Сын героя (джен)

Кезуки продвигался довольно быстро, несмотря на ночное время. Что-то подстёгивало его, может, страх, а может, просто желание поскорей во всём разобраться. В любом случае, он торопился, полностью сосредоточившись на дороге и на то и дело пытающихся хлестнуть его по лицу тёмных без солнечного света листьях.

Кезуки понимал, что если он сейчас начнёт думать об отце, дяде, о том, что произошло много лет назад и что произошло недавно, то начнёт сомневаться, остановится и в конечном счёте попадёт-таки в заготовленную для него ловушку. Поэтому всё своё внимание он направил на поиски наиболее короткого пути и проверку местности на наличие засады.

Ещё стояла глубокая ночь, когда Учиха достиг деревушки. Незаметно миновав охрану, чтобы лишний раз не светиться, он без труда нашёл гостиницу в центре поселения, которая, к его удивлению, оказалась довольно большим четырёхэтажным зданием. В некоторых окнах горел свет, и Кезуки беспокойно поглядел на них. Находится ли Саске в одной из этих комнат, или уже спит?

Мальчик зашёл в гостиницу и на секунду остановился, ослеплённый ярким светом. Привыкнув к освещению, он подошёл к стойке регистрации и спросил, в каком номере остановился Учиха Саске.

— А, вы, должно быть, его сын? — спросила регистратор, найдя названное имя в списке.

Кезуки, помедлив, кивнул.

— Да, он предупреждал, что вы зайдёте. Тридцать седьмой номер, это на втором этаже.

Поблагодарив, он поднялся по лестнице, оказавшись в длинном коридоре, освещённом тусклыми лампами на стене под потолком. Из-под некоторых дверей пробивалась узкая полоска света. Деревянный пол порой ощутимо поскрипывал, так что Кезуки старался ступать как можно мягче. Тридцать седьмая комната находилась в дальнем углу. Под этой дверью было темно.

Кезуки остановился, не решаясь ни постучать, ни войти. Он не понимал причину своего внезапного волнения, но справится с ним оказалось сложно. Наверное, причина заключалась в том, что он не знал, как ему теперь говорить с дядей. Обвинять или извиняться? К тому же…

— Я не сплю, можешь заходить, — голос Саске из-за двери прервал его размышления.

Чуть подрагивающими пальцами Кезуки коснулся ручки и нажал на неё, открывая дверь. Дядя стоял у открытого окна, в комнате витал уловимый запах сигаретного дыма. На подоконнике слегка дымилась пепельница.

— Пришёл всё-таки, — негромко проговорил Саске, когда Кезуки переступил порог, — Никто не пытался тебя остановить?

— Ты имеешь ввиду, из ребят или…

— Вообще.

Кезуки покачал головой, и Саске почему-то нахмурился.

— Что-то не так? — спросил мальчик.

— Если они так легко тебя отпустили, значит, у них есть какой-то план и ты по-прежнему в опасности, — невесело сказал Саске, закрывая окно, а потом повернулся к Кезуки, — Обещаешь, что будешь слушаться меня, пока я всё не улажу?

Поколебавшись, мальчик кивнул.

— Обещаю.

Дядя чуть улыбнулся.

— Вот и хорошо, — с этими словами он снял куртку, повесив её на стул, и сел на кровать, разуваясь, — Не стой на пороге, проходи. Я, как видишь, взял двухместный номер, так что та кровать твоя. Можешь поспать, до утра ещё далеко.

— Я уже выспался, — сказал Кезуки, но всё же, закрыв дверь, прошёл вглубь комнаты, присаживаясь на вторую кровать.

— Вот как? А я ещё не спал, — Саске почему-то усмехнулся, разбирая постель. — И да, очень надеюсь, что пока я сплю, ты никуда не уйдёшь.

— Не уйду, — пообещал Кезуки.

Удовлетворившись этим ответом, Саске лёг, и, может быть, заснул, а может и нет. Посмотрев на его спину, мальчик залез на кровать с ногами, притягивая их к себе. Здесь было теплее. И здесь он чувствовал себя в безопасности, потому что Саске был рядом. Кезуки даже думал было тоже прилечь, но спать не хотелось совершенно. Зато хотелось пить. Можно было выйти из комнаты и поискать кухню, но Кезуки не желал беспокоить дядю, который наверняка проснётся, стоит ему коснуться двери, и поэтому прошёл в уборную и по совместительству ванную комнату, которая, на счастье, была в номере.

