Пора возвращаться домой (джен)

Заснуть я так и не сумел. Поэтому в конце концов, наплевав на время и место, поднимаюсь, превращаюсь, выскальзываю из сарайчика и бреду в темноте к дому. Больше по инерции, чем имея какой-то конкретный план действий. Просто мне тревожно. Почти как было в день, когда я увидел крысуна, только в этот раз более отчаянно — теперь-то я могу понять причину тревоги.

Вдобавок ещё и спать хочется просто смертельно, хотя час назад я мог только ворочаться с боку на бок в попытках отыскать какое-то положение или что угодно, чтобы заснуть. Вернуться, что ли? Идея хороша, но надо хотя бы для успокоения совести побродить и послушать. Мало ли что.

Трава мокрая, и шерсть на лапах тоже моментально намокает. Это окончательно расстраивает меня. Так что я не таясь — все равно в такой час никто не увидит, — выруливаю из-за заднего угла и медленно иду вдоль боковой стены дома. На улице очень тихо — это даже приятно. Настолько, что я слышу, как шелестит в пожухшей листве ветер, срывая с листьев капли и тут же бросая их. И как далеко-далеко, наверное, на другом конце города воет сигнализация в чьей-то машине.

И странные звуки, будто что-то грызут. Я напрягаюсь, и походка моментально превращается из виляющей в крадущуюся. А ведь грызть из задействованных в данной ситуации лиц у нас может только один.

Я бесшумно бегу на звук, напряжённо вглядываясь в уже не такую непроглядную темноту — утро близко. Металлическое шуршание, кстати, издаёт ближайшая стена. Или, скорее, электрощиток в металлическом коробе на ней — странная конструкция, но Мерлин с конструкцией, дело совершенно не в этом.

Подкрасться бесшумно для меня не проблема. Этим я и занимаюсь — подкрадываюсь и заглядываю в приоткрытую дверцу щитка, откуда и доносится странный звук. Что-то подсказывает мне, что ничего хорошего я там не увижу.

И это действительно так. В довольно широкую щель видно, как крысун, уцепившись лапками за выступы на пластике, с усердием грызёт какой-то провод. Мне в данном случае всё равно даже, от чего он. Но сам факт распаляет меня настолько, что я встаю на задние лапы — щиток как раз оказывается на уровне моей морды — и тянусь носом к щели, намереваясь схватить поганца за его толстую жопу.

Конечно же, у меня ничего не выходит. Не знаю, услышал ли он меня или увидел боковым зрением, но в итоге, даже при невероятно быстрой реакции, я успеваю увидеть только падающее вниз тельце и мелькнувший в траве облезлый хвост. Он снова ускользнул. И снова в дом, куда для меня нет доступа.

Я бессильно опускаюсь на траву. Да чтоб тебя, неужели и правда придётся действовать?

* * *

Новое утро для меня начинается с яростного крика дяди откуда-то снизу.

Это не удивило бы меня — я привык. Если бы не тот факт, что от этого крика я наконец выныриваю из тяжёлого тёмного сна, подробности которого не захотел бы вспоминать. Значит, ещё даже не звенел мой будильник — дядя буквально разбудил меня. А это означает, что на часах ещё шести нет. И вот чего ему приспичило в такую рань…

Обдумать варианты чего угодно я не успеваю, потому что по лестнице уже стучат тяжёлые шаги человека, не привыкшего хотя бы иногда худеть. Я в панике оглядываюсь. Тактика быть готовым к чему угодно от этой семейки сейчас подводит — у меня нет даже примерного плана действий на такой случай, ведь он не должен было произойти. Притвориться спящим или быстро натянуть на себя шорты, одёрнуть футболку и сделать вид, что давно уже встал? Чёрт, я…

— У нас в доме крысы, придурок! — всё ещё кричит дядя, когда дверь распахивается от удара. — Какого хуя ты не следишь за этим? Эта тварь была прямо на моей кровати, ленивое говно!

Я рефлекторно съёживаюсь, но он снова так и не опускает занесённую руку. Вот это уже странно. Правда, потом он хватает меня пятернёй за футболку, стаскивая с кровати, и практически швыряет на пол, о который я пребольно ударяюсь коленками.

— Пиздуй ловить крысу, — лаконично добавляет дядя. — Пока не поймаешь, жрать не будешь.

