Девять шагов до рая (гет)

Начало июня 2015, поздний вечер

Квартира Виктора и Ани

Она проснулась от резких толчков.

«Ну что ж ты так прыгаешь, малыш? Дай мамочке поспать. Ох! Кажется, в ребра пяткой двинули.

У... А вот сейчас — в печень. Жестоко…

Это потому, что я тебя поначалу не хотела? Ну да ладно, не сердись — кто в жизни ошибок не совершал?

Ой. Я больше не буду. Честное слово! Я буду любить тебя и оберегать. От всех…»

Аня гладила живот с закрытыми глазами, мысленно разговаривая с ребенком. А когда открыла их, то чуть не подпрыгнула на кровати. На нее с интересом смотрел… Виктор.

— Привет, солнце мое. Хорошо спалось?

Сарказм в голосе ему не убрать никогда. Видимо, это у него в крови. От мамашки.

— И тебе привет. Почему так темно? Еще не утро?

— Еще ночь.

— А что ты делаешь в моей… О! — Она замолчала, оглядевшись по сторонам. — Ладно. Что я делаю в твоей комнате?

— Спишь, — хмыкнул он.

Она со вздохом поднялась, придерживая рукой живот.

— Как настроение?

— Отвратительное.

— Замучал ребенок?

— Нет.

Она встала на ноги. Отчаянно хотелось в туалет.

— А в чем дело, радость моя? Спишь в моей комнате, заняла мою кровать, я тут на кресле притулился.

Аня смерила его мрачным взглядом и ничего не ответила.

— Все ясно. Опять я в чем-то виноват.

— А как же! — обернувшись у двери, бросила она ядовито. — У тебя кровать мягче моей! — и прошлепала в ванную.

Виктор проводил ее взглядом. И только когда дверь в ванную закрылась, позволил себе рассмеяться в голос, крикнув вдогонку:

— На здоровье, солнце мое, я жутко рад, что тебе понравилось!

Он встал и прошел за ней. Нерешительно остановился у двери, хотел открыть ее и войти, но оробел.

Все, на что его хватило, это:

— Кровать, говоришь, мягче? Могу предложить перебраться ко мне. На постоянку, так сказать.

Он ничего не ждал, но дверь внезапно распахнулась и появилось ее сердитое лицо:

— Предлагаешь залезть в твою постель? Спасибо, я уже там была, и вот результат! — она выставила вперед живот.

Без тени улыбки. Совершенно серьезно взглянула на него, по-идиотски улыбающегося.

И снова закрыла дверь. Прямо перед носом. Он хмыкнул.

— Мне тоже было очень приятно, радость моя.

Снова упало настроение. Что она, издевается, что ли? Он перед ней как мальчишка, на задних лапках, а она…

Беременная дура.

Он развернулся, психанул и пошел к себе — досыпать.

Аня осталась стоять в ванной, прислонившись лбом к двери.

Что это с ней? Сейчас ее порывом стало как можно скорее захлопнуть дверь. И только большое усилие остановило руку, тянущуюся повернуть замок.

Она что, боится? Боится собственного мужа? Вот это новость…

Подушка хранила ее запах, и заснуть было просто невозможно.

Он пробовал проветрить комнату, распахивая окно; он содрал с подушки наволочку, сдернул всю постель и бросил ее прямо на пол («Завтра скажу, чтоб перестирала!») — и ничего не помогало.

Запах жасмина преследовал его повсюду. И теперь новым наваждением стали не воспоминания о бабушке, а лицо жены.

«Жена, — усмехнулся Виктор про себя, — да какая ты мне жена, если мы даже не спим вместе?».

Он испугался своих мыслей. Что это с ним? Почему он думает о ней в таком ключе?

«Ладно, если бы было воздержание в течение… месяца, скажем. Я бы понял, поверил, что это все — от недостатка секса. Но тут — каждый день, и большое разнообразие… и все равно… Что же это происходит?!».

Тут еще одна догадка пронзила мозг, словно стрела: «Если у меня при регулярной половой жизни постоянно возникают подобные мысли, то что думает она? Или ей не хочется? Да ну, быть не может. Нормальная, здоровая баба не может не хотеть. Или… Или у нее кто-то есть?».

Последнее его так взбесило, что он даже зарычал, подскочив на месте. Усталость и сон как рукой сняло.