Напившись прямо из-под крана, Кезуки умылся и хотел уже уйти, но внезапно задержался взглядом на своём отражении в висящем над раковиной зеркале. И чем дольше он смотрел, тем больше понимал, что, хоть все и говорили, что он похож на Саске, всё-таки это было не совсем так. Он был похож на отца. На Учиху Итачи.

Пусть причёска не та — у Кезуки были короткие волосы, не достающие до плеч, с закрывающей лоб чёлкой — но это ведь не показатель? Форма ушей, носа, губ, глаза, даже эти полосы на щеках, пусть и не так ярко выраженные — всё было таким же, как и у человека на фотографиях, который он сотни раз держал в руках в детстве.

Фотографиях, которые сделала его мама. На них он так улыбался…

Кезуки пристальнее всмотрелся в отражение, словно пытаясь через внешнее сходство понять человека, от которого он унаследовал эти черты.

Быть может, у них с мамой всё было гораздо лучше, чем он боялся? Быть может, этот человек, его отец, на самом деле был хорошим человеком, таким, каким его описывает дядя?

Несмотря на то, что он убил весь свой клан и собственных родителей?

Кезуки зажмурился, опустив голову, и сжал в руках края раковины.

А такое вообще возможно?

— Не понимаю, — прошептал он сквозь сжатые зубы, — Не понимаю, чёрт возьми, — Кезуки почувствовал, что от нахлынувших эмоций его начало трясти, — Я тебя не понимаю, отец!

Спохватившись, что последнее он произнёс слишком громко, Кезуки прикусил губу и закрыл глаза, заставив себя замолчать и успокоиться. Выдохнул. В конце концов, всё это было давно и его никак не касается, но…

Но всё равно почему-то его беспокоит. Занимает все мысли, заставляет сердце биться чаще, а руки — дрожать.

Отец… Сейчас, когда им никто не управлял, он пытался понять его, пытался осмыслить то, что говорил ему дядя, но не мог. В голове по-прежнему не укладывалось, как можно совершить то, что совершил Учиха Итачи.

А ведь тем, кто убил его самого, был…

— Я смотрю, ты не дашь мне поспать, — голос Саске прорезал тишину, заставив Кезуки вздрогнуть и почти испуганно обернуться.

— Дядя…

— Ты в курсе, что стоишь тут уже минут десять?

Кезуки взглянул ему в глаза и тут же опустил взгляд в пол.

— Могу я… кое-что у тебя спросить?

Саске скрестил руки на груди, облокотившись на дверной проём.

— Я тебя слушаю.

— Тот человек, — медленно начал Кезуки, — который управлял мной, внушив чужие желания…

— Его зовут Сузуки Исао, — коротко вставил Саске.

— Ясно, — мальчик кивнул, — Этот Исао, помимо того, что случилось тогда с кланом Учиха, сказал мне ещё кое-что, — тут Кезуки замолчал, подбирая слова.

— И что же? — спросил дядя, увидев его нерешительность и нахмурившись.

— Он сказал, что ты…

— Что я убил Итачи?

Кезуки поднял голову, встретившись с ним взглядом.

— Это правда?

Саске покачал головой, разворачиваясь и уходя в комнату. Мальчик последовал за ним.

— Если честно, я даже не знаю, хотя привык считать, что это правда, — сказал дядя, присаживаясь на кровать и включая настенный светильник. Комнату залил тёплый жёлтый свет.

— Что ты имеешь ввиду? — непонимающе нахмурил брови Кезуки, присаживаясь рядом.

— Фактически Итачи умер в сражении со мной. Но чисто физически я его не убивал. Он был серьёзно болен, — пояснил Саске, — и битва отняла у него слишком много сил, так что он умер. Когда я почти проиграл.

Кезуки смотрел на него и думал, что по идее он должен хотя бы разозлиться на него, ведь он лишил его отца и скрывал это. Но ни злобы, ни тем более ненависти не было. Ему вдруг стало как-то тоскливо и грустно.

