Кровные узы (гет)

— Это уму непостижимо!

Скорпиус сморщился от нового громкого восклика, что прокатился по кабинету, вызвав тихое эхо, и коротко взглянул на директора МакГонагалл, но так же быстро опустил глаза в пол, когда столкнулся с её строгим взглядом.

— Мистер Малфой, вы хоть понимаете, что вы натворили?!

Юноша тихо фыркнул и уставился на свои когда-то белоснежные кеды, которые теперь тут и там были запачканы грязью. Малфой не увидел, каким взглядом его одарила Лили, стоящая чуть впереди вместе со своим драгоценным братом.

— Выкрасть семь — Мерлин, семь! — боггартов! — продолжала громогласная директор. — Украсть «Оборотное зелье»! И поставить душевное здоровье ни в чём не повинных студентов под угрозу!

Малфой не удержался от того, чтобы тихонько прыснуть, вспомнив колдографии перепуганных гриффиндорцев, за что получил новый желчный взгляд МакГонагалл и заодно всех, кого за каким-то Мерлином притащили в этой треклятый кабинет. Лили прошипела что-то, но он не разобрал её слов, хотя догадывался, что это было что-то нелестное в его адрес, а то и вовсе попытки проклясть его каким-либо особенно неприятным способом.

— Если бы мисс Лонгботтом не рассказала мне об этом происшествии, я и весь педагогический состав так и пребывали бы в неведении о вашем отвратительном поступке! Почему, к слову говоря, вы не довели до моего сведения о произошедшем?

Скорпиус не понял, к кому конкретно обращалась МакГонагалл, но предпочёл промолчать, чтобы не нарываться ещё больше, и одарил спину Алисии, которая крепко держалась за руку Джеймса, хмурым взглядом.

Когда его поспешно выдернули с лекции Локонс, он был только рад, что не придётся отсиживать ещё полчаса урока, и даже не подумал, что в кабинете директора его ждёт самая что ни есть серьёзная выволочка. Видимо, Лонгботтом не вытерпела новой подлянки, которую слизеринцы устроили сегодня её парню, и побежала жаловаться, во всех красках рассказав МакГонагалл о предыдущем происшествии с боггартами. Когда Скорпиус оказался на месте, на него обрушился гнев директрисы, а также новая порция недовольства от тех, кто уже высказал ему свои претензии. Здесь собралась вся квиддичная команда Гриффиндора, включая Джеймса и Лили Поттеров и саму стукачку, а еще — непонятно как затесавшиеся в эту компанию Альбус и Серена (привели как свидетелей?!). И последние несколько минут он молча принимал упрёки, что сыпались на него со всех сторон, и мысленно негодовал, почему во всём обвинили его одного.

Краем уха выслушав душещипательный рассказ Лонгботтом, Малфой издал громкое «ха» и, не выдержав, запальчиво проговорил:

— Как будто я один это всё провернул! Почему вы тогда не пригласили сюда Розье, или Лестрейндж, или...

— С тем, кто ещё участвовал в этом акте хулиганства, будет разбираться декан вашего факультета. И не сомневайтесь, наказание понесёт каждый. Помимо снятия со Слизерина пятидесяти очков, — Серена судорожно вздохнула, а Скорпиус негодующе воззрился на МакГонагалл, — вам будут назначены отработки на месяц. На этот же срок вы лишитесь привилегии посещать Хогсмид. И, конечно же, ни о каком хэллоуинском маскараде не идёт и речи: все развлекательные мероприятия на этот срок для вас строжайше запрещены!

Каждое слово директрисы словно отвешивало ему глухие пощёчины, от которых он постоянно вздрагивал. Поймав злорадствующую ухмылку Лили, Скорпиус крепко сжал кулаки, а когда таким же взглядом его одарил старший Поттер...

— Это несправедливо! Я не сделал бы ничего подобного, если бы Поттер не начал первый! — Малфой отчётливо услышал, как из уст Лили вылетает презрительное «ябеда», но не остановился. — Ещё второго сентября он устроил потасовку с семикурсниками Слизерина, стал размахивать палочкой и опять покалечил мою сестру!

Как давно он ждал момента, когда эта история дойдёт до МакГонагалл!

Кабинет взорвался. Заговорили все разом: гриффиндорцы перекрикивали друг друга, пытаясь оправдать Поттера, рассказывая, что «это всё Забини, он спровоцировал его на дуэль, в ходе которой осколки раскуроченной стены попали в эту Малфой»; Серена, покраснев, лепетала что-то из той же оперы, а МакГонагалл, морщась от звонких голосов студентов, пыталась перекричать их. Один Скорпиус стоял донельзя довольный хаосом, который создал, и с вызовом отвечал на недовольный взгляд Джеймса Поттера, который молча глядел на него исподлобья.

— Прекратите балаган! — прогремела директриса, и под её суровым взглядом все заткнулись и потупили взгляды. МакГонагалл строго посмотрела на Джеймса. — Мистер Поттер, потрудитесь объяснить, что произошло второго сентября, и почему никому из преподавателей не сообщили о случившемся?

— Всё уже сказали за меня, директор, — тихо и как-то надломленно выдавил из себя Поттер, уязвлённо опустив взгляд.

Женщина устало опустилась на стул и на несколько секунд прикрыла глаза, сильно и почти болезненно помассировав виски. В кабинете в эти напряжённые мгновения стояла оглушительная тишина.

— Мистер Поттер, мисс Малфой, останьтесь, остальные свободны.

Скорпиус перевёл дух и первым развернулся, чтобы покинуть помещение, а вслед ему прилетел недовольный шёпот:

— Я же просил не лезть, Лис! О чём ты думала?

— Но я же хотела как лучше, Джеймс! — жалобно пропищала Лонгботтом.

Малфой фыркнул, не вдаваясь в подробности их спора, и вылетел из кабинета. Но далеко уйти ему не удалось.

— Ты конченый урод, Малфой! — послышался звонкий голос Лили вдогонку, и, обречённо развернувшись, юноша столкнулся с её гневным взглядом.

— Можешь не изощряться в красноречии, Поттер, мне всё равно плевать на то, что ты скажешь, — презрительно фыркнул он, но, когда девчонка уже хотела вновь зайтись в возмущении, прямо перед ней возник Альбус, и Скорпиус уже не смог делать вид, что его ничего на свете не волнует.

— Добился, чего хотел? — прищурившись, ядовито спросил друг, и лицо всегда добродушного и спокойного Альбуса Поттера исказилось злобой. Скорпиус никогда не видел его таким.

— Да я его сейчас!..

Хьюго и Роксана Уизли придержали Фреда на месте, но он продолжал разминать кулаки, угрожающе глядя на Малфоя.

— Вы хотите ещё одних разборок? — стальным голосом спросила Алисия. Все притихли. — Если да, можете марать руки об этого... В противном случае... нам лучше уйти.

Фред недовольно освободился от рук своих кузенов и первым покинул холл перед директорским кабинетом, за ним засеменили пристыженные Хьюго, Роксана и Эридан Маклагген. Алисия, кинув последний презрительный взгляд на Малфоя, громко застучала каблуками, и от его внимания не ускользнуло, как по её щекам стекают сдерживаемые до этого слёзы.

