Прекрасная смерть (джен)

Эрна устало садится на тумбочку и изучающе смотрит на меня. Я молчу и вообще не очень представляю, что должен говорить.

— Ти рано, — наконец говорит девушка.

— Могу уйти.

— Nicht, не можешь, — слишком уж уверенно заявляет Эрна. Она встает и идет в комнату, на ходу скидывая куртку прямо на пол.

— Что ты мне сделаешь? — кричу я ей вдогонку, но в ответ мне раздается какая-то немецкая тарабарщина. Я оглядываюсь на Женю.

— Я плохо знаю немецкий, — пожимает плечами девочка. — Тем более, когда так быстло говолят. Но, думаю, она лугается.

Эрна выскочила из комнаты и быстрым шагом ушла на кухню, крикнув:

— За мной! Евгена, в комнату.

А в ней пропал воевода. Я неуверенно иду за девушкой. Она стоит около плиты и гипнотизирует турку.

— Хде кофе? — не оборачиваясь, спрашивает Эрна.

— Я к тебе сюда не за этим пришел, — гордо заявляю я, а девушка медленно оборачивается.

— Gehen Sie hinaus, — указывая тонким пальцем за дверь, сквозь зубы проговаривает Эрна.

— Что?

— Go away. — Эрна дважды щелкает пальцами и радостным тоном говорит: — Вон идьи. — Снова становится серьезной. — Идьи за кофе.

Девушка выключает конфорку и выливает воду из турки.

— Ты издеваешься надо мной? — вспыляю я. — Заведи себе раба, чтобы он покупал тебе кофе. А я сюда пришел, чтобы узнать, что ты сделала со мной, чертова ведьма.

Эрна изгибает бровь. В ее мимолетных движениях я улавливаю что-то странное и опасное. Секунда — и девушка тянет меня за рукав к двери, шипя что-то злобно на немецком. От неожиданности я забываю, что необходимо сопротивляться. Эрна оказалась весьма быстрой и сильной. Одна минута, и вот я уже стою на лестничной площадке, а в лицо мне летит мой пчелинополосатый шарф и бумажник. Дверь быстро захлопывается.

— Эй, — кричу я, стуча кулаком в дверь. — Куртку отдай! Зима на улице, снег.

— Это залог, — отвечает мне ведьма. — И стимул быстг’ей сбегать за кофе.

— Ты издеваешься надо мной?

— Ja.

Я не нахожу, что ответить на подобную наглость. Становится зябко. Я наматываю на шею шарф и иду на улицу. Поднимающаяся по лестнице бабулька с ярко-малиновыми волосами явно узнает меня и косится так, будто я наркоман, девица легкого поведения, алкоголик и сексуальный маньяк в одном лице. Ну просто прелесть. Вернусь к этой девчонке — выскажу все, что думаю о ней, о ее знаниях и о ее любви к кофе.

На улице все тоже смотрят на меня странно. Ну подумаешь, морж. Зачем же смотреть так, будто я йети?

В магазине беру самую большую железную банку кофе и, идя к кассе, злобно думаю, что такой банкой определенно будет удобно бить.

Когда я возвращаюсь к этой проклятой квартире, руки мои уже онемели от холода, а легкие дико болят. Не заботясь о вежливости и тактичности, стучу ногой в дверь. Пусть только попробует мне не открыть. Разнесу весь дом.

Глазок двери темнеет, и я демонстрирую банку кофе. Замок обнадеживающе скрипит. Как только я приготовился швырнуть банку, вижу, что открывает Женя.

— Извините, — вздыхает она. — Эрна обычно не такая злая. Но ничего, мы сейчас Вас отоглеем. — Немного подумав, девочка забирает из моих рук потенциальное орудие убийства. — Идемте на кухню. Она нас ждет. Только не лугайтесь.

Я внимательно смотрю в честные детские глаза и скрепя сердце все-таки киваю. Женя улыбается мне и идет на кухню, торжественно неся банку кофе. Я угрюмо следую за ней.

Эрна сидит по-турецки на полу и тренькает на лютне.

— Кофе? — без предисловий требует она, и Женя демонстрирует ей банку. — Gut.

Девушка откладывает инструмент и начинает заваривать кофе. В турку отправляются еще какие-то специи.

— Будешь? — вновь дружелюбно интересуется Эрна.

— Спасибо, — бурчу я, — но я уже чая выпил. — Ведьма смотрит на меня таким взглядом, что мне становится страшно. — Но если ты настаиваешь…

Взгляд смягчается, девушка довольно кивает.

