Пора возвращаться домой (джен)

Примечания:

Фичок частично переписывается, потому что мне некомфортно продолжать, зная, что предыдущие части написаны плохо.

Мы возвращаемся медленно, бок-о-бок — вернее, бедро-о-бок — и, несмотря на время, мне не встречается ни одного человека по дороге. Совсем как в рассказе «Каникулы» у Брэдбери. Правда, я читал его очень давно, ещё во втором классе, и хорошо запомнил только основное, без подробностей: однажды случилось так, что во всём мире осталась одна лишь семья: мама, папа и их ребёнок, маленький сын. И когда они поняли, что теперь совсем одни и не обременены обязательствами вроде работы, они поехали путешествовать и в конце концов оказались на берегу моря — самые последние люди.

Было бы классно оказаться в этом мире с моей семьёй. В смысле, с моей настоящей семьёй. Я совсем не помню своих родителей, но уверен, что они были намного лучше дяди и тёти. Несмотря даже на то, что тётя — родная мамина сестра и, по идее, должна быть хоть немного на неё похожа. Конечно, с ней всё равно капельку проще, чем с дядей, но…

Реальный мир обрушивается на меня сработавшей сигнализацией, резко выдёргивая из бессмысленных, в общем-то, размышлений. Пёс вопросительно поднимает морду, глядя мне в глаза, и тогда я понимаю, что всё это время говорил вслух.

Забавный получается эффект от его присутствия: обычно так, чтобы слышали другие люди, я говорю либо «да, дядя», либо «картошки на два фунта, пожалуйста». В итоге выходит, что обычный разговор вслух с существом, которое тебя и не понимает толком, работает, кажется, ничуть не хуже, чем дорогущие сеансы дяди у психолога. Сейчас впервые за очень долгое время я ни капли не раздражён и чувствую себя лучше.

Интересный эффект, конечно. Для разнообразия без знака «минус».

Но это тоже проходит. Например, потому, что мои наручные часы показывают десять минут девятого, а сегодня суббота. Что в сумме означает наличие всего пятидесяти минут до того момента, когда родственнички, после пробуждения и всех своих утренних процедур и действий, соизволят спуститься вниз к, ясен хрен, готовому горячему завтраку. Я со вздохом ускоряю шаг. Пёс, на мгновение замерший из-за моего резкого жеста, встряхивается, галопом догоняет меня и невозмутимо бежит рядом, пока я не останавливаюсь на повороте на мою улицу.

Солнце уже поднялось, и поэтому стало намного теплее. Роса высохла почти везде и только коротко поблескивает в тени домов и деревьев. Вторая половина августа — моё любимое время, но насладиться им в полной мере, конечно же, не получится. По крайней мере, сейчас.

— Сидеть, — говорю я, даже не пытаясь скрывать сожаление. — Мне пора домой.

Пёс садится на асфальт не торопясь, будто раздумывая. А затем легко поднимается и, не глядя на меня, быстро бежит куда-то в сторону детской площадки. Возникшую в голове мысль о том, что что-то он всё-таки понимает, я безжалостно давлю в зародыше.

* * *

Это мне просто кажется, или дни теперь и в самом деле текут гораздо быстрее обычного? Раньше, по-моему, я много лет буквально минуты считал от будильника до времени, когда смогу снова подняться наверх и делать что захочу. Относительно, конечно, и вообще только в пределах комнаты и совершенно бесшумно. Но всё-таки свобода, какая-никакая.

А теперь, как минимум в последнюю неделю — может, и дольше, но заметил я это только недавно — сутки по неизвестной мне причине воспринимаются просто этапами: пробуждение, утро, обед, вечер, спать. В промежутках между этим, правда, иногда происходит что-то, чему я боюсь даже давать определение, не то что радоваться. Потому что толком не верю, что такое вообще могло случиться в моей идиотской жизни.

Будильник. Снова сгорает бекон, поэтому меня отправляют за новой пачкой в самый дальний магазин с приказом обернуться за двадцать минут. Я пробираюсь через задворки и переулки, чтобы срезать путь; пёс находит меня примерно на равном расстоянии от дома до магазина, и всю оставшуюся часть пути мы с ним, пинаясь и обгоняя друг друга, перебегаем от укрытия к укрытию, чтобы нас не заметили. Заходя в дом с изрядно помятым беконом в руках, я прилагаю огромные усилия, чтобы скрыть улыбку.

Будильник. На подоконнике сидит настоящая белка, а откуда-то снизу доносится живой и яростный собачий лай, начинающий отдаляться, едва в доме раздаётся хриплый ото сна голос дяди. Белка долго смотрит на то, как я встаю и одеваюсь, не проявляя ни малейшего беспокойства по этому поводу, а затем исчезает так быстро, будто её здесь никогда и не было. Вечером у подоконника, под стулом, я нахожу маленький потрёпанный жёлудь.