— Почему вы сражались?

Саске потёр виски, опустив голову.

— В том, что я тебе рассказывал раньше, далеко не всё было ложью, — произнёс он, прикрыв глаза, — Я действительно его ненавидел. Ни в ночь, когда был уничтожен клан, ни в долгие годы после Итачи так и не рассказал мне истинных причин, почему он это сделал. Правду я узнал только после его смерти. А тогда… он солгал, что просто хотел проверить свои способности, и приказал мне ненавидеть его, стать сильным и однажды сразиться с ним. Так, в общем, я и сделал. Когда я посчитал, что достаточно силён, и стал искать его, Итачи сам назначил мне место встречи.

— Но почему он решил с тобой сражаться, если был болен? — хмуро спросил Кезуки, уткнувшись взглядом в свои руки.

— Потому что он хотел умереть. И хотел, чтобы именно я убил его, — коротко ответил Саске.

Кезуки перевёл взгляд на пол, осмысливая сказанное. Кончики его пальцев чуть подрагивали. На минуту в воздухе застыла напряжённая тишина.

— А если бы он знал о моём существовании, он бы попытался остаться в живых? — наконец озвучил мальчик свои мысли, подняв голову и посмотрев на дядю.

— Нет, — глядя ему прямо в глаза, ответил Саске. — Он бы не переменил своё решение умереть.

— Но почему?.. — Кезуки выглядел шокированным, — Если бы он знал, что у него есть сын, разве он… — мальчик осёкся, когда дядя покачал головой, — Почему?

— Почему? — повторил Саске, поднимаясь и подходя к окну, — Ты говорил, что не понимаешь, как он смог уничтожить свой клан, верно? А теперь представь, что ты это всё-таки сделал, неважно как. Ты бы смог после этого продолжать спокойно жить? — Саске обернулся к племяннику. Кезуки молчал. — Невозможно совершить такое преступление, а потом завести семью и жить счастливо. Ты должен это понимать. И дело даже не в том, что Итачи не смог бы стать счастливым. Дело в том, что и вас он бы сделал несчастными. Постоянно подвергал бы опасности одним своим присутствием. А что насчёт правды? Смог бы он рассказать её тебе? И, если бы всё же рассказал, смог бы ты принять это, если ты даже сейчас его отвергаешь, хотя простить мёртвого гораздо легче, чем живого?

— Ты же говорил, что терпеть не можешь оборот «если бы», — пробормотал Кезуки, рассеянно теребя рукав футболки.

— Я и сейчас тебе это скажу. Просто хотел показать тебе, что то, о чём ты думаешь, нереально. — Кезуки лишь сильнее сгорбился, ничего не ответив, и Саске подошёл, наклонившись и положив руки ему на плечи, — Послушай, — сказал он, — да, твоя мама рано умерла, да, твой отец был преступником, убившим собственную семью, и да, в этом нет ничего хорошего. Но всё это было в прошлом. А сейчас важно то, что есть люди, которые тебя любят. Кезуки, — Саске чуть сжал его плечи, и мальчик поднял голову, — Сакура и Сарада тебя любят, твои друзья тебя любят… я тебя люблю. Для меня ты и вправду как родной ребёнок. Не живи мечтами о прошлом, у них нет будущего. Прошлое нельзя забывать, но позволять ему влиять на твою жизнь, — он покачал головой, — это не приведёт ни к чему хорошему.

Некоторое время Кезуки молча смотрел на него, потом протянул ладонь и крепко стиснул руку Саске выше локтя, чуть потянув его на себя.

— Покажи мне всё про моего отца, — в глазах мальчик горела решимость.

Саске отпрянул.

— Кезуки…

— Покажи! И не скрывай ничего! Я достаточно слышал о нём — теперь хочу увидеть, — Кезуки встал, не отпуская мужчину.

Тот нахмурился.

— Успокойся.

— Покажи, и я успокоюсь. Честно, — пальцы на руке Саске разжались, — как бы я не отреагировал на увиденное, я успокоюсь и больше не буду донимать тебя насчёт отца.

