочется застыть навсегда. Она кажется правильной, обыденной.

Она сказала, что не чувствует себя дома. Это немного пугает, потому что она должна полюбить это место. Если что-то пойдёт не так, если её не будет устраивать другая жизнь, у неё должно быть желание вернуться сюда.

***

Чарли осталась в городе. Черт, ведь я подозревал, но, как последний идиот, не проверил этого. Я должен был избавиться от неё раз и навсегда. Я заметил её, когда проходил мимо старого паба. Чарли заказывала вино. Она думает, что в таком месте, как это, есть вино? Господи, это же Чарли!

— Так ты ещё не дома? — поинтересовался я, подходя к её столику.

— Надеялась найти тебя здесь,— подтвердила она, обводя взглядом заведение.

— Мы же уже всё обсудили. Лягушки, помнишь?

— Я не хотела говорить при Эрике,— заявила она,— Не смей думать, что я всё ещё та дурочка, которую ты всё время обманывал! Люди меняются.

Она указала на стул, предлагая мне сесть. Я принял приглашение, и, прибрав пыль, сел за стол. Чарли выглядела очень серьёзной. Я никогда не видел её такой. Возможно, несколько раз, когда она пыталась бросить меня, и уйти, но это было всего лишь раза два.

— То есть, ты притворилась при ней? Дорогая, это было необязательно. Ты навсегда останешься для неё \"дурочкой — красавицей\".

— И для тебя тоже?

— Вполне возможно.

Старый хозяин принес нам яблочный сок, заявив, что это единственное, что у него осталось. Чарли скривилась. Она терпеть не могла этот сок. Должно быть, это судьба. И она ей не улыбается, а взглядом посылает тысячи проклятых молний.

— Ладно, плевать. Я давно уже это поняла. Дело в другом. Я знаю, что тебе предложили работу, да?

— Ага,— насмешливо отвечаю я.

— Ты можешь быть серьёзным?

— Я всегда серьёзен.

— Не принимая её. Знаю, что ты и не собирался, но если у тебя появится \"гениальный план\", который должен включать в себя эту работу, не смей. Как только ты отправишь письмо, тебе заказано место в тюрьме.

— Почему? — уже серьёзно спрашиваю я, отпивая из стакана.

— У них какая-то сложная схема, Рей. Честно тебе признаюсь, что ничего не смыслю в этом, но Николас... Я знаю, ты не доверяешь ему, но ты должен поверить в этот раз. Его повысили, и теперь он в отделе по обеспечению работой.

— И часто ты с ним видишься?

— Мы обручены.

— Мои поздравления. В любом случае, спасибо за информацию, но ты могла изложить это в письме.

— Они уже давно проверяют каждое письмо из города.

Я киваю, допиваю сок, и выхожу на улицу.

Мне до сих пор приходят газеты. Я долгое время не продлевал на них подписку, но они продолжали меня раздражать каждый понедельник на черном газоне. Я понятия не имею: кто их доставляет. Я предполагал, что это может быть сын одного старика из семнадцатого дома, но, как оказалось, он ещё спит в такое время. Когда я выхожу на крыльцо в шесть часов утра, газета уже покоится на мертвой, забытой траве.

Моего терпения всегда хватает только на первую статью. Или только на первые два предложения. Я не тот человек, который должен утверждать, что написанное в этих газетах — ложь, но тут в каждом слове ощущается продуманность. Каждое предложение тщательно обдумано, а смысл коверкают так, что очень трудно уловить суть.

Сьюзен тоже не любила газеты. Никогда. Она всегда была полностью уверена, что там нет ни капли правды. Ей казалось, что каждая статья — насмешки над человеком, который читает её. Она приносила свежий выпуск \"Забытой Правды\", и мы вместе смеялись, читая разные глупости, за которые людям платят отличные деньги.

— Я хочу выйти,— слышу я голос из-за двери.

— Продолжай хотеть, малышка,— бросаю я небрежно, уставившись на газету.

— Да ладно тебе! Никого же нет на улицах в такое раннее время,— замечает она.