Едва настала тишина, горгулья открыла проход, и пустой холл снова наполнился звуком цокающих каблучков.

— Зачем ты рассказал?! — звенящим голосом выпалила Серена, стремительно приближаясь к брату. Её лицо раскраснелось, глаза полнились негодованием и сверкали в свете ламп: она была взбудоражена и зла. — Мало того, что ты уже натворил?!

— Конечно! — вскинулся Скорпиус. — «Ты натворил, ты рассказал, ты, ты, ты...» И всем плевать, что я сделал это не просто так! Даже тебе, сестрица, учитывая, что мстил я за тебя! Но вместо благодарности или хотя бы какого-то понимания как всегда получаю только поток обвинений!

— Какой же ты придурок!.. — вновь воскликнула Лили.

— Как такое вообще можно понять?.. — в один голос с ней запротестовал Ал.

— Да, блядь, как минимум, так, что ты бы тоже заступился за свою сестру, если я бы я или кто-либо ещё даже случайно причинил ей вред!

— Не выражайся, ты возле кабинета директора! — осадила брата Серена.

— Заступиться, но не устраивать вендетту в стиле лучших мафиозных фильмов! — даже Альбус перешёл на крик.

— Мерлин, ну что ты хочешь от меня услышать?! — воздел руки к потолку Скорпиус. Ему и правда хотелось выть от безысходности и от медленно просыпающегося чувства вины, которое он подавлял эти долгие две недели. — Что мне жаль? Да, блядь, мне жаль, что всё так вышло с этими идиотскими боггартами! Я не знал... Я не хотел...

Лили издала громкое «ха» и припустила прочь из холла.

— Тебе никогда не бывает жаль, — прежде чем последовать за сестрой, безжалостно заявил Ал. — Ты — эгоист, который думает только о себе!

И они скрылись, оставив их с Сереной одних.

— Что же ты натворил, Скорпиус... — обречённо подвела итог сестра, и хоть мысленно Скорпиус был согласен с ней, на деле лишь громко фыркнул и скрестил руки на груди:

— Я эгоист, мне можно.

— Мистер Малфой, вы хоть понимаете всю ответственность за то, что совершили?!

Услышав негодующий возглас декана, Скорпиус обречённо вздохнул и приготовился к новой порции нотаций. Но был совершенно не готов к тому, что Слизнорт окажется не один. Несколько секунд вглядываясь в фигуру, скрытую тенью коридора, он порывисто выдохнул, когда вместе с зельеваром на свет вышел его отец. Серена рядом судорожно вздохнула, неосознанно вцепившись в руку брата.

— Молодец, сын. Ты в очередной раз не только подтвердил мои опасения на твой счёт, но и опозорил весь род Малофев, — бесстрастно выговорил Драко, проходя мимо своих отпрысков. Ему было словно плевать, и единственное, что заботило — что его отвлекли от важных дел.

Скорпиус сжал руки в кулаки и, как и всегда в случае с отцом, не смог сдержаться, чтобы не нахамить:

— Если кто-то и опозорил род великих Малфоев, то это были вы с дедом, оказавшись по одну сторону с...

Серена коротко вскрикнула. Звонкая пощёчина не дала Скорпиусу договорить, и он едва сдержал слёзы обиды и унижения.

«Спасибо, что хоть не Круциатусом», — зло подумал он, провожая спину отца ненавидящим взглядом. Это был первый раз за несколько лет, когда ему удалось вывести Драко Малфоя на эмоции. Он ведь этого и добивался. Но, увы, не получил ни малейшего удовлетворения от его сдержанной пощёчины.

Сестра всхлипнула и спрятала слёзы в его клетчатой рубашке, и Скорпиус с готовностью притянул её к себе. Она всегда заступалась за него. Всегда была на его стороне, несмотря даже на вечные проповеди.

Но только не в случае с Джеймсом Поттером.

* * *

Джеймс поспешно выбежал во двор, жадно глотая ртом свежий морозный воздух. Казалось, ещё чуть-чуть — и он задохнулся бы в духоте хогвартских коридоров. Или же из-за медленно подступающего к горлу кома. Панической атаки, из-за которой он не мог и вздохнуть.

Такого он не испытывал давно.

Вдоволь насладившись чистым воздухом и почувствовав, как горящее лицо обдаёт прохладой, он осознал, как чувство подавленности и беспомощности перед злым роком судьбы отступило. Юноша медленно преодолел пустующий двор, но с нависшей над ним тишиной почувствовал себя ещё более мерзко.

Было не лучшей идеей приходить именно сюда, чтобы забыться, но это был ближайший выход на улицу. Он много лет подавлял в себе назойливо рвущиеся наружу воспоминания, которые были связаны с этим злополучным двором; каждый раз поспешно пробегал через него, если того требовала ситуация, и сейчас волей случая пришёл именно сюда. Не иначе, как насмешка кого-то свыше. Попытка ткнуть носом в старые ошибки. Судьба?

Джеймс горько усмехнулся, оглядываясь по сторонам и осознавая, что здесь ничего не изменилось: всё те же узкие дорожки, исполосовавшие ровную газонную траву, которая уже успела потускнеть и усохнуть, прямыми линиями, стройный ряд колонн, протянувшийся между корпусами, бледное октябрьское солнце, зависшее над замком и готовое вот-вот скрыться за грязно-серой тучей. Для того, кто гнал от себя неприятные воспоминания в течение шести лет, он помнил это слишком хорошо. И они настигли его в самый неподходящий — а может, ровно наоборот, — момент.

13 октября 2014 года.

Осень в этом году выдалась, к всеобщему разочарованию, премерзкой. Больше всего это расстраивало первокурсников, которые не смогли в свой первый раз в Хогвартсе насладиться красотами северной Шотландии в полной мере. Проливные дожди, которые порой затягивались на несколько дней, не давали и носа высунуть из замка, а хмурый серый горизонт, распростёртый на мили вокруг, и подавно создавал среди учеников ауру уныния и меланхолии.

Но двенадцатилетнему Джеймсу было плевать на это с Астрономической башни. Ему удавалось найти развлечения и внутри замка и даже несколько раз улизнуть в Запретный лес в разгар ливня, не будучи при этом пойманным. Расстраивал лишь тот факт, что квиддичные тренировки проходили редко и урывками (стоило начаться дождю, Майкл О'Доннелл, капитан гриффиндорской сборной, загонял ребят обратно в школу, боясь того, что игроки могут заболеть в аккурат перед первым матчем), а ведь Поттеру следовало тренироваться больше прочих, ведь он был единственным новичком в уже сформировавшейся команде. Он был горд, что его взяли на позицию ловца, как когда-то его отца, и тем, что он был самым младшим игроком всех школьных сборных: никто не рисковал брать второкурсников, боясь, что те не потянут нагрузок.