Будильник. Я снова иду в магазин на рассвете, когда пёс, обычно не утруждающий себя чистотой, выбегает откуда-то мне наперерез, мокрый до последней шерстинки. И, конечно, отряхивается — так что вода вперемешку с грязью и какими-то травинками с его шерсти оседает на моих руках и лице. Я долго гоняюсь за ним, ругаясь на чём свет стоит, но это, конечно же, просто такая игра.

Будильник. Утро начинается с сирены пожарной машины, вызванной истеричным соседом напротив — он впервые попробовал сделать себе завтрак сам и едва не сжёг дом. Среди зевак, пришедших узнать причину произошедшего, я вроде бы вижу чёрный собачий хвост. А ещё дядя и тётя до ночи помогают ему с уборкой — вот странно, ни разу в жизни не видел, чтобы они кому-либо помогали… — и поэтому мой вечер вдруг становится не таким уж и паршивым.

Будильник. Завтрак. Обед. Сегодня ещё не случилось ничего, стоящего внимания. Поэтому, стоя на коленях в прихожей с тряпкой в руках, я просто прокручиваю в голове моменты, которые в неё приходят время от времени. Так жизнь начинает казаться мне относительно неплохой, а стабильность — почти наградой, пока мои дни проходят именно так. Ну, это если ничего необычного не произойдёт. Чаще всего и не происходит. Ещё один минус крошечного города — наверное, даже те, кто очень хотят перемен, вряд ли могут себе их обеспечить, оставаясь здесь.

Дурацкие какие-то мысли выходят. Но работа у меня сейчас чисто механическая, так что пока тело трудится, голове скучно и в ней крутится всякая ерунда.

Можно, конечно, вспоминать о чём-нибудь хорошем — например, о том, как вчера я снова пошёл выбрасывать мусор, а настроение было никакое, поэтому я шёл прямо по газону (никто бы не увидел в темноте) и пинал мелкие камушки и палки; одна такая улетела особенно далеко, и пёс, радостно лая на всю округу, принёс её мне обратно и сунул в руку. Обслюнявленную деревяшку я нёс обратно почти до дома, периодически кидая ему и получая обратно.

Нет, не надо так много думать о хорошем. Не дай дьявол дядя увидит улыбку или что-нибудь вроде того. Пока что он разговаривает по телефону в гостиной и точно сюда не выйдет, но лучше… Лучше не привлекать внимание. Пока что это самый обычный день, и не стоит делать так, чтобы он стал хуже.

— Блять, — громко говорит дядя, так что слышно на весь дом. Если не на половину улицы. — Не представляю, как это вышло, но мой начальник сегодня приедет к нам на ужин. Прости, Петунья. Мы успеем что-нибудь сделать?

Тётя что-то отвечает, но так тихо и быстро, что я не успеваю разобрать. Дядя говорит чуть громче неё, но всё равно толком ничего не слышно, в том числе из-за работающешл телевизора. Но я нутром чувствую, что что-то происходит. Впрочем, долго томиться любопытством не приходится: через пару минут дядя выходит к лестнице, у которой я уже почти полчаса оттираю разлитое мелким ублюдком варенье, и спокойно интересуется:

— Тебе тут ещё долго?

— Не знаю, — от неожиданности выпаливаю я чистую правду и сразу же прикусываю язык и неосознанно вжимаю голову в плечи. Эта фраза у нас тоже под жёстким запретом. Вдобавок ко всему он подозрительно вежлив, и это не может сулить ничего хорошего.

— Быстро уберись дома, — короткими рублеными фразами приказывает он. — Мы с Петуньей пока сходим в магазин. Считай, тебе сегодня повезло. Чтобы полы блестели, понял? У нас будут гости. На стол не накрывай, не успеешь. Не хочу, чтобы эти милые люди видели такое уёбище.

Убираться, к счастью, не так уж и тяжело. Если не считать липкой лужи варенья красного цвета на бежевом полу, здесь и без того практически идеально чисто — я ведь драю эти сраные стены, ковры и полки практически ежедневно, с чего бы им загрязняться? Но спорить себе дороже. Поэтому я молча киваю и иду за шваброй, пока дядя, пропуская тётю вперёд, нервно хлопает дверью дома. Забавно, что братца они с собой не взяли — он тихо шароёбится где-то наверху, скорее всего, умоленный новой игрой или чем-то сладким.

Но Дадли для меня не то чтобы проблема. К тому же, такие мероприятия обычно означают более-менее свободный для меня вечер. Один раз я уже до полусмерти напугал их гостей, и пусть это было случайно — в дом вбежала чужая кошка, и я пытался поймать её, а она прыгнула прямо на здоровенный пудинг, — теперь дядя не доверяет мне даже быть дома в такие моменты. Обычно они отправляют меня к миссис Фигг. Не то чтобы она мне так уж нравилась, но у неё есть печенье, пусть и каменное, телевизор и капелька сострадания. Пожалуй, этого мне достаточно.