Я сажусь на стул и жду. Молча разглядываю спину Эрны, кудряшки ее рыжих волос. Она высокая, но сильно сутулится, будто старается казаться меньше. А если распрямить ее волосы, едва дотягивающие до плеч, то они опустятся ниже лопаток — настолько плотно закручены медные пружинки. Фигура совершенно неженственная. Девушку можно назвать кошмаром любой бабушки — настолько она худая.

Турка тихонько шипит на плите, а Эрна, как завороженная, наблюдает за крошечными пузырьками, поднимающимися на поверхность. Я чувствую, как внутри меня клокочет острое чувство к этой девушке. Едва ли его можно назвать хорошим, но оно заставляет чувствовать себя неловко.

Эрна разливает ароматный кофе по чашкам и подает мне.

— Я ненавижу тебя, — внезапно вырывается у меня. Смысл собственных слов доходит очень медленно. А когда я понимаю, что сказал, то удивляюсь своему обыденному тону. Будто я еще одну ложку сахара в кофе попросил.

Эрна сначала пристально смотрит на меня, изогнув бровь, а потом, слегка поведя плечом, улыбается.

— Это замечательно. Ненависть — самое сильное и искг’еннее чувство человека. На какие только подвиги оно не толкает.

Эрна садится на пол, спиной опираясь на газовую плиту. Она изучающе смотрит на меня и улыбается. Несколько минут мы просто играем в гляделки.

Я, наконец, могу подробно рассмотреть ее глаза. Они черные, действительно черные, а не темно-карие. Обычно такие глаза рисуют у демонов. Или у наркоманов. И я даже не знаю, к чему склоняюсь больше. Что самое удивительное в ее глазах, так это то, что они кажутся матовыми. Они совершенно не отражают свет, а, наоборот, будто поглощают его, притягивая к себе. Эти глаза похожи на пустую вселенную. Под тонкой кожей отчетливо видны сине-фиолетовые дорожки венок.

— Что ты сделала со мной? — наконец произношу я, кое-как отводя взгляд от ее завораживающих глаз. Кажется, еще немного — и мое сознание растворилось бы в них.

— Пыталась убить, — обыденно пожимает плечами девушка. — Но я знала, что на тебья не подействует Колыбьельная. Ты одьин из нас. У тебья тоже холодная мег’твая кг’овь.

— Что? — ошалело спрашиваю я.

— Потом поймешь. Пг’осто у тебя нет души.

— Да-да, я знаю эту шутку про рыжих. Просто объясни мне, какого черта ты сделала?

— Пг’осто спела тебье. Но у тебья нет души, и ее место заняла вечность.

— И после этого мне будут говорить, что здесь нет никакой секты.

— Тебье еще очень многое пг’едстоит узнать. Это пг’идьет постепенно.

— Сколько меня еще будет плющить от той дряни, что вы мне вкололи?

— Нет никакой дряни, — устало вздыхает Эрна. — Пг’осто тебья наполняют обг’ывки знаний культа Арс Фатрум.

— Культа? Так секта все-таки существует?

— Мы никогда не были сектой, — начинает злиться девушка. — Наше дело всегда заключьялось в дг’угом. В помощи людьям. Мы спасали их!

Речь Эрны становится быстрой, начинает перемешиваться с немецкой, постепенно переходя исключительно на нее. Но тут девушка замолкает и делает два глубоких вдоха.

— Давай без этого бреда, — резко выдаю я. — Я только хочу знать, что ты со мной сделала. И все. Больше я не собираюсь иметь с тобой что-то общее.

— Ти никуда не денешься, — пытается возразить мне Эрна, но я перебиваю ее:

— Ты не вершитель судеб. И ты за меня не можешь решить, что я буду делать, а что нет. И если ты не собираешься мне рассказывать, что ты со мной сделала, то я пойду. Не хватало мне еще тратить свое время на хамоватую немку!

Я чувствую, как внутри меня закипает неистовая злоба. Хочется швырять предметы, кричать. Одного взгляда этой девушки исподлобья мне хватает, чтобы окончательно сорваться, подняться, едва не опрокинув стул, и выскочить из кухни.

— Потрясающе! — кричит мне вслед Эрна. — Ти молодец! Ненавьидь менья! Это пг’авильно. Они все менья ненавидят. А теперь они все мег’твы! Но ты ненавьидь! Это пг’екрасно.

Я громко хлопаю дверью, но в ушах продолжает звучать острый смех Эрны и ее слова.

Они все мертвы.