Тот, кто рядом (гет)

Говорят, материнское сердце все чувствует. Скорее всего, оно так и есть.

— Алена? — смотрит на меня в упор, не мигая. — Что с ней?

Обхватываю две морщинистые ладошки.

Слабая искра силы.

— Ее больше нет.

Вздох женщины бьет по ушам.

— Как? — спрашивает растерянно, даже не пытаясь высвободить руки.

— Авария.

— У нее же нет машины, — теряется.

— Она… была с Андреем. Нашим общим другом, вы его знаете.

— С Андрюшей?

— Да, — подтверждаю.

— Что же он так водит плохо? В следующий раз я не разрешу ей с ним ехать…

Добавляю еще силу.

— Не разрешите, — соглашаюсь.

Смотрит куда-то сквозь меня. Взгляд постепенно тускнеет, уводя разум прочь из реальности.

— Надо ей позвонить…

— Позв?ните, — веду женщину в комнату, усаживаю на диван. — Обязательно.

Сдвигаю рукав, высвобождая предплечье. Уколом силы отключаю сознание, хотя, наверное, это можно было бы и не делать.

Стираю часть ее горя своим ядом.

У нее растут трое внуков.

 

Голод накатывает.

Я потратил сегодня много силы.

* * *

Домой возвращаюсь за полночь.

— Где ты был?

Поднимаю глаза на птенца.

— Алена разбилась, — сообщаю вместо ответа на вопрос.

— А твой слуга? — спрашивает сразу.

— В больнице… К нему я успел.

— Соболезную, — наклоняет голову. — Она была тебе дорога.

Киваю. Слова застревают где-то в горле.

 

— Мне нужна охота… Ты не возражаешь? — интересуюсь у Апреля через какое-то время.

Смотрит на меня долгим взглядом, затем кивает.

— Один… Или вдвоем?

— Можно вдвоем, — соглашаюсь.

 

Кружимся над ночным городом.

— Это было здесь? — внезапно спрашивает птенец из-за спины.

— Что «здесь»? — непонимающе гляжу вниз…

… и дергаюсь, потеряв на долю секунды вектор.

Внизу темное пятно и мелкие блики стеклянных крошек.

— Здесь, — говорю глухо.

Кровь уже замыта дорожными службами.

 

Поворачиваю прочь, резко ускоряясь. Чувствую, как висящий на спине Апрель впивается мне в шею, чтобы не вылететь из объема.

Прочь.

* * *

— Шеш! Шеш! — слышу за спиной возмущенный голос птенца.

Останавливаюсь, повисаю в воздухе.

— Тьфу, тебя так неудобно звать вслух! Я вот что хочу спросить: мы куда летим-то?

Вокруг — бескрайние просторы тайги.

— Не знаю, — честно признаюсь.

— Спустись, пожалуйста.

 

Плюхаемся на какую-то заснеженную полянку.

— Старший, я беспокоюсь за тебя.

— Все хорошо, — поднимаюсь на ноги. — Я в порядке.

— Ты не в порядке, — качает головой. — Не ври.

Усмехаюсь.

— Младший, ты забываешься…

— Плевать, — обрывает. — Ты — не в порядке!

Смотрю в звездное небо.

— Не в порядке, — соглашаюсь, наконец. — Я не успел.

— Быстрее ты бы не добежал.

— Добежал. Я могу бежать со скоростью триста километров в час. Автомобиль не дотянул даже до ста восьмидесяти. Лететь — еще быстрее.

— И в Интернете была бы целая куча видео бегающих футболки и джинсов…

— Но я бы успел к Алене…

— Не факт.

Нагребаю в горсть липкий снег вперемешку с весенней грязью.

— Не факт…

Какое-то время занимаюсь тем, что катаю ком.

— Не кори себя, — говорит птенец, и я с удивлением ощущаю мягкий, слабенький ток силы от него.

— Я не корю, Апрель. Мне… надо пережить это. Это пройдет.

— Пройдет, — подтверждает. — Полетели назад?

— Полетели, — соглашаюсь.

Отступаю на шаг.

В жизни Алена была гораздо красивее, чем в виде снежной скульптуры.

* * *

Сегодня идет снег. Хотя на улице — середина весны, тем не менее, с неба падают густые белые хлопья.

Оглядываю собравшихся людей.

Мужчины, женщины. Кого-то я знаю, кого-то вижу первый раз.

Трое детей, пожилая женщина. С ними — мужчина.

Родственный запах говорит, что это бывший муж Алены.

Гроб закрыт.

Сейчас люди почти не сталкиваются со смертью. А первая смерть, которую они видят вблизи — это смерть их близких. И это — тяжело.

Чувствую, что мой рукав дергают. Поворачиваю голову.

У Ани — заплаканное лицо.

— Марк Витальевич, а где дядя Андрей?

— В больнице, — отвечаю девочке.

Наблюдаю, как гроб обвязывают веревками, чтобы опустить в узкую яму.

— Папа заберет нас к себе, — говорит Аня. — Но я не хочу.

— Почему? — интересуюсь. — Он твой отец.

— Ну и что. Я хочу остаться с вами, Марк Витальевич.

— Иногда не все случается так, как мы хотим, — пожимаю плечами.

— У вас большой дом, — возражает. — Я могу жить в той комнате, что наверху. На самом верху.

Понимаю, что говорит о мансарде. В ней очень свежо спать летом. Зимой, правда, очень холодно.

— Дело не в комнатах, Аня.

— Тогда в чем?!

— Во мне. Твой отец — родной тебе человек. А я для тебя — чужак.

— Мне одиннадцать! Я умею все делать!

— Будет. Через четыре месяца. И умеешь ты не все. Ты еще слишком мала, чтобы нести ответственность за себя.

Обижена.

Еще ребенок.

 

Кладу на свежий холмик две темно-красных розы и небольшую фигурку из слоновьего бивня.

* * *

Кошка лежит на новом столе, растянувшись шерстяной тряпочкой.

— Что ты думаешь делать с детьми? — спрашивает Апрель.