Единственное, о чём я думаю, пока смотрю на его спину за дверью — как тяжело сдержаться и не ляпнуть что-нибудь вроде «напугал». Он ведь действительно больной на голову, и, честно говоря, потакать его привычкам не стоило бы, если бы я мог выбирать. И отсутствие еды меня не страшит.

Мышеловки у нас и без того расставлены в труднодоступных местах. Так что я вооружаюсь сачком из сетки и, по расписанию приготовив завтрак и убравшись после него, с серьёзным лицом обхожу дом вот уже раз в десятый, прищуриваясь на каждую тень. Крысы — это не так уж и плохо, на мой взгляд. Хуже будет не выдержать абсурда ситуации и всё-таки рассмеяться.

Интересно, если бы я сбежал, как скоро я мог бы смеяться, не смотря по сторонам? Наверное, сразу же. Об этом я думаю до самого обеда, пока наконец мне не приказывают бросить заниматься ерундой и идти готовить еду. Крысу, кстати, я так ни разу и не увидел — возможно, дяде вообще показалось, зрение у него не очень.

Я убираю сачок в кладовку, мою руки и покорно тащусь на кухню. Все эти действия не занимают мою голову, я давно довёл их до автоматизма. Овощи, нож, давно уже исцарапанная стеклянная форма. Половинка утки. Соусы. Разогретая духовка. Обыденные вещи начинают меня беспокоить только в тот момент, когда пачка крупы, которую я достаю из шкафа, рассыпается у меня в руках с громким шелестом и усеивает собой столешницу и пол.

Не критично. Наверное. Во всяком случае, это привело бы меня в ужас ещё пару месяцев назад, но не теперь.

— Да что ты за инвалид сраный? — немедленно реагирует дядя. Я не понимаю, он подслушивал, что ли? Вроде бы в гостиной орёт телевизор и такие вещи оттуда слышно не должно быть. — Надо было сдать тебя в приют. С самого начала.

— И сдали бы, — беззвучно произношу я, поворачиваясь спиной и наклоняясь, чтобы вымести крупу из-под плиты. Отчего-то это кажется дяде неуважительным. Он подходит совсем близко, краснея на глазах — так что если бы я беспокоился о его здоровье, я бы заподозрил близость инфаркта, — и смешно шевелит усами, глядя на меня.

— Невоспитанный ублюдок.

Вообще-то я был рождён в законном браке. А вот насчёт твоего сынка есть некоторые сомнения.

— Как ты вообще дожил до такого возраста с твоими-то руками из жопы.

Вот только упаковка была разорвана ещё до того, как я её взял. Если что.

Молчать. Главное — молчать. Это точно разозлит его ещё больше, но ведь в последнее время он не бьёт меня. Возможно, что-то поменялось. Он снова хватает меня за футболку, подтягивая так, что я слышу треск ткани. В какой-то момент висения у него в руке я физически не могу больше удерживать совок в горизонтальном положении, и он падает, рассыпая собранное обратно на пол.

Ну всё. Сейчас его разорвёт от злости.

— Завтра снова придут из социальной службы, — сквозь зубы проговаривает дядя, всё ещё держа меня за футболку. Кажется, она трещит ещё сильнее, если это вообще возможно. — Если что-нибудь такое повторится… Будь паинькой, уёбок. Иначе месяц не будешь есть и сидеть. Это я тебе гарантирую. Тебе ясно?

Хоть бы угрозы другие придумал, ей-богу. Одно и то же.

Следуя проверенному пути, я опускаю взгляд и быстро киваю. Как ни странно, это снова работает. Дядя наконец отпускает футболку и уходит в гостиную, оставляя меня наедине с совком.

День проходит для меня практически моментально. Наверное, это потому, что всё время до вечера я нахожусь в состоянии излишне натянутой струны: только тронь, и она лопнет, больно ударив по пальцам. Но это ерунда. А вот последние минуты перед отбоем тянутся так медленно, будто время в самом деле остановилось. Так что до момента, пока я наконец имею возможность бесшумно взлететь по лестнице, чтобы оказаться в одиночестве, я проживаю как будто целую жизнь.

