Вишнёвое вино (гет)

Он как можно громче гремел чемоданами, грубо, с силой, ступал по хиленькому полу "Норы" и бурчал что-то себе под нос, время от времени перекидываясь с Джорджем понимающими взглядами.

Маман явно не одобрила их скоропостижный и, поистине грандиозный, уход их школы.

Это доказывали крики, битая посуда и несколько неконтролируемых всплесков магии, однажды даже разрушившие часть "Норы".

Поэтому близнецы, даже не сговариваясь, отправились собирать чемоданы — "Нору" все еще потряхивало — и, быстро справившись со своими пожитками, в один момент оказались на пороге любимого дома и, хмуро перекинувшись взглядом, трансгрессировали в ветхое, пока еще не обустроенное здание, где рухнули на скрипящие кровати, которые еле смогли достать, прекрасно понимая — завтра их ждет тяжелый день.

Они работали не покладая рук.

Ожоги, царапины, синяки, обгоревшие волосы — все эти маленькие неприятности стали их верными друзьями и лучшими помощниками на протяжении нескольких месяцев, когда они, превозмогая усталость, кружение головы и тошноту, перья и влюбленность в шатающуюся стулку — испарения разнообразнейших зелий действовали иногда довольно странно, — работали над мечтой своей жизни.

Жили только ей.

После капитального ремонта — краска с щеки всё ещё не желала покидать Фреда — и оформления магазина — краски по началу слепили глаза — он смог вздохнуть с облегчением, довольно поглядывая на результаты тяжелого труда.

Следующая новость, — после сотни кричалок, которые отправляла им мать — опустила его сердце в самый низ, ведром вливая в него переживания и страх.

Грейнджер.

Чертова-мать-её-Грейнджер.

Эта вечно сующая свой нос в передряги заноза попала в переделку.

В переделку с Пожирателями смерти.

Именно тогда он рассказал всё Джорджу.

Вот так просто — выдал на духу, запинаясь и одновременно натягивая на себя первую попавшуюся одежду, дабы поскорее оказаться в госпитале, где — как, блин, довольно часто — оказывалась Гермиона.

Тогда, наспех натягивая на себя вязанный мамой свитер, он понял кое-что, заставившее замереть на долю секунды, раскладывая всё по полочкам.

Он смотрел на себя — внутрь себя — сквозь стеклянную призму, где что-то внутри него разбивалось и возрождалось вновь.

Позже, когда Гермиона, очнувшись и с трудом разлепив глаза, окинула взглядом место своего пребывания, то почувствовала удар в груди и тут же отвернулась, улыбаясь с маленькими каплями на ресницах.

В открытое окно подул сильный ветер, желая, видимо, унести с собой все проблемы и невзгоды; воспоминания и разочарования.

На тумбе, покачиваясь в такт её дыханию и кивая на сумбурные мысли, плясали ромашки.