— С какими детьми?

— С детьми твоей человечицы.

— А что я с ними должен делать?

Складывает ноги по-турецки, паря на высоте полуметра над полом.

— «Я клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах…»

Свой голос со стороны всегда слушать не очень приятно.

— Она ведь не стала одной из нас…

— А твоя клятва разве содержит это условие?! — поднимает брови, распрямляя ноги и становясь на пол..

— Я не это хотел сказать…

— «Неважно, что ты хотела. Важно то, что получилось в итоге…» — опять цитирует мои слова моим голосом. — Напомни, кому ты это сказал?

Поднимаю глаза. Наши взгляды сталкиваются.

В воздухе повисает напряжение.

Давим друг друга силой.

Первым не выдерживает, разумеется, птенец. Отводит глаза.

Но мне не легче. Ударяю по полированной столешнице. Она жалобно хрустит, разваливаясь в щепки под моей рукой.

Столы в этом доме, похоже, долго не служат.

— Тьма тебя побери, Младший…

* * *

Андрей в больнице.

Его можно было бы забрать домой, но у меня нет времени присматривать за ним.

Надо решить вопрос с пробуждающимися птенцами.

* * *

— Останешься здесь, пока я не вернусь, — говорю Апрелю.

— А ты куда?

— Смысл жизни искать, — хмыкаю. И добавляю, глядя на его непонимающее лицо: — В схрон я.

Кивает.

— Понял. А мне что делать?

— Не забывай кормить кошку.

— Я могу только ночью…

— Хотя бы ночью. Это лучше, чем оставить ее без еды.

Кивает.

— Сделаю, Старший.

* * *

Проснувшихся в схроне нет.

Это радует, поскольку в первые часы птенцу нужен особый уход.

Но в течение нескольких дней проснутся сразу двое.

И это не радует, поскольку меня не хватит на двоих одновременно.

А Апрель — далеко отсюда.

 

Выбираюсь на склон, усаживаюсь на какой-то камень, погружаюсь в раздумья.

Надо что-то придумать. Андрей не выживет на такой высоте. Здесь холодно, да и нельзя его держать поблизости от голодных птенцов. А пробудившихся нельзя держать вблизи человеческих поселений, тем более в шестисоттысячном городе.

И Апрель полезен лишь наполовину, учитывая его неумение летать и сугубо ночной образ жизни.

Никогда не любил проблемы.

Но с ними хотя бы не скучно.

 

Поднимаюсь в воздух и направляюсь в сторону Хабаровска.

Может, найду что-нибудь подходящее среди сопок, между которых стоит город.

* * *

Мне везет. Глубокая пещера, куда не проникает свет, находится через несколько часов. Правда, довольно близко к какому-то селу. Если какой-нибудь птенец вздумает найти еду самостоятельно, то у него может получиться.

А это — нехорошо.

Вдобавок сильно пахнет людьми — были не ранее, чем летом.

Но лучших вариантов все равно нет.

* * *

Забираю из прежнего схрона двоих, которые вот-вот пробудятся.

Я должен быть недалеко.

 

В новом схроне укладываю будущих птенцов на пол. Можно было бы сделать антураж: гробы, свечи. Но у меня нет времени. Хотя первые впечатления в момент пробуждения крайне важны. Птенец должен осознать свою смерть, свой переход в новое состояние. Свое рождение в новом качестве.

Мне на это потребовалось пара месяцев.

* * *

— Смотрел «Новости»? — спрашивает с порога птенец.

— Нет, когда бы я успел?

— В Хабаровске маньяк объявился. Около города в лесополосе нашли несколько трупов разной степени разложения. Снег стаял, они и стали видны.

Скидываю плащ.

— Что тебе в европейской части России не сиделось? — опирается на стену. — Там плотность городов и городишек зашкаливает. И людей побольше…

— Так получилось, — пожимаю плечами.

Кошка трется боками.

Нагибаюсь, глажу ее по пушистой спинке, получая в ответ умильный взгляд, полный счастья.

— Что со спящими?

— Двое проснутся в течение суток или двух.

— Черт, — кривится. — И что делать будешь?

— Ты мне поможешь.

— Ага, будто я знаю, что делать. Никогда этого не видел, если честно.

— Я видел. Научу. В любом случае, рядом с ними должен всегда быть взрослый al’lil.

— Шеш, осиновым колом тебе по голове! Я сам птенец!

— Ты все равно старше них. И… Апрель, мне больше некого просить. Не Андрея же, верно?

 

Прохожу на кухню.

— Почему нас так мало? — ворчит птенец где-то сзади.

— Потому что не все выживают, — резко бросаю. — Ты ведь знаешь это.

— Знаю… Каждый раз прошу Тьму подождать.

— Теперь нас будет больше, — сажусь за стол, подтягиваю к себе ноутбук. — Если справимся.

— Тьма побери Аугусто… — отзывается.

* * *

В новый схрон доставляю Апреля ближе к утру.

— Ненавижу подземелья, — бурчит. — Насиделся.

— Можешь выйти, — фыркаю. — Дверей здесь нет.

— Ага. Рассвет встречать. Нашел идиота.

Смеемся.

 

Трогаю носком сапога одного из спящих.

Тело уже утратило каменную твердость. Теперь он похож уже на плотную каучуковую поделку.

— Смотри, — показываю Апрелю. — Видишь, он мягкий.

— Ага, — кивает.

— Скоро проснется.

— Он и пахнет по-особому.

— Верно, — соглашаюсь. — Запоминай. Он проснется на эту или следующую ночь.

— Не днем?

— Днем не просыпаются. Никогда. Только ночью.

— Понял, — задумчиво вглядывается в лицо второго. — А этот?

— Этот еще нет. Скорее всего, позже. Первого приму я, второго ты.

Закусывает губы.

— Я боюсь.

— Не бойся. Это несложно. Смотри и запоминай. Ты справишься.

— Я постараюсь, Старший. Спасибо за доверие.

* * *

Прохожу в палату.

Запах застарелой мочи и немытых тел.