В этот день погода на удивление разгулялась: над Хогвартсом заискрило игривое солнце, не устававшее кидать блики на счастливые лица студентов, которые с удовольствием подставляли их навстречу ярким лучам. И хоть было по-прежнему морозно, атмосфера располагала, и, казалось, даже пожухлая трава и голые деревья, которые уже сбросили листву, снова приобрели краски.

Новое квиддичное поле на свою удачу заняли хаффлпаффцы, а на старое успели совершить набег ребята из Равенкло, и гриффиндорской сборной оставалось расположиться под слабо согревающими солнечными лучами во дворе. Майкл захватил с собой ящик с мячами, и охотницы перебрасывали между собой квоффл, пытаясь пробить защиту ловкого вратаря Коула Вуда, который вызвался охранять три окна в арке. Загонщики (в их числе и капитан) посмеивались над ними, а Джеймс, вытащив из кармашка в ящике золотой снитч, восторженно вертел его перед глазами, наблюдая, как он отбрасывает блики на траву.

Помимо гриффиндорской команды двор в такую погоду привлёк внимание ещё половины учеников Хогвартса. Тут и там расположились группы студентов: кто-то, разложив плед на сухой траве, кутался в подолы мантии и грел руки о стаканчики с кофе; кто-то прогуливался по многочисленным узким дорожкам; некоторые сидели в нишах на подоконниках, выходящих во двор; другие — на скамейках, расположившихся по всей площадке. На нескольких скамейках, стоящих рядом с колоннами, ютилась группа слизеринок во главе со старшекурсницей Амарантой Булстроуд. Среди них Джеймс с неудовольствием заметил Доминик: в этом году она перестала строить из себя жертву козней своих кузенов и показала истинную сущность, прибившись к компании своих надменных однокурсниц. Его взгляд неосознанно метнулся к Серене Малфой. Он не понимал, что она забыла среди глупо хихикающих девчонок, потому что в первую встречу она показалась ему довольно милой и воспитанной, и за короткие минуты знакомства Джеймс успел проникнуться к ней лёгкой симпатией (конечно же, она не продлилась после того, как девочка назвала свою фамилию); но, видимо, он оказался прав в том, что Малфои все как один — не очень приятные личности. И компания, в которой Серена оказалась, была тому подтверждением.

— А ты чего сидишь без дела? — фыркнул Дэйв, второй загонщик-шестикурсник. Он не уставал цепляться ко всем, словно видел в этом суть пребывания к команде и заодно существования в целом. Ну, или потому, что только так мог реабилитировать свою неумелую игру в квиддич.

— Предлагаешь мне ловить снитч без метлы? — спросил Джеймс, надменно приподняв брови.

— Ну, ты же только пялиться на него и умеешь, — мерзко улыбнувшись, поддел его парень.

Поттер сделал вид, что его не задели слова Дэйва, и как можно более хладнокровно (хотя не был уверен, что получается) бросил:

— Ты не будешь так самоуверен, когда на игре с Хаффлпаффом я поймаю снитч и обеспечу нам победу.

— Её обеспечим мы. Ты лишь закончишь игру.

Ввиду своего вспыльчивого нрава, спокойным он более оставаться уже не мог.

— Говорит загонщик, который только и делает, что машет битой и мешает всем!

— Сам бы попробовал! — выплюнул Дэйв, очевидно, задетый его словами.

— Да без проблем!

Джеймс без промедления выдернул из его рук биту и, проигнорировав попытку Майкла остановить их, встал в позу. Дэйв азартно ухмыльнулся и приготовился выпустить безумный бладжер из креплений в ящике.

— Ребята, прекращайте! — предостерегающе выпалил О'Доннелл в последний момент, но Джеймс уже замахнулся для удара.

Когда бладжер врезался в биту, Поттер едва смог устоять на ногах от неожиданно сильного удара, и, сменив начальную траекторию, пульнул мяч ниже и правее. И за доли мгновений понял, куда вознамерился полететь бладжер. Звонкий девичий крик достиг его ушей ещё раньше осознания того, в кого он попал. Словно в замедленной съемке он наблюдал, как Серена Малфой падает без сознания (замертво?!), и не мог сдвинуться с места. Лишь беспомощно стоял, пока вокруг сновали перепуганные студенты, слышал паническое бормотание своих сокомандников, чувствовал, как кто-то начинает трясти его за плечи в надежде хоть на какую-то реакцию.

Но он не сделал ничего.

Джеймс тряхнул головой, освобождаясь от наваждения, и перед глазами предстал безжизненный пустой двор. Сколько бы он ни пытался забыть эти мгновения, они из раза в раз, снова и снова проникали в его разум, рисуя в голове до ужаса живую картинку прошлого. Казалось, он выдумал её самолично, ведь невозможно было запомнить всё произошедшее в таких мельчайших деталях. Но он помнил.

Сжав кулаки так, что ногти больно впились в ладони, Поттер позволил себе вспомнить директорский кабинет, ухмыляющуюся физиономию Слизнорта и недобро прищуренные глаза Драко Малфоя. Профессор заточил на Джеймса зуб ещё на первом курсе, когда тот несколько раз попался в его лабораториях в попытках сварить любовный эликсир (который потом хотел подлить в чаши с тыквенным соком Виктуар и Тедди). А после того, как он попал бладжером в Серену Малфой, зельевар и вовсе ополчился против Джеймса, искал поводы прицепиться к его ответам на уроках, занизить оценки и наказать особенно неприятно. Что уж говорить о Драко Малфое: он был вне себя, когда узнал, кто стоит за травмой его дочери. Мужчина подал не один иск в сам Визенгамот, чтобы Джеймса осудили по всей строгости. В итоге Поттеру-старшему выписали крупный штраф, на сына завели дело, и с тех пор несколько раз в год к нему являлись министерские работники, чтобы проверить, как ведёт себя «малолетний преступник». И, конечно же, наложили трёхлетний судебный запрет, исходя из которого Джеймс Поттер не имел права приближаться к Серене на расстояние нескольких ярдов.

Эта ошибка стоила Джеймсу не только потерянной репутации, но и проигрыша Гриффиндора в битве за Кубок и первенство в квиддиче — обе награды забрали себе слизеринцы. Его отстранили от квиддича, оштрафовали на пятьдесят очков, на него ополчилась половина учеников Хогвартса, а между Слизерином и Гриффиндором вспыхнула война, которая продолжалась по сей день. Что уж говорить о том, что собственные однокурсники винили его в том, что он всех подставил. У него почти не осталось друзей.

15 октября 2014 года.

— Спасибо, Джеймс, ты очень мне помог! — даже Альбус не поленился высказать ему своё негодование. — Слизеринцы и так меня ненавидят, а теперь и вовсе не дают прохода! Но самое главное: я только нашёл друга, а ты взял и покалечил его сестру! Просто потрясающе!

Впервые он видел, чтобы спокойный Альбус вышел из себя.

— Ал, я не хотел! Ты же знаешь, что это вышло случайно!

— Случайно — это то, что мы родились в одной семье!

Альбус словно огрел его заклинанием.

Они с братом и так не разговаривали больше месяца из-за того, что младший поступил на Слизерин, и Джеймса это крайне возмутило. И теперь, кажется, он испортил всё ещё больше.