Дядя выдохнул и, прикрыв глаза, нехотя проговорил:

— Хорошо. Только не говори потом, что я испортил тебе психику.

Слабо улыбнувшись и кивнув, Кезуки сел. Саске вновь склонился над ним, положив руки на плечи. Чёрную радужку сменил шаринган, и мальчик позволил погрузить себя в гендзюцу.

Собирались они в тишине. Кезуки вообще почти ничего не говорил с того момента, как очнулся от гендзюцу. Подавленным он не выглядел, но странная отрешённая задумчивость была, и Саске пока не пытался его растормошить. Рассудив, что позволить ему сражаться в таком состоянии будет опасно, он решил оставить мальчика в одном не так далеко расположенном убежище Орочимару, у которого, насколько он помнил, была отличная система защиты и маскировки.

Кезуки чуть нахмурился на его слова, но возражать не стал.

Саске планировал, поместив племянника в безопасное место, самому отправиться на поиски организации, главой которой был Огава Роичи, довольно известный в мире преступности авторитет. Что ему хватит сил на уничтожение этой организации, Саске был уверен — раз они хотели использовать Кезуки в качестве предмета шантажа, значит, в открытый бой с ним вступать там некому.

Было раннее утро, и за всю ночь ни одному, ни другому не удалось заснуть. Кезуки вообще просидел всё это время практически неподвижно. Саске не мог знать достоверно, о чём он думает, и опасался, как бы ему в голову не пришла очередная глупая идея, на этот раз самостоятельная. Впрочем, Кезуки заверил его, что ничего предпринимать не будет, и дядя был склонен ему верить.

Заказав еду прямо в комнату, Саске позавтракал сам, заставил позавтракать племянника, и, не сообщая работникам гостиницы о своём уходе, они покинули номер через окно. За ними следили, что было неудивительно, но представителю клана Учиха, особенно Кезуки с его гендзюцу, ничего не стоило уйти незамеченным. Так что, когда они достигли леса, «хвоста» не обнаружилось, и вполне можно было предположить, что никто ещё не догадался, что их уже нет в гостинице.

Путь до убежища занял не более получаса и прошёл в полном молчании. Наконец по скрытым приметам Саске понял, что они на месте. Развеянное гендзюцу открыло довольно широкий вход в подземные помещения.

— Гендзюцу было наложено не шаринганом, но, как видишь, оно пространственное, так что тебе будет легко его восстановить, — сказал Саске, повернувшись к мальчику, — Здесь тебя никто не найдёт. Главное, не выходи из наружу, пока я не вернусь. Они скоро поймут, что мы ушли, и могут попытаться засечь твою чакру. Убежище скроет её, но здесь, в лесу, ты в опасности. Понял?

Кезуки кивнул.

— А когда ты вернёшься? — тихо спросил он.

— Я постараюсь побыстрее, но двое суток меня не будет точно. В убежище есть целый комплекс для проживания, это здесь, ближе к поверхности. Найдёшь?

— Да.

— Тогда иди, нельзя терять время. И будь осторожен, что бы ни случилось, — с этими словами Саске протянул руку, легонько потрепав мальчика по волосам.

— Ты тоже, — коротко ответил Кезуки.

Спускался он не оборачиваясь. Лишь в самом низу лестницы остановился, и вполоборота восстановил гендзюцу. На глазах у Саске его спина с гербом Учиха словно растворилась, и на месте входа в убежище оказалась просто лужайка, покрытая спутанной лесной травой. Мужчина наклонился, проведя рукой по шершавым листьям. Действительно, для обычного взгляда — совершенно обычная земля и трава. Улыбнувшись своим мыслям, Саске поднялся и направился в сторону базы преступников.

Кезуки отошёл от небольшого окошка, позволяющего наблюдать за тем, что происходит снаружи, и снова лёг на подобие кровати, выступающее из стены. Заложив руки за голову, пнул стену босой ногой, сосредоточив внимание на медленно расползающейся по пальцам боли. Затем резко сел, оглядывая помещение.