Выбравшись из постели, Виктор направился в ее комнату, которая была заперта.

— Ань, открой!

Тишина.

— Я знаю, что ты не спишь! — он заметил полоску света под дверью. — Открой, поговорить надо.

Тишина.

— Щеглова, не испытывай мое терпение! Открой дверь, иначе я ее сейчас просто вышибу!

На миг почудилось, будто ее кто-то обнимает там, за закрытой дверью. Стало дурно.

— Аня!

В замке робко повернулся ключ.

Она стояла испуганная, взлохмаченная, неловко кутаясь в халат. И молча смотрела на него.

И была очень, очень, очень красивой в свете ночника, горевшего за спиной.

— Можно войти?

У него осипший голос.

— Зачем?

— Ты закрываешься на ночь? Всегда?

Говорить, говорить — все, что угодно, только бы удержать ее еще немного, послушать ее голос…

— А что такого?

— Не смей закрываться, слышишь!

Что-то нужно придумать…

— А то мало ли. Вдруг плохо станет и выбраться не сможешь. А я к тебе не проберусь, пока дверь не выломаю.

Она усмехнулась, и это сразу охладило пыл.

— А с каких пор это тебя беспокоит? Соболев, ты раньше пяти утра домой не возвращаешься! Я в это время уже не сплю обычно. Ты либо пьян, либо устал после «работы», «делового общения» (в последние слова она вложила особенно много яда). Какая от тебя может получиться помощь? Иди проспись сначала!

Его разозлил этот намеренно-небрежный тон. Отчаянно захотелось ее придушить. И он даже шагнул к ней, но увидел испуг в зеленых глазах, и…

… И впился губами в ее губы. Просто так. Сам не зная, почему.

Сознание кричало: «Очнись, оторвись — это же ненавистная Щеглова!».

А подсознание тихо вздыхало: «Наконец-то…»

Как будто долго шел по пустыне и вдруг набрел на чистую родниковую воду, способную утолить жажду.

И ровно столько длилось ликование подсознания, сколько ощущение ее губ на его — секунду, минуту, вечность…

И когда он все-таки оторвался, то уже ничего не соображал. Штаны стали отчаянно тесными, и захотелось…

— Тебя!

— Соболев!

— Тебя хочу!

— С-соболев, прекрати!

— Хочу…

— Перестань! Мне больно!

Это несколько отрезвило.

Он с трудом отодвинулся, тяжело дыша и все равно нависая над ней, не в силах просто так уйти, отпустить…

Каждая клеточка тела тянулась к ней; каждая клеточка мозга кричала: «Стоп!», но он видел только ее глаза — испуганные, распахнутые. Такие зеленые…

И был готов тонуть в них.

А ей было страшно. Впервые за все недолгое время их брака она подумала, что он в любой момент может ее просто-напросто изнасиловать. И никто ее не защитит.

— Соболев, иди к себе, — как можно тверже сказала она, стараясь не смотреть на него.

Он же пытался поймать ее взгляд, и это плохо получалось. В конце концов он психанул, грубо взял ее за подбородок и заставил смотреть на него — снизу вверх, глаза в глаза.

— Прости. Не знаю, что на меня нашло. И вправду тяжелый день выдался. Я тебя сильно испугал?

Она снова растерялась, уже в который раз за эти сутки. И попыталась вывернуться — в который раз.

— Аня. Посмотри на меня. Прости, слышишь? Я больше не буду.

И его удивил вопрос, слетевший с ее губ:

— Что именно не будешь?

— Ну… Все, что ты скажешь. Трогать не буду. Приставать не буду. Только не бойся. Я тебе не сделаю больно.

А голову уже разрывало на части осознание только что сказанного.

И снова ее реакция озадачила: она улыбнулась. И еще. И еще. И сама коснулась его рук:

— Ты же все равно не сдержишь своих слов, Соболев. Зачем обещать невыполнимое?

— Откуда?..

— Оттуда, — испуг прошел. И она снова стала прежней — недосягаемой, холодной. Молчаливой. — Иди спать уже. Я тебе завтрака готовить не буду.

— Я тебе на полном серьезе предлагаю свою кровать — раз она кажется тебе мягче. Хочешь, комнатами махнемся?

— Спасибо, мне и у себя удобно, я привыкла.