После того случая они не общались по меньшей мере до Рождества, и то только потому, что на каникулах их вынудила помириться Лили. Кроме того, с тех пор Скорпиус Малфой не переставал цепляться к нему при каждом удобном случае, оскорблять и делать мерзкие подлянки.

До конца года Джеймс протянул только благодаря поддержке Скамандеров, Фреда и Коула Вуда. А вернувшись на третий, постарался сделать всё, чтобы больше не совершить подобную ошибку. Стал совсем другим: спокойным, рассудительным, правильным до мозга костей. Снова попал в команду по квиддичу, занимался ночами, лишь бы заработать высший бал, трудился не покладая рук, чтобы на пятом курсе стать старостой. Выстроил свою репутацию заново и заслужил всеобщую любовь и уважение. Сделал всё, лишь бы не видеть более разочарованный и такой грустный взгляд отца.

29 октября 2014 года.

Джеймс отсутствующе смотрел на тихую гладь воды Чёрного озера, чувствуя, как ледяной ветер пробирается сквозь мантию и тонкий джемпер. А коротко взглянув на стоящего рядом отца, почувствовал ещё больший холод. Но на этот раз где-то внутри.

— Ты очень нас подвёл, Джеймс, — тяжело выдохнул Гарри, выпустив изо рта струю пара.

— Понимаю, — сглотнув колючие слёзы, прошептал мальчик. — Я исправлюсь, отец. Я обещаю. Больше ты никогда не разочаруешься во мне.

И он добился этого. Но слишком высокой ценой.

Джеймс не понимал, в какой момент свернул не туда. Пообещав исправиться и забыть о прежнем проказнике Джиме, превратился в совершенно другого человека, потеряв свою индивидуальность. Самое забавное, что почти никто этого не заметил, приняв всё как данность, ведь таким Джеймс был более удобен и нравился окружающим намного больше.

Почти никто.

Не успел он воспроизвести в памяти образ Серены Малфой — перед глазами предстал совсем другой человек. Потухший взгляд, растерянно бегающий по его лицу, бледная кожа и пересохшие губы, спутанные волосы, скрытые под капюшоном чёрной куртки, вороватая поза — Доминик выглядела так, словно её застали на месте преступления. И Джеймс понимал это: он бы и сам не хотел, чтобы его, старосту и капитана, который пользовался уважением и славился на весь Хогвартс, застали таким.

Девушка дёрнулась и закусила губу, пронзая Поттера тяжёлым взглядом, а затем резко развернулась и быстрым шагом пошла прочь.

— Доминик! — неосознанно выкрикнул вслед Джеймс и спешно последовал за ней.

Доминик была его очередной ошибкой. Но это он мог исправить.

— Постой! Куда ты идёшь?

— Не твоё дело, — слегка дёрнув головой в сторону, бросила она, и из-за порывов ветра Джеймс едва услышал её слова, но продолжал упрямо следовать за ней.

— Пожалуйста, давай поговорим!

Кузина на мгновение затормозила, что позволило ему сократить расстояние, но тут же, громко фыркнув, продолжила путь.

— Слушай, я знаю, что вёл себя на первом курсе как хреновый брат. Всегда, если честно. Но ведь это можно исправить, — запыхаясь, тараторил он ей вслед, даже не зная, слышит ли его Доминик из-за завывающего ветра.

Слышит, — решил он, когда кузина резко развернулась к нему и вперила в него почти безумный взгляд.

— Да! Ты был отвратительным братом! Просто ужасным! Таким хреновым, что отвернулся от меня тогда, когда я больше всего нуждалась в ком-то, кто сможет поддержать и сказать, что всё будет хорошо! — перекрикивая разбушевавшуюся стихию, ответила она. — Я осталась одна среди заносчивых жестоких сверстников, которые открыто указывали мне моё место, насмехались надо мной, унижали моё собственное достоинство, которое и так было на самом дне! И что сделал ты? То же самое! Просто потому, что я, вопреки всему, поступила на Слизерин! А когда я смогла приспособиться к жизни среди слизеринцев, чтобы элементарно выжить, ты стал презирать меня ещё больше, потому что, видите ли, я подтвердила твои слова!

— Дом, я... Я знаю, что был не прав, — пробормотал Джеймс, не зная, что ещё можно сказать после её жестокого рассказа.

— Тогда зачем? — надломленно спросила Доминик.

— Я был придурком, — с ненавистью к самому себе выплюнул он. — В детстве, сейчас... Но я понял, каково тебе было. Я и сам прошёл через это. Мы похожи, поэтому я бы хотел помочь тебе. Помочь нам.

Доминик отчаянно затрясла головой и прижала руки к лицу, но от Джеймса не ускользнули слёзы, растекающиеся по её щекам.

— Все эти годы я была одна, — вновь посмотрев на кузена, категорично отрезала она. — И ты не знаешь, через что мне пришлось пройти.

— Прости меня, — виновато прошептал Джеймс.

— Ты сказал, что это можно исправить, — шёпотом проговорила Доминик. Замерла на мгновение, словно задумавшись. И резко закачала головой. — Но это нельзя исправить просто так. Как бы я или ты этого ни хотели, ничего не вернёшь. Я с этим смирилась ещё несколько лет назад.

— Но я — нет.

Доминик категорично качнула головой в сторону и, развернувшись, стремительно скрылась, оставляя Джеймса на берегу Чёрного озера одного.

* * *

Доносящийся из коридора стук каблуков не предвещал ничего хорошего.

Настойчивый, — подумал Бенджамин Слизнорт с досадой.

Учитывая, что второкурсников он выпроводил из подземелий ещё десять минут назад, закончив на этом учебный день, новых студентов он не ждал (и не желал) увидеть. Драко Малфой, проевший ему всю плешь и порядком выведший из себя, покинул Хогвартс ещё раньше и, как наделся Слизнорт, не появится в стенах школы как минимум полгода. Мысленно перебирая варианты, кто ещё мог потревожить его в такой час, Бенджамин нахмурился. Принимая во внимание последние события, версий оставалось не так много.

И, когда дверь его кабинета с грохотом распахнулась, ударившись о стену так, что с потолка посыпалась штукатурка, он обречённо упал на спинку стула. Сбылись его худшие опасения.

— Какого дементора устроили твои змеёныши?!

Урхарт выглядела так, как Бенджамин и представлял увидеть её в свете случившегося: разозлённой до остервенения, с раскрасневшимся до алого цвета лицом, которое едва ли не сливалось с растрёпанными огненными кудрями. Так она казалась даже более привлекательной. Без наведённого лоска, строгой причёски и аккуратного макияжа Изабель была такой, какой он привык видеть её все семь лет обучения в Хогвартсе — той, которая с отчаянным рвением портила его школьные годы... и заставила окончательно и бесповоротно влюбиться в себя.

— Воспитанные люди стучатся, прежде чем врываться в личное пространство других, — фыркнул Слизнорт, уже зная, как она отреагирует на его замечание. — Хотя о какой воспитанности идёт речь, когда дело доходит до гриффиндорцев...