Холодильник, стол со стулом, то, на чём он сейчас сидит, с матрацем, подушкой и одеялом, пустая тумбочка. Неподалёку находились ванна и туалет. В этом месте действительно было всё для проживания, возможно, даже, более или менее комфортного, однако на третий день пребывания здесь Кезуки хотелось выть и лезть на стены. Он мало спал, потому что ему снились плохие сны, и так же мало ел, потому что не было аппетита и некому было заставить.

Пустое ожидание изматывало. Но ещё больше изматывала страшная сумятица в мыслях, потерянность и неопределённость. В голове постоянно возникали кадры из того кошмара, который показал ему Саске. Мёртвые тела, брызги крови, интриги, заговоры, приказы, и среди всего этого — мальчишка, на вид такого же возраста, как сам Кезуки. Его отец.

И катана в руках этого мальчишки, безжалостно вырезавшая дом за домом, семью за семьёй. А потом дошла и до своей семьи.

Кезуки надеялся, что, увидев всё своими глазами, он сможет разобраться в себе, в своих чувствах и отношении к отцу, но на деле он запутался ещё больше. В первый день пребывания в убежище он прокручивал в голове те события почти не останавливаясь, и довёл себя до того, что его просто вырвало от постоянного стресса. Теперь он старался избегать мыслей об этом, но образы уничтожения клана Учиха уже намертво впечатались в кору головного мозга и избавиться от них было чуть ли не сложнее, чем от навязчивых чужих желаний.

Саске показывал ему далеко не только события той ночи. Всё начиналось с полуразмытых воспоминаний из детства и заканчивалось его встречей с воскрешённым во время Четвёртой мировой войны шиноби Итачи. Также Кезуки увидел сражение братьев и их встречу после смерти Третьего хокаге. И всё это не внесло ясности, мальчик не мог по таким противоречивым образам составить цельное представление о том человеке, каким был его отец.

Кроме того, ничто из показанного Саске не могло объяснить факта самого существования Учихи Кезуки. Ничто не указывало на то, как отец относился к его матери.

Кезуки встал, понимая, что дальнейшие рассуждения и переживания по этому поводу ни к чему хорошему не приведут. В попытках отвлечься он вышел в коридор, заглянул в соседние комнаты, как две капли воды похожие на ту, в которой он только что был, потом спустился глубже под землю. Здесь было гораздо темнее — факелы горели почему-то более тускло. И здесь, оглядывая бесконечный коридор с множеством дверей, Кезуки наконец осознал, как давят на него эти стены. Нахождение здесь стало вдруг невыносимым, и он поспешно поднялся к поверхности.

Однако один раз замеченное чувство давления теперь не желало уходить. С помощью шарингана Кезуки посмотрел наружу сквозь своё гендзюцу. Там сейчас был день, ясный, солнечный и спокойный. Мальчик поднялся по ступенькам, ведущим к выходу и остановился в нерешительности. Саске сказал ни в коем случае не покидать убежища, но… Кезуки обернулся, посмотрев на уползающую вдаль змею коридора. Ему нужно выйти, хотя бы ненадолго. Ему нужно это, как глоток воздуха для задыхающегося.

Он вновь взглянул на размытые из-за пелены иллюзии небо и деревья и деактивировал шаринган. Взору тут же предстала гладкая каменная стена. С усилием воли отвернувшись от неё, Кезуки стал спускаться. Всё-таки покидать убежище, даже ненадолго, слишком опасно. Кроме того, дядя не просто сказал ему не выходить. Это был не приказ, но это были слова шиноби, выше его по званию и к тому же, гораздо сильнее и опытнее. Кезуки тоже шиноби и должен контролировать свои эмоции, не позволяя им брать верх и подставлять его под удар. Ведь так?

Он открыл дверь своей, если так можно выразиться, комнаты, и, остановившись на пороге, понял, что нет. Не так. Кезуки стоило только представить, что он снова будет валяться тут часами, не зная чем себя занять, наедине с изнуряющим ожиданием, беспокойством, липкими кошмарами и своими собственными дурными мыслями, как его затошнило. К чёрту всё!

На ходу активируя шаринган, он помчался наверх. Плевать на опасность, пусть хоть убьют его. Кезуки и так уже трое суток проторчал в этой подземной тюрьме. Гендзюцу он даже не стал развеивать, просто прошёл сквозь него, как сквозь мыльный пузырь. Солнечный свет ослепил мальчика, а от свежего лесного воздуха даже закружилась голова. Жить сразу стало легче, и Кезуки пожалел, что не вышел раньше.