Но когда я оказываюсь в своей комнате, день не заканчивается. Ещё бы. Я мог бы сказать, что он начинается заново — только ещё более тревожный и непонятный, чем был на самом деле. Впрочем, всё это перекрывает одна мысль, одно единственное решение, которое я наконец принял окончательно.

Бежать. Я могу убежать. Я не был и до сих пор толком не уверен в этом выборе, в конце концов, мне тринадцать и у меня совсем нет денег и знакомых. Да и вообще никаких ценных или нужных вещей нет — Блэк ждёт меня на улице, как и много дней подряд до этого, а кроме него мне нечего здесь брать. Мог бы взять фотографии родителей на память, но они давно уничтожены, кроме одного снимка с тётей и мамой, когда они были моими ровесницами.

Ладно, не об этом сейчас надо думать. На дворе осень, и скоро будет совсем холодно. Надо было убегать в августе — тогда у меня было бы больше времени. Но, может, всё просто случайно совпало именно сейчас. Одежды у меня не то чтобы много, но Дурсли вынуждены были купить мне более-менее тёплую куртку и ботинки — хоть какая-то есть польза от опеки. К счастью, они лежат в шкафу прямо здесь. Это просто прекрасно.

За шкафом лежит старый спортивный мешок Дадли — его однажды выкинули из-за выцветшей на солнце ткани, но он всё ещё крепкий и даже без дыр. Мне в самый раз. Я достаю его и отряхиваю от пыли, стараясь не шуршать, и не испытываю от сборов никакого страха — только лёгкое торжество. Можно было бы и остаться, но обычно дядя исполняет свои угрозы, даже если я ничего не сделал, и они мне до смерти надоели.

Но зато теперь хоть понятно, почему мне не досталось в последние два раза. Синяки — это проблемы. Это разбирательства, постоянные посещения дома. Для опеки мы всегда изображаем приличную и любящую семью: дядя — чтобы у него не было проблем с законом или на работе, ну а я — чтобы не побили. Но не в этот раз, ха. Пусть разбирается с моим исчезновением сам.

Я перемещаюсь по комнате, ступая, как в лесу, с пятки на носок, чтобы не издать ни малейшего звука. Сердце колотится так, что мне кажется, будто даже дядя его точно слышит и уже знает о том, чего я ещё даже не сделал. За стеклом скрипит дерево, и этот звук заставляет меня нервно содрогнуться. Нет, так не пойдёт. Надо успокоиться. Может, даже поспать… Впрочем, сначала собраться — потому что рано утром времени будет ещё меньше.

Вдох. Выдох.

Дощечка в полу выщёлкивается с тихим шорохом. Я достаю оттуда по очереди разноцветные камушки, несколько монет — копил как мог, даже смешно немного — и красивую открытку с замком, криво разорванную пополам и заклеенную скотчем. Эту открытку мне подарила соседка из дома напротив на день рождения. Откуда миссис Фигг вообще знала, когда мой день рождения?..

А, неважно. Но она угадала в самую точку. С детства, когда мне было плохо или грустно, я воображал, что я на самом деле дракон. А драконы, конечно же, любят свободу, золото и старые замки. Правда, дядя, случайно увидев у меня открытку, моментально её порвал и выкинул, но это ерунда. Он может только бить и унижать меня, но ему никогда на самом деле не отнять то, что я думаю и чувствую. Никому не отнять.

Значит, завтра. Я встану на час раньше, возьму рюкзак, оденусь и просто уйду. Куда — дело десятое, но, наверное, в сторону Лондона: чем больше город, тем легче в нём затеряться. Или ещё вариант — — может быть, уведу с собой Блэка и буду с ним жить в лесу. Не самый плохой вариант. Блин, а скоро же зима… Надо будет научиться разводить костёр.

То есть, Блэка я в любом случае возьму с собой. Я к нему ужасно привязался, как и он ко мне, плюс в этом городке ему изначально было совсем нечего делать. Он и остался-то, я уверен, только из-за меня, и будет совсем нечестно бросать его.

Мелочи из тайника ложатся на дно мешка, даже не закрывая его. Сверху в него летит та немногая одежда, которая у меня есть. На этом всё.

* * *

Будильник звенит так же, как и в тысячу дней до этого, но сегодня я отчего-то реагирую на это иначе: его тихая трель пугает меня так, что я подскакиваю на кровати и ещё некоторое время не могу толком сообразить, где я и что здесь делаю. Мне снился лес. Лес и какая-то эфемерная тёмная ерунда… Черт с ней.