— О такой же, как и о порядочности слизеринцев!

Урхарт пролетела между рядов и, остановившись напротив, громко ударила руками по столу. Стопка контрольных работ рухнула, засыпав всё пространство перед Бенджамином и посягнув на пол. Он тяжело взглянул на женщину с другой стороны стола и жестом вернул их на место, а сам поднялся со стула и принялся невозмутимо складывать всё необходимое в свой портфель.

— Так и будешь молчать? — желчно уточнила Изабель, заглядывая ему в лицо.

Слизнорт кинул на неё спокойный взгляд и с особым, медленным удовольствием застегнул сумку.

— Чтобы что-то говорить, должно быть не наплевать. А твои возмущения меня не трогают, — наблюдая, как вытягивается её лицо, таки бросил Бен и двинулся к выходу.

Ожидая, что неуравновешенная Урхарт обязательно выкрикнет что-нибудь вслед (так было всегда: она считала, что последнее слово должно быть за ней), он даже разочаровался, когда, дойдя до конца класса, так ничего и не услышал. Однако, как только схватился за ручку двери, ему в спину прилетело:

— Вот почему тебя все ненавидят.

Бенджамин обернулся и встретился с её презрительным взглядом. Внутри закипала злость, но он не позволял ей выбраться наружу, не хотел показывать Урхарт, как её слова на самом деле задевают его. Он надменно вздёрнул брови:

— Потому что я не веду себя как истеричная неуравновешенная...

Изабель звонко засмеялась, и он раздражённо сжал кулаки.

— Говорит тот, кто вечно возмущается и психует, что Гриффиндор оказывается впереди и срывается на них из-за того, что когда-то его обидели ужасные гриффиндорцы! — с издёвкой выдала женщина.

— Ну естественно! — не выдержав, взорвался Слизнорт. — Потому что ты и твоя шайка семь лет не давали мне жизни! И не только мне: всему Хогвартсу! Потому что, видите ли, считали, что раз Гарри Поттер был из Гриффиндора, то победа в войне была вашей заслугой! А слизеринцев вообще считали отбросами общества и откровенно насмехались и издевались над ними, просто потому, что многие из них были сторонниками Воландеморта! Как я должен был относиться к гриффиндорцам, если...

— Какой же ты всё-таки идиот! — воскликнула Изабель, всплеснув руками. — Я не считала, что гриффиндорцы самые лучшие, а слизеринцы — враги народа. Я просто ненавидела высокомерных снобов, которые считают себя умнее всех остальных! А ты и большинство твоих однокурсников были такими! Я ненавидела тебя!

Слизнорт раздраженно захлопнул дверь, в которую вцепился минутой ранее, и как можно спокойнее процедил:

— Очень приятно слышать, — но он почти сразу вновь вскипел. — Но раз ты заговорила о «высокомерных снобах, которые считают себя пупами земли», давай вспомним тебя! Не ты ли в самую первую минуту нашего знакомство кричала, что ты крутая, потому что твоя бабушка — директор?!

— Мерлин, мне было одиннадцать лет! — откровенно рассмеялась Урхарт, и Бенджамину саму было бы смешно от своих детских обвинений, если бы не было так обидно. — А ты и в тридцать продолжаешь таить в себе детскую обиду за то, что было давным-давно!

— Представь себе, мне тоже когда-то было одиннадцать! И вместо того, чтобы спокойно учиться и заводить друзей, я подвергался нападкам тебя и твоих ненаглядных гриффиндорцев!

— Но мои ученики тут ни при чём! — становясь ровно напротив, воскликнула она.

— А я делаю это не из-за них, а из-за тебя! — крикнул ей в лицо Бенджамин.

Он чувствовал, как его лицо горит из-за криков. От нервного напряжения из-за очередной — но более громкой, чем когда-либо за последние годы, — ссоры. От того, что Изабель стояла в двух шагах от него и он мог притянуть её к себе за тонкую талию и вцепиться в её полуоткрытые губы своими, запустить руку в растрёпанные рыжие волосы и «утонуть» в ней окончательно.

И, только он подумал об этом, реальность свалилась на него, припечатав весомым аргументом: Урхарт ненавидела его. И Слизнорт ненавидел её за всё, что она ему сделала. Почему он вообще чувствовал что-то по отношению к этой чертовке?!

Облизнув пересохшие губы, он резко отстранился и так же быстро скрылся за дверью, оказываясь наедине со своими мыслями.

Всё это было так глупо, настолько по-идиотски, что впору было обращаться к специалистам пятого этажа больницы Святого Мунго. Она сводила его с ума и заставляла переключать невидимый рычаг у него в голове, который велел вести себя, как маленький обиженный мальчик с травмой детства. Но Бенджамин совсем не хотел быть таким.

Он стремился распрощаться со старым собой. С ней.

Как ни крути, но любовь к Изабель Урхарт не вела ни к чему хорошему. Это он понял ещё на пятом курсе, когда увидел её с другим и вдруг осознал — через боль непринятия и отрицания, — что влюбился в неё ещё у порога Большого зала, когда увидел впервые. С тех пор его укромный мирок перевернулся и больше не вернулся на круги своя. А недоверчивая душа маленького мальчика открылась и с тех пор кричала в пустоту.

* * *

С прошлой субботы Доминик больше не забывала их.

Она не понимала, как жила без таблеток последние два года. Решение её проблем крылось всего лишь в нескольких капсулах, после приема которых оковы израненного сердца падали, отворённые золотым ключиком. Но с каждым разом было все труднее определить, что именно являлось этим гипотетическим ключом: прописанные психоаналитиком медикаменты или Пейдж Холли, которая неведомым образом возникла в её жизни.

И Доминик боялась, что это чувство невесомости исчезнет вместе с ней. Или с опустевшей наполовину склянкой таблеток, которых становилось всё меньше с каждым приёмом. Наверное, принимать их стоило по рецепту, но соблазн был слишком велик. С каждым днём терпеть реальность было всё невыносимее, и Доминик сбегала от неё, приняв сразу две или три — а то и четыре — таблетки. Конечно, временами в сознании мелькали мысли о том, что это неправильно, а так же назойливое «Лучше бы ты принимала таблетки... по рецепту, а не от случая к случаю», сказанное Маркусом ещё месяц назад. Но какое ей было дело до его мнения? Он уже принял решение, приударив за Розой (прекрасно зная, какие у них отношения и вообще...), и ей должно быть плевать, что он думает и что хочет.

К тому же, Доминик не могла ждать.

Уж точно не после того, что устроил ей Джеймс.

Чёртов Джеймс!

Внезапное желание кузена наладить отношения спустя столько лет стало последней каплей. Конечно, и утро не было безоблачным: Бефана прицепилась к ней из-за цвета помады, Сара рассказала о том, что Диану и Эреба снова видели вместе, а Маркус в очередной раз пялился на Розу в Большом зале... Но попытки Джеймса поговорить, заявления о том, что он знает, каково ей, что сам прошёл через нечто похожее, окончательно выбили землю у неё из под ног.