Он немного прошёлся, размявшись. Затем остановился, приводя в порядок мысли, и сделал вывод, что дольше задерживаться здесь нельзя. Провёл напоследок рукой по шероховатой коре ближайшего дерева, и уже собрался было открыть вход, как из-за кустов выбежала лисица. В зубах она держала ещё отчаянно трепыхающегося кролика. Кезуки не успел даже проконтролировать свои действия, как лисица оказалась в его иллюзии, а заяц — на свободе. Последний, отряхнувшись, тут же удрал, и Кезуки, выждав несколько секунд, высвободил лисицу из гендзюцу. Она разочарованно клацнула челюстями, покружилась, и уже хотела было броситься вслед за зайцем, как неподалёку раздался тихий скулёж. Лисица побежала туда.

Проследив за ней, Кезуки увидел трёх лисиц, беспокойно круживших возле матери. Он понял, что лишил их еды. Стало совестно и как-то мерзко от осознания, что, почему-то, спасая одно, чаще всего приходиться жертвовать чем-то другим. Поморщившись, Кезуки вернулся в убежище, где не придумал ничего лучше, как забыться беспокойным сном.

Проснулся он через несколько часов, от того, что кто-то шептал ему на ухо его имя. В первую секунду Кезуки подумал, что наконец-то вернулся дядя, однако сразу же понял, что голос не его. Жмурясь после сна, с тяжёлой головой он сел на кровати, прислушиваясь.

— Кезуки-и, — прошелестел ветер, и этого оказалось достаточно, чтобы Учиха понял, кто к нему обращается. Этот, названный в честь Казекаге. Гаара. Кезуки вскочил. Что он здесь делает, и как нашёл это место? Его ветер каким-то образом проникал сквозь гендзюцу, но ведь любая техника имеет ограничения по дальности. Значит, он где-то неподалёку.

— Гаара, — позвал Кезуки, вспомнив, что тот может слышать через ветер.

— Я здесь, — ответ последовал незамедлительно, — Выйди, надо поговорить.

«Выйди, надо поговорить». Учиха похолодел, услышав эту фразу. Так говорят только заложники. Кезуки подошёл к окошку и посмотрел наружу.

Увиденное ужаснуло его. Там находилось много шиноби, среди которых был и Ишида, и брат с сестрой из Камня, и Гаара. Последнего держал рослый мужчина, приставив к горлу мальчика кунай. Среди остальных шиноби Кезуки, присмотревшись, узнал и того, кто напал на него недалеко от Конохи. Как он и думал, они все были заодно.

Мужчина, державший Гаару, сильнее надавил на кунай, и по белой тонкой шее потекла струйка крови.

— Выходи пацан, — крикнул он, ухмыльнувшись, — ты же не хочешь, чтобы я вспорол глотку этому малышу? А то я ведь могу! — Кезуки не реагировал, обдумывая ситуацию, и мужчина встряхнул мальчика из Песка, — Ты же слышишь меня, так? Знаешь, я помню твоего отца, Учиху Итачи, — Кезуки вздрогнул, и преступник, будто почувствовав это, с нажимом проговорил, — Выходи, я хочу посмотреть в глаза сыну этого больного ублюдка!

Кезуки отшатнулся от окошка, стиснув зубы. Потом, что-то прикинув в уме, бросился в одну из комнат, где, как он помнил, хранилось оружие.

Кем бы он ни был…

Схватив попавшуюся под руку укороченную катану, он бросился наверх. Шаринган горел в его глазах, и, если бы он попытался, ему бы не удалось вспомнить, в какой момент он его активировал.

Мужчина хотел ещё что-то сказать, но в эту секунду между его кунаем и шеей Гаары вклинилось блестящее лезвие. Опустив глаза, преступник столкнулся с озлобленным взглядом Учихи.

— Кем бы он ни был, ты не имеешь права так называть моего отца! — прошипел Кезуки, отталкивая мальчика в сторону открытого входа убежища, и следом вонзая катану в сердце мужчины.