— Хочешь домой? — спрашиваю Андрея, когда он, наконец, поворачивает ко мне голову.

— Мне без разницы.

— Тебе за эти дни больница не надоела?

Хмурится.

— Какая разница?

 

Восемь дней в реанимации. В простую палату перевели позавчера.

Окидываю взглядом соседей.

Траченные жизнью мужчины, хранящие в тумбочке бутылки с дешевым пивом, водкой или портвейном.

Запах сигарет без фильтра.

— Разница есть, — говорю.

— Для меня — уже нет.

— Жизнь не кончается…

— Уйдите, пожалуйста…

Качаю головой.

— С этим ты опоздал.

Смотрю на непонимающее лицо, и поясняю:

— Опоздал на год.

Ковыряет стену правой, относительно целой рукой.

— Жаль, что вы не опоздали на этот раз…

Осекается, видя мое лицо.

— Опоздал.

Молчит.

Встаю со стула, отставляю его в сторону.

— Я вернусь завтра. Поедем домой.

* * *

Слушаю капитана в потертом кителе. Рассказывает, как на встречную полосу вылетел «Лэнд-крузер», за рулем которого находился некий Вязанкин И.Н., и столкнулся с «Тойотой-Калдиной»…

С машиной Андрея.

Вязанкин и его пассажиры отделались синяками и шишками.

«Тойота-Калдина» восстановлению не подлежит.

Как и один из ее пассажиров…

 

Рассказывает долго. Рисует схему аварии, показывает фото Вязанкина, дает его домашний адрес, телефон…

Смотрю в протокол.

«…содержание алкоголя…»

Пассажиры «Ленд-крузера» были пьяны.

И водитель — тоже.

 

— Только… вы должны понимать… Его отец — высокопоставленная личность. Самое большее, что ему грозит — полгода условно… Даже права вряд ли отнимут…

Взгляд виноватый.

Развожу руками, мол, что поделать.

— Спасибо, — говорю. — Вы очень помогли.

Протягивает руку на прощание.

Через десять минут он меня даже не вспомнит.

* * *

Ночь провожу в схроне с Апрелем.

— Велика радость — сидеть в ожидании, — смотрит куда-то на стену.

— Я тоже так сидел, не переживай. Сперва наведывался раз в неделю, потом — сидел каждую ночь. А после пробуждения — так вообще безвылазно первые два месяца.

— А еда?

— Раз в неделю отлучиться на пару часов — не страшно.

— Это настолько серьезно?

Пристально смотрю на Апреля.

— Ты не помнишь, как пробудился сам?

— Эм… — смущается. — Помню… Но Аугусто не сидел около меня постоянно. Я его видел раз в два-три дня.

— Это потом можно уже раз в два-три дня навещать птенца, хотя и не приветствуется… Тебе еще повезло, значит. Птенцы чего только не чудят первые два-три месяца. И гулять идут к людям, и убивают всех подряд, кто под руку подвернется… И голодовку объявляют…

Хихикает.

— Тебе смешно. А я так несколько птенцов потерял. Один повадился в свое прежнее поселение забредать. Искал обидчика, который уже лет «дцать» как помер. В результате люди не сплоховали и приняли его на копья. Серебряные, разумеется.

Ежится, потирает руки.

— Бр-р-р.

— Вот именно, — соглашаюсь. — Я не смог ничего сделать. Был бы он человеком… Но…

— Серебро — мерзкая вещь, — подтверждает.

* * *

Андрей покорно подписывает все бумаги, которые ему подсовывает возмущенный врач.

— Не знаю, чего вас не устраивает в нашей больнице... Но желаю вам выздороветь и не болеть.

Звучит очень похоже на «надеемся на ваше скорейшее возвращение».

 

До дома доезжаем на карете «скорой помощи». От небольшого «калыма» бригада не отказывается.

 

Укладываю слугу на кровать в его комнате.

Морщится.

Снимаю часть бинтов, оставив только гипс на ногах и левой руке.

— Дней десять тебе еще надо будет полежать, — объясняю. — Извини, быстрее не получится.

— Полежу, — равнодушно соглашается.

— Ты не виноват в аварии, — присаживаюсь рядом.

Молчит.

— Андрей. Водитель встречной машины был пьян. Это полностью его вина.

— Зато он жив.

— Ты хочешь, чтобы он умер?

— Хочу, — говорит с вызовом.

— Хорошо, — соглашаюсь. — Он умрет.

Резко поднимает взгляд, осознав, с кем беседует.

Смотрю, как в глазах мелькают самые разные мысли и эмоции.

— Забыл, кто я? — улыбаюсь слегка насмешливо. — Никто не смеет обижать моего слугу. Это раз. Во-вторых… Алена была дорога и мне.

Закусывает губы.

— Спасибо…

— Не за что.

* * *

В новом схроне появляюсь после заката.

— Хорошо, что ты прибыл, — с облегчением вздыхает Апрель. — Я все думал, что буду делать, если он проснется… А тебя нет.

— Принял бы сам, — улыбаюсь. — Это несложно.

Смотрит с недоверием.

— Шеш… Я, конечно, понимаю, что это ты так шутишь… Не надо больше.

Улыбаюсь еще шире.

 

Через два часа после заката нас становится трое.

 

Резко вдыхает, уставившись в потолок. Секундная пауза — корчится, втягивая в себя ненужный воздух, бесполезно раздувая легкие, царапая пальцами шею.

Перехватываю запястья, прижимаю его к стене пещеры.

— Здравствуй, Младший.

Говорю на хинди, повторяю ту же фразу на бенгали и английском.

Он был индусом — должен меня понять.

Бенгали.

Дышит тяжело. В глазах — ужас.

— Не бойся.

Капля силы.

Ужас сменяется просто страхом.

— Сахиб…

Говорит с трудом.

Он молчал сто лет.

— Добро пожаловать в Ночь.

 

Отпускаю.

Поднимается на ноги, пытается поправить одежду, но та расползается под пальцами.

Теряется.

Апрель с интересом наблюдает за происходящим.