Доминик не хотела снова ломать голову над тем, как повернулась бы её жизнь, поступи она, скажем, на Гриффиндор или Равенкло. Как тогда сложилась бы её судьба? Наверняка, кузены не устроили бы ей бойкот, ей не пришлось бы выживать среди завистливых девчонок, которые ставили себя выше неё, она не стремилась бы к пьедесталу и не связалась с Эребом, никто не разбил бы её сердце... Если бы да кабы! А ведь, если хорошенько подумать, ничего не изменилось бы: Джеймс остался бы Джеймсом, самодовольным придурком с манией развлекаться за счёт других, она бы так же завидовала Виктуар, и её комплексы не исчезли бы по мановению палочки, так же как чувства к Люпину — разбитое сердце, её крест. Получается, как бы ни повернулась её судьба — она всё равно привела бы Доминик, одинокую и никому не нужную, сюда, на берег Чёрного озера. Что такого она сделала в прошлой жизни, раз карма решила отыграться на ней так?

Прокручивая в голове их ссору с Джеймсом, она вернулась в воспоминаниях к словам Люпина. И чего им всем неймётся? Зачем спустя столько лет врываться в её жизнь, чтобы... Что? Успокоить совесть? Проявить свою благодетель? Получить плюсик к карме? Доминик была уверена, что они делали это для себя. Уж никак не для неё.

Однако крохотный осколок надежды шептал из темноты её сердца, что ей это нужно.

Кто-то мягко приземлился на камень рядом с ней, и Доминик поняла, кто это, ещё не успев повернуть голову в сторону гостя.

— Перестала избегать меня? — хмыкнула она, спрятав слабую улыбку в складках пледа, которым укуталась.

— Я не избегала, — вторил ей спокойный, почти гипнотический голос. — Это ты избегаешь меня.

Доминик повернула голову и с удивлением уставилась на лицо Пейдж. И медленно выдохнула, потому что она жаждала увидеть его уже несколько недель.

— Как я могу избегать тебя, если... тебя вечно где-то носит? — почти с обидой спросила она.

— Если бы ты хотела поговорить со мной — я бы пришла, — просто ответила девушка.

Это казалось форменным издевательством, но ругаться и выяснять отношения не хотелось. Было бы с кем: они были друг другу никем, и Доминик не могла ждать от Пейдж ничего, кроме редких встреч и отрешённых разговоров о бренности бытия. Она не понимала, чего вообще ждала от почти незнакомой девушки, о которой не знала ровным счётом ничего. И уж точно не могла понять, почему рядом с ней становилось легче.

— А если я не хочу говорить?

— Можно просто помолчать, — повела плечом Пейдж.

И они молчали, наверное, полчаса, сидя плечом к плечу, не обращая внимания на промозглый холод, что пробирался сквозь куртку и плед Уизли и неизменную косуху Холли. Забыв обо всём мире. Всё вокруг стало вдруг казаться таким несущественным и бессмысленным, что хотелось смеяться от лёгкости, которую Доминик испытывала эти долгие минуты.

Но Пейдж слово вернула её с небес на землю:

— Что с тобой?

Доминик вздрогнула и повернулась к девушке, удивлённо изогнув брови.

— Ты выглядишь расстроенной, потерянной, — отвечая на её изумлённый взгляд, пожала плечами она. — Как будто, несмотря на громкие заявления, хочешь поговорить с кем-то.

Она не хотела говорить. Но где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что, возможно, если она поделится с кем-нибудь, станет легче. Кроме того, можно было получить дельный совет. А Пейдж, судя по всему, знала, что такое серьёзные проблемы.

— Я поссорилась с кузеном.

— Расскажешь?

И Доминик рассказала. Всё от начала и до конца, не утаивая ни единого факта и события. Структурировать свои мысли и воспоминания было непросто, до воя болезненно; но, скрепя сердце, она продолжала рассказ, удивляясь, как хорошо помнит всё это.

Закончив, она испытующе посмотрела на Пейдж в ожидании её приговора.

— Может быть проблема не в них, а в тебе?.. — и это прозвучало именно так.

— Что ты хочешь сказать? — резче, чем следовало, спросила Доминик.

Девушка неопределённо пожала плечами и как-то оценивающе посмотрела на неё.

— Проблема не в том, что тебя обвинили в поступлении на Слизерин, и ополчились на тебя из-за этого. А в том, почему ты выбрала именно этот факультет.

— Я не выбирала, — перебила её Доминик. Хотелось протестовать, кричать и топать ногами. И кому она взялась рассказывать про свои личные проблемы? Какой-то непонятной Пейдж Холли с Хаффлпаффа, которая только и умела, что многозначительно молчать и отвечать вопросом на вопрос? Ей, кажется, было безразлично абсолютно всё! — Эта дурацкая Шляпа сама отправила меня туда непонятно за какие грехи, хотя несколько минут рассуждала, что я — «очередная Уизли, и всем им дорога в Гриффиндор»!

— Ты серьёзно до сих пор думаешь, что Шляпа выбирает, где ты будешь учиться? — усмехнулась Холли и посмотрела на неё, словно она совершеннейшая дура. — Она отправляет нас туда, куда мы хотим сами. Осознаём это или нет. Значит, в глубине души ты хотела именно в Слизерин.

— Нет, — отрезала Уизли с обидой.

— Посмотри сама, — Пейдж развернулась к девушке всем корпусом и, скрестив ноги по-турецки, склонила голову на бок. — Ты говорила, что считала себя гадким утёнком в семье и никогда не чувствовала себя одной из них, потому что все кузены были классными, весёлыми, их всех любили, а тебя, как ты считаешь, нет. Ты завидовала старшей сестре из-за того, что она красивее и успешнее тебя.

Доминик не могла понять, к чему она клонит, но ей уже это не нравилось.

— Ты изначально считала себя хуже остальных, просто потому что обладала... другим складом характера. И обозлилась на них ещё тогда. Ещё тогда не считала себя частью семьи. А когда пришла пора выбрать факультет, неосознанно решила отдалиться от них ещё сильнее: не пошла на Гриффиндор, потому что туда определили Джеймса и Фреда, на Равенкло, потому что там училась Виктуар, на Хаффлпафф, ведь там был Люпин. Оставался только Слизерин. К тому же, возможно, таким образом ты хотела осуществить свои амбиции, которые раньше проявить не удавалось, а раз этот факультет как раз для таких — это был шанс научиться и в будущем оказаться лучше, чем Виктуар.

— Ты несёшь бред, — недовольно прервала она Пейдж.

— И ты знала, чем это может обернуться, — не унималась девушка. — Знала, как родственникам могло не понравиться твоё распределение. Ты сама провела эту черту и стала использовать своё отношение к ним, как оправдание, ведь они перестали общаться с тобой.

— Замолчи! — закричала Доминик, уже ощущая, как по щекам стекают горячие слёзы.

— Ты ведь хотела услышать правду, — только и пожала плечами Пейдж.

Уизли отвернулась от неё и подчёркнуто равнодушно уставилась на гладь озера, но дорожки слёз и подрагивающие губы не могла остановить, и они выдавали всю её подноготную.

— Прости.

Доминик отчаянно затрясла головой, и наружу вырвался отчаянный всхлип.

Ведь она, чёрт возьми, была права.

Пейдж успокаивающее провела рукой по её плечу, и Доминик бессознательно прильнула к её ладони, когда девушка стёрла с её лица несколько слезинок.

— Я не имела в виду, что только ты во всём виновата. У всех есть причины и мотивы для херовых поступков. Для любых, которые мы считаем верными. Но если есть хотя бы крохотный шанс исправить то, что мы сделали когда-то, им нужно воспользоваться.

— Я не знаю, что мне делать, — всхлипнув, слишком жалобно прошептала Доминик.

— В первую очередь, перестать винить кого-то в своих злоключениях, — почему-то в памяти возник образ Люпина: когда-то он сказал ей почти то же самое. — Ты не знаешь, что пережили другие, как и они не знают, через что прошла ты. И исправить это можно, лишь поговорив начистоту.

— Но если им это не нужно?

— Главное, что это нужно тебе, — заглянув ей в глаза, напомнила Пейдж и легонько щёлкнула её по лбу. Доминик слабо улыбнулась. — Тем более, если Люпин и Джеймс уже пытались сделать первый шаг, они действительно хотят всё наладить. Не для галочки или других соображений, как ты считаешь, а потому, что искренне хотят.

Доминик кивнула. Потом ещё раз. И горько усмехнулась.

— На словах это всё просто. Но я не представляю, как смогу переступить через собственную гордость и забыть детские обиды...

— Говорить всегда легко, — пожав плечами, согласилась Холли.

— Поэтому ты не затыкаешься?

Пейдж лукаво сверкнула глазами и толкнула её плечом, так что Доминик почти свалилась с камня. Подарив ей возмущённый взгляд, она хрипловато засмеялась и села обратно. Так близко, насколько позволяли приличия. Но не достаточно. К чему были эти ничтожные миллиметры? Какой от них прок, если хочется стать одним целым с одним единственным человеком?

Как вообще может хватать одних лишь взглядов и прикосновений, ненужных слов?

До безумия хотелось разорвать грудь и поместить Пейдж под самое сердце. Чтобы она всегда была внутри.

— Спасибо, что ты здесь.

— Пока это нужно, я буду.

* * *

Серене казалось, что сегодня она прошла все круги Ада.

Начиная с той минуты, когда её вызвали в кабинет директора посреди урока, всё пошло наперекосяк. Лукавый взгляд Маркуса и встревоженный — Томаса, провожающие её к выходу из класса, напряжённые несколько пролётов до директорской башни, мучительные минуты перед суровой МакГонагалл... И сущий кошмар, когда Скорпиус выдал свой козырь, а ведь Серена умоляла его молчать.

Она боялась посмотреть в глаза Джеймсу те невыносимо долгие мгновения, когда их оставили в кабинете вдвоём, и чувствовала себя виноватой за всё, что происходит сейчас и происходило последние два месяца. И испытала огромное облегчение, когда директор МакГонагалл выслушала её версию и приняла к сведению. Но даже и представить боялась, что думает обо всём этом Джеймс.

В последнее время их отношения... не улучшились, нет, но стали неуловимо другими. Оттаяли? Серена больше не чувствовала его неприязни, лишь улавливала лёгкий налёт неуверенности и опаски в его взгляде, когда им по воле случая — задания профессора Слизнорта — приходилось общаться и встречаться в библиотеке. И она не могла винить его за это, однако не понимала, почему он относится к ней столь настороженно. Но копаться в прошлом, исследуя его и делая выводы о том, кто прав, а кто виноват, не хотела. Она и так занималась этим последние четыре года.

Хвала Мерлину, директору МакГонагалл хватило мудрости не рассказывать профессору Слизнорту о том, что она выяснила в ходе разбирательств. Он и так предвзято относился к гриффиндорцам, а к Джеймсу — и подавно. А если бы узнал о той стычке и, тем более, травме, которую по неосторожности Поттер нанёс Серене — не остановился бы на пресловутом наказании (а директриса и так сняла с гриффиндорца несколько десятков очков и вынесла «последнее предупреждение»). Что уж говорить о том, если бы это стало известно отцу...

Девушка передёрнула плечами при мысли об этом и с содроганием вспомнила о пощёчине, которую он влепил Скорпиусу. Она всегда боялась отца в гневе, но он ни разу не обрушивался на неё, а вот брат получал за свои выходки не раз. Конечно, Драко Малфой никогда не избивал своего сына, не применял к нему какие-либо заклятия (за исключением нескольких пощёчин и «Силенцио», когда Скорпиус говорил лишнее), но моральными наказаниям не пренебрегал. И каждое такое воспоминание отдавалось дрожью в её теле. Но сколько бы Серена ни убеждала брата угомониться и перестать провоцировать отца, тот не слушал её, продолжая в том же духе. Порой ей казалось, что он получает удовольствие от этого, но Скорпиус был скорее садистом, чем мазохистом, и, вероятно, преследовал какие-то свои извращённые цели. Она не понимала его мотивов.

Потому Серена выдохнула, когда отец — наконец-то — покинул Хогвартс. Стало словно легче дышать.

Но вернувшись в гостиную и застав перед камином Тома Пьюси, задумчивого и как никогда хмурого, это чувство облегчения вновь сменилось тревогой.

— Ты в порядке? — спросила она осторожно, и Пьюси с досадой проронил лишь:

— Нерисса...

Серена понимающе кивнула и предложила свою помощь, на что услышала вполне ожидаемый отказ.

В комнате занять себя было нечем, а в голову вновь просачивались непрошенные мысли, и тогда Малфой решила прогуляться по территории Хогвартса, чтобы хоть ненадолго развеяться.

Она несколько минут сверлила взглядом темноволосую макушку, замершую на берегу Чёрного озера, а затем обречённо и как-то горестно выдохнула. Какое-то время поборолась с собой, чтобы оставаться на месте, умоляла себя в крайнем случае вернуться в замок. А в следующую минуту уже прокладывала себе путь к юноше, мысленно ругая себя за то, что лезет, куда её не просят. Впрочем, ничего нового. Иногда Серене казалось, что она ведёт себя, как надоедливая, лезущая не в своё дело идиотка, но остаться в стороне она не могла, кого бы это ни касалось: брата, друга или... Джеймса Поттера.

Ветер усилился и, посильнее запахнув мантию с меховой оторочкой на воротнике, девушка затряслась сильнее, на этот раз от холода. Когда до берега оставалась пара метров, Малфой замедлила шаг и запоздало решила сбежать, но она подошла слишком близко, и Джеймс мог обернуться в любую секунду, и тогда это было бы по-настоящему глупо.

Несколько мгновений она смотрела на его склонившуюся голову, покатые понурые плечи, ловя каждую вибрацию продрогшего тела. Взмахом палочки наколдовала плед, который мягко упал на спину юноши, и, когда он вздрогнул и порывисто обернулся, помедлив, поздоровалась:

— Привет?..

— Что ты здесь делаешь? — Джеймс как-то горько усмехнулся и дёрнул головой. Серена не знала, можно ли расценивать это как приглашение, но осторожно присела рядом на краешек свисающего на сухую траву пледа.

— Решила развеяться после... — её вновь передёрнуло от воспоминаний, — сегодняшнего. Ты... тоже?

Поттер неопределённо повёл плечом и устремил взгляд на мокрую полоску берега, куда то и дело накатывали волны. И вот Серена опять чувствовала себя приставучей девчонкой, которая мешала ему побыть наедине с собой. Может, стоило уйти? Но вместо этого она спросила, потому что не могла иначе:

— Как ты?

Потому что это было единственным, что не давало покоя многие дни.

— Весьма... — юноша дёрнул уголком губ и надолго замолчал, подбирая слова, — скверно, жалко, мерзко...

Малфой открыла было рот, но не нашла, что сказать. И на какой ответ она рассчитывала? Конечно, ему было непросто! И это мягко сказано. Пожалуй, было плохой идеей подойти к нему: лишь вгонять в уныние, бередя старые раны.

— Пять лет назад именно на этом месте отец сказал, что разочаровался во мне, — неожиданно произнёс Джеймс еле слышно, но Серена услышала.

Раз уж он сам поддержал разговор, нужно было воспользоваться ситуацией. Кто знает, может быть завтра он вновь превратится в привычного Джеймса Поттера и будет игнорировать её, словно они не знакомы.

— Поэтому ты так стараешься? — так же тихо спросила она, смотря на его профиль.

— А что ещё мне делать? — выдохнул он. — Я подвёл всех тогда. Свой факультет, команду, родителей, Альбуса... Я задолжал по крупному, а долги надо выплачивать. И я занимаюсь этим по сей день.

Серена протестующе закачала головой:

— Чтобы исправить ошибки, не обязательно становиться лучшим, особенно если это доставляет страдания.

— Это плата, — горько усмехнулся Поттер.

— Джеймс... — заглядывая ему в лицо, протянула Малфой. — Ты никому ничего не должен. Только себе.

— И мне никогда не уплатить этот долг, — кивнул он.

Она смотрела на него, и сердце болезненно сжалось в груди. Серена не хотела, чтобы он винил себя за несчастный случай, произошедший много лет назад, всю жизнь. И даже чувствовала себя виноватой за то, что Джеймс так изводит себя. Неужели всё не могло быть просто? Почему они не стали друзьями тогда, в Косом переулке, ведь в таком случае всё сложилось бы иначе? Она почувствовала эту связь ещё в их первую встречу: увидела непричёсанного мальчика в наскоро надетой поверх яркой футболки рубашке, в кедах с развязанными шнурками, и холодная фарфоровая кукла, знающая только правила этикета и список чистокровных семей из справочника, оттаяла, почувствовала, что такое жизнь за пределами роскошного поместья. С того момента она стала другой.

— Почему ты так спокойна? — вновь заговорил Джеймс. — Ты должна ненавидеть меня за то, что я сделал. Презирать, потому что я Поттер. Относиться пренебрежительно, потому что гриффиндорец.

Серена издала смешок и звонко проговорила:

— О, я тебя ненавидела! — она поймала уязвлённый взгляд Джеймса и уже мягче продолжила:

— Но не из-за всего того, что ты сейчас назвал. Мне было ужасно обидно, что ты даже не извинился за тот случай. Только и всего. Каждый день, лёжа в больнице Святого Мунго, я ждала, что ты придёшь и просто поговоришь со мной. Проводя следующие полгода дома, ждала письма. Летом, когда к нам приходил Альбус, каждую минуту ждала, чтобы он передал хоть пару слов от тебя. Но, увы... — юноша виновато поджал губы и потупил взгляд. — Плюс ко всему... в моей жизни на том этапе был человек, который... ещё больше взрастил во мне эту ненависть. И я поддалась, о чём очень жалею.

Воспоминания о Скарлетт отдавались неприятным послевкусием битого стекла на языке. Хотелось сплюнуть кровью, забыв о манерах, когда её образ вновь всплывал перед глазами. Так что, несмотря на приятные детские воспоминания, Серена была рада, что она исчезла.

— Но ты... — Джеймс запнулся, — после всего, что произошло, ты всё равно пытаешься помочь мне. Почему?

— Я не могла ненавидеть тебя после того, как увидела твоего боггарта. И если до этого я думала, что ты не жалеешь о том, что случилось, раз ведёшь себя как ни в чём не бывало, после поняла, что ты живёшь с последствиями того, что случилось. А дальше всё пошло само собой. Я наблюдала за тобой, — призналась Серена, — и многое заметила. А когда в июне ты помог мне забраться в поезд, совершенно неосознанно и спонтанно, даже малая обида прошла.

Несколько минут они молча смотрели на бушующие воды Чёрного озера, и Джеймс почти неслышно прошептал:

— Прости... Я должен был сказать это ещё тогда. И повторять постоянно.

— Нет, — закачала головой Серена и, поймав пристыжённый взгляд юноши, поправилась:

— В смысле, мне хватило бы всего одного единственного раза. А простила я уже давно.

— Тогда прости за то, что наговорил тебе гадостей в Косом переулке. За то, что стал причиной твоего страха.

— Если бы это были не бладжеры — могло быть что-то более страшное.

Джеймс резко отвернулся и принялся изучать свои сцепленные между собой руки.

— Всё это уже не имеет значения, — мягко прошептала Серена и легко коснулась его плеча. Джеймс вздрогнул от этого жеста, но руку не скинул, лишь горько произнёс:

— Последствия того случая до сих пор преследуют нас, и мне порой кажется, что будут преследовать до самого конца.

— Тебе надо простить самого себя. И отпустить эту ситуацию. И, возможно, когда-нибудь мы с тобой посмеёмся над тем, что тогда произошло.

Поттер фыркнул и скептично взглянул на неё:

— Ты серьёзно так думаешь?

Серена прыснула и кивнула:

— Видишь, я уже смеюсь.

— Не убедительно, — хмыкнул Джеймс.

Пару секунд они сидели, глядя пред собой и отчаянно сдерживаясь, чтобы не засмеяться. Не выдержав, Джеймс фыркнул, Серена поддержала, и над озером послышался приглушённый ветром почти истерический смех, который, однако, вмиг разрядил тяжёлую атмосферу этого дня и последних семи лет. Буквально за секунду они стали ближе и одновременно дальше друг от друга, потому что все недопонимания остались в прошлом, а больше ничего их и не держало: они могли разойтись, словно и не было тех лет, забыть о существовании друг друга, навсегда обрезать связующую их тонкую нить. Стало словно легче дышать. И одновременно на душе поселилась тоска: Серена не хотела этого.

— И всё-таки... — прервал тишину Джеймс, — почему ты пытаешься помочь мне?

— Не знаю, — пожала плечами Малфой. Знала. — Может быть, потому, что тебе больше некому помочь?

Его шоколадные глаза наполнились непривычным теплом, и Серена поняла, что он тоже не хотел.