Быстро плеснуть в лицо ледяной водой, чтобы проснуться, и почистить зубы. Тихо одеться. Взять мешок за шнурки, чтобы он не зашуршал в самый неподходящий момент. Уже сейчас я чувствую, как дом, и без того не слишком важный для меня, окончательно перестал считаться хоть сколько-нибудь значимым. Наверное, именно так это и работает.

На улице ещё темно, но своего фонарика у меня нет. Так же, как и денег. Я мог бы взять фонарик из комода в гостиной и деньги, с которыми в обычное время пошёл бы утром в магазин, но это уже будет кражей. А я не хочу красть. Так что несколько смятых купюр остаются лежать на придверной тумбочке, а я поворачиваю дверную ручку и выхожу наружу, не испытав даже призрачного желания обернуться.

На улице сумеречно, сухо, но так холодно, что я моментально начинаю дрожать, едва ступив за порог. Идея побега уже не кажется мне хорошей, но отступить значит и дальше жить с этими больными людьми. Нет уж. Я аккуратно закрываю за собой дверь на ключ и выбрасываю его в кусты у крыльца. Всё. Пути назад больше нет. Теперь меня ждут только пустые часов до восьми улицы, а дальше полная неизвестность.

Я поворачиваюсь к дороге, из суеверия не открывая глаза, и на ощупь спускаюсь с крыльца. Это несложно — я так часто делаю. Да и дорога знакома до последнего камешка.

Тротуар. Трава. Дорога.

Мимолётное ощущение, будто прямо напротив меня кто-то стоит.

— Не стану спрашивать, что ты задумал, но это в любом случае не лучшая идея, Гарри.

Глаза всё-таки приходится открыть. И лучше бы я этого не делал, потому что, когда зрение возвращается ко мне, я вижу не кого иного, как Сириуса, и невольно вздыхаю. Во-первых, вряд ли я добровольно согласился бы на ещё одну встречу с этим человеком — он, вроде, не плохой, но странный как не знаю кто. А во-вторых… Блин, пять утра. Что ему вообще может быть здесь надо?

— Прекрасная идея. У тебя есть возражения?

— Да, есть парочка.

Откуда он вообще может знать, какой у меня план. Я ведь и так каждое утро выхожу из дома, может, я просто в магазин пошёл, только пораньше?

— Тогда оставь их при себе, потому что мне всё равно.

Грубо. Очень грубо. Но сейчас мне всё равно: грядущая смесь свободы и отсутствия хоть каких-то планов кружит голову.

— Иди домой, — со странным отчаянием в голосе просит Сириус, тревожно и внимательно оглядывая придорожные кусты на другой стороне улицы. — Пожалуйста. Сейчас тебе нельзя здесь быть.

— Это ещё почему?

Я перехватываю мешок, закидывая его на плечо. Когда ты всё решил, становится проще. И спорить тоже.

— Я объясню тебе всё, что захочешь, но только позже. Вернись в дом.

— Да не пойду я туда. Я вообще возвращаться не… Погоди, а откуда ты знаешь, где я живу?

Он готов застонать от бессилия. По глазам вижу. Но мне-то что — мы с ним даже не друзья, так что слушаться я не обязан. Надоело уже слушаться.

— Гарри. Я клянусь, что ты получишь все ответы, какие захочешь. Но не прямо сейчас. Вернись в дом, не заставляй меня применять силу.

Я открываю рот, чтобы снова возразить — уже больше по инерции, потому что Сириус меня здорово пугает. Как и его сбившееся дыхание, до предела настороженный взгляд и плохо прикрытая рукавом короткая деревянная палка в руках. Абсурд какой-то. Но, видя, что я всё ещё сопротивляюсь, Сириус матерится сквозь зубы и…

И затем что-то происходит. Какое-то резкое неуловимое, и вместе с тем пугающе странное движение, с которым Сириус опускается на колени… и начинает обрастать тёмной жёсткой шерстью. Твою же мать. От непонимания и шока я только молча открываю и закрываю рот, глядя на то, как на месте только что стоявшего передо мной человека поднимается и отряхивается, яростно посверкивая глазами, Блэк. Это что ещё, нахрен, за фокусы?