Грязнокровки (джен)

Том лежал на холодном алтарном камне в середине шестиконечной звезды, начерченной белой краской прямо посреди жертвенного места. Над грудью Тома старый гоблин занес нож.

Это был Стоунхендж, над Томом раскидывалась вся гладь звездного неба, над сердцем клубилась смерчем чернота, и разум Реддла был пуст, как голова Миртл. Было страшно. Но где-то там — за каменным кругом — стоял Тео, и в его руке была волшебная палочка, и если бы гоблины нарушили договоренность, к министру магии полетел бы патронус с сообщением о том, что гоблины получили два ключевых артефакта, обеспечивающих власть над домовиками, и убили волшебника. Не осмелятся же гоблины затевать новую войну?

Сказать, что Кровняка перекосило, когда в банк, опираясь на Нотта, ввалился Том и практически швырнул в гоблина медальоном Слизерина, — ничего не сказать. Чашу поставили на стол спокойно. Тому стало плохо за ту ночь, что он спал с медальоном на шее — ну а как еще его хранить, чтоб понадежней? Чаша за подушкой, медальон на шее — Том по-прежнему жил в Лютном, здесь воровство практиковалось повсеместно.

Тьма топила разум Тома, шипела, шептала, унижала, вновь и вновь напоминая ему о мерзких моментах его жизни, звенела голосом Миртл, свистела розгами и пронзала горячей болью. Прометавшийся до утра в жару Том отправил Нотту патронуса, мистеру Бэрку — сову с извинением и просьбой обойтись без него — и, сорвав с шеи медальон, попытался не слушать его. Куда там — видно, медальон обрел какую-то власть над ним, и Том дважды осознавал себя держащим безделушку в руке и не помнящим, как оказался в этом углу комнаты и как вообще решил взять медальон. Мать сочувственно вздыхала, Том прижимался к ее холодной чешуе и понимал, почему нищая Меропа Гонт избавилась от медальона, выручив за него всего восемь галлеонов. Она просто сходила с ума.

Том потребовал у Кровняка помощи. Если тот хотел, чтобы Том отдал гоблинам уже имеющиеся реликвии и помог добыть оставшиеся — они должны были помочь ему и не дать обезуметь от одного лишь соприкосновения с артефактами древних эльфов.

И вот, сейчас Том лежал на месте языческих жертвоприношений, над ним, завиваясь в вихрь, клубилась тьма, а над грудью дрожал ритуальный нож. Старые гоблины-друиды бормотали что-то на их гоббледуке, и по камням Стоунхенджа то и дело прокатывались вспышки света, озарявшие колдовство гоблинов. Том не знал, зачем нужен кинжал, — уж больно отличалась магия гоблинов от магии волшебников и домовиков. Может, он выступал проводником, а может, нужен был просто для того, чтобы навести на молодого волшебника жути. Том смотрел на небо, на вихрь темноты, клубящейся над его сердцем, и ждал, ждал, ждал... Чем дольше времени ждал, тем сильней коченели руки, и когда рассвет начал золотить линию горизонта, почти околевший от холода Том был уже готов слезть с алтаря и пойти домой, чтоб закутаться в одеяло и выпить огневиски, но именно в этот момент — когда первые солнечные лучи озарили Стоунхедж, — именно тогда голос гоблина-друида возвысился, и, рассекая черный вихрь, он обрушил острие ритуального ножа на грудь Тома.

Тело пронзила боль, а разум объяла чернота.

Все-таки осмелились.