— Спасибо, сахиб… Вы спасли меня.

— От чего? — интересуюсь.

— От смерти.

Ожидал многого, но именно этой фразы — нет.

— Отнюдь, — отвечаю после заминки. — Ты умер.

Недоверие.

 

Протягиваю руки, снова прижав к стене пещеры, и зажимаю ладонью рот и нос.

Второй рукой держу его запястья.

 

Дергается, пытаясь высвободиться из моего захвата и сделать вдох.

Держу крепко.

Минут через десять перестает сопротивляться, лишь смотрит мне в глаза.

— Мертвые не дышат. И ты тоже.

 

Отпускаю, когда во взгляде остается только обреченность.

 

Пытается что-то сказать, но сбивается на кашель.

Его тело еще не привыкло к существованию в новом качестве.

 

— Первое, что ты должен сделать — успокоить. Второе — убедить, что он мертв, — поясняю Апрелю. — Самое легкое — показать, что ему не нужно дышать.

— А потом?

— А потом можешь дать ему имя. Хотя можешь и не давать, дать позже.

Смотрю на новорожденного.

— Ветер.

— Что — «ветер»? — не понимает Апрель.

— Его будут звать Ветер.

 

Новоиспеченный Ветер смотрит на нас, глупо улыбаясь.

Я беседую с Апрелем на русском.

А новичок пока говорит только на бенгали.

 

— Тебя зовут Ветер, — говорю.

— Нет, сахиб, — возражает. — Меня зовут…

— Тебя раньше так звали, — перебиваю. — Твое прежнее имя осталось там, где осталась твоя жизнь. Ты вошел в Ночь. И тебя зовут Ветер.

— Слушаюсь, сахиб…

Стискиваю зубы.

— Называй меня «Старший». И никогда не говори мне «сахиб».

— Слушаюсь… Старший.

 

— Ему было бы лучше быть слугой, — замечает Апрель.

— Но он — наш собрат, — смотрю на стоящего в услужливой позе Ветра.

— Чем, интересно, руководствовался Аугусто, обращая его?

— Какая уже разница!

Оба птенца вздрагивают.

Кажется, это было громко.

— Какая разница… — повторяю тише.

 

— Не выпускай его наружу, — говорю Апрелю. — Я приду на следующую ночь. Отвечай ему на все вопросы, но аккуратно. И следи, он может предпринять попытки «самоубийства»

— Какие?

— Самые разные. Кто-то головой о стенку бьется, кто-то с высоты прыгнуть хочет.

— Или на обрывках одежды повеситься? — хихикает.

— Именно. Сам понимаешь, скучать некогда.

— Сделаю, Старший, — отвечает на бенгали.

В глазах Ветра — интерес.

* * *

Остаток короткой, почти летней ночи посвящаю охоте.

Но жертву на этот раз не убиваю.

 

Цепь в подвале по-прежнему крепкая.

* * *

Готовлю Андрею завтрак — творожную запеканку, два бутерброда с колбасой и кофе с молоком.

Помогаю держать тарелку. Ложкой управляется сам.

— Как себя чувствуешь?

— Лучше, чем в больнице. Курить охота.

Лезу в шкаф, достаю из кармана куртки начатую пачку и зажигалку.

— Держи.

— Вы не против?

— Не против, — слегка улыбаюсь. — Я не дышу.

— Простите, забылся, — чиркает колесиком зажигалки.

— Ничего страшного. Кстати, у тебя есть пожелания, как должен умереть виновник аварии?

Давится дымом.

Терпеливо жду, пока прокашляется.

— Вы серьезно? — выдавливает из себя, наконец.

Киваю.

— Абсолютно.

— Я… Не знаю.

— Думай. Я исполню.

На лице отражается напряженная работа мысли.

* * *

Пленника тоже нужно накормить.

Для таких случаев я использую деревянные тарелки. Железные миски можно наточить, а керамические хорошо бьются на осколки.

Кладу в тарелку остатки запеканки и пару кусочков колбасы, достаю из холодильника небольшую бутылку с водой. Готовить что-то отдельно не вижу смысла.

Спускаюсь в подвал.

 

— Ты знаешь, кто у меня отец?! — встречает меня «объект» вместо приветствия.

— Знаю, — отвечаю равнодушно. — А ты знаешь, кто я?

— Кто бы ни был, ты уже труп! Он тебя из-под земли достанет!

Ставлю на пол тарелку, подвигаю движением ноги.

— Знаю.

Швыряет еду в мою сторону. Уклоняюсь, тарелка ударяется о стену, разбросав вокруг куски завтрака.

— Зря, — пожимаю плечами. — Будешь голодать.

Воду ставлю на пол. Захочет пить — достанет.

 

Выхожу из подвала под обещания всевозможных способов расправы. Надо будет рассказать Андрею, вдруг заинтересуется.

* * *

Смотрю на птенцов.

Апрель и Ветер сидят в разных концах схрона.

— И что у нас на этот раз? — говорю вместо приветствия.

— Он мне не верит, — отвечает Апрель.

В голосе — нотки усталости.

— Бывает.

— Я весь день пытался его удержать от побега. Даже ожидание в моменты восхода и заката его не убедило.

— Летать не пробовал?

— Пробовал. Он сказал, что я достиг просветления.

 

Протягиваю руку Ветру.

— Пойдем. Ты же хотел наружу.

Встает на ноги.

Подхватываю под мышки и вылетаю из пещеры.

 

— Это Кришналока? — спрашивает, когда мы зависаем над городом.

— Нет, это Хабаровск. Город в России. Мы рядом с ним.

— Так значит… Это правда?

Разворачиваюсь обратно.

— Что правда?

— То, что говорил… сахиб Апрель.

— Не «сахиб». Просто Апрель, — поправляю. — Да, правда.

 

Приземляемся на склоне у входа в схрон.

— Значит, тот человек меня убил. Отравил.

— Да.

Замолкает, погружаясь в свои мысли.

 

Из пещеры показывается старший птенец.

— Почему он Ветер? — косится на новичка.

— Потому что ветром надуло.

Фыркает, оценив шутку.

— Ты всегда даешь имена по этому принципу?

— Не всегда, — пожимаю плечами. — Первое время старался дать нечто героическое, типа Геракла, но они не выживали. Поэтому я перестал уделять этому особое внимание. Что первое в голову приходит, так и называю.

— Я думал, это мне одному так «повезло», — смотрит на Ветра.

— Не бойся, ты не одинок в своей печали.

— Тьфу на тебя.

* * *

— Как ты? — интересуюсь у слуги.

— Так себе, — откладывает в сторону электронную «читалку». — Скучно.

— Еще несколько дней, прежде, чем кости срастутся, и ты сможешь встать хотя бы с подпоркой.

— Знаю, — кивает. — А как у вас дела?

Задумываюсь на секунду.

— Не очень, — признаюсь. — Мой прежний птенец, Аугусто… Ты о нем, может, слышал — он обратил Апреля… Так вот, Аугусто обратил еще несколько птенцов.

Поднимает брови.

— И где они?

— Некоторые еще не пробудились.

В глазах непонимание.

— Между обращением и пробуждением проходит сто лет. Я же говорил.

Смущается.

— Простите, я забыл…

— Ничего страшного, — качаю головой. — Эти сто лет будущие птенцы проводят в схроне — темном месте без доступа солнечного света. Только проблема в том, что Аугусто обратил слишком много птенцов. И передо мной остро встает проблема ухода за ними. У меня просто не хватит рук и сил на них всех.

— А где сам Ау… эм…

Запинается, вспомнив о правиле имен.

— Если бы я знал, нашел бы и прибил, — горестно вздыхаю.

— Может, я смогу помочь с птенцами?

Усмехаюсь.

— Нет, не сможешь. Тебе вообще от них лучше держаться подальше. Пока они не проживут хотя бы лет десять, их нельзя подпускать к обычным людям. Они как дети — не контролируют свои инстинкты, и на правила им плевать. Сожрут и не заметят. И метка тебя не спасет.

Ежится, представив себе эту картину.

— И что теперь?

— Не знаю. Позавчера проснулся первый, завтра-послезавтра проснется второй. Первые пару месяцев с ними надо находиться неотлучно. Пока с ними сидит Апрель, а мне приходится «жить на два дома». Днем у тебя, ночью — там. Оставить тебя одного — я не могу. К тому же ты еще не решил, что делать с твоим обидчиком, поэтому нанять тебе сиделку я тоже не могу.

— Почему?

— Потому что сиделка не поймет присутствия в подвале человека, посаженного на цепь.

— Какого человека?!

— Обидчика твоего. Он больше суток уже в подвале отдыхает.

— Отдыхает?!

На лице — изумление.

— Я же обещал. Так что решай, как он умрет.

Пытается почесать голову рукой в гипсе, но вместо этого ударяет себя по лбу твердой повязкой.

— А… я могу его увидеть?!

— Можешь, он ведь твой.

— А… как?

Вместо ответа поднимаю его на руки.

После аварии сильно похудел, и даже с гипсом весит немного.

Дышит в ухо, обхватывая за плечи.

 

…— Ай… М-м-м… Больно-то как…

Подхожу к Тому.

Сидит на земле. Нога неестественно вывернута.

— Ай, ай!

Трогает рукой перелом, отдергивает.

— Руку убери, — говорю.

— Больно…

— Ага, — подтверждаю, вправляя кости.

Заходится в крике, но я уже впиваюсь ему в предплечье, убирая боль.

Открывает слезящиеся глаза.

— Спасибо, хозяин.

Просовываю одну руку ему под колени, вторую под спину, поднимаю.

— Да вы бы палку нашли какую… — возражает. — Я бы встал…

— И упал. И я бы снова тебе кость вправлял бы. Тебе понравилось, что ли?

— Нет, спасибо… Я буду аккуратнее ездить в следующий раз… Если позволите.

Прижимается теплым телом.

— Позволю.

 

Следом за нами трусит пегая кобылка, стряхнувшая с себя всадника четверть часа назад…

 

Открываю дверь, спускаюсь по четырем ступенькам. Помогаю Андрею сесть на шатающийся старый стул.

Ощущаю, как спину буравит настороженный взгляд.

Воздух прелый и спертый.

 

Встречаются глазами.

— Это, правда, он?! — наконец, выдавливает из себя мой слуга.

— Он. Правда.

— Совпадений не бывает…

— Бывают, — киваю.

 

Мой пленник — тот самый человек, которого когда-то упросил отпустить Андрей.

 

— Послушайте… Что вам надо?

Голос звучит хрипло.

— Твоя смерть, — коротко отвечаю.

Андрей молчит. Все еще не может скрыть удивления.

— Мой отец… он заплатит за меня, сколько скажете…

— Заткнись, язык отрежу, — перебиваю.

Испуганно замолкает, безоговорочно поверив в мою угрозу.

Правильно делает.

 

— Если бы я знал… — в голосе моего слуги — приторная горечь. — Если бы я знал, что оно так будет…

— Ты не знал. Но для тебя это урок.

— Я никогда не буду больше вам перечить, хозяин… Ведь если бы я… Лена осталась бы…

По щекам пробегают блестящие дорожки.

— Если бы ты тогда меня не уговорил, то Лена осталась бы жива, да, — подтверждаю. — Но ты не знал, что этот человек ее убьет. И я не знал.

— Простите, хозяин… Делайте с ним, что хотите.

— Прощаю… — вздыхаю. — Но сейчас он твой. Я сделаю то, что хочешь ты.

 

Объект нашего обсуждения забивается в угол, смотря на нас затравленным взглядом.

 

Андрей молчит, лишь смотрит на испуганного человека.

Молчу и я, жду, что решит мой слуга.

 

Вынести приговор — сложно. Особенно человеку нынешнего времени, видящему смерть лишь по телевизору, и то редко настоящую.

Понимание того, что в его руках чья-то жизнь, ломает в моем слуге какие-то внутренние преграды.

Это тяжело. И больно.

 

— Хозяин… — наконец, произносит бесцветным голосом. — А вы можете его … выпить?

— Могу.

— И… я хочу это видеть, можно?

— Можно, — соглашаюсь, вглядываясь в его лицо.

 

С этим Андреем я еще не знаком.

 

Пленник настороженно вслушивается в разговор, не понимая, о чем речь, но догадываясь, что с ним будут что-то делать, что ему может не понравиться.

Подхожу к прикованному мужчине, смыкаю пальцы на запястье. Пытается вывернуться из захвата, но безуспешно.

Сдвигаю рукав, изменяю лицо.

Запах ужаса привычно бьет в нос ватной подушкой.

Делаю глоток…

 

…Прокусываю предплечье.

Добыча дергается в последний раз, обмякает.

Но меня отвлекают.

Поднимаю голову.

— Я тебя чую. Не прячься.

Том боязливо выглядывает из-за угла.

— Хозяин… Я…

— Я тебе что велел?!

— Хозяин… Я посмотреть… Краем глаза…

— Дай поесть спокойно! — рявкаю.

— Слушаюсь! Простите! Все, меня здесь нет... — доносится вместе со шлепками босых ног по земле.

Возвращаюсь к прерванному процессу…

 

Краем глаза наблюдаю за реакцией Андрея. Бледен, но держится хорошо.

— Это все? — спрашивает, когда я отпускаю бездыханное тело.

— Все, — киваю. — А что ты еще хотел?

— Не знаю… А почему он не сопротивлялся?

— Потому что я ввел ему парализующий компонент. Мне не нужно, чтобы меня били во время еды. К тому же я мог испачкаться.

— А ему было… больно?

— Ему было очень страшно.

— Страшно?

— Да. Андрей, как, по-твоему, должен чувствовать себя человек, из которого медленно выпивают кровь? Причем он знает, что умрет. И умрет от клыков жуткого монстра, его детского страха из фильмов ужасов?

Передергивает плечами, неловко стукает ногой в гипсе о пол.

— И каждая из ваших жертв… Так себя ощущает?

— Не каждая, — успокаиваю, ничуть не солгав.

Некоторые удостаиваются быстрой смерти.

* * *

В схроне меня встречают трое — Апрель, Ветер и еще один птенец.

Когда-то он был китайцем.

— Ты дал ему имя? — спрашиваю Апреля, когда он рассказывает в подробностях процесс пробуждения.

— Эм… Нет, я подумал… Я не придумал, в общем.

Смотрю искоса на испуганных новичков, забившихся в самый дальний угол пещеры.

— Второй.

— А? — переспрашивает Апрель, но я обращаюсь к новичку.

— Тебя зовут Второй, — говорю второму по-китайски.

Надеюсь, он понимает северный диалект.

— Простите, господин, но меня зовут…

— Мне плевать, как тебя звали раньше, — перебиваю. — Твое прежнее имя осталось в твоей прошлой жизни. Теперь тебя зовут Второй.

Этот диалог повторяется каждый раз, за редким исключением.

 

…— Привет, Маркус.

— Меня зовут Шеш, — помогаю пробудившемуся птенцу подняться на ноги.

— А куда делся Маркус? — улыбается своей особенной улыбкой.

— Мое истинное имя — Шеш. А Маркус… Я сменил это имя лет пятьдесят назад.

Смеется.

— Наверное, мне тоже надо сменить имя.

— Аугусто.

— Аугусто?

— Тебя будут звать Аугусто.

— Почему?

— Потому что от твоей улыбки мне делается так же тепло, как в тот август, когда мы познакомились.

Своды пещеры отражают заливистый смех.

— Ты хитер, как змей, бывший Маркус.

— Мое имя и обозначает — Змей. На одном из древних языков.

Смеется еще громче.

С потолка раздается подозрительный шорох, и мне на голову падает камень величиной с кулак…

 

— А где твой вопрос «Почему ты его так назвал?» — спрашиваю по-русски у Апреля, стоящего за спиной.

— Шеш, я, может быть, и глуп, но не до такой же степени!

Фыркаю.

— Мне вот что интересно, — добавляет, — а как они между собой общаться будут?

— Пока никак, — пожимаю плечами. — Потом русский язык усвоят. Но пару месяцев на пальцах общаться будут.

Вздыхает.

* * *

Приглашенной мною сиделке — лет пятьдесят. Маленькая, сухонькая женщина с волосами, выкрашенными в ядовито-рыжий цвет. Договариваюсь об оплате, об условиях.

Неплохой вариант. Даже есть медицинское образование.

— И где наш больной? — заглядывает в комнату.

Андрей смущенно улыбается.

— Ох, ты! — оглядывает гипсовые повязки. — Совсем замуровали.

— Твоя нянюшка на ближайшую неделю, — киваю в сторону женщины.

— Ага, — подтверждает та.

— Мне нужно отлучиться на какое-то время, — поясняю, видя лицо Андрея. — Апрель занят с птенцами, так что…

Особо не «шифруюсь». Сиделка додумает то, что подскажет ей ее жизненный опыт, но не то, что я на самом деле имею в виду.

— Хорошо, — соглашается слуга и пытается приподняться, опираясь на руку без гипса, но у него это не получается.

На одеяле пушистой гирькой лежит кошка.

— Брысь! — говорит ей нянька, сгоняя.

* * *

— И чего ты решил явиться сюда днем? — интересуется Апрель.

— Я в старый схрон слетаю. Поэтому какое-то время меня не будет.

— Это да… — задумывается, поворачивается к новичкам.

Ветер сидит у стены, зажимая ладонью плечо. Второй в позе лотоса смотрит в никуда.

— Что случилось? — интересуюсь у Ветра.

— Выйти погулять решил, — отвечает за него Апрель. — А там — солнышко. Припекло маленько.

— Герой, однако…

— Я его удержать не успел, — виновато вздыхает.

У Ветра лишь сжимаются губы в тонкую полоску.

— Я не лгу тебе, Младший, — присаживаюсь рядом. — Мне нет смысла. Я такой же, как и ты. Когда-то я тоже впервые увидел Ночь. И Апрель тоже. Поверь, в нашем существовании нет ничего плохого. Его тоже можно назвать жизнью, хоть и не такой, к какой ты привык. И с каждым годом твоя сила будет увеличиваться. Ты приобретешь многие способности, о которых не мог даже мечтать.

— Англичане лгут, — отвечает.

— Все лгут. Но я не англичанин.

— Ты европеец.

— Нет.

Недоверчиво косится в мою сторону, издает нечто похожее на полукашель-полухрип.

Понимаю, что это должно заменить усмешку.

— Я выгляжу, как европеец. Но я выгляжу так сейчас, потому что живу в России. Когда я жил в Африке, выглядел по-другому. Мы можем менять свою внешность. В начале — под влиянием людей, которые нас окружают, потом — по собственному желанию. Ты был индийцем. Теперь ты можешь стать кем угодно.

Растерян.

— Это — наша особенность. И ты ее освоишь. Как и полет. Как и пребывание на солнце.

Не только растерян, но и удивлен.

— Ты — больше не человек, Ветер. Тебе придется к этому привыкнуть. Привыкнуть к тому, что все, что у тебя было раньше, ушло вместе с твоей смертью. Ты теперь — al’lil, Дитя Ночи. Тот, кто выше любого человека.

— Полубог? — пытается привести понятные ему аналогии.

— Вроде того, — ухмыляется Апрель. — Недоделанный, правда. Но гораздо сильнее любого человека. Быстрее и выносливее. Даже с учетом твоего возраста.

— Мне двадцать девять лет…

— Нет, — качаю головой. — Тебе несколько дней. Наш возраст считается с момента пробуждения. Так что тебе меньше недели от роду.

Апрель фыркает, не выдержав.

Улыбаюсь следом.

Второй вслушивается в наш разговор, пытаясь понять хоть что-то.

Я уже отвык от малышей.

* * *

Схрон встречает меня пустотой.

Пытаюсь понять, куда делись будущие птенцы.

— А я все думал, почему их сорок, — говорит мне на итальянском голос из-за спины.

Резко оборачиваюсь.

Лицо мне незнакомо, но его обладателя я узнаю сразу.

— А я все думал, жив ли ты еще.

— Мы все мертвы, — отвечает, пожав плечами. — И ты тоже.

— Ты можешь стать по-настоящему мертвым.

Смеется. Заливисто, от всей души.

— Я знал, что ты так отреагируешь, если узнаешь.

Ускоряюсь, прижимаю Аугусто к стене.

— Двое уже восстали, а ты шляешься неизвестно где.

— Но ты же о них позаботился.

— Сорок два, Аугусто. Сорок два — это слишком много. Чем ты их кормить будешь?

Отпускаю захват.

Поправляет рубашку.

— А вот чем, это не проблема. Пойдем, покажу.

 

Поднимается в воздух, едва мы выходим наружу.

— Ты стал лучше летать, — замечаю, повиснув рядом с ним.

— Жизнь заставила, — снова смеется своим заливистым смехом. — Ты, небось, тоже многому научился.

— Жизнь заставила, — возвращаю ему его же слова.

 

Летим в сторону Индийского Океана. Летим долго.

Остров открывается внезапно. Этакая зеленая клякса посреди воды. Запах людского жилья.

Небольшие хижины, покрытые листьями и травой. Свиньи, собаки.

Возникает ощущение, что я переместился в прошлое.

В шеститысячелетнее прошлое.

Висим метрах в сорока от земли.

— Ну, как тебе?

В голосе — горделивые нотки.

— Что это за остров?

— Это? — делает небольшую паузу, затем продолжает не менее хвастливо. — Это Главный остров. Всего их шесть. На картах не обозначены. Самолеты, спутники сверху не летают. В общем, найти мои острова — еще та проблема. Для людей, конечно.

— А местные откуда?

— Отовсюду. Лично доставлял.

— И зачем?

— Как зачем? — удивляется. — А чем птенцов кормить?

— Как ты выжил после бомбежки? — перевожу тему.

— Бомбежки? А ты откуда… Ах, он-таки уцелел! Везунчик! — хлопает себя по бокам ладонями.

— Ага, — подтверждаю. — Только ему не очень повезло. Он в руки НКВД попал. В прошлом году только выбрался.

— М-да, — вздыхает. — Но ведь выбрался!

 

Приземляемся на вытоптанном пятачке посреди небольшой деревеньки.

— Хозяин… — к нам, кланяясь, приближается пожилой мужчина европейской наружности. Говорит по-английски. Похоже, американец.

Запах чужой метки.

Останавливается в пяти шагах, снова кланяется.

— Хозяин…

— Это господин Маркус.

— Господин, — радостно приветствует меня слуга.

— Староста, — поясняет уже мне мой бывший птенец. — Поселения этого.

Оглядываю само «поселение».

Людей не видно.

— Вы голодны? Кого на этот раз желаете? — староста сама любезность.

— Ты как? Отведаешь моего угощения? — Аугусто толкает в бок, подмигивает.

— Можно, — соглашаюсь.

 

Идем вслед за старостой к единственному деревянному дому с каменным фундаментом.

— Ты по-прежнему неприхотлив?

Молча киваю.

— А я последние годы стал гурманом. Предпочитаю молодых.

— Ты всегда любил молодых, — отвечаю, — даже когда был человеком. Правда, тогда ты их не ел.

От громкого смеха Аугусто староста пугается так, что падает на землю.

— Хозяин, простите…

— Вставай, косая обезьяна. Шевели конечностями! А то пойдешь на обед!

Дергается, но резво поднимается.

 

«Угощения» выстроились в ряд вдоль стены дома.

Восемь человек. Пятеро парней, три девушки. Все в возрасте от пятнадцати до двадцати двух лет.

Напряжены, смотрят под ноги.

— Выбирай, — делает широкий жест. — Ты гость. К тому же для меня честь принимать тебя у себя дома.

Хмыкаю, беру за руку крайнего парня.

— Они все хороши.

Мой «избранник» переставляет ноги, словно деревянная кукла, источая приторный запах ужаса.

Аугусто же придирчиво обнюхивает каждого из семи оставшихся. Какое-то время колеблется между пятнадцатилетним пареньком и двадцатилетней девушкой, но потом все-таки выбирает девушку, грубо вытянув ее из строя.

Слышу, как остальные шестеро вздыхают с облегчением.

 

Пить, ощущая во рту привкус чужой метки — непривычно.

 

Заканчиваю быстро. Поднимаю голову, когда Аугусто еще возится со своей едой.

 

— Куда тело? — спрашиваю Аугусто, когда тот, наконец, завершает трапезу.

— А, брось. Староста позаботится.

— У тебя хорошие слуги, — поднимаюсь на ноги.

— Не слуги, — поправляет. — Рабы. Слуг не держу.

— Вот как…

— Ты что-то имеешь против?

— Нет, что ты, — поднимаю руки в примиряющем жесте. — Твое право.

Довольно улыбается.

 

Закат пережидаем в доме. Первый этаж — полностью без окон.

* * *

— На моих островах — почти восемь тысяч жителей. Я регулярно приношу новых рабов, чтобы не сокращалась численность. Питаюсь только теми, кто здесь родился.

— Не бунтуют?

— Пробовали пару раз. На Малом острове и на Песчаном. Но, сам понимаешь, им против меня… Как мухе против слона.

— Я, кстати, тоже думал насчет острова, когда нашел твою… «кладку», — признаюсь. — Но, правда, эта идея не получила развития — ты нашелся быстрее.

Смеется.

— Меня легко потерять, но также легко найти. Кстати, можешь пригласить сюда Апреля. Я буду рад видеть своего птенца.

— Он уже не твой птенец.

— Переманил, змей? Ай, да что я! Змей ты даже по имени!

— А что еще нам оставалось? — пожимаю плечами. — Мне пришлось взять о нем заботу. Как и о двух других, которые проснулись недавно.

— Ай, забирай обоих, — машет руками, улыбаясь.

Вздыхаю, качаю головой.

— Нет, Младший, мне не нужно такого счастья. Я не планировал заводить птенцов. У меня другие заботы.

— Как хочешь, — соглашается не менее радостно. — Тогда заберу их себе.

 

Выходим наружу. В здешних широтах ночь наступает резко, минуя вечерние сумерки.

— И чем живут твои люди? — интересуюсь.

— Натуральное хозяйство, — пожимает плечами. — Чем же еще? Рыбку на мелководье ловят, устриц добывают. Острова богатые.

— И давно ты тут?

— А лет шестьдесят. Меня тогда взрывом вообще засыпало в каком-то овраге и вагоном сверху припечатало. Неделю откапывался. Откопался, а от птенца — ни слуху, ни духу. Я уж, грешным делом, подумал, что его в пепел превратило. Я ж его в ящике вез, грузом. Он молодой был, солнца боялся.

— Он и сейчас боится.

— Это понятно. Остался я тогда без птенца, да и решил в Америку отправиться. Смысла не было дальше в СССР сидеть. Вернулся в Европу, там сел на корабль, а корабль с курса сбился да на эти острова попал. Больше месяца по волнам болтались. Острову рады были. Первые пару месяцев люди на спасение надеялись, а потом смирились. Да и я особо не горевал. Их восемьсот двенадцать человек было.

— Тебе-то что…

— Ага. Я их по островам раскидал, велел «плодиться и размножаться». Повозмущались, конечно. Но быстро утихли.

— Ты всегда умел управляться с людьми.

 

…Подкидывает на ладони спелое яблоко.

— Я люблю эту деревню, Маркус. И она любит меня. Я стал старостой после смерти предыдущего. И знаешь, как? Люди выбрали меня.

— Люди любят тебя.

Смеется.

— Как и эта земля. В этой деревне никто не голодает, хоть мы и платим налоги.

— Ты хороший староста…

 

— А то! — широко улыбается, хлопает меня по плечу. — Кстати, именно тогда пришлось полет осваивать со всем старанием. До материка — сам знаешь сколько лететь. Ну, если не считать пару-тройку других островов по пути. Но там только крабы водятся. А мне женщины нужны были. Из восьми сотен — только сто тридцать женщин. Было бы наоборот — не было б забот.

— Это да, — соглашаюсь. — И как?

— Сам видишь, как. Восемь тысяч населения. Правда, четыре с половиной тысячи — с материка. Не успели местные размножиться.

— Молодец, — говорю. — Ты хорошо устроился.

Смотрит с недоверием.

— Я серьезно.

— Спасибо, — расслабляется.

 

Делаем круг над архипелагом. Несколько больших островов в обрамлении гроздьев маленьких.

— Главный, Большой, Малый, Каменный, Песчаный и Дальний. Названия, сам понимаешь, пришлось выдумывать самому. Мелкие я не называл.

 

Каменный остров представляет собой зеленый блин, у края которого приютился одинокий каменный утес. Рядом — массивное строение из того же камня.

Приземляемся на утесе.

— Хочешь посмотреть схрон?

— Не возражаю.

 

Схроном оказывается то самое строение.

Внутри — красиво. Каменные саркофаги, светильники.

— Я помню, что ты рассказывал. «Первое впечатление — самое важное». Поэтому и сделал все так!

— Неплохо, — вновь хвалю Аугусто. — Ты не будешь против, если я доставлю сюда тех двоих? К тому же моему слуге будет полезно сменить климат.

— Ты не можешь без людей, Старший, — улыбается. — Как звали того, прошлого? Томас?

— Том, — подтверждаю. — Но это было еще до тебя. Один человек за пять сотен лет — не так уж и много.

Смеется заливисто, поднимая лицо к потолку.

— Остынь, Старший. У меня их восемь тысяч.

— Жди, мы будем дней через десять.

Кивает.

 

Поднимаюсь в воздух.