Липкая лужа наконец сдаётся. Колени, правда, болят как не знаю что, но боль как эмоция для меня тоже под запретом. Поэтому я разминаю ноги, меняю швабру на маленькую тряпку и перехожу ко всем имеющимся горизонтальным поверхностям. Дверь хлопает где-то на половине работы, но, как ни странно, я не получаю никакой выволочки и даже едкого комментария в свой адрес. Заболели они, что ли?

— Пиздуй отсюда, — ожидаемо резюмирует дядя Вернон, когда я наконец слезаю с табуретки, с которой едва дотягивался до верхних стеклянных полок, и складываю салфетку для протирки стекла. — Арабелла сегодня занята, так что пиздуй отсюда куда угодно. Главное, не появляйся в радиусе дома до вечера, от тебя одни проблемы. И не попадайся никому на глаза. Уяснил?

Ещё никогда, наверное, не было так трудно сдерживать эмоции за покорным кивком. Пока я складываю за собой средства уборки, с кухни уже доносится восхитительный запах пастушьего пирога. Я неловко влезаю в кроссовки, кладу в карман пакетик с бутербродами из чего-то не слишком аппетитного, украденные с кухни за время уборки, и выскальзываю за дверь. В гостиной дядя с тётей вяло переругиваются, но это меня уже совершенно не касается.

Это, кажется, вообще происходит впервые в моей жизни. Я иду по улице, постоянно заставляя себя притормозить и не торопиться, и мне совершенно не надо никуда идти и ничего делать. Даже странно как-то. Я бы сказал, тревожно. А ещё в воздухе снова пахнет дождём, и поэтому на улице предусмотрительно почти никого не видно. Зато, если я не ошибаюсь, и детская площадка в паре улиц отсюда тоже пустая… Да, так и есть. Это отлично. Это значит, что сегодня, впервые за неизвестно большое количество времени, я смогу вести себя как обычный ребёнок в этих местах. Ну, разве что курить не буду и доёбываться к малышам — компания Дадли обычно этим занимается.

Нет, всё-таки странно. Что на них нашло? Нарушить ради одного вечера практически все свои собственные правила, включая те, что касаются меня, а значит, неукоснительны. Может, выходя с работы, дядя споткнулся и ударился головой обо что-нибудь достаточно мягкое, чтобы не было внешних следов? И при этом достаточно твёрдое, чтобы мозги сдвинулись. Ладно, шутки шутками, но ведь это правда очень странно и даже пугающе.

Цепь качелей тихонько скрипит, когда я на них сажусь. Дело тут наверняка не в моём весе, а в том, что она ржавая, аж металла за рыжиной не разглядеть. Но это ерунда. Главное, что здесь тихо. Я закрываю глаза и сижу, слушая ветер. В голове, кажется, нет ни одной мысли, и даже мурашки, ползущие по спине, не смогут помешать моему уединению. Господи, хорошо-то как.

Интересно, где сейчас пёс? Обычно я встречаю его в радиусе пары улиц от дома, когда куда-нибудь иду, но сегодня весь день не видел его и не слышал его лая, обычно часто достающего моих соседей. Надеюсь, с ним ничего не случилось, а то та ситуация с белкой опасно близко подвела его к моему дому. Мало ли что могло взбрести дяде в голову.

И всё-таки — дядя. Какой-то он сегодня был подозрительно вежливый и даже будто на себя не похожий. Моя добрая фея-крёстная его заколдовала за говнючество, не иначе.

Что-то звенит. Я резко открываю глаза, надеясь, что голова от этого не закружится, и вижу, как на соседние качели садится взрослый парень с длинными чёрными волосами и ужасающе потрёпанный. Бомжей у нас вроде бы раньше не было, но тогда этот первый. На фоне предыдущих, так сказать, изменений это меня уже даже не удивляет.

Лишь бы не начал докапываться. Редкий момент тишины не хочется прерывать вообще ничем, тем более сомнительным общением с ещё более сомнительным взрослым. Я вообще уже привык к тому, что взрослые не бескорыстны и не станут просто так пытаться заполучить твоё внимание. Ну их к чертям.

Я снова закрываю глаза, и противный скрежет слева снова заставляет меня их открыть. Да сколько можно, чел? Посиди хотя бы тихо, дай мне насладиться одиночеством. Честно говоря, я мог бы встать и уйти сразу, как только получил такое соседство, но мне, честно говоря, просто лень.

Он на меня смотрит. Ещё более неприятно то, как он пытается скрыть, что смотрит.

Надо было уйти всё-таки. Но теперь, наверное, уже поздно.

— Привет, — дружелюбно говорит парень, протягивая мне руку. Я автоматически пожимаю её, с трудом сдерживаясь, чтобы не вздохнуть.