— Но я же здесь.

— А я тебе мешать буду?— ворчит она, нагло открывая дверь с ноги.

— Да, как видишь, я очень занят.

— Гипнотизируя взглядом газету?

— Тебя это не устраивает?

— Нет, я хочу погулять.

— Я тоже много чего хочу, поверь!

— Например?

— Чтобы ты вернулась домой, чего ты не сделаешь, чтобы этого города не существовало, что почти нереально, чтобы у меня была машина, на которой я мог уехать, и ещё много чего.

Она слегка улыбается, садится в кресло-качалку, убирает назад волосы, рассматривает свои руки. Всё немного изменилось. Теперь я не могу держать её взаперти, как делал это раньше, не могу быть уверен, что она не думает о другой жизни.

— Почему ты улыбаешься?— интересуюсь я

— Люди часто так делают, разве нет?

— В этом городе — нет.

— Тогда я буду первой, кто часто улыбается. Знаешь почему? — Она встаёт и спускается на газон. — Я уверена, что не весь мир такой. Мне кажется, что эта трава должна быть зелёной, как на картинках в старых книгах. Они всегда вызывали у меня улыбку. Небо, на самом деле, ярко голубое, а не пасмурно серое. Оно обязано быть таким, чтобы люди могли обращаться к нему за помощью. Я представляю этот город именно таким — в ярких красках, а все остальные видят его иначе. У них нет фантазии, они не умеют терять связь с реальностью. Мне их жаль. Правда. Я так хочу показать им \"мой\" мир, но не думаю, что они поймут.

— Нет, не поймут.

Её зрачки были расширены до предела. Она смотрела на меня завораживающим, пленным взглядом. Моё \"нет\" звучало так уверенно в моей голове, но, увы, мой голос подвёл меня. Не знаю, но, возможно, она этого не заметила. Я бы хотел надеяться. Сьюзен всегда была ребёнком, который пытался изменить мир, изменить взгляд людей на него. Черт, в этот момент мне кажется, что ничего не изменилось.

— Но ты ведь понял, да? — осторожно спросила она.

— Ну, это место не всегда было таким. Могу сказать, что понял.

Она подняла на меня взгляд и широко улыбнулась. Сьюзен начала бежать. Она была уже на другой стороне улицы, когда я понял, что этот разговор не был обычной болтовнёй. Такое ощущение, будто она хотела получить моего одобрения для чего то.

— Сьюзен! Сьюзен! Остановись!

Я срываюсь с места. Было бы разумнее не бежать за ней, а ждать до того момента, когда её поймают и отправят в главный суд, как беженку. Она достаточно умна для того, чтобы не упоминать моего имени. Возможно, через несколько дней, недель или лет, правда выплывет наружу, но меня уже тогда здесь не будет.

Но я не ждал. Этот инстинкт, который всегда заставлял меня защищать её, никогда уже не испарится. Я буду всегда о нём жалеть, но, увы, не смогу избавиться.

Я старался догнать её, посадить в клетку, и больше никогда оттуда не выпускать.

Я должен узнать причину. Разве я не имею права? Разве я не заслужил получать от неё крупицу правды, которой в нашем мире так мало? Я отчаянно боюсь утерять возможность получить хоть какую-то её маленькую, мизерную часть, надеясь уловить её суть, уловить её былое величие.

Она сидит тихо, не желая произносить ни слова. Я был настолько зол, настолько ошарашен, меня угнетало желание задушить её, забыть кто она, выгнать, бросить на произвол судьбы. Но хватило бы у меня сил на всё это? Нет. Тяжело признавать, что ты слаб, но это помогает двигаться вперёд, покорять новые вершины, прикладывая больше усилий.

Когда она не смотрит мне в глаза, я не могу понять её состояния. Она из тех людей, которые прячут настоящие чувства внутри себя. Именно по этой причине мне так нравилось то, когда она теряла рассудок, теряла связь с реальностью. Тогда она не скрывала эмоций.

— Это был Том?

— Что?— переспросила она.

— Ты бежала к нему?

— Нет, нет...он не..я сама

Голос. Её разбитый, потерянный голос. Том просто дурак. Просто идиот. У меня возникает то ощущение равнодушия. Мне просто всё равно. Уже неважно то, что она могла посадить нас за решетку, неважно то, что она решилась на предательство. Впрочем, какой смысл допрашивать её, если она не в состоянии даже внятно отвечать?

Я мог бы ударить её, накричать, но я вижу, что ей просто плохо. Последнии события были слишком яркие. Они выбили её из колеи . Говорят, что надо научиться прощать. Возможно, мне стоит попробовать.

— Я ненавижу тебя,— еле слышно бросила она.

— Мне нравится, когда ты говоришь правду!— презрительно выплёвываю я, поднимаясь по лестнице к выходу.

****

Я смотрел, как она постепенно приходила в себя. Ненависть на её лице уступала место сожалению. Я очень надеюсь, что она сожалела о содеянном. Возможно, это поможет мне уберечь её от подобных поступков в будущем. Господи, я понимал то, насколько это было эгоистично. Я знал, что не имел права так поступать с ней, но от неё зависела моя жизнь.

Он задала мне вопрос. Спросила, любил ли я её. Я не знаю. Не знаю. Возможно, ли понять любишь ли ты человека по настоящему, если от него зависит твоя судьба? И в то же время, если бы не она, если бы не эта девочка, которая никогда не была ко мне равнодушна, как сейчас, я был бы свободен, если это можно назвать свободой. Я бы хотел ответить ей, так как она этого заслуживает, но тогда я солгу, а лжи в её жизни было больше, чем правды.

— Можно лишь один вопрос? — спросил я, садясь рядом с ней на пол.

Она кивнула.

— Куда ты собиралась бежать? Ведь это бессмысленно, ты же понимаешь?

— Не знаю.

Её короткий ответ вмещал в себе больше смысла, чем, если бы она рассказала мне целую теорию побега. Она не понимала, что делала. Это был всего лишь порыв, который она не был в состоянии обуздать. Я мог бы понять её. Она бежала от неволи к свободе. Неважно куда, зачем и как.

— Я оставлю тебя на пару минут.

Она вновь послушно кивнула, и, поднявшись на ноги, села в своё кресло. Мне на секунду показалось, что она меня боится. Я никогда не думал над тем, почему она так спокойно делала то, что я ей велел. Именно поэтому, не успев подняться на вторую ступеньку, я вернулся к ней, наклонился и легко поцеловал в щеку.

— Не надо бояться, Сьюзен.

— Почему ты так называешь меня? — вдруг спросила она.

— Вспомнил, что тебе нравилось это имя.

* * *

Я нашел Тома у Эрики. Он был единственным из нашей семьи, кроме меня, кого она была готова принять с радостью у себя дома. Иногда, можно подумать, что он самый настоящий мерзавец, но это не так. Раньше я не мог понять, почему Эрика так яростно защищала его, что бы он не натворил, но со временем ко мне пришла мысль о том, что всему должна быть причина. Том не просто так вел себя эгоистично, не просто так хотел забрать у меня Сьюзен и посадить меня за решетку.

— Только не начинай кричать, Рэй! — предупредил он меня, как только я вошел в гостиную.

— Я не собирался.

Он удивлённо приподнял одну бровь, бросив взгляд на Эрику, попросил её оставить нас.

— Тогда зачем ты здесь?

— Зачем она тебе?

— Рэй, мне нужно, чтобы мой сын был в безопасности. Я никому не доверю его, кроме неё. Она сможет позаботиться о нём только, если выберется из этой дыры.

— Поэтому ты прислал проверку?

— Я этого не делал. Я действительно не знаю, кто сообщил им.

Мы замолчали. Он отвернулся к окну, и я не смог уловить выражения его лица. Вот, что было общим у него с Эрикой: они беспокоились о близких. Ради них они были готовы на самые глупые и опасные поступки. Они находили оправдание друг другу. Но разве эти оправдания были справедливы?

У меня возникла